Вот пишу, И грустно мне, Потому как вызнано: Про любовь в моей стране Многое написано. Про любовь-разлуку есть, Про любовь-свидание. И читать не перечесть Строчек назидания, С кем ходить И где гулять. Есть такие броские, Что легко по ним справлять Свадьбы комсомольские. Станут с ними Чуть пьяней, Веселей закружатся. А мои всего нужней В горький час супружества. Пусть коснется Прядки прядь Над моим пророчеством. Мое горе повторять Людям не захочется.

Однажды Обманул я коршуна, На редкость резко просвистав, И коршун закружил встревоженно, Косые крылья распластав. Сбивая с толку птицу дикую, Еще призывнее, как мог, Стонал и плакал коршунихою Нехитрый травяной манок. С ответным криком, Полным страстности, В бесплодных поисках ее, В любви Забывший об опасности, Он падал на мое ружье. Оно Навстречу было взброшено… И все ж я птицу не убил. Любовь священна. Даже коршуна Не трону В час его любви.

С каждым годом Сны мои капризней, Снилось мне, Что для твоих услад И твоей любви Ценою жизни Небывалый Вырастил я сад. В том Моем саду, Как ты хотела, Как хотел и я, Берясь за труд, Понимаешь, На березах белых Золотые Яблоки растут. Сколько чистоты И сколько света Пролилось На голову кою! Ничего не знал… Но знал, что это Был мой рай. И ты — в моем раю. Загрустила, Будто и некстати. Весь в плодах Небесного литья, Сад березный Вырос на закате Нашего с тобою Жития. И тогда — В дымках, В накрапах росных — Я сорвал, Чтоб не грустила ты, Со своих березок Плодоносных Тяжкие И жесткие плоды. Первым надкусил, Напропалую — И живой огонь Коснулся рта… И по телу, Как от поцелуя, Потекла Густая теплота. Охватило Сладкое отчаянье, Боль восторга. По глазам твоим, Широко открытым, Как прощанье, Увидал себя я Молодым. Сон ушел. Я стал мудрей и старше. В лес хожу Под белое древье. Где-то в листьях, Только что опавших, Затерялось Яблочко твое.

Всё речи да речи… Молчи, фарисей!.. Никто не поверит, Имея понятье, Что дети родятся От жарких речей, От жарких речей, А не жарких объятий. Душа да душа!.. Замолчи ты, ханжа! Мы тоже святые, Но разве же худо, Что к женам нас манит Не только душа, А женского тела Горячее чудо. Ты книжный, Ты скучный. Должно, не любя, Тебя зачинали, Когда заскучалось… Все люди как люди, И, кроме тебя, Ошибок в природе Еще не случалось.

Я скажу: "Милая…" Я скажу: "Милая!.." Я скажу: "Милая!!" Раз скажу "милая" — Губы раскроются, Два скажу "милая" — Сердце раскроется, Три скажу "милая" — Душа распахнется. Милая — сильное слово, Милая — очень сильное слово, Но слово "люблю" — сильней. Шепну ей: "Люблю…" — Сердце заколотится. Скажу ей: "Люблю!.." — Голова закружится. Спою ей: "Люблю!!" — Слезы выступят. "Земля" — доброе слово, Но оно для любви. "Весна" — теплое слово, Но оно для любви. "Звезда" — дивное слово… И оно для любви. Все для любви: И земля, И весна, И звезды. Весь год Трудилась вселенная, Весь год хороводила, Чтобы пришло Великое противостояние Наших сердец.

По главной сути Жизнь проста: Ее уста… Его уста… Она проста По доброй сути, Пусть только грудь Прильнет ко груди. Весь смысл ее И мудр и прост, Как стебелька Весенний рост. А кровь солдат? А боль солдатки? А стронций В куще облаков? То всё ошибки, Всё накладки И заблуждения Веков. А жизни суть, Она проста: Ее уста… Его уста…

Любовь мне — Как блистание Звезды над миром зла. Любовь мне — Как призвание На добрые дела. Чтобы мир Отмылся дочиста, Душа тревогу бьет. Любовь мне — Как пророчество, Зовущее вперед. Любовь — Как жажда истины, Как право есть и пить. Я, может быть, Единственный, Умеющий любить.

Влюбленных шумно Легок воз, Зато любовь влюбленных тихо — Как горе горькое без слез, Как боль, болящая без крика. Таюсь. Молчу. Боюсь наскучить. Иным признанье — трын-трава. Меня же долго будут мучить В груди застрявшие слова. Иной споет И отпоется, А у меня гудит душа, И сердце тяжелее бьется, Готовое для мятежа.

Я не знаю сам, Что делаю… Красота твоя, — Спроси ее. Ослепили Груди белые, До безумия красивые. Ослепили Белой жаждою. Друг от друга С необидою Отвернулись, Будто каждая Красоте другой Завидует. Я не знаю сам, Что делаю… И быть может, Не по праву я То целую эту, левую, То целую эту, правую…

О женщина, Краса земная, Родня по линии прямой Той, первой, Изгнанной из рая, Ты носишь рай В себе самой. Я говорю Библейским стилем И возглашаю горячо: Не Петр-ключарь, А я, Василий, Заветным Наделен ключом. Мы любим По земным законам, И соблазняешь ты меня Не яблочком одним, Зеленым, А сразу спелыми Двумя. О женщина, Душа томится, И жажда мучит Все сильней. Пить!.. Пить!.. Мне пить И не напиться Бедовой радости твоей.

Мы не подумали о том, Хоть и нетрудно догадаться, Что если поджигают дом, То страшно В доме оставаться. Игра любви, Игра до слез. Довольно бы, Но поздно… Поздно… И начинается всерьез, Что начиналось Несерьезно. И сердится по доброте, И упрекает: "Грубый!.. Грубый!.." А губы ищут в темноте Уже заждавшиеся губы… И запоздалое "уйди", Но молодость, Но звезды с нами… И я прижал ее к груди, Как потухающее пламя.

Как второе пришествие, Как сто крыльев на взлете, О веселое сумасшествие Торжествующей плоти!.. Нежность До первозданного Побледнения лика, До глухого, гортанного Лебединого клика. И восторг До отчаянья, До высокого очень, До немого молчания... До безмолвия ночи. Лебедь Крылья разбросила, Замедляя движенье… Как на заводи озера, Ты — мое отраженье.

Как наяву точь-в-точь, Шальное сердце билось. Подряд из ночи в ночь Ты, грешная, мне снилась. Шептала: "Помолчи!.. Не предавай огласке…" И были горячи Неистовые ласки. Но взял я не свое. Под ласками моими Чужое, не мое Ты повторяла имя. Я скованный лежал, Стыдясь тебя коснуться, Как будто крепко спал И не хотел проснуться.

Измаянная тишиной, Мысль за тобою гонится. За радость ночи Той, Одной, Плачу Сплошной бессонницей. За страсть, Сжигавшую дотла, Я б согласился с карою, Что узаконена была Царицею Тамарою. Счастливец Много ли терял, Когда от стона светлого С ее груди Летел в Дарьял, Уже ко стону Смертному. И знал он, Брошенный на дно. Что после расставания Его убили б все равно Потом Воспоминания. Не длил бы я Постылых дней, Когда бы не иллюзия, Что ты нежней, Что ты умней, Добрей царицы Грузии.

Какое же диво В твоих, Руставели, словах: Века отшумели, А слово Все в тех же правах. Века отзвучали, А слову И жить и звучать. Кем был ты, Как жил ты, — Не знаю. А надо ли знать? Над миром тревожным Ты крылья любви Распластал. Ты Индию левым, Аравию правым достал. У нас и поныне Сердца и горят и болят, У нас и поныне Над сердцем Царицы царят. У нас и поныне Усладу другие берут, У нас и поныне Кровавые слезы текут. Прости мне, Шота, Что, влюбленный, В порыве страстей Любимую славил Превыше царицы твоей. Прости мне, Шота, Что забылся В своей похвальбе, А помнил лишь право Любовью быть равным тебе. Не знаю, Кем был ты, Как жил, Но, читая твой стих, Тебя создаю я По страсти героев твоих. Как бог триединый, Во всех ты героях един: В любви Антандила И в нежных очах Тинатин. Ты в каждой слезинке, В кровинке Отверстых их ран, В тоске Тариэла И в муках Нестан-Дареджан. А что мне с того, Что в чужом Палестинском краю Однажды найдут Долговую расписку твою? Унижен ли был ты, Оболган ли был ты за труд? Да мало ли лгали… И многих еще оболгут! Ах, что мне догадки! В твой век, Руставели, И в наш Доподлинна песня, А все остальное — Мираж! Во имя той песни, Что пели мы все И не спели, Оставьте мне тайну Великой судьбы Руставели!

Куда я — такой, Кому я — такой, От горькой любви Потерявший покой? И взгляд мой безумен, И вид мой ужасен. Спокойным и тихим Я просто опасен. Опасен я тем, Что мечтой увлекаю, Что страстью своей На любовь обрекаю, Что делом и словом Творю поневоле В любви не согласных На малую долю. Куда я — такой? Кому я — такой?

В горячке Выпил все отравы, До самой горькой и хмельной. Капризы и любви и славы Уже не властны надо мной. Еще душа не долюбила, Еще до радостей горазд, Но радостней того, что было, Мне, знаю, жизнь уже не даст. Случится, память потревожу — Тогда, повторов не терпя, Начну бояться быть похожим В любви на прежнего себя. И радость встреч, И провожанье Под невысокое окно Вдруг огорчит, Как подражанье Чему-то бывшему давно. А слава? Кто-то стал спесивей, Кого-то в ней не узнаем. Она была куда красивей В воображении моем. Я представлял себе, как знойно Горит над чубом славы круг. Она была моих достойна Воображаемых заслуг. Иному без нее тревожно, А мне с давно пережитой Спокойно, Ибо все ничтожно В сравнении Со славой той. Над глупым сердцем Есть управа, Над суетностью Страж двойной. Капризы и любви и славы Уже не властны Надо мной.

Была любовь. Была сомнений смута. Надежды были. Молодость была, Да, молодость была, Но почему-то Она большого счастья Не дала. Она ушла, Но слезы не прольются. Ушла. Иди. И не зови трубя. Нет, не хочу я В молодость вернуться, Вернуться к дням, Где не было тебя.

Все вижу. Твой немой укор… Ты смотришь, Будто ждешь ответа: Где живость, Где горящий взор, Где озарение поэта? Глаза тусклы, Почти что злы, Как у пропойцы до загула. О, ужас! На плебейских скулах Застыли желваков узлы. Ты думала: Неотразимый. Ни в чем не знавшая потерь, Ты думала, Что я красивый… Не отворачивайся. Верь. Красивы мы, Светлей, чем зимы, Иконописнее, чем Спас. В том и беда, Что мы красивы, Когда никто Не видит нас. И кровь кипит, Душа парит. В ней, чуткой, Все находит отклик. Как у идущего на подвиг Лицо отвагою горит. Но вот погасло вдохновенье, И, к людям открывая дверь, Мы вновь темны, Мы снова тени Самих себя… Как я теперь.

Не верили, Отмахивались: Миф! Но по дворцам, По стенам, взятым с бою, Давно доказано, Что был правдив Старик Гомер, Воспевший гибель Трои. Над нею, павшей, Вечность протекла, Землей укрыла Рухнувшие стены. Виновных нет. И все-таки была Всему виной Прекрасная Елена. Неоспоримы Слезы, муки, беды, Неоспорим И бога Зевса пыл, Когда торжественно В купальню Леды Он, женолюбец, Лебедем приплыл. И родилась Елена всеблагая, Затмившая Эгейскую зарю, Доставшаяся в жены Менелаю, Суровому Спартанскому царю. Где красота, Там правота каприза, А где любовь, Там бой идет не зря. Неоспорима Молодость Париса, Отнявшего Елену у царя. Неоспоримо Менелая сердце, Стучавшее тараном у ворот. Неоспоримо Мужество ахейцев, Поклявшихся Не постригать бород. А годы мимо… Годы мимо, мимо… В крушении Приамовых дворцов Неоспоримо все, Но оспорима Житейская Забывчивость бойцов. Пал Менелай В печали и тоске. Изъела корабли Морская пена. Состарилась Прекрасная Елена. Скорбела Пенелопа Вдалеке. За девять лет, Приученные драться, Копьем и дротиком Вести бои, Уже ахейцы Стали оступаться О клятвенные бороды свои. В крови, В скорбях, В осадной суете Они, вослед Приплывшие под Трою За мною, За дивной красотою, Успели позабыть О красоте. …И мы в бою, И мы твердыни рушим. Но, увлекаясь Праведной борьбой, Лишь одного хочу, Чтоб наши души Не отросли Ахейской бородой.

Угар любви Мне мил и близок. Но как смешон Тот сердцеед, Что составляет Длинный список Своих "любвей", Своих побед. Марина, Нина, Саша, Маша. Меж тем При встречах, Как у птиц, Была с ним Все одна и та же, Размноженная На сто лиц. Мне радость Выпала иная, Мне жребий Выдался иной: Меняясь, Но не изменяя, Сто женщин Видел я в одной.

Пришла И чуткою И нежною Ошеломить И потрясти. Пришла ко мне, Чтоб душу грешную От самого себя Спасти. А у моей души Есть правило, И я воздать Не прочь ему: Коль ничего в ней Не оставила, То и стучаться Ни к чему. С изменами, С любовью, С чарами Душа моя, — Что к ней влечет?! — Как лавка С хрупкими товарами, Закрыта На переучет.

Не пора ли, Не пора ли Нам игрушки собирать. Мы все игры доиграли, Больше не во что играть, И в любви Не портить крови, Ибо знаю наперед, Что количество любовей В качество не перейдет.

Не о такой, Как ты, Мечтается, Не о такой грущу, Которая Красивых книжек начитается, Придет и мучит разговорами. Еще заставит, Межеумица, И подражательностью маяться: Мол, тот герой не так целуется, Не так в романе обнимается. И лишь одно мне утешительно, Что, споря с книжными страницами, В любви Я отвергал решительно Литературные традиции.

Он был ворчун — Не больше, чем любой. Она ж его За это укоряла, Она ему Частенько повторяла: — Что будет В старости с тобой! Шли годы… Он ворчал, Она ворчала. Он ей упрек, Она его в штыки: — Что будет в старости!.. И замолчала. Они давно уж Были старики.

Я верю цыганке. Мне счастье она нагадала. По жесткой ладони Всю прошлую жизнь рассказала. Она мне сказала По линиям четким и ясным: — Всю жизнь был любим И всю жизнь был несчастным. Она мне сказала С лукавым цыганским азартом: — Во многих же семьях Красавицам спутал ты карты. Скажу имена их, Да только не надо скупиться. — Скажи-ка, а впрочем, Зачем же… Напрасно трудиться! Я верю цыганкам. Они — как поэты-провидцы, Всю жизнь они смотрят На разные встречные лица, Всю жизнь они бродят, Всю жизнь они новых встречают. И радость и горе — Всё, всё они в нас замечают. И сам я бродяга И многое, многое знаю. Сказал я цыганке: — Давай Я тебе погадаю!

Ну полно... Полно... Мне тоскливо!.. Угомонись, Раздор не сей. Зачем же так несправедливо Ругаешь ты моих друзей? Ты злишься, Что они приходят Смущать нездешней красотой, Что в поздний час меня уводят Бродить под звездной высотой. Не знаю, Чем ты оскорбилась, Когда сказала, их браня: — Они тебе, скажи на милость, Дороже хлеба и меня! Ну полно же, На них не сетуй. Вершители людских судеб, Мои друзья — они поэты, Необходимые, как хлеб… И все ж Их не сравню с тобою. Без хлеба все-таки живут. Ты — воздух мой, А без него я Не проживу и трех минут.

Утром — Любкой, Ночью — Любочкой… Отряхнув с души золу, С виноватою улыбочкой Проходила по селу. Шла неспешно, Будто с ведрами, Выводя за шагом шаг, И покачивала бедрами По привычке, Просто так. Обзывали Любку шлюхою. Злые женщины порой. Начинали слово буквою Из алфавита второй. Мужики с недоброй шуточкой Свой дневной вершили суд. Шла и знала: Ночью Любочкой, Утром Любкой назовут… Шла отпетая, небрежная, Под лузгу недобрых ляс, Всю себя, нахально грешную, Выставляла Напоказ. Отметая ночи ложные, На меже вблизи села, На другие непохожая Ночь у Любочки была. В играх звездного свечения, С перепевом петухов Ночь любви и очищения Ото всех былых грехов. Ночь, не сделавшая просева, Ночь, не вспомнившая зла. Ничего с души не сбросила, Все с собою понесла. Тихо, полная смирения, Понесла в рассветный дым Новое сердцебиение Рядом, Рядом со своим. Сын приспел. Нужны и метрики. Вот, припав теплом к теплу, С белым ситцевым конвертиком Мать ступала по селу. Мать ступала. В знак прощения Приподняли старики Троеперстно, как крещение, Лаковые козырьки. Мать ступала. И глумливые Смолкли бабы у дверей, Даже самые ревнивые Стали к Любочке добрей. Эти добрые и дружные В мальчике Из доброты Все простили б, Даже мужние, Даже мужние черты… Шла, Впервые некоримая, И несла, забывши все, На судах неоспоримое Оправдание свое.

Все открыто, Все наружу, Но уже шепчу, скорбя: Закрывай, Василий, душу, Не выстуживай себя. Стали глубже норы лисьи, Стал пышнее ворс лисят… Листья... Листья... Листья... Листья Золотой пургой летят… Кружат… Кружат… Кружат... Кружат В слезной скуке ноября. Закрывай, Василий, душу, Не выстуживай себя.

Голова моя, Головушка, Недомога и разлад. Будто вызревшее полюшко Поприбил мне кудри град. Помню, Любовались озимью, Отмечали рост и стать. Значит, беден, Значит, осенью Пышной свадьбы Не играть. Думал, Жизнь переиначится, Зашумит рекой в разлив. И тоскуется И плачется На есенинский мотив.

Мне тяжело. Люди со мной Становятся честными. Они разговаривают, Как на исповеди, Особенно женщины, Которых мог бы любить. Мне всех тяжелей. Я похож на бога, Но не настолько великого, Чтобы прощать.

Думал, прошлое не забудется, Думал, близкою станет мне. Задержала меня распутница На чужой, Не той стороне. К сердцу боль Присосалась пиявкою, И оно мне стучит: беги! Топь болотная, Громко чавкая, Крепко держит за сапоги. Закричал бы я, утопающий: Мне, товарищи, нелегко. Но нельзя мне позвать товарищей Все товарищи далеко. Все товарищи Неподдельные, Охраняя покой семьи, Как, бывало, князья удельные, Правят женами И детьми. И прошу я Не их, а вербочку, Задрожавшую у ноги: — Помоги мне, тонкая веточка, Помоги!..

Плачь. Пусть слеза прольется, А ты себе живи. Тебе легко живется И в жизни И в любви. Страдай. Твое страданье, Увы, невелико. Рыдай. Твое рыданье, Как у детей, Легко. Но все твои печали, Как воды по весне, Подземными ручьями Изроют душу мне.

Ты говоришь: Я мщением дышу. Ты говоришь: Я мертвых ворошу. Ты говоришь: Мне ничего не жалко. Неправда! Жалко. Но моя душа Неумолима, Как землечерпалка С железным скрипом Грузного ковша. Она других Не знает направлений; Она пройдет, В желаниях чиста, И по следам Твоих захоронений, Где даже не поставлено Креста. Рабочей быть Дано душе не каждой. Я благодарен Даже в час беды, Что наделен Неистребимой жаждой Докапываться До живой воды. А ты твердишь: Я мщением дышу! А ты коришь: Я мертвых ворошу

Пусть Мы друг друга Разлюбили. Но жизнь мою, Любовь мою Не торопись Толкать к могиле, — Итак качаюсь На краю. Я, в счастье Веривший глубоко, Себя от счастья Отрешил. Уйду из жизни Без упрека, Довольный тем уже, Что жил. Довольный тем, Что полной мерой Мне было радости дано. А без любви мне, Как без веры, И безысходно И темно. Все унесу, Твой добрый гений, Твой легковерный И смешной. Всю горечь Многих заблуждений Ты можешь схоронить Со мной. Пусть экскаватор Полной горстью, Однажды вороша погост, Мои изломанные кости Швырнет На глинистый откос. И пусть! Пусть будет все, Что будет. Приму любую из порух, Чтоб стали радостнее Будни, Хотя бы Одному из двух.

В наше счастье Веры больше нету. Мне обидно, Что в чужом краю Принял я за чистую монету Легкую привязанность твою И не то мне жаль, Что, пламенея, Я тебя и нежил и ласкал. Жаль мне то, Что, от тебя пьянея, Я своей любимой Не искал. Поглядеть бы На любовь-потерю, Тронуть кудри Ласковой рукой… В мире есть такая. Я не верю, Чтобы в мире Не было такой. Может, поздно? В муках угрызений Сердце бьется В поисках порук. В мире было столько Потрясений, Столько было горестей… А вдруг?.. Может быть, В надежде тосковала, Все ждала И уставала ждать?.. Может, ей меня Недоставало, Чтобы жить И в жизни устоять?.. Есть такая! Каторжной работой Сто каналов К ней готов прорыть. Если сердце Бьется для кого-то, Значит, этот кто-то Должен быть.

Я ушел. Ни к чему теперь Вздохи. Между нами Со всей высотой Стены, Стили, Этапы, Эпохи, Просто камень И воздух седой. Я ушел. Между нами — века. Вот как ты далека!

Чему сердце молилось, Отошло навсегда. Надо мною звезда закатилась, Закатилась звезда. И горела нежарко, Не давала тепла, И светила неярко, Но все же была. Я стоял под звездою, Дожидался зари. А теперь только место пустое Смотри не смотри…

Жизнь поэта Непростая штука, Если он страстями опален, Жизнь поэта, Да не жизнь, а мука, Если он влюблен, — А он влюблен. Пошутил Веселой эпиграммой, Подмигнул звезде — И мир разъят. Вот уже ему Семейной драмой, Мировой трагедией Грозят. Милая моя, Мы счастьем бредим Большим, Чем встречаем наяву. В наших душах Тысячи трагедий… И еще одну Переживу.

По холодному блеску Стальной колеи Поезда убегают — И все не мои. Поезда убегают В зарю и рассвет, Только должен опять Оставаться я, Будто мною потерян Транзитный билет И забыта конечная станция. Поезда убегают, Гремя и звеня, Прогибаются рельсы со шпалами. Убегая вперед, оставляют меня На вокзале С глазами усталыми. Как мне быть? Как мне жить? И в какие края Выбрать путь одинокому: Близкий иль дальний? Будка. В ней на вопросы Заблудших, как я, Отвечает оракул вокзальный. Пересадки, Маршруты известны ему. Расспросите его И похаживайте. А замешкал — Звучит по вокзалу всему: "Спрашивайте!.. Спрашивайте!.." Жизнь — в любви, Как ни много нам в жизни дано, Я, бывало, терял и не плакал, А когда вот потеряно это — одно, Как тут быть, Подскажи мне, оракул? Репродуктор в стене. Слышу голос стены, И от голоса холодом веет: "Гражданин, не мешайте, Вы слишком пьяны!" — "Нет, от горя душа не пьянеет!" Поняла, Женским вздохом Вздохнула стена И сказала мне фразу такую: "В чем другом бы, а в этом, — Сказала она, — Не просите, Помочь не могу я…" В двадцать лет, Зная только начала начал, Не по возрасту я, Не по росту Почитал себя мудрым, Других поучал, Все решал Удивительно просто. Разлюбила? Другая полюбит, поверь, Будешь счастлив И радостен снова. Жизнь одна, Путь один. И я понял теперь: Нет для счастья Пути запасного. По холодному блеску Стальной колеи Поезда убегают — И все не мои. Поезда убегают В рассветную мглу, На широкие нивы и пажити И оракул Шумит по вокзалу всему: "Спрашивайте! Спрашивайте!.."

Сдержаться в чувствах Не умеючи, С тобою часто ссорюсь я. Какие-то пустые мелочи Мешают видеть мне тебя. В дороге Мелкое теряется, В дороге с каждою верстой Все больше, Больше проясняется Тот, настоящий, Образ твой. Опять люблю, Тревог не ведая, И только в мыслях не решу: Что это?! От тебя же еду я, А кажется, К тебе спешу.

Мне казалось, Что ты молода, Что тебя Не коснулись года. Помнишь, Был я не хилой породы, Но обветрил, И, видишь, — седой. Ты лишь в' памяти Все эти годы Оставалась Еще молодой. Да, лишь память В заветном извиве, Как солдат На бессменном посту, С каждым годом Нежней и ревнивей Охраняла Твою красоту. Запоздалая встреча убила, И надежде И вере назло, То, что память моя Сохранила, То, что сердце мое Сберегло.

Холмы, Расшитые узорами, Не привлекали нас к житью. Над Хонгурейскими озерами Гагара плакала — к дождю. И все окрест, Все дали дальние До еле видимой версты, Как ненца древние предания, Туманны были И пестры. Я шел И вдруг остановился, Во власти неизбывных дум. Вдали стоял твой белый чум, Над чумом сизый дым курился У чума твой стоял олень. Глядел я, Как, сметая тени, По золотым рогам оленя Восходит Заполярный день. Хотелось мне, Шагая тундрой, Чтоб в жизни, где бы ни жила, Но на любой дороге трудной Ты Впереди меня ждала.

Припомню что-то — И душа не рада. Для памяти своей Хотел бы снегопада. Заснул бы я, Проснулся бы — и вдруг Почувствовал бы я, Что жизнь легка мне, Что лоно памяти, Как зимний луг, Занесено сыпучими снегами. Не видно ни тропинок, Ни дорог, Ни прежних встреч, Ни прежних расставаний. Из прошлого Припомнить бы не смог Ни радости, Ни грусти, Ни страданий. И та, Что принесла немало бед, Сокрывшаяся где-то В царстве снежном, Уж не решилась бы Оставить след На том снегу, Спокойном и безгрешном. И, благодарный Сказочному сну, Я б заскучал, Я стал бы ждать весну. Заснул бы я, Проснулся бы — и вдруг Увидел бы за днями, За годами, Что лоно памяти, Как вешний луг, Все зацвело Веселыми цветами. Где грусть была, Там голубой уток, Где слезы шли, Там золотые злаки, Где боль жила, Там розовый цветок, А там, где горе, — Маки! Маки! Маки! И милая, Наряднее ольхи, Земного обновленья б не минула. Все заблужденья, Все свои грехи, Как листья прошлогодние, Стряхнула. И в ощущенье Новой чистоты, С надеждою, Что жизнь пойдет иначе, Мы побрели бы с нею Рвать цветы, Возросшие На наших неудачах.

Тишина, тишина… Тишина, как во сне. Как во сне, голубые снега. Спит мой город, Его по весне Беспокойная будит река. По веселой весне, Нарушая покой, В кручу берега, Как по груди, Вдарит мутной волной, Двинет белой шугой, Затрещит, Загремит: — Выходи!.. Выйдет девушка, Вынесет сердце свое, Скажет речке она: — Не топи!.. — И наполнится девичье сердце Ожиданием первой любви. И охватит озябшую Сладкая жуть, Всю ее — с головы и до ног. И поднимется грудь, И опустится грудь, И послышится девичий вздох. Опьянеет она… Побледнеет она… Вешний день по душе и седым, Только стал замечать, Что приходит весна Раньше всех Вот к таким молодым.

На трамвайной дороге плакат: "Осторожнее — листопад!" Опадают И скверы и рощи, Мокнут листья В дождливой тоске. Что трамваю! Душе моей проще Поскользнуться На желтом листке. Под стальные Трамвайные оси, На холодную гладь колеи, Точно так же вот Каждую осень Опадали надежды мои. А по веснам, Похожим на юность, Когда солнце Ласкало и жгло, Сколько старых надежд Не вернулось, Сколько новых надежд Не пришло! И, тревоги уже Не скрывая, Повторяю немножко не в лад Те слова, Что прочел из трамвая: "Осторожно, душа, — листопад

Сопротивляясь темной силе, Ее жестокости тупой, Мы друг за друга заплатили Ценою слишком дорогой. Шли, Не искали, где полегче. Того, что взяли, не спасли. Шли долго, и до нашей встречи Мы юности Не донесли. Дорога та Полжизни длилась. Она такой глухой была, Что терпеливая наивность Отстала И не догнала. В любви попутной Спозаранку Забылась где-то чистота, И горделивую осанку Сменила Просто прямота. Бывало, Что слабели силы, Когда шагали через боль, Оглядываясь на могилы Тех, с кем делили Хлеб и соль. И все потери, Все утраты, Все, что лишь в памяти таю, Мы жизни отдали в уплату За позднюю любовь свою. Не говори, Что отлюбили, Что сердцу Время на покой. Мы друг за друга заплатили Ценою слишком дорогой.

Любовь горела, А не тлела. И все же, к радости моей, Не до золы она сгорела, Но, как береза, До углей. Она, Ничем не оградима, Перемежая страсть и гнев, Вся изошла огнем и дымом И вся распалась, Почернев. Погибла? Нет. Вернее прочих Я знаю цену угольку И каждый черный уголечек В душе холодной берегу. В моей душе, Как в горне грубом, Небесполезно им лежать. Лишь только б огонек… Да губы… Да губы, Чтобы подышать. Не гибнут страсти. Над враньем Опять смеюсь. Пусть не лукавят. Любовь горит Вторым огнем. В таком огне Железо плавят.

Как хорошо, Что за крутыми За гребнями Далеких гор Меня, забытого другими, Ты вспоминаешь До сих пор! О, вспоминай! В строках послушных О нежных чувствах Святословь. Люби меня! Средь равнодушных Мне так нужна Твоя любовь! Бывало часто, С жизнью споря, Слабел я, горе затаив, Мне чудились В минуты горя Цыганские глаза твои. И было в них Так много света, Огня, как в золотом вине. Как хорошо, Что где-то, где-то Ты вспоминаешь Обо мне!

С душой, Не созданной Для драк и споров, С неробкою, Но доброю душой, Я в этот мир Печалей и раздоров, Должно быть, Преждевременно Пришел. И потому, Чтоб недругу Не вторить, Я научился Гневаться И спорить. Для той любви, И светлой И наивной, Был создан я На празднике ночей, А приходил лишь На ее руины И склеивал Обломки кирпичей. И склеил я. Не оробел. Не сник. Своей любви Я здание воздвиг.