Ни в благодушии ленивом, Ни в блеске славы, Ни в тени — Поэт не может быть счастливым В тревожные для мира дни. Беря пророческую лиру, Одно он помнит Из всего, Что все несовершенство мира Лежит на совести его.

Мы спорили О смысле красоты, И он сказал с наивностью младенца: — Я за искусство левое. А ты? — За левое… Но не левее сердца.

От беды к беде, От боя к бою, От большого до большого дня — Кто сказал, Что нам легко с тобою, Дорогая Родина моя! Мы выносим бремя вековое, Мировое побеждаем зло, Потому и слово трудовое В честный стих Ложится тяжело. Я словам Не всяким доверяю. Прежде чем доверить душу им, Я слова на крепость проверяю, Выверяю именем твоим. Чтобы смертью скорой Не почить им, Я препоручаю чувства, Мысль Тем словам, Что не за чаепитьем, А в труде нелегком родились. Только тем, Что поднялись из глубей Доброй человеческой души, Нынче не до мелких честолюбий, Не до славы, Стоящей гроши! От беды к беде, От боя к бою, От большого до большого дня Нам легко И нелегко с тобою, Дорогая Родина моя!

Поет петух золотоперый, И раз поет, и два, и три… Мне у костра любви и веры Еще дежурить до зари. Его огонь высок и вечен, Он искрой выпал из кресал; С тех пор как зверь очеловечен, Он никогда не погасал. Я от него гоню измену И ворошу в нем угольки… Уже идущего на смену Я слышу дальние шаги.

И бог И черт — Они все время в паре: Талант с бездарностью Не развести. На каждого из нас Есть свой Булгарин, Готовый доглядеть И донести. Где лев, Там и шакал, Шакаля, ищет Отброшенную кость В густой траве. Порою лев Не доедает пищи, И потому шакал Всегда при льве. Прошла пора Булгаринских доносов, Но жив Булгарин, Хоть и не в чести. Поэт, будь строг: Не оставляй отбросов, Пусть он, шакал, Подохнет без кости!

Люблю красивых… Жизнь их, Быт их, Глаза, Улыбку, Добрый смех Воспринимаю Как открытье, Наиглавнейшее из всех. В них все: И ум, И обаянье, И гордый жест, И поступь их — Мне явится Как оправданье Всех мук моих, Всех слез моих. Зачем Прекрасными чертами Так полно Каждый наделен? Красивые, Они за нами Пришли Из будущих времен.

Нет, Владимир Владимирыч, Люди — не лодки. Не по шелку проплыл Восхитительных вод. Возвратился домой, Посмотрел на подметки: Все расход и расход! Город. Улицы. Скверы. Аллеи. Мне б идти с молодой И себя молодить. Но из тяжких работ Я работы не знал тяжелее И заботы трудней, Чем по улице шумной бродить. Устаю. Вот и голову свесил. В нашей улице люди живут — не впотай. Наша улица — это эпоха в разрезе, Это книга судеб: Проходи и читай! Сколько лиц, Сколько глаз, Сколько всяких соцветий: Грустных, Тусклых, Счастливых! Не стану скрывать, Что счастливые все У меня на особой примете, Потому что счастливых Должно прибывать. Прибывают пока понемногу. Только встречу такого — И праздник в груди, Будто сам его создал, Исправил все промахи бога. Он домой — Я за ним: — Погоди!.. Походи!.. Куба! Свергнут тиран. Ну, казалось бы, Куба далече И кубинцы от нас далеко-далеко. А на улице нашей Человеку вдруг стало полегче. Он еще не поймет почему, Но — легко! А когда человек нашей улицы плачет Когда в горе и гневе сжимает кулак, Значит, где-то у нас неудача, Значит, где-то и что-то Не так. В нашей улице шумной Не место слезливым; Наши люди умеют с бедой воевать. Как же с этим решим? Мы должны его сделать счастливым, Потому что счастливых Должно прибывать.

Гордиться? Чем? Стихом? Едва ли! Уж лучше нищему — сумой. Меня словами награждали Все говорившие со мной. Я строчкой этой, Мыслью этой Лишь занятое отдаю. Ты, Он, Весь мир И вся планета Работали на мысль мою. Любовью, Счастьем, Строчкой, Книгой Дань отдаю другим творцам. И даже ненавистью дикой Я весь обязан подлецам. Я весь в долгах, Куда ни сунусь, Повсюду забрано вперед. Минули Отрочество, Юность, Приходит зрелость... Долг растет!

Я писатель — Не пустой мечтатель, Никакого зла не убоюсь, Все ж с тревогой За переключатель Радиоприемника берусь. Предо мной Глазок в тот мир трепещет... Шум прошел, мне душу омрачив, Будто птица черная зловеще Прошумела крыльями в ночи. Загудела, Зашепталась хвоя… А за нею, где-то вдалеке, Где-то за морями волки воют На моем, На русском языке. Наш язык, Все беды переживший, В чистоте прошедший по векам, О, язык наш, Ленину служивший, Как ты дался, праведный, врагам? Человек Характера незлого, Знающий давно, Где яд, Где мед, Против слова я бросаю слово, Против самолета — самолет.

Мороз морозил, Ветры дули. Всю жизнь, Безжалостны и злы, Они ее крутили, Гнули, Вязали в скорбные узлы. И вот шкатулка. Как красивы Для нас открывшиеся вдруг Пересеченные извивы Ее преодоленных мук! Гляжу влюбленными глазами И думаю: "Она мила Не тем, Что мучилась годами, А тем, Что все-таки Жила".

Мне жизнь моя — Не темный лес, Но странно иногда до жути, Как будто с голубых небес Спустился я на парашюте. Как будто жил в других мирах И все, что вижу, — неизвестность, Как будто где-то в дальних снах Я смутно видел эту местность. И здесь, Отмеченный судьбой, Любуюсь я травою в росах, Березами за городьбой, Кукушками на тех березах. Живу, Влюбляюсь И дивлюсь, Что, разлучая с небесами, Судьба мне подарила Русь С ее полями и лесами. И это все День ото дня Люблю все искренней и пылче, Но скептики твердят, Что я Годами жизни ограничен. — Да, да! — твердят. — Как ни ликуй! И я кричу в листве плакучей: — Кукушка, друг, перекукуй Мне молодость На всякий случай.

Она, Колесная, Копытная, Нелегкий груз перенесла, С годами всеми позабытая, Травой густою поросла, Цветами синими и белыми Над влажной мякотью дерна И стебельками переспелыми От очень давнего зерна. Веселый, С новыми замашками, Придя от улиц городских, Я потянулся за ромашками, Но оступился и притих. И вышло в глубях сердца скрытое, Как вышла из небытия, С годами мною позабытая, Дорога старая моя. И появилась мысль тревожная, Что очень многие из нас На прошлом, Позабыв то прошлое, Еще оступятся не раз.

Я не люблю немые реки, Я говорливые люблю, Их перекатные разбеги И волн веселую гульбу. Не сорванными якорями, В глуби обретшими покой, — Они богаты пескарями… Я, тихий, вырос на такой. Река моя Меж берегами То меркнет, то в лунах горит. Она с веселыми стрижами О нем-то нежном говорит. Да, не со мной, Шалевшим время На ласку этих милых вод, А разговаривает с теми, Кто прилетает каждый год. Ворчит, Как будто мне двенадцать, Все сердится, а я молчу, Хотя и мог бы оправдаться, Но оправдаться не хочу. Лежу, Гляжу в туман глубинный, Где окунь водит плавником. Как перед женщиной любимой, Мне, виноватому, Легко.

Куда ни глянешь, Всюду лес горит, Горит легко, бестрепетно и тихо. Мне осени печальный вид Татарское напоминает иго. Когда гляжу на одинокий клен, То начинаю видеть за туманом, Как по холмам Из пасмурных времен Кочевник скачет на коне буланом. Склонясь Над самодельною стрелой, Любуется он, лошадь понукая: Вот вспыхнул наконечник смоляной, Вот натянулась тетива тугая… Запели стрелы, Словно осы в зной, Как в дни осад, На башни крепостные Попадали за хвойного стеной — И запылали терема лесные! Там дуб, Там куст рябины запылал, Огонь осины стал еще багряней. А злой ордынец, все скакал, скакал, Скакал и мстил За неуплату дани. Осенним днем Я вспоминаю зло, Ушедшее навеки, безвозвратно. Весь лес горит, а на душе светло. Вся Русь горит, А на душе отрадно.

В лицо нам ветер бьет морской, К Полярному пришли мы кругу, И сердце полнится тоской, Тоскою севера по югу. Неизъяснимою тоской По нашей беленькой березке, По солнцу, По твоей прическе, Придуманной когда-то мной. Где трав зеленые шелка? Здесь мхи пестреют, как заплаты. Вот так в одежду бедняка Притворно рядится богатый. Здесь иву стужей повело, А на глубинах под кустами Окаменевшее тепло Лежит тяжелыми пластами. За склады Каменных углей, Прикрытых мохом и морошкой, Холодный север, Как людей, Встречаем мы не по одежке.

Река Печора, Лебедь белая, Средь неприветливых полей Плывешь ты, чистая и светлая, Светлее юности моей. Селенья встретятся И минутся. Лебяжьи крылья на ветру То слишком широко раскинутся, То сложатся — Перо к перу. Плывешь ты Мимо скудной пашенки На дальний поклик лебедят, И зачарованная важенка Глядит из тундры на тебя. Неси меня К сердцам непочатым, В студеные неси моря… Мне на крыле твоем узорчатом Приснилась молодость моя.

Пустынно. Ни тропинки. Ни дорожки. Замшелые холмы, Как волны В шторм, И запах Подмороженной морошки Напоминает что-то… Что же? Что? И тучи, И гагары Слезным криком, И солнце Погасающим лучом Напомнили О чем-то о великом, О чем-то скорбном… Но о чем? О чем? Да, да — морошка… Поданная с ложки… Представил, Как в боренье с немотой Ослабший Пушкин Попросил морошки. Вот этой самой, Кисленькой немножко, Вот этой самой, Скромной и простой. И, глядя На полярную зарю, Сказал я тундре, Что вокруг лежала: Благодарю. За то благодарю, Что в смертный час Его ты утешала.

Мне память горше, Чем родни укор. В моей деревне, Что стоит высоко, Есть озеро по имени Кайдор, Все в звездах лилий И в кудрях осоки. Есть уголок среди травы густой, Где можно искупаться и напиться; Есть бухточка, где бережок крутой Всегда в следах Точеного копытца. Как тот больной, Что беспричинно чах, Шел я лечиться к одному, к другому И, разуверившись во всех врачах, Побрел с поклоном к знахарю седому. В обход деревни По густой стерне Несу Кайдору боли и невзгоды. Здесь, Прежде чем пойти к своей родне, Я исполняю ритуал прихода. А приходить стараюсь на заре, В тот ранний час, Когда туманны дали, Чтоб из домов, стоящих на горе, Меня ничьи глаза Не увидали. И мы вдвоем: Лишь озеро да я — Душа моя да сонных вод разливность, И, ничего на сердце не тая, Снимаю все — Одежду и стыдливость. Шепчу воде: "Как в детстве, обними, Дай чистой ласки маленькую малость! Сними печаль, Сними с меня усталость И тяжесть лет добавленных Сними! Я был доверчив, Стал я к людям строже, Порой смолчу и чувства утаю. Я трижды был обманутым, И все же Ты мне верни доверчивость мою. Пусть ошибусь, Пусть огорчат, расстроят, Пусть снова заблужусь В сердцах людских. И все-таки уверен — люди стоят, Чтоб жизнью, Счастьем я платил за них!" Так я веду Языческие речи, А сам иду. Вода уже по грудь. Вода уже давно покрыла плечи, Вода все выше, выше… Не вздохнуть. Меня вода Кайдорова милует, — Должно быть, я воде ответно люб. Она целует в губы, В лоб целует И поправляет поредевший чуб… Мне память горше, Чем родни укор, — Уже три года в час отдохновенья Не приходил я к озеру Кайдор, Не исполнял обряда Обновленья.

Где глухие своды нависали, Новое прорублено окно. Здравствуй, лес, В твоем Колонном зале Не был я давно. Ты скажи мне, Тихий и мятежный, Дорого ль платил Мастеру, Который так небрежно Свод позолотил? Сколько дней, Незримый и для зрячих, С властью без границ, Бродит здесь Непрошеный подрядчик И пугает птиц. Все они давно поулетали В новое окно… Здравствуй, лес, В твоем Колонном зале Не был я давно.

Мне даже страшно — Так она тонка. Так высока! При каждом резком звуке Дрожит И от любого ветерка Все гнется И заламывает руки. Придет гроза, И буря налетит, Всю до земли согнет И распластает… Гром отгремит, Громада туч истает. Взгляну в окно: - А тонкая стоит!

Тебе обычный День ненастный Страшнее наших зимних вьюг. Я не люблю, когда ты праздный, Беспечно говорливый Юг. На пляжах Я не стал веселым, От блеска солнца не ослеп. Тот сдержан, Кто трудом тяжелым Свой зарабатывает хлеб. Я даже ласкам непокорен. Мне завтра, счастью вопреки, От солнца и объятий моря Идти в объятия пурги. Чем ты теплей, Тем горше мысли, Тем тяжелей мне твой полон. Так с буднями суровой жизни Нас ссорит Слишком легкий сон.

Уйти? Уйду! Такой тропою, Чтобы сам черт Найти не смог. Да, это правда, И с тобою Бывал я часто одинок. Бывало, надвое расколот, Сидел я в смутной тишине, И часто отчужденья холод Закрадывался в душу мне. Пойми, От сладкого начала До этих поздних горьких дней Ты безотчетно расточала Мою любовь, Не дав своей. И нисходило К изголовью Виденье юности… Тогда Перед ее большой любовью Во тьме Сгорал я со стыда. И на тебя глядел я строже — Как на минувшую беду… Ну что же, милая, Ну что же, Ты говоришь — уйти? Уйду!

Зимний ветер, Гигикни над елью, Над сосной, где укрылся глухарь, Закружи меня белой метелью, Подними И о землю ударь. Сделай так, чтобы в снежные хоры Голос рощи все время вплетал Позабытую песню, С которой Я когда-то легко засыпал. Песню матери, Певшую в горе О наказе купца, Чтоб жена К беспокойному синему морю Не водила коня-бегуна. "Он приказывал, Он наказывал, Не води коня на синё море, На синё море, На быстру реку. А она его не послушалась, Повела коня на синё море, На синё море, На быстру реку…" Мать споет И сама прослезится. Под старинную песню её Пусть засну я, и пусть мне приснится Ускакавшее счастье мое.

Через улицу, Через будни, В нежных чувствах Не сразу понятый, Добрый хлеб Под названьем "спутник" Несу на руке приподнятой. Скажут: Хлеб — избитая тема. Я иду и смеюсь над такими, И несу домой каравай, как поэму, Созданную сибиряками, Земляками моими. Этим румяным, Этим горячим, Пахнущим так заманчиво, Этим хлебом труд мой оплачен. Песня моя оплачена. Но даже самую лучшую песню, Самую звонкую и земную, С сухарем в купоросной плесени, Не стыдясь, зарифмую. Хлеб несу!.. Поделюсь с женою, Не скупясь на слова хвалебные. И припомнится детство мое ржаное, Юность моя бесхлебная. С лебедою, С трухою всякою Ел "тошнотник" с корочкой тусклой. А если встречалась булочка мягкая, То она уже Называлась французской. Хлеб несу!.. Удивляются, вижу, Даже только что евшие С белого блюда. Но стоило мне приподнять его Чуть повыше, И все увидели чудо. Сразу пришло Давно знакомое: Поле и молодость С днями непраздными. Сладко запахло старой соломою, Мятой-травой И цветами разными. И увиделось как воочью: И косьба, И стогов метание, И межа, бегущая к ночи, И на меже С любимой свидание. Любовь и хлеб — Извечные темы. Славя хлеб, как любимой имя, Несу домой, приподняв его, Как поэму, Созданную сибиряками, Земляками моими.

Предо мною Новый трудный путь. Помоги усталость мне стряхнуть, Помоги от прошлого забыться, Новые желанья пробуди, Помоги душою обновиться Для большого, трудного пути. Обнови От недугов и хворей И от наговоров обнови, Ты моя, Испытанная в ссоре, В добром мире, В неутешном горе, В беспокойном счастье И любви.

До того, Как средь множества прочих На твоей появиться земле, Мимо звезд, набегавших из ночи, На стальном я летел корабле. Наши сроки межзвездные кратки: Там минута — здесь жизнь. Не таю, Лишь на время одной пересадки Забежал я на землю твою. Забежал, У огня отогрелся И так многое сделать хотел, Но в глаза я твои загляделся И успеть Ничего не успел. А меня уже — Ты ведь не слышишь — Мой корабль отдохнувший зовет; Тише ветра, Дыхания тише Он сигналы свои подает. И хочу я Согласно науке, Чтобы ты уже с первого дня Бесконечной Последней разлуки Улетевшим считала меня.

Ты у меня в гостях была, Потом ушла в рассвет… Потом поземка замела Твой легкий лыжный след. Потом его мороз сковал, И я жалеть не стал. Не по тебе я тосковал, Не по тебе страдал. А в марте таяли снега, И, вскрывшись по весне, Через лога, Через луга След снова вел ко мне. Пришел апрель. Уже в конце, Упрямей всех замет, Как на хрустальном поставце, Лежал твой лыжный след.

Семнадцать… Двадцать… В годы те, Что понимал я в красоте?! Румянца ль видя густоту Иль бровь, приподнятую круто, Я счастлив был, Я красоту С беспечной молодостью путал. Теперь мне далеко за тридцать, И потому тоскливей пса Бездомного Гляжу я в лица, Ищу любимые глаза. Ровесниц вижу увяданье, Уже не юности расцвет, А пережитого страданья Милей мне Благородный, след. Давно забылись Дни свиданий, Но то стыдливей, то бойчей Свет запоздалых ожиданий Все светится в глуби очей. Румянец спал Пыльцой цветочной, И бровь не просто приподнять. Та красота была непрочной, А эта… Эту не отнять.

Разгоряченная мечтами, Еще в любви не видя зла, На луг за первыми цветами Весною девушка пришла. А следом — старая травница, Держась за тонкий посошок; На все, что с девушкой случится, Она отыщет корешок. Одна сорвет цветок кудрявый — И от находки без ума; Другая с корнем вырвет травы, Сухие, как она сама. Одну поманит цвет особый, С которым ей и сна не знать; Другая злак сорвет, Способный Тоску-бессонницу прогнать. Девчонка "огонек" разлучный В косу тяжелую вплела. Старушка и на этот случай Траву всесильную нашла. Идут вдвоем, себя не пряча, На травах оставляя след. Влюбленная задаст задачу, А старая найдет ответ.

Тропой иду, Ловчась, несу Две липы, добытых в лесу. Навстречу в форме новой Товарищ участковый. — Куда идешь? — Домой иду. — Гм… что несешь? — Две липы. — Зачем? — Чтоб посадить в саду, — Выдавливаю с хрипом. И разговор кончается, Войдя в полутона: — Кто разрешил? — Начальница. — Фамилия? — Весна!

Цветы, Родившиеся ночью, Заголубели на заре, Как будто порванное в клочья, Лежало небо на траве. Я вспомнил Слышанное где-то, Что небо, захотев вздремнуть, Ложится на земную грудь И отдыхает до рассвета.

На широком лугу Пахнет мятой-травой. Я понять не могу, Что случилось со мной. После трудного дня Не отстала забота. Беспокоит меня Позабытое что-то. Потерявший покой, Стал я с тайною ношей Весь какой-то другой, На себя непохожий. Весь какой-то иной, С чистотой изначальной, Весь устало-земной И счастливо-печальный. И себе самому Говорю я: — Припомни, Отчего, почему Хорошо мне, Легко мне?!

Верю в жизнь, но такую, Чтоб как реки — с разливом… Загрущу, Затоскую, Если стану счастливым. Если стану счастливым, Если стану спокойным, Если стану ленивым, Для борьбы недостойным. От полдневной истомы, От вечерней прохлады, От уютного дома, От цветущего сада Унесут меня с топотом Кони огненной масти… Пропадай оно пропадом, Мое тихое счастье!