Ветви терновника

Федоров Брюс

Глава IV

Где живёт любовь?

 

 

Часть I

Там где хорошо двоим, третьему делать нечего

Промозглое начало декабря далеко не самое романтичное время в Москве. Уже хочется большого пушистого снега, который укрыл бы безликие серые улицы, а заодно и крепкого мороза, чтобы он сковал безобразную оставшуюся с осени грязь. А там глядишь Новый Год и весёлые праздники не за горами, после которых и до весны рукой подать.

Был рядовой будний день и потому город ревел моторами тысяч автомобилей, скрипел тормозами, грохотал и лязгал трамваями и поездами метро. И только на территории городских парков ещё встречались любители уединения и искатели убежища от городского шума. Одним из таких оазисов тишины в центре московской толчеи является, несомненно, Парк культуры имени А. М. Горького, который чудесным образом объединяет в себе неброское изящество Нескучного сада, многочисленные прогулочные дорожки, пруды и фонтаны, встроенные в ожерелье вальяжной и сонной красавицы Москвы-реки.

По одной из его парковых аллей неспешно шла пара, которая о чём-то оживлённо разговаривала, много смеялась и щедро улыбалась случайным прохожим, не обращая внимания на хмурый и ненастный день. Им было хорошо друг с другом. Замечательно, что на алее почти никого не было. Забавно, что нависшие мешковатые тучи временами одаривали их брызгами холодного дождя вперемешку с мокрым снегом. Здорово, что под ногами хлюпала студенистая кашица, а пронизывающий ветерок настойчиво пытался забраться за шиворот и холодил розовеющие щеки.

– А я люблю путешествовать, – старался развлечь свою спутницу Данила. – Был в Средней Азии, на Урале, сплавлялся по бурным рекам Сибири и даже побывал на острове Шикотан. Это на Дальнем Востоке. Места необыкновенные, нетронутые. Там хорошо, привольно. Это другой мир.

– А кем же ты хотел бы стать? – спросила девушка, – может путешественником?

– Ещё не знаю, – как-то отстранённо произнёс Данила, – люблю приключения с детства, наверное, потому, что увлекался книгами Майн Рида, Фенимора Купера, и конечно, моего любимого Джека Лондона. Я всегда хотел походить на его мужественных героев. А, кроме того, у меня есть родной дядя Влад. Я его и видел-то пару раз, но он необыкновенный человек. Я помню его рассказы, и мне кажется, что нет такого дальнего уголка на земле, где он не побывал. Я точно не знаю, какая у него профессия, но думаю, что он географ. А у тебя есть мечта?

– Конечно, как и у всех, – отвечала Элизабет, – мне нравится изучать мировую экономику, иностранные языки, знакомиться с людьми из других стран, но больше всего, я увлекаюсь рисованием. У нас в Германии много красивых мест. Я люблю рисовать с натуры. Ты видел мои берлинские этюды. Но особенно мне нравится Бавария и долина Рейна. Я как-нибудь покажу, если ты захочешь, мои зарисовки этих мест.

– Конечно, хочу. Германию я не знаю, но когда-нибудь посетить хотел бы.

– А что говорят, твои родители? – поинтересовалась девушка.

– Они уверены, что я пойду по стопам отца, и стану или дипломатом, или внешнеторговым работником. У нас это семейное. Недаром я заканчиваю МГИМО. А разве ты не хочешь работать в МИДе Германии?

– Не знаю, – задумчиво произнесла Элизабет, – Теперь мне трудно сказать. Я ведь родилась в другой Германии, социалистической, а теперь это ФРГ. Там другие законы и правила приёма на работу. Полагаю, что для таких как я, выходцев из бывшей ГДР, доступ в государственные учреждения закрыт или существенно ограничен.

– У меня идея, – воскликнул Данила, радуясь тому, что нашёл решение, как удержать девушку в своей жизни, – ты можешь остаться в Советском Союзе, или поступить в аспирантуру нашего института. А если, не хочешь, то можно работать, скажем, в Институте Европы, нашей академии наук. Я попрошу отца, он наверняка поможет.

– Может быть, это и не плохая идея, и спасибо тебе за эти слова, – в голосе Элизабет, явственно прозвучали грустные нотки, – но я тебе уже говорила, что родителей оставить не могу. Здоровье у отца слабое. Поэтому я, может быть, поступлю на курсы интерьерного или архитектурного дизайна. Меня приглашают в Академию моды и дизайна в Гамбурге. Немного далековато от Берлина, но не так далеко, как от Москвы, и главное, то, что с дипломом немецкой академии я могу рассчитывать на место работы. Тогда материально буду поддерживать семью. А сейчас, в декабре, я должна досрочно сдать госэкзамен и дипломную работу в МГИМО, ну а диплом мне вышлют в Германию. Конечно, в июне следующего года я хотела бы приехать в Москву и лично получить его, но не знаю ещё. Жизнь покажет.

– Значит у нас, то есть у меня, есть только месяц? – хрипло, чуть запинаясь, промолвил Данила.

– Меньше месяца, – спокойно ровным голосом произнесла Элизабет, – я должна уехать в Германию 22 декабря, чтобы встретить Рождество со всей семьёй. У нас традиционные привычки, можно сказать патриархальные. Мне очень жаль.

Молодые люди остановились и повернулись друг к другу. Данила взял Элизабет за плечи и стал пристально всматриваться в её изумрудные заблестевшие как драгоценные камни глаза, словно хотел увидеть в них своё будущее или запомнить их навсегда. Потом наклонился к запрокинувшейся голове девушки и стал вначале осторожно и медленно, а затем всё более часто и жадно целовать её горячие щёки. Затем, еле сдерживая кипевшее в нём желание, легко как плюшевую куклу подхватил Элизабет на руки и прижал её к себе. Капюшон парки девушки раскрылся, рассыпая шелковистые белокурые волосы, и лицо прижалось к обнажённой шее юноши. Данила почувствовал неизъяснимый прилив щемящей теплоты и нежности к этому удивительному существу, которое держал и не хотел выпускать из своих рук. Стремясь не причинить любимой боль своими объятиями, он понёс её на своих сильных руках по пустынной парковой аллее, всё более ускоряя шаг. Иногда юноша, впрочем, останавливался, чтобы закружиться от избытка переполнявшего его чувства.

Шаловливый ветер бросился им вдогонку, явно стремясь стать третьим участником намечавшегося праздника, подгребая по дороге ещё уцелевшие кучки оставшейся с осени листвы, и подбрасывал их под ноги Данилы, как бы выстилая перед ним церемониальную дорожку к храму любви. На мгновение тяжёлые облака раздвинулись и, прорвавшийся к замерзающей земле солнечный луч, коснулся вершин понурых засыпающих деревьев, пробежался по парковой алее и наконец, нашёл то, что искал, удобно устроившись на пылающих от возбуждения лицах влюблённой пары.

Данила и Элизабет, обнявшись, вышли из парка, где за срезом ворот всё так же грохотала и ярилась неумная Москва. По-прежнему взад и вперёд метались её неугомонные жители, где каждый был сам по себе и сам за себя. Все вместе эти люди составляли могучую силу, вращавшую циклопические жернова механического сердца огромного мегаполиса. И всё же, среди нагромождений из бетона, стали и громоздких инфраструктурных конструкций, созданных человечеством для собственного закабаления, робко, но неодолимо, пробивался к свету трогательный и нежный цветок молодой любви.

– Дверь, дверь закрывайте, – прогремел мегафонный вахтерский голос в вестибюле подъезда дома по улице с ярким и вызывающим названием Коровий вал, – я, что ли должна за вами двери закрывать? Здесь вас за день тысяча пройдёт, а я одна.

Разогретое докрасна электрическим обогревателем лицо сменной вахтерши тёти Вали выражало крайнее недовольство.

– Уже, поди не лето, а декабрь, понимать надо, – продолжал бурлить, выплёскивая дежурные наставления, хриплый мегафон, – напустят холода, а не думают, что у других может быть ревматизм, а то и артрит. Бестолковые.

Уже давно скрипучий лифт запустил юношу и девушку в своё железное чрево и унёс куда-то наверх, а сердитая вахтёрша всё никак не могла угомониться в своей прозрачной клетке за плексигласовым стеклом. Кряхтела и жаловалась на нескладную жизнь и одолевавшие бесконечные возрастные болячки. Быстро прошло время, улетели, унеслись вслед за сорванными листками календаря невозвратные года. Ушла, покинула усыхающее тело звонкоголосая молодость. Забыла тётя Валя как сама была весёлой неудержимой девушкой и умела радоваться жизни и людям, прощая их ошибки и нелепости.

Как славно оказаться в квартире одному, да ещё вместе с дорогим тебе человеком. Нет любопытных, но таких докучливых родителей; где-то далеко остались говорливые суматошные друзья, всё замечающие, всё комментирующие, готовые судить да рядить любого и по любому поводу, лишь бы прослыть знающими и значимыми в своём окружении.

Как всегда, в квартире Элизабет было хорошо и уютно. За окном скрёбся по стеклу лёгкий ночной морозец. Настольная лампа, прикрытая колбой тёмно-зелёного абажура, неярко мерцала неровным светом. Девушка забралась на диван, подобрав под себя ноги, и как кошка затихла в самом дальнем его углу, явно вознамерившись укрыться в раскинувшейся по комнате тени. Воцарилась та удивительная тишина, когда слова кажутся лишними и не должны разрушить постепенно возникающее очарование другим человеком.

Не произнося ни слова, Данила подошёл, опустился на одно колено и стал покрывать любимое лицо лёгкими поцелуями: вначале щёки, лоб, нос, полуопущенные веки, а когда добрался до полуоткрытых припухлых и немного вывороченных губ, жадно прильнул к ним. Затем глубоко выдохнул, просунул руки под колени девушки, без труда поднял её и понёс в соседнюю комнату, где располагалась просторная двухместная кровать.

«Это счастье, – голова Данилы раскалывалась от нахлынувшего на него волнения, – такого не может быть. Не так сразу. Разве я заслужил право обладать этим неземным существом? Нет, это, конечно, глупые мысли. Сейчас они совсем не к месту. Только мешают мне. Или может быть всё не так однозначно, и они нужны именно в этот момент, чтобы сдержать мою страсть и усмирить грубые мужские порывы. Сейчас допустимы ласка, чуткость и внимательность. Только они могут стать верными проводниками к её сердцу».

Данила стоял и не мог оторваться от созерцания обнажённого женского тела, в котором было столько естественности, манящей незащищённости и явственного ожидания. Элизабет откинула на подушку голову, и роскошные золотистые волосы сомкнулись на её груди, оставив открытыми лишь вызывающие бугорки розовых сосков. Выражение лица девушки изменилось. Сейчас это не было лицом шаловливого подростка. Исчезло озорство, тревога и озабоченность. Теперь через полуприкрытые длинными черными ресницами глаза на юношу был устремлён словно через века взгляд древнего как мир женского призыва. Элизабет протянула Даниле руку, как бы предлагая ему преодолеть самого себя, и стряхнуть сковывавшие его покровы зачарованности.

Данила наклонился и с неудержимой страстью стал целовать её вытянувшееся расслабленное тело, стараясь не пропустить ни одной притягательной выемки и ложбинки. Потом вернулся к губам девушки и крепко прижался к ним, стараясь поймать нежный и игривый язычок подруги. Его атлетическое тело напряглось, выпячивая бугры мускулов.

На мгновение качнулось вперёд и остановилось, словно упёршись в невидимую преграду. Лицо Элизабет исказила лёгкая гримаса как от внутреннего болевого спазма, а белые ровные зубы прихватили нижнюю губу. Девушка ещё плотнее прильнула к своему партнёру и, как бы помогая ему, обхватила своими ногами его корпус и почти неслышно застонала. Что-то дрогнуло внутри Данилы, напряжение достигло своего пика. И вдруг, словно электрический разряд пронзил всё его тело, и он стал погружаться в жгучие сладостные ощущения.

Этот день, а вернее ночь стала закладным камнем в дальнейшей судьбе Данилы Бекетова. До рассвета было ещё далеко, когда он решил стряхнуть остатки сна, которого, впрочем, и не было, а были лишь короткие промежутки отдыха между очередными всплесками страстного желания вновь и вновь обладать любимой. Оказавшись в душе, Данила с наслаждением подставил лицо под прохладные струи воды, с наслаждением ощущая, как они разбежались по всему его телу, вселяя бодрость и снимая накопившееся за последние часы напряжение и лёгкую усталость. Обернувшись белым ворсистым полотенцем, он прошёл на кухню, включил приёмник, и, настроившись на музыкальную волну, приглушил звук, и стал разогревать оставшийся со вчерашнего вечера кофе. На душе было покойно.

Никогда прежде он не испытывал чувства такого естественной сопряжённости с этим миром. Данила даже самонадеянно подумал, что стал лучше понимать, для чего нужна жизнь, в чем её смысл, и своё предназначение в ней. Сердце наполняла не просто благодарность подруге, подарившей ему сладостные моменты, и даже не естественная для каждого мужчины гордость, сумевшего покорить женщину и добиться права обладать ею. Нет, не только это. Теперь Данила испытывал нечто большее, то, что можно назвать чувством ответственности за самого дорогого ему на этом свете человека, которого он должен оберегать от невзгод и защищать всеми своими силами.

«Она любит меня, – думал Данила, – чем заслужил я это чувство и такое доверие? Элизабет сумела сберечь себя и вручила мне своё сокровище, так просто и естественно, как бывает только в отношениях между самыми близкими людьми. Теперь я в ответе за всё, что может с нами случится и обязан позаботиться о том, чтобы моя любимая была счастлива».

Потом он вернулся в спальню, открыл дверь и на секунду задержался в проёме, невольно залюбовавшись прекрасными формами тела своей подруги. Элизабет всё ещё находилась в объятиях Морфея и непринуждённо раскинулась на постели, свободно разбросав в стороны руки. Данила подошёл к кровати, наклонился к любимой и прошептал ей на ухо, отодвинув вбок белокурый завиток волос:

– Я люблю тебя Лиза, и всю жизнь буду любить только тебя. – Потом заботливо прикрыл её одеялом и вышел из комнаты. С этого момента Данила называл Элизабет только этим именем.

Жизнь Данилы и Элизабет сменила своё до того привычное течение. Каждая встреча друг с другом представлялась очень значимым и интересным событием. Запомнились походы в театры, кино и спортивные мероприятия, но особенно хороши были совместные тихие вечера в скромной уютной квартирке Элизабет, где можно было, наконец, обрести покой от дневных забот и отдохнуть от житейской суеты. И лишь в этой обстановке можно было расслабиться и начать говорить друг с другом об обыденных, но всегда значимых для них вещах. Сердца успокаивались. Захотелось всегда быть добрым, предупредительным и предугадывать желания любимого человека.

Ближайшее воскресенье выдалось солнечным, в меру морозным и по-декабрьски снежным. В этот день Элизабет и Данила решили отправиться в одно из наиболее уникальных мест Москвы того времени – в Измайловский парк, на территории которого уже два года неведомо как существовала народная ярмарка-вернисаж, привлекавшая к себе словно магнит тысячи ценителей прекрасного, а точнее сказать, просто любопытных граждан, стремившихся разглядеть в произведениях искусства независимых художников проблески свободомыслия, которому удалось вырваться из оков официальной цензуры и канонов социалистического реализма.

На живописных развалах на открытом воздухе, вольно раскинувшихся на утоптанных заснеженных дорожках парка даже самый невзыскательный ценитель прекрасного легко мог подобрать себе по вкусу из разномастного кича замечательные поделки, смахивающие на настоящие шкатулки из Хохломы или игрушки из Дымково. Встречались здесь также весьма привлекательные копии великих импрессионистов – чем тебе не Моне за 300 советских рублей, или продвинутый авангард в духе почти Сальвадора Дали – этакое задорное глазное яблоко на тонкой грибной ножке, торчащее из песка на просторах неведомой пустыни. Немало нужно было пошевелить извилинами, чтобы прийти к выводу, что в этом художественном изыске, несомненно, заложен какой-то неведомый глубинный смысл.

Рядом с этими заслуживающими или иногда незаслуживающими внимания предметами псевдоискусства притопывали ногами и прихлопывали руками их создатели, стремившиеся разогреть заледеневшую на морозе кровь, и зазывая к себе неприкаянные толпы любопытствующих посетителей. Всем было интересно и весело.

Шла бойкая торговля, сопровождаемая шутками и прибаутками. Цена то взлетала, то падала вниз, игнорируя любые известные экономические законы. Продавцы нарабатывали для себя навыки неограниченной государственными нормами частной коммерции, покупатели приобщались к атмосфере свободного рынка и приобретали первые о нём знания, которые в скором времени им так пригодятся. На раскладных столиках высились разнокалиберные термосы, в пластиковых и картонных стаканчиках дымился бурый кофе, и дубела на холоде нашпигованная крахмалом любительская колбаса. Кое-где из сумок или из-за пазухи выскакивали походные фляги, содержимое которых заставляло их владельцев удовлетворённо причмокивать и покряхтывать, и ещё сильнее растирать покрасневшие на московском морозе щеки и носы.

Элизабет и Данила медленно шли вдоль торговых рядов, иногда останавливались и рассматривали заинтересовавшие их вещи. Особое внимание девушки привлёк стенд, на котором расположились чайницы, сухарницы и знаменитые расписные металлические подносы с претенциозной надписью: «Жостово». Здесь девушка выбрала несколько шкатулок и оригинальный портсигар, покрытый характерной букетной лаковой живописью.

– Это для моих родных, подарки к рождеству, – коротко пояснила она.

Наконец пара дошла до сектора народной ярмарки, где особняком размещался наиболее привилегированный сектор торговли, объединявший так называемых свободных художников-нонконформистов, которые ещё не имели громких имён, но уже создавали выдающиеся произведения искусства. Юноша и девушка медленно переходили от одной картины к другой и так увлеклись своей экскурсией, что не заметили, как стало вечереть и из свинцового неба посыпались крупные сверкающие в свете фонарей снежинки.

– Посмотри, какая необычная картина, – размышляя над чем-то своим, с расстановкой проговорила Элизабет. – Она мне нравиться. А ты, как ты считаешь, Дэнни? – улыбнувшись, спросила девушка, откидывая капюшон парки.

– Ну что ж, действительно, выглядит необычно, – откликнулся Данила, – интересный сюжет. Это ваша картина? – обратился он к скромному молодому человеку, который, несомненно, устал от бестолкового стояния на ногах целый день, но так и не дождался своего случайного покупателя.

– Да, это моя работа, – ответил он, – я пишу в основном натюрморты.

– И вы можете продать её нам? – сохраняя улыбку на лице, поинтересовалась девушка.

– Да, безусловно. Я с удовольствием отдам вам эту картину, и даже предложу хорошую скидку. 70 рублей вас устроит? – проговорил оживившийся художник.

– Конечно, вполне устроит, – вмешался в разговор Данила, решивший продемонстрировать даме свою упредительную галантность и широту характера.

– Я хочу сделать тебе, Лиза, рождественский подарок. Вот эту картина. Может быть это не шедевр, но от всего сердца. Ты не возражаешь?

– Нет, мне будет приятно, – просто ответила девушка. – Спасибо. Я буду помнить.

– Вот ваша картина, – произнёс художник, потягивая Элизабет своё произведение, – я специально не стал заворачивать её в бумагу. Картину накануне закончил, а краска на морозе медленно сохнет, боюсь смазать. Так что, пожалуйста, осторожней. Извините. – Молодой человек был явно смущён.

Влюблённые пошли дальше по покрытой снегом дорожке. Неожиданно Элизабет остановилась и, вытянув руки, стала внимательно всматриваться в картину.

– Ты знаешь, почему она мне понравилась, Дэнни? – девушка взглянула на Данилу. – Вот посмотри. На снегу лежат две срезанные колючие ветки терновника, усыпанные созревшими фиолетово-синими ягодами, а между ними алая роза. Может быть, это несколько композиционный сюжет, но я чувствую, что он символизирует нашу любовь. Мы встретились осенью, но мы по-настоящему узнали и полюбили друг друга только в декабре, когда уже выпал прекрасный русский снег. Эти две веточки с одного куста и лежат они на снегу рядом. Это как мы с тобой. А между ними распустившаяся красная роза – это наша любовь. Но вот шипы на ветках говорят о том, что наше счастье сложно будет сберечь. Не обижайся Дэнни. Ты это понимаешь не хуже меня. Я сохраню эту картину. Она будет всегда напоминать мне о нас и наших встречах. Благодарю тебя за всё.

Слушая слова подруги, Данила чувствовал, как на его сердце накатывается горячая волна жуткого предчувствия, которая, если её не остановить, может выжечь всю его душу.

– Нет, нет. Не надо так говорить. Ты словно прощаешься со мной навсегда. Я не согласен. Ничто не сможет разлучить нас. Я тебя никому не отдам и ни за что не уступлю. Наша встреча не случайна. Я это знаю и чувствую каждой клеточкой моего тела. А картина действительно хорошая. Ты увезёшь её в Берлин, и пусть она действительно служит символом нашей любви. А кстати, как фамилия её автора? Вот здесь есть его подпись, но она не разборчива. Ты постой здесь минуту. Я сейчас, отлучусь буквально на минуту. Только спрошу у того парня его фамилию. Он ещё не ушёл. Всё будет хорошо. Ты увидишь.

И Данила бегом бросился в ту сторону, откуда они только что пришли. Нужно ли или нет было узнавать имя художника, он и сам толком не знал. Просто необходимо было встряхнуться и привести мысли в порядок. В голове что-то спуталось. Зачем она так сказала? Неужели может появиться что-то неумолимое, что может вторгнуться их жизнь и изменить её. От одной этой мысли сознание заволакивал липкий тяжёлый туман, и голова отказывалась соображать, как надо.

– Или я что-то не понимаю, – с трудом тасовал мысли Данила, – и оказался настолько наивным, что не заметил, что реальность другая. Сейчас институт, устоявшийся распорядок жизни, надёжный круг друзей, а дальше что? Или то, что ждёт меня и Лизу за стенами родного вуза – это нечто другое? Иные условия, другие законы, чужие люди, которые управляют большим миром, этим вместилищем обмана и пороков. Неужели это так, и об этом хотела сказать мне Элизабет?

Он, конечно, узнал фамилию художника, и сообщил её возлюбленной, хотя она его об этом и не просила. И ещё что-то говорил ей успокаивающее и пытался шутить, и Элизабет слушала его и соглашалась, так как была рада весёлому настроению любимого. О многом говорил Данила и только об одном не сказал своей подруге – о том, что заказал художнику Нечаеву ещё одну такую же картину, её копию, и даже заплатил задаток. Только об одном попросил он художника – убрать с розы и ветвей терновника шипы. Зачем? Этого он и сам не мог объяснить себе. Может быть потому, что подумал – пусть будут две картины – одна в Берлине, а другая в Москве, и они будут крепко-накрепко связывать нас. А различие в незначительных деталях вполне допустимо, потому что всегда бывает два пути: один ведёт к несчастью, а другой дарит надежду.

У времени есть одна особенность: при всей своей скоротечности только оно одно и формирует события, которые наполняют человеческую жизнь смыслом. И всё же были два вечера, которые запомнились не потому, что гремела музыка, звучали шутки беспечных друзей, шампанское переливалось через край бокала. Нет. Просто иногда возникает удивительная атмосфера, когда дом наполняется дружелюбием, и люди проникаются друг к другу доверием, которое устанавливается сразу и надолго, а не воспринимается как вымученное снисхождение. Бывает, что такие вечера человек ждёт годами.

Однажды Данила пригласил Элизабет к себе домой на Кутузовском. Ему хотелось познакомить свою девушку с милой тётей Верой, показать свою квартиру, в которой он вырос, рассказать ей о своей семье, частью которой должна стать и она. Таковы были его незатейливые мечты.

Вера Михайловна была рада приходу незнакомки и благоволила молодёжи, так как своих детей она, так и не дождалась. Данила решил превзойти самого себя и решительно взялся за обязанности хозяина дома, а заодно и шеф-повара, и принялся усердно сооружать бутерброды с сухой московской колбасой и горками красной лососёвой икры. Приоткрытая дверь кухни давала ему возможность стать третьим незримым участником интеллектуального разговора, который затеяла его въедливая тётушка, то ли решившая удостовериться в наличии незаурядного уровня образованности новой подруги своего племянника, то ли она давно дожидалась такой возможности, чтобы излить свою заполненную одиночеством душу:

– Конечно, милочка, любое возвышенное чувство является порывом души, а не состоянием изменённого сознания, как любят витийствовать многие литературные скептики, – увещевала своим вкрадчивым голосом тётя Вера, – лучше всего, на мой взгляд, вопросы межличностных отношений мужчины и женщины отражены в произведениях немецких романистов. Я восхищена творчеством Генриха фон Клейста, сумевшего воплотить в своих драмах, таких как «Испытание огнём» идею всепоглощающей страсти. Поверьте, это очень непросто словами описать ту гамму чувств, которой живёт человек, когда он любит. А он доказал свои гениальные способности писателя на собственном примере, застрелившись со своей любимой на берегу озера. Вам ли, моя дорогая, не знать истоки мистического немецкого романтизма.

– Я согласна с вами, Вера Михайловна, хотя мне ближе мнение писателя Людвига Тика, сказавшего, что «краски говорят с нами на более нежном наречии». Извините, но говорю так потому, что сама увлечена живописью.

– Браво, – воскликнула тётя Вера. – У вас есть право на такое мнение.

– Ну что ж, – с удовлетворением подумал Данила, который уже целых пять минут сражался с залипшей пластмассовой пробкой, которая упорно не хотела вылезать из бутылки полусладкого «Советского шампанского», – здесь всё сладилось. Кажется, они нашли взаимопонимание. Теперь осталось только дождаться приезда родителей, а зная их, я думаю, проблем с разговором не будет.

После этого вечера тётя Вера в разговорах с племянником называла Элизабет не иначе как Лизонька и спрашивала его чуть ли не через день, когда она вновь к ним придёт в гости.

Утром 21 декабря Элизабет позвонила Даниле и предложила ему прийти к ней на совместный ужин.

– Ну конечно, – решил Данила, – завтра Лиза улетает на родину. – Всё правильно. Сегодня надо попрощаться. А в аэропорту, о чём можно разговаривать?

Он с удовольствием вошёл в знакомую квартиру, которая встретила его по обыкновению спокойствием и особым уютом, который создавался и поддерживался её симпатичной хозяйкой. В центре стола, накрытом белой скатертью, с вышитыми по всему полю алыми маками, стояла маленькая искусственная ёлочка, украшенная трогательными хрупкими игрушками, и выложены два столовых прибора, перед которыми красовались красные стеариновые свечки с горящими фитильками.

– Я хочу, чтобы мы вдвоём отметили сегодня наступление Рождества, хотя до самого праздника ещё несколько дней, – немного смущаясь, проговорила Элизабет. Это хорошая традиция, которая у нас в Германии связана с тем, что самые близкие родственники собираются в кругу семьи, в родительском доме, чтобы увидеть друг друга и пожелать счастья и здоровья. В этом году я встретила тебя, и благодарна Богу, что мы нашли друг друга.

Данила стоял и слушал слова подруги и любил. Любил ушами, любил глазами. Всё его существо тянулось к девушке. Хотелось обнять её, прижаться всем телом и никуда не отпускать от себя. Больше ему ничего не было нужно. Он и так был счастлив этими мгновениями и хотел, чтобы они продлились вечно.

– Лиза, – наконец, произнёс он, – я хотел бы подарить тебе эту алую розу. Мне повезло уговорить в Ботаническом саду сотрудника, и он продал мне цветок из оранжереи для редких сортов. Этот сорт называется Амадеус. Мне нравиться это название. Оно такое же мелодичное, как и твоё имя. И вот ещё я принёс бутылку шампанского и торт «Птичье молоко». Мне с ним также повезло. В кондитерской при ресторане «Прага» собралась большая очередь, но мне всё же достался предпоследний торт.

Данила замолчал, видимо довольный тем, что отчитался о своих гастрономических подвигах и достигнутых результатах, и не возражал бы, если бы прозвучали слова одобрения или похвалы со стороны своей подруги. Но не дождался ни того ни другого. Элизабет просто поблагодарила его, вышла в другую комнату и вернулась с большой коробкой. Когда он развернул её, то его восторгу не было предела. В блестящей глянцевой упаковке, на которой гордо красовался логотип крупнейшей мировой компании по производству спортивного оборудования, оказалась замечательная теннисная ракетка с натянутыми струнам. Его рука плотно легла на рукоятку, обтянутую эластичной дорогой кожей с перфорированными отверстиями. Вес ракетки был прекрасно сбалансирован под руку. Ошарашенный Данила даже не скрывал своего щенячьего восторга при виде прекрасного образчика классного спортивного инвентаря, прибывшего специально для него из загадочного Запада.

– Да, с этой ракеткой я сокрушу любого соперника; в Москве таких мало, – ликуя, восклицал он, размахивая ракеткой с такой энергией, как будто-то намеривался нанести удар по теннисному мячу, – бедный Лешка, теперь я просто обязан каждый раз давать ему фору, иначе он просто обидится.

Элизабет молча улыбалась, наблюдая за неподдельным энтузиазмом своего любимого.

Уже за столом она сказала Даниле:

– Я хочу надеяться, что приближающийся Новый Год будет таким же добрым для нас, как и уходящий. Дай Бог нам успешно завершить учёбу и получить дипломы.

– А также сохранить себя друг для друга, – добавил Данила.

Молодые люди встали, зазвенели бокалы с шампанским, обнялись и поцеловались.

* * *

 

Часть II

Один ум хорошо, а два лучше

За несколько дней до Нового года из Австрии приехали Софья Михайловна и Николай Фёдорович, родители Данилы. Вместе с ними в размеренную жизнь квартиры на Кутузовском ворвались непривычные вещи и запахи. Софья Михайловна благоухала таинственным ароматом настоящего французского парфюма «Sisley»”. От многочисленных в ярких красках пластиковых пакетов с подарками и даже от двух тугих перетянутых ремнями чемоданов из жёлтой английской кожи, похожих на нильских бегемотов, также исходило незнакомое будоражащее благоухание. Что-то новое, почти чужое появилось в облике родителей.

Софья Михайловна победоносно демонстрировала свою аккуратно прибранную головку и излучала уверенность в себе самой и в своём женском обаянии, раскачивая на бёдрах эксклюзивное платье из дорогого венского бутика и постукивая высокими каблучками элегантных зимних сапог. Не менее импозантно смотрелся и отец Данилы, на котором был надет дорогой темно-синий с бордовой атласной подкладкой костюм, простроченный оригинальной красной ниткой. Изменились даже жесты и движения родителей, в которых появилась некоторая снобистская вальяжность, в природе которой сказывалось участие в многочисленных протокольных мероприятиях. Видимо длительное пребывание за границей на хорошо оплачиваемой должности серьёзно меняет манеры и манеры людей, выделяя из круга более скромных соотечественников.

– Ну что же, Данила, я доволен твоими успехами в этом году, – почти снисходительно произнёс Николай Фёдорович и потрепал сына по щеке, – но в январе тебе предстоит заняться ещё одним делом. Не благодари, я уже в основном договорился о твоей дальнейшей судьбе.

– А что будет в январе? – явно заинтересованный спросил Данила– Не торопись. Завтра я зайду в министерство, а потом мы поговорим, – усмехнувшись, ответил Николай Фёдорович, – лучше пойди, помоги матери разобраться с чемоданами.

За день до Нового года в гости зашёл, словно явившись из ниоткуда, непредсказуемый дядя Влад. Несмотря на неожиданность визита, все члены семейства Бекетовых были рады ему. Что не говори, но младший брат Николая Фёдоровича был осведомлённым человеком, много знал, много читал. Широту его культурного диапазона признавала даже строгая и авторитетная в этих вопросах тётя Вера. Откуда Влад Фёдорович черпал свои познания, которые помогали ему почти со сверхъестественной точностью предугадывать предстоящие события в стране и на далёких континентах, и откуда брались его могущественные связи, было совсем непонятно.

Как бы то ни было, но к его особенностям все родственники давно привыкли и больше не задавали неуместных вопросов. Одним словом, это был весьма интересный и во многом поразительный человек, мнение которого было невозможно не принимать во внимание. Вот и в этот раз дядя Влад явился не просто так. Он не отказался от хорошего ужина в тихой семейной обстановке, но быстро его закончил и по своему обыкновению сразу перешёл к делу. Для этого достаточно бесцеремонно попросил домочадцев не мешать его разговору со своим братом и выпроводил их из кухни.

Данилу мало интересовал разговор двух взрослых серьёзных мужчин, обременённых служебными заботами. Его ли это дело? Все его мысли были заняты Элизабет. Как она долетела до Берлина и когда опять вернётся в Москву? Эти вопросы волновали его значительно больше, чем все дела в институте и, тем более проблемы старшего поколения. Из головы не выходила оговорка Элизабет, которую он запомнил, когда провожал её в Шереметьево на рейс в Берлин. Тогда она оговорилась, что точно не знает, когда сможет вернуться в Москву. Это может случиться в мае или июне, но всё будет зависеть от состояния здоровья родителей и в немаловажной степени от перспектив найти работу в Германии.

– Конечно, – размышлял Данила, – разве сейчас она может что-либо сказать определённое? Куда от родителей денешься, да ещё эта работа? Я, наверное, что-то не понимаю. Ведь выпускник МГИМО в СССР – это однозначно элита, которая предназначена для работы в самых престижных государственных учреждениях. Но это у нас, а там другое.

– Нет, всё должно выгореть, – он постарался отогнать от себя дурные мысли, – будет весна и всё опять будет хорошо. Она обещала написать мне письмо. Как бы я хотел побыстрее его получить. Но как она это сделает? Дойдёт ли оно до меня, ведь Германия член НАТО?

Мог ли Данила знать в этот момент, что то, о чём беседовали в данный момент его отец и дядя самым прямым образом скажется на его судьбе и судьбе миллионов жителей огромной страны.

Со стороны кухни доносились только обрывки странного разговора:

– Да, послушай, ты, невменяемый человек, – горячился дядя Влад, – то что я тебе сказал, это не информация, а предупреждение. Не вообще всем, а исключительно для тебя, чтобы ты держал нос по ветру, и не проморгал события.

– Так ты настаиваешь на том, что процесс необратим? – недоумевал отец Данилы, – а как же партия, ЦК, КГБ, армия, наконец, они что, уже не гарант нашей стабильности?

– Чудак человек, всё, что ты перечислил, это лишь шестерни в большем государственном механизме, которые будут вращаться лишь тогда, если сам часовщик будет заинтересован в этом. Твоей наивности, брат, нет предела. Слушаю тебя и удивляюсь. Словно ты живёшь в перевёрнутом мире. Крепко же ты оторвался в своей Австрии от родной почвы. Здесь всё уже другое, чем пять лет назад. Многое изменилось. В политике сейчас новые люди и свои задачи они понимают иначе.

– Но ведь нет ни каких внешних признаков. Ну, вот кооперативы появились. Так это баловство.

– Легко тебе судить, глядя на поверхность явлений. Неужто не ясно, что такие события готовятся заранее, исподволь. Для не посвящённых – это пазл, наподобие Судоку, где при множестве комбинаций имеется лишь одно решение. Так не будь же упрямцем, достойным лишь жалкой доли. Хочешь продолжать бодаться с дубом, ради бога. Говорю тебе потому, что люблю тебя и твою семью. А, впрочем, поступай, как знаешь. Поверь, я уже устал в чем-либо убеждать тебя.

– Нет, нет, Влад, ты понял превратно мои сомнения. Но что же делать?

– Соображай сам. Прими на веру то, что я тебе сказал. Как говорится, кто предупреждён, тот и вооружён. Пока ты в Москве, походи, поспрашивай. Действуй не нахрапом, а с умом. Подготовь для себя резервные позиции, если сможешь. А теперь, я пойду. Пора. – Влад Фёдорович встал, пожал руку удручённому разговором брату, вышел из кухни, и в прихожей принял беспечный вид и уже весело прощался с Софьей Михайловной, с её сестрой Верой. Немного церемониально, по старой московской привычке, поцеловал обеим руки, поощрительно похлопал Данилу по плечу, мол «держись спортсмен», и покинул гостеприимный дом Бекетовых. Странным, очень странным был дядя Влад.

На следующий день, утром раненько, хорошо выспавшаяся и заряженная энергией Софья Михайловна стремительно прошла в комнату Данилы:

– Данила, ну ты уже проснулся? – безапелляционным тоном спросила она, – вот и хорошо. Давай поднимайся, умывайся и за стол завтракать. Потом, пожалуйста, зайди ко мне. Мне надо с тобой поговорить.

– Ну что ж, вставать, так вставать, – Данила вырвал из постели своё мускулистое тело, закинул в бельевой ящик подушку и одеяло и открыл форточку окна. Морозный декабрьский воздух свирепым потоком ворвался в тёплую комнату, наполняя её свежестью и зарядом бодрости. Сделав лёгкую разминку и всунув босые ноги в шершавые домашние тапочки, Данила пошлёпал в ванную комнату, не забыв по дороге засунуть голову в комнату тёти Веры и сказать ей: «Доброе утро».

– О чём мать собралась говорить со мной? – не спеша размышлял он, мелкими глотками прихлёбывая из чашки горячий кофе, – опять об учёбе. О чем же ещё? У родителей бзик на эту тему. Четыре года всё об одном и том же. Ладно, выдержу и на этот раз. Хвостов вроде нет.

– Вот что Данила, – проговорила Софья Михайловна, не отрываясь от одного из самых важных из своих занятий. Она сидела перед будуарным столиком и, что называется, делала лицо, – у меня к тебе одна просьба, вернее предложение. Сегодня к нам на встречу Нового года придут гости, мои и папины знакомые. Среди них будут и Генрих Исаакович с супругой, а также их дочка, Элеонора. Очень милая девочка. Кстати в прошлом году закончила филологический факультет МГУ, прекрасно знает английский и французский языки. Тебе будет, о чём поговорить с ней. Прошу тебя прояви всю свою галантность и будь занимателен с ней. Ты же можешь. Вон ты у меня какой: и спортсмен, и музыкант. И кстати, её отец – начальник управления в министерстве, где твой отец работает.

– Мам, ну а это при чём? – возмутился Данила, – это ваши гости, не мои. И потом, почему я должен развлекать эту девчонку? Я не нанимался быть аниматором. И, кроме того, я, может быть, пойду к Лёшке встречать Новый год.

– Ты мне ничего не говорил об этом. И потом, это, по меньшей мере, невежливо, сбегать от родителей через пару дней после их приезда. Кроме того, ты, очевидно, не расслышал, что я тебе сказала. И ещё, ты стал дерзок и неучтив. Откуда это? Раньше за тобой я этих качеств я не замечала. Я тебя попросила о малом. Это моя просьба. Разве ты откажешь мне в таком пустяке?

– Мам, ну ты извини меня, я право не хотел, но и ты мне не навязывай то, что мне неприятно.

– Так, так, с какого времени тебе не нравятся красивые девушки? Или у тебя есть на то другие причины? Я что-то слышала об этом. Может быть, ты мне что-нибудь расскажешь? – Софья Михайловна знала толк в том, как можно издалека подойти к сути вопроса.

– Мне нечего рассказывать. Я вообще не понимаю, о чём идёт речь? – набычился Данила.

– Ах, не понимаешь? А мне говорили совсем другое. Ты увлечён одной девушкой из вашего института. Её имя, если не ошибаюсь, Элизабет, – пошла в атаку Софья Михайловна.

– Предположим, что это правда. И что здесь плохого?

– И предполагать тут нечего. Всё именно так. Конечно, ничего плохого здесь нет. Тем более, что она из твоего вуза. И всё было бы хорошо, но она из Германии. Ты должен понимать это.

– И что? Что в этом плохого? И, кроме того, она из ГДР. Одним словом, это моё личное дело, – продолжал упрямиться Данила.

– Ах твоё личное? – Софья Михайловна покинула свой стул у туалетного столика и в волнении начала прохаживаться по комнате. На её щеках появился розовый румянец, который проступил даже через слой нанесённого макияжа, – так вот что я тебе скажу, мой дорогой. ГДР больше нет. Сейчас это Германия. Совсем другая страна, с которой у нас далеко не самые благополучные отношения. Пусть эта девушка будет лучше всех, но между вами океан неразрешимых проблем. И вот что, она об этом знает не хуже меня. Поэтому она и не осталась с тобой в Москве, а вернулась в Берлин. Поверь мне, любая женщина обладает интуицией и стремится предвидеть будущее.

– Подожди, подожди, но разве ты и папа не любили друг друга и не отстояли свою любовь? Ты мне сама же рассказывала, что родители отца были против этого брака, так как считали, что ты не из той среды? Разве это не правда? Ты уж извини меня, – решил не отступать Данила.

– Вот что, дружок, – голос Софьи Михайловны зазвенел как натянутая струна, – это старая история, и она не подходит к этому случаю. Поверь, что помимо любви к браку надо прикрутить ещё голову. Запомни это. И ещё, твой папа сумел дать мне то, о чём мечтает любая женщина. Он дал мне возможность развиваться как личности. В твоём случае эта перспектива даже не просматривается.

– Мама, я с не хочу продолжать разговор на эту тему. А Элизабет ты не знаешь. У тебя нет права судить о ней. И больше не будем об этом. Я сегодня останусь с вами и выполню твою просьбу, только не доставай меня этими разговорами.

«Вот и хорошо, – удовлетворённо подумала Софья Михайловна, – а Данила у меня, всё же умный мальчик. В этом возрасте увлечения бывают у каждого. А Элеонора ему понравиться. Уж я позабочусь об этом! А вслух произнесла:

– Ну, вот и хорошо. Молодец. Давай больше не будем ссориться и останемся друзьями.

А Данила подумал про себя: «Какой смысл спорить с матерью и драконить её. Родители никогда не понимают детей. Я знаю главное. Я люблю Элизабет, а она любит меня».

В начале января Николай Фёдорович пригласил Данилу в свой домашний кабинет, плотно прикрыл за собой дверь и, усадив его на стул, сказал:

– Вот что сын, в этом году в июне ты получишь диплом и выходишь в жизнь. Дальше стоит вопрос о твоём трудоустройстве. Это ответственный момент. Я здесь подумал обо всём и вот что ты должен сделать. Через несколько дней мы с твоей мамой возвращаемся в Вену, а ты должен будешь незамедлительно позвонить по этому номеру Иван Ивановичу. Это работник управления кадров. Он даст тебе кадровые анкеты и даже поможет заполнить их.

– Так я пойду в твоё министерство? – с интересом спросил Данила – Конечно, и скорее всего, в центральный аппарат. А это, насколько ты знаешь, весьма престижно. Желающих попасть туда больше чем достаточно. Так что, ушами не хлопай, а делай чётко то, что тебе будут говорить.

– А на какое направление я попаду?

– Какой ты скорый. Ладно, не буду мучить тебя. Скорее всего, посадят на Западную Европу, в крайнем случае, страны Америки. То же неплохо. – Ответил Николай Фёдорович, с удовлетворение наблюдая, как в глазах сына разгорелся интерес к обсуждаемому вопросу. – Хотя сам понимать должен, что всё это не просто. Но я уверен в успехе, так как этот вопрос находится под контролем Генриха Исааковича. Ты знаешь его. Он был у нас в гостях.

– Так это он? – в голосе Данила прозвучало явное разочарование.

– Что значит, это он? Не говори глупости. Сейчас без поддержки никуда не сунешься, даже если у тебя прекрасный диплом и общие характеристики. Время такое. В период моей молодости, когда я выпускался из вуза, такого не было. А сейчас так, и ничего не попишешь. Ты меня понял?

– Да, понял.

– Вот и хорошо. И учти, постарайся понравиться всем, когда пойдёшь в министерство. Зайди к Генриху Исааковичу. Он тебя примет. Если будет о чём расспрашивать, рассказывай, а не отнекивайся. Конечно, о каких-то своих ошибках и сомнениях, если они у тебя есть, не говори. Не копай себе заранее яму. Учти, большие начальники любят только позитив. Если он тебе скажет о перспективе выехать за границу к концу года, поблагодари и не стой истуканом. Будь дипломатичен. Тебя же учили этому в институте все эти годы. Так что, покажи себя с лучшей стороны. Не подведи меня. – Николай Фёдорович ободряюще потрепал сына за волосы, – ничего, всё перемелется, мука будет. Все когда-то были молодыми.

Уже находясь в самолёте, летевшем по маршруту Москва-Вена, Софья Михайловна, начитавшись свежего номера журнала «Vogue», отложила его и стала всё чаще посматривать в сторону своего мужа, который отвернувшись от неё, безучастно смотрел в иллюминатор.

– Ты что, Коля, о чём задумался? – поинтересовалась она– Да так, обо всём сразу.

– Ты знаешь, меня беспокоит Данила. Видимо пришла пора ему полюбить кого-нибудь. Как бы не напорол ошибок.

– Ты о чём?

– О его романе с этой немкой. Не вовремя он случился. Я чувствую, что у него к этой девушке возникло большое чувство.

– Глупости говоришь. Ну, какая любовь. Они и знакомы-то всего несколько месяцев. Тем более, что она уехала из Союза. Считай навсегда. Это просто первое сильное увлечение. Все молодые проходят через эти этапы. У меня тоже были увлечения девочками ещё до того, как я встретил тебя. И что? Как положено, всё прошло. Даже воспоминания стёрлись. Всё образуется. Сейчас в министерстве плотно займутся его оформлением на работу, и вся дурь вылетит из головы. Он разумный парень. Голова на месте. Летом получит диплом, и мы его на месяц заберём к себе в Вену. Там пусть отдохнёт, развлечётся, и всё забудет. А ты всё переживаешь, дурёха.

– Ничего не переживаю. Считаю, что мы вовремя в Москву приехали, иначе сын наломал бы дров. А кстати, о каких своих пассиях ты говорил?

– О чём ты? – искренне удивился Николай Фёдорович.

– Да всё о том же. Ты же сам только что сказал, что у тебя были разные девушки до меня.

– Ничего себе. Да, когда это было? Мы уже почти тридцать лет в браке. Ты что ревнуешь?

– Ревную? Ещё чего. Выдумал тоже. Однако знаешь, слово не воробей. Обратно не вернёшь. Так что поостерегись мой милый.

– Это ты о чём ещё?

– Знаешь, седина в бороду бес в ребро. Как говорится, горбатого могила исправит. Опять вспоминаешь свои кривые дорожки.

– Не ожидал от тебе такого, София. Чушь какая-то. А, впрочем, даже неплохо, что ты так подумала. Значит, ревнуешь. Подёргайся чуть-чуть. Любить будешь крепче. И не о Даниле я беспокоюсь. Здесь всё на мази. Кстати, если хочешь знать, Генрих Исаакович поделился со мной одной новостью. Его дочке, Элеоноре, наш сын весьма понравился. Это он мне не случайно сказал. Явно с прицелом. Разумеешь? Не об этом я беспокоюсь. Совсем не об этом.

– Мой сын не может не нравиться, – с чувством материнской гордости заметила Софья Михайловна, – он умный, красивый и интеллигентный мальчик. Вот только девочка ему соответствующая нужна, и будет всё тогда у нас хорошо. А ты что имел в виду?

– Да всё тоже. Думаю, о моём разговоре с братом. До сих пор не могу прийти в себя. Я тебе пересказывал его.

– Что так страшно?

– Очередная твоя глупость, ты уж извини меня. Разве в этом дело? Страшно, не страшно. Детский лепет какой-то. Я тебе говорил о предстоящих серьёзных изменениях в нашей стране. Если поверить брату, то они неизбежны и уже спланированы. Здесь у любого поджилки затрясутся. Впервые в жизни хочу, чтобы мой брат ошибся.

– Может быть, он преувеличивает?

– Может быть, весьма может быть?

– А сроки какие-то он называл, когда можно ожидать эти события?

– Ориентировочно август-сентябрь этого года.

– А кстати, чем занимается Влад, какая у него профессия? Сколько лет мы его знаем, но я так ничего и не поняла. Меня только удивляет, как вольготно он чувствует себя в Союзе, но что ещё удивительнее, он почти не вылезает из-за границы.

– Знаешь, давай лучше прекратим обсуждать эту тему. Мне Влад ничего не говорит, а я ни о чём его не расспрашиваю. Что он считает нужным, то и сообщает мне. За последние двадцать лет мы видели его всего лишь четыре раза. Кстати, вот уже и стюардессы завтрак разносят.

Весь предыдущий опыт родителей Данилы подтверждал лишь одну расхожую истину о том, что благополучие, успешная карьера, сытая и спокойная жизнь в итоге приведут любовь в дом, где царствуют довольство и престиж. Или может быть не совсем любовь, но внешне что-то очень похожее на неё: те же слова, трогательные нотки в голосе, такие же страстные объятья и взгляды с туманной поволокой, а главное взаимные улыбки, как прекрасная ширма для искусного лицедейства. Какой иной образец для подражания могли предложить Даниле любящие его Софья Михайловна и Николай Фёдорович?

* * *

 

Часть III

Страна вальсов и романтиков

Июнь 1991 года выдался для семьи Бекетовых весьма удачным во всех отношениях. Николай Фёдорович казалось, забыл обо всех своих тревогах и огорчениях, которые испытал в Москве в декабре прошлого года, и с головой погрузился в процедурные вопросы приёма многочисленных делегаций из Москвы или пропадал на бесконечных переговорах и вечерних приёмах. Софья Михайловна чувствовала подъем сил и всецело посвятила себя деятельности галериста, курсируя с выставки на выставку по маршруту между Веной-Зальцбургом и Миланом. Данила же считал, что ему очень повезло, так как успешно закончил МГИМО, получил вожделенный диплом и имел блестящие перспективы быть зачисленным в штат сотрудников министерства внешней торговли СССР.

В Москву весной Элизабет не смогла приехать. Её ожидали другие проблемы. Как-никак, а начинать жизнь почти с чистого листа по существу в новой для себя стране очень непросто. Германия объединилась и принялась фильтровать новых граждан по признаку лояльности и социальной пригодности. Обменяться письмами молодые люди всё же сумели, что можно рассматривать как везение, учитывая сложности почтовой переписки между ФРГ и СССР в то время.

И всё же сейчас он летел в Вену к своим родителям, решив сохранить от них в секрете небольшую личную тайну. Дорога была длиной и, чтобы занять себя, он с удовольствием вспоминал строчки из письма Элизабет, предложившей ему встретиться в Вене в конце июня.

– Пусть это будет «Niemands Land» – Ничья земля. Ни Советский Союз, ни Германия, а нейтральная Австрия, – писала она. – Страна весёлых романтиков и влюблённых, страна вальсов Штрауса и оперетт Кальмана, «Волшебной флейты» Моцарта и «Альфонсо и Эстреллы» Шуберта.

Древний город, возникший по воли Траяна, мужественного командира 7 Легиона «Гемина-Феликс», когда-то воткнувшего штандарт с победоносным римским орлом в центр полевого лагеря «Виндобона», готовился раскрыть свои объятия очередным влюблённым безумцам, искавшим на этой земле место и защиту для своего чувства. Кружево бульварных колец, хранивших в своей памяти перестук колёс карет 19 века, развозивших по «Рингу» бесчисленные любовные пары, и каскадная россыпь городских парков во главе с великолепным и вечно беззаботным «Пратером», готовились распахнуть для них свои чертоги.

– Как здесь хорошо, – говорил Данила, нежно обнимая за плечи свою подругу, – никто не досаждает своими насмешливыми или осуждающими взглядами. Хотим, целуемся, хотим обнимаемся. Никому до этого нет дела, потому что это естественно и нормально. Я могу тебя подхватить на руки и поднять к небу, и никто не упрекнёт меня ни в чем, а будет только радоваться тому, что нам с тобой хорошо, Лиза. Замечательные и понимающие люди, эти австрийцы.

Элизабет лишь улыбалась и изредка поглядывала на своего восторженного спутника.

– Ты знаешь, мне всегда нравились венцы, – отвечала она. – У нас в Германии народ другой. Более сдержанный, что ли, углублённый в свои заботы, привыкший придерживаться житейского распорядка. Вена другая. Не то чтобы слишком беззаботная.

– Я бы так не сказала. Скорее она необыкновенно открытая и доброжелательная. Здесь хочется никуда не торопиться, а продлить мгновения внутреннего спокойствия и душевного комфорта. Я, наверное, хотела бы здесь жить, – задумавшись, закончила говорить девушка.

– Конечно, всё именно так, как ты говоришь. У меня такое же ощущение, что этот город создавался для людей, а не люди для города. Может быть, это можно объяснить тем, что здесь поровну сомкнулись три культуры: славянская, германская и мадьярская. И лучшие свои черты они отдали этой стране, которая когда-то была великой империей. Ты знаешь, я тоже согласился бы здесь жить, – заключил Данила, а когда они замедлили шаг и остановились, добавил. – С тобой.

Элизабет не произнесла ни слова, пока он говорил, но потом, подняв голову и посмотрев ему в глаза, тихо спросила:

– Ты в это веришь?

Затем, как бы намеренно не дожидаясь ответа, продолжала:

– А ты знаешь, я поступила в Академию моды и дизайна в Гамбурге. Правда это далековато от Берлина, но ничего, я всегда смогу подъехать и навестить своих родителей. В Гамбурге хорошие преподаватели, а главное, что диплом академии хорошо воспринимается работодателями, и я рассчитываю по окончании устроиться в одно из дизайнерских бюро.

– А как же диплом МГИМО? – удивился Данила, – столько лет, и что же, он больше не нужен?

– Выходит, что нет, – погрустнела девушка. – Наш с тобой великолепный вуз в Германии не котируется. Дипломы не могут быть признаны по каким-то строгим юридическим канонам. Всё-таки социализм и капитализм две совершенно разные системы, и нам, выходцам, из ГДР приходится весьма несладко. Дипломатом, я уж никак не смогу быть. Ну что ты Дэнни, – участливо воскликнула она, увидев нахмурившееся было лицо своего ухажёра, – всё хорошо и будет хорошо. Я ведь не только буду учиться в этой академии дизайна, но и работать. Причём по профессии. Пусть она будет совершенно другой, но я люблю рисовать и что-то придумывать. Мне это по душе, а это самоё главное. И я спокойна, потому что смогу не только оплачивать свою учёбу, но и откладывать деньги для своей семьи. А это для меня самое важное. Моя семья нуждается в моей помощи. У меня младший брат, которому надо ещё поступать в университет, и родители, которые уже по здоровью работать не могу. Отец уволен в отставку с минимальной пенсией, как бывший полковник Народной армии. Да я тебе говорила об этом. Ничего всё налаживается. Ты даже не думай ни о чём. Всё будет хорошо.

Голос Элизабет звучал ровно, даже участливо, но чем дольше она говорила, тем всё вернее в грудь Данилы вползал какой-то жуткий холодок, словно кто-то чрезвычайно хладнокровный и беспощадный подбирается к ним со спины, чтобы ножом пронзить их юные сердца и разрезать их на куски. Мог ли он сказать, что это предчувствие беды, или некая возникшая из мрака неизбежность? Скорее, что нет. Потому что это не должно случиться, не может произойти. Разве они кому-то мешают? Или это преступление любить друг друга?

Данила снял со своей руки лёгкий шерстяной свитер и заботливо прикрыл им оголённые плечи подруги. Уже вечерело и как ни как, но со стороны Дуная уже чувствовался лёгкий прохладный ветерок, который медленно, но верно стал сдувать накопившееся за день в городе тепло. Пальцы рук молодых людей переплелись, и они побрели дальше по старым средневековым улочкам Вены. Вначале, по Адамсгассе и по Салигассе, миновали древние как сам город стены часовни святого Руперта, пересекли Тухлаубен и, наконец, углубились в очень узкие булыжные переулки, по которым не могли проехать ни автомобили, ни прогулочные кареты с откидным верхом. Приблизились к Грабену и, наконец, вышли к сердцу самого города – собору святого Стефана.

Узкие стрельчатые окна старых домов провожали их отблесками начищенного стекла, звуки шагов звонко отскакивали от каменных стен, и невдомёк было Элизабет и Даниле, что изломанные мостовые уже слышали, а средневековые стены домов уже видели когда-то точно такую же пару, но только полтора века назад. Точно также, шли по этим переулкам утомлённые любовью несчастный австрийский кронпринц Рудольф и его единственная и ненаглядная Мария. Ни красота девушки, ни мужественность и ум принца не спасли их от чёрствости отца-императора и его сиятельного окружения, не захотевших оставить их в покое друг для друга. И ни что уже не могло спасти бедных влюблённых от жуткой кончины в промозглых залах пустынного охотничьего замка Майерлинг, где их так и нашли, лежавших рядом с пробитыми свинцовой картечью телами.

Жизнь и смерть всегда сопровождают друг друга. Всё было когда-то под вечным бескрайним небом, и всё успокоилось под хладным могильным холмом, где всё также как прежде лежат победившие разлуку Тристан и Изольда. Неужели всегда скромное и, безусловно, великое чувство настоящей и искренней любви обречено на страдание и бесславный конец?

Какой высший закон установил запреты для обычного человеческого счастья, явления столь обособленного и малозаметного, которое по большому счёту никому и мешать то не может. И уж во всяком случае, не препятствует реализации каких-то громоздких исторических задач планетарного масштаба, в которые втянуты миллионы людей. Однако, несомненно, это чувство является чем-то выдающимся, потому что к нему приковано не только внимание общества, но и сама окружающая нас действительность каждый раз реагирует на него как на заразную болезнь, стремится уничтожить, или в лучшем случае выставить чужую любовь на всеобщее поругание и осмеяние? И вот теперь, много веков спустя, на исходе 20-го века, уже другим влюблённым выпала доля пройти через череду тяжких испытаний, как если бы они совершили какое-то жуткое преступление, за которое полагается немыслимая кара.

Им было хорошо и покойно друг с другом, всегда: и когда они просто гуляли по городу, или, когда с замиранием сердца наслаждались исполнительским мастерством солистов балета труппы Венской оперы, и когда медленно переходили из зала в зал Венского художественно-исторического музея и восхищались образцами высокого искусства, воплощённого в полотнах сумрачного гения Питера Брейгеля и воздушных скульптурах Бенвенуто Челлини.

Ночной клуб «U4», затерявшийся среди улиц и переулков округа Майдлинг, представлял собой ночное увеселительное заведение весьма приличного уровня, которое с удовольствием посещали как люди среднего возраста, так и студенческая молодёжь из Венского университета, собравшаяся в этот поздний пятничный вечер стряхнуть с себя накопившуюся отупелость от недельных забот. Когда Элизабет и Данила спустились вниз по лестнице с подсвеченными ступенями и погрузились в полумрак просторного помещения, ди-джей в расстёгнутой у горла рубашке и с толстой золотой цепочкой на шее уже закладывал в музыкальный центр новый виниловый диск и объявлял по микрофону очередную популярную мелодию. Зал наполнился вступительными тактами чарующей мелодии «La Cumparsita», которую выталкивали из себя мощные динамики, синхронизируясь с периодическими всполохами потолочной подсветки.

В центр танцевального квадрата вышла только одна пара, оказавшаяся в молчаливом окружении других присутствующих и ставшая единственным объектом всеобщего внимания. Мужчина средних лет был одет в салонный белый пиджак, белую рубашку с бордовой бабочкой и черные брюки с атласными лампасами. Его партнёршей была светловолосая женщина в тёмном платье с большим боковым разрезом и оголённой спиной чуть ниже пояса. Музыкальный ритм набирал обороты, проникал в голову, всё глубже проникая в пределы подсознания, тревожа и пробуждая первобытные инстинкты. Это был не просто танец. Скорее всего, его можно было бы назвать ритуальным камланием, призванным оживить дух неудержимой животной страсти. Пожалуй, нет на свете более сексуального танца, чем аргентинское танго, рождённое народным гением в портовых кабачках Буэнос-Айреса, местом обитания раскрепощённых девушек, лишённых избытка обременительных моральных привычек и ожидавших прихода из дальнего плавания очередного корабля с изголодавшимися за долгие недели морских скитаний по женскому теплу и ласке моряками.

Оголённые руки женщины обвивались вокруг шеи своего партнёра. Взлетали обнажённые без чулок стройные ноги, на мгновения обнимая бёдра мужчины. Откидываясь назад, изгибалось в талии податливое девичье тело. Это была, без всякого сомнения, слаженная совместным опытом пара танцоров, возможно когда-то принимавшая участие в профессиональных конкурсах. Наблюдать за их выверенными движениями было истинным наслаждением. Данила и Элизабет как заворожённые следили за танцем. Можно многое сказать о внешних воплощениях любовного чувства мужчины и женщины, но то, что они видели перед собой, было чем-то иным, им ещё незнакомым.

Казалось, что аргентинское танго вскрывает глубинные первоосновы человеческой страсти, которое подобно густому и терпкому красному вину, заключённому в огромных бочках из толстой дубовой доски, долгие годы вызревает в подземных подвалах. Это был гимн ещё не изведанному молодыми людьми чувству. В танце не было места юношеской неопытности и девичьему целомудрию. Так могут танцевать только вполне зрелые люди, испытавшие горечь потерь и разочарований, когда житейские напластования уже грузно подгибают плечи. И поэтому так нужен один заветный и безумный час, когда в женщине вспыхивает сладострастная тяга, сравнимая с надрывом, и проливается каскадом чувственного экстаза.

Завершив свой танец, удивительная пара, не дожидаясь заслуженных аплодисментов, покинула подиум, который начали заполнять многие другие пары, так как тяжело вздохнувший сабвуфер уже предлагал всем присутствующим погрузиться в мир незабываемых хитов группы «Bee Gees», «Saturday Night Fever».

В эту ночь Элизабет и Данила почти не уходили с танцевальной площадки, лишь время от времени возвращаясь к своему столику, чтобы освежить себя парой глотков шампанского. Они перепробовали всё: и стремительный рок-н-ролл, и энергичный свинг, и быстрый фокстрот, и наконец, столь желанный для кратковременного отдыха друг на друге медленный танец. После этого долгого дня стало ясно, что Австрия любит их и готова гостеприимно раскрыть для них все свои двери.

Потом был Шёнбрунн, где когда-то в окружении тенистых садов и парков наслаждались длинными летними вечерами многочисленные отпрыски семейства Габсбургов. Зелёные аллеи императорского парка, были составлены весьма продуманно: так, чтобы высокие кроны разросшихся кустарников могли надёжно укрыть любую влюблённую пару от назойливых взглядов других гуляющий. Во время прогулки Данила и Элизабет часто останавливались, обнимались и долго целовались, каждый раз подшучивая друг над другом. Потом шли дальше, иногда присаживаясь на скамейки, прятавшиеся в особых нишах, устроенных среди листвы и ветвей, только для того, чтобы ещё крепче прижаться и наградить друг друга новыми ласками.

– Лиза, хочешь, я подарю тебе солнце? – воскликнул Данила, интригующе вглядываясь в глаза Элизабет. Затем обнял её и повёл к мраморной чаше фонтанчика на высокой чугунной ножке, стоявшего в центре круглой площадки, просыпанной укатанной каменной крошкой красного цвета. Подойдя ближе, они принялись рассматривать, как бьющая из чаши тонкая струйка воды то взлетала вверх, то крупными каплями осыпалась вниз, которые случайный порыв ветра откидывал далеко в сторону, и тогда грунтовая площадка покрывалась темными влажными пятнами.

– Так, что ты намеривался мне подарить? – улыбаясь, спросила девушка.

– Солнце, вот это солнце, которое сейчас в зените и от которого твои плечи стали уже красными, – и Данила указал рукой на дневное светило.

– Но оно же высоко в небе. Его не достать, и оно такое горячее. Как же ты возьмёшь его руками? – увлекаясь розыгрышем, Элизабет шутливо стала подзадоривать своего спутника.

– Значит, ты мне не веришь, что я способен это сделать? Сомневаешься в моих возможностях? – продолжал подтрунивать Данила – В твоих способностях я не сомневаюсь, но дотянуться до солнца будет сложно даже тебе, – улыбалась девушка.

– Ах вот как, тогда пари. Что я получу, если докажу, что достану для тебя солнце? – с пафосом, стараясь не растерять свой надменно-деланный вид, произнёс Данила.

– Пари, вот это ловко? Не знала я, что ты такой меркантильный. Ладно, а что ты задумал?

– Вот моё условие. Сделаю – получу право тебя поцеловать. Не сделаю, ты меня поцелуешь.

– Вот вы, какой хитрец, молодой человек, – рассмеялась Элизабет, нарочито обращаясь к нему на «вы». Оказывается вы всё заранее продумали. Ну что ж пусть будет по-вашему, хотя мне кажется, что это будет непростая задача. Приступайте.

Данила напружинился. Его лицо приняло крайне сосредоточенное выражение. Он вытянул вперёд руки, наподобие того, как делает лунатик, вышагивающий из окна, или неумелый балаганный фокусник, балансирующий под куполом бродячего цирка, и подошёл к фонтану. Плотно сомкнул ладони, так чтобы они образовали что-то наподобие ковшика, и, подставив под струю, набрал в них воду. Затем повернулся к Элизабет. Девушка наклонилась, и из рук Данилы, отражаясь в воде, прямо ей в глаза прыгнул солнечный зайчик. Улыбка сошла с лица Элизабет, на высоких скулах выступил румянец, и она подняла на Данилу свой взгляд, такой пронизывающий и долгий, какой он ещё ни разу у неё не видел. Девушка обмакнула в воду свой указательный палец и провела им по сухим губам юноши. Потом приподнявшись на цыпочки, притянула его голову себе и прильнула к ним долгим поцелуем.

– Я очень люблю тебя, – еле слышно проговорила она. – И буду всегда любить только тебя. – Данила не был уверен, что конец фразы он правильно расслышал, потому что внезапный порыв ветра нахально забрал эти слова с собой. Но потом, в будущем, в дни одиночества, он не сможет забыть то, что сказала ему Элизабет, и что навсегда останется с ним. Руки его опустились, вода пролилась на песок, как-бы скрепляя вечной печатью произнесённую клятву. Молодые люди обнялись и медленным шагом пошли по широкой тропинке в направление верхней террасы парка, где растянутым параллелограммом красовался разноцветный розарий.

Дни пролетали незаметно и даже слишком быстро, как казалось Даниле.

– Как же так? – размышлял Данила, – прошла уже неделя, а кажется, что мы встретились в Вене только вчера. Как быстро летит время. Недавно был студентом, а теперь уже дипломированный специалист, и родные добрые институтские привычки предстоит вскоре сменить на уставные правила советских чиновников. Сколько бы отец не говорил о престижности работы в министерстве, это будет совсем другая среда, с непонятными законами, обязательными ограничениями и иерархической системой отношений. Прощай тогда свобода. Действительно немного грустно, а от неизвестности даже тревожно. А что будет со мной и Лизой? Вот главный вопрос. Не хочу думать ни о чем плохом. Не может быть так, что мы потеряем друг друга. Должно всё как-то устроиться. Ведь так всегда бывало в прошлом. Почему же сейчас будет не так? И родители постоянно на что-то намекают. Не поймёшь, что им нужно. Или они меня намеренно отказываются понимать. Для чего же тогда даётся жизнь? Неужели только для работы и карьеры? Глупости. Такого быть не может. Не должно.

Это был замечательный день, в череде многих, но по-своему необыкновенный и запоминающийся: по-летнему долгий, разогретый июльским жаром до состояния оплывшего асфальта. Его можно было бы сравнить с палящим пеклом пустыни Атакама, если бы не ощущение влаги в воздухе благодаря стремительным и прохладным водам красавца-Дуная, а также зелёным косогорам Венского леса, под спасительным пологом которого хотелось побыстрее укрыться от изматывающего полуденного зноя.

В этот день Данила и Элизабет решили прогуляться по этому лесу, с одной стороны для того, чтобы отыскать возможность для уединения, которое невозможно ощутить даже в небольшом городке с единственной улицей, с другой, для того чтобы попытаться приобщиться к его сокровенным тайнам, и погрузиться в сказочный мир легенд и мифов. Недаром со времён седого средневековья принято считать, что в лесах, раскинувшихся по холмистым предгорьям восточных Альп, обитают загадочные существа: эльфы, гномы, феи и добрые волшебники.

По-немецки аккуратным, ухоженным тропинкам, то взбегавшим на вершину очередного лесистого отрога, то вновь скрывавшимся за толстыми стволами сосен, дубов и буков, наверное, не раз прогуливался в поисках вдохновения глуховатый мистик Бетховен, измученный своей божественной исключительностью, или вечный саркастический насмешник над высшими идеалами Марк Твен. Воспалённые неуёмней фантазией умы бунтарей-романтиков Имре Кальмана и Иоганна Штрауса здесь успокаивались и обращали свой взор не в направлении любимой ими неунывающей Вены, в конце концов, скопища людских страстей и предрассудков, а в сторону голубой ленты Дуная, в холодных струях которого всегда любило купаться закатное альпийское солнце.

По этим же тропинкам теперь шли Элизабет и Данила, предусмотрительно положив в заплечные сумки-рюкзачки пакеты с батонами «стангерль», начинённые ветчиной «бауершмаус» и сдобренные традиционной горчицей «зенф», которые они приобрели по дороге в одной из деревенских таверн «хойригер», а также пару бутылок знаменитой альпийской минералки «Roemerquelle». Окружающая обстановка располагала к тому, чтобы чувствовать себя совершенно свободными людьми, наконец-то вырвавшимися из пут сумасбродной людской цивилизации.

Можно кричать и громко восторгаться по пустякам. Можно изображать уханье филина или кукование кукушки, а можно просто лежать на спине на прогретой солнцем лужайке, смотреть на проплывающие облака и ни о чем не думать, а только слушать, как шелестит листва и перешёптываются между собой деревья, струится по камням невидимый лесной ручеёк. В такие моменты хочется думать, что мир, как и когда-то, всё также юн и непорочен, и может принадлежать, только двоим и никому более, что высшим смыслом жизни является любовь, а не что-нибудь другое.

Пробуждались первородные инстинкты, а чувства приобретали неведомую дотоле остроту и силу. Молодые люди давно уже сошли с проложенных троп и подыскивали опушки, на которых можно остановиться и устроить себе бивуак. Не хотелось размыкать сплетённые руки, чтобы не потерять ощущение неразрывной связи друг с другом. Слова были излишни. В них не было никакой нужды, так как только одна безошибочная интуиция продолжала руководить поведением влюблённой пары. Иногда Данила ловил себя на мысли, что чем дольше он находиться рядом с любимой, чем больше они занимаются любовью, отчаянно, самоотрешено, на износ, тем быстрее прибавляются его силы, словно сам бог любви Эрос поддерживал его своей могучей дланью.

Никогда женщина не может быть более счастлива, чем тогда, когда она любит всем сердцем и чувствует, что также искренне любима, когда она знает, что независима в своём выборе и может полностью и целиком раскрыться в своих желаниях и отдаться заложенному в неё самой природой естеству. Так пробуждается после долгой ночи лесной цветок и жадно расправляет свои лепестки навстречу первым лучам восходящего солнца.

Данила и Элизабет уже походили к конечному пункту своего путешествия, а именно к видевшим всё на своём тысячелетнем веку стенам монастыря Хайлигенкрейц, рассчитывая передохнуть под его кровом и приобщиться к святыне, которая в незапамятные времена была доставлена из Святой Земли в эти места рыцарями-тамплиерами. Это был кусок деревянного распятия, на котором принял муки Спаситель. Неожиданно послышалась странная музыка, которая не должна была бы звучать в этой глухой местности. Вскоре их взору открылась поляна, на которой вольготно расположился живописный цыганский табор, вероятно сделавший здесь остановку на долгом пути из Венгрии по альпийским дорогам в Каринтию и далее к берегам благословенного Адриатического моря.

Травяной покров между куполообразными шатрами был закрыт коврами и там же расставлены деревянные столы со всевозможными винными бутылками, блюдами с фруктами, сырами и жареным мясом. На отдельном дастархане красовались выставленные на показ украшения из золота, блестящие горки монет и разбросаны денежные купюры. Играла весёлая мелодия, и на свободном от столов пространстве самозабвенно отплясывала группа молодых цыган и цыганок. У центрального шатра в окружении подружек в белом платье, украшенном красными атласными лентами, стояла невеста, статная красавица с роскошными иссини черными волосами, в которые были вплетены несколько алых роз. Такие же цветы были разбросаны по кругу у её ног. Надрывались струны гитар и скрипок, взвивались и закручивались между стройных смуглых ног пёстрые платья, залихватски хлопали по голенищам сапог крепкие ладони. Всем присутствующим было радостно и весело на этом празднике жизни. Внезапно музыка смолкла, и затихли аплодисменты случайных прохожих – австрийцев, которым повезло попасть на этот свадебный карнавал. Пожилая цыганка, сопровождаемая молодым цыганом, державшим в руках поднос с бокалами белого вина, стала обходить немногочисленных гостей.

Подойдя к месту, где стояли Данила и Элизабет, она протянула им два бокала и предложила выпить за здоровье и благополучие жениха и невесты. Когда молодые люди опустошили бокалы и поставили их на поднос, ромалэ поощрительно улыбнувшись, произнесла:

– Мандар ханцы катар о дел май бут – «от меня немного, от Бога больше».

Немного помявшись, юноша и девушка, наконец, сообразили, что по старинной традиции требуется на счастье внести взнос по своему усмотрению. Данила полез в карман и выложил на поднос несколько смятых банкнот. Проницательные глаза цыганки доброжелательно прищурились. Затем она внимательно всмотрелась в смутившихся молодых людей и на ломанном немецком языке сказала:

– Бог дал вам великую любовь. Если будете сильными, то может быть, сбережёте её.

Ещё долго шли, не выбирая дороги, молодые люди, мучительно размышляя над словами встреченной цыганки. Грядущее было задёрнуто пологом неизвестности, отчего на сердце становилось ещё тревожней. Первой нарушила молчание девушка:

– Знаешь, давай сегодня вечером пойдём в музыкальное кафе. Оно недалеко от Штефансдома. Там по вечерам живая музыка.

Надо было от всего отвлечься и успокоиться.

Поздним вечером, когда стрелки часов уже готовились перешагнуть условную границу полуночи, Данила и Элизабет сидели в небольшом полутёмном зале, который освещался только стоящими на столах светильниками, стилизованными под бронзовые викторианские канделябры. Стеклянные в форме свечек колбы горели вполнакала, тускло подсвечивая только поверхность стола и оставляя в тени лица собеседников и окружавшую их обстановку. Вышедший к роялю музыкант, ёрзая, устраивался на своём стуле и нервно разминал худые пальцы.

Вскоре подвешенный под потолок прожектор выбросил поток света, который круглым синим пятном лёг на крышку белого трёхного инструмента. Наконец тапёр переплёл пальцы, выгнул ладони наружу и разбросал руки по черно-белой клавиатуре. Волшебные звуки музыки наполнили маленькое кафе, голоса стихли и все сидевшие за столами люди, словно застыли в гипнотическом оцепенении. Это была не просто мелодия, это была «Лунная соната» Людвига Ван Бетховена.

* * *

 

Часть IV

В огне брода нет

Через три дня, провожая в аэропорту «Швехат» Элизабет на рейс «Люфтганзы» Вена-Берлин, Данила больше молчал. Нужные слова никак не приходили на ум. В эти прощальные минуты невозможно толковать на бессмысленные досужие темы. Горло перехватывала судорожная спазма. Мысли были разрозненными, хаотичными, как если бы их как сухую листву по утру размёл метлой из прутьев ракиты не выспавшийся дворник.

– Знаешь, Дэнни, – сказала Элизабет и взяла руку юноши в свою тёплую и всегда ласковую ладонь, – я очень благодарна тебе за всё. За эти встречи, за твоё бескорыстие и за то, что любишь меня. Я этого никогда не забуду и буду помнить. Но….?

– Почему, но? – воскликнул встревоженный Данила, – ты как-то нехорошо прощаешься со мной. Что-то недоговариваешь. Скажи мне.

– Ничего плохого, – постаралась успокоить его Элизабет, – я просто хочу предложить тебе опять встретиться в Вене. Ну, хотя бы в конце сентября, скажем 30 числа.

– Я согласен, безусловно, согласен, – торопливо проговорил немного растерянный юноша, – а где, где именно?

– Ты помнишь тот дом по Кобленцергассе, где я снимала квартиру у моих друзей, в районе Гринцинг? Да? Вот и хорошо. Так вот перед домом, как ты знаешь, есть совсем маленькая площадь, буквально пяточек, с фонтанчиком и скамейкой. Вот там, в полдень.

– Хорошо пусть так, но почему так долго? Разве ты не можешь приехать в Москву?

– Ну что ты. Время пройдёт быстро. Всего-то 2,5 месяца. Кроме того, в СССР мне теперь нужна виза. Это тоже непросто. А главное, я должна, просто обязана успеть оформиться на учёбу в академию дизайна, и начать подыскивать работу по этому профилю. Ты знаешь, моя семья нуждается в деньгах, и я должна помочь ей. А потом мы увидимся. Вена ведь тебе понравилась, Дэнни?

– Это чудесное, превосходное место, но, когда ты рядом.

– Спасибо. Извини, что я всё о себе, но ведь и ты должен поступить на работу? Вот на это и уйдёт время, а когда мы вновь увидимся, то сможем поговорить о нашем будущем, – Элизабет замолчала и проникновенного взглянула в глаза Данилы. Юноша оторопел. Он никогда ещё не замечал у своей любимой такого задумчивого, чуть грустного взгляда. Легкие мурашки пробежали по его спине, а на лбу выступила испарина. Данила почувствовал себя на мгновение маленьким мальчиком, который без поддержки матери не может даже самостоятельно зашнуровать свои ботиночки и ждёт её помощи. Это не был взгляд его близкой подруги. На него устремился взор тысяч поколений дочерей Евы, которым мать-природа вручила ответственность за сохранение жизни на земле и наделила безошибочной способностью выбирать для себя надёжных спутников жизни.

– Ну, вот и хорошо, я вижу, ты успокоился. А теперь будем прощаться. Уже объявили посадку на мой рейс. – Девушка слегка приподнялась и поцеловала Данилу в губы.

– Подожди, Лиза, одну минутку. Вот возьми. Это небольшой подарок для тебя, на память. Смущаясь, он протянул Элизабет маленькую коробочку, покрытую тонким синим бархатом, которую приобрёл накануне в одном из ювелирных магазинов на Кертнер штрассе.

Девушка взяла и открыла её. В коробочке находилось маленькое кольцо в виде двух тонких переплетённых золотых веточек, между которыми был помещён рубиновый камень. На щёках Элизабет разлился румянец. Когда она надела его на безымянный палец левой руки, камень вдруг засверкал красный огоньками всех своих граней. Так вспыхивает на солнце алая роза после летнего дождя, когда на её лепестках задерживаются водяные капли.

Элизабет ничего не сказала, и лишь как недавно пристально посмотрела на него. Прошла минута, другая. Затем она наклонилась, подхватила длинную дорожную сумку и, не оглядываясь, поспешила к стойкам таможенного контроля.

Больше в Австрии Даниле делать было нечего. Он не хотел задерживаться в Вене. Несколько дней бесцельно бродил по её улицам, заполненным толпами разноязыких туристов со всего света, сидел в кафе, где пил традиционное венское кофе-меланж, и старался ни о чем не думать. Тяжёлое чувство охватило его и уже больше не отпускало. Неужели произошло то, чего он боялся больше всего на свете, и теперь находился во власти гнетущих предчувствий. Сердце тосковало и дрожало в груди. Неужели случилась утрата, о которой рассказывают поэты, которая выгрызает в душе чудовищную пустоту, которую ничем уже не заполнить, и подселяет в неё ненасытное кровожадное чудовище, которое не накормить, не успокоить, ни бесконечными разговорами с мудрыми советчиками, ни поисками развлечений, ни пьяными загулами, ни шалой покупной любовью.

И для чего тогда карьера, чужие женщины, восторги окружения и пирамида из пачек зеленоватых, как болотная тина, долларов? Неужели мне придётся маяться всю жизнь? Не приведи Господь. Это не справедливо. Будет встреча в сентябре. Мы опять будем вместе и всё, как-то, уладится.

– А теперь поскорее в Москву, – подумал повеселевший Данила, – хватит, больше не хочу маяться здесь в одиночестве.

За день до вылета из Вены, отец Данилы, Николай Фёдорович, с утра постучался в комнату сына, открыл дверь и с порога произнёс:

– Ну, вот что, мой дорогой, поднимайся, пора, хватит нежиться в постели. Уже семь часов. Делай зарядку, в душ, завтракать и едем.

– Это куда, папа? – произнёс Данила, мотая головой, что окончательно стряхнуть с себя остатки сна.

– Съездим в хорошее место, на виллу нашего торгпредства. Там ты отдохнёшь перед поездкой, а заодно нам надо поговорить. Одним словом, приводи себя в порядок. Через полчаса я жду тебя внизу в машине.

Когда автомобиль проскочил Гринцигер штрассе, дорога стала ещё более извилистой, крутой и постепенно уходила вверх в альпийские предгорья. Справа и слева замелькали ровные ряды виноградников, в которых под жарким июльским солнцем вызревала божественная лоза, чтобы по осени превратиться в искрящееся молодое вино, которое хлынет в огромные подвальные дубовые бочки и наполнит стеклянные пузатые бутылки. Привратник открыл железные ворота и, улыбаясь, приветствовал заместителя торгового представителя Советского Союза, пропуская его на огромную территорию официальной загородной резиденции.

Под кронами высоких сосен и пятнистых платанов было хорошо и комфортно проводить время, растянувшись на белоснежных с подушками шезлонгах и укрывшись от полуденного зноя. В широком бассейне притягательно плескалась свежая после ночной очистки лазуритовая вода. Когда в очередной раз Данила вынырнул на поверхность и, хватаясь за никелированные поручни лестницы, выбрался из бассейна, чтобы начать размахивать руками и приседать, Николай Фёдорович окликнул его и подозвал к себе:

– Сын, подойди ко мне. Есть разговор. Мы можем поговорить как мужчина с мужчиной? Ты не против?

– Конечно, отец. На любую тему.

– Хорошо. Вчера я получил письмо от Генриха Исааковича. Ты, наверное, помнишь его? Ну, конечно, помнишь. Ведь он наблюдает за твоим зачислением в штаты министерства. Так вот, могу тебя поздравить – ты теперь сотрудник внешней торговли. На работу надо выйти в середине августа, так что у тебя ещё целый месяц для отдыха есть. Доволен?

– Безусловно. Я очень признателен тебе. Не у всех моих ребят с курса есть такие возможности. Поэтому, конечно, это здорово.

– Правильно мыслишь и правильно излагаешь, а поэтому я рассчитываю на твоё здравомыслие и в другом вопросе. Конечно это твоё дело. Не спорю, тем более, что я воспринимаю его как забаву, как одно из увлечений молодости. Кхе, кхе.… Все мы были молодыми, и что называется, с увлечением грешили, – произнёс Николай Фёдорович, исподлобья всматриваясь в лицо своего сына.

– Ты о чём, папа?

– Да всё о том же, мой ненаглядный наследник, гордость всего нашего рода. Ты не подумай, что я хочу вмешиваться в твою личную жизнь, даже наоборот. Гуляй, веселись, ухаживай за девушками, безумствуй, конечно, в пределах дозволенного, не спи ночами, но прошу тебя – не теряй головы.

– Ты не мог бы пояснить мне, о чём идёт речь? – густо покраснел Данила, догадавшись, о чём пойдёт речь, и принялся натягивать на себя синий махровый халат, хотя в нём особой необходимости не было. Как никак окружающая температура плотно оседлала показатель – плюс 28 ℃. Кроме того, какая никакая одежда придаёт больше уверенности человеку, нежели, чем её отсутствие.

– Да всё о том же, Ромео в плавках. Ты же не настолько наивный, чтобы думать, что твои прогулки по Вене с этой Элизабет остались вне родительского внимания. Мать хотела вмешаться, но я настоял, чтобы она не делала такой глупости и, заверил её, что обязательно поговорю с тобой обо всём.

– Вот ты о чём? – уже довольно грубо с видом крайнего неудовольствия произнёс Данила, – может быть, мы кому-нибудь помешали, испортили межгосударственные отношения? Может быть, вопрос о нашем поведении внесён в повестку ООН?

– Ну, ну, не горячись, – примиряюще промолвил Николай Фёдорович, – я ведь тебя не осуждаю и желаю только добра. Даже более того, я на твоей стороне. Ты хорошо провёл время со своей сокурсницей, пусть даже из капиталистической страны. Ладно. Ничего особенного. Всё на свете бывает. Все когда-то были молодыми. Когда же ещё развлекаться как не в эти годы, не на пенсии же, в самом деле? Скажу тебе откровенно, и у меня было немало увлечений. Это были замечательные девушки, каждая по-своему, но в итоге я остановил свой выбор на твоей матери.

– И ты женился на маме по любви?

– Конечно. А как должно ещё быть? Представь себе, каково это жить с человеком, который тебе отвратителен!? Невозможно. Но не только. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что выбранная мною девушка, то есть мама твоя, отвечает моим представлениям об уровне культуры, образования, а главное то, что она укрепит моё положение в обществе, окажется достойным помощником на жизненном пути. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю?

– Да это понимаю, но, а я-то здесь причём? Элизабет во всех отношениях достойная девушка, умная, очень незаурядная. Окончила МГИМО, как ты и я.

– Данила, ты меня удивляешь, – стараясь не выказать досаду, произнеси Николай Фёдорович, – да я не против того, чтобы вы дружили. Мы не об этом говорим, а о том, чтобы ты в дальнейшем делал только осмысленные и правильные шаги, и уберёг себя от непростительных юношеских ошибок, за которые ты будешь расплачиваться всю жизнь. Я ничего и никому не хочу навязывать. Окончательное решение ты примешь сам. А сейчас пока побудь один и поразмысли минут пять, а я схожу за минеральной водой. Ты что-нибудь ещё будешь?

– Нет, – Данила отрицательно помотал головой.

Николай Фёдорович встал со своего стула и прошёл в здание виллы, где на первом этаже располагался бар. Пробыл недолго и вскоре вернулся, неся в руках стакан и две бутылки. Поставил их на стол и приготовился продолжить наставническую беседу со своим сыном.

– Ты уж извини меня, – улыбнулся он, – я для себя захватил ещё виски. Разговор какой-то серьёзный получается. А ты, если хочешь, налей себе минералки. Так, а теперь скажи, ты что-нибудь надумал?

– Нечего и не о чем мне думать не надо. Я люблю Элизабет, а она любит меня, и мы хотим быть вместе.

– Так, так, так, – Николай Фёдорович скривился, пригладил рукой волосы и с удивлением стал всматриваться в лицо своего отпрыска. Никак не ожидал он от него такой строптивости. – Тогда, я тебе скажу прямо, как и должны говорить друг другу мужчины. Ты что, капризный ребёнок, который не способен отдавать отчёт своим поступкам? Во-первых, Элизабет не из социалистической страны. Нет больше ГДР, а есть Федеративная Республика Германия, страна НАТО. Во-вторых, у нас сотрудник на государственной службе не имеет права жениться на иностранке. Это строго запрещено. Кстати. Точно такое же положение действует и в большинстве развитых капиталистических странах. Например, даже в максимально либеральной Швеции сотрудник МИД не может заключить брак, скажем, с гражданкой Великобритании. Если решится на такой поступок, то будет немедленно уволен. Удивлён? А то у нас, представь себе. Ты только что стал сотрудником МВД. Впереди блестящее будущее, которому позавидуют миллионы. Да тебя, сотрут в порошок, даже за подобные мысли. Моментально вылетишь из удобного кабинета на Смоленке с волчьим билетом, и вряд ли найдёшь для себя приличное место, разве что грузчиком на Курском вокзале. Пошевели мозгами, сынок. Ты ведь и меня, и маму можешь подставить. Ведь я государственный человек. Твой неверный поступок может ударить по мне и по всей нашей семье. Ну что ты голову повесил? Пока ведь ничего не случилось. Терпи казак, атаманом будешь. Эх, молодо-зелено. Ну что скажешь?

– Да ничего, – Данила поднял голову и посмотрел куда-то в сторону мимо отца, словно, не замечая его присутствия, – не правильно всё это и хватит об этом.

– Хватит, так хватит, – откликнулся Николай Фёдорович, который уже начал досадовать на себя за столь длительный разговор. Ему стало жаль сына, которому предстояло расстаться с иллюзиями об устройстве этой жизни и понять всё её несовершенство и несправедливость. – Вот, что Данила, мне нужно вернуться в торгпредство. Грядёт приезд нашей правительственной делегации, и торгпред созывает совещание по организации её приёма. А ты располагай собой. Хочешь, поплавай или просто отдохни у бассейна. Здесь на территории есть твой любимый корт. Делай что хочешь, а надоест, вызови такси и возвращайся в Вену. Попрощайся с ней, завтра у тебя утренний рейс на Москву.

Самолёт Аэрофлота болтало в воздухе как никогда, словно разгулявшаяся турбулентность намеривалась вытряхнуть из него Данилу со всеми его несвязными, путанными мыслями. Он чувствовал, что отец говорил с ним искренне, от всего сердца и, наверное, желал ему добра, но от этого на душе было ещё горше. Что делать дальше, он не знал. Даже мысль о том, что он стал сотрудником МВТ, с уверенной перспективой выезда в долгосрочную загранкомандировку, уже не ласкала его как прежде. Сердце саднило. Говорят, молодость не может долго предаваться унынию и маяться в безысходной тоске, но, наверное, не в данном случае.

Жаркая, пыльная Москва показалась Даниле запущенной. Он позвонил Лёшке – его не было. Не было в столице и Бориса и Славки. Да и кто, без особой необходимости заставит себя сидеть в душном, прогретом солнцем до состояния печной духовки городе. Конечно, многие были на выезде, или в походе по Уралу и Сибири, или ломали кости на деревянных лежаках и булыжной гальке на берегах Крыма и Сочи.

Ну, а кто поспокойнее, да посмирнее те, по-галочьи разместились на дачах и в деревнях в шаговой доступности от Москвы.

Наконец, в начале августа в квартире на Кутузовском раздался звонок из управления кадров МВТ, подразделения столь таинственного и авторитетного, что перед ним трепетали даже самые заслуженные мэтры внешней торговли на уровне торгпредов и начальников всех остальных управленческих структур министерства.

– Данила Николаевич, – раздался в трубке вежливый женский голос, – вы не могли бы подойти к нам к 10.00. Ваше удостоверение готово.

– Ничего себе, – подумал про себя Данила, – вот я уже и Данила Николаевич. Лёд тронулся, как говорил Остап Бендер.

Как ни странно, но на душе юноши стало немного спокойнее. Ощущение востребованности стало наполнять его чувством гордости за принадлежность к чему-то большому, где решаются крайне важные, но ещё не ведомые ему государственные вопросы. В конце концов, какой нормальный мужик не захотел бы быть причастным к серьёзным делам.

Наступил август, июльская жара нехотя день за днём уплывала с раскалённых московских улиц. Как-то вечером, стоя у открытого окна отцовского кабинета, Данила размышлял обо всём, что произошло в его жизни за последние месяцы. Осталась всего неделя и вот, наконец, наступит день появления его в министерстве в качестве полноценного сотрудника. Это будет его первый рабочий день. Немного тревожно – как-никак это начало служебной карьеры среди уверенных в себе взрослых людей. Однако ни этот момент «инициации» заставлял щемить его сердце. Основные мысли были связаны с судьбой Элизабет. Как ей приходится одной во многом чужом для неё мире? Смогла ли она найти какую-нибудь работу, подобрала ли приемлемое жильё, а главное, что он сам должен сделать в этой ситуации, когда обстоятельства и границы разделили их и может быть навсегда? Тяжело вздохнув, Данила почесал затылок и решил всё-таки зайти в комнату тёти Веры.

Добрая отзывчивая женщина, в волосы которой осенней изморозью уже вплелась первая седина, несмотря на поздний час, ещё сидела в широком жаккардовым кресле и под светом бордового абажура читала одну из своих бесконечных книжек.

– Я могу зайти? – постучав в дверь, спросил Данила – Конечно, заходи, – откликнулась тётя Вера, – тебе не спится, дружок?

– Да, что-то совсем спать не хочется.

– Так может быть, почитаешь какую-нибудь полезную книгу, не телевизор же этот никчёмный смотреть?

– Да нет, что-то не хочется.

– Ты удивляешь меня, сам на себя не похож. Может быть, тебя что-то беспокоит? Расскажи, если считаешь возможным.

– Да, верно, – замялся Данила, – я хотел бы поговорить с тобой, вернее посоветоваться. Тётя, я не знаю, что делать. Я вот полюбил одну девушку, а родители мне говорят, что мы не можем быть вместе. Ты ведь её знаешь, это Элизабет. Она несколько раз приходила к нам домой.

– Да, да конечно, это хорошая, может быть даже необыкновенная девушка. Так ты её любишь?

– Да, люблю, очень, – запинаясь, произнёс Данила.

– Прекрасно, прекрасно, а как именно ты её любишь, – голос Веры Михайловны как-то странно изменился, а взгляд стал очень внимательным. Она даже привстала из своего кресла, чтобы лучше видеть лицо племянника.

– Я без неё жить не могу.

– Ах вот как, так серьёзно? И многое ты знаешь о любви?

– Я не знаю, я чувствую всем своим существом.

– Ладно, предположим. А ты знаешь, что Элизабет мне как-то сказала, что любит тебя? Тогда я решила ничего тебе не говорить. Ты не обижайся Данила, на мои вопросы. Поверь, я не хочу обидеть тебя. Просто я знаю, наверняка, что любовь, если это настоящая любовь – это особый редкий дар, и он даётся немногим. Вот так, мой дружок. Любовь надо выстрадать, а ты знаешь Элизабет чуть больше полугода. И вы оба так молоды, неопытны. Ты ведь понимаешь меня?

– И что же? Раз мы молоды то, что? Мы не способны на настоящее чувство? Неужели и ты, тётя, как мои родители, так считаешь? Я знаю Элизабет лучше других. И я в себе не сомневаюсь. И в ней тоже.

– Ты хочешь сказать, что любишь Элизабет как Ромео любил Джульетту. Я надеюсь, ты знаком с этой поэмой Шекспира?

– Я знаю сюжет и понимаю, о чём ты говоришь.

– Уже хорошо. Но всё же прочитай это произведение великого британца. Тебе оно поможет понять самого себя. Многие великие писали о чувстве любви. И оно достойно того. Ведь все люди говорят, что любят кого-то, но часто не знают, что это такое. Когда человек любит, он способен на многое ради другого. Описать это состояние, почти невозможно. Многие пытались, но слова – это недостаточный и крайне бедный инструмент, чтобы ими можно описать человеческие чувства. Хотя, впрочем, ты послушай. Я прочту тебе одно стихотворенье.

Тётя Вера покинула своё уютное гнёздышко в кресле, подошла к книжным полкам и, пошарив по ним глазами, вытащила одну книгу в коричневом переплёте. Затем пролистала оглавление и, переломив книгу посередине, приготовилась к декламации. Вера Михайловна была хороша в амплуа учёного, может быть преподавателя литературы, или? Из этических соображений не будем употреблять термин – книжного червя.

– Так вот, дорогой мой, изволь выслушать эти строфы великого Константина Бальмонта:

Вечерний час потух. И тень растёт всё шире. Но сказкой в нас возник иной неясный свет, Мне чудится, что мы с тобою в звёздном мире, Что мы среди немых загрезивших планет. Я так люблю тебя. Но в этот час предлунный, Когда предчувствием волнуется волна, Моя любовь растёт, как рокот многострунный, Как многопевная морская глубина. Мир отодвинулся. Над нами дышит Вечность, Морская ширь живёт влиянием Луны, Я твой, моя любовь-бездонность, бесконечность, Мы от всего с тобой светло отделены.

Тётя Вера закрыла книгу, заложив пальцем прочитанную страницу, и сняла запотевшие круглые очки. Её глаза увлажнились. Большим, взрослым, начитанным ребёнком была эта замечательная женщина, запоздавшая расстаться с девичьими грёзами.

– Ты чувствуешь, Данила, как можно сказать о таком чувстве, как любовь. Ничто и никогда так не возвышает человека как истинная любовь, которая его делает чище и лучше. И, тем не менее, я ещё раз повторюсь, что силы слов недостаточно, чтобы описать силу любви. Что скажешь на это, мой Ромео?

– Я не знаю, что сказать, – пробурчал Данила, в общем-то, довольный тем, что разговор перешёл в плоскость литературной дискуссии. – Этих стихов я не знаю. В рамках школьной программы мы проходили роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Мне он понравился, но я не думаю, что это панегирик любви. Я правильно произнеси это слово панегирик?

– Правильно, правильно, – скептически промолвила тётя Вера, – однако какой ниспровергатель Льва Николаевича вырос в нашей семье. Так-так, поясни, в чём не прав великий гений человечества.

– Никого, опровергать я не собираюсь, – с досадой проговорил Данила, – я о другом хотел сказать. Этот роман может быть и о любви, но о какой-то другой любви. Согласен, что Анна Каренина любит Вронского. По-своему, но любит. Но Вронский её не любит. С его стороны присутствует в основном страсть.

– Та-а-к, – растягивая слово, воскликнула тётя Вера, не скрывая своего удивления, – ты хочешь сказать, что чувство Вронского не любовь, а удовлетворение своего мужского честолюбия?

– Я просто считаю, что этот парень поступил подло, и кинул свою любимую, когда ей было особенно тяжело, и когда она искала только его и надеялась на его поддержку. Вот так я думаю.

– Значит, ты так полагаешь? Любопытно. Ну, а к какой участи ты приговоришь Анну? Она ведь ради любви принесла в жертву свою жизнь. Или она тоже по твоему мнению заслуживает осуждения?

– Почему осуждения? – недовольно процедил сквозь зубы Данила. – Я может быть многого в этих вещах и не понимания, но считаю, что в поступке Анны Карениной присутствует тщеславие. Бросившись под поезд, она не думает о судьбе своего маленького сына. Ему ведь расти, зная, что мать оставила его ради чего-то другого, хотя бы ради чувства к чужому мужчине. Кроме того, самоубийство в то время строго осуждалось. И это бремя тоже легло на этого сына.

– Да, в те времена, такой поступок считался несмываемым позором, – тётя Вера поощрительно потрепала своего племянника по непокорной шевелюре, – однако ты сильно повзрослел. Я не ожидала от тебя такой рассудительности, хотя мне не нравится, как ты отзываешься о главных героях этой несравненной романтической истории. Может быть, ты даже в чем-то и прав. Я соглашусь с тем, что Анна стремилась совместить своё чувство с условностями того светского круга, в котором жила. Конечно, брак с Вронским, которого она добивалась, должен был закрыть позор измены, которую она совершила по отношению к своему законному супругу. Всё это так. Неплохо для твоего возраста. Толстой рассказывает нам о сложных любовных отношениях между взрослыми самостоятельными людьми, имеющими богатый жизненный опыт. Такие отношения не могут быть такими же прямолинейными и однозначными как между юными Ромео и Джульеттой. Я всегда говорила, что наиболее чистыми чувства бывают только у, ещё непотревоженных житейскими невзгодами, натур. Мы нашли ответы на твои вопросы?

– Я не знаю, тётя. Спасибо, что ты рассказала мне столько нового. Я прошу только у тебя одного – совета, как мне быть? Я хочу быть вместе с Элизабет. И всё. Ведь ты тоже когда-то любила? Верно?

– Верно. Не буду этого скрывать, коль ты со мной так откровенен, – несколько нерешительно ответила Вера Михайловна, – я ведь и сейчас люблю этого человека.

– Почему же ты не вышла за него замуж? – удивился Данила– Как тут выйдешь, когда он женат и у него семья и дети?

– Но ведь он любил тебя. Ведь так?

– Любил с 18.00 до 21.00, после работы. Ты уж прости, что я так говорю. Это я от огорчения. Не хочу быть пошлой, особенно в твоих глазах. Но так было. Главное, что я его любила. Он был моим счастьем и несчастьем одновременно. И возможно я поплатилась за свою любовь, потому что так и не смогла после расставания согласиться выйти замуж за других мужчин, которые предлагали мне свою руку. И у меня, к сожалению, поэтому нет детей. Вот так мой дорогой. Как видишь, любовь бывает многолика. А что сказать, если она безответна?

– Да уж, сказать нечего. Мне жаль тебя тётя. Но мне-то как быть? Я не могу отказаться от Элизабет. А родители меня не понимают.

– И что я должна тебе, порекомендовать? Ты право слишком много требуешь от меня – Вера Михайловна прекратила расхаживать по своей комнате и устало опустилась в своё кресло, – спроси лучше совета у своего сердца. Вернее подсказчика нет, но, – она сделала паузу, – не игнорируй и своих родителей. Они желают тебе добра и знают жизнь. А теперь послушай, что говорят древние мудрости.

Затем она опять с трудом поднялась с кресла. Поморщилась от неловкого движения, и взяла толстую книгу, лежавшую на прикроватной тумбочке.

Здесь, вот что говорится: «И подумал Моисей: Супружество – это соглашение, которое необходимо тщательно и продуманно готовить. А счастье в доме для мужчины и женщины, является тем лучшим, что они могут иметь в своей жизни, и его нельзя разрушать по причине поспешной и легкомысленной женитьбы».

И далее: «И обратился Моисей к народу: Прежде чем вы объявите о намерение вступить в брак должны вы пройти длительное испытание, чтобы могли вы убедиться, что готовы и можете совместно преодолевать трудности и решать проблемы, что способны создать семью, которая должна быть центром социальной стабильности. И чтобы узнать всё это пара должна проверить себя и обручиться. Тогда они смогут сказать, подходят ли они друг другу душой и телом?».

И наконец: «Они должны проверить, могут ли они быть друзьями, убедиться, что партнёр может владеть собой, ограничивать свои желания, оказать другому помощь и, если надо, пойти на жертву ради другого. Понять, готов ли мужчина любить свой дом, а женщина быть ему настоящей хозяйкой, есть ли у мужчины отцовские наклонности, а у женщины материнские. Хорошо бы знать, что женщина умеет готовить, так как это искусство будет посложнее, чем слагать плохие стихи, а мужчина должен больше времени проводить дома, чем со своими друзьями. И всё это они обязаны узнать, прежде чем дать торжественное обещание принадлежать друг другу навеки».

– Этой мудрости – три тысячи лет, мой мальчик. Наверное, люди не зря всё это написали, – тётя Вера захлопнула таинственную книгу, которая в глазах Данилы приобрела статус кладезя запретных знаний, – а выводы делай сам.

– Ещё раз, спасибо, тётя, я пошёл спать, – голова Данилы гудела от такого вброса незнакомой информации.

– Хорошо, мой милый мальчик. Это самое правильное решение. Впрочем, задержись на секунду. Знаешь, недавно неожиданно позвонил твой дядя Влад. Он почему-то спросил, не приедет ли твой папа до 20 августа. Странный звонок, и причём здесь двадцатое число? Но дело не в этом. Ты ведь знаешь, что Влад Фёдорович производит впечатление очень опытного и мудрого человека, и, если у тебя ещё остались вопросы, попробуй позвонить ему и встретиться. Думаю, он тебе не откажет. Вот возьми эту записку. На ней номер его телефона. – Вера Михайловна протянула племяннику листок бумаги. – А теперь иди и спокойной ночи.

Долго ворочался в своей постели этой ночью Данила, и только ранний летний рассвет помог ему сомкнуть на пару часов веки. Слишком много проблем обрушилось на очень молодого человека. Слишком сложные решения предстояло ему принять и за себя, и за самого близкого и дорогого на этой земле человека. Два дня размышлял Данила над пространными патетическими рассуждениями своей родной тёти, но никаких выводов так и не сумел сделать. Конечно, тётя Вера, даже будучи чрезмерно восторженным и мечтательным человеком, от всей души пыталась помочь ему, и по-своему очень переживала за своего племянника, так как понимала, что жизнь уже приготовила для него череду мучительных испытаний. Но она была лишь слабой женщиной, возраст которой злым языкам позволял называть её за спиной «старой девой».

Однажды утром, решившись, Данила снял трубку телефона и набрал телефон своего дяди.

– Вас слушают, – ответил ему спокойный мужской голос.

– Могу ли я поговорить с Владом Фёдоровичем? – поинтересовался Данила.

– Представьтесь, пожалуйста, – настаивал незнакомец – Это Данила. Данила Бекетов, его племянник– Ну что ж, Данила. Он тебе перезвонит. – Послышался щелчок, связь отключилась, и в трубке монотонно зазвучали прерывистые гудки.

Решив не отходить далеко от телефона, Данила стал бесцельно бродить по кабинету отца. То присаживался к столу, то начинал копаться в стопке газет и непонятных брошюр, громоздившихся на журнальном столике. Наконец тренькнул звонок, и трубка раскатисто проговорила уверенным голосом дяди Влада:

– Привет Данила, как дела?

– Всё нормально.

– Совсем или не совсем нормально?

– Есть одна проблема. Не знаю, как поступить. Хотел бы посоветоваться.

– Что очень припекло?

– В общем-то, срочно.

– Ладно. Завтра можешь? Хорошо. Тогда к 14.00 приезжай в ресторан гостиницы «Пекин». Заодно и пообедаем. Согласен?

– Конечно, согласен.

– Вот и хорошо. Тогда до встречи.

Зал ресторана поразил Данилу своей вычурной помпезностью и несокрушимой обстоятельностью, как и само здание гостиницы, созданной в стиле тяжеловесного сталинского ампира, рассчитанного казалось на многие века. Внимательный метрдотель почему-то встречал его у входа и без предисловий пригласил пройти в отдельный кабинет.

Дядя Влад уже находился там и в ожидании племянника был занят тем, что просматривал какой-то иллюстрированный журнал, который отсвечивал красочной глянцевой обложкой.

– А вот и мой долгожданный племянник, – Влад Фёдорович вышел из-за стола, и, подойдя к Даниле, положил руки ему на плечи, отчего юноша сразу ощутил скрытую в них большую мускульную силу.

– Проходи, садись и начинай рассказывать.

– Не знаю с чего начать.

– Начинай лучше с конца. Быстрее дойдёшь до сути.

– В общем, у меня есть девушка, она иностранка и мы хотим быть вместе.

– Уж не исповедоваться ты ко мне пришёл? Так я не священник. А если поплакаться, так я не подушка. Это тётя Вера тебя подослала?

Данила молча кивнул и опустил голову.

– Ладно. Ты пока что соберись с мыслями, а я сделаю заказ. В конце концов, мы здесь для того, чтобы, прежде всего, пообедать.

Дав распоряжение официанту, Влад Фёдорович повернулся к Даниле, и спросил:

– Ты чего совсем скис? Выше голову, ты же мужчина. Что родители тебе говорят по этому поводу?

– Не понимают. Говорят, что это невозможно, что моя любовь всем принесёт несчастье.

– А ты понятное дело не согласен?

– Я не могу так просто отказаться от неё. Это как себя пополам разорвать. Как предать. А, кроме того, я дал ей обещание встретиться в Вене в конце сентября.

– Так, вижу, что для своих пристрастий ты нашёл место, ну а для дела времени нет. Или я не прав? Кстати, скажи, когда ты выходишь на работу в МВТ?

– Скоро, через неделю.

– Вот и замечательно. Иди, работай и выбрось дурь из головы.

– Дядя, как ты можешь так говорить? Ты даже не знаешь её. Ты просто не хочешь понять меня.

– Тебя понять? – удивился Влад Фёдорович, выбирая себе кусочки посочнее из блюда под названием «утка по-пекински». – Ты лучше давай ешь свой суп. Кстати замечательный суп «Вонтон», может быть, поумнеешь.

На десять минут мужчины сосредоточились на еде и только усердно двигали челюстями. Наконец дядя Влад произнёс:

– Запомни, Данила. Главное, что делает мужчину мужчиной – это дело. Без него, то есть без достойной профессии – ты ничто. Это ты хотя бы понимаешь?

Данила молчал, ничего не отвечая, и только возил нанизанным на вилку маленьким китайским пельменем по тарелке, собирая остатки кисло-сладкого соуса.

– Хорошо, предположим, понимаешь. У тебя только высшее образование, которое ты получил, благодаря государству и родителям. Профессию ещё не освоил. Специализацию приобретёшь не раньше, чем через несколько лет. А пока что, ты никто. Кстати, скажи, что говорит сама твоя девушка?

– Она любит меня, но сейчас ищет работу, потому что надо заботиться о больных родителях.

– Ну, вот видишь. И я тебе скажу, что она правильная девушка. Такую действительно жаль потерять. А кстати, как её зовут?

– Элизабет, она из Германии.

– Хорошо. Разве ты не понял, что твоя девушка увязывает ваши отношения с обязательствами, которые есть у неё? Ты пойми, любая женщина интуитивно ищет в мужчине, прежде всего, защитника, покровителя, который сможет уберечь её от тягот и забот. Для женщины важен мир и покой в доме, для неё самой и её детей. Это её естественное стремление. Тогда она будет открыта для любви. А то, что ты хочешь предложить Элизабет – одни проблемы. Ты в итоге измучаешь, превратишь её жизнь в череду проблем. Если будешь настаивать на своём то, ясно как день, что ты потеряешь работу. У нас такие шутки с иностранками не проходят. Для неё союз с советским парнем тоже проблема. Маята одна.

– Дядя, а как мне быть? Я чувствую, что без Элизабет, я уже не смогу уже никого полюбить. Что мне так и жить с этой дыркой в сердце. Разве ты сам никого не любишь.

– Ну, ну, давай без патетики. Ты ещё слезу пусти. Смотрю на тебя, и гадаю, может ты однолюб? Бывают такие случаи. Кстати, твой дед, Фёдор Иванович был таким. Всю жизнь любил только одну женщину и прожил с ней всю жизнь.

– Ну, вот видишь. Ведь бывает так, – радостно воскликнул Данила, хватаясь за слова Влада Фёдоровича как за спасительную тростинку.

– Что значит бывает? Дед твой и твоя бабушка прошли всю войну на одном фронте. А о себе я так скажу, я люблю женщин вообще и знаю за что. Хороших девушек много везде и в Германии, и в Бразилии, и конечно, в России. И главное тебе скажу, они могут быть самыми надёжными партнёрами. И будут верны, и готовы преодолевать большие трудности, однако при условии, если будут объединены с мужчиной одним достойным делом. Среди мужчин ещё поискать такие самоотверженные натуры. И, вообще, они прекрасные и забавные создания. Их иногда даже любопытно послушать, как они рассуждают о сложных вопросах. Парадоксальная, извилистая, но часто правильная логика. А главное, они обладают уникальным качеством – интуицией. А это в делах, и, вообще, по жизни, дорогого стоит. Поэтому я люблю женщин, и они отвечают мне взаимностью. Я удовлетворил твоё любопытство?

Влад Фёдорович откинулся на спинку стула, закурил сигару, и свободной рукой стал доливать себе в бокал красное вино.

– Будешь? – спросил дядя Влад, приподняв бутылку над столом, и слегка усмехнулся, прищурив глаза.

– Нет, спасибо, – ответил Данила.

– Ну и правильно. Лучше на спорт налегай.

– Значит всё безнадёжно? – отрешённо проговорил Данила – Встряхнись парень. Что за вид? Ты Бекетов или нет? У нас в роду нытиков никогда не было. Вот тебе последний совет: делай себя, займись делом, превратись в настоящего профессионала, узнай жизнь, наработай такие навыки, которые сделают тебя востребованным в серьёзной деятельности. Стань в итоге матёрым мужиком. Пусть пройдёт лет десять. Проверь себя. И вот, если в душе всё также будет гореть образ твоей Элизабет, ну тогда решай сам. Может быть, разыщешь её, поговоришь, и станет всё ясно. Или ты хочешь остаться на всю жизнь заложником своей фантазии?

– Но ведь она будет замужем, могут быть дети. И что тогда? – взволновано воскликнул Данила, и даже привстал со своего стула, – Элизабет ведь при прощании сказала мне, что без меня она изменится и станет другой. Как ты не понимаешь?

– Сядь, сядь, герой, – опять иронически усмехнулся Влад Фёдорович, – что ведёшь себя, как гимназистка? Правильно сказала, и ты изменишься. С возрастом люди меняются. Ну и что? Да в тридцать лет человек часто только начинает осмысленную жизнь. И причём здесь дети? Если любишь женщину, то и её детей полюбишь. Ну и что, если она будет замужем. Ничего страшного. Если любовь жива у обоих, значит, будете вместе. Рассуждаешь право, как мальчишка. Знаешь, давай заканчивать беседу. Мы уже полтора часа говорим. Меня, в конце концов, дела ждут.

– Да, да, – заторопился Данила, неуклюже выбираясь из-за стола. – Я тебе очень благодарен.

– Ладно, парень, не переживай. Научишься терпеть, тогда всё перетерпишь. Ты ведь у нас пока что единственный наследник рода Бекетовых. Я это помню. Не опозорь его. И вот что, сохрани номер моего телефона, но звони по нему только тогда, когда тебе совсем невмоготу. Ты меня понял?

Дядя Влад как-то строго, по чужому взглянул в глаза своего племянника, отчего у того пробежал неприятный холодок между лопаток. Затем обнял Данилу за плечи и вывел его из кабинета ресторана. Видимо, что-то дрогнуло в холодном сердце этого никому непонятного и сурового человека, и может быть, ему стало, чуть-чуть жаль своего молодого и наивного племянника.