Не удивляйся, Что умрешь. Дивись тому, Что ты живешь. Дивись тому, Что к сердцу близко Однажды ночью голубой Горячая упала искра И стала на земле тобой. Не скифом И не печенегом, Минуя сотни скорбных вех, Ты сразу гордым человеком Явился В наш двадцатый век. — Мы — люди. Нас легко обидеть. — Но ты подумал ли хоть раз, Что я бы мог и не увидеть, Мой друг, Твоих печальных глаз? Нас, гордых, Жизнь не стала нежить, Нам горький выдался посол. Мы люди, Нас легко утешить Напоминаньем больших зол. В любви, В крови, В огне боренья, Со славой тех, кто первым пал Сменялись, Гибли поколенья За это все, что ты застал. Все чудо: Солнце, весны, зимы, И звезды, и трава, и лес. Все чудо! И глаза любимой — Две тайны Двух земных чудес. Да будь я камнем от рожденья, Я б в жажде все одолевать Прошел все муки превращенья, Чтоб только Человеком стать. Не удивляйся, Что умрешь. Дивись тому, Что ты живешь.

На родине моей Повыпали снега, Бушует ветер в рощах голых. На родине моей, Должно, шумит пурга И печи топятся в притихших селах. Приветом детства Встала предо мной С годами позабытая картина: Горит луна, И смутно под луной Поблескивает снежная равнина. Отбушевав, Снега притихли — спят. Среди снегов, запорошивших вербу, Полозья одинокие скрипят, Как будто жалуются небу. Сместилось все В сознании моем: Как будто брежу дальними огнями И в полушубке стареньком своем Шагаю за скрипучими санями. Вновь мерзну, А дорога далека, Сугробам белым нет конца и краю. На родине моей Повыпали снега, Я их люблю, За что — и сам не знаю.

За речкой не открыть Америк, Но ты вела меня на взгорье. — Закрой ладонью дальний берег, И ты под ней увидишь море. Виднелись села за рекою. Вдали брело за стадом стадо… Я берег закрывал рукою, И выходило все как надо. Летели годы — Речка уже, А мир все шире… Нам с тобою В метельной и буранной стуже Порой был слышен шум прибоя. Нас жизнь Носила и хлестала Пять лет — От горя и до горя, Да так, как будто суша стала Намного беспокойней моря. И, наконец, При тихом ветре, Преодолев каменьев груды, Глядели мы с высот Ай-Петри На вечное земное чудо. Ты привела меня, как прежде, К живому шуму синей лавы… На Черноморском побережье Я вспомнил детские забавы. Вот море — Буйное такое, Ладонью мысленно приглажу… И, горизонт закрыв рукою, Хочу увидеть; речку нашу.

Три года живу я в столице, Люблю я столицу… И вот Когда она вся озарится, То чем-то напомнит завод. Припомнится город сибирский, И тут же привидится мне: Летят автогенные брызги, Скользя по кирпичной стене, И вдруг ни с чего затоскую, Да так, что сдержаться нет сил, И вспомню тогда мастерскую И цех, где я мастером был. Представлю на миг лишь единый Пролеты больших корпусов, Бульдозеров гнутые спины И вздохи чугунных прессов… Рабочих За именем имя Проходит минутой такой… И станет завидно, что с ними Работает мастер другой. И может быть, так, Между прочим, Хорошую память храня, Какой-нибудь старый рабочий Ему говорит про меня: Москва, мол, кому не приснится! И он-де, упрямый такой, Уехал за песней в столицу, А песня живет в мастерской. И скажет еще, Что теперь я Решил подучиться и сам, Охотно уйдя в подмастерье К московским большим мастерам. Тогда неуемным желаньем И верой наполнится грудь, Что я свое прежнее званье Сумею обратно вернуть.

Опять, как перед зеркалом, стою. За худенькие плечи обнимая, В глазах сестры читаю жизнь свою, Забытые черты припоминая. Все круче лоб, Все реже рыжий чуб, Темней глаза, прямолинейней брови, И линии когда-то добрых губ Становятся точнее и суровей. Мишенью Для ходячих остряков Не станет ли седое благородство? Все чаще я гляжу на стариков, Уже предвидя будущее сходство. Но, изменяясь, Сохранить бы рад Изо всего, чем наделен в излишке, Все тот же тихий, Любопытный взгляд Простого деревенского мальчишки.

Очень часто, Всем сердцем гордый За места, где я жил и рос, Вместо отдыха, на курортах, Взявши отпуск, Я шел в колхоз. Вот дорога слегка пылится. По дороге навстречу мне Мчится рыжая кобылица С русым мальчиком на спине. Он сидел, Боевой, глазастый:, Стиснув тонкие повода. Поравнялись. — Рыжуха, здравствуй! — Крикнул весело я тогда. — Здравствуй, старая!.. — Левым ухом, Правым рыжая повела… — Что вы, дяденька… Та Рыжуха Позапрошлый год умерла. Это дочка, "Весна" по кличке. Трактор пашет вон там, где лес, Ну, а мы с Весной рапортички Возим в ближнюю МТС. Мальчик долго не трогал с места, Разговаривал все бойчей… Узнавая в нем чье-то детство, Я спросил его: — Сам-то чей? Пригляделся — И вспомнил друга, Что погиб на чужой земле… — Ну, пошла! — И малец упруго Приподнялся вдруг на седле. Как бы тело ни уставало, Все бы шел я вперед и шел, Потому что на сердце стало И печально и хорошо…

Вспоминается: В книге я встретил Очень горькие строки о том, Будто в семьях лишь первые дети Обладают богатым умом. Говорил я с обидой ребятам: — Вот настанут большие дела, Разве я виноват, что девятым Мать на поле меня родила. Не скажите, Что был я нескромен Тем, что грань разнолетья стирал, — Братья были Строители домен, Удивительных дел мастера. Для обиды Есть разные поводы: Я догнал бы, но, как на беду, Начались торопливые проводы… В сорок первом году. Никогда, Никогда не забуду: Мать глядела и мяла платок… Разорвать наши взгляды с минуту Даже поезд, казалось, не мог… Никакие меня неудачи Не сумели пригнуть и сломать. Стал я первым в семье, Но иначе… Вспоминая потерянных, плачет, Моя старая тихая мать. Даже если и слезы бывают, Их не видит никто. Поутру Слишком быстро они высыхают На холодном сибирском ветру. Даже больше — Весенними днями, Когда жизнь проступает во всем, Их смывает косыми дождями На горячий крутой чернозем. Помню путь К материнскому дому: Проходя за пределом предел, По-иному, совсем по-иному, Не по-детски на мир я глядел. Отдохнув на траве придорожной, После стольких Стремительных лет Я шагал по земле осторожно, Сапогами печатая след. Было грустно. Скажу откровенней: Наклоняясь над теплой пыльцой, Я как будто ослаб на мгновенье И присел на родное крыльцо. Вечерами Здесь братья сидели И делились заботами дня… Все, что сделать они не успели В этой жизни, Легло на меня. Чтоб сказать О потерях негрубо, Вспоминая братанов своих, Целовал материнские губы Много раз — За себя и за них.

Любовью, Гневом Сердце мая, Людей привык я разделять На тех, которых я не знаю, И тех, которых смог узнать. И этих, Что узнал поближе, Я, приглядевшись, Так делю: Одних до радости люблю, Других до боли ненавижу.

Он так говорил: — Что хочу — облюбую, А что не хочу — недостойно погони. — Казалось, не глину он мнет голубую, А душу живую берет он в ладони. Ваятель, Влюбленный в свой труд до предела, Подобен слепому: Он пальцами ищет Для светлой души совершенное тело, Чтоб дать ей навеки живое жилище. Не сразу, Не сразу почувствовать смог он, Не сразу увидеть пришедшие властно: И девичий профиль, И девичий локон, Капризную грудь, Задышавшую часто… Но тщетно! И, верен привычке старинной, Он поднял над нею дробительный молот За то, что в душе ее — глина и глина… За то, что в лице ее — холод и холод… Нам жизнь благодарна Не славой охранной, А мукой исканий, открытьем секрета… Однажды, На мрамор взглянув многогранный, Ваятель увидел в нем девушку эту. Невольно тиха И невольно послушна, Она, полоненная, крикнуть хотела: "Скорее, скорее! Мне больно, мне душно, Мне страшно! И мрамор сковал мое тело". — Не будешь, Не будешь, Не будешь томиться, Ты видишь, как рад твоему я приходу! — Схватил он резец, Словно ключ от темницы, И к ней поспешил, Чтобы дать ей свободу. Заспорил он с камнем, Как с недругом ярым… И, споря с тем камнем, Боялся невольно, Чтоб пряди не спутать, Чтоб резким ударом Лицо не задеть И не сделать ей больно. Из белого камня она вырывалась, Уже ободренная первым успехом, С таким нетерпеньем, Что мрамор, казалось, Спадал с ее плеч горностаевым мехом. С тех пор, Равнодушная к пестрым нарядам, Легко отряхнувшись От мраморных стружек, Глядит она тихим, Задумчивым взглядом На мимо идущих веселых подружек. На жизнь трудовую, Чтоб здесь не стоять ей, Она променяла бы долю такую. Стоит и не знает она, что ваятель, Блуждая по городу, Ищет другую.

Есть такой порыв неодолимый, Когда все высокой страстью дышит. Пишет сын стихи своей любимой, Только писем Он тебе не пишет. Не писать же в них, Что не на шутку, Как отец кулачный бой и пьянку, Полюбил он вопреки рассудку Легкую, как ветер, Москвитянку. Вся она Сплошное заблужденье. Нужно — до чего невероятно! — Возвратиться с ней К ее рожденью, А потом Вести ее обратно. Верю я, Что люди очень скоро Подобреют в мудрости глубокой, Но любовь, как яблоко раздора, Навсегда останется Жестокой. Ты прости, Совсем небоязливым Прикоснулся я К такому стану И такому сердцу, Что счастливым Никогда, наверно, Я не стану.

Когда в печи Большого дома В рождественские холода Горит ячменная солома, А не дрова горят, Тогда Истопникам Не счесть терзаний. Чтоб стало в доме том теплей, Вгоняют в мыло лошадей, Рвут хомуты, Ломают сани. Все чаще, милая, Все чаще Прошу тепла, Прошу огня… Так, может быть, Не настоящей Любовью греешь ты меня?

Лучше сразу бы сказала злое, Чем расстраивать обиняком. Я тебя ловлю на каждом слове И на каждом вздохе о другом. Глупые, Смешные подозренья! Но когда сомнение не спит, Каждое твое разуверенье Только лишний повод для обид. И когда Всем сердцем негодую И от боли чуть ли не кричу, Все же ты не думай, Что ревную… Просто я тебя, мою родную, В жалком свете Видеть не хочу.

Немало я видел Красавиц бедовых. Что ж гонит меня В переулки Садовых По свежему снегу, По белому насту?.. Такое со мною Бывает нечасто. Не поздно ли? Поздно. В любовные сети Не надо запутывать Добрых соседей. Не лучше ли тихо, Сторожко-сторожко, Условною дробью Пройтись по окошку. Крадусь пустырями, А сердце все ноет: Откроет ли поздно? Откроет! Откроет! Когда бы спешил, Не увидел бы мету, Что шел я к окну По готовому следу. Тогда б не услышал, Сойдясь со стеною. Что весело милой С другим, Как со мною. Не надо стучаться. Не надо стучаться. Не надо встречаться. Не надо встречаться. С любовью такою Теперь не ужиться. Пойду за метелью Свистеть и кружиться. Насмешкой Над нежностью Чувств непочатых Пятнает мне сердце Следов отпечаток, Пылает обида Ночного размена. Кричу всему свету: Измена! Измена! Сегодня метель Для неверной подмога, Она заметает Следы до порога, А снег, Что в открытую душу Влетает, Все тает, Все тает, Коснется — и тает…

Я видел: Еще до рассвета Он шел от тебя, точно вор… Как только увидел я это, Тебя ненавижу с тех пор. О, как ненавижу! Ну, кто ты?! И так, ненавидя, люблю, Что вымажу дегтем ворота И окна тебе разобью. В подъезде забесятся львицы, Твою сторожившие честь. Плевать мне на то, Что в столице Смешна деревенская месть.

Все равно Нам с тобою не слиться, Как сливаются вольные реки. Ревновать буду часто и злиться, Как ревнуют и злятся Калеки. Дорогая, Волной серебристой Мы, сойдясь, не покатимся оба. Даже в речке, большой. Но не быстрой, Ты осталась бы речкой особой, Беспокойной, Всегда серебристой. Но и тихие реки весною, До краев наполняя излуки, По долинам, Дразня белизною, Тянут к милым Разливные руки… Без тебя мне И больно и грустно. Навсегда расставаясь с тобою. Я свое помелевшее русло Берегами крутыми прикрою.

В своей Скитальческой судьбе Я много думал о тебе. Словами строгими, Как в гимне, Не помышляя о тепле, Я думал: Все пути легки мне, Пока ты ходишь по земле. Я думал, Думаю и ныне, Что справлюсь С трудностью любой, Пока мой разум не покинет Надежда встретиться с тобой. Я думаю: Ничтожны муки, И сколько ни пришло бы их, — Пока приветливые руки Касаться будут рук моих. Но в эту ночь по Барабе Такие ветры завывали, Что даже мысли о тебе Меня уже не согревали. Застыли ивы в декабре… И я под вой пурги истошный Припал лицом К рябой коре Холодной ивы придорожной. О, если бы она дала В тот час утратившему силы Хоть толику того тепла, Которое в себе таила!.. В жестоком Снежном мятеже, Когда зарыться в снег охота, Я замерзал — и глаз уже Коснулась смертная дремота. И ты пришла… И в полусне Ты все-таки пришла ко мне. Сквозь непроглядную метель Идти меня поторопила, Сказав, что постлала постель И печку в доме затопила. И голос твой Меня увлек… Разгоряченного от бега Ты привела на огонек И растворилась В хлопьях снега. Словами строгими, Как в гимне, Не помышляя о тепле, Я говорю: Пути легки мне, Пока ты ходишь по земле.

Под крышей Чужого закута, Внося в мою жизнь разнобой, Мне снилась такая минута, Когда я был счастлив с тобой. Приснился мне берег Катуни, Бегущей в алтайских горах: Мне снился тот берег в июне, И был этот берег в цветах. С тобой мы пошли за цветами, И, словно в охотничий рог, Шофер призывными гудками Нас звал И дозваться не мог… Мой сон Был на правду похожим, И в нем, Не могу передать, Мечтал я о чем-то хорошем, Но так и не смог домечтать.

Вперед! Призывая В долины и горы, Мне жизнь обещала Отраду земную. Лети же, мой поезд, Лети же, мой скорый, Лети же вперед, Полустанки минуя! Пускай же в разбеге, Пускай же в разгоне Колесная тяжесть Земли не коснется. Пускай же в сердцах О летучем драконе Забытая всеми Легенда проснется. Как старцы Красавицу Долго скрывали, Скрывая, сулили ей Ласк неопасных. Как вместо нее Хитрецы выдавали Влюбленному чуду Старух безобразных. Меня не обманут! Увижу ль воочью, Как в синем тумане Следы твои канут, Развею туманы… Но даже и ночью Тебя не подменят, Меня не обманут! Сорву с великанов Таежные скальпы И, если они Не засветят при этом, Вершину Белухи И Чуйские альпы Заставлю гореть Фосфорическим светом. Куда б ни ушла ты, Моя молодая, Везде я сумею Пройти и прорыться. Тебе и в горах Голубого Алтая Нигде Никогда От меня Не укрыться!

Я тебя представляю Поспешно шагающей к дому и На поклоны отзывчивой. Голову часто клоня, Ты кому-то киваешь. Я знаю, твои все знакомые Посмелели с тех пор, Как в столице Не стало меня. Я тебя представляю И дома, Неслышно ступающей, Представляю за книгой, Под лампою — в светлом кругу. Я тебя представляю Немножко-немножко скучающей, Но влюбленной в меня Я представить тебя Не могу.

Я целовал твое письмо, Не унимая нервной дрожи. В нем наказание само, В нем отречение — и все же Я целовал твое письмо. Могло бы быть совсем иначе. Не плачу я и не корю. Но, и не плача, говорю: Могло бы быть совсем иначе. Мне говорят мои года, Что бесполезен поздний опыт, Что я нигде и никогда Не повторю любовный ропот… Так говорят мои года. Я не тебя, Я мир теряю. Не жалуясь и не сердясь, Тебе я горе поверяю: Поэзии живая связь Оборвана… Я мир теряю!

Я жил — не заметил Ни дня, Ни причину, Что первую мне Прописала морщину. Я жил — не заметил, Пора спохватиться, Что было мне двадцать, Что стало мне тридцать. Я жил — не заметил; Заметив, не плачу, Что много утратил, Что больше утрачу. Желанному счастью Шагая навстречу, Я, может быть, Встретив его, Не замечу.