Из песни слова не выкинешь.

Как это случалось в ушедшем веке не раз, желание советской власти обладать химическим арсеналом началось с попыток использования знаний и опыта Запада. Причем и после Первой, и после Второй мировых войн это мог быть опыт главным образом поверженной Германии. С той лишь разницей, что после Первой мировой войны Германия участвовала в советском химическом вооружении по доброй воле и с выгодой для себя, а после Второй — как проигравшая сторона.

Была, однако, немалая информационная военно-химическая добыча. И не только германская.

 

2.1. Советские разведчики за работой

Вовлеченность советской разведки в обслуживание ВХК имеет давнюю историю. И ее достижения в добыче тайн чужого химического и биологического оружия были не менее впечатляющими, чем в краже секретов в области оружия ядерного.

Еще 22 марта 1922 г. IX отдел Арткома ставил ряд вопросов, связанных с информационным обеспечением газового дела в республике с помощью добычи необходимой зарубежной информации [63]. Эти предложения были перечислены в письме от 8 апреля 1922 г., в котором начальник артиллерии Красной армии Ю. М. Шейдеман ставил перед Главнокомандующим вооруженными силами Республики первые задачи по подготовке РККА к наступательной химической войне. Одна из них звучала так: «Обратить внимание Разведывательного отдела Штаба РККА на необходимость усиленного собирания сведений по вопросам боевого применения химических средств в иностранных армиях» [63]. Вскоре он обратился с письмом непосредственно в Разведупр. Вопросы были конкретные: «заводской способ изготовления» иприта и дифенилхлорарсина, проверка сведений о создании в США ОВ в 70 раз более токсичного, чем применялись в Первую мировую войну, «конструкция немецких газовых мин и минометов»… Демарш тот не прошел незамеченным, и 1 июля 1922 г. Ю. М. Шейдеман получил от заместителя начальника Разведупра Я. К. Берзина (1889–1938) позитивный ответ («Разведывательное управление Штаба РККА… считает вполне возможным осуществление всех высказанных пожеланий, поскольку они затрагивают Разведуправление») [690].

Потом на заседании «Междуведомственного совещания по химическим средствам борьбы» 22 мая 1923 г. был обсужден доклад представителя Разведупра о состоянии военно-химического дела [440]. Как оказалось, в зарубежных странах особенно сильно развивается промышленность красителей — серьезный источник боевых химических веществ (БХВ). В порядке будущего взаимодействия было решено подготовить для Разведупра РККА программу разведывательного поиска, с тем чтобы работа в интересах военно-химической службы обрела регулярный характер. Следующий доклад Разведупра Межсовхим заслушал 1 декабря 1923 г. — обсуждалась проблема новых ОВ [684]. И уже 15 марта 1924 г. проф. Е. И. Шпитальский представил в Межсовхим реакцию на информацию Разведупра. Было решено «выработать записку указаний, чем должен руководствоваться Разведупр при доставлении литературы Межсовхиму» [685].

Из старого документа:

«Председателю РВС СССР тов. Фрунзе

…От тов. Уншлихта мы получили директиву усилить разведку в области военной техники и промышленности. На месте я убедился, что условия для быстрого развития этой работы благоприятны (Германия, Франция, Италия, Соединенные Штаты), но этот вид разведки стоит дороже других, ибо подкупить сведущего инженера или купить модель и чертежи за гроши невозможно…

Начразведупра Берзин, 6 июля 1925 г.» [690].

На ниве военно-химической разведки особенно активны были сотрудники посольства СССР в одной из немногих тогда дружественных стран — Германии. В частности, одной из задач 1925 г. была добыча данных о немецкой новинке — ВАПах для распыления ОВ с самолетов. Этим был занят военный атташе СССР в Германии Я. М. Фишман, и вскоре за заслуги он был поощрен постом начальника созданного в СССР органа управления военно-химическим делом — ВОХИМУ. После того, как Я. М. Фишман занял этот пост, уже в январе 1926 г. разведке было дано задание «доставить чертежи и описание германских осколочно-химических снарядов, применявшихся германской артиллерией в 1916–1918 гг. как на восточном, так и на западном фронтах империалистической войны» [690]. Речь шла о так называемых боеприпасах «синего» и «желтого креста», то есть боеприпасах с наполнением дифенилхлорарсином и обычным ипритом.

А уже через несколько лет в связи с задачами грядущей первой пятилетки и планами военных — химиков и разведчиков — на заданный вопрос начальник НТК ВОХИМУ П. Г. Сергеев формулировал куда как более приземленные нужды. Вот в чем остро нуждался НТК в 1929 г. и о чем запрашивал Разведупр: «…15) рецепты смесей ОВ, оставленных на мирное время, то есть для снаряжения в мобзапас, и какие на военное; 16) какие способы изолирования ОВ от металла корпуса снаряда в настоящее время находят себе применение и для каких ОВ… 18) какой иприт применяется для снаряжения в мобзапас, то есть по какому способу он изготовлен, каким техническим условиям должен удовлетворять… 21) какие существуют технические условия на ОВ и на снаряжение (снарядов, аэробомб и других приборов)… 23) инструкции на хранение и перевозку ОВ и артхимснарядов; 24) дробится ли адамсит и каковы методы его дробления…» [688] Как видим, не были ясны очень прозаические вещи, и на них, быть может, могли бы ответить опытные химики дореволюционной закваски, если бы с ними не начали расставаться в рамках широко развернутой борьбы с «вредителями» [394].

И в следующем году задания были столь же незамысловатыми. Во всяком случае, в 1930 г. директор ИХО РККА запрашивал у разведчиков такие данные: «…4) Рецепты герметичных замазок для резьбы химических снарядов… 6) Меры по стабилизации иприта в артхимснарядах… 18) Способы защиты самолетов и летчиков от забрызгивания… ОВ… 26) Чертежи и описания различных наземных заражающих приборов (возимых и носимых); 27) Чертежи и описания различных распылителей… 32) Способы образования добавочного давления в приборах…» [689]

Впрочем, были у советских военных химиков и более серьезные интересы: «система вооружения химавиабомбами в США, Англии, Франции, Италии; список ОВ, принятых в 1928–1929 гг. на вооружение иностранных армий; взгляды иностранных армий на способы боевого применения синильной кислоты и достигнутые результаты по утяжелению паров синильной кислоты; положение вопроса о боевом применении веществ, выделяющих окись углерода, синильную кислоту и мышьяковистый водород; люизит — заводской метод получения и способы хранения; алкалоиды (номенклатура) — предполагаемые способы боевого применения; методика ведения испытаний на людях раздражающих и общетоксичных ОВ… состав… ядовито-дымных смесей; фабричное производство… ядовито-дымных смесей».

И в 1931 г. ВОХИМУ РККА было заинтересовано в получении детальной информации. Осенью 1931 г., например, в число заданий, переданных технической разведке IV (Разведывательного) управления Штаба РККА, входили следующие: «разрешение проблемы жидкого и твердого иприта… проблема зимнего иприта… основные технологические способы производства наиболее важных ОВ: иприта, арсинов, синильной кислоты… конструкции и боевые данные… существующих автоцистерн для заражения… применение ОВ для целей тумано-дымообразования в ядовито-дымных шашках, использование новых ОВ и ОВ нарывного действия для этих целей в шашках… чертежи и описание химических снарядов дистанционного действия… данные о направлении работ с осколочно-химическими снарядами и методы их снаряжения…» [692]

В дальнейшем разведывательная работа по химоружию стала постоянной и очень разносторонней. Советские разведцентры за рубежом обзавелись неплохо оплачивавшимися по тем временам квалифицированными кадрами и установили обширные связи. И они добывали все, что требовалось ВОХИМУ-ХИМУ, и даже больше. Настолько, что в 1930 г. ВОХИМУ серьезно критиковала высокая проверяющая комиссия за то, что, с одной стороны, «в химическом отношении наша Красная армия значительно уступает польской армии», а с другой — за явное неиспользование данных разведки («Некоторые весьма важные материалы по военной химии, присылаемые ВОХИМУ Разведывательным управлением Штаба РККА, не только не были использованы ВОХИМУ, но им просто затеряны») [465].

Критика эта имела последствия. Во всяком случае, 30 сентября 1931 г. на совещании у заместителя начальника вооружений НТК различных управлений, в том числе ВОХИМУ, докладывали об использовании разведывательных материалов Штаба РККА [691]. В дальнейшем совещания эти стали ежемесячными, а ВОХИМУ стал отчитываться о прочтении полученных материалов [693].

С точки зрения химической войны советская разведка интересовалась в те годы достижениями всех стран — США и Германии, Франции и Италии, Бельгии и Швеции, Англии и Японии, Румынии и Польши [690]. Тем не менее достижения военной разведки не мешали Я. М. Фишману время от времени жаловаться, что там будто бы «имеет место недооценка возможностей противника в области военно-химического дела» (июнь 1933 г.), а заодно и противопоставлять ей «достижения» чекистов из ИНО ОГПУ [690].

Конечно, задачи менялись в зависимости от смены политических сезонов, однако интерес у разведки был во все стороны — и к Востоку, и к Западу.

Так, в июне 1933 г. совещание при начальнике ВОХИМУ решило дать задание Разведупру Штаба РККА в отношении поиска в восточном направлении, поскольку конфликт на КВЖД к тому времени еще не закончился. Задания по Японии были немалые: «выяснить производственные и сырьевые возможности по мышьяку; сколько, какие и где находятся заводы, вырабатывающие ОВ; достать чертежи и описание химического фугаса; определить назначение химических танков… выяснить организационную структуру частей, применяющих БХМ; выяснить, предполагается ли применение НОВ с воздуха; выяснить организацию химических войск и степень насыщения ими армии» [690]. Задание было исполнено, и вскоре начальник ВОХИМУ докладывал наркому К. Е. Ворошилову первые результаты [696]. По сырью индустрия Японии будто бы была впереди советской: по хлору — мощность 100 тыс. т/год (в СССР — 60 тыс. т), по сере — 100 тыс. т (в СССР — примерно 14 тыс. т), по мышьяку — 4,3 тыс. т (в СССР — 1,2 тыс. т). На вооружении Японии тогда стояли синильная кислота, люизит, а также иприт, которого будто бы было запасено 10 тыс. т (у ОКДВА его на тот момент было 300 т). И на последних маневрах армия Японии, по сообщению Разведупра, будто бы «широко применяла химические средства: ВАПы, артхимснаряды, приборы для заражения местности и газопуска».

В ноябре 1933 г. Разведупр получил от ВОХИМУ задания по ближнему к СССР Западу: «какими химическими войсками… располагает румынская армия… каково химическое вооружение авиации, имеются ли приборы для разбрызгивания ОВ самолетом, каковы эти приборы; какие ОВ состоят на вооружении румынской армии, их мобилизационные запасы, производственные возможности промышленности (количества ОВ и на каких заводах)…» Интерес к химическим делам в румынской армии не ослабевал и позже. Однако уже в феврале 1934 г. у Разведупра запрашивались невыведанные японские секреты, в частности, «какой иприт предполагает применять Япония в зимних условиях», а также «рецептуры… вязкого иприта, имеющегося в Японии» [690].

Нелишне будет подчеркнуть, что отношения между двумя управлениями — химическим и разведывательным — были достаточно двусторонними. ВОХИМУ не только давало задания разведке, но и информировало о результатах работ, выполненных с подачи разведки, что позволяло ей судить об эффективности своей работы. В порядке примера приведем «отчетное» письмо, которое в марте 1932 г. поступило из НТК ВОХИМУ в Разведупр РККА и которое касалось решения довольно экзотичной задачи. В нем писалось буквально следующее: «…на основе ваших указаний 1-й завод уже провел работу по получению бромистых аналогов люизита, которые будут испытаны на токсическое действие в ИХО. Получение индивидуальных соединений продолжается…» [690]

Остается добавить, что руководство армии не только добывало сведения об иностранных военно-химических достижениях, но и регулярно сопоставляло их со своими данными. В частности, такие сравнения были выполнены в 1932-м [694] и 1933 гг. [687]. Естественно, сравнивались достижения РККА с данными по наиболее мощным военным машинам тех лет — США, Германии, Японии, Италии.

Следует иметь в виду, что в поисках информации руководство армии действовало достаточно широко. Во всяком случае, в мае 1935 г. Я. М. Фишман пишет наркому НКВД Г. Г. Ягоде (1891–1938) письмо с приложением списка «лабораторий и лиц, работающих по военно-химическому делу в Германии» [690]. А в ответ ему хотелось получать от научно-технической разведки НКВД (менее квалифицированной по сравнению с Разведупром Штаба РККА, однако очень стремившейся занять свое место под солнцем) новую информацию, которую не удалось получить ни по линии Разведупра, ни в рамках военно-химической «дружбы» 1926–1933 гг. Полезно упомянуть кое-что из того, что интересовало Я. М. Фишмана на второй год после расставания с германскими «друзьями»: с какими ОВ работает лаборатория проф. Флюри, какие рецептуры прорабатывает лаборатория проф. Вирта, какие работы проводит военно-химический полигон…

А по линии Разведупра ХИМУ хотело разузнать в 1935 г. не менее интересные вещи: технологию получения незамерзающего иприта из крекинг-газов (это необходимо было разведать в Германии), методы получения синильной кислоты путем синтеза из элементов в газовой фазе (выяснить в США), метод получения азотистого иприта из триэтаноламина (узнать в Италии и США), оценку карбонилов железа как ОВ (разузнать в Японии и Германии). А еще ХИМУ были позарез необходимы последние данные по добыче мышьяка в Японии, США, Германии, особенно в части, касающейся технологии улавливания мышьяка из отходящих газов. Что до начальника вооружений М. Н. Тухачевского, то он лично внес в задание Разведупру такие непростые задачи, как поиск работ по зажиганию противогазов с помощью ОВ, а также по способам создания очень высоких концентраций ОВ [690]. И особый упор в разведывательном задании 1935 г. был сделан на химическом вооружении авиации: уже весь мир высоко ценил способность этого вида техники перебрасывать ОВ в сторону противника.

Разумеется, химическая война Италии в Эфиопии в 1935–1936 гг. и иные события такого рода не прошли мимо советской разведки.

Не будем останавливаться на этой теме подробнее. Приведем лишь пример из переписки, который характеризует уровень интереса советской разведки к чужим военно-химическим тайнам в канун Великой Отечественной войны.

Из старого документа:

«Начальнику Разведывательного управления

Генерального штаба Красной армии

Для успешного развития и совершенствования химического дела в ВВС КА крайне желательно получение данных о состоянии такового в ВВС Германии, Италии, США, Англии и Японии.

Получение указанных данных необходимо по следующим разделам:

Боевые химические вещества.

Какие ОВ состоят на вооружении, работы в области изыскания новых ОВ… Данные о способах применения синильной кислоты и окиси углерода. Имеются ли вязкие рецептуры СОВ?

Химическое вооружение авиации.

Способы применения авиацией СОВ и НОВ, какое химическое вооружение имеет бомбардировочная, штурмовая и истребительная авиация.

Описание отдельных образцов химических приборов и химических авиабомб и направление их усовершенствования; приборы с добавочным давлением…

…Кроме того, желательно получение переводных статей, освещающих взгляды в зарубежных армиях на применение химических средств авиацией.

Начальник штаба ВВС КА генерал-майор Никишев,

23 ноября 1940 г.».

Необходимо подчеркнуть, что такой хорошо структурированный интерес был связан не только с разгромом кадров советской разведки в 1936–1938 гг. Важнее было то, что неудачная, с точки зрения химоружия, война с Финляндией побудила руководство и Красной армии, и страны более критично отнестись к опыту двадцатилетней подготовки к наступательной химической войне в 1919–1939 гг. Концентрированно это было сформулировано в одном из документов 1940 г.: «Констатировать слабую работу разведывательных органов по добыванию сведений по состоянию средств химического вооружения, особенно по БХВ, в иностранных армиях. Разведывательному управлению Красной армии считать одной из главных своих задач разведку рецептов новых ОВ». Во всяком случае, в ноябре 1940 г. ВВС РККА запрашивали в Разведывательном управлении Генштаба данные о «химических делах» в ВВС широкого круга стран: Германии, Италии, США, Англии и Японии. Разумеется, в первую очередь их интересовали стоящие на вооружении ОВ и химическое вооружение авиации [690].

Нелишне подчеркнуть, что в связи с напряженностью на Востоке страны советских военных химиков очень интересовали достижения армии Японии [695].

Переходя к военным и послевоенным делам, отметим, что дела эти были не так уж плохи. Разумеется, данные о разработке в Германии таких ФОВ, как табун, зарин и зоман, попали в Советский Союз на ранних этапах. С этим, среди прочего, была связана серьезная разведывательная операция по захвату военно-химических заводов Германии [428]. В наши дни судьба германских запасов ФОВ — секрет Полишинеля. Факт перевозки трофейного зарина в емкостях и в СССР, и в США, по существу, уже всеми признан. Известно и то, что на вооружении немецкой армии состояло 9 типов осколочно-химических снарядов и мин, в том числе с зарином.

И впоследствии советская разведка обеспечивала Советскую армию и вообще ВХК новейшей информацией из области химоружия.

Одним из достижений советской разведки в послевоенные годы была добыча зарубежных данных о новых ФОВ типа V-газов. Ей удалось прознать об S-диэтиламиноэтил-O-этилметилфосфонате (веществе VM по классификации V-газов [7]) как ярком примере ОВ новейшего типа на самых ранних этапах, и эта информация оказалась в разработке в ГСНИИ-403 (Москва) [716]. И пока советский народ радовался тому, что 3 ноября 1957 г. в СССР был запущен второй искусственный спутник Земли с собакой Лайкой на борту, именно там, в нынешнем ГСНИИОХТе, в ноябре 1957 г. были начаты работы по аминоалкилтиолофосфонатам. И к 1960 г. там с участием специалистов армии (ВАХЗ им. Ворошилова, а также ЦНИВТИ — Центрального научно исследовательского военно-технического института) было получено и обследовано около 350 кандидатов в новые ФОВ 19 различных типов. Из них 20 веществ оказались особо токсичными, причем одно из этих веществ (S-диэтиламиноэтил-O-изобутилметилфосфонат, ставший советским V-газом) [203, 716] — структурно лишь чуть-чуть отличалось от исходного ОВ, созданного на Западе, а по токсическим свойствам превосходило все известные в военно-химическом подполье ОВ. Завершился этот успех организацией в СССР сначала опытного, а в дальнейшем и масштабного промышленного выпуска советского V-газа. А вот Ленинскую премию [716] получить тогда не удалось — слишком явным был плагиат. Ее выдали много позже — за организацию промышленного выпуска химических боеприпасов на основе советского V-газа, причем совсем иной команде людей [717].

Очередные успехи советской разведки были связаны с добычей на Западе информации о множестве других ОВ, в особенности несмертельного типа. В частности, о «наркотике» LSD (вспомним фильм «Мертвый сезон», воспевший подвиг разведчика К. Т. Молодого (1922–1970) в исполнении Д. Баниониса) и о газе CS. Та информация не пропала даром, а послужила для советского ВХК основанием при организации производств: опытного выпуска LSD — в Вольске-Шиханах, промышленного выпуска CS — в Новочебоксарске и др. местах [44].

Жизнь продолжалась.

 

2.2. Большая германская химия

Союз двух стран-изгоев — СССР и Германии — сложился в начале XX века и просуществовал немало лет. Об этом союзе написано немало. Мы ограничимся лишь военно-химической стороной отношений СССР с Германией, которая была затронута историками меньше остальных и которая прошла несколько этапов.

На первом этапе предполагалось организовать сотрудничество в области химоружия — промышленное, военное и даже, возможно, научное. Правовым основанием для него стало подписание 16 апреля 1922 г. в Рапалло (Италия) договора между РСФСР и Германией о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от претензий, а также о начале торгово-экономических связей. Следствием общего политического договора стало оказание Россией помощи Германии в преодолении запретов, наложенных на нее Версальским договором после поражения в Первой мировой войне. Запреты распространялись на важнейшие для военных области, включая химоружие.

Соответствующая военная договоренность появилась немедленно. Она была государственной тайной высочайшего ранга, и у ее истоков стояли только высшие руководители страны. 11 августа 1922 г. между армией Германии и Красной армией было подписано временное соглашение о сотрудничестве. В соответствии с ним рейхсвер начал создавать на советской территории военные объекты для проведения испытаний вооружения, включая химоружие, а также для обучения личного состава родов войск, которые Германии было запрещено иметь Версальским договором [53, 718]. В 1923 г. были приняты конкретные решения по линии промышленного сотрудничества при производстве ОВ, в том числе о совместной постройке на территории СССР завода по выпуску двух основных ОВ Первой мировой войны — иприта и фосгена [668]. Вскоре начались совместные работы, связанные с испытаниями новых образцов химоружия. А на рубеже 1920–1930-х гг. дошло и до попыток наладить научное сотрудничество в поиске новых типов ОВ. Успешность этих проектов была различной, однако действительно результативным для сторон оказалось лишь военно-химическое сотрудничество, в то время как научное так и умерло, по существу, не начавшись.

Промышленное сотрудничество с Германией в области химоружия развивалось в 1923–1927 гг. [667, 668]. Его вехи таковы.

14 мая 1923 г. был подписан договор между СССР и Германией об организации на ст. Иващенково Самаро-Златоустовской ж. д. (неофициально этот населенный пункт уже именовался г. Троцк, ныне это г. Чапаевск Самарской обл.) на химзаводе бывш. Ушкова производств ОВ — иприта (установка «Т») и фосгена (установка «Н»), а также установок по их снаряжению в артснаряды. Со стороны Германии по поручению рейхсвера технологическую часть принял на себя концерн «У. Штольценберг» (Hugo Stolzenberg) [667]. Во исполнение того решения 30 сентября 1923 г. был подписан учредительный договор о создании на территории СССР смешанного советско-германского акционерного общества (АО) «Берсол». Цель — организация выпуска иприта и фосгена для удовлетворения нужд обеих стран. Предусматривалась и организация выпуска мирной продукции (суперфосфата, серной кислоты, каустика и др.), причем в его тексте на сей счет недвусмысленно указывалось, что такая работа будет вестись только «в целях конспирации» [668]. Учредителями АО выступили: с германской стороны — GEFU (специально созданное «Общество по развитию промышленных предприятий», Gesellschaft zur Fцrderung gewerblicher Unternehmungen), с советской — общество «Метахим» (обе организации — подставные). Общий капитал АО был объявлен в размере 12 млн золотых руб., причем основным вкладом советской стороны стала сдача в концессию на 20 лет химзавода, который был оценен в 5,68 млн руб. До революции он принадлежал Ушкову, а с 1919 г. был национализирован и находился в ведении ВСНХ СССР. В пропагандистской книге 1988 г. в отношении завода было скромно указано, что «в 1923 г. ВСНХ передал его в концессию одному из германских акционерных обществ» [719]. Авторы запамятовали лишь указать и цель передачи, и то, что по договору производительность завода была установлена очень большой: по иприту — 75 тыс. пудов/год, по фосгену — 60 тыс. пудов/год, по снаряжению химснарядов — 500 тыс. шт./год по каждому ОВ [668]. Общество GEFU обязалось обеспечить запуск производств ОВ в короткие сроки — не позднее 1 января 1925 г. А чтобы местным товарищам было ясно, что к чему, в декабре 1923 г. секретный проект получил своеобразное «освящение»: малоизвестную ст. Иващенково посетил высший руководитель СССР — председатель ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР М. И. Калинин [719].

Очень большая скорость работ задавалась не напрасно — взамен Германия получала гарантированное право на тайный импорт из Советского Союза в течение трех лет по себестоимости: иприта — 5,5 тыс. пудов/год, фосгена — 3 тыс. пудов/год. А Советский Союз, в свою очередь, обязался обеспечить возможность беспошлинного ввоза в свою страну технического оборудования из Германии и вывоза в Германию заказанного ею химоружия — иприта, фосгена и химснарядов.

Из переписки небожителей:

«Тов. Троцкому

Копия: тт. Рыкову, Дзержковичу,

Чичерину, Крестинскому

По точно еще не выясненным причинам готовый к отправке пароход с погруженным оборудованием, поставляемым GEFU по договору для химического завода „Берсол“, не выходит из Штеттинского порта.

GEFU 24/V писало, что их очень огорчает задержка парохода, что они принимают все меры к отправке парохода…

По получении этого письма нами приняты все меры к выяснению этих обстоятельств и к устранению препятствий.

С товарищеским приветом,

А. П. Розенгольц, 4 июня 1924 г.» [668]

«Совершенно секретно

только лично Тов. Троцкому

Согласно данному обещанию, препровождаю:

1) справку о работе „Метахима“,

2) докладную записку по работе „Берсоли“,

3) краткое содержание заключенных договоров,

4) записку о других работах комиссии.

А. П. Розенгольц, 29 октября 1924 г.» [668]

Советско-германское сотрудничество в области химоружия носило в 20-х гг. стратегический характер. Поэтому в него было вовлечено лишь высшее руководство: генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин, председатель РВС Л. Д. Троцкий, председатель СНК А. И. Рыков (1881–1938), нарком иностранных дел Г. В. Чичерин (1872–1936), зампредседателя РВС И. С. Уншлихт, начальник ВВС А. П. Розенгольц. И занималось оно заводом ОВ чрезвычайно активно. Более того, для реализации проекта была назначена специальная комиссия политбюро ЦК ВКП(б), которая обладала неограниченными полномочиями. Ее возглавил И. С. Уншлихт — представитель когорты старых большевиков, пользовавшийся доверием И. В. Сталина и занимавший последовательно посты зампредседателя ВЧК-ГПУ, заместителя председателя РВС СССР и зампредседателя ВСНХ СССР.

Немецких денег, по-видимому, не хватало, а средства были нужны и на собственные зарубежные закупки. Во всяком случае, 25 мая 1924 г., в дни работы XIII съезда РКП(б), РВС под председательством Л. Д. Троцкого нашел время для выделения валютных денег на закупки за границей очень нужных армии вещей, «в первую очередь на артиллерию и военно-химические нужды» [87].

Жизнь, однако, распорядилась таким образом, что советско-германское сотрудничество в области выпуска химоружия не закончилось ничем. Известно, что в 1924 г. советская промышленность приняла заказ на изготовление для рейхсвера 400 тыс. артснарядов [718]. В 1926 г. заказ был выполнен, однако этот факт не ускользнул от «заинтересованных» стран. И в том же году английская газета «Манчестер Гардиан» начала серию разоблачений, касавшихся советско-германского сотрудничества. Одно из первых сообщений относилось к поставкам из СССР в Германию артснарядов по линии АО «Метахим». Разразился скандал, закончившийся уходом в отставку правительства Германии. Дело явно шло к тому, что пресса прознает и о подготовке промышленного выпуска тем же АО «Метахим» иприта и фосгена по заказу германской армии-изгоя.

Из безжалостной прессы:

«…Все производственные химические установки в России, изготовляющие отравляющие вещества для обеих стран, созданы при участии и немецких, и русских экспертов. Эта деятельность началась по крайней мере пять лет тому назад и все время прогрессировала. Для того, чтобы совершить ту или иную сделку, офицеры рейхсвера все время путешествовали в Россию и обратно с фальшивыми документами…»

«Манчестер Гардиан», 3 декабря 1926 г.

Не будем придираться к прессе за неточности — в целом она попала в больное место. К тому же «методом проб и ошибок» было выяснено, что концерн «У. Штольценберг» не располагал серьезной технологией производства иприта, причем немецкая сторона знала об этом заранее. А на каком-то этапе это поняли не только специалисты, но и в ОГПУ. Как оказалось, в процессе производства «будут очень большие потери наружу фосгена, который будет отравлять окружающую местность». Да и с ипритом дела обстояли хуже некуда: «Постоянное стекание жидкого „Т“ в почву и скопление его в ней с безусловной возможностью попадания в реку, что небезопасно для окружающего населения, причем для нейтрализации „Т“ не предусмотрено никаких приспособлений» [668]. К тому же весной 1926 г. территория завода была затоплена разлившейся Волгой. В общем, чтобы скрыть тайну запретного сотрудничества с Германией в военных испытаниях химоружия, советская сторона была вынуждена взять курс на разрыв сотрудничества в области его промышленного производства.

12 мая 1926 г. комиссия политбюро ЦК ВКП(б) по спецзаказам решила «ввиду невыполнения немецкой стороной своих обязательств по учредительному договору» о создании завода по выпуску иприта и фосгена в г. Иващенково (Троцке) взять курс на самостоятельное — без помощи немцев — развертывание работ, в частности «приступить к постройке другого завода самостоятельно без немцев» (на самом деле завод уже был создан, и немецкая сторона не знала об этом абсолютно ничего). 30 июня 1926 г. комиссия политбюро еще раз подтвердила линию на разрыв с немцами и продолжение работ по организации индустрии ОВ только своими силами [668]. 25 ноября 1926 г. на сей счет было принято специальное постановление политбюро ЦК ВКП(б). Было решено найти способы отказа от совместных с Германией работ по проекту «Берсол». Ничего трагичного для советских военно-химических планов при этом не могло произойти — к тому времени проф. Е. И. Шпитальский уже решил основные вопросы конструирования промышленных установок по выпуску иприта и фосгена своими силами [370] (газета «Манчестер Гардиан» ошиблась — к созданию производства иприта в Москве немецкие эксперты отношения не имели).

Очередное постановление политбюро ЦК ВКП(б) на эту тему, принятое 13 января 1927 г., установило, что советско-германский договор считается расторгнутым. Остальное было делом техники. Бывший завод Ушкова был изъят из сомнительного АО и возвращен в ВСНХ (председатель — В. В. Куйбышев). Что до полной реорганизации всего производства ОВ, то эта задача стала решаться интенсивнее. Считается, что завод Ушкова был восстановлен в 1927 г. Дальше он продолжил свою военно-химическую жизнь уже по планам своих военных [668].

Из переписки небожителей:

«Постановлением политбюро от 13 января 1927 г. было санкционировано расторжение учредительного договора по „Берсоли“. Осталось выяснить условия расторжения этого договора…

…выходя из „Берсоли“, немцы оставляют нам всю вложенную ими в дело материальную часть в виде заводского оборудования и построек без всяких контрпретензий….

…я предлагаю условия расторжения договора, выдвинутые немецкой стороной, принять, не предъявляя с нашей стороны дополнительных контрпретензий.

Прошу этот вопрос поставить на разрешение ближайшего заседания Политбюро.

С коммунистическим приветом,

И. С. Уншлихт, 4 февраля 1927 г.» [668]

Ирония истории состояла в том, что в 1927 г. пос. Иващенково решением ВЦИК РСФСР был повышен до статуса города с одновременным конституированием его названия — Троцк (неофициально оно существовало по крайней мере с 1921 г.). Хотя сам Л. Д. Троцкий к тому времени уже потерял практически все свои посты, включая должность руководителя «общественной» организации «Доброхим». История улыбнулась и по другому поводу: подставное АО «Металлхим» появилось вновь, на этот раз в 90-х гг., уже в новой России. И оказалось оно столь же лживым и безответственным, что и «Метахим».

Использование немецкого опыта при подготовке к химической войне шло в те годы по всем линиям. В конце 20-х гг., наряду с нормальной работой разведки, начались поездки советских военных и промышленных специалистов в страны — обладательницы наибольших достижений в области химической войны. Конечно, в первую очередь, это была Германия. Однако осуществлялись поездки и в иные страны — США, Францию, Италию и др.

В январе-феврале 1929 г. в Германии побывала группа советских военно-химических специалистов. Цель — «ознакомиться с официальными данными о состоянии военно-химического дела, выяснив попутно ряд специальных вопросов». Первая же беседа с начальником разведки генералом Бломбергом показала, что прятать свои достижения от «друзей» в рейхсвере не расположены. И перечисление мест, которые посетили специалисты, — тому свидетельство: лаборатория проф. Флюри (Flury) в Фармакологическом институте Вюрцбургского университета, институт газового анализа при Берлинской высшей технической школе проф. Вирта, противогазовая лаборатория в Шпандау д-ра Вайна, технологическая лаборатория в химико-технологическом институте в Шарлоттенбурге д-ра Обермиллера, противогазовая школа в Моабите (Берлин), химические работы на полигоне в Куммерсдорфе вблизи Цоссена, фабрика средств защиты АУЭР в Ораниенбурге, фабрика средств химической защиты Дрегера в Любеке, фирма HAG в Киле (производство приборов для заражения местности, химических гранат и т. д.) [667, 675]. Во время бесед с руководством рейхсвера и специалистами члены советской группы получили прямые ответы на многие вопросы. Во всяком случае, проф. Флюри не скрывал своего отношения ко многому (что «особой ценности в будущей войне люизит не представит», что из арсинов наиболее ценен дифенилцианарсин, что адамсит «до сих пор не умеют применять», что пытаться применять окись углерода и мышьяковистый водород в качестве ОВ не имеет смысла, что нового ОВ в Германии нет). Генерал Людвиг не скрывал отрицательного отношения к хранению иприта в мобзапасе, полагая, что хранить надо не иприт, а сырье для его изготовления — тиодигликоль [667, 675].

Подчеркнем, что заимствование чужого опыта происходило параллельно с утратой своего. Во всяком случае, после того, как в промышленности СССР в 1929–1930 гг. был осуществлен «разгром вредителей» [394], впору было начать думать, как компенсировать его последствия. Неудивительно, что не мог не встать вопрос о привлечении «химических умов» из других стран взамен утраченных (выехавших из страны академиков-химиков В. Н. Ипатьева и А. Е. Чичибабина, замученного в химической «шарашке» член-корр. АН СССР Е. И. Шпитальского, сгинувшего профессора А. А. Дзержковича и др.).

Об этом свидетельствует переписка руководителей высших оборонных органов страны — РВС СССР и СТО СССР.

Из переписки небожителей:

«Председателю РЗ СТО

В целях улучшения военно-химических средств борьбы РККА мы нуждаемся в заграничной помощи. Эта помощь в области отравляющих веществ может быть организована путем создания в Москве специальной химической лаборатории с участием крупных немецких специалистов. Принципиальное согласие некоторых видных немецких химиков имеется…

Заместитель наркома НКВМ И. П. Уборевич,

10 августа 1930 г.» [670]

«НКВМ, тов. Уборевичу

Вопрос об организации специальной химической лаборатории НКВМ может решить самостоятельно, предусмотрев для этого средства в смете на 1930–1931 и последующие годы.

Зам. председателя Совета труда и обороны Я. Рудзутак,

21 августа 1930 г.» [670]

На том этапе предполагалось, что в спецлаборатории будут работать три известных специалиста в области химии и токсикологии ОВ: профессора Мейер, Вилланд и Флюри. Однако эта инициатива так и осталась лишь пожеланием, хотя Красная армия и в последующем не прекращала попыток привлечь к своим работам профессоров из Германии [670]. Следующей была идея 1931 г. о применении опыта немецкого военного химика Зихерера, известного в СССР по работе на полигоне в Шиханах, для создания советского вязкого иприта [670]. Предполагалось поручить ему — одному из сотрудников проф. Вирта — создание двух рецептур: для использования в химических боеприпасах (снарядах, бомбах, минах, фугасах) и для выливания из автоцистерн и ВАПов. И эта инициатива закончилась ничем.

Осенью 1931 г. в Германии побывал еще один высокопоставленный руководитель ВОХИМУ. Он получил необходимую информацию о приемлемых для химической войны ОВ (это иприт, этилдихлорарсин, дифосген, пфификус, адамсит, хлорацетофенон — индивидуально и в смесях; а вот синильную кислоту, люизит и окись углерода перспективными там не считали), а также о средствах химического нападения рейхсвера (цистерны для заражения, химические фугасы, ВАПы, газометы, артхимснаряды). Как оказалось, эти средства были испытаны на полигоне в Шиханах и были хорошо известны в Красной армии.

А 1933 г. был знаменателен не только концом военно-химического сотрудничества с Германией. Расставание с немецкими военно-химическими специалистами, чьи уроки, на взгляд Я. М. Фишмана, больше уже не были нужны, сопровождалось попытками пригласить в Советский Союз на постоянную работу создателя и главу школы химической войны Германии (и лауреата Нобелевской премии по химии 1919 г.) профессора Ф. Габера (Fritz Haber, 1868–1934).

Из неизвестного:

«Народному комиссару по военным и морским

делам и председателю РВС СССР

тов. К. Е. Ворошилову

Профессор Габер является крупнейшим научным авторитетом и организатором военно-химического дела в Германии.

Приглашение Габера на работу в СССР считал бы вполне целесообразным.

Полагаю, что в результате его приезда к нам мы могли бы ознакомиться со многими материалами рейхсвера и детально изучить состояние германской химической промышленности.

Считаю целесообразным… вступить с Габером в переговоры, предложив ему кафедру физической и общей химии в Москве, гарантировав крупный оклад, квартиру и все удобства.

Начальник военно-химического управления

и химических войск РККА

Я. М. Фишман, 8 июля 1933 г.» [670]

Хотя разведки Запада полагали, что Ф. Габер преподавал военную химию в Советском Союзе в 1932 г. [34], на самом деле вряд ли попытка пригласить его в страну строившегося социализма могла окончиться успехом. Тем более что за несколько лет до этого страну был вынужден покинуть научный глава российской военно-химической школы академик В. Н. Ипатьев [59], оказавшийся совсем ненужным все тому же Я. М. Фишману. И не только ему.

 

2.3. Боевая дружба с предшественниками Гитлера

На Западе обычно считается, что боевая военно-химическая дружба между СССР и Германией началась в 1928 г. и территориально реализовывалась на Волге в Шиханах [34, 36]. В действительности это не так: процесс сближения и проведения совместных работ начался много раньше, а Шиханам предшествовали Москва и Оренбург. Причем в отличие от промышленного военное сотрудничество в химическом направлении развивалось успешнее, к взаимному удовлетворению сторон. Официальные переговоры между сторонами о военном авиационно-химическом сотрудничестве начались еще в 1925 г.

Из переписки:

«Фишман — Фрунзе (копия — Берзину)

20 марта 1925 г., Берлин.

Совершенно секретно.

1. „Аэрохимические опыты“

…вчера я был принят генералом Хассе, которому и изложил свои сомнения, требуя, чтобы мне была дана возможность встретиться с тем, кто непосредственно работает над конструированием аэробомб и газораспылителей. Хассе вначале отвечал весьма уклончиво и почти отрицательно, ссылаясь на строгий надзор Антанты (работы были запрещены Версальским договором.  — Л. Ф. ) и на усиленное наблюдение за ним пацифистских кругов. Я ответил, что, считая вполне необходимым проявлять максимальную осторожность в наших взаимоотношениях, все же не вижу основания для того, чтобы так уж опасаться нескольких встреч, которые могут произойти у меня с некоторыми из их доверенных лиц. Это тем более важно, что эти лица… знают, для чего предназначаются конструируемые ими аппараты… В конце концов Хассе согласился с моими доводами… я должен буду в течение этих дней встретиться с их специалистами. Большего не удалось добиться… У меня нет уверенности… что меня действительно сведут с кем надо и покажут, что надо. Все это дело чрезвычайно затягивается. Мне еще не ясно, боятся ли они открыть свои секреты или же просто не хотят показать своей технической неподготовленности…

С коммунистическим приветом, Я. Фишман» [667].

«Фишман — Фрунзе (копия — Берзину)

3 апреля 1925 г., Берлин. Совершенно секретно.

…Идея, первоначально положенная в основу аэрохимических опытов (лаборатория и теория в Германии — опыты в большом масштабе у нас), начинает распространяться на другие роды оружия…

Вообще производит впечатление, что руководящая группа рейхсвера несколько тверже взяла курс на нас. Пока это только впечатление, которое я постараюсь в ближайшее время проверить…

С коммунистическим приветом, Я. Фишман» [667].

21 августа 1926 г. в Москве было подписано соглашение о начале германо-советских «газовых опытов». Концепция была проста: лабораторные и теоретические работы осуществлять в Германии, а крупномасштабные военно-химические испытания, подлежавшие запрещению и международному контролю, — в Московской обл., в районе пос. Подосинки. Формально идея соглашения возникла будто бы во время беседы военных министров В. фон Бломберга и К. Е. Ворошилова, однако на самом деле решение приняло политбюро ЦК ВКП(б). Фактически соглашение по поручению властей подписали военные атташе: бывший военный атташе СССР в Германии Я. М. Фишман и действующий уполномоченный рейхсвера Германии в СССР фон дер Лит-Томсен [667, 669]. В действительности имелся в виду военно-химический полигон в Кузьминках, который существовал уже восемь лет. А Подосинки были небольшим поселком близ полигона, который находился между двумя железнодорожными станциями — Люберцы и Ухтомская. Его название возникло, скорее всего, в силу извечной привычки наших военных использовать в переписке не те населенные пункты, где происходили реальные события. Фактически в районе Подосинки-Ухтомская находился лишь небольшой аэродром, незадолго до этих событий переданный ВОХИМУ для обслуживания работ на полигоне в Кузьминках. А вот в Подосинках находились три дачи, выделенные для жилья немецких «гостей» («друзей»). Руководство операцией принял на себя Я. М. Фишман, а ее обеспечение вне ВОХИМУ осуществляло IV управление Штаба РККА (нынешнее ГРУ) [5].

Испытания 1926 г. были осуществлены в октябре-декабре. Было совершено 43 полета по маршруту Подосинки — Кузьминки — Подосинки, в процессе которых выполнены выливания на полигон жидкости, имитировавшей свойства иприта, с различных высот (немецкого иприта тогда в СССР еще не было, а о существовании советского с «друзьями» не поделились). Опыты доказали, что жидкость, выливаемая с высот вплоть до 1000 м, доходит до земли без больших потерь, причем ею покрывается большая площадь (например, 300 кг жидкости, вылитой с высоты 400 м, покрывают площадь примерно 100–120 тыс. м) [669]. Те результаты были столь серьезны, что И. С. Уншлихт описал их в направленном в порядке новогоднего приветствия 31 декабря письме И. В. Сталину: «Опыты доказали полную возможность широкого применения авиацией отравляющих веществ. По утверждению наших специалистов, на основании этих опытов можно считать установленным, что применение иприта авиацией против живых целей, для заражения местности и населенных пунктов технически возможно и имеет большую ценность. С весны 1927 г. предстоит выполнить 2-ю фазу испытаний — провести разбрызгивание с разных высот иприта, который предполагается приготовить в феврале по методу немцев у нас» [669].

Результаты совместных опытов были переданы ВОХИМУ, однако это не помогло — немецкий ВАП не был пригоден для подвешивания на советский самолет Р-1. И уже 26 ноября 1926 г. авиационная комиссия Химкома была вынуждена заседать «По вопросу о проекте прибора для разбрызгивания жидких ОВ с самолета». Было решено уже к 10 декабря изготовить рабочие чертежи устройства для его установки на самолете Р-1. Дальнейшие опыты предполагали вести в будущем году с применением настоящего иприта, «приготовленного на маленькой фабрике, выстроенной на полигоне» в Кузьминках [672]. Поскольку опыты должны были обрести большие масштабы «с учетом не только техники, но и тактики… необходима гораздо большая площадь, так как должны будут работать одновременно 5–6 больших самолетов, покрывая ипритом большие пространства». Так возникла идея уйти на Лужский артиллерийский полигон, а в докладе Я. М. Фишмана, направленном в адрес И. С. Уншлихта, предполагалась — в случае успеха опытов 1927 г. — «организация совместного с гостями большого постоянного аэрохимического полигона где-нибудь… где есть большое свободное пространство» [5]. Дальше шло по плану. Немецкая установка для производства иприта по методу Мейера действительно была завезена на полигон в Кузьминках и смонтирована (производительность 350–400 кг в день). С использованием также завезенного из Германии сырья — тиодигликоля — в июле 1927 г. под руководством немецких специалистов было приготовлено несколько тонн высококачественного иприта [5, 672]. История эта имела продолжение. Установка так понравилась, что по представлению Я. М. Фишмана нарком обороны велел ее выкупить. Затем после длительных проволочек установка оказалась на заводе № 1 (Москва), специалисты которого в 1930 г. уже сами произвели 6 т иприта из импортированного тиодигликоля. После этого состоялись переговоры о возможности постройки в СССР силами немцев целого завод по выпуску иприта Мейера. Впрочем, безуспешно — деньги те, по существу, были потрачены зря [672].

Однако совместный советско-немецкий испытательный сезон 1927 г., который необходимо было провести в рамках первого соглашения, фактически состоялся не в Луге, а на авиационном полигоне в Оренбурге [673]. Сезон 1928 г. на специально созданном военно-химическом полигоне в Шиханах (Саратовская обл.) был осуществлен в рамках нового (второго) соглашения. После этого военно-химическое сотрудничество проходило уже в рамках третьего — на этот раз пятилетнего — проекта «Томка», тоже на полигоне в Шиханах. Целью опытов 1927–1933 гг. стало совместное испытание созданных в Германии средств и методов боевого применения ОВ с использованием авиации, а также артиллерии и других наземных средств, в том числе химфугасов и специальных газометов.

Опыты 1927 г. были выполнены к югу от Оренбурга, где в 9 км от города имелся военный авиационный полигон. Поселили немецких военных (условное обозначение — «гости») в самом Оренбурге, и каждый день они ездили на военный аэродром, с которого и совершались полеты на полигон. Поскольку в 1927 г. руководство СССР готовилось изобразить фигуру формального присоединения страны к Женевскому протоколу 1925 г. о запрещении химоружия [55, 686], было придумано прикрытие — изобразить дело так, будто немецкая команда прибыла в Оренбург для работы с «общественной организацией» ОСОАВИАХИМ при решении вопросов борьбы с вредителями сельского хозяйства [673].

Для проведения опытов из Кузьминок были переброшены три немецких самолета, еще один самолет «Хейнкель» прибыл прямо из Германии. Немецкие специалисты подготовили за зиму 1926–1927 гг. несколько новинок. Среди авиационных были новый тип ВАПа для заражения ипритом больших пространств, а также дистанционная химавиабомба большого калибра. Что до сухопутных новинок, то они включали носимый прибор для заражения местности СОВ и химические фугасы [673]. Как докладывал в РВС довольный Я. М. Фишман, он оговорил у немецкой стороны право на получение «по одному или несколько образцов» испытываемого химвооружения. Немцы были так заинтересованы в совместных работах, что доставили на полигон в Кузьминках даже полевую установку для производства иприта на весь полевой сезон. Так что опыты 1927 г. на Оренбургском авиаполигоне были выполнены на высококачественном немецком иприте [673]. А причина в том, что, по мысли Я. М. Фишмана, немцам «незачем знать, что у нас уже есть большие количества иприта». И не знали.

В сезон 1928 г. опыты с немцами были выполнены уже на специально выделенном полигоне в районе поселка Шиханы с первоначальной площадью 85 км22. Этот полигон на несколько лет стал местом советско-немецких опытов. Тогда же он начал использоваться и для советских испытаний химоружия [163]. Опыты 1928 г. включали новинки, например, цистерну на автомобиле на 1000 кг ОВ для заражения местности СОВ (позволяла заражать участок длиной 2700 м при ширине 2–30 м). Были испытаны также два носимых прибора для заражения — емкостью 8 и 10 л, что позволяло заразить площадь 800–900 м2. Приборы эти были интересны набором распылителей. Были испытаны и очередные модели ВАПов для поливки ОВ с воздуха, и дистанционные авиахимбомбы. Особенный интерес советских военных химиков привлек химический фугас емкостью по ОВ 5 л, подрывающийся в воздухе. При высоте подрыва до 20 м этот фугас позволял заражать площадь до 450 м2, а осколки при этом разлетались до 75 м [674].

Отчитываясь перед наркомом К. Е. Ворошиловым о выполненных работах, Я. М. Фишман сообщил, что наступающий сезон «должен быть последним годом нашей совместной военно-химической работы. В 1928/29 г. мы получим от них последние еще важные для нас данные технического характера» [674]. Жизнь распорядилась, однако, иначе: с немцами был заключен новый (уже пятилетний) договор. А все потому, что в августе 1928 г. совместные работы в Шиханах проинспектировал сам министр В. фон Бломберг. И масштабы военно-химических достижений ему так понравились, что вопрос финансирования работ на полигоне на несколько лет вперед был решен. Кстати, специально для гостя из Германии были продемонстрированы три опыта: заражение лесного участка из носимых приборов, заражение местности из цистерны под давлением, бомбометание с высоты около 1000 м. Многое в этих методах химического нападения было для гостей из рейхсвера в новинку. Разумеется, секретные работы и тайные визиты не могли остаться в тайне от населения, хотя бы потому, что множество жителей Нижне-Волжского края участвовало в спешном строительстве. Во всяком случае, уже в начале 1929 г. в Москву стали поступать доносы о том, что информация о проводящихся работах «на полигоне при участии германцев получила в Н.-В. крае распространение, особенно в Вольском округе, благодаря чему могут получиться большие неприятности внешнеполитического порядка» [163].

Сезон 1930 г. продолжался с 17 июля 1930 г. до 15 января 1931 г. Начался он так поздно потому, что ВОХИМУ хотело закончить на полигоне собственные опыты. Совместные испытания были начаты в середине августа. Экспедиция «гостей» состояла примерно из 30 человек и включала ряд групп: артиллерийскую, авиационную, по приборам заражения, биологическую [677].

Было выполнено около 30 опытов, большая часть которых относилась к артиллерийским стрельбам, авиационному бомбометанию и подрыву химических фугасов. А по окончании испытаний уже в Москве 19 января состоялась итоговая конференция, в которой участвовали пять «гостей» (руководителей опытов), а также ответственные работники ВОХИМУ [677]. Среди принципиальных опытов укажем изучение важного для страны — обладательницы Сибири — так называемого «зимнего иприта», в качестве которого был использован обычный иприт с добавлением 32 % хлорбензола. Он давал даже при −15–20 °C «больший токсический эффект» в сравнении с летним ипритом. Кстати, в этой форме иприт был использован немцами еще в мировую войну, однако смысл идеи советские военные химики не поняли, хотя и вскрыли трофейные немецкие снаряды с ипритом еще в 1923 г.

В сезон 1930–1931 гг. был окончательно решен вопрос о конструкции химических фугасов, которые немецкая сторона считала удобным оружием для заражения местности при отступлении, в том числе пехотой. Для фугаса емкостью 5 л достигалась площадь заражения ипритом 100–150 м2. Вопросы хранения фугасов также считались решенными (речь идет о высококачественном немецком иприте в корпусах из немецкого железа) [677].

Были проведены также стрельбы из гаубицы калибра 105 мм различными типами снарядов в снаряжении жидким ипритом. Те опыты, однако, не дали окончательного ответа на вопрос о размере заряда взрывчатки, и их было решено продолжить в следующем сезоне.

При изучении средств авиационно-химического нападения состоялись две группы опытов — с бомбами и с ВАПами. Авиабомбы ударного действия были испытаны с различными разрывными зарядами и с различными объемами иприта. Советских участников особенно впечатлило устройство, «при помощи которого дистанционный взрыватель можно устанавливать в воздухе во время полета». Эти опыты закончены не были и перекочевали на следующий сезон. Образцы ВАПов, которые «гости» привезли с собой, были модернизированы в процессе испытаний «главным образом из-за неравномерности и медленности выливания» иприта. Получилось устройство, которое стало напоминать ВАП-3, созданный к тому времени советской стороной втайне от «друзей». К следующему сезону немцы обещали привезти устройство еще «более совершенной конструкции», а советская сторона уже поставила на вооружение свой ВАП-4 (изготовитель — завод «Вулкан», Ленинград). Это случилось втайне от немцев прямо во время совместных испытаний — в декабре 1930 г. [677].

Среди других укажем совместные испытания крупповской автоцистерны для заражения местности. При скорости 15–20 км/час достигалась ширина заражения 22–25 м. Испытания было решено продолжить.

По каждому опыту немецкая сторона составляла отчет, один экземпляр которого передавался советской. Ей же достались все образцы немецкого военно-химического имущества: химические снаряды, химавиабомбы, ВАПы, ручные приборы для наземного заражения местности, семь автоцистерн для заражения, универсальная разливочная установка для иприта и даже прибор для установки дистанционного взрывателя авиабомб во время полета на самолете [677].

Нелишне указать, что в сезон 1930–1931 состоялось также и совместное советско-немецкое испытание иприта на живых людях. Советская сторона предоставила немецким химикам семь «объектов», на кожу которых наносились капли иприта.

Сезон 1931 г. в Шиханах был столь же успешен. «Гости» в количестве 17 человек работали с июня по начало ноября [678]. Направления были те же, что и раньше: авиация, наземные приборы, артиллерия, химия, токсикология…

Для авиаиспытаний немцы привезли три новых образца ВАПов. Один из них, емкостью 170 л, особенно понравился советским военным химикам. Он позволял с высоты 30–40 м заражать полосу шириной 70–75 м и длиной 66 м, в том числе вязким ипритом. Забрызгивания самолета при этом не наблюдалось. Новая дистанционная бомба (емкость ОВ — 80 л), предназначавшаяся для сброса вплоть до высоты 4000 м, имела дистанционную трубку с часовым механизмом, и она «работала безотказно». При разрыве на высоте 100 м достигалась площадь заражения 1500–2600 м2, в зависимости от скорости ветра [678].

В процессе артхимстрельб в подобранном для этих целей овраге были испытаны снаряды различных типов. Принимающей стороне понравилась методика применения «гостями» снарядов с дифосгеном, а также снарядов с вышибным дном. Дистанционные снаряды, как выяснилось, еще требуют доработки. Что касается выбора калибра, то «гости» обнаружили свое предпочтение к более крупным, «дающим большую полезную нагрузку» [678].

В тот год были закончены испытания автоцистерны для заражения местности, причем была испытана привезенная «гостями» система распылителей, позволявшая давать крупные капли и большие плотности заражения [678]. Те распылители были закуплены и вместе с чертежами установки переданы на завод «Промет» (Ленинград) для использования при создании советской БХМ-1. Сама машина БХМ-1 была принята РВС на вооружение 27 февраля 1932 г. [90].

Были закончены также испытания химического фугаса, образцы которого отличались от предыдущих лишь деталями [678]. Испытания были выполнены, среди прочего, с вязким ипритом. Площадь заражения — примерно 300 м2. Свой фугас ХФ-1 советская сторона поставила на вооружение уже 27 февраля 1932 г. [90].

«Гости» привезли несколько образцов вязкого иприта, причем некоторые оказались особенно «эффективными» — во всяком случае, красноармеец, который вымазал руку так называемым канифолевым ипритом после его нахождения на местности в течение 20 дней, получил вполне типичное ипритное поражение [678]. В общем, в отчете справедливо указывалось:

«1. Работа с гостями в 1931 г. принесла нам несомненную пользу. Полное использование достижений гостей может значительно содействовать усовершенствованию наших средств химической борьбы.

2. Дальнейшая работа с гостями в 1932 году, безусловно, еще целесообразна».

Из мыслей «друга» Германии:

«…если подойти с точки зрения действительности минимальных концентраций иприта… я уверен, что при увеличении экспозиции… малая концентрация будет действовать… что экспозиция на 50 минут дает действие. Следовательно, здесь необходимо произвести перерасчет. Здесь делается реальное отравление Берлина с какой-нибудь сотней тонн, для которых нужно только 100 самолетов, и проблема делается с точки зрения военной вполне разрешимой.

Я. М. Фишман, 3 июня 1931 г.» [539].

Поначалу планы на сезон 1932 г. в Шиханах были вполне позитивными [679]. В феврале немецкая сторона передала план работ, который включал технические опыты и тактические испытания. В перечень стодневных технических опытов были включены: проверка уровня опасности участков, ранее зараженных твердым ипритом, опыты с образцами германского твердого и вязкого иприта, артиллерийские испытания с использованием различных ОВ (включая твердые, вязкие и жидкие иприты) и различных конструкций химических снарядов, опыты с новыми типами воздушных средств химического нападения и разнообразными рецептурами ОВ, а также серия опытов по заражению местности большой и малой БХМ и химическими фугасами.

Впрочем, в 1932–1933 гг., наряду с желанием продолжать совместные советско-германские военно-химические работы, у ВОХИМУ наличествовали и иные чувства. Недоверие «друзей» друг к другу было в те годы постоянным. Во всяком случае, во внутренних документах РККА все время подчеркивалось, что совместные работы с Германией должны предусматривать «возможность отказа от дальнейших опытов тогда, когда мы сочтем это необходимым».

Несходство целей проявилось в том, что германская сторона связала свои планы 1932 г. условием «участия в денежных расходах командования Красной армии». Серьезность этого условия подкреплялась предупреждением, что при его невыполнении гости будут вынуждены «значительно сократить срок пребывания немецкого личного состава». У советской стороны на сей счет были свои соображения. Здесь полагали, что германская армия скрывает от своих «друзей» новые ОВ, к тому же пытается экономить там, где не ожидалось. В ходе дальнейшего обмена аргументами в ответ на обвинение в сокрытии от советской стороны новых типов ОВ было указано, что «в Германии натолкнулись на… громадные научно-технические затруднения и небольшие перспективы по изобретению новых веществ, вследствие чего центр тяжести переносится на развитие имеющихся ОВ, стремясь к увеличению их действия до максимума, находя новые способы применения их, усовершенствуя в то же время все то, что уже имеется». В общем, армия Германии взяла тайм-аут на год [679] — к вящему удовольствию Я. М. Фишмана, который весь 1932 г. посвятил, по существу, первым широкомасштабным испытаниям в Шиханах всего и вся и во все сезоны [163, 164].

На сезон 1933 г. в Шиханах тоже планировалось немало. Во всяком случае, 9 октября 1932 г. начальник ВОХИМУ жаловался в Разведупр РККА, «что до настоящего времени по линии военно-химического дела имеет место далеко не полное ознакомление нас „друзьями“ с их действительными достижениями» [679]. Стоит перечислить то, что интересовало Я. М. Фишмана тогда: «1. Новое кожно-нарывное ОВ, превосходящее по боевому эффекту обычный иприт. 2. Рецептуры вязкого иприта для фугасов, артхимснарядов, авиахимбомб, выливных авиационных приборов и боевых химических машин… 8. Артхимснаряды с вышибным дном. 9. Выливные авиационные приборы, работающие под давлением в результате химической реакции».

Во время последовавших вскоре переговоров с представителями Германии Я. М. Фишман потребовал представления уже двух новых ОВ — более сильного, чем иприт, кожно-нарывного ОВ и более сильного ОВ раздражающего действия. Более того, он потребовал «организации в Германии солидной лаборатории по синтезу новых ОВ с привлечением виднейших специалистов (чтобы найти новые ОВ, нужно их искать) и допущение наших специалистов для работы в этой лаборатории» [679]. Работать в таком ключе военные химики Германии готовы, скорее всего, не были, однако они постарались найти решение, чтобы все-таки провести совместные опыты 1933 г., но в рамках своих планов.

Осталось указать, что и почему не интересовало Я. М. Фишмана. Его не интересовали совместные тактические испытания («мы это можем сделать и без них»). А еще после успешных собственных опытов 1932 г. [163, 164] его уже мало интересовали партнеры, решавшие свои вопросы, но не вопросы, которые интересовали его, Я. М. Фишмана. И 17 мая 1933 г. в письме М. Н. Тухачевскому Я. М. Фишман докладывал однозначно: «Считаю нецелесообразным допуск „друзей“ на центральный химический полигон, где они сильно мешают нашей работе и ведут разведку» [679]. Отметим, что к этому вряд ли имели отношение события 10 мая 1933 г. в Германии, когда фашисты устроили костры из книг «неарийского духа» в Берлинском университете (хотя потом оно и окажется важным для историков), равно как не имел отношения приход к власти А. Гитлера (1889–1945), случившийся в январе 1933 г. Просто то была логика самодовольного советского военачальника, который исходил из своих внутренних эгоистичных мотиваций.

Для разрыва была разыграна интрига. Поскольку М. Н. Тухачевский за неделю до того демарша наложил на письме начальника Разведупра Я. К. Берзина иную резолюцию, чем ожидалось («в 1933 г. опыты в Томке продолжить») [679], три богатыря — участники военного сотрудничества с Германией (руководители танкового, химического и авиационного управлений РККА) — поступили по-своему. Они получили от наркома К. Е. Ворошилова совсем иное — «директиву к постепенному и безболезненному свертыванию предприятий „друзей“» (то есть к ликвидации объектов в Липецке, Казани и Шиханах) [679]. Потом собрали 31 мая совещание с Я. К. Берзиным, на котором нашли аргументы, как не выполнять уже достигнутую с приезжавшим лично в Москву начальником вооружений рейхсвера генералом Бокельбергом (тогда его даже свозили в Бобрики, чтобы продемонстрировать панораму стройки химкомбината — так и не состоявшегося в будущем флагмана химической войны, завода № 100 в Сталиногорске) договоренность о проведении совместных опытов с 15 августа по 1 ноября 1933 г. А дальше был сформулирован предлог, вполне изящный: «Учитывая данное „друзьям“ разрешение… заявить, что вообще химический полигон в Томке с лета 1933 г. закрывается и все работы на нем, в том числе работы РККА, прекращаются, так как правительственные органы, обследовавшие месторасположение его, нашли весьма опасным наличие в Томке полигона для окружающего населения и предложили НКВМ перенести полигон в другое место. Вследствие чего совместные работы до 1934 г. невозможны» [679].

Расстались с заклятыми друзьями без скандалов. Немцы увезли с собой из Шихан немного: так и не понадобившееся орудие (планировался отстрел новых химических снарядов) и легковой автомобиль. А оставили они много: автопарк (три грузовых и шесть легковых автомобилей, а также тягач), механическую мастерскую, оборудование электростанции и водокачки, а также стационарную станцию полигонного типа для налива ОВ и походную снаряжательную мастерскую [679].

В целом фактический отказ от военно-химического сотрудничества с Германией состоялся в естественный, с точки зрения политики, срок — в 1933 г. Если рассматривать проблему в исторической перспективе, то, строго говоря, каждая сторона получила все, что хотела. Красная армия получила от Германии необходимые предметы военно-химического снаряжения (в частности, вязкий иприт, ВАП, ХФ, АРС, ряд типов химических боеприпасов, дистанционный взрыватель для авиабомб, ранцевый прибор заражения и т. д.) и сэкономила на этом много времени и сил. А еще советские военные химики имели собственные достижения (специализированные химические танки, возможность применения синильной кислоты с самолетов и т. д.), которых не было у других армий.

А вот рейхсверу советские земли для опытов уже стали без надобности. Стоит в связи с этим вспомнить, что в 1929 г. руководитель авиахимических опытов Германии на полигоне в Шиханах Фалькер обещал обязательно привезти на испытания дистанционный взрыватель для авиабомб, поскольку «все равно им негде больше испытывать». После прихода к власти в Германии руководителя национал-социалистической рабочей партии обстановка позволяла работать уже с любыми типами оружия, причем без какого-либо международного контроля.

 

2.4. Попытка военной дружбы с Муссолини

Дальше начались небезуспешные попытки поменять друзей — вместо будущих германских нацистов на уже существующих итальянских фашистов. Справедливости ради, впрочем, следует иметь в виду, что дружба советского ВХК с фашистской Италией длилась недолго — всего-то три года.

Первая экспедиция военных химиков в Италию состоялась в период между 19 марта и 15 апреля 1932 г. [680]. Паре высокопоставленных работников ВОХИМУ в рамках общей попытки отыскать в Европе возможности для сотрудничества в военной области удалось побывать в Италии. Они посетили ориентированные на войну химические предприятия, однако к большему (исследовательским объектам промышленности ОВ, равно как и к любым военно-химическим объектам) их пока не подпустили. Однако высший военно-химический руководитель Италии генерал Мальтезе все-таки нашел время для беседы с советскими гостями.

Во время посещения в 1932 г. завода в Чезанно-Модерно (это станция Севезо в 30 км от Милана) визитеры ознакомились с производством хлора и шашек ЯД на основе хлорацетофенона (а вот производства дифенилхлорарсина и адамсита им не показали). При посещении завода в Ченчио (в горах в 30 км от г. Савона) удалось осмотреть производство хлора. Несколько больше удалось увидеть на заводе в горах в Бусси (это станция Попули в 50 км от г. Пескара). Там визитеры ознакомились с совсем еще новыми производствами иприта и фосгена, увидели цеха неначатого производства дифенилхлорарсина, а также осмотрели производства хлора и пятихлористой сурьмы. А на химическом заводе в Неаполе «Целлюлоза-хлор-сода» они осмотрели производства хлора, фосгена и дифосгена.

После визита 1932 г. советские визитеры сделали вывод, что «вопросы военно-химического дела в Италии занимают основательное место в ряду средств вооружения армии» [680]. Увидели они и то, что вопросы эти решаются на широком фронте: в научно-исследовательской работе, в технологической области и в области разработки средств химического нападения и защиты.

Прошло не так много времени, как тот и иные подобные визиты получили более благоприятное продолжение. 2 сентября 1933 г. по инициативе главы фашистской Италии Б. Муссолини (1883–1945) в Риме был подписан советско-итальянский договор о ненападении и взаимном нейтралитете. И вскоре началось развитие контактов двух стран и особенно армий по разным линиям.

Неудивительно, что с начала 1934 г. между армиями СССР и Италии шла оживленная переписка насчет обмена визитами военно-химических миссий. Разумеется, сопровождавшаяся «консультациями с инстанцией».

Из переписки небожителей:

«Политбюро ЦК ВКП (б)

тов. Сталину

Итальянское командование вело с нашим военным атташе т. Тау предварительные переговоры по двум вопросам: об обмене опытом в области военной химии (взаимные поездки военных специалистов) и о стажерах…

У итальянцев есть несомненно интересные для нас вещи и учреждения (гипериприт… воздушно-химические средства, химический институт и полигон и т. д.). Но широко откровенничать с ними мы, конечно, не можем, да и не стоит: другое дело американцы, но это вопрос дальнейшего. Думаю поэтому, что, выразив наше принципиальное согласие на обмен группами, надо поручить т. Тау уточнить в переговорах с итальянцами объем и содержание их и наших показов. Мы могли бы показать им химические курсы в Москве, Сталиногорский комбинат, учение на химполигоне и кое-что из нашего имущества… Пойдут на это итальянцы — хорошо, нет — особой беды не будет…

Прошу утвердить эти предложения.

Ворошилов, 14 февраля 1934 г.» [681]

«Политбюро ЦК ВКП (б)

тов. Сталину

Постановлением ПБ от 19.II.34 г. было решено обменяться с Италией группами специалистов по военной химии.

В результате переговоров 15 июня к нам прибыли начальник военно-химической службы итальянский армейский генерал Риккетти и начальник военно-химического института проф. Форнаини в сопровождении двух офицеров.

Уже первые беседы с итальянцами (которых мы приняли очень любезно) показали, что у них есть новинки, посмотреть которые крайне интересно. Названные нами заводы ОВ и противогазов… и прочее итальянцы обещали показать подробнее.

Для ответной поездки в начале июля намечаю группу в таком составе…

Прошу утвердить состав этой группы и установить срок ее отправки в начале июля.

Ворошилов, 26 июня 1934 г.» [681]

Прибывшую делегацию из Италии возглавил начальник военно-химической службы генерал Риккетти (с 5 июня по 3 июля 1934 г.) [681]. Ответный визит в Италию возглавил Я. М. Фишман (с 10 июля по 4 августа) [682].

Взаимные военно-химические показы были на редкость откровенными.

Итальянцы посетили заводы химоружия (в Сталиногорске и в Угрешье (Москва)), военно-химическую академию им. Ворошилова. Их даже ознакомили с технологией производства иприта, хотя из-за занятости до выезда в Чапаевск на завод № 102 дело не дошло — ограничились показом чертежей в Москве (и слава Богу — после ударной вахты по апрельско-майскому выпуску иприта цех № 4 в Чапаевске был, по существу, в руинах). Кроме того, по просьбе итальянцев была организована их поездка на Кавказ, где они в окрестностях Баку познакомились с выращиванием каучуконосов коксагыза и таусагыза — других источников каучука у Италии тогда не имелось. С моделями советского химоружия и тактикой его применения гости были познакомлены в Москве на полигоне в Кузьминках. В конце визита их принял заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский [681].

Делегация Я. М. Фишмана также повидала немало, причем ее принял лично глава фашистской революции Италии. И во время этой встречи Я. М. Фишман и Б. Муссолини беседовали о деталях содержания визита по-итальянски. Советская делегация смогла наблюдать много больше, чем два года назад, — химическое заражение местности на полигоне в Чивитта-Веккия (70 км от Рима), выливание ОВ с самолетов на аэродроме Мантечелио возле Рима, большие тактические учения в Аббруцции (где ознакомилась с химическими действиями авиации). Помимо того, делегация побывала в Специи, где ознакомилась с химическими средствами морского флота, а также осмотрела завод химоружия в Бусси, где изучила технологии производства фосгена, иприта и дифенилхлорарсина [682].

По окончании визита группы Я. М. Фишмана в Италию руководители обеих военно-химических служб сформулировали проект предложений по дальнейшему сотрудничеству в военно-химической области. Он содержал немало серьезных идей, в частности обмен большими партиями технических иприта (по 350 кг) и дифенилхлорарсина (по 100 кг), а также передачу из Советского Союза в Италию 100 кг технического адамсита. Кроме того, было намечено обменяться списками основных научно-исследовательских работ сторон по военно-химическому делу, технологиями выпуска отдельных ОВ, материалами по понижению температуры замерзания иприта и т. д. (всего 19 пунктов).

Из переписки небожителей:

«В Политбюро ЦК ВКП (б)

тов. Кагановичу

В результате пребывания у нас итальянской химической миссии генерала Риккетти и поездки нашей миссии т. Фишмана в Италию намечены 19 предложений по дальнейшему сотрудничеству с военно-химической службой Италии. Они составлены на паритетных началах и для нас приемлемы.

Эти 19 предложений вступают в силу после утверждения обоими правительствами. Тов. Фишман получил сообщение директора химической службы итальянской армии генерала Риккетти, что эти 19 предложений итальянским военным министерством утверждены…

Прошу утвердить прилагаемый проект и ассигновать…

Я. Б. Гамарник, 3 октября 1934 г.» [682]

Впрочем, идеи, изложенные в письме Я. Б. Гамарника (1894–1937), ожидала печальная судьба. Если генерал Риккетти достаточно быстро согласовал предложения сторон с руководством военного министерства Италии, то у Я. М. Фишмана дело с ратификацией не заладилось. К тому же должны были пройти не только обмен образцами военно-химического имущества, но и закупка за золотые рубли в Италии тех образцов, которыми Советский Союз не хотел обмениваться по соображениям секретности.

В общем, дальнейшая «дружба» с Италией у советских военных химиков на этом закончилась — потом было гораздо удобнее дистанцироваться от страны, совершившей нападение на Абиссинию. А военно-химическая компонента была в итало-абиссинской войне 1935–1936 гг. немалой. В 1935 г. Италия была исключена из Лиги Наций, так что дружить с ней стало политически накладно, а до исключения Советского Союза из той же организации было еще далеко.

Впрочем, все это никак не мешало Красной армии продолжать активную военно-химическую разведку в Италии. Во всяком случае, на 1935 г. Разведупр РККА получил по линии военной химии следующие заказы (составленные в ХИМУ и утвержденные М. Н. Тухачевским): выяснить, какие ОВ производятся в Ченджио на заводе АКНА, установить опытные производства ОВ, планируемые на полупромышленных установках, строящихся у озера Вико в 150 км от Рима, разведать состав нового раздражающего ОВ, проходящего под шифром «Т» (его разработчик — военно-химический институт в Риме), и т. д.

Естественный конец той «дружбе» настал 22 июня 1941 г.

 

2.5. Другие страны

Обратимся, далее, к некоторым другим странам.

Дипломатические отношения с США Советский Союз установил позже Италии — лишь 16 ноября 1933 г. И уже в январе-марте 1934 г. начальник ВОХИМУ Я. М. Фишман несколько раз «заботил» наркома К. Е. Ворошилова идеей о таком специфическом направлении сотрудничества с новыми друзьями, как строительство на Дальнем Востоке силами США хлорного завода, имея в виду, что «в случае благоприятных условий можно поставить вопрос о постройке ими в ДВК заводов ОВ…» [93, 671]. О том же он писал К. Е. Ворошилову и насчет дружбы с Францией. Попытались дружить и с Китаем [671]. Впрочем особых успехов на этих направлениях достигнуто не было. Были у советских военных и иные химико-дипломатические контакты в 30-х гг.

В послевоенные годы «химическая дружба» в основном распространялась на друзей и братьев по социалистическому лагерю. Соответственно, ее оттенки изменялись по мере изменений самого лагеря.

Так, пока советские руководители находились в дружбе с властями КНР, глубина военно-химических взаимоотношений и других военных отношений была впечатляющей. В соответствии с постановлением СМ СССР от 16 июля 1957 г. в Москве состоялся широкий обмен мнениями с военной делегацией КНР по проекту перспективного плана развития науки и техники КНР. Ясно, что имелись в виду военная наука и военная техника: ядерное, ракетное, химическое оружие. И пока советскому народу активно показывали дружбу во всемирном масштабе (так, на открывшийся в конце июля 1957 г. в Москве Всемирный фестиваль молодежи и студентов приехало 34 тысячи человек из 131 страны мира), шло пока что последовательное укрепление советско-китайской дружбы. Во всяком случае, в отношении ее военно-химической составляющей было издано постановление ЦК КПСС от 30 июня 1958 г., которым устанавливался объем информации, передаваемой китайской стороне во время консультаций между СССР и КНР по военно-химическим вопросам. Консультации состоялись в июле 1958 г., и их содержательную сторону определяли от имени Советской армии химические войска и лично генерал И. Ф. Чухнов. А вот Госхимкомитету была отведена роль ассистента. Один из вопросов консультаций касался обеспечения выпуска в КНР современного химоружия не только первого, но и второго поколений [676]. Формулировалось это так: «отработка технологических схем и режимов по производству важнейших ОВ (иприт, азотистый иприт, зарин, зоман, синильная кислота и др.)». Можно поражаться, но обсуждалось также и много других вопросов индустрии химоружия. Кстати, тогда же в КНР была передана и большая партия иприта, произведенного в Дзержинске специально для китайских друзей. Надо думать, впоследствии ленинский ЦК КПСС сильно пожалел о тех своих щедрых жестах.

Следует подчеркнуть, что дело не исчерпывалось лишь нуждами КНР — технологические секреты производства синильной кислоты были переданы тогда не только в КНР, но также в Чехословакию, Польшу, Венгрию и Румынию, поскольку с Румынией в то время еще сохранялись отношения дружбы [676].

Впрочем, и в более поздние годы, даже во времена резкого охлаждения отношений, КНР получала из Советского Союза сырье для производств ОВ. Во всяком случае, постановлением СМ СССР от 20 апреля 1967 г. (А. Н. Косыгин) Минвнешторгу СССР было разрешено поставить в КНР сырье, которое могло быть использовано для получения синильной кислоты, — цианистый натрий и цианистый калий [676]. Разумеется, советские граждане ничего этого не знали — им более известно было событие 8 мая 1967 г., когда у стены Кремля в Москве на могиле Неизвестного солдата был зажжен Вечный огонь.

Как видим, в советской военно-химической службе «дипломаты» водились и до Великой Отечественной войны, и после нее. Однако «расцвет» этого вида искусства настал у военных химиков в 90-х гг. в современной России, уже на ниве игры в покер по линии химического разоружения.

* * *

В целом, советская разведка почерпнула на Западе немало полезных знаний и опыта в отношении различных типов ОВ и практики их использования в целях ведения наступательных боевых действий. А армия довоенной Германии охотно поделилась с Красной армией своими военно-химическими достижениями. Что касается использования опыта Германии в создании советской индустрии химической войны, то вряд ли его можно назвать удачным. Обе послевоенные попытки акцептирования такого опыта — и добровольная после Первой мировой войны, и принудительная после Второй — прошли в немалой степени без толку: не в коня корм.