В 1985 году «Одиссей» был направлен из Севастополя на Дальний Восток. Судну предстоял длительный переход через Суэцкий канал, Индийский океан и моря восточной части Тихого океана. Попутно мы должны были собрать коллекцию образцов морской фауны для морского биологического музея ВНИРО, который только что начал создаваться.

После завершения работ в Индийском океане «Одиссей» зашел в Сингапур и, пополнив запасы пресной воды и продовольствия, направился на Дальний Восток, следуя вдоль восточных берегов Вьетнама и Китая, не заходя в территориальные воды этих государств. На переходе экипаж был занят обработкой и упаковкой образцов морской фауны, собранных на коралловых рифах архипелага Чагос. Осматривая образцы, мы выяснили, что всего собрано около семисот экземпляров различных морских организмов. Однако, несмотря на большое количество образцов, мы были не вполне удовлетворены качеством нашей коллекции: не хватало редких экземпляров.

– Набрали-то мы много, но все это, в общем, ширпотреб, – недовольно бурчал помощник капитана по науке Валерий Петров, просматривая список добытых образцов. – Нам нужен раритет. Понимаете? Хотя бы один ра-ри-тет!

Раритет – это нечто уникальное.

– Где ж его взять, этот раритет? – недоумевал наш лучший специалист по морским беспозвоночным Вадим Сумерин. – Мы весь Индийский океан облазили, не нашли никаких раритетов. Географический конус хоть и довольно редкая раковина, но раритетом её считать вряд можно.

– Не нашли в Индийском океане, будем искать в Тихом, – хитро сощурил глаза Петров.

– Не темни, Петрович, – оживился Миша Колесников, – выкладывай, что ты задумал?

Начальник рейса достал с полки толстый определитель моллюсков на английском языке, открыл страницу, заранее заложенную закладкой, и ткнул пальцем в крупную коническую раковину с узкой щелью на последнем завитке:

– Кто может перевести?

Я взял книгу и вслух прочитал: «Перотрохус хирасеи, семейство плевротомарии. Обитает на глубинах более 90 м к югу от Японских островов. Самый редкий вид семейства. Считались вымершими, пока один живой экземпляр не был найден в 1856 году. Всего к настоящему времени найдено не более дюжины экземпляров».

– Дюжина на весь мир?! – воскликнул Колесников. – Сколько же стоит такая раковина?

Начальник рейса обратил свой взор к потолку и сочно причмокнул губами:

– Ну как, игра стоит свеч?

И, не дожидаясь нашей реакции, добавил:

– Прошу ускорить обработку собранной коллекции, упаковать все экспонаты в ящики, чтобы потом не отвлекаться от новой цели. Идем на поиск плевротомарии. Этот моллюск – живое ископаемое!

«Одиссей» помчался к Малаккскому проливу.

Поиск начали с Южно-Китайского моря, с банки Маклсфилд. Глубина была приличной (28 м), цвет воды густо-синий с фиолетовым оттенком. Погрузившись на дно в акваланге, я увидел глубокие эрозионные борозды, промытые течениями, и много разбитых кораллов. Из живых кораллов здесь были только массивные поциллопоры с крепким известковым скелетом, мягкие кораллы сакрофитон да заросли черепашьей травы – талассии, среди которой изредка встречались мозговики, увенчанные «тарелкой» – мадрепоровым кораллом акропора симметрика. Возле одного из таких коралловых минисообществ я увидел очень красивую ярко-оранжевую с синими полосами рыбу – пигоплита, который вел себя очень спокойно и даже «согласился» позировать мне на фоне большой коралловой колонии. Раковинных моллюсков, сколько ни искали, не нашли. Весь облик донного ландшафта свидетельствовал о том, что время от времени здесь возникает очень сильное течение, возможно, связанное с прохождением тайфуна.

Еще двое суток хода на север, и судовой эхолот стал вычерчивать поднимающуюся кверху черную линию: «Одиссей» начал выходить из котловины Южно-Китайского моря на материковый склон.

– Здесь может быть то, что мы ищем, – сказал Петров, разглядывая в штурманской рубке карту. – Надо сделать погружение подводного аппарата.

Навигационная карта пестрела светло-голубыми кружочками и овалами.

– Это банки, – пояснил вахтенный штурман. – Так в гидрографии называют подводные возвышенности с плоской вершиной. Видите, как их много.

– Вот симпатичная баночка, – наугад ткнул пальцем Петров в светлый кружочек, возле которого было написано: банка Санта-Мария.

– Ну что ж, пусть будет Санта-Мария, – согласился капитан «Одиссея» Альберт Иванович Радченко. – Глубины для нашего подводного аппарата волне доступные.

Сказано – сделано. Рано утром начался спуск подводного аппарата «Омар», едва не ставший роковым. В погружение отправились Петров и я под водительством капитана Ивана Виноградова.

Море было тихим и ласковым. Ничто не предвещало беды. За нами захлопнулась крышка люка, и «Омар» поплыл по воздуху, плавно раскачиваясь на тросах. Мягкий шлепок – и аппарат на воде. Она с бульканьем обтекала корпус, плескалась о стекло иллюминатора. Командир дал ход, и аппарат быстро отошел от борта «Одиссея». Петров открыл клапаны вентиляции, и в балластные цистерны с шумом устремилась вода. «Омар» почти полностью ушел под воду. Командир включил вертикальные двигатели. С дифферентом на нос «Омар» пошел в глубину. Стрелка глубиномера резво побежала по циферблату: 30…50…100…200…

– Мы погружаемся со скоростью двадцать метров в минуту, – сказал Виноградов, – быстрее нельзя.

Мимо иллюминатора проносились копеподы, сагитты, гиперииды, медузы. Но наша цель – дно, и я смотрел на планктон вполглаза.

– Подходим к грунту! – предупредил командир, который контролировал расстояние до дна по эхолоту. – Глубина четыреста девяносто пять метров. До дна – пять. Сильное течение, нас несет вниз по склону.

Не успел я как следует разглядеть дно, на котором были видны какие-то зеленовато-серые камни, как услышал сдавленный голос Петрова:

– Иван! Вода!..

Я мельком взглянул на Петрова и увидел его глаза, полные ужаса. Правой рукой он показывал назад, в сторону кабельного ввода, из которого – о, боже! – била тоненькая струйка воды. Петров сучил ногами, пытаясь заткнуть место протечки … пяткой. Это было чисто инстинктивное движение. Он и сам понимал, что удержать струю воды, бьющую под давлением 50 атмосфер, невозможно. Спина у меня похолодела.

– Всплывай! Скорей! – хрипел Петров.

Виноградов мгновенно обернулся, сразу всё понял и рванулся к панели управления. Как мне показалось, он стал нажимать на все кнопки подряд, но на самом деле он действовал предельно точно и разумно. Сначала он отстрелил балласт. Я услышал двойной звук: «бык… бык». Это сработали пиропатроны, и два тяжелых чугунных груза, установленных снаружи аппарата, соскочили с креплений и полетели на дно. «Омар» сразу стал легче, и мы начали всплывать, даже не включив вертикальные винты. Но всплытие шло медленно.

– Быстрей! Быстрей! – умолял Петров. – Бьет из нижнего кабельного ввода, я пяткой чувствую.

– Идем на пределе, – хрипел Виноградов, включив вертикальные двигатели и дав им максимальные обороты.

«Омар» помчался наверх, разгоняясь все сильнее и сильнее.

А вода не унималась. Она все била из-под ноги Петрова, грозя затопить аппарат, прежде чем мы успеем всплыть. «Неужели это конец? – мелькнуло у меня в голове. – И зачем я сюда полез?». Сердце холодело от ужаса. Я представил себе, как вода затапливает подводный аппарат, как от соприкосновения воды с пластинами регенерации воздуха происходит химический взрыв, как тесная капсула «Омара» наполнится едким дымом и мы будем задыхаться от удушья, а потом захлебнемся, когда заполненный водой аппарат будет падать на дно, и его понесет течением неизвестно куда.

Весь этот «видеофильм» вихрем пронесся в одном полушарии моего мозга, отвечающем за эмоциональную сторону жизни, а в другом, «рациональном» полушарии, мысли качались как маятник: «Успеем – не успеем? Успеем – не успеем?». Успеем ли всплыть, прежде чем вода доберется до регенеративной установки с веществом «О – три».

Виноградов одним глазом смотрел на приборы, а другим, дико вывернутым из орбиты чуть ли не на затылок, наблюдал за кабельным вводом, из которого продолжала бить струйка воды. Командир выжимал из вертикальных двигателей максимум возможного, рискуя сжечь предохранители. Минуты тянулись, как часы. В нашем распоряжении было всего десять минут. За это время вода могла добраться до установки регенерации воздуха. И тогда… ба-бах! Я, дотоле неверующий, шептал: «Господи, спаси и сохрани!»

Нашим богом был теперь Иван Виноградов, от мастерства и хладнокровия которого зависели жизни всех троих. «Омар» тем временем быстро шел наверх. Командир очень точно дозировал нагрузку на вертикальные двигатели. Меньше нельзя – не успеем всплыть, больше тоже нельзя – выбьет предохранители, винты остановятся, и мы останемся в глубине моря навсегда.

На глубине 200 метров Иван продул забортные балластные цистерны сжатым воздухом, и они, освободившись от воды, стали играть роль поплавков. Еще минута, другая – и наверху заголубела вода. Задрав голову поелику возможно, я неотрывно смотрел вверх. Там было солнце, там было наше спасение.

Как рассказывали потом моряки, наблюдавшие за нашим всплытием, «Омар» выскочил из воды словно мячик.

Стоит ли говорить о нашем состоянии? О состоянии людей, чудом вернувшихся с того света. До самого утра в каюте Виноградова горел свет, гидронавты без конца перебирали варианты, прикидывая «что было бы, если бы…». Вариантов было много, и все неутешительные.

Снятие дикого стресса осуществлялось традиционным русским способом. Почувствовав легкое «утомление», мы с Петровым пошли в свои каюты спать. Виноградов упал на койку в своей каюте, где сидел. Нас не тревожили сутки, мой сосед по каюте ходил на цыпочках.

Пока мы спали, группа обслуживания разбиралась с неполадкой. Причину аварии нашли быстро: накануне меняли электрический кабель и неаккуратно заделали герметиком кабельный ввод. Вот вода и нашла дырочку.

Техники разобрали кабельный ввод, потом снова его собрали и тщательно заделали герметиком. Клялись, что подобное больше не повторится.

– Ну, как? Рискнем еще раз? – подмигнул мне Петров, когда мы немного пришли в себя.

Честно говоря, рисковать жизнью еще раз мне не хотелось, тем более ради какой-то ракушки, пусть и очень редкой. Заметив мою нерешительность, Петров сказал: «Закон войны гласит: снаряд дважды в одну воронку не попадает».

– Ладно, давай попробуем, – не слишком охотно согласился я.

И вот в том же составе – Виноградов, Петров и я – мы снова отправились на злополучную банку Санта-Мария. На этот раз было решено погрузиться не так глубоко, на триста метров, а не на пятьсот, как в прошлый раз.

Грунта достигли благополучно. Он был необыкновенный! Впечатление такое, что перед нами был поваленный ураганом лес, неизвестно как оказавшийся под водой. Я видел «деревья» – наклоненные, изогнутые, прямостоящие или упавшие. «Деревья» были почему-то без ветвей и сучков, какого-то неопределенного серо-зеленого цвета. Они «росли» хаотично, без всякого порядка. Больше всего было круглых обломков по метру или полтора длиной, загромождавших все дно, как после бурелома. Многие «бревна» были с отверстиями, словно с гнилой сердцевиной.

Пока Виноградов лавировал между «деревьями», я до рези в глазах всматривался в фантастический подводный пейзаж, неизвестно кем и когда сотворенный в морских пучинах. Мало-помалу разрозненные детали стали складываться в моем мозгу в целостную картину, и вдруг озарило: да это же древний лавовый поток – результат подводного излияния андезитовой лавы!

Как это я сразу не догадался? «Деревья» – вовсе и не деревья, а каменные трубы! Когда-то жидкая раскаленная лава текла по дну моря, разбиваясь на ручейки. Охлажденная водой, она покрывалась твердой коркой, а внутри «трубы» жидкая лава продолжала течь – недаром почти у всех труб в середине сохранилось отверстие. Так образовались длинные лежачие «бревна». Встретив на своем пути препятствие, лава поднималась на пригорок, застывала, и получались «пеньки» или «стволы». Итак, творцом каменного «леса» была раскаленная лава, попавшая в холодные объятия Нептуна. Я даже повеселел: так складно все получалось.

– Иван, вот она! – выпалил Петров. – Тормози, а то проскочим.

Пока я занимался изучением подводного ландшафта, Петров рыскал глазами между каменных стволов и углядел-таки то, ради чего мы, собственно, сюда опустились – плевротомарию.

Виноградов резко дал задний ход. Поднялись клубы мути, дно скрылось из вида.

– Спокойно, Иван, давай ляжем на грунт, подождем, пока муть осядет, – посоветовал Петров.

– Сейчас приму водички – и ляжем, – усмехнулся Виноградов.

– Только не внутрь!!! – заорали мы с Петровым в один голос.

– Не бойтесь, в забортную цистерну, чтобы утяжелить аппарат, – успокоил нас Иван.

Было слышно, как чавкает насос уравнительно-дифферентной цистерны. Потяжелевший «Омар» сел на дно. Мало-помалу течение (оно было несильным) унесло муть, вода просветлела, и в двух метрах перед собой я увидел невысокую желтоватую коническую раковину. Это была плевротомария. Та самая, особо редкая! Но видеть-то мы ее видели, а вот как поймать?

– Хоть видит око, да зуб неймет, – вспомнил я старую поговорку.

– Потеснитесь-ка, ребята, – сказал Виноградов, слезая со своего подвесного кресла вместе с пультом управления, – сейчас я ее поймаю.

Оттеснив нас с Петровым, Виноградов принялся за дело. Движением маховика он вывел механическую «руку» из гнезда, помахал ею, покрутил никелированной «кистью», пощелкал стальными «пальцами», одетыми в резиновые перчатки – все действовало исправно.

Попытка сходу взять моллюска не удалась, слишком велико было до него расстояние. Тогда Виноградов слегка толкнул аппарат вперед горизонтальными винтами, проехал на салазках по дну примерно метр и застыл над раковиной, как коршун над добычей. Теперь раковина оказалась прямо под нависшим над ней манипулятором. Иван осторожно, словно хирург, подвел кисть манипулятора к моллюску. Ему это не понравилось, и он стал медленно уползать в сторону. Тут Иван занес над моллюском раскрытую кисть манипулятора, примерился и – хвать его! Плевротомария оказалась в железной руке «Омара». Виноградов осторожно понес раковину влево, к контейнеру. Петров наблюдал в левый иллюминатор за положением манипулятора, и когда раковина оказалась точно над контейнером (это был ящик из нержавеющей стали с просверленными в днище маленькими дырочками), скомандовал: «Бросай!»

Иван резко разжал захват, и раковина упала вниз.

– Порядок! Она в контейнере, – сказал Петров, не отрываясь от иллюминатора.

Глаза Виноградова сияли.

– Вижу еще одну, – радостно выкрикнул я.

– Процесс пошел! – засмеялся Петров. – Продолжай, Иван…

Мы нашли несколько редких раковин, но, к сожалению, не все из них удалось поймать и аккуратно положить в контейнер. Маневрировать среди поваленных каменных «деревьев» было очень сложно, и некоторые моллюски, почуяв опасность, успевали скрыться. Но даже если моллюска удавалось настигнуть, то крайне сложно было так схватить его манипулятором, чтобы не повредить раковину, особенно самый хрупкий последний завиток. В итоге, когда стали в ангаре осматривать наш улов, выяснилось, что из четырех лежащих в контейнере моллюсков, только один имел неповрежденную раковину. Она и пополнила коллекционный сбор для музея ВНИРО, остальные, с дефектами раковины, послужили наградой тем. кто внес в поиски и поимку плевротомарий наибольший вклад. Отмечу, что меня среди этих счастливчиков не было.

Но я был весьма удовлетворен научным результатом погружения. Впечатление от увиденного мной было настолько велико, что с лихвой перекрыло «недостачу» в виде раковины. Я впервые увидел следы недавнего вулканического извержения андезитовой лавы в пределах материкового склона, причиной которого являлся, как говорят геологи, задуговый спрединг. Иными словами, в Южно-Китайском море в результате расширения морского дна активизировались тектонические процессы и в зоне материкового склона, где земная кора треснула и произошло точечное излияние довольно-таки жидкой лавы. Эта лава и создала подводную гору Санта-Мария. Конечно, в сравнении с типично океанической лавой, текущей подобно раскаленной «реке» где-нибудь на Гаваях, лава Южно-Китайского моря была более вязкой, но в то же время и не такой вязкой, чтобы быстро застывать недалеко от места излияния. Так и возникли каменные «трубы», «бревна», «пеньки» – в общем, то подобие лесной вырубки, которую я вначале воспринял как настоящую, вроде затопленного леса.

Вот этот каменный лес и облюбовали редчайшие моллюски, которых нам удалось разыскать с помощью подводного аппарата «Омар».