В детстве я зачитывался книгами известного русского путешественника Владимира Клавдиевича Арсеньева. Его повесть «Дерсу Узала» была моей самой любимой книгой. Другая книга Арсеньева, «В дебрях Уссурийского края» вызвала во мне жажду путешествий и способствовала выбору профессии географа.
Но жизнь сложилась так, что мне пришлось больше путешествовать по морям и океанам, чем по суше, и то по морским берегам. Бывал я и в Приморском крае, но в южной его части, в Хасанском районе. Однако меня продолжал манить север Приморского края, таинственный хребет Сихотэ-Алинь, по долинам по которому путешествовал на рубеже XIX–XX веков В. К. Арсеньев.
В 1985 г. мне представилась возможность побывать если и не на самом хребте Сихотэ-Алинь, то возле него, на шельфе Северного Приморья. Ученые ВНИРО совместно с ТИНРО и Севастопольской базой «Гидронавт» задумали провести исследование водных биологических ресурсов подводной окраины Сихотэ-Алиня. В этой работе был очень заинтересован Приморрыбпром (Приморское управление рыбной промышленности), которому нужны были резервные ресурсы взамен истощенных запасов традиционных промысловых видов, обитавших на шельфе Северного Приморья. В 1950-е годы на приморском шельфе вылавливали огромное количество камчатских крабов. Даже слоган придумали: «Всем попробовать пора бы как вкусны и нежны крабы». Но как нередко бывает – перестарались, переловили. Приморскому стаду крабов был нанесен такой урон, от которого оно не смогло оправиться даже через полвека. В отличие от шельфа Западной Камчатки, где и сейчас продолжается крупномасштабный промысел камчатского краба, у берегов Сихотэ-Алиня добычей камчатского краба в 1985 году занимались всего 4 среднетоннажных судна, принадлежавших Приморрыбпрому, и перспективы наращивания промысла были не ясны. Вот перед нами и была поставлена задача: оценить с помощью подводного аппарата состояние запасов камчатского краба на шельфе Северного Приморья. Нужно было выяснить, действительно ли крабов мало, или какие-то другие причины не позволяют наращивать их вылов.
Вторым объектом нашего внимания была гребенчатая креветка – очень крупная и очень вкусная. В меню японских ресторанов она называется королевской креветкой. Спрос на гребенчатую креветку на внешнем рынке всегда был неограниченным, и её промысел приносил хороший доход нашим рыбакам до тех пор, пока уловы креветок не начали снижаться. Вторая задача, поставленная перед нашей экспедиции, была аналогична первой: оценить запасы гребенчатой креветки, посмотреть своими глазами, действительно ли её стало меньше и по этой ли причине снижаются уловы?
Третья задача была в принципе аналогичной первым двум, но необычен был объект, который надлежало исследовать: бело-розовый гребешок. Этот небольшой двустворчатый моллюск попадался в прилове промысловых тралов, но каковы его запасы – никто не знал. Специальных учетных съемок бело-розового гребешка не проводилось потому, что он был не слишком интересен промысловикам из-за небольшого размера. Про него говорили: «Возни много – толку мало». Толку мало – в смысле небольшого выхода готовой продукции, которая представляла собой столбик мускула-замыкателя створок моллюска диаметром около 2 см и высотой 1,5 см. Мускул-размыкатель был ещё тоньше и ниже. К промыслу бело-розового гребешка не было интереса, пока были достаточно велики запасы более крупного гребешка – приморского, превосходившего бело-розовый гребешок по диаметру створок раза в 2–3, и раз в 5 по массе мускулов. Надо сказать, что руководство Приморрыбпрома без большого энтузиазма относилось к работе по изучению запасов бело-розового гребешка из-за трудностей его добычи и обработки. Один из руководителей Приморрыбпрома перед рейсом высказался скептически: «Даже если вы найдете промысловое скопление бело-розового гребешка, где я возьму людей для его обработки?». Тем не менее, в рейсовое задание был записан третий пункт: изучить запасы бело-розового гребешка и оценить возможности его промысла». Вот с такими задачами отправился весной 1985 года к берегам Сихотэ-Алиня «Одиссей», имевший в ангаре подводный обитаемый аппарат «Омар». В составе научной группы были сотрудники институтов ВНИРО, ТИНРО, а также севастопольской базы подводных исследований «Гидронавт». Руководителем экспедиции был назначен заведующий лабораторией промысловых беспозвоночных Борис Георгиевич Иванов, кандидат биологических наук.
Северное Приморье встретило нас весьма прохладно в прямом смысле этого слова. Этот край расположен на широте Астраханской области, известной летней жарой, арбузами и помидорами, но Северное Приморье не зря так назвали: в течение всего мая температура воздуха не превышала 10°, а температура воды была и того ниже, всего 8°. Причиной столь низких температур и воздуха и воды было холодное Приморское течение, которое несло свои воды из Татарского пролива, куда, в свою очередь, вливались очень холодные воды Охотского моря. Там к маю едва растаяли льды – и то не везде. Всему экипажу выдали телогрейки. Мы утеплились, как могли, и приступили к работе.
Поначалу, пока подводный аппарат готовили к погружению, мы занялись донными тралениями. С помощью донного трала мы собирали с морского дна образцы бентоса, главным образом, эпифауны. Взяв с собой большую кювету, я выходил к каждому поднятому тралу и выбирал из кучи животных, перемешанных с песком, галькой, илом, нужные мне образцы, находившиеся в более или менее хорошей сохранности. В свой блокнот я записывал количество различных животных, например: серые морские ежи – много, фрагменты морских лилий – редко, брахиоподы – очень много. Делалось это для того, чтобы определить, хотя бы приблизительно, тип донного биоценоза. В морской биологии принято называть биоценоз по преобладающим (одному или двум) видам, и я, оценив относительное количество животных, принесенных тралом, мог определить тип биоценоза. К примеру, если трал был почти полностью забит брахиоподами, я с полным основанием мог записать в свой блокнот: биоценоз брахиопод. При описании каждого типа биоценоза я учитывал и остальные виды донных животных, имеющих второстепенное значение. В итоге я составил схему распределения донных биоценозов и удивился пестроте этой карты: на ней оказалось не менее 20 типов биоценозов, выделенных разным цветом. И это на сравнительно узком шельфе, каким является шельф Северного Приморья! В отдельных местах мне удавалось брать пробу бентоса дночерпателем «Океан-50», благодаря чему описания биоценозов пополнились сведениями о закапывающихся животных, главным образом, мелких двустворчатых моллюсках и многощетинковых червях, называемых кратко полихетами. Мою душу согревала мысль, что раньше такую схему для шельфа Приморья не составлял никто.
Я пошел ещё дальше. Приняв во внимание тип грунта и совместив с грунтовой картой схему биоценозов, я составил карту донных ландшафтов, подобную той, которую Г. У. Линдберг и Е. Ф. Гурьянова составили ещё в 1949 г. для шельфа Южного Сахалина и Южных Курильских островов. В этом случае я был первооткрывателем только в том, что касается района исследования: для шельфа Северного Приморья моя ландшафтная карта была первой, как и схема донных биоценозов. Что же до методологии составления ландшафтной карты, то я следовал за Линдбергом и Гурьяновой, чья карта была вообще первой в мире картой подводных ландшафтов. До них морские биологи и геологи составляли каждый свои карты: биоценозов и донных грунтов. И только Линдбергу и Гурьяновой первым пришла в голову мысль о том, что особенности распределения донных животных на морском дне можно понять только в том случае, если «привязать» биоценозы бентоса к типам грунтов. Мысль эта не осталась просто мыслью, а была воплощена в серию карт подводных ландшафтов шельфа Южного Сахалина, изданных в цвете и сопровождавшихся кратким описанием видового состава группировок донных животных и типов грунтов, на которых они сосредоточены.
Я специально следовал методике Линдберга и Гурьяновой, чтобы обеспечить сравнимость их карт и моей. Получилось, что насыщенность типами подводных ландшафтов шельфа Приморья и Южного Сахалина была примерно одинаковой, однако видовой состав донной фауны несколько различался. Это и неудивительно, если учесть, что шельф Западного Сахалина находится под влиянием теплого Цусимского течения, которое несет свои воды из тропической зоны океана, а на шельф Северного Приморья, как я уже говорил, поступают холодные воды Приморского течения, формировавшегося при участии «ледяных» вод Охотского моря. Отсюда неизбежно значительное количество теплолюбивых животных на шельфе Западного Сахалина и их полное отсутствие на шельфе Северного Приморья.
Моя работа по составлению карт донных биоценозов и ландшафтов дала нашей экспедиции первый практический результат: на ней был обозначен биоценоз бело-розового гребешка. Это означало, что в этом биоценозе гребешок преобладал над всеми другими донными животными. Но я не мог сказать, какова плотность гребешков на морском дне, то есть сколько гребешков живет, например, на 10 квадратных метрах морского дна. Для этого нужно было опуститься на дно моря в подводном аппарате и посчитать гребешков поштучно.
К тому времени «Омар» был подготовлен к погружению. Первым под воду решено было направить опытного наблюдателя Мишу Колесникова. В его задачу как раз и входил подсчет количества морских гребешков по маршруту движения подводного аппарата. По сложившейся практике мы вели учет интересующих нас животных в полосе шириной 2 м на протяжении отрезков, проходимых подводным аппаратом за 5 мин. Наблюдатель подбирал такое число оборотов горизонтального винта, при котором он успевал сосчитать всех животных. Например, при 50 оборотах в минуту горизонтального винта подводный аппарат пройдет 30 м; значит, за 5 мин. он пройдет 150 м. Умножая этот отрезок на ширину полосы обзора, получим площадь участка морского дна, на которой наблюдатель учитывал животных за 5 мин. (300 м2). Предположим, за 5 мин. наблюдатель увидел 30 креветок на площади 300 м2. Тогда плотность распределения (концентрацию) креветок на морском дне можно определить делением их количества на площадь. При этом удобно брать площадь не 1 м2, а 10 м2. На примере с креветками получим, что средняя плотность их распределения составит 1 экз. на 10 м2. Такую методику мы применяли для учета всех видов донных животных, включая донных рыб. Единая методика была необходима для сравнимости результатов наблюдений разных наблюдателей.
И вот, вооруженный испытанной методикой, Миша Колесников отправился в первое погружение «Омара» с целью учета бело-розовых гребешков. Погружение началось утром, над морем стелился легкий туман, видимость была 3 мили (около 5.5 км), волнение моря 3 балла, и никаких осложняющих обстоятельств, кроме холодной воды постоянного Приморского течения (8°), но она такая всегда, и ничего с ней не поделаешь. В начале погружения, толпясь возле открытой двери рубки связи с подводным аппаратом, мы слышали доносящийся, как из бочки, голос капитана подводного аппарата Валентина Дерябина: «Достигли грунта на глубине сто метров, всё нормально, начинаем движение курсом двести семьдесят, наблюдаем гребешков, тут их много, ведем подсчет гребешков». И так несколько раз. Потом, часа через два после начала погружения капитан подводного аппарата на связь не вышел. С ним пытались связаться в течение получаса – безрезультатно. Лица всех, кто был в рубке связи и возле неё, стали серьезными. У нас было правило: при потере звукоподводной связи подводный аппарат должен немедленно всплывать. С судна была трижды направлен приказ на всплытие подводного аппарата, все свободные от вахт и работ получили команду подняться на пеленгаторную палубу, и вести наблюдение за морем. Координировал наблюдения третий штурман Виктор Синицын, к тому времени сменившийся с вахты. Поднявшийся на мостик капитан «Одиссея» Альберт Иванович Радченко дал команду второму штурману определить квадрат поиска и ходить по нему зигзагами. Так прошел час, прошло два часа, три часа… Никакого результата. На поверхности моря подводный аппарат не показался, связи с ним не было. Весь экипаж охватила тревога. Добродушного весельчака Мишу все любили, и мысль, что он может не вернуться из погружения, приводила всех нас в ужас. На исходе четвертого часа поисков Радченко дал команду ложиться на курс 45°, чтобы отойти к северо-востоку и сменить район поисков. Судно стало ложиться на новый курс, и в это самое время мы услышали выкрик третьего штурмана Синицина: «Ракета!». Он показывал рукой на юго-запад, в сторону, прямо противоположную той, куда намеревалось идти судно. Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Синицын: далеко-далеко, на самом горизонте, в разрыве между облаками, была едва видна тоненькая струйка серого дыма. Её-то и заметил Синицын. Это был след от ракеты.
Судно сделало крутой разворот через левый борт и помчалось полным ходом к тому месту, где был замечен дымок. Я засек время: шли 40 минут со скоростью 12 узлов. За это время «Одиссей» преодолел примерно 12 км, и только тогда мы увидели наш желтенький «Омар». Вот как далеко его унесло течение, про которое в лоции написано, что оно слабое. За 6 часов «Омар» унесло на 12 км. Значит, скорость течения была 2 км/час, точно, как написано в лоции. Если идти обычным шагом, то пешеход за то же самое время пройдет 24 км. Действительно, течение слабое, но мы едва не потеряли из-за него своих товарищей. Они могли погибнуть от переохлаждения, если бы их не нашли до наступления темноты.
Спасенные гидронавты стучали зубами и твердили одно и то же: «Ух, замерзли!». На следующий день, когда стресс прошел, Валентин Дерябин рассказал: «Я взял в погружение ракетницу и три ракеты – как сердце чуяло, хотя раньше никогда их не брал. Когда отказала станция звукоподводной связи, я понял, что связь с судном установить не удастся. Одел гидрокостюм, вылез из люка. Дал одну за другой две ракеты, но они быстро потухли в тумане. Ждал, когда будет просвет в тучах. Дал третью ракету, в просвет… Заметили».
Станцию звукоподводной связи починили быстро. Погружения продолжились, техника никаких неприятностей больше не доставляла. Каждый из наблюдателей вёл подсчет численности промысловых беспозвоночных и рыб. Главное внимание уделялось, конечно, тем видам, которые особенно интересовали Приморрыбпром, – крабам, креветкам и гребешкам. На основании поступавших от подводных наблюдателей сведений по первым двум видам складывалась нерадостная картина: и крабов и гребенчатых креветок было мало. Зато бело-розовый гребешок встречался всем наблюдателям в большом количестве, плотность его распределения была не меньше 5 экз./10 м2. Постепенно стала ясна общая схема расселения гребешка на шельфе Северного Приморья. Его скопления занимали центральную зону шельфа с глубинами от 100 до 150 м. Протяженность этой зоны составляла порядка 50 км. По приблизительным подсчетам площадь скопления бело-розового гребешка была не меньше 350 км2. Встречался гребешок, конечно, на гораздо большей площади, но нас интересовали именно плотные скопления, где промысел мог бы быть рентабельным. По самым скромным подсчетам биомасса гребешка в зоне его плотного скопления составляла около 5 тыс. т. Учитывая высокую стоимость гребешка в странах Восточной Азии, сомнений в рентабельности промысла не оставалось.
Настала очередь и моего погружения. Осталось немного мест, которые мы еще не обследовали, и в одном из них мне предстояло совершить погружение. Мы решили выбрать маршрут погружения таким образом, чтобы он проходил через места, где можно было бы встретить все три интересующих нас вида. Предполагалось, что глубже всех обитает гребенчатая креветка, поэтому погружение решили начать с глубины 300 м, а потом двигаться в сторону уменьшения глубин генеральным курсом 270°, то есть, на запад.
«Омар» достиг грунта почти точно, на глубине 305 м. Когда муть немного улеглась, я осмотрел ландшафт в точке нашего «приземления». Я увидел пологий склон, покрытый серовато-зеленым илом, среди которого были хаотично разбросаны валуны разной величины. Это были типичные ледово-морские отложения, не раз описанные морскими геологами. Их основная отличительна особенность – разнородный механический состав, отсутствие какой-либо сортировки. Даже визуально я замечал, что в составе донных отложений присутствуют частицы и обломки самого разного размера и окатанности, что типично для ледово-морских отложений. Причину образования именно такого осадка нетрудно было установить: таяние морских льдов, которые выносило Приморское течение из Татарского пролива. Галька и валуны, вмерзшие в лед на берегах пролива, весной подхватывало Приморское течение и несло их на юго-запад. По пути льдины таяли, и все вмерзшие в них валуны, галька и песок падали на дно. Тонкие фракции осадка поставляли реки Приморского и Хабаровского краев, во множестве стекавшие с восточного склона Сихотэ-Алиня, и, конечно, главная река всего Дальнего Востока – Амур.
Преобладающим видом в бентосном сообществе была северная морская лилия гелиометра гляциалис. Лилий я видел множество, в какой иллюминатор ни глянь – повсюду лилии. Распределены они были весьма своеобразно: все как одна сидели на валунах, крепко уцепившись за них циррами. На самых крупных валунах сидели по две, три или даже четыре лилии. Если камешек был небольшой, то его захватывала одна лилия и крепко держала циррами, словно коршун когтистыми лапами добычу. Нетрудно было догадаться, что плотность поселения лилий напрямую связана с количеством валунов. Это было одно из немногих отклонений от основного биологического закона, гласившего, что плотность скопления животных определяется количеством пищи. В «лилейно-валунном ландшафте» эта закономерность нарушалась, и её можно было сформулировать так: плотность поселения морских лилий определялась количеством валунов на морском дне, а пищи было с избытком. Её приносило Приморское течение.
Рассматривая морских лилий, я не мог не заметить и других донных животных. Прежде всего бросались в глаза раки-отшельники, сидевшие в пустых раковинах брюхоногих моллюсков, главным образом, букцинид. Довольно большое количество раков-отшельников показывало, что район Приморского течения богат рыбой, остатками которой и кормились раки– отшельники. Этот факт не был для меня новостью, поскольку я знал, что в так называемой зоне «Приморье» идет промысел минтая и сельди.
Отвлекшись от раков-отшельников, я сосредоточил своё внимание на более интересном объекте, северной креветке. Эти маленькие креветочки сидели почти под каждой морской лилией, как обезьянки под баобабами в африканской саванне. Глазки-бусинки креветок вспыхивали ярким огоньком, когда на них падал луч прожектора подводного аппарата, отчего заметить и сосчитать креветок не составляло особого труда. Получалось, что концентрация креветок по меньшей мере 1 экз./2м2. «Неплохая плотность! – мелькнула у меня мысль. – Вполне можно рекомендовать…». Но я тут же мысленно одернул себя: «Что рекомендовать? Трал тут тащить? Да он через пять минут забьется валунами и морскими лилиями, а креветки под тралом проскочат». Так же решительно я отверг возможность лова креветок ловушками: слишком глубоко и мала их концентрация. «Двадцать – тридцать креветок размером с мизинец на одну ловушку – это мизер для промысловиков. Нерентабельно будет их так ловить». Сделав все эти прикидки в уме, я стал просто фиксировать численность креветок, как говорится, для отчета.
Тем временем подводный аппарат подошел к бровке материкового склона Японского моря, которую я заранее определил по эхолоту. Здесь, под водой, бровка материкового склона была ещё менее выражена, чем на эхолотной ленте. Просто склон стал более пологим, и, наконец, дно стало ровным как стол. Весь этот переход от склона к шельфу занял у нас минут пятнадцать-двадцать хода. При этом количество морских лилий не уменьшилось, но появились крупные розовые креветки с длинным зазубренным рострумом. «Вот она, гребенчатая креветка!» – с радостью подумал я. Памятуя наставления Марлена Павловича Аронова, я тут же записал глубину, на которой появилась первая гребенчатая креветка (205 м) и принялся внимательно рассматривать грунт. Я заглядывал под морские лилии как грибник заглядывает под лапы елей в поисках грибов. Увы! Далеко не под каждой лилией сидела гребенчатая креветка. Концентрация гребенчатых креветок была на порядок меньше, чем северных креветок. Видимо, сказался интенсивный промысел, после которого запасы гребенчатой креветки еще не восстановились. Такой вывод я сделал для себя относительно гребенчатой креветки по результатам наблюдений.
Мы прошли еще минут двадцать, и я заметил первого бело-розового гребешка. Трудно было его не заметить: он сидел, распушив белую кайму своей мантии и приоткрыв створки. Течение несло ему пищу, и гребешок охотно этим пользовался. Я отметил глубину: 155 м. Чем дальше мы шли, тем больше встречалось гребешков. Настал момент, когда все дно было усеяно гребешками, и они стали доминирующим видом в донном сообществе. Случилось это на глубине 125 м. Я сделал пометку в блокноте: на глубине 125 м концентрация гребешков 3 экз. на 1 м2. Пройдя еще немного, я стал замечать, что гребешков стало меньше. Это означало, что зону максимальной концентрации гребешков мы прошли. Цели погружения были достигнуты, можно было заканчивать работу под водой.
Перед самым всплытием, когда мы находились на глубине 120 м, я заметил на дне необычный предмет. Когда «Омар» подошел поближе. Я увидел, что на дне лежит ловушка, в которой копошатся крабы. Их было пять или шесть, они пытались выбраться через узкую горловину ловушки, но у них это не получалось. «Вот она, ловушка убийца! – с горечью подумал я. – Крабов и так мало, да и те гибнут зря». Это были единственные камчатские крабы, замеченные мной за всё время погружения. Так что по третьему виду животных, который нам поручили исследовать, – камчатскому крабу – выводы были ещё менее утешительными, чем по гребенчатой креветке: промысел надо сокращать до минимума, а ещё лучше прекратить совсем, пока крабы не исчезли окончательно.
И всё же главный итог погружения был обнадеживающим: бело-розовых гребешков на шельфе Северного Приморья было так много, что всё скопление можно было считать промысловым. После погружения я подсчитал биомассу гребешков. Получилось, что чистая биомасса (только мускулы, без створок и внутренностей) гребешков составила 5 тысяч тонн. Если разложить мускулы гребешков по 100-граммовым баночкам, то запасов гребешка хватило бы на 50 миллионов баночек!
Вот с таким практическим результатом закончился рейс «Одиссея» к берегам Северного Приморья.