…Углубленный в свои воспоминания, капитан Ромашков сидел в номере Приморской гостиницы, в мягком кресле, и перелистывал объемистый альбом. Вот он десятиклассник, в коричневой рубашке с молнией, а вот курсант пограничного училища, в новенькой, с иголочки форме. Вот он стоит около собачьей упряжки с шестом в руках, в мохнатых оленьих унтах, в полушубке, а кругом белые тяжелые снега, за высокими сугробами видна лишь крыша заставы, а над трубой чуть заметно вьется дымок.

Сегодня, вручив медаль «За отличие в охране государственных границ СССР», пожимая руку, генерал спросил:

— Где бы вам теперь хотелось послужить, капитан Ромашков?

— Где прикажут, товарищ генерал! — Михаил пожал плечами и улыбнулся.

— Тоже верно. А как себя чувствуете после Курил?

— Курилы хоть и не курорт, но на здоровье пока не жалуюсь.

— Вижу, — рассмеялся генерал. Садитесь. А есть люди, вот такие молодые, здоровые, но жалуются, длинные рапорты пишут… Ветер надоел, камни, вода, снег, дождь… Как будто готовятся не границу охранять, а лежать на печке. Мы понимаем, что трудно, поэтому и стараемся выяснить, где человеку хочется послужить. А по-моему, где трудней, там и почетней. Вы женаты?

— Никак нет.

— Двадцать пять уже стукнуло?

— Так точно.

— Отвечайте проще. Вот когда на заставу приеду, там козыряйте. Сегодня и у вас праздник и у меня. Приятнее награду давать, чем наказывать. Пора подумать о женитьбе, пора, да и детишек надо… Вот вспоминаю, собираешься границу проверять, а сын за штанину. Кричит, да так настойчиво — бери с собой и точка. Разве плохо?

— Не плохо. Но пока еще…

— Что? Девушку не присмотрели? Не верю! — Генерал улыбнулся, тряхнул нависшими бровями и погрозил пальцем.

— Девушка есть, — смущенно согласился Ромашков.

— Так в чем же дело?

— Мало еще знаем друг друга. Переписывались, а встречались редко. Она учится. Мне тоже хотелось бы поучиться, если разрешит командование.

— Я думал об этом. В академию хотите?

— Да. Но нужно основательно подготовиться. Кое-что уже позабыл.

— Ничего. Сейчас у вас уже есть опыт, так что старайтесь лучше организовать работу со своими заместителями. Вот и найдете время почитать учебники, вспомнить забытое. Решено послать вас к теплому морю, там и солнышко, и воздух другой, и девушки в пестреньких сарафанчиках… Только смотрите, голову не потеряйте, а то и студентку свою забудете.

Михаил вспомнил, что у него сегодня два свидания — одно с Наташей. О чем говорить? Как держать себя? Переписывались три года, а виделись два раза и то накоротке. Последние ее письма были какие-то рассудочные. Дважды она собиралась приехать к нему в летние каникулы, и вот приехала только теперь.

Другое свидание было назначено с другом юности. Подходя сегодня в управлении округа к дверям отдела кадров, Михаил столкнулся со старшим лейтенантом и от удивления застыл на месте. Высокий офицер с бледным продолговатым лицом, в потертом кителе, рассеянно взглянув, козырнул и хотел посторониться. Но Михаил, взмахнув руками, загородил ему дорогу.

— Петька! — обрадованно крикнул он, обхватив плечи старшего лейтенанта.

— Неужели ты? Молчун! — словно не веря своим глазам, с дрожью в голосе заговорил Петр.

— Я, Петя, я! Никакой ошибки. А ты чертушка! Ну какая, брат, встреча! — во всю силу обнимая товарища, выкрикивал Ромашков.

— Ты, медведь, полегче, кости сломаешь, — закряхтел Петр. — У тебя и руки-то, как железные.

— От радости! От больших чувств, друг мой!

— Вот уж не думал, что станешь военным, да еще пограничником, — когда улеглось возбуждение от неожиданной встречи, сказал Петр. — Гляди-ка! Капитан, и медаль успел получить.

— Завидуешь?

— Ну, что ты! Рад за тебя. Был дома, заходил к вам на квартиру, но никого не застал. Мама твоя в деревне гостила.

— Да все уже там изменилось. Маша теперь агрономом в колхозе работает, замужем. Мать внука нянчит, души в нем не чает. Ну, а ты как? Рассказывай!

— Да, что говорить! Биография пока еще очень коротенькая. После училища служил заместителем начальника заставы, — скупо и нехотя говорил Пыжиков.

— Сейчас-то откуда? — допытывался Михаил, чувствуя, что дружок его многое недоговаривает.

— Был на учебном пункте и тоже замом. Так случилось, что решил демобилизоваться, а мне вдруг взяли да и отказали.

— Вот как! — удивился Ромашков.

— Да, именно так.

— Ты, я вижу, чем-то недоволен.

— Всем. Понял, что все это не по мне.

— Да-а-а, — протянул Михаил. — У тебя, брат, какая-то сумятица в голове.

— Никакой сумятицы. Все логично и естественно, — сказал Петр, но, вспомнив последнее письмо друга, вспыхнул и замолчал. Потом, подумав, добавил: — У меня одно желание — уйти из армии.

— Ну, а дальше?

— Буду учиться. В институт поступлю. Мне ведь только двадцать три года, и я хочу быть ученым, а не…

— Что же получается? Окончил военное училище и впустую? Ты, Петр, коммунист?

— Комсомолец. А ты?

— Уже два года в партии.

— Хорошо, что мы встретились. Ты свободен вечером? — спросил Петр.

— Найду время. Приходи в гостиницу, обо всем потолкуем.

— Приду непременно.

Михаил дал свой адрес, и они расстались.

В гостинице вечером он поджидал своего друга.

…Петр, придерживаясь за гладкие перила, медленно поднимался по лестнице. На втором этаже он остановился и перевел дух. Пыжиков хотел этой встречи и в то же время боялся ее. Знал, что разговор для него будет нелегким. Зажатый под мышкой сверток с бутылкой вина, казалось, давил на сердце и заставлял его учащенно биться. Зачем вино-то купил? Затуманить мозги и облегчить трудное объяснение? Биография-то короткая, а жизнь-то шла зигзагами да с ущербинами. В Суворовском училище проказничал, грубил воспитателям, придерживался глупого принципа «свободного» товарищества. Один раз с шоферами водки напился, за что был строго наказан. Вот так и дожился, что решил уйти из армии.

Все, о чем думал Петр, поднимаясь по лестнице, он рассказал Михаилу. И много услышал от него жестоких слов. Ромашков ругал его откровенно и беспощадно.

…В небольшой комнате на пустой бутылке и стаканах то вспыхивал, то угасал последний луч солнца. Горячий разговор друзей начинал остывать. Петр, слушая Ромашкова, почти беспрерывно курил.

Михаил подошел к окну и открыл его настежь.

— Ты поменьше кури! — отойдя от окна, попросил Ромашков.

— От твоих слов не только закуришь, горстями начнешь махорку жевать, — с грустной усмешкой ответил Пыжиков.

— Говорю то, что думаю. Такой уж у меня характер.

Петр, склонившись к столу, смял над пепельницей папироску и, подняв голову, тихо спросил:

— По-твоему выходит, что я уже нравственный урод?

— Нет. Это гораздо сложнее, чем ты думаешь. Даже и не в том дело, что ты пил с шоферами водку, нарушал дисциплину. Конечно, это похуже, чем горстями махорку жевать. Можно пожевать ее и выплюнуть. Беда в том, что ты эту жвачку во рту держишь. Говоришь, что ты совершил этот поступок сознательно: чтобы тебя уволили из армии, что тебе все надоело…

— И не скрываю этого. Сказал тебе, что решил стать ученым. Все делал сознательно.

— Дурацкая сознательность! — сердито проговорил Ромашков.

— Возможно, — пожал плечами Петр и, тряхнув головой, добавил: — Давай закажем еще одну бутылку. От твоих слов у меня в горле пересохло.

— Я пить не буду и тебе не советую.

Михаилу было искренне жаль Петра за то, что он бравирует своим ухарством, глупой откровенностью, гнет себя не в ту сторону.

Пыжиков сидел насупившись, одной рукою барабаня пальцами по столу.

Ромашков присел на диван и, взяв со стола журнал, стал перелистывать.

Оба почувствовали, что разговор не окончен. Но не знали, как начать его снова.

Михаил вспомнил, что ему надо идти встречать Наташу, и посмотрел на часы.

— А ты пошел бы ко мне заместителем? — вдруг спросил он Петра.

— Не знаю… Пожалуй, это зря, — растерянно ответил Петр.

— Выкинь ты эту жвачку и говори от чистого сердца! — с досадой в голосе сказал Михаил.

— А что мне говорить? Ведь и так все ясно. Тебе вдруг захотелось мной командовать, учить, воспитывать… Я сказал тебе, что не люблю власти над собой. Вот, например, я предложил купить еще вина, ты отказался. Значит, тоже живешь, как хочешь! В комнате я дыму напустил, ты сделал сейчас замечание. Вот видишь…

— А ты и сейчас туману напускаешь… петляешь, философствуешь, а до сути добраться не можешь или не хочешь.

— До какой сути?

— Душой кривишь, Петр, а это ни к чему.

Эти слова Ромашкова обожгли душу Петра. Он покачал склоненной головой, тихо сказал:

— А ты беспощадный. Помню твое последнее письмо, помню. Ты давно ждешь, чтобы я заговорил о нем.

— Жду, — твердо ответил Михаил.

— Понимаю. Я шел к тебе и на лестнице остановился. Не знал, что делать: вернуться или поговорить обо всем начистоту. Видишь, я пришел, не струсил…

— Вот и хорошо. Так оно и должно быть, — взволнованно сказал Ромашков.

На другой день капитан Ромашков снова побывал у генерала. Спустя три дня он вместе с Пыжиковым уехал на одну из пограничных застав.