Когда Аджар вышел из юрты Саин хана, он невольно вздохнул с облегчением. Очистительные костры у входа догорали. Стараясь не спешить, Аджар направился к шатру начальника стражи, где оставались его конь и оружие. Жеребца расседлали, накрыли теплой попоной, дали немного овса и воды. Аджар не очень торопился с отъездом — он хотел убедиться в том, что «приказ великого хана» будет исполнен. Отдав чэригу турсуки, чтобы тот наполнил их водой и провизией, сам стал седлать коня, внимательно оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что лагерь ожил. Отовсюду доносились крики ноянов и нукеров, топот выводимых коней, грохот повозок. Приказ об отступлении вступил в силу. Из палатки начальника стражи начали выходить люди. Первым появился Субэдэй в сопровождении «бешеных». Проходя мимо Аджара, Субэдэй взглянул на него, потом что-то сказал одному из своих телохранителей. Тот отделился от группы и вернулся назад. Субэдэй последовал дальше к своей юрте. Молодой ноян, у которого только начали пробиваться усики, положил руку на рукоять своей сабли, ножны которой были украшены рубинами, нагло посмотрел на Аджара и сказал:

— Мой господин, баатур Субэдэй, приказал тебе немедля явиться в его юрту.

— Никто не имеет права приказывать гонцу великого хана, но из уважения к твоему господину я выполню его просьбу.

Ноян, сделав приглашающий жест, повернулся и пошел. Аджар последовал за ним.

Большая белая юрта Субэдэя стояла на самом краю лагеря, почти сливаясь с бескрайними снежными холмами, освещенными косыми лучами заходящего солнца, бросающими глубокие тени. Над отверстием тоно в центре купола юрты крутился серый дымок. Ноян отодвинул шкуру снежного барса, прикрывавшую вход, отступил на шаг, пропуская Аджара, а сам остался снаружи. Напротив входа, склонив седую голову, стоял Субэдэй. На обе вытянутые руки его был наброшен синий платок-ходаг. В ладонях — чаша из березового корня, оправленная чеканным серебром, полная кумыса.

Так встречают самого дорогого гостя. Аджар низко поклонился, потом, вытянув вперед правую руку и поддерживая ее локоть левой — знак дружбы и чистоты намерений, принял чашу и осушил до дна. Крепкий четырехдневный кумыс густым хмелем ударил в голову. Аджар снял полушубок, аккуратно свернул его и положил напротив входа, в той части юрты, деревянная решетка которой была окрашена в синий цвет. Здесь Субэдэй усадил его, как и подобает самым почетным гостям, на низкую широкую лавку, покрытую тигровой шкурой. Просторная юрта полководца, в отличие от юрты Бату, была почти пуста, пахло псиной: в центре, где пылал большой очаг, освещая и обогревая одновременно, сидели два огромных рыжих пса с обрезанными ушами, насторожившись, рыча и скаля зубы. Повинуясь знаку хозяина, они легли, прикрыли мерцавшие зеленоватые глаза и опустили головы на вытянутые лапы. В западной, белой, части юрты находилась постель Субэдэя: на невысокий сундук были сложены шерстяные одеяла и шкуры, в изголовье — седло и небольшая подушка. Каждый из двенадцати решетчатых отсеков-ханов имел свой цвет. У северо-западного, фиолетового, — хана собаки — лежало оружие: несколько сабель, копья, луки, колчаны, полные стрел; в северо-восточном, зеленом, сидел за низким лакированным столиком старый сморщенный китаец — писец-бичэги, в зеленом же, расшитом драконами халате. На столе перед ним стояла баночка с тушью, кисточки для письма и стопка рисовой бумаги.

Усадив гостя, Субэдэй опустился возле него на подушки. Лицо его было непроницаемо и неподвижно.

— Я знаю, храбрый баатур Аджар, что ты очень устал, — негромко сказал он, — за время долгого пути из Каракорума, от императорского дворца самого великого хана Угэдэя, да продлит вечное небо его счастливые дни, что скрыты от посторонних глаз высоким земляным валом…

— О какой усталости может идти речь, когда до беседы со мной снизошел сам великий полководец Субэдэй! Только позволь напомнить тебе, что императорский дворец окружен кирпичной стеной, а земляным валом обнесена вся наша главная ставка — Черный лагерь.

— Да, да, — помаргивая, согласился Субэдэй. — Прости меня, старика, я стал все забывать, все путать, — сокрушенно закончил он. — Но позволь отнять у тебя еще немного твоего драгоценного времени, прежде чем ты снова отправишься в путь, чтобы как можно скорее добраться до берегов Орхона, мне очень нужен твой совет.

— Охотно дам тебе совет, если смогу, доблестный Субэдэй. Только все это больше похоже на допрос, а не на дружескую беседу. Я без оружия, сидит бичэги, который записывает за мной каждое слово.

Субэдэй всплеснул руками:

— Как, этот негодный мальчишка, ноян, позвал тебя прежде, чем ты получил свое оружие?! Я накажу его. Но тебе нечего беспокоиться — ты в гостях у друга. А бичэги — тут ничего не поделаешь, как ни горько, но приходится признаться — старость берет свое: я хорошо помню, что было много лет назад, а вот то, что произошло вчера или даже сегодня, забываю. Чтобы вкусить от плода твоей мудрости, я должен удержать все если не в своей дырявой памяти, то хотя бы на бумаге. Видишь ли, баатур, я хотел бы знать, как ты доложишь великому хану Угэдэю о времени встречи твоего коня и коня Саин хана здесь у креста, которым урусы отмечают перекрестье двух дорог. Это произошло в час тигра, я правильно говорю?

— Нет, доблестный Субэдэй, — как можно спокойнее ответил Аджар, — ты ошибаешься. Это произошло в час зайца.

— А я думаю, что солнце должно было осветить через тоно секцию тигра, когда ты приехал.

— Ты был бы прав, о мудрейший, если бы юрта стояла у нас в Каракоруме и дело было летом. А здесь, на севере, зимой все меняется.

Субэдэй поднял на Аджара внезапно налившийся кровью глаз и прохрипел:

— Э, да ты гораздо опаснее, чем я думал. — И он трижды хлопнул в ладоши.

Вошел молодой ноян.

— За то, что ты привел гонца великого хана ко мне до того, как ему вручили оружие, ты получишь четырнадцать палок, — сурово сказал Субэдэй.

Аджар не смог скрыть улыбку. Хозяин сделал вид, что не заметил этого.

— Не может ли достойный гонец великого хана, да продлится его царство вечно, дать мне еще раз взглянуть на пайдзу?

— Охотно, — ответил Аджар, отстегнул ремешок, продетый через круглое отверстие в пайдзе, и передал ее полководцу.

Субэдэй приблизил золотую пайдзу почти к самому лицу и стал читать вслух выгравированную надпись:

— «Вечною синего неба силою, имя хана Угэдэя да будет свято. Тот, кто не исполнит приказа, должен быть убит». — Тут он недобро взглянул на Аджара, потом единственный зрячий глаз полководца широко раскрылся, и из него медленно выкатилась и потекла по щеке мутная слеза.

Аджара липким холодом пронзило чувство смертельной опасности. Он пристально взглянул на Субэдэя, который не отрываясь продолжал смотреть на изображение кречета. При этом сам он напоминал хищную птицу, вырезанную из желто-зеленого нефрита, левый незрячий глаз был всегда прищурен и слегка моргал. Аджар знал, что перед ним военачальник, не проигравший за свою долгую жизнь ни одного сражения, человек, коварством и умом превзошедший самого Чингисхана.

Наконец, сделав над собой усилие, Субэдэй оторвал взгляд от пайдзы и вернул ее Аджару.

— А теперь, — сказал он нояну, — иди и расставь два круга вооруженной стражи вокруг юрты: первый круг — на два шага от юрты, воин от воина на три шага; второй — на десять. Никого не впускать и не выпускать без моего приказа.

— Даже Саин хана? — спросил ноян, приподняв тонкие брови.

— С каких пор я должен дважды повторять приказ? — вкрадчиво осведомился полководец.

Ноян побледнел, стал пятиться к выходу.

— Убирайся, — приказал Субэдэй писцу.

Тот быстро собрал принадлежности для письма и, непрерывно кланяясь, засеменил вслед за нояном.

Когда они вышли, Субэдэй сказал Аджару:

— Видишь ли, у меня к тебе есть еще несколько вопросов, и ответы на них я надеюсь запомнить и без бичэги.

Аджар молча склонил голову. Субэдэй резко поднял ее за подбородок своей жесткой, шершавой ладонью и уставился в глаза князя.

— Ты хорошо знаешь нашу монгольскую жизнь, ты бывал в Каракоруме, но ты не монгол, ты не гонец великого хана. Ты самозванец! Ты урус или кипчак. Я понял это почти сразу. Ты все-таки выдал себя. Молодой Саин хан и его безмозглая свита ничего не заметили. Но хотя у меня один глаз, меня трудно провести, я хорошо вижу. — И брезгливым жестом он оттолкнул от себя Аджара. — Ты приехал на коне белого священного цвета, ты думал, что так и подобает гонцу великого хана, но ты ошибся! Настоящий гонец никогда бы не выбрал белого коня, пускаясь в такой далекий путь: они привередливы в еде и легко умирают.

— Мой конь пал в бою с урусами. Только поэтому я пересел на захваченного у них белого жеребца, — снизошел до пояснений Аджар.

— А пайдза? — Тут Субэдэй усмехнулся еще более зловеще. — Это действительно пайдза гонца великого хана. Только выдана она была моему внуку Долбану. Я узнал ее по зарубке на крыле кречета. — Он воздел руки к небу и издал стон, больше похожий на рычание. — Пайдзу у моего внука могли отнять только с жизнью! А теперь, если не хочешь, чтобы с тебя живого содрали кожу, раздробили все кости, рассекли грудь и вырвали сердце, отвечай на мои вопросы, отвечай быстро и правдиво!

— Хорошо. Я буду говорить правду: приказ об отступлении отдан, а смерти я не боюсь.

— Кто ты? Почему не похож на уруса?

— Я князь Андрей. Моя мать половчанка.

— Как умер мой внук?

— Как подобает храброму и мужественному воину. Он погиб в бою.

— Кто убил его?

— Я, — помедлив, ответил князь.

— Где его останки? — надтреснутым голосом спросил Субэдэй, и стало видно, что он действительно стар.

— Я сам похоронил его под каменным курганом вместе с оружием и конем, как велит обычай монголов, — печально сказал Андрей.

— Благодарю тебя, вечное небо, хотя бы за это, — пробормотал полководец и низко опустил голову.

— Я убил его на своей, на русской земле, на которую вы принесли войну и смерть. Мне не жаль твоего внука, хоть это и был смелый и красивый человек, но ведь не мы пришли к вам с войной, а вы к нам! — В волнении князь Андрей хотел было встать, но волкодавы зарычали и изготовились к прыжку.

Субэдэй остановил их знаком руки.

— Продолжай, — сказал он.

— Пятнадцать лет назад вы тоже пришли на нашу землю. Это ты командовал войском, когда в сражении неподалеку от Дона был убит мой отец вместе со всей дружиной. Это твои воины закололи мою мать и сестру, истребили почти всех, кто жил на городище. Я сам был ранен, попал в плен и был отправлен в Каракорум, как оружейник. Сначала я ковал оружие, потом меня стали брать в походы как простого чэрига, потом я стал нукером, арбан-у-нояном, а одиннадцать зим тому назад сам Повелитель вселенной сделал меня минган-у-нояном после взятия тибетского города. Но все это время я мечтал только об одном — о возвращении на родную землю, в Новгород. И вот я наконец дома.

— Дома, — недобро усмехнулся Субэдэй. — Дома ты умрешь в мучениях!

— Я готов умереть за свой народ.

— «Народ»… — передразнил старик. — Мы служим не народу, а нашим господам, нашим ханам или князьям. Вот и все.

— Нет, не всё, — сузив свои слегка раскосые глаза, сказал Андрей. — Дело в том, кто у кого господин, — у тебя хан, а у меня Господин Новгород.

— Повелитель вселенной завещал нам идти все дальше на заход солнца, покоряя один народ за другим. Ради этого можно пролить море крови, приносить любые жертвы, отдать саму жизнь. А чего хотите вы, урусы, ваш Господин Новгород?

— Мы хотим жить свободными людьми, и мы готовы умереть за свою свободу.

— Свобода — это сказка для дураков или маленьких детей…

— Нет, — прервал Андрей полководца, — свобода — это великий дар.

— Небо даровало людям только одну свободу — свободу карать непокорных. Свободу зла.

— Бог дал людям не свободу зла, — не сдавался князь, — свободу выбора между добром и злом: творящий добро уподобится Богу, творящий зло будет наказан.

— То, что для одних зло, для других добро, и наоборот. Разве не так?

Андрей хотел что-то возразить, но Субэдэй прервал его, решив оставить за собой последнее слово в этом споре. Он заговорил о другом:

— Ты не удивишься, почему я ничего не спрашиваю о численности и вооружении новгородских войск? Их расположении?

Князь Андрей пожал плечами.

Субэдэй усмехнулся:

— А тебе не кажется странным, что я приказал поставить вокруг юрты двойное кольцо стражи? Ведь тебя мне бояться нечего — рука у меня сильная и удар точен, а ты безоружен. Я бы мог в одно мгновение убить тебя…

— Ты не можешь убить посла великого хана в своей юрте, не выдав моей тайны. Тебя самого казнят, не посчитавшись со всеми твоими заслугами. Разве не так?

— Ты хорошо знаешь наши обычаи, урус, но ты не ответил на мой вопрос, — произнес Субэдэй своим хрипловатым голосом, стараясь говорить как можно тише.

— Хорошо, я отвечу, — решился Андрей. — Слушай внимательно. Мы можем поставить не менее ста тысяч бойцов, и это кроме застав и полков, находящихся на литовской и шведской границах. Это опытные и отважные воины, которым уже приходилось драться с Ливонским орденом и со шведами и литовцами, с чудью и другими северными народами. Ты знаешь, что под властью Новгорода находятся земли, которые по размерам не меньше всей остальной Руси, и сколько они могут выслать против вас войск, ведомо только Богу. Я знаком с вашими приемами боя — вы привыкли наносить удар так, чтобы исключить соединение главных сил врага, а новгородские дружины уже соединены в один кулак.

— Немногие уцелевшие бойцы из отряда разведки рассказывают небылицы о вашем войске, состоящем из небольших летучих отрядов, — согласился Субэдэй, — они внезапно нападали на наш авангард. Но мои люди сообщают, что из множества всадников, проскакавших тогда мимо нашего войска, большинство, видимо, были куклами, а не людьми. — При этих словах Аджар отвернулся, а Субэдэй, сердито сверля его глазами, продолжал: — Этот прием хорошо известен и нам, его применял сам Повелитель вселенной, да будет он счастлив в бездонных глубинах вечного неба. За трусость и дезертирство я распорядился казнить спасшихся бегством. Разведчик еще доносит, что одновременно по нашему авангарду выпускалось не более двух десятков стрел, значит, и в отряде было не больше двадцати человек. Ведь так?

— Тринадцать, — негромко сказал Андрей. — Новгороду нужно было время, и он его получил.

— Я мог бы догадаться сам, — прошептал Субэдэй. — Да, если тысячи новгородцев будут в половину так драться, как эти люди, они перебьют все наше войско.

— Они будут драться лучше!

— И им будут помогать белые ангелы, мечущие огонь, который поджигает даже воду?

— Да, конечно…

— Я так и думал. Нет, мы не можем рисковать и идти на Новгород — у нас впереди еще тысячи переходов для завоевания мира. — Заметив торжествующий блеск в глазах князя Андрея, Субэдэй отвернулся и продолжал, устремив взгляд своего единственного глаза на огонь очага: — Но Саин хан, его братья и свита ослеплены сказочными богатствами твоего города и рвутся вперед. Моих советов они не слушали. Они ненавидят и боятся меня. Со всех сторон подсылают доносчиков и соглядатаев, чтобы узнать мои сокровенные мысли и планы. Поэтому я и распорядился поставить вокруг юрты кольцо охраны. Появление посла эзэн хана Угэдэя помогло нам заставить их согласиться изменить направление похода. Ты прав, твоя смерть поставила бы под удар великие предначертания, поэтому ты целым и невредимым выйдешь из моей юрты, получишь у начальника стражи оружие и коня и сейчас же уедешь. Но не торопись радоваться, смерть очень скоро настигнет тебя. Ты заплатишь своей жизнью за жизнь моего внука и за предательство. — Субэдэй встал и хлопнул в ладоши.

Отодвинув шкуру барса, вошел ноян.

— Пропустить гонца великого хана к начальнику стражи, — распорядился полководец и склонился в низком поклоне.

Андрей поклонился и быстро вышел. Субэдэй опустился на подушки и устало закрыл глаза.

Андрей шел к палатке начальника стражи, а из бездонных, как глаза чародеицы, глубин сознания неожиданно выпала мысль: как могло получиться, что никто, кроме него, не понял ее песни. Озноб тряс Андрея, он вдруг осознал, что индуска пела на половецком языке, но так слиты были в этой тягучей песне слова, что никто этого не заметил. Почувствовав внезапно необыкновенную легкость во всем теле, князь Андрей пристегнул саблю, надел колчан со стрелами, подтянул подпругу у отдохнувшего за день коня и вскочил в седло.

* * *

Андрей в глубокой задумчивости скакал уже не один час в сторону Новгорода, когда внезапно вырвавшийся из-за леса всадник едва не сшиб его коня на лед, и он услышал над собой свист меча.

— Не тронь, Радша! Это свой! — закричал другой верховой, и оторопевший Андрей узнал знакомый голос.

— Это ты, Игнат? — удивился он и, оглянувшись, увидел, что со всех сторон окружен русскими воинами в высоких шлемах.

Между тем к ним подъехал юноша, строгая красота которого была видна даже при лунном свете, и что-то вполголоса проговорил Радше. Потом он наклонился к Андрею и скорбно сказал:

— Я князь Александр и со своей малой дружиной ехал на помощь отряду боярышни Александры Степановны. Но вот этот добрый человек, — указал он на Игната, — был в ее отряде и рассказал мне, что она в плену. Теперь мы скачем к вражьему стану, чтобы дорого заплатить за нее, если не удастся спасти.

— Смотри, — жестко ответил Андрей, — как бы еще дороже тебе не пришлось заплатить за ее жизнь.

— Что ты говоришь? — перегнувшись к нему с седла, спросил князь Александр.

— Боярышня ранена и находится в юрте самого Батыя, — все тем же тоном ответил Андрей.

Князь так резко натянул при этих словах поводья, что громадный конь его встал на дыбы. Александр отрывисто спросил:

— Ты знаешь дорогу туда?

— Еще бы, — недобро усмехнулся Андрей, — я сам там побывал. Да только у хана целая орда, а у тебя малая дружина.

— Неважно, — ощерился Радша, — хоть бы и тысяча на одного. Веди же, не теряй время.

Молчаливые всадники двинулись вслед за Андреем, бок о бок с которым скакал Александр.

— Вече не дало мне права повести войска на таурмен, — с горестью сказал он, — но своей дружине я сам хозяин. Вот на пути встретил Трефилыча с сыном Мишей. Они сообщили мне страшную весть. Но ты снова дал мне надежду.

Андрей, привыкший ничему не удивляться, промолчал и лишь пришпорил своего еще сохранившего силы коня. Несмотря на глухую темень, он гнал коня все быстрее. «Чуден и странен мир, — думал он. — В самом сердце ставки врага нашлась женщина, чародеица, которой так же ненавистно рабство, как было и мне. Но чем помочь боярышне Александре, как спасти?»

* * *

Наутро Бату и Субэдэй с холма, на котором возвышался каменник — придорожный крест, наблюдали за войском. Под ржание коней, рев верблюдов, бой боевых барабанов — накаров, хриплые звуки длинных труб, резкие команды ноянов огромный лагерь свертывался и готовился к походу. Ветер раздувал угли догорающих костров.

— Говорят, славный мой полководец, на старости лет ты вздумал учиться чему-то, кроме войны, и даже задержал для этого гонца великого хана? — невзначай спросил Бату.

— Да продлятся твои дни, о проницательнейший и осведомленнейший из властителей, — ответил старый воин, почтительно приложив правую руку к груди, — мне, простому рубаке, хотелось хоть как-то соответствовать блеску твоего победоносного двора.

Бату посмотрел на склоненную седую голову и задумчиво сказал:

— Что-то не попадался мне этот гонец в Каракоруме при дворе моего дяди великого хана Угэдэя…

— Да, — подтвердил Субэдэй, — он редко бывает при дворе. Зато я не раз встречался с ним в бою. Но говорят, о великий, у тебя тоже были гости — прекрасная уруска?

Бату невольно поежился.

— Строптивая девчонка. Она чуть не убила себя, но моя новая шаманка взялась ее спасти. У этой уруски синие глаза — цвета победы… Они меня пугают. В них такая ненависть. Ее трудно будет усмирить…

— Предоставь это мне.

Ни Бату, ни Субэдэй, увлеченные разговором и зрелищем свертывающегося лагеря, ни их телохранители не заметили, как небольшие снежные сугробы в лесу зашевелились и стали медленно приближаться к холму, окружая его. Люди в маскировочных белых накидках двигались короткими перебежками и опять застывали. Игнату Трефилычу, который показывал дорогу, первому удалось подобраться к кресту и спрятаться за ним. Воины внизу с нетерпением ждали его знака. Но тут произошло неожиданное: два гигантских волкодава Субэдэя, с которыми он не расставался, почуяли что-то недоброе и стали остервенело лаять. Охрана Бату натянула луки. Субэдэй отпустил собак, и они бросились к кресту: но просвистели две стрелы, и раненые псы с визгом покатились по снегу. Это стрелял Миша, спасая своего отца, но было поздно — Трефилыча заметили, и множество стрел пронзили его. Игнат хотел что-то сказать, но не смог. Его ясные голубые глаза закрылись, голова поникла, изо рта потекла кровь, и он упал у каменного основания креста. Только стрелы дрожали на нем, как иглы ежа.

— Не шевелитесь, — прокричал вдруг снизу зычный голос по-монгольски. — Мы держим вас всех на прицеле. Вы окружены.

Тут воины дружины Александра встали с земли, звеня кольчугами и размахивая мечами. Лучники урусов стояли неподвижно, целясь в охранников на вершине холма, в самого Бату и в Субэдэя. Александр вышел вперед и снял шлем.

— Я новгородский князь Александр, — сказал он. — Я понимаю, что наши силы не равны. Но прежде чем уничтожить нас, вы сами погибнете.

Урусский толмач перевел его слова.

— Чего же вы хотите? — перевел он и вопрос Бату.

— Освободите пленницу, которую вы захватили, и отпустите ее с нами — это дочь новгородского посадника Михалкова.

— Я хочу посмотреть на тебя, князь, — сказал Бату, смело раздвинул телохранителей и вышел вперед. — Ты молод и хорош собой — я понимаю, почему тебе приглянулась эта уруска. Я верну ее, только не знаю — живой или мертвой.

Саин хан подал знак, и один из телохранителей бросился бежать к юрте Батыя. Воины Александра не сводили с него глаз.

А Бату между тем продолжал свою речь:

— Ты знаешь, князь, что я отдал распоряжение войску поворотить назад? Вы избежали участи других городов урусов, но вы готовьте большую дань, если не хотите, чтобы я вернулся. Ты сам будешь привозить ее. Передай это своим новгородцам!

— Не знаю, что будет потом, но если ты сейчас не исполнишь моей просьбы, ты заплатишь за это своей жизнью!

И толмач перевел его слова.

В это время из юрты вышел ноян, неся на руках безжизненное тело Александры. Тяжело ступая, приблизился он к краю холма. Александр подошел к нояну и осторожно взял у него боярышню. Тургауты готовы уже были спустить тетивы своих луков, но Субэдэй остановил их высоко поднятой камчой. Слабое дыхание вырвалось из груди Александры. Не обращая больше ни на что внимания, князь понес ее к лесу, где их ждали кони. Русские воины окружили князя полукругом и, выставив вперед мечи, прикрываясь щитами, тоже стали пятиться к лесу.

Свист и улюлюканье понеслись им вслед. Последним отходил Миша, продолжая держать на прицеле самого Бату. Потом неожиданно он бросился на землю и ползком добрался до ближайшего дерева. И как раз вовремя — десяток стрел послали им вслед монголы в бессильной злобе.

Князь тяжело шагал по снегу, не выпуская Александру из рук. Он шел прямо через лес к оврагу, где за деревьями были спрятаны кони. Завернув боярышню в шубу, он положил ее в сани. Миша погнал упряжку в Новгород. Александр и его малая дружина ехали следом, выслав вперед гонцов.

А тем временем разъяренный Субэдэй послал во все стороны отряды чэригов, отобрав их из своего личного тумена, чтобы хоть под конец преподать новгородцам урок послушания и оставить по себе память!