На другой день к вечеру французы принесли нам один торцевой ключ и два гаечных.

Мы, конечно, понимали, что работа с ключами – это, по сравнению с взрывчаткой, абсолютный примитив. Прежде всего, подготовка диверсии занимает гораздо больше времени, а случайный удар по рельсу, даже легкий, порождает далеко слышимый звук. По путям-то ходят часовые, которых можно не заметить, и любой звук, тем более металлический, вызовет у них настороженность. Но делать нечего: взрывчатки нет и не будет. Де Голль из Лондона посылал оружие своим единомышленникам, а не коммунистам. А уж нам, русским, тем более не пришлёт. Так что надо воевать тем, что под рукой.

Мы очень тщательно готовились к предстоящему выходу на железную дорогу. Ведь это была первая такая операция и третья на моём счету и счету с таким трудом создаваемого отряда. Предстояло решить некоторые технические вопросы. Прежде всего: устроить крушение на спуске или на подъеме (в начале подъема, где поезд имеет максимальную скорость, и его непременно завалит на соседний путь).

Все были за то, чтобы пускать под откос – весь, до единого вагончика, полетит к чертовой матери, говорил Валерий.

Большого труда мне стоило убедить в неэффективности такого крушения в военное время.

Спуск поезда под откос, говорил я, эффектное зрелище, но не эффективное. Слетит, конечно, весь поезд, а не 5—10 вагонов, но через 3–4 часа путь будет восстановлен, а соседний останется неповрежденным, и движение по дороге вскоре возобновится. Я настаивал, что важнее прервать движение на несколько суток, чтобы военные грузы поступали на фронт с задержкой, а может, и совсем не доходили, чем пустить под откос один состав, не нарушив движения.

Спорили долго, предлагали даже разобрать оба пути и унести рельсы, но это не могло задержать движения – ремонтники быстро подвезут запасные.

Почему спорили? Всем хотелось увидеть в жизни, а не в кино, как летит под откос поезд. Уж больно красивое зрелище. Но в итоге победил разум. Решили устроить диверсию в начале подъема, в овраге, и завалить эшелон на соседний путь. Попробуй, растащи-ка все вагоны быстро!

Дорога, таким образом, парализовывалась суток на восемь, и поезда вынуждены были бы искать обходные пути, ломая все графики, запаздывая и создавая хаос.

Я не слышал, чтобы какой-либо другой отряд применял подобный метод, – все просто пускали составы под откос. Но у нас согласились с другим вариантом.

Следующий вопрос. Отвинчивать ли всю часть рельса и уносить его или отвинтить с десяток шпал и развести рельсы? Приняли второй вариант как более экономичный по времени. Сколько шпал отвинтить, это надо решать на месте. Концы отвинченного и отсоединенного от другого рельса решено было отводить в сторону соседнего пути, а чтобы отведенный конец не вставал обратно, между концами отвинченного и не отвинченного рельса решили закладывать отвинченную соединительную прокладку.

Таким образом, локомотив, сойдя с рельс, должен был врезаться в соседний путь, разрушить его, а вагоны, налезая друг на друга, создавали бы завал, на расчистку которого потребуется специальная техника, много рабочей силы и времени. Подробно обсудив вопрос, мы принялись искать подходящее место. Французы подсказали нам, где есть такой участок. Днем мы с Валерием и командиром французского отряда посмотрели это место, стараясь не показываться на глаза. Место было хорошее, высота от железнодорожного полотна до верха составляла шесть-семь метров. Один только недостаток – операция проводилась бы рядом с расположением нашего отряда. Французский отряд пока существовал только на бумаге, и будущие «макизары» спали в постелях. Рассчитывать на удалённое от отряда место не приходилось – кто будет узнавать и сообщать нам время прохода воинского эшелона? А заводить новые связи – терять время.

К вечеру все начали волноваться. Мне это было знакомо по спортивным состязаниям. Не волновался, пожалуй, только Алексей Васильев из Калининской области – парень атлетического сложения, ростом под 180 сантиметров. Его голубые глаза были спокойны. Как обычно, он молчал (остальные стали говорить больше и громче, чем всегда), не острил (все старались пошутить), в общем, не беспокоился. В сумерки мы двинулись в путь и к месту назначения (недалеко от маленького поселения Миевиллер) пришли за два часа до подхода поезда. По данным французов, состав должен был пройти здесь около часа ночи. Так что операцию надо провести в ночь с 11 на 12 июня 1944 года.

Все собрались и залегли сверху справа по ходу поезда на Париж. Ждали велосипедиста, который должен был привезти со станции Монтюрё последнее сообщение о передвижении обречённого поезда. Примерно в 23.30 он появился и сказал, что воинский эшелон с танками и артиллерией должен пройти в Монтюрё в 00.45.

Заранее назначенные «саперы» во главе с Николаем Севериным – всего четверо – спустились к рельсам и начали откручивать болты и гайки. (Николай Северин служил в саперных частях, поэтому его назначили «главным диверсантом».) Одновременно с этой группой вниз спустились: справа я с автоматом, слева Валерий с автоматом. Мы отошли каждый метров на 100 от группы Николая и легли на пути, прислушиваясь. Это было боевое охранение. Наверху рассредоточивались с винтовками и гранатами остальные члены нашей группы и три француза. С Николаем были Алексей, Костик и Павел. Ночь прохладная, но у меня спина была мокрая от пота, и нервное напряжение усиливалось по мере нарастания звуков со стороны группы Северина – ребята тоже спешили и работали неосторожно. Сколько времени прошло? С полчаса, когда послышался легкий посвист Николая. Я и Валерий ответили и пошли с разных сторон к саперам «принимать работу».

– Восемь отвинченных шпал плюс переведенный и переложенный прокладкой рельс, – отрапортовал Николай.

Действительно, оба рельса на месте, оба переведены влево. Машинист не успеет заметить диверсии, а если вынуть рельс, то издалека под светом паровозного фонаря он увидит его отсутствие.

Осмотрев всё ещё раз, собрав болты и гайки и побросав их в кювет, мы поднялись наверх. Там нас ждали с нетерпением.

– Ну как?

– Во! – Валерий показал большой палец. Хотя ночь была темная, и пальца никто не видел, но все его ясно представили.

Шёл первый час ночи 12 июня. Мы залегли и стали ждать. Сердце учащённо билось: что-то будет?! Ведь такая операция для всех нас первая в жизни. Как она пройдет? 00.30… 00.40… Вдали мелькнули огни поезда. Ближе, ближе, видны летящие из трубы искры, а сердце стучит сильней и сильней, так сильно, что начинаешь задыхаться.

Вот он перед нами, мчащийся на большой скорости локомотив, вот он движется по месту развода и… проходит мимо! Что это, чудо? Нет. Просто сотые и десятые секунды отстали от галопирующего сознания.

Нет же!!! Он не прошел, этот локомотив.

Скрежет, резкое падение скорости – и локомотив заваливается на левую сторону, на соседний путь, и даже дальше – в кювет. Вагоны, словно сбесившись, лезут на локомотив и друг на друга. Треск, грохот, пламя локомотива, возникшие фигурки немецких солдат, далеко слева внизу свет ручных фонариков.

Мы пляшем наверху и орём, как сумасшедшие, минуты две, а потом, будто по команде, замолкаем и смотрим вниз. В темноте различаются силуэты танков и стволов орудий. Все это перевернуто и в большой куче. Уцелевшие немецкие солдаты и офицеры ищут раненых и убитых.

По команде Валерия мы открываем огонь по этим кучкам людей с фонариками и бросаем гранаты.

Несколько минут стрельбы – и мы быстро отходим на восток, к своему лесу. Там, простившись с французами и забрав ключи, уходим на базу к коту Ваське и Пенте, который остался готовить завтрак.

Так закончилась наша первая диверсия на железной дороге.

Она оказалась удачной. Мы не узнали, сколько танков и орудий разбили, сколько погибло при этом солдат и офицеров, но были уверены, что много. А движение было прервано на целых 5 дней.