Как ни старались царские чиновники принизить открытия Павла Петровича Аносова, русские люди не дали им затеряться и на деле доказали их великое значение.
Русские ученые продолжили замечательные начинания Павла Петровича Аносова, проявив при этом необыкновенное терпение и талантливость. Им, этим трудолюбивым людям, и посвящено настоящее послесловие.
СТАЛЬНЫЕ ПУШКИ
Спустя семь лет после отъезда Аносова из Златоуста, в 1854 году, управителем Златоустовской оружейной фабрики был назначен горный инженер Павел Матвеевич Обухов. До этого он работал на Кушвинском и Юговском заводах, где, по примеру Аносова, искал способы получения высокостойкой стали. В России шло строительство железных дорог, армии нужна была хорошая артиллерия. Для отливки пушек, а также для рельсов требовалась твердая, крепкая сталь. Поисками такой стали были заняты многие заводы в Европе. Генри Бессемер в 1855 году предложил особый способ переделки чугуна в сталь путем продувания чугуна воздухом. Русские металлурги, в том числе и Обухов, в своих поисках шли иными путями. Приехав в Златоуст, Обухов почувствовал, что здесь суждено сбыться его мечте: в маленьком горном городке еще свежа была память об Аносове, свято сохранялись его добрые традиции.
Шел 1855 год. Обухов решил приступить к опытам.
По зимнему завьюженному пути в лютый январский мороз на заиндевелой тройке в Златоуст примчался старый полковник. Обухов приветливо принял гостя. Полковник был невысокий, плечистый, с немного изуродованным, но приятным лицом. У гостя отсутствовало левое ухо, на шеке алел тонкий шрам.
Офицер приехал за оружием из-под Севастополя. Там обильно лилась кровь русских солдат, а сам он был участником жарких и кровавых схваток с врагом.
Обухов с волнением слушал гостя. Полковник сурово рассказывал о героизме защитников Севастополя, потом замолчал, полез в карман и достал какой-то предмет.
— Смотрите! — гость разжал ладонь. На ней лежало что-то похожее на длинный тонкий наперсток. Обухов наклонился и внимательно оглядел предмет.
— Пуля! — узнал он. — Но особая пуля!
— Совершенно верно, — со вздохом подтвердил гость. — Мы во врага целим из кремневок, из гладкоствольных ружей, а он в нас палит из аглицких штуцеров. Это — штуцерная пуля, она летит дальше и бьет сильнее!.. Возьмите на память о Севастополе, — и он протянул пулю Обухову.
Часы в старинном темном футляре пробили полночь; за беседой гость и хозяин не заметили, как быстро пролетело время. Пора было на покой.
Обухов встал. Был он высокий, с военной выправкой, и полковник невольно залюбовался им.
Они разошлись в разные горницы, но всю ночь Обухов не мог заснуть; зажигая свечу, он брал с ночного столика подаренную ему пулю, долго и задумчиво рассматривал ее.
Спустя несколько дней полковник, получив оружие, уехал, но Обухов не забыл этой встречи. Он много вечеров сидел над изучением статей Аносова, опубликованных в «Горном журнале». Особенно увлекла его работа Павла Петровича «О булатах», напечатанная в 1841 году. Обухов и раньше знаком был с этим замечательным трудом, но, перечитывая его, каждый раз находил в нем что-то новое для себя.
Еще был жив и работал старик литейщик Швецов.
Как-то Обухов зашел к старику Швецову. Борода литейщика отливала желтизной, глаза выцвели, но он держался еще бодро и вместе с сыном работал на литье.
— На вас вся надежда, Швецовы, помогите. Вы старались вместе с Павлом Петровичем, постарайтесь и со мной! — сказал Обухов.
— Всё, что в наших силах, сделаем, Павел Матвеевич, — ответил старик. — Трудов не пожалеем, чтобы добыть добрую сталь.
Началась упорная, кропотливая работа над плавками. Обухов и Швецовы проделали много различных опытов, имея перед глазами труды Аносова.
Успех пришел после того как им удалось удачно составить смесь. Литейщики изготовили несколько новых сортов стали.
Глядя на остывающий сплав, старик Швецов сказал Обухову:
— Ишь, как греет! Это добрый труд Павла Петровича своим теплом нас обогревает. Я знал, что аносовская дорога — верная дорога.
Обухов распорядился изготовить нарезные стволы для ружей из новой стали. Первая партия ружей выдержала все испытания.
Разглядывая ладный, отливавший синевой ружейный ствол, Обухов подумал: «Если можно сделать стальные стволы для ружей, то почему же нельзя их делать для пушек?».
Ободренный успехом, он повез образцы своих сталей в Петербург.
К этому времени окончилась неудачная для России Крымская война. Шел 1857 год. Над Невой стояли белые ночи, когда Обухов прибыл в столицу. Он остановился в отеле француза Лербье на Невском. Отдохнув после долгого пути и распахнув окно, Павел Матвеевич принялся за проверку своего доклада. Обухов хотел организовать в Златоусте производство стальных пушек. Проект предусматривал устройство цеха с тридцатью шестью горнами, с двумя тиглями в каждом. Это давало возможность увеличить выплавку литой стали. Расчеты оказались верными, и Обухов, сложив в папку документы, спрятал их в чемодан…
И это было кстати, так как в этот момент кто-то тихонько постучал в дверь.
— Войдите, — сказал Обухов.
На пороге появился хозяин отеля Лербье, а за ним, суетливо переступая с ноги на ногу, юркий человечек. Он был мал ростом и необыкновенно подвижен.
Лербье представил незнакомца:
— Его зовут Розенберг. Как истинный патриот, он будет счастлив пожать вашу руку. — И, наклонившись к уху Обухова, директор отеля шепнул: — Это самый богатый человек в столице…
Обухов нехотя пожал руку Розенбергу.
«Подозрительный субъект», — подумал о нем горный инженер, вглядываясь в черты неприятного, лукавого лица.
Розенберг несколько дней подряд приходил к Обухову; казалось, он хотел заговорить о чем-то важном для них обоих, но всё не решался. Наконец однажды он начал:
— Вы сами не сознаете, Павел Матвеевич, что в ваших руках находится участь важных персон.
— Ничего не понимаю! — прикидываясь простачком, пожал плечами инженер.
Розенберг воровски огляделся и, понизив голос, сказал:
— Вы всё поймете, если пожелаете обогатиться. Мы уже знаем, что ваша сталь много дешевле и лучше английской. Что из этого следует?.. Один очень порядочный человек боится разориться и предлагает вам крупную сумму, если…
Обухов всё понял. Юркий человек был противен, и Павел Матвеевич гневно пригрозил:
— Убирайтесь вон, или я вышвырну вас в окно!..
«Хорош знак, — подумал Обухов, когда Розенберг ретировался. — Проект будет принят, раз уж подозрительные личности заинтересовались моим сплавом… Надо о сем случае донести по начальству…»
Надежды Павла Матвеевича оправдались. Он представил проект во-время.
Военный министр, выслушав доводы горного инженера, сказал доброжелательно:
— Вы угадали, сударь, нам нужны пушки. Льщу себя надеждой, что в Златоусте они обойдутся дешевле! Подумайте, сударь, над этим и принимайтесь за дело…
Обухов вернулся в Златоуст и деятельно взялся за работу: на фабрике построили сталелитейный и поковочный цехи, установили паровую машину, и литейщики приступили к литью. По ночам Обухов подолгу просиживал над плавками со стариком Швецовым. Отлить пушку из обуховской стали оказалось делом серьезным, и опыты подвигались медленно. Однако литейщики дружно преодолели неудачи, и в марте 1860 года три пушки были обточены и высверлены.
На обширном заводском пруду, еще покрытом толстым льдом, устроили полигон. Пушку привезли на санях и установили на массивном лафете у подножия Косотура.
Стоял тихий морозный день. Ярко светило солнце. На Косотур сбежались все златоустовцы. Они рассыпались по склону горы и на плотине, наблюдая за тем, что происходило на полигоне.
Прогремел первый холостой выстрел. По горам прокатилось гулкое эхо.
Обухов просиял, переглянулся со стариком Швецовым. Наконец-то пришло долгожданное! Махнув рукой, он крикнул:
— Ядром!
Солдаты взяли ядро и торжественно вкатили в дуло. Старый фейерверкер подал команду.
Поднимая колючую снежную пыль, ядро с визгом перелетело пруд и ударило в далекие сосны. Было видно, как заклубился снег и подрезанное дерево темной кроной упало в сугроб.
— Знатно! — похвалил фейерверкер и похлопал пушку по стволу: — Рази супостатов, голубушка.
Пушки бережно уложили в сани и отправили гужом в далекий Петербург. Их давно ждали в артиллерийском арсенале. Там пушки нарезали и подготовили к испытанию. В августе 1860 года златоустовские пушки доставили на полигон. На испытания вызвали Обухова.
Неожиданно на полигон прибыл царь; милостиво подозвав к себе приехавшего инженера, он спросил:
— Уверен ли ты, что твоя пушка выдержит?
— Вполне, ваше величество!
Александр II пристально посмотрел на Обухова:
— А чем ты это докажешь?
— Если позволите, я сяду на пушку верхом и пусть стреляют!
Царь снисходительно улыбнулся.
— Пожалуйста, не вздумай этого делать!
Он взмахнул белоснежным платочком, и испытания начались…
Результаты испытаний превзошли все ожидания.
Из первой стальной пушки выстрелили четыре тысячи раз, и ни одной царапины не появилось у нее в стволе. Тут уж и министр не утерпел, поздравил Павла Матвеевича.
— Видишь, сударь, отлил-таки получше Круппа! — похвалил он инженера и доложил об успехе царю.
Александр II пожаловал Обухову десять тысяч рублей и приказал построить в Златоусте пушечный завод.
КРИТИЧЕСКИЕ ТОЧКИ ЧЕРНОВА
Надвигалась угроза войны с Турцией, и для русской армии требовалось хорошее артиллерийское оснащение. Одна Златоустовская пушечная фабрика не могла обеспечить потребность армии в пушках. Кроме того, перевозка орудий из горного городка гужом представляла большие трудности. Поэтому русское правительство решило организовать еще два орудийных завода — в Перми и Петербурге. Только что налаженное производство пушек в Златоусте решили постепенно прекратить. Павел Матвеевич Обухов в 1863 году был переведен в Петербург для строительства нового орудийного завода, который решили возвести неподалеку от столицы на берегу Невы в селе Александровском. Обухова назначили директором нового завода. Завод в селе Александровском стал известен в народе под именем Обуховского. Казалось, всё имелось на заводе для изготовления лучших пушек: превосходное оборудование, директор — талантливый ученый-металлург, опытные рабочие. Однако здесь Павла Матвеевича стали преследовать жестокие неудачи. Одни пушки, отлитые Обуховым, выдерживали по тысяче, а иногда и больше выстрелов, другие же, сделанные из такой же стали, неожиданно разрывались, нередко причиняя увечья артиллеристам. Дело дошло до того, что даже из испытанных пушек на Охтенском морском полигоне пробные выстрелы производили гальваническим способом — без орудийной прислуги.
«В чем же дело?» — обеспокоенно думал Павел Матвеевич.
В бессонные ночи тревожили подозрения: приходил на память ресторатор Лербье и подозрительный юркий Розенберг. Кто знает, может быть на заводе тайно орудуют шпионы? Усилили охрану завода, тщательно проверили химический состав стали. Но пушки нет, нет да и разрывались без всякой видимой причины. По Петербургу поползли слухи о необходимости прекратить производство пушек в России и передать все заказы иностранным заводам. В правительственных кругах явно не доверяли Обухову, а кое-кто открыто злорадствовал. Однажды в министерстве Павел Матвеевич оказался свидетелем неприятного разговора. Какой-то обрюзглый чиновник, собрав вокруг себя группу слушателей, с жаром разглагольствовал:
— Господа, я всегда говорил, что в России не могут отливать стальные пушки. Англичане и немцы — вот это другое дело. Пока не поздно, нужно закрыть завод, от которого только одни неприятности.
У Обухова болезненно сжалось сердце.
«Надо уйти от этой грязи! Никто не хочет помочь, и это на руку иностранцам», — с тоской думал он.
Он зашел в ресторан и сел за столик. Пил рюмку за рюмкой и не хмелел. В голову лезли горькие мысли.
«Несомненно, здесь действуют неизвестные законы литья!» — рассуждал он о металле, и снова перед его глазами прошел весь процесс изготовления стали.
И вдруг он вспомнил об одном молодом ученом-металлурге Дмитрии Константиновиче Чернове, о котором так много говорили знакомые инженеры.
«Надо глубже изучить технологию стали. Этот молодой человек обладает знаниями, большой любовью к делу и, самое главное, даром наблюдательности. Только он поможет мне разгадать секрет моих неудач». Обухов повеселел. На другой же день он был в Технологическом институте, где работал Чернов.
Павел Матвеевич сделал правильный выбор: Дмитрий Константинович оказался образованным, знающим человеком, умевшим добросовестно и упорно работать, и очень понравился Обухову. Девятнадцати лет Чернов окончил Петербургский Технологический институт и остался в нем преподавателем математики. Одновременно слушал лекции Остроградского и Чебышева на физико-математическом факультете Петербургского университета. Еще в студенческие годы Чернов внимательно изучил статьи Аносова, опубликованные в «Горном журнале», и особенно работу Павла Петровича «О булатах». В ней было много интересного, неожиданного, нового. В то же время он чувствовал, что за тайной булата кроется много других тайн в строении металла, которые еще до конца не изучены.
Придя на завод, Дмитрий Константинович тщательно изучил обуховскую литую сталь.
— Сталь превосходная! — восхищенно сказал он.
— Но почему же она разрывается? — спросил Павел Матвеевич.
— Это я постараюсь выяснить! — твердо ответил Чернов.
В поисках причин разрыва пушек Чернов решил внимательно проследить весь путь стали. Молодого исследователя всё время видели то на заводе, то в кузнице, то на полигоне. Он шаг за шагом исследовал все превращения, которые претерпевал металл, от сталеплавильной печи до готового ствола. С лупой в руках Чернов изучал металл разорвавшегося пушечного ствола, сравнивая его с металлом ствола, выдержавшего испытание. И что же удалось ему установить? В структуре есть разница: металл осколков имеет крупное зерно, а образец, отрезанный от доброго ствола, мелкозернист. Из этого Чернов сделал очень важный и решающий вывод: причины разрывов кроются не в химическом составе металла, а в особенностях его структуры.
«Выходит, дело не в рецепте Обухова, а в неоднородной обработке литья!» — пришел к выводу Чернов и углубился в дальнейшие поиски. Изучение процесса плавки не дало ему ответа на мучивший вопрос. Постепенно он добрался до кузницы. Чернов хорошо помнил опыты Аносова, который подчеркивал исключительное значение условий ковки металла. Здесь, в молотовом цехе, Дмитрий Константинович стал внимательно наблюдать за работой кузнецов. Процесс обработки стальных болванок, на первый взгляд, был прост. Их нагревали в печи, ковали и затем охлаждали, быстро опуская в воду. И всё это делалось по чутью. Кузнецы всё определяли на глаз: и степень нагрева, и его спелость. Здесь всё зависело от искусства, от умения и опыта. Златоустовские мастера очень зорко следили за цветами побежалости. При нагревании сталь принимает все цвета каления — от темно-красного, вишневого до ослепительно белого. При медленном охлаждении металла всё происходит в обратном порядке. Чернов спокойно следил за сменой цветов побежалости и определял по ним степень нагрева. Кузнецы, как чародеи, угадывали состояние раскаленной стальной болванки, и малейший их промах, недосмотр или потеря чутья могли немедленно сказаться на качестве металла. Наблюдая за работой кузнецов, Дмитрий Константинович вспомнил указание Аносова, который писал: «При проковке булатов ни один нагрев не должен быть оставляем без внимания и точного доведения до степени жара, при которой узор не теряется… Никакая сталь не должна быть перегреваема при ковке… Потеря узоров во время ковки есть порча металла, составляющая вину кузнеца… Нагревать должно сколь возможно менее и не более мясно-красного цвета, а окончательная ковка при вишнево-красном цвете».
Терпеливо вникая в работу кузнецов, Дмитрий Константинович почувствовал, что решение загадки кроется в кузнице. При нем проковывали образцы, накаляя их в горне до разных температур. Охладив, он брал их в руки, как драгоценность, и подолгу рассматривал, стараясь проникнуть в тайну. По совести говоря, это сильно волновало его. Есть какая-то прелесть перед порогом неизвестности, хочется потомить себя ожиданием, и в то же время не терпится открыть завесу в будущее. Это было не простое созерцание еще тепловатого металла, слегка давившего на ладонь, это было подлинным поэтическим наслаждением, которое пришло в результате упорного творческого труда. В душе боролись и страх и радость в ожидании чего-то необычного, когда он взял лупу и склонился над образцами. Сможет ли он подтвердить свои догадки?
И вдруг всё стало ясным и понятным; металл покорно и просто подчинился ему. Вот образцы стали с мелкозернистым строением, а вот крупнозернистые. Они, бесспорно, менее прочные.
Кузнецы, затаив дыхание, ждали слова технолога.
— Да, — задумчиво вымолвил он. — Все причуды металла происходят в момент ковки. Никто из вас, братцы, не подумал о том, в какой момент надо ковать сталь.
— Мы на глазок всё, — смущенно отозвались кузнецы.
— Чутье часто обманывает человека. Да и у каждого по-разному оно развито, — пояснил Дмитрий Константинович.
— Это верно! — согласились кузнецы. — Хоть и сказывают, глаз — алмаз, а и в нем бывает помутнение…
Чернов не удовлетворился рассмотрением образцов стали. Он испытал их на разрывной машине. Всё было так, как он и предполагал. Тайны не стало, причины разрыва пушек были выяснены. Но тут возникла новая тайна.
«При какой же температуре нужно ковать металл, чтобы он был прочен?» — озабоченно думал Чернов. И снова долгими часами он наблюдал работу кузнецов. Молодой ученый как бы погружался в таинственный мир, в котором происходили интересные загадочные явления. И вот, наконец, он уловил нечто странное, что происходило со сталью при медленном охлаждении. Это явление повторялось каждый раз, но даже опытные златоустовские сталевары не замечали его. Чернов обнаружил, что при медленном охлаждении постепенно темнеющая масса металла в какой-то критический момент остывания внезапно раскалялась, вспыхивала, а затем снова начинала темнеть и далее уже ровно охлаждалась до конца.
— Что же это такое происходит? — спросил кузнецов Дмитрий Константинович.
— Это не всегда бывает. Когда быстро охлаждаем сталь, этого николи не случалось. Может, это совсем пустое дело! Издавна так ведется раскаленный металл быстро опускаем в воду, и вот закалка есть! — пояснил Чернову седобородый кузнец.
«Нет, здесь не так просто всё происходит, — в раздумье решил исследователь. — Вспышка не возникает сама по себе, без всякой причины. Очевидно, в этот момент происходит какое-то преобразование внутри металла».
Новая тайна увлекла его. Он неутомимо стал искать разгадку. Кузнецы при нем отковали и по-разному закалили стальные болванки. Одни были откованы, когда уже прошли замеченную технологом критическую точку; другие — до этого момента.
Дмитрий Константинович подверг их испытаниям, и вновь открылось «оконце в неизвестное». Болванка, которая прошла критическую точку, закалки не приняла, осталась мягкой.
Технолог много раз повторял свои опыты, и они проходили, как и предыдущие. Значит, это не случайность, выходит, что в этом явлении есть какой-то закон. Опять он стоял перед новой «тайной» и опять не падал духом, а весь уходил в свои кропотливые наблюдения. Ничто не ускользало от внимания настойчивого исследователя.
При нагреве металла существует еще одна критическая точка, которая соответствует определенной температуре. Эти точки, при которых происходит внутренняя перестройка стали, Чернов назвал критическими точками a и b.
Взволнованные инженеры спрашивали его:
— Как же вы смогли заметить почти неуловимые признаки?
— При известном навыке их легко обнаруживает глаз, — ответил он. Это различие можно сравнить с различием во внешнем виде белого мрамора и гипса. Когда вы бываете в музее, вы легко отличите мраморные статуи от гипсовых. И те и другие белого цвета, но мраморные статуи имеют как будто блестящий, маслянистый вид, тогда как у гипсовых статуй вид матовый, тусклый. Точно так же и стальная болванка. Выше точки b она имеет накаленную красную, как бы маслянистую, блестящую мраморовидную поверхность. Когда же она охладится ниже точки b, она сохраняет тот же красный цвет, но поверхность ее тускнеет, утрачивает блеск и становится матовой, напоминающей гипс.
…Причины разрыва пушек были не только раскрыты, но и устранены. Мало того, Дмитрий Константинович научился исправлять бракованные стали, подвергая их дополнительной тепловой обработке.
Обухов крепко пожал руку молодому инженеру:
— Вы сделали большое научное открытие. Я чувствую, что вы еще только в начале пути и вам суждено многое сделать. А я уже старик… Меня измучили… — Голос его звучал печально. Он прикрыл на секунду ладонью глаза, испытывая слабость, а потом безнадежно махнул рукой: — Ну, да мое дело кончено!
— Не говорите так, Павел Матвеевич! — с жаром сказал Чернов. — Вы сделали для России большое дело, и опускать руки нельзя!
— Э-эх! — горестно вздохнул Обухов.
Было известно, что у него большие нелады с администрацией завода. С тех пор как завод перешел в Морское ведомство, вновь назначенный директор стал притеснять Обухова. Чтобы забыться, Павел Матвеевич всё чаще и чаще прикладывался к чарке. Оскорбленный, обиженный, он, наконец, отстранился от дел и уехал из Петербурга. А в 1869 году в столицу пришла весть, что Обухов скончался…
К ЧЕМУ ПРИВЕЛО ЧЕРНОВА ИЗУЧЕНИЕ ТРУДОВ АНОСОВА
Научное открытие Чернова о превращениях стали при накаливании дало возможность проникнуть во многие тайны металлургии и в том числе окончательно выяснить тайну булата. Дмитрий Константинович повторил последние опыты Аносова, изготовил булатную сталь и отковал из нее два клинка. После протравки на металле заструился приятный волнистый узор. Откуда появился он? Исследователь на опыте показал, что узор булата не что иное, как рисунок крупнозернистой структуры чистой углеродистой стали. Ясность и рельефность его получаются в результате травления клинка. Перед мысленным взором Чернова предстала работа оружейного мастера. Вот он берет накаленный стальной клинок и, постепенно замедляя охлаждение, творит чудо. Сталь становится крупнозернистой. Продолжая ковку при температуре ниже точки b, он изменяет форму кристаллов, вытягивая их. При искусной работе мастера металл не теряет своей крупнозернистой структуры.
Каждый день упорного вдохновенного труда приносил новые открытия, но работа в угарных цехах, постоянное разглядывание раскаленных, ослепительных образцов стали расстроили зрение исследователя. Нависла страшная угроза потерять зрение, но Дмитрий Константинович продолжал исследования.
В 1880 году летом Чернов поехал в Златоуст — на родину русского булата. Много лет прошло с тех пор как отсюда уехал Аносов, многое изменилось, но живы и неприкосновенны остались старые добрые традиции. Среди литейщиков работали еще сподвижники Павла Петровича. И как билось сердце Дмитрия Константиновича, когда он слушал душевные рассказы Швецова-младшего об Аносове!
Павел Швецов, широкоплечий, с густой окладистой бородой, был кряжист, крепок и вдумчив. Он с любовью рассказывал об Аносове:
— Павел Петрович был особый человек, его верный глаз примечал всё, а уши слышали самое тайное в металле. Стоит вот тут и смотрит, как металл накаливается в горне. По еле уловимому, только что рожденному цвету он уже понимал, в каком положении сталь. Всё слышал, что шепчет металл. Правда, и батюшка мой Микола Миколаевич большой мастак был, ну, прямо-таки, колдун по стали, а только всё колдовство его ничто было перед силой Аносова. Тот всё учтет. Нагреет до мясно-красного цвета, а потом моргнет глазом, — мол, живей к молоту, и пока перекидываешь накаленную болванку, она уже вишнево-красного цвета, — доспела под удар!
В Златоусте Чернов проследил весь процесс изготовления булата. Долго и взволнованно наблюдая за остыванием булата, он, в конце концов, уловил момент, который подсказал новое. Дмитрий Константинович сделал свои выводы: «Остывание должно происходить как можно спокойнее и медленнее… Тогда сталь находится при условиях, весьма благоприятствующих ее кристаллизации, так что образуются довольно сильные оси древовидных кристаллов и довольно большие группы параллельных осей; группы эти потом срастаются».
Что же такое остывание металла?
Чернов первый дал верный и точный ответ: сталь (и вообще металлы) имеет кристаллическое строение, и процесс затвердевания металла есть не что иное, как процесс кристаллизации.
Это подсказывали ему опыты с проведением кристаллизации различных солей. Вот и сейчас он еще раз убедился в этом, изучая условия затвердевания, при которых в сплаве происходят химические изменения. Именно в это мгновение прекращается падение температуры, и она остается постоянной до тех пор, пока не завершится перестройка сплава, после чего остывание продолжается.
Он хорошо помнил свой первый опыт с охлаждением раствора поваренной соли, который помог ему наглядно показать значение критических точек.
В маленькой тесной лаборатории на Обуховском заводе перед ним стоял десятипроцентный раствор соли. Дмитрий Константинович наблюдал постепенное равномерное падение температуры до -8°. Дойдя до этой точки, падение температуры вдруг прекратилось, и некоторое время она держалась на одном уровне. Что же происходило в растворе? В нем в эти минуты замерзла часть воды, отчего насыщенность раствора повысилась. Когда это произошло, температура вновь стала равномерно падать, и так продолжалось до -22°. При этой температуре весь оставшийся раствор застыл, и дальнейшее охлаждение раствора уже никаких новых критических точек и остановок в падении температуры не принесло.
Проведенные многократно опыты с соляными растворами различной насыщенности подтвердили это правило.
Тогда же Чернов перенес изучение на металл и установил, что подобное перемещение критических точек происходит и в стали.
Много раздумий и наблюдений осталось позади. Теперь он знал, что перемещение критических точек в металле тесно связано с процентным содержанием углерода, и записал:
«Сталь, до сих пор употребляемая в промышленности и в искусствах, по преимуществу есть соединение железа и углерода. Чем чище это соединение в данном куске стали, тем лучше, тем выше ее качество. Самая лучшая сталь, какую когда-либо, где-либо делали, есть, без сомнения, булат…
Особенности булата, а именно узоры на нем, сбивали многих с толку; все хотели искать эти высокие качества булата в каких-то особенных примесях, делали весьма тщательный анализ и не находили, к удивлению, никакого заметного элемента, присутствие которого могло бы объяснить эти узоры. Так как узоры в булате тесно связаны с качеством самой стали, то нападали на мысль найти такое вещество, которое, будучи сплавлено со сталью, давало бы узоры; сплавляли стали с разными металлами: с платиной, с серебром и т. д. — и, действительно, получали узоры, но, во-первых, они далеко не имели ни той правильности, ни той красоты, и, во-вторых, и самое главное, полученная сталь всегда уступала в качестве булату.
Особенность узоров булата заключается еще и в том, что если вы нагреете кусок хорошего булата с ясно развитыми узорами до светло-красного каления, то после охлаждения уже не получите на нем узоров, как бы долго вы ни травили его поверхность; узоры же, получаемые от сплавления с другими металлами, не исчезают, как бы ни нагревали такой сплав. Если же булатный кусок с исчезнувшими узорами вновь переплавить, то при известных условиях остывания полученного слитка узор появляется опять, хотя и несколько измененного рисунка; таким образом можно вызывать и уничтожать узоры несколько раз.
Исследования Аносова показали ясно, что загадка разрешается чистотой стали, и ему, как известно, удалось приготовить самые высокие сорта восточного булата».
Поездка в Златоуст и глубокое изучение булата позволили Чернову с уверенностью ответить на самый наболевший вопрос о качестве булата. В своей статье о булатной стали, опубликованной в 1899 году, он утверждал:
«Состав и качество булата весьма много зависят от качества положенного в тигель графита; если графит не чист, не промыт, то сталь выходит гораздо хуже. Аносов доказал, что булат есть высший сорт стали и по своему составу приближается к соединению железа лишь с углеродом; распадание же стали на два различных соединения при кристаллизации играет очень важную роль при назначении такой стали на клинки; при закалке более твердое вещество сильно закаливается, а другое вещество остается слабо закаленным; но так как оба вещества в тонких слоях и фибрах тесно перевиты одно с другим, то получается материал, обладающий одновременно и большой твердостью, и большой вязкостью. Таким образом, оказывается, что булат несравненно выше лучших сортов стали, приготовленной иными способами; высокие качества ее доказаны вековым опытом и вызвали целый ряд подражаний искусственным воспроизведением узоров на изделиях…»
Чернов всю свою жизнь отдал любимому делу и упорными трудами создал лучшие способы сталеварения. Не менее важной оказалась его теория затвердевания и кристаллизации стальных слитков.
Металлургия за последние десять лет далеко ушла вперед, получили распространение бессемеровские и мартеновские печи, сталь варилась тоннами. И тут возникли странные и тревожные явления. Несмотря на всю тщательность выплавки, сталь получалась неоднородной, рыхлой, пузырчатой. Усадочные раковины и пустоты в металлах делали отливки непригодными. И чем больше увеличивался вес отливок, тем больше обнаруживалось пороков в слитках стали. Металлургические заводы отыскивали знатоков и специалистов по литью стали, но те не могли установить причин возникновения раковин и пустот. Перестраивали печи, строго проверяли режим сталеварения, но какая-то таинственная непреодолимая сила стояла на пути, — слитки получались с дефектами.
Чернов заинтересовался странным явлением. Он проследил весь путь рождения стали. При разливке расплавленного металла он подметил то особенное, что влияло на его качество. Брак получался от неправильной разливки. Во время этого процесса происходило затвердевание металла, его кристаллизация.
Из центров кристаллизации, которые образуются при этом, выбрасываются, как древесные побеги, оси будущих кристаллов. И там, где жидкий металл соприкасается с охлаждающей стенкой изложницы, там в первую очередь рождаются кристаллы. Постепенно сплав покрывается твердой коркой. Закрытый ею жидкий металл остывает медленнее, и кристаллы здесь образуются позднее, но зато они имеют более крупные размеры. Они теснят друг друга, переплетаются, искривляются. Иногда в пустой полости, которая образуется сверху слитка из-за сокращения объема металла, вырастают огромные, правильной формы кристаллы…
В одной усадочной раковине стотонной отливки Чернову удалось обнаружить громадный стальной кристалл. Он оказался весом 3,45 килограмма. Этот кристалл сохранился до сих пор и известен под именем «кристалла Чернова».
Так появилась и была разработана Черновым теория кристаллизации металлов, чрезвычайно важная для металлургии.
СОВЕТСКИЕ СТАЛЕВАРЫ
В XVIII веке Россия являлась первой металлургической державой в мире. Швеция и Англия были оттеснены на второй план. В XIX веке произошел застой, и Россию в области металлургии отодвинули на одно из последних мест…
Но зато как далеко шагнула вперед наша Родина после Великой Октябрьской социалистической революции!
Наступили дни, когда Коммунистическая партия повела советский народ в бой против вековечной отсталости. Предстояло перевооружить не только промышленность, но и сельское хозяйство. Из страны аграрной Россия должна была стать страной индустриальной.
В 1929 году начался период великих строек в Советской стране. Гиганты индустриализации — тракторные, автомобильные, станкостроительные, электромашиностроительные и многие другие заводы — возникали во всех уголках нашей Родины. Преображались старые заводы. У горы Магнитной, где протекало мое детство, на месте глухой казачьей станицы вырос первый в мире металлургический гигант — завод имени И. В. Сталина. Я был свидетелем стройки Кузнецкого металлургического комбината, которая поразила мир своими размерами.
В эти горячие дни для создания машин и новостроек требовался металл, металл и металл…
Машиностроителям нужна была сталь особых качеств. Создать высококачественную сталь стало делом чести советских металлургов.
В цехах «Красного путиловца» в Ленинграде родился первый трактор «Фордзон путиловский». Паникеры и враги, используя трудности, стремились сорвать производство тракторов на советском заводе. Но они забыли одно важное обстоятельство: в Ленинграде в те дни жил и работал верный сын партии — Сергей Миронович Киров. Он всегда появлялся там, где возникали трудности.
Внимательно выслушав паникеров и маловеров на одном заводском собрании, Киров встал и просто сказал рабочим:
— Вы слышали, товарищи, сколько нам тут страхов наговорили. В нашей стране организуются сейчас крупные социалистические хозяйства — совхозы и колхозы. И наша партия не пойдет назад. Она поведет крестьянство к светлой и радостной жизни. Но переделать нашу отсталую деревню не легко. Для того чтобы повернуть ее на колхозный путь, нужны трактора. Эта машина не только увеличит урожай на полях, но и поможет нам изменить и самое сознание крестьянина. Поэтому мы должны во что бы то ни стало решить эту трудную задачу.
— Не выйдет это у нас, Сергей Миронович, — это технически невозможно! — заявил один из инженеров завода.
— Не знаю, как технически, но коммунистически это можно и должно быть сделано! — прервал маловера Киров.
— Вот это верно! — поддержали Кирова рабочие.
Глаза у них заблестели веселым огоньком. Киров понял, что путиловцы осилят все трудности. И они осилили их.
Один за другим сходили тракторы с заводского конвейера, и на всех машинах поблескивала новенькая заводская марка.
Я был в толпе и наблюдал, как на пустыре у завода испытывали новый трактор. На испытании присутствовали колхозники, агрономы, инженеры. Рядом с товарищем Кировым стоял коренастый, в синем замасленном комбинезоне, мастер.
Он сильно волновался и нетерпеливо спрашивал вслух: «Пойдет ли? Будет ли пахать?».
К трактору прицепили многолемешный плуг. Механик взобрался на сиденье и дал газ.
«Фордзон путиловский» загудел и пошел. Пошел послушно и уверенно. За ним легко и плавно черными лентами переворачивались пласты земли.
Старый мастер не удержался, схватил Сергея Мироновича за руку и закричал весело:
— Смотри, смотри, Мироныч, как шагает наш «Федор Петрович»!
Киров радостно улыбнулся в ответ мастеру:
— Погоди, еще не то будет. Увидишь, старик, как далеко он шагнет! Всю землю глубоко вспашет и старую тяжелую жизнь с корнем вывернет. По-новому вскоре заживем!
Слова Кирова сбылись. Но здесь я хочу сказать о правде, которая таилась в словах старого путиловца: «Наш Федор Петрович».
Он действительно был нашим от первой до последней гайки. В то время как в мастерских на станках обрабатывали первые детали трактора, в лаборатории и сталеплавильном цехе уже трудились над созданием советской качественной стали.
В заводской лаборатории в те дни работал Николай Тимофеевич Гудцов ныне академик. Он глубоко изучил труды Павла Петровича Аносова и, опираясь на современные исследования, создал новые марки высококачественных сталей.
Прошло несколько лет, и советские заводы стали плавить качественную сталь в неслыханных прежде количествах.
Златоуст за эти годы преобразился. Еще в начале нашего столетия на реке Ай, в шести километрах от старой оружейной фабрики, на которой когда-то работал Павел Петрович Аносов, построили новый металлургический завод с доменными печами на горячем дутье и с мартеновскими печами для выплавки стали.
Мне помнится этот завод. На нем работал еще сын Швецова — маститый старик Павел Николаевич, помнивший Аносова. В дни гражданской войны, в 1919 году он умер. Второй ветеран завода К. К. Моисеев дожил до первых пятилеток. Здравствует в наши дни и потомок именитой фамилии Бояршиновых лучших уральских умельцев — Петр Георгиевич Бояршинов. Он — живая история русской металлургии: он создавал сталь в кричном цехе, он готовил ее в тиглях, пудлингованием, в мартенах, в электропечах.
В 1922 году, после разгрома Германии, американцы привели в нью-йоркские доки пленные военные немецкие корабли. В те годы в американских газетах в течение многих дней помещались сенсационные сообщения о днищах этих кораблей. Американские инженеры при приемке всё внимательно осмотрели на кораблях и заглянули под днища. Перед их изумленными взорами предстала неожиданная картина. Обычно в долгих морских походах корабельные днища ржавеют и обильно обрастают ракушками. Это сильно уменьшает скорость кораблей. По-иному выглядели днища немецких судов. Они пробыли в морских и океанских водах долгие годы, а казались только что отполированными.
Инженеры познакомились с интересным металлом, которым обшивались днища кораблей. Это оказалась нержавеющая сталь: она не поддавалась ни ржавчине, ни кислотам и не окислялась при нагревании. О чем больше всего вопили американские газеты? Они возмущались тем, что способ изготовления нержавеющей стали в Германии был засекречен. А когда Германия потерпела поражение и вынуждена была выдать победителям военные тайны, немецкие инженеры просто уничтожили рецепт изготовления нержавеющей стали…
В 1920 году в Златоусте советские сталевары отлили первую нержавеющую сталь…
Традиции Аносова жили среди златоустовских сталеваров. На заводе выросли продолжатели его дела.
Классические труды Аносова открыли большие возможности для новых поколений ученых-металлургов, исследователей и практиков, которые обогатили отечественную металлургию новыми открытиями.
Широко известны имена Лаврова, Калакуцкого, Обухова, Износкова, Павлова, Бабошина, Чижевского.
Лавров открыл ликвацию в стали, причины образования пустот в стальном слитке. Он установил, что неоднородность твердого сплава вызывается неравномерным распределением составных частей при затвердевании. Найдя причину дефектов стали, он разработал и методы борьбы с ними.
Калакуцкий развил учение Лаврова о ликвации в стали и впервые разработал метод определения внутренних напряжений в стальных изделиях.
Износков внедрил в России так называемый мартеновский процесс.
Каждый день приносил новые открытия, всё новые и новые марки стали рождались на советских заводах. Наши ученые-металлурги любимы страной! Имена академиков Н. С. Курнакова, А. А. Байкова, И. П. Бардина, Н. Т. Гудцова и многих других известны всем.
Николай Семенович Курнаков внедрил в науку ряд физических методов для изучения свойств сплавов.
Александр Александрович Байков провел важные исследования в области цветных металлов и сплавов.
Николай Тимофеевич Гудцов известен своими исследованиями по разработке новых марок качественных сталей.
Металлургия стала ведущей отраслью нашего народного хозяйства.
Академик Бардин очень четко определил исходную точку расцвета современной советской металлургии:
«Производство высококачественных сталей, — писал он, — достигшее сейчас в нашей стране такого совершенства и размаха, берет свое начало в трудах нашего соотечественника П. П. Аносова, опередившего металлургов Запада».
Советские металлурги выплавляют ныне самые лучшие в мире стали. Они давно превзошли англичан, американцев и немцев.
Наша сталь идет на мирные нужды социалистического государства, на великое дело построения коммунистического общества.
В 1949 году на конференции сторонников мира, происходившей в столице Чехословакии — Праге, от имени всего нашего народа златоустовский сталевар депутат Верховного Совета СССР В. М. Амосов заявил:
«Мы, советские люди, не хотим войны!.. Мы не хотим новых человеческих жертв и народных бедствий ради кучки разжиревших на войне англо-американских империалистов и их наймитов. Мы хотим крепкого и устойчивого мира, — так говорят все честные труженики, чьими руками создаются материальные и духовные ценности. Мы этого хотим, за это боремся мы, советские металлурги.
Я горжусь, что работаю среди своих товарищей, советских металлургов сталеваров, прокатчиков, горняков и доменщиков, которые в годы войны выплавили сотни тысяч тонн металла для разгрома врага. Советские металлурги самоотверженно трудятся для того, чтобы завоевать победу, добиться мира во всем мире…
Я призываю металлургов всего мира отказаться плавить металл для войны. Ни одного килограмма металла не должно быть употреблено на строительство орудий насилия и истребления людей. Железо и сталь, если их выплавляет честный человек, любящий свою родину, свободу и независимость, является надежной опорой сторонников мира.
Я, как металлург, хочу сказать: пусть воля и единство сторонников мира будут так же нерушимы и крепки, как прославленная уральская сталь!»
СОВЕТСКИЙ КЛИНОК
Эта легенда — и в то же время быль — родилась в народе в годы Великой Отечественной войны.
…В пламени горна закален булат. Он прост и грозен в своей простоте. Суровый воин восхищен его крепостью и совершенной красотой. Только тот, кто родил это диво, остался хмур: мастерство приносило ему горечь. Часто оно оборачивалось против мастера. Заклятье трудового человека легло на булатное диво.
Для кого и для чего оно?
Старый Швецов, умирая, поведал сыну:
— Я и Петрович познали тайну рождения булата, но, чую, полного счастья не будет тому, кто станет у мастерства. Вещее заклятье лежит на булате. И заклятье это: если клинок попадет в немощные и недостойные руки, то тускнеет и не пылает он синей искрой, будто болезнь или ржа его съедает невидимо. И станет дивным диво только тогда, когда коснутся его могучие, мудрые руки.
Но где тот богатырь русский, для которого можно отдать всё мастерство без остатка, сковать меч-кладенец и навеки снять вещее заклятье?..
Лет сорок назад по Уралу прошла молва: едет на Восток, на синее море-океан знатный русский князь и будет он проездом в Златоусте, окажет большую честь — осмотрит завод. Решили начальники завода поднести ему в дар невиданной работы булатный клинок. Все старики-мастера с немалым трепетом взялись за работу.
Наипревосходнейший мастер Швецов готовил сплав. Словно кудесник, делал он это в большой тайне; никого не допускали к нему. Одному ему открыл секрет булата Аносов и передал его под клятвой браться за мастерство чистыми руками. Тому, кто кровь прольет в роде или хмельному подвержен, не дастся крепость булата в руки. Померкнет булат, сплав выйдет недостойный, не подлинный узорчатый булат.
С разумением мастер приступил к работе. Булат удался на диво. Испытали его с пристрастием, — устоял клинок. Сдавая его чеканщику узоров, старый кержак по обычаю взмахнул им, и все ахнули: с ручьистой стали сыпались и гасли синеватые искры. В один голос определили:
— Булатный клинок? Непревзойденный, аносовский! Молодец Швецов! Вот кудесник!
А старик стоял печален. Кто-кто, а он знал цену сотворенному диву.
Тут чеканщики приступили к делу. Опять-таки непревзойденный мастер гравюры по булату Бояршинов сам взялся за клинок. Тончайшая кружевная гравюра рождалась на его гранях. Из-под руки мастера в синеватой глубине металла проступал узор невиданной красоты. Всё мастерство, которое копилось доброе столетие из поколения в поколение, вложил в свой орнамент гравер. Все, и старый и малый, в Златоусте восхищались росчерком руки доброго кудесника. И опять-таки старый Швецов оставался холоден и угрюм. Многие согрешили: подумали, что зависть гложет старика. Он и глазом не моргнул на эту мирскую суету, только про себя буркнул:
— Еще дале поглядим, как себя булат покажет…
Открыл себя булат в тот день, когда князь на завод пожаловал. Торжество приготовили неописанное.
Ждали выхода князя. И каждый про себя думал: «Счастлив человечина, такой дар примет. Что ж, большому кораблю и великое плавание».
Распахнулись двери, и показался князь…
Вели его под руки. Сухонький, еле ноги переставляет, головка утиная дрожит; кадычок острый, как челнок, ходит.
Усадили его в кресло. Мастер Швецов склонился и протянул ему булатный клинок дивной работы. В ту пору из-за тучки выглянуло солнышко и золотыми лучами брызнуло на клинок. Вспыхнул он, заиграл, заструились по серебристому полю синеватые искорки…
— Дайте, дайте мне это диво! — вскричал князь и протянул сухие, дрожащие руки.
Оружейник поднес клинок…
Сразу отструились и угасли синеватые веселые искорки. Словно замкнулся в себе булат: густой пепельной пеленой подернулся сплав.
Начальник завода склонился над ухом князя и осторожно шепнул:
— Солнышко за тучку зашло, ваше высочество. К погоде изменил тоны булат…
Старый мастер, еле-еле выстояв положенное время, поторопился выбраться к своим.
— Видали? — сокрушенно поглядел он на товарищей. — Вот оно наше мастерство! Трын-трава! Коснулся перст недостойного, и клинок, как песок морской, обсох и рассыпался… Вот оно как обернулось дело!..
Швецов насупился, сгорбился и печально поглядел на свои жилистые руки…
Так и не дожил он до мечты своей. Умирая, сказал внукам:
— Изо всех сил старался Аносов. Как истый подвижник, он искал великую тайну. И добыл ее. А что дало нам наше древнее мастерство? Одну юдоль печали. Часто оно оборачивалось против мастера. Заклятье, слышь-ко, легло на булатное дело. Робили мы казачьи клинки доброго сплава, а что выходило? В девятьсот пятом году теми добрыми клинками рубили казачишки нашего брата, златоустовских ребят… А ты, слышь-ко, не спорь, сам знаю, что и супостатам отчизны снимал башки булат, да не в том дело. Горе-то наше, что жаждет сердце совершенства, а сколь ни клади силы и разумения, не достичь его. Кто, слышь-ко, и когда снимет колдовское заклятье на булатное диво? Мастера мы, а тогда и вовсе станем кудесниками.
За всю свою долгую жизнь старый оружейник сразу столько не говорил…
После смерти сподвижника Аносова прошло много лет. Внуки старинного мастера Швецова давно состарились, сед и слегка сутул стал гравер Бояршинов. Полвека непрерывной работы над орнаментом что-нибудь да значит…
В глубокую осень 1942 года в Златоуст пришла тягостная весть: враг рвется к Волге, совсем близок он от реки-матушки. Только и осталась полоска по бережку, а на ней стоят на смерть русские воины.
При этой вести помрачнел гравер и сказал молодым мастерам:
— Худо будет, коли дорвется немец и напоит коня в Волге. Не счесть тогда бед, не измерить пролитой русской крови, — лют враг! Одно спасение явись богатырь и загороди грудью дорогу супостату!
Предрек он сущую правду…
Старый мастер сказал молодым:
— Вот когда подошло время всю силу мастерства показать. Совершенство добыть. Явился богатырь в русской земле, ведет он полки, и надлежит нам сковать булатный клинок невиданной силы и красоты. В достойной руке и меч пусть будет достойный.
Слово старика покорило златоустовских оружейников.
Собрались на завод старейшие и лучшие мастера по булату, граверы и гранильщики драгоценных уральских самоцветов. С большим искусством они отобрали для сабли самый лучший боевой клинок и вновь предали его огню. В бушующем пламени закалился булат невиданной крепости. Как верность друга, златоустовские оружейники подвергли его всем трудным и лукавым испытаниям. Всё выдержал клинок: рубил металл и оставался без зазубринок, сгибался, как пламя, и сохранял непорушимость. Крепче алмаза, острее пламени оказался он!
После испытаний принесли клинок и положили на стол старейшему граверу украшенного цеха. Старик долго молча сидел над клинком, пораженный глубиной синеватого отлива. В похвалу сказал:
— Так мог сробить только сам Аносов!
Ученики и друзья старого гравера поклонились умельцу:
— Ты лучший из мастеров, — тебе и узорить этот клинок!
Большая честь была оказана старику. Не просто кто спину гнул и упрашивал, а кланялись мастера, клинки с чеканкой которых высоко ценились и составляли гордость Златоуста. Но старик устоял против соблазна. Ответил он уклончиво:
— Каждый хочет такой чести, но тут подумать надо, поискать достойную руку. У кого рука вернее, тому и травить орнамент!
На том и остановились. Много дней старик со своими учениками со всем тщанием полировал грани клинка. Ученики во время работы не отступали от мастера и просили его:
— Ты всех нас учил, и пусть на этом клинке останется роспись твоей руки!
И опять мастер устоял от соблазна. Но сердце его, видать, затосковало. Ходил он по цеху задумчивый и молчаливый; тревога съедала его.
Сейчас среди ночи, взволнованный думами, он встал с постели и подошел к оконцу. Над трехглавой горой Таганаем, как на серебряной подставке, мерцал золотой серп молодого месяца, неверный свет его озарял окрестные шиханы и дрожащей сверкающей дорожкой бежал через заводский пруд. Во мгле притаились мрачные заводские строения — старина. Старик вспомнил былое и бодро сказал:
— Вот коли приспела пора снять вещее заклятье…
Над Златоустом плыла тишайшая лунная ночь — ни звука, ни шороха, а в душе старого гравера не было покоя.
Он долго неподвижно, с грустным лицом стоял перед оконцем. Никто не видел, как в эту безмолвную минуту на седой жесткий ус старика скатилась скупая слеза.
Настала пора приступить к чеканке орнамента. В цех собрались все граверы. Они расселись, а на почетном месте усадили старика. Ждали они его решения. Взглянув поверх очков на своих друзей, он простосердечно сказал:
— Мыслю я так: под Сталинградом совершён поворот в судьбах отчизны. Рука, поразившая супостата, оказалась могучей, верной. В богатырской руке и клинок должен сверкать достойный. Так начертаем мы на грани его великий подвиг, свершённый у Волги. А на другой грани напишем просто, как прост и величав в своей жизни наш советский богатырь.
Мастера одобрили эту думку и стали ждать, когда старик склонится над клинком и начнет свое чудодейство. Но тут дед поднялся и сурово оглядел всех.
— Стар я стал, и рука моя начинает сдавать, — с печалью в глазах сказал он. — Взор мой ныне не столь остер, как в былые годы. Намыслил я просить, — пусть молодой художник Александр Боронников сробит гравюру на этом клинке.
Мастер протянул руку, и товарищи увидели: и впрямь дрожит она. Отчего это приключилось — не разберешь теперь, — от волнения или от старости.
Прилежный ученик гравера художник Александр Боронников сразу засел за работу. Много дней он трудился над гранью клинка. И в синеватой мерцающей глубине его рождалась дивная неповторимая гравюра о том, как русские повергли немцев под несокрушимым Сталинградом.
Рисунок радовал глаз зрелостью и совершенством.
Ученик поднес его на одобрение старому мастеру. Старик гравер долго смотрел на сказочное диво, потом наклонился и поцеловал клинок…
На смену граверам пришли уральские гранильщики. Мастерство у них свое, особое. Чудодейство! Каждый самоцвет таит в себе таинственное свойство; есть камень худой, есть чистый и безоблачный, как светлая радость. Для воина идет особый камень и своя грань. После долгих размышлений гранильщики отобрали лучшие, чистейшей воды драгоценные самоцветы, отысканные в уральских недрах, и отгранили их. Грани были обдуманны и точны. Пламень лала, зеленая морская кипень изумруда и лучистое сверкание аметиста были освобождены из глубины камня старинной екатеринбургской огранкой, которой извечно восхищался мир.
После неустанных трудов клинок завершили. Мастерство было исчерпано, доведено до предела рук смертных. И кто приложил руку, тот наполнился радостью.
Клинок увезли на фронт…
В ту пору пришла осень, листопад. Тонкие березки, как восковые свечки, догорали в своем последнем золотом уборе. Прозрачна стала студеная вода в заводском пруду. Над шиханами пролетали на юг торопливые косяки гусей.
В эти дни на завод пришел раненый боец Иван Гаврилович Чмуров. Вернулся он из-под Днепра-реки и рассказал о видении…
Шел он из-под Киева, а навстречу ему шли могучие полки. И где прошли они, там на косогорах, и на тропах, и в покинутых вражьих окопах, и в сырой траве, и в чертополохе белели вражьи кости.
Впереди полков на кауром коньке ехал конник в простой солдатской шинельке. В крепких зубах его дымилась трубочка, в густых усах блуждала улыбка, а в глазах, как синь булата, шалили искорки.
Иван Гаврилович Чмуров по низинке путь держал, а конник на кауром коньке на степной курган поднялся. И вот взмахнул он рукой, и в облаках сверкнула молния…
Взглянул Иван Гаврилович, простой боец, на курган и ахнул: узнал он этого конника и немеркнущее в его руках пламя златоустовского клинка!