В науке бывали случаи, когда важные открытия делались случайно, а то и в результате какой-то ошибки. Некоторые таких из «случайных» открытий принесли немалую пользу человечеству. Вспомним хотя бы закон всемирного тяготения, открытый Ньютоном, которого будто бы осенила эта идея, когда на него упало яблоко, или открытие рентгеновских лучей Рентгеном, обратившим внимание на засвеченную фотопластинку.

В моей морской практике тоже был похожий случай, не всемирного, конечно, масштаба, но всё-таки достойный того, чтобы о нём рассказать.

Наша история началась в 1983 году, когда в лаборатории подводных исследований ВНИРО планировалась очередная рыбопоисковая экспедиция в Тихий океан. Взгляд главного специалиста ВНИРО по поведению рыб Бориса Выскребенцева, скользивший по карте западной части Тихого океана, остановился на маленьком светло-голубом кружочке, возле которого стояла цифра «22». «Всего двадцать два метра?! – воскликнул Борис. – На такой глубине должны быть кораллы и много рыб! Надо бы проверить эту горушку».

Направить отдельную экспедицию не решились, слишком дорого. Удалось уговорить начальство включить поисковые работы на подводной горе «22» в рейсовое задание «Одиссея», направлявшегося на Курильские острова. Так и появилась в программе рейса запись: «Провести обследование подводной горы «22» и близлежащих гор в западной части Тихого океана с целью поиска на них скоплений рыб».

И вот в марте 1985 года, после завершения работ в районе Курильских островов, «Одиссей» с подводным аппаратом «Север-2» на борту направился к длинной цепи подводных гор. В Атласе Тихого океана, изданном Главным управлением навигации и океанографии Министерства обороны (ГУНИО МО), эта цепь называлась «горы Маркус-Неккер». Судя по карте, это был гигантский подводный хребет, точнее, пологий вал, который протягивался от Идзу-Бонинского желоба до Гавайских островов. Протяженность горной цепи составляет 5000 километров, как от Москвы до Красноярска. Над пологим сводом вала возвышаются высокие горы. Некоторые из гор даже достигают поверхности океана, превращаясь в острова. Самые крупные их них: Маркус, Уэйк и Неккер. Крайние острова дали название всей горной цепи: Маркус-Неккер. Примерно в середине цепи, на сгибе карты, находилась «наша» подводная гора, не имевшая названия и обозначенная только отметкой глубины «22». К ней и устремился «Одиссей».

Получив с танкера топливо, продовольствие и пресную воду, мы пошли на юг почти точно по меридиану. Погода быстро менялась: от «курильских» метелей к «японским» дождям, пассатным ветрам и, наконец, к почти полному штилю тропической зоны. С 47-го градуса северной широты (Курилы) «Одиссей» опустился на 20-й градус, перейдя северный тропик. В тропиках погода стояла замечательная: тихая и солнечная. Ярко-синий океан размеренно дышал, широкая грудь его медленно и невысоко вздымалась; это были длинные пологие волны зыби – отголосок далекого шторма из «ревущих сороковых» южного полушария.

Члены экипажа сгорали от нетерпения, ожидая первого погружения подводного аппарата. На всякий случай готовили и акваланги, так как глубина 22 м, как мы рассчитывали, позволит вести и водолазные работы. Задолго до подхода к цепи подводных гор включили эхолот и начали промер глубин. Андрей Яровой и я посменно несли круглосуточную вахту. Каждые пятнадцать минут один из нас отмечал на ленте эхолота глубину и наносил её на карту. Перед рейсом на «Одиссее» установили спутниковую систему навигации норвежской фирмы «Симрад», которая через каждый час или два выдавала нам точное место нахождения судна. Поэтому карта глубин у нас получалась довольной точной (по меркам середины 1980-х годов, когда еще не было систем навигации «Глонаcс» и GPS).

Время шло, а перо самописца эхолота всё чиркало искоркой возле нижнего края бумажной ленты: 5150, 5100, 5070 … Глубина была чудовищно большой, около пяти километров! Мы никак не могли обнаружить подводную гору «22» в том месте, где ей положено было быть. «Гора – не иголка, – утешали мы с Андреем друг друга, – найдем». Не верилось, что «Одиссей» мог проскочить мимо огромной, десяти миль в радиусе, подводной горы. «Это всё равно, что мимо Москвы на машине проскочить и не заметить города, – думал я. – Размеры примерно одинаковые». Интуитивно я чувствовал, что мы топчемся где-то возле «окружной дороги», только не знал, с какой стороны находимся и куда нужно повернуть.

К нам в промерную рубку то и дело кто-нибудь заглядывал. Спрашивали: «Ну, как? Нашли гору?» Заглянул старший помощник капитана Скорик, посмотрел на ленту эхолота и сказал: «Не там ищем. Думаю, надо подвернуть к норд-осту». И ушел в ходовую рубку дать команду вахтенному штурману. Я пошел вслед за ним.

– Похоже, карта врёт, – покачал головой вахтенный штурман. – Давно составлена карта, координаты, должно быть, определяли по счислению.

– Верно, – согласился старший помощник, – по методу счисления ошибиться на 10 миль в открытом океане ничего не стоит.

«Одиссей» стал ходить переменными курсами, подкрадываясь к подводной горе, как охотник к дичи. Через три часа поисков линия дна на ленте эхолота поднялась выше пяти километров. Мы нащупали подножие горы. Еще час поисков, и перо самописца стало рисовать крутую, почти отвесную, стену. Это был склон подводной горы. По рубке пронесся вздох облегчения: «Наконец-то нашли!» Еще через полчаса крутой склон на ленте эхолота сменился ровной как стол площадкой. Вот она, вершина! Никто не думал, что найти её будет так трудно. Знали бы мы, какие сюрпризы нам преподнесет «двадцать вторая» гора…

«Одиссей» приступил к детальному промеру глубин на вершине горы. Судно, как обычно, ходило галсами: сначала с севера на юг и обратно, затем с запада на восток и обратно, чтобы линии промеров образовали более или менее равномерную сетку. На ленте эхолота вырисовывались профили ровной, как стол, вершины подводной горы. Но глубины! На всех профилях они были больше 1000 метров. Где же заветная отметка «22»? Сколько мы ни искали, найти глубину меньше, чем 1022 метра не могли. Мистика! Кто-то явно ошибся: или американцы, которые первыми нанесли эту подводную гору на карту, или мы.

Поначалу я думал, что американские гидрографы не нашли точку с наименьшей глубиной, и нанесли на карту глубину, измеренную на склоне горы. Такое бывает в океанографии. Чтобы разглядеть все детали на картах, я вооружился лупой. И вот я вижу на сгибе нашей карты, рядом с отметкой «22» ещё две едва заметные цифры: «1» и «0». И расположены эти цифры слева от магической отметки. Сложив все эти цифры, я получил глубину 1022 метра. Ту самую глубину, которая была обозначена на американской карте и которую показывал наш эхолот «Симрад». «Вот где собака зарыта! – подумал я. – Мы допустили элементарную ошибку величиной в тысячу метров». Меня даже холодный пот прошиб. Несколько минут я приходил в себя. Потом пошел докладывать о своем «открытии» начальнику рейса.

Реакция начальника рейса была не столь бурной, как можно было ожидать. Убедившись в ошибке, Анатолий Андреевич Помозов сказал: «Раз уж мы сюда пришли, будем изучать подводную гору по полной программе. Может быть, найдем что-нибудь». Он имел в виду, конечно, рыбу.

«Одиссей» сделал два гидрологических разреза – крест накрест – из десяти станций. На каждой станции до глубины 1000 метров измерили температуру, соленость, содержание кислорода, биогенных элементов. После обработки измерений выяснилось, что над горой «1022» крутится антициклонический вихрь. Значит, биологического богатства на ней вряд ли стоило ожидать. В антициклоническом вихре вода по спирали уходит вниз, а это означает, что в поверхностные слои, пронизанные солнечными лучами и где зарождается жизнь, не поступают питательные соли. Мало солей – мало планктона – мало донной фауны. Всё это отлично понимал начальник рейса, отправляя в первое погружение меня: «Пусть пойдёт Федоров, посмотрит рельеф и грунты на вершине горы. Рыба там вряд ли будет».

Погода стояла как по заказу. По океану прокатывалась легкая пологая зыбь, теплый ветерок теребил его лик мелкой рябью. Термометры показывали одинаковую температуру воды и воздуха, 24 градуса тепла. После тяжелых зимних погружений у Курильских островов работа в тропиках воспринималась, как прогулка на катере возле Ялты.

Я стоял на палубе «Севера-2» в шортах и кедах, не боясь замочить ноги, – вода теплая. Я вытащил трос спускоподъемного устройства из захвата, то же самое сделал командир подводного аппарата Геннадий Бельников со вторым тросом. «Север-2» задним ходом быстро отошел от борта судна. Один за другим мы протиснулись через люк внутрь прочного корпуса. Командир, спустившийся после меня, натуго завинтил крышку люка. Спуск на вершину горы «1022» начался.

Я пробрался в носовую часть аппарата и прильнул к иллюминатору. За стеклом голубела вода. Живности в воде было мало. Вадим Сумерин, специалист по планктону, всё же пытался что-то разглядеть. Я слышал, как он наговаривал в микрофон: «Копеподы … сальпы … гребневики». Это сравнительно крупные организмы, и я тоже их видел в свой иллюминатор. Но наблюдения в толще воды – не моя вахта, и я уступил место возле иллюминатора ихтиологу Саше Орлову. Ему не слишком повезло: рыб в толще воды было мало. Я видел, как он изредка делал отметки в своем блокноте: «Анчоусы, единично».

Прошло почти полтора часа, пока «Север-2» добрался до дна.

– Внимание, до грунта двадцать метров, – предупредил Бельников, – перехожу к выносному пульту в носовой отсек.

Мы произвели перегруппировку: Вадим ушел в кормовой отсек на отдых, я занял его место у левого иллюминатора, Бельников уселся на широкий ремень, чтобы смотреть в центральный иллюминатор прямо по курсу аппарата. Орлов и я, глядя каждый в свой иллюминатор, напряженно всматривались в темноту, прорезанную лучом прожектора, где вот-вот должно было появиться световое пятно луча, достигшего дна. Настал долгожданный момент: мы увидели дно, но отнюдь не такое ровное, каким его рисовал «Симрад».

Чем ниже мы опускались, тем чётче вырисовывались контуры огромных камней, лежавших на вершине горы. До дна оставалось десять… семь… пять… три метра. Ближе подходить было опасно, и командир дал реверс вертикальным винтам, чтобы погасить инерцию «Севера-2», а потом вывесил его «в ноль». Аппарат завис в двух метрах над грунтом.

Передо мной лежали груды каких-то плоских темно-серых глыб. Кое-где между глыбами белел песок. Он был белый-белый, как сахар. Я заметил на поверхности песка знаки ряби – следы несильного течения. Это не удивило меня. На подводных горах я видел следы гораздо более сильных течений. Скорее наоборот: я удивился тому, что течение на горе «1022» было очень слабым, и аппарат легко справлялся с ним.

– Куда пойдем? – спросил меня командир.

– Давай на север, быстрее выйдем на склон, – предложил я. – Только не отрывайся далеко от грунта.

– Постараюсь.

Командир развернул подводный аппарат и повел его точно на север, поглядывая на репитер гирокомпаса, прикрепленный рядом с центральным иллюминатором. Я прильнул к иллюминатору. В двух метрах от меня находился таинственный мир, который первый раз увидел человек. До сих пор к вершине подводной горы «1022» проникал лишь ультразвук, посылаемый эхолотами. Что он мог дать ученому? – Лишь жалкую копию реального ландшафта. Теперь, добравшись до вершины горы в подводном аппарате, мы увидели, каков этот ландшафт на самом деле.

То, что мы видели перед собой, разительно отличалось от других горных ландшафтов подводного мира. Здесь всё выглядело сумрачно и сурово. Черно-серые цвета глыб и скал оживляли лишь белые губки. Они были огромные, с бочку. По форме губки тоже напоминали бочку, с отверстием посередине. Встречались и плоские губки, но реже. Кое-где к скалам прикреплялись изящные веточки горгонарий. Они были похожи на засохшие деревца в пустыне. Однажды я заметил широкое морское перо, прикрепившееся ко дну толстой подошвой. Изредка попадались морские звезды бризингииды. В отличие от морских звезд, живущих на мелководье, бризингииды лежали на спине, подняв лучи кверху. Видимо, отчаявшись найти что-нибудь съедобное на дне, звезды рассчитывали поймать какую-нибудь живность в придонном слое воды. Губки, горгонарии, морские звезды, да еще морские лилии коматулиды и актинии – вот и всё разнообразие донного населения. Каждый организм находился в десяти, а то и в двадцати метрах один от другого. Редко, когда рядышком располагались два или три животных. Животные на вершине горы явно испытывали недостаток пищи и потому расселились свободно, чтобы не мешать соседям в борьбе за существование.

Как ни интересно было наблюдать за донными животными, всё же основное моё внимание было сосредоточено на скалах и валунах. Они были изъедены какими-то странными кавернами, как будто резец краснодеревщика выбрал на поверхности неглубокие желобки и канавки. Были ли это следы растворения? Я не был уверен в этом. Были ли эти породы известняками? Я не мог ответить и на этот вопрос.

Самым интересным был цвет скал и валунов – темно-серый, почти черный. Оттого и весь ландшафт выглядел очень мрачно. «Что бы это могло быть? – размышлял я. – Уж не корка ли марганца?» Я знал, что на ложе океана есть скопления железо-марганцевых конкреций, но залегают они на глубинах около 5 километров. А тут всего тысяча. Чтобы проверить свою гипотезу я решил рискнуть:

– Гена, давай стукнемся тихонько, а?

– Зачем? – не понял командир.

– Попробуем скалу на прочность. Может быть, отколется кусочек?

Хотя «Севере-2» имел манипулятор, он не мог мне помочь – слишком слабый. Скала монолитная, манипулятор ничего не возьмет. Мы это предвидели и заранее приварили к подводному аппарату крепкий обруч, а снизу к нему привязали сетку. Получилось нечто вроде сачка.

Командир выбрал тонкий козырек скалы и поддел его обручем. К нашему удивлению, кусок скалы легко откололся и упал в сетку. Ценный образец породы был взят! Та легкость, с какой откололся кусок породы, навела меня на мысль о самой породе:

– Базальт так легко не колется.

– Что же это?

– Больше похоже на туф.

– Почему не известняк?

– Потому что на изломе известняк белый, а тут серый.

Пора было всплывать. Мне не терпелось поскорее взять добытый образец в руки, но я предупредил командира:

– Всплывай потихоньку, чтобы образец не выпал из сетки.

– Не выпадет, – заверил командир, – сетка глубокая.

Как только «Север-2» подняли на борт «Одиссея», я выскочил из люка и бросился к сетке. Меня уже поджидал начальник рейса. В руках он держал большой кусок черной породы.

– На, изучай, – сказал он, протянув мне камень.

Я схватил камень и помчался в лабораторию. Капнув на срез соляной кислотой, я увидел: не шипит. Значит, не известняк, скорее всего туф, как я и предполагал. Ну, а главное – серый туф был покрыт толстой, в полсантиметра, черной бугристой коркой.

Полистав книгу Меро «Минеральные богатства океана», я узнал, что в корках и конкрециях, поднятых с некоторых подводных гор Тихого океана, очень велико содержание ценнейшего металла – кобальта (до 2 % и более). На фотографиях, приведенных в книге Меро, эти кобальтоносные «картофелины» выглядели точно так же, как и наши образцы. Тут я догадался, что мы нашли, по-видимому, не обыкновенные железо-марганцевые конкреции (их много по всему океану), а особенные – кобальтоносные.

Выслушав мой рассказ, Анатолий Андреевич, как говорят, сразу врубился. Он дал команду обследовать еще несколько подводных гор, расположенных к западу от горы «1022». Неделя прошла в интенсивной работе: погружения, промеры, драгировки. На каждой из обследованных подводных гор мы обнаружили драгоценные черные «картофелины». Площадь, на которой были распространены кобальтоносные конкреции, превышала площадь Московской области Речь могла идти о новой океанической рудной провинции!

В Министерство геологии СССР была отправлена шифрограмма. Быстро пришел ответ: «Ждем образцы и подводные фотографии с указанием координат».

По возвращении в Москву я сделал доклад о найденных нами кобальтоносных конкрециях на Ученом совете ВНИРО. Я думал так: «Хоть не рыба, а всё-таки открытие. На страну работаем! Может, премию дадут?».

Однако представитель Министерства геологии СССР, который был приглашен на заседание Ученого совета, остудил мою голову:

– Кто Вам поручал делать геологические открытия? – неожиданно заявил он. – Вы – рыбники и должны были искать рыбу, а месторождения кобальта должны открывать геологи!»

На меня словно вылили ведро холодной воды. «Еще и виноватым остался, что для своей страны месторождение кобальта нашел», – подумал я.

Всё-таки нашлись люди, которые отнеслись к этому открытию иначе; первый среди них – заведующий лабораторией промысловой океанологии ВНИРО профессор Давид Ефимович Гершанович. Он позвонил своему старому знакомому, директору ленинградского института ВНИИокеангеология профессору Грамбергу и договорился с ним, что я приеду в Ленинград и сделаю доклад в этом институте. И образцы конкреций привезу и подводные фотографии тоже.

В Ленинграде к открытию кобальтоносных конкреций отнеслись очень внимательно, выслушали мой доклад, поблагодарили за образцы и фотографии. Выяснилось, что на металлогенической карте Тихого океана в районе гор Маркус-Неккер зияет «белое пятно». Наши подводные наблюдения, образцы и фотографии конкреций помогли геологам это пятно закрыть.

Ленинградские геологи определили содержание кобальта в добытых нами конкрециях и корках: максимум 2,2 %, среднее значение 1,5 %. Для кобальта это очень высокое содержание.

Вот так, по ошибке, было сделано интересное геологическое открытие.

Спустя много лет, когда я уже работал в Министерстве природных ресурсов Российской Федерации, я встретился на одном из совещаний с тем геологом, который устроил мне «холодный душ» на Ученом совете ВНИРО, и долго смотрел ему в глаза, гадая: «Признает он меня или не признает?». Не признал, а, может быть, сделал вид, что не признал. Сам я напоминать ему об этой истории не стал.

Отрицательный в смысле рыбы результат нашего похода на горы Маркус-Неккер имел, тем не менее, определенное научное значение. Мы смогли сделать общий вывод: в океане совсем «пустых» подводных гор не бывает. Если отсутствует рыба (мала биологическая продуктивность), появляются конкреции (высока геохимическая продуктивность); промежуточное положение занимают подводные горы, на которых могут быть и скопления рыб, и конкреции, но только фосфоритовые.

Второй отрицательный «рыбный» результат, полученный нами на подводной горе «1022», имел для рыбаков и положительную сторону. Благодаря нашему «неоткрытию» рыбных скоплений на горах Маркус-Неккер из планов рыбопоисковых экспедиций были исключены все глубокие подводные горы, расположенные в субтропических районах океана, в первую очередь гайоты западной части Тихого океана с глубинами более 1000 м. Тем самым были сэкономлены значительные средства, необходимые для организации рыбопоисковых экспедиций в более перспективные районы.

Как тут не вспомнить фразу, которую часто повторял мой научный руководитель профессор Гершанович: «Отрицательный результат – тоже результат».