Снег ложился тихо – мягкий, пушистый, словно хороший плед. Разве что холодный.
И этот снег таил в себе опасность.
Взмах лопатой – новая порция взлетает в воздух и добавляет высоты снежному валу вокруг дома. Кидать приходится уже выше головы, спина болит, пальцы на черенке фанерной лопаты с взлохмаченным краем сами разжимаются, но нужно, нужно… он выживет. Он им всем покажет… покажет… мать их, что он тоже чего-то стоит!
Он остановился, чтобы перевести дух; когда попытался распрямиться, в спине громко хрустнуло и по пояснице словно разлилась теплая вода. Покосившиеся вышки лагерной охраны бесстрастно смотрели бельмами проржавевших рефлекторов; на каждом из них – снежная шапка и вид получается сюрреалистический… словно за ним наблюдают циклопы в ушанках. У них треухи белые – у него серый заячий. Он вкалывает – а циклопы молча сочувствуют ему, рискнувшему бросить вызов неизбежному.
От него, из-под расхристанного драного ватника, валит пар – а они мертвы. И, неизвестно отчего, это наполняет его веселой злостью. Стойте дальше, друзья, пока гниль не сожрет ваши опоры окончательно. И попадаете вы тогда один за другим, взметая фонтаны снега, разрывая спиральную «егозу», которая, несмотря на рыжую ржу, все еще способна рассечь плоть до кости. Стойте, стойте. Немного вам осталось… Правда, ему самому еще меньше – но хотя бы грядущую ночь он перебедует, вынесет тяжелый душный шизофренический бред реальности… Хрен им всем поглубже, чтоб башка не качалась! Ублюдки снежные!
А завтра с утра (оно наступит, черт возьми!!!) – в путь. Докидать снег и чинить снегоступы – чтобы уйти отсюда. Километров двадцать тайги, если выложится на полную – успеет до темноты. Что там, за невидимым барьером – неизвестно, однако стая там не достанет, он это знает точно. А остальное – ерунда, только оказаться вне территории стаи.
И плевать, что не такие уж они ему и чужие… все кончено, черта между ними проведена кровью и наказание за нарушение этой границы одно – смерть.
Человек стиснул зубы. Надо. Черт возьми, тяжело, но надо! Спина, казалось, застонала, когда он снова воткнул лопату в наметенный за ночь сугроб. Маленький человек, возле маленького домика на окраине маленького заброшенного лагеря посреди бескрайней тайги. Со своей смешной полусломанной лопаткой, которая дышит при каждом движении, вот-вот развалится нафиг. Бросил вызов зиме. Это было бы смешно, если бы не случилось на самом деле…
Кольцо вокруг дома чернело обнаженной вытоптанной землей…
На последнем броске лопата не выдержала, жалобно затрещала фанера и остатки снега, не долетев, скатились по крутому склону вала ему под ноги. Человек мрачно посмотрел на беспомощно повисший обтрепанный квадрат с выдранной полоской жести, только что крепившей черенок; потом на предвечерне темнеющее небо. Даже на ругань сил не осталось. Он только вздохнул судорожно, передернулся, как от озноба, отгреб остатки снега валенками и побрел в дом. Но лопату не бросил.
***
Ты ложишься спать, обнимаешь свою женщину, прижимаешься к ней, или наоборот, отворачиваешься к стене, чтобы лечь поудобнее, как любишь. Она тихо сопит тебе в плечо, за окном по проспекту носятся машины, иногда с ревом промчится какая-нибудь «колхоз-тюнинговая» лада, но ты уже не реагируешь на это – привык. Ты медленно валишься в сон, звуки вокруг гаснут, уже ни капающий на кухне кран не беспокоит, ни бубнящий где-то по соседству телевизор, ни умывающийся, звучно плямкающий языком кот на кресле. Сон катится на тебя как цунами, ты у подножия, а верхушка чудовищной волны теряется в облаках, на ее эбонитовой поверхности видны целлюлитные ямочки мелких внутренних течений, сон накроет и тебе тонуть в нем и тонуть…
Вот в этот момент ты и слышишь Зов. Тоскливый волчий вой, как из-за толстого стекла доносится, не звук а призрак звука… И все же он есть. И что-то в душе трепещет в ответ, ты чуть вслух не завываешь вместе с черным мохнатым жителем собственной души. Тонешь в сладострастном ослепляющем наслаждении, в первобытной звериной радости – позвали! Ты нужен Стае!!!
В этот момент как-то не задумываешься, что да, ты-то ей нужен, а вот она тебе просто необходима. И без нее хоть в петлю, куда там героину; по сравнению с тем, что делает с тобой Стая, самый тяжелый наркотик реального мира как аскорбинка. Потому что в ней ты живешь, а в размокших картонных декорациях реальности – существуешь. Влачишь свое жалкое никчемное существование отвратительного бесполезного человечишки. Рывок, в треске жил, в предельном напряжении мышц и хрусте суставов, через лишающую разума боль – только так, через очищение…
И прохлада снега. Живительная свежесть после духоты жалкого человеческого тела. И ты поднимаешься из белоснежной целины среди скелетов зимних деревьев, отряхиваешься – лишний снег слетает с серебристо-стальной шерсти, и наконец, поднимаешь морду к яркому шару зависшей над головой полной луны – и отвечаешь Зову. И вой ледяной иглой вонзается в черное небо, усеянное серебряными шляпками мелких гвоздиков, таких же холодных, как и тайга вокруг, и небо дрожит, готовое расколоться и рухнуть, и засыпать тебя этим смертельно опасным серебром. И тебе отвечают – такие же как ты, их много, целая Стая. И ты – один из них, это не просто слова. Это жизнь, настоящая, пьянящая, единственное, что имеет смысл.
Тайга пропитана звуками и запахами, мощные лапы несут тебя над следами куниц, зайцев, белок, где-то наверху, на ветке, приводит в порядок оперение белая сова, внимательно провожает тебя глазами, знающая, кто ты и готовая взлететь при первых признаках твоего интереса.
И вот, наконец, Призыв. След дичи взят, хорошей дичи, всем хватит. Звучащий с севера вой торжествует, захлебывается в предвкушении, и даже отсюда слышна звучащая в нем жажда крови – горячей, до безумия вкусной, при мыслях о которой даже лапы сводит…
Прямо на бегу – высокий прыжок, наст с треском ломается под тяжелым холодным телом, краткий миг небытия – и, взметнув снежный фонтан, ты вырываешься на поверхность рядом со взявшим след членом стаи. Совсем рядом еще один бесшумный белый взрыв – лобастый вожак вылетает из снега в облаке снежной пыли и обгоняет тебя, бросив короткий злой взгляд. На этот раз ты пропускаешь, но недолго осталось, ох, недолго… он и сам это чувствует, но первым нарываться не рискует – а значит, половина победы уже есть. Что ж, тебе же легче.
Лосиный след, совсем свежий, меньше часа прошло. И все мысли отступают, оставляя одну цель – догнать…
***
В доме стоял полумрак, веяло сухим теплом от жестяной «буржуйки». Он скинул ватник на широкую деревянную лавку, прямо в плохо обметенных валенках прошел по грязному полу в угол, к печке. Прогорела уже, ишь ты… печка-то печка, а аппетит как у домны. Жестянка чертова, жаль, не сложили каменную, которая может греть всю ночь – приходится вставать и подкладывать дрова, иначе стужа проберется сквозь многочисленные щели и вопьется в тело своими холодными пальцами. Ему-то не страшно…
Словно почувствовав, о чем думает мужчина, кучка тряпья на топчане зашевелилась.
- А кто это у нас проснулся? – он изо всех сил старался, чтобы голос прозвучал ласково, только так и можно, но из простуженного горла вырвалось что-то между хрипом и скрежетом, его аж самого передернуло. Малый сел и принялся тереть глаза – из траченного молью бушлата показалась заспанная мордочка, розовая со сна. Человечек еще не понял, где он и что с ним, широкие пижамные рукава съехали к локтям, открывая детскую кожу… Мужчина из другого угла комнаты почувствовал, как тянет теплом и негой от заспанного малыша. Маленькие кулачки, наконец, оторвались от глаз, он сладко зевнул.
- А где мама? – мужчина задохнулся, не найдя, что ответить. Он готовился к этому вопросу, ждал его… Но когда он прозвучал, сам почувствовал, как жалки все его тщательно заготовленные слова. Ответь хоть что-нибудь, придурок…
- Мама опять не пришла… - «И не придет, не сомневайся, но только как сказать тебе правду?»
- Хочу к маме… - из глазенок хлынули слезы, малыш заплакал – медленно, но верно плач набирал обороты, если ничего не предпринять, опять случится истерика. Насколько детская психика эластична, когда психологическая травма станет необратима?
- Завтра. Завтра к маме пойдем, я уже лыжи почти доделал. – пропихивая колючие слова через стиснутую пальцами спазма сухую глотку. Малыш такой беззащитный… Мужчина с кристальной ясностью почувствовал: сейчас он готов отдать за этого ребенка кровь до последней капли. Должно быть, в нем проснулись дремавшие до поры до времени отцовские чувства, заложенные природой. Предназначенные его собственным детям, которых никогда не было.
- Я сейчас хочу… - в голосе малыша требовательность. Ну да, в этом возрасте мир вращается вокруг тебя.
- А сейчас мы кушать будем. А потом я тебе сказку расскажу, хочешь? – мальчик оборвал хныканье, задумался, потом кивнул.
- А что кушать?
- Мясо. Вкусное мясо с солью, чтобы ты вырос большим и сильным.
«Мясо» только утром попалось в ржавую крысоловку, но мужчина не собирался рассказывать об этом малышу. Молился только, чтобы в крысе не оказалось ядов, к которым грызуны умеют легко приспосабливаться; хоть и заброшен старый лагерь, но кто знает, чем они тут питаются? Хотя жрут же крысятину вот уже три дня – и пока нормально…
И разделывал их мужчина во дворе, чтобы мальчик не увидел «пищу».
- А я йогурт хочу. – малыш смешно шепелявил, с трудом выговаривал некоторые буквы и получилось «ёгулт». – И «Барни».
- А что это?
- Медведь такой… - мужчина сообразил, наконец, что речь идет о чем-то кондитерском и улыбнулся.
- Ну вот домой доберемся, к маме… - пришлось сглотнуть, ложь не хотела выходить из него. – И будет тебе «Барни» и йогурт, и что захочешь. А сейчас – он взял с окна побитую эмалированную миску – давай мяса поедим. Оно вкусное?
- Вкусное.
- Ну вот и славно…
***
Спина жертвы впереди, лось выбивается из сил, пытаясь оторваться по глубокому для него снегу от настигающей охоты. Запахи страха и усталости – запахи добычи, заставляют хищно раздуваться волчьи ноздри. На снегу сплетаются тени от ветвей, сквозь которые бьет равнодушная луна – солнце Стаи.
Прямо перед лосем бесшумный снежный султан, кто-то из молодых; волк пытается вцепиться жертве в горло – и отлетает с хриплым визгом, поддетый рогами. Хруст ребер горе-охотника разносится далеко. Еще один нетерпеливый получает удар задним копытом и кувыркается с проломленной башкой. Вот тебе наука…
Новые белые облака снега – это уже старые члены Стаи, опытные. Лось резко сворачивает влево – но и там его ждут. Добыча в кольце.
Ты сбавляешь скорость, переходишь на трусцу. Спешить уже некуда. Волк со склеенным кровью мехом на морде сидит на заднице и комично мотает головой, второй рядом – скулит, боясь поверить, что уже не больно. Оскал, должный обозначать ехидную усмешку в адрес неудачников – и ты минуешь их, неспешно выписывая петлю вокруг загнанной добычи.
Лось стоит, широко расставив мощные ноги, голова склонена, разлапистые рога грозят охотникам. Бока ходят как кузнечные меха, с дыханием из обледенелых ноздрей вырываются султанчики пара.
Круг сужается.
Первый прыжок – снова молодой, спешит реабилитироваться; лось шарахается и мощные челюсти звонко клацают вхолостую. Тут же кто-то впивается в заднюю ногу жертвы, лось валится на бок с поврежденными сухожилиями, в панике мотает башкой – и метнувшийся к нему вожак получив сокрушительный удар, отлетает в хрусте собственных костей… И твой звездный час.
Кровь из прокушенной артерии ручьем бьет тебе в глотку, и ты глотаешь, и не разжимаешь челюстей, не обращая внимания на боль, которую причиняет тебе агонизирующая туша. Лось, поливая горячей кровью снег, пытается ползти, но в него уже вцепляются хищники, рвут живого на части – и жертва издает предсмертное мычание, больше похожее на вопль.
Тело перестает шевелиться. Ты разжимаешь челюсти и поднимаешься на нетвердые лапы…
Стая образовала круг, в центре которого мертвый лось. По одну сторону туши – ты, весь залитый чужой кровью. По другую – с ненавистью глядящий вожак. Молчаливая дуэль… ты измотан, у тебя все болит, ноют ребра, по которым ты схлопотал передним копытом… а он свеж, только что из снега.
Ты опускаешь взгляд и делаешь шаг назад. Сейчас, это только сейчас… следующего раза не будет.
Он с ворчанием выдирает куски мяса из твоей добычи, а ты захлебываешься слюной и холодной яростью. И вся Стая ждет своей очереди вместе с тобой.
***
Он наконец-то нашел выход – примотал валенки к снегоступам ржавой стальной проволокой. Затянул тугими пассатижами скрутки, откусил лишнее, попробовал. Намертво. Примерил – вроде, нормально… дойти хватит.
Что там, за Границей, он не думал. Да, тайга. Да, деревья и снег. Да, ночью будет негде укрыться от мороза…
Но там они будут предоставлены сами себе.
В сенях щелкнуло, раздался громкий предсмертный писк. Ага, попалась… Четвертая уже. Сейчас приготовить – и на дорогу им хватит, еще и останется на следующую ночь. А вот что жрать потом, до того, как они отыщут людей? Если.
Если еще отыщут. Он погнал прочь траурные мысли – выхода-то все равно нет. Еще пару ночей – и он не выдержит, сам выйдет к стае… Мальчик что-то забормотал и заворочался, мужчина почувствовал, как сердце сжимает холодная лапа страха. Стая вот-вот будет на пороге и все начнется сначала. А он не сможет предать. Только не этого ребенка. Займись чем-нибудь, займи руки, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. Иди, готовь еду в дорогу…
Грызун был еще жив, перехваченный пополам ржавыми челюстями крысоловки, глазенки блестели ненавистью. Изо рта натекла на пол лужица крови, передние лапы размазали ее маленьким веером. Мужчина поставил закопченную керосиновую лампу на пол, прижал крысоловку одной рукой к полу, другой, ловко избежав укуса, свернул добыче шею. С трудом разжал челюсти ловушки и вынул крысу – здоровая, зараза, на полкило вытянет. Ну, маэстро, покажите, за что вас назначили шеф-поваром ресторана «Барак в тайге»! Одно плохо с этой крысоловкой – миниатюрный капканчик бьет с такой силой, что у крыс рвутся внутренности и приходится выгребать дерьмо из живота, а потом, долго промывать талой водой, сдерживая желание сблевать от невыносимой вони.
Но мясо у вас получается неплохо, неплохо. Из всех приправ одна соль, а поди ты, жрать можно. «Рататуй», бля. На сто процентов натуральное блюдо, никаких вам стероидов и генной модификации.
Он вдруг понял, что плачет – впервые за эти дни. Хлюпая носом мужчина вбил ноги в скукоженные кирзовые ботинки – видимо, такие носили здешние зеки – и вышел на мороз, зажав в одной руке крысу, а в другой кое-как наточенный, заржавленный нож и керосинку.
Так, приступим… несколько легких надрезов – и шкура с треском слезает с жилистой тушки. Смотри-ка ты, профессионализм появляется, а сколько в первый раз мучился… Голову долой, он не собирается готовить заливные крысиные мозги а-ля ГУЛАГ, хвост тоже… вспороть брюхо – раздутое, скользкое. Да, опять порвало – сизые внутренности парят на морозе… Ну и вонь… Фу…
Аж глаза режет.
Убирать место разделки не нужно – соплеменники погибшей растащат останки. Мужчина подгреб от вала немного снега, бросил на него тушку и, зачерпнув, кое-как оттер перепачканные комками дерьма руки. Теперь промыть все это.
Но в итоге получается вкусно…
Он не раз задумывался, почему так вышло… Даже, если начистоту, он только об этом и думал.
Почему, почему она оказалась не одна? Почему не стала волком? Наверное, все дело в малыше…
***
Ты лежишь на краю поляны, где добыча приняла свою смерть и приводишь себя в порядок. Наелся до отвала… Густой запах лосиной крови, пропитавший всю шерсть, не слишком приятен. После того, как угас азарт охоты, чувствуешь легкую брезгливость – сродни той, которую ощущаешь к женщине, с которой и спать-то не хотелось, так, из спортивного интереса поимел…
Настроение игривое, но двигаться лень. Молодняк гоняется взапуски, шутливо грызется друг с другом – ты иногда задумываешься, а кто они там, в человеческом мире? Такие же юноши, волчата? Страшно, кстати – они уже с младых ногтей обучены убивать, они спокойно перемещаются в том мире кротких овец, молодые сильные звери…
Ты превозмогаешь себя, валишься на бок, катаешься по снегу, чтобы отчистить неприятный запах крови, потом упруго вскакиваешь на все четыре и с удовольствием отряхиваешься от морды до кончика хвоста. Осссвежает!!! Ух ты! Ф-фу… Вот оно – счастье!
Заметив, что ты поднялся, к тебе бочком-бочком подбирается молодая волчица, мех в белых подпалинах, вся дышит молодостью и силой… уже не впервые обращает на тебя внимание, кстати. Ну и ладно, здорово… она трется мордой об твой мех, ты счастливо жмуришься, и вдруг, получив неожиданный толчок плечом летишь в снег. Она отскакивает, счастливо взвизгивает, припадая на передние лапы – ага, как же, шутка удалась; ее хвост ходит ходуном. Ну, держись!..
Ты бросаешься на нее шутливо взрыкивая, совершенно забывая, что там, в другом мире, кто-то и сейчас согревает тебе постель… Это не измена, нет. Даже мысли такой в волчьей голове не возникает – волк не может изменить человеку. Тот мир просто есть, ты об этом просто знаешь, но никаких ограничений на тебя это не накладывает… и вот вы оба уже кувырком катитесь по снегу, довольные как щенки.
Ты внезапно вскакиваешь и застываешь, обратившись в слух. Что это? Галлюцинация?
Нет, звук есть на самом деле. Он немощно вязнет в заснеженных ветвях, робко крадется по насту, не примяв ни снежинки.
В тайге плачет ребенок. Человеческий ребенок.
Это слышишь не ты один… игры замирают, серые остроконечные уши хищников шевелятся, определяя направление на источник звука. А затем тридцать пар глаз обращаются к меланхолично обгладывающему лосиную кость вожаку.
Тот неспешно поднимается, оставив лакомство, и трусит в лес, ориентируясь на звуки плача. И вы устремляетесь за ним, все набирая скорость, ваши безмолвные серые тени покидают поляну, в центре которой, в подтаявшей на розовом снегу яме, громоздится неуклюжий лосиный костяк, тускло блестящий подсыхающими жилами в свете стоящей высоко в небе полной луны.
***
… он обессилено рухнул на колени, капая на половицы кровью из носа и не видя этого. Все, все кончилось… стая ушла.
А когда вернется, их здесь уже не будет. Этот бой снова за ним, осталось выиграть войну…
Лампа давно погасла и по комнате плыл едкий керосиновый запах. Мужчина повалился на бок, хрипло дыша. Даже малого не разбудил, молодец. Крепкий он все-таки, другой бы давно сдался. Плюнул бы и вышел на Зов.
К стае, многоголосо воющей за стенами, отделенной лишь полосой голой земли.
Им нужен вожак.
В этом мире не приходилось вслушиваться, чтобы уловить Зов. Здесь он звучал набатом, ощущение - словно в череп сунули венчики миксера и включили на девятую скорость. Но он справился.
Справился, хрипя от невыносимой боли, сдерживая трансформацию – ведь в доме и вокруг него нет снега, окончательное превращение стало бы верной смертью, долгой и мучительной… С ужасом смотрел, как кисти рук пытаются покрыться шерстью и истончиться, держал себя, сжимая в дрожащей руке нож – чтобы успеть всадить в шею на последних каплях сознания.
Справился.
Растянулся навзничь на грязном полу, в квадрате серебристого лунного света, пробивающегося сквозь грязное стекло двойных рам. Луна валится в тайгу – значит, Стая уходит, им пора… Так и подмывает выйти на улицу, рухнуть в снег и подняться волком…
А потом – проснуться. Дома, в кровати, слушать, как дребезжит за окном первый мающийся бессонницей трамвай, ковыляющий в сторону Республиканской – и в такт ударам колес на стыках дребезжит хрусталь в мебельной стенке.
И – оставить мальца одного. Только в нем загвоздка.
…Снег хрустел под снегоступами. Они все же проваливались – их совместный вес был больше, чем у прежнего хозяина. Неглубоко, но вполне достаточно, чтобы напоминать – оступись, упади и окажется, что снега тебе по грудь.
Он шел, насвистывая какой-то прилипчивый мотивчик; укутанный по самые глаза малой выглядывал из рюкзака, задумчиво сопя. Надо же, сколько ему? Года два-три… и о чем-то там думает.
- Не холодно?
- Не-а! А скоё плидем?
- Скоро, скоро…
- А там плавда мама ждет?
- Ждет… - он выплюнул ложь уже гораздо легче.
***
Молчаливые серые тени возникают на расчерченном тенями ветвей снегу в абсолютной тишине, так же беззвучно берут людей в кольцо. Облитая серебристо-стальным лунным светом, женщина кажется живой скульптурой, по колени провалившейся в снег.
- Тихо, тихо… баю-бай, баю-баюшки-баю… - она закутала ребенка в свою ночнушку, пытаясь хоть как-то согреть, сама осталась лишь в узких трусиках. Голос дрожит, ее трясет от холода и вместе со словами изо рта вырываются облачка пара. Сверток – довольно крупный, - орет благим матом.
- Хоёдно, мама!
- Тише, тише, сейчас согреешься… - ребенок хрипит в истерике. Женщина вскрикивает, увидев вас. Увидев Стаю. Глаза волков светятся как тлеющие угли, это пугает ее, хотя, кажется, дальше пугаться уже некуда. – Ну успокойся, успокойся, милый… - но она повторяет это уже на автомате, не отрывая глаз от рассаживающихся вокруг зверей.
Вожак выходит в круг и останавливается напротив женщины. Ты наблюдаешь за ним со странным беспокойством, какой-то червячок поселился у тебя в груди, вгрызается и чавкает в твоем жилистом мясе, задевает верхние ребра колючим тельцем. Неправильно…
Ты волк, черт возьми. И не простой волк, а член Стаи. Ты – часть этой тайги, ты восстал из укрывающего ее снега, чтобы снова стать снегом с первыми лучами солнца. И все же…
Ты скулишь, едва слышно, но сидящая рядом подруга недоуменно косится. Ее сомнения не мучают, она такая как все, а вот ты не такой… слишком много в тебе от человека, не до конца растворенного в волке. Ты с самого начала был белой вороной – и если бы не твои острые желтоватые клыки, если бы не стальные тросы крепких мышц, ясно различимые даже под теплым мехом – быть бы тебе разорванным в самом начале, когда ты впервые пришел в Стаю. Свое место ты завоевал честно.
Они приняли тебя.
А теперь – сами изгонят…
Вожак прыгает на дрожащее нежное мясо, сбивает в снег, смыкаются мощные челюсти…
И кувырком отлетает от зажавшей разорванное горло женщины. Ты опоздал… на долю секунды – но опоздал. Враг взлетает на лапы – это несчитово, все начинается только сейчас… Стая смыкает круг. Ну что же, они ждали этого. Теперь все идет в зачет – и звери кинутся на того, кто окажется сбит с ног. А против всей Стаи не вытянет никто.
Он даже не рычит – сразу бросается на тебя. Черт, какой же он быстрый… ты отпрыгиваешь – но опять не успеваешь, вспоротое плечо разрывается горячей болью. На снегу твоя кровь – надо же, красная. Неужто человеческая? Правая лапа немеет, вожак движется по кругу, ты медленно поворачиваешься вслед за ним. Быстро, быстро… а сейчас он тебя, потерявшего способность нормально двигаться, прикончит – и ничего ты уже не сделаешь…
Новый бросок – каким-то чудом ты успеваешь отскочить и хватануть врага за бок, но рана несерьезная, он вряд ли даже почувствовал. Раненая лапа сама поджимается – твой прыжок ее доконал, не наступить… еще одна атака – ты едва не падаешь от мощного толчка, клыки полосуют твой загривок…
Он подставился сам. Одним быстрым движением клыки с лязгом встречаются внутри его жилистой шеи – он хрипло визжит; рывок – слава богу, он напал со стороны здоровой лапы, враг катится в снег. Только на секунду – но этого хватает, стая бросается на неудачника.
Как же много в этих волках человеческого…
Ты лежишь, переводя дыхание, чувствуя, как снег врачует твои раны. Нелепый сверток шелковой ткани барахтается в снегу.
Мальчик.
Стая покидает поляну – звери уходят по одному и парами. Никто не претендует на добычу нового вожака. Последней среди деревьев скрывается подруга.
***
Солнце падало в кроны, когда, наконец, он пересек границу. Спасены?
Что-то оборвалось там, в душе, когда он вышел из владений стаи. Значило ли это, что он больше не услышит Зов? Ночь, запускающая в тайгу свои первые щупальца, должна была дать ответ…
Малой копошился на расстеленном тряпье, которое мужчина набрал в лагере – смешной, тонущий в зековском ватнике и взрослых ватных штанах, обильно траченных молью. В огне стояла консервная банка, в ней таял снег. Мальчик, мужчина, немного крысиного мяса, тупой щербатый топор и ржавый нож. И тайга, на многие километры вокруг – только промороженное ледяное безмолвие…
Скажу честно, Читатель, я не знаю – доберутся ли они до жилья. Но одно я знаю точно – мужчина, бросивший свой мир и свою Стаю ни о чем не жалеет.
Ни о чем.