На степь, Спеша с травою спиться, Нисходит ласковая мгла. Заря вечерняя, Как птица, Давно сложила два крыла. И над палаткой островерхой В потухшем небе, как всегда, Всечеловеческою вехой Зажглась высокая звезда. Опять, вздыхая и волнуясь, Гармонь о городе поет. И все же юность — всюду юность, Она везде свое возьмет. Когда любовь — как хлеб и воздух И в час свидания темно, То для влюбленных Были б звезды, А лес иль степь — им все равно. И ни к чему играть в оглядки, Все впору им — и свет и мрак… А вот Егор сидит в палатке И думает совсем не так. Он думает: «Нужна свобода В желаньях сердца и души. Вот отработать бы два года, А там — уехать из глуши В тот край, Который любим очень И, оказавшись вдалеке, На добром русском языке Мы называем краем отчим. Любовь же, как земля сырая, Прилипнет — не стряхнешь ее…» Так думал он, перебирая С полынным запахом белье. Так думал он, хоть был и пылок. В руке, приученной к труду, Зажал коричневый обмылок И вышел под свою звезду. * * * Река степная берег пилит, Струя врезается в струю… Егор неловко мылит, мылит Рубаху старую свою. Луны осколок в небо вышел, Как будто отлитый в огне, Повременил, поднялся выше И закачался на волне. Почудилось, что в лунной качке, На глубине речного дна, Русалка юная видна И слышен голос: «Вот так прачка!..» Слова тихи, слова мягки, Как будто с целью затаенной Она глядит со дна реки И притворяется влюбленной. «Дай помогу я, дорогой…» — И белой, до плеча открытой Русалка тянется рукой К его рубашке недомытой. Была — и нет. Стоит прицепщица, Лесной цветок в степном краю, У ног волна лениво плещется, Струя вплетается в струю. Вот Аннушка, его жалеючи, Рубашку, мыло отняла И над водою юбки девичьи, Чтоб не мочить, приподняла. Глядит Егор, Смущенный встречей, Как у нее блестят глаза, Теснится блузка, ходят плечи, Повдоль спины дрожит коса. Когда же с ним заговорит, Из-под капризных завиточков Большой жемчужиной горит Серьгой не троганная мочка. Он думает в неясном страхе, Неравнодушный к завиткам, О трудной жизни, о рубахе, Послушной девичьим рукам. Побудет, мол, в руках умелых, Размякнет И в недобрый час Прильнет к тоскующему телу И слабость сердцу передаст. У ног их Месяц окунулся И карасем уплыл в кусты. Егор вздохнул и отвернулся От беспокойной красоты. * * * Не спит Егор, Когда в палатке, Хмельное счастье пригубив, Спят сдавшиеся без оглядки На милость девичьей любви. Над ковылями вместе с ветром Плывет гобийская теплынь, Опять в матрасе разогретом Запахла горькая полынь. Заглядывает месяц в щели И улыбается хитро… Приподнялся Егор с постели, Нашел бумагу и перо. За словом слово быстро нижет, И кажется, перо само, Поскрипывая, пишет, пишет Старушке матери письмо. Размашистый сыновний почерк Намеком, как бы невзначай, Дает понять ей между строчек: Мне трудно — мама, выручай! Все спят. За финскими домами Береза встала на пути, Прижав зелеными ветвями Почтовый ящик на груди. И в смутном свете стало видно, Как неказистый ящик тот Глотнул письмо и так ехидно Перекривил железный рот. * * * Дети маме Покой пророчили, А теперь, повзрослев, молчат. Мать-старушка живет у дочери, Обихаживает внучат. Вспоминает в беде не гнувшихся. Вечно памятных только ей, Улетевших и не вернувшихся С поля ратного сыновей. Вытрет старая слезы женские, Улыбнется себе, горда: Мол, не зря они, деревенские, Были призваны в города. В холод, в голод сыны не охали, Были твердыми их слова, И такое вокруг нагрохали, Смотришь — кружится голова. Вспоминая сынов бесстрашие, Одного не осилит мать: От земли уходили старшие, А последний — к земле опять. Для нее он все еще деточка, Хоть высок он и густобров. Получила от сына весточку, Услыхала сыновний зов… Много плакала, много видела, Стала многое забывать. Слезы краем платочка вытерла, Принялась добро собирать. Это сказано опрометчиво — Просто комнаты обошла. Собирать-то старенькой нечего, Всю-то жизнь для других жила. Не повидится, Не утешится. Удержать бы ее, да где ж!.. За Егора мать крепко держится — Он последний в жизни рубеж. Вот внучатам целует рученьки И негорькую их слезу. — Вы меня не забудьте, внученьки, Я гостинцев вам привезу. — Хорошо, что еще не лишняя И не дочке, и не ему… Хорошо, что полка-то нижняя, А купейность ей ни к чему. Едет, смотрит на придорожие, Из всего, что есть на виду, Ищет ровное и похожее На далекую Кулунду. Речки быстрые извиваются То равнинами, то меж гор. Пассажиры вокруг меняются, Продолжается разговор. Входят, сходят, В дверях не мешкая, Весть разносят на всю страну, Что в вагоне старушка некая Едет к сыну на целину. * * * Степь, Как будто ее кто выровнял, Будто кто-то куда-то нес И случайно в дороге выронил Семена плакучих берез. И теперь на ветру полощется, Пригибается во весь рост Негустая белая рощица, Одинокая на сто верст. Берег… Домики, Как на пасеке. Гул в степи далеко слыхать. К тем домам на совхозном «газике» Подкатила первая мать. Обнимает сыночка странница, А друзья его как в строю, И у каждого взгляд туманится, Каждый видит в ней мать свою. Каждый тянется к ней в смущении… И она целует парней Так, как будто по поручению Неприехавших матерей. Рад Егор, что к нему из города Подоспела старушка мать: Мол, у Анны не будет повода К сердцу с нежностью подступать. * * * Меж пластами земли Поднятыми Ходит-бродит лиса с лисятами. Разгребая лапками комьица Все привычней и все бойчей, И лиса и лисята кормятся, Взяв в компанию двух грачей. И в испуге лиса не мечется, Охраняя лисят своих. Об Егоре в мечтах прицепщица И о новой его советчице… А зверушки?! Ей не до них! * * * Тем же часом, К сынку прибывшая, Ходит мать, чуть-чуть загрустившая, Ходит, смотрит на проживающих И нигде не приметит взгляд: Ни детей, меж собою играющих, Ни снующих в траве цыплят. Выйдет на поле… За усадьбою Вдруг почувствует, что стара. Что-то медлит сынок со свадьбою, Поспешить бы сынку пора. На советы он стал обидчивый, Будто зря ему говорят. И от девушки от улыбчивой Почему-то отводит взгляд. Даже камень водою точится, Даже камню приходит срок. Смотрит мать, Приглядеть ей хочется Тихий ласковый уголок. Кровь устанет в ногах — разуется И, приняв деревенский вид, То ромашками залюбуется, То над речкою посидит. Даже берег водою точится, Если волны идут внахлест. Приглянулась матери рощица, Одинокая на сто верст. В ночи лунные и недлинные, Когда в листьях блестит роса, Настоящие соловьиные В роще слышатся голоса. А когда заря занимается, От высоких кипящих крон На все стороны разлетаются Щебет, высвист и перезвон. Мать придет и качнет сединами… Свет, просеянный сквозь листву, Отшлифованными полтинами С дрожью падает на траву. Ходит старенькая березником, В тень присядет она с иглой, Вышивает узоры крестиком, Разговаривает с землей: — Не сердись на меня, на грешную, Я далекая, я не здешняя… Многодетная, многодомная, Я тебе, земля, незнакомая… Умереть бы мне, где положено, Где поезжено, где похожено!.. С разговорами не скучается. Мать от родственных мест вдали Верной дружбою заручается Незнакомой еще земли. * * * Сын счастлив. Мать хоть и стара, Но все еще встает с рассветом. С ее приездом для стола Своя заведена диета. С ее приездом — с плеч гора, Светлей душа и крепче тело, И мысли дальнего прицела Еще упрямей, чем вчера. Крепись, Чтоб сердце не дрожало От вздохов девичьих и слез, Чтоб Аннушка не удержала Пушистыми цепями кос. По вечерам, Вернувшись с пашни, В телах усталость принеся, Скучая обо всем домашнем, К Егору тянутся друзья. Сидят, шумят до полуночи, И что ни тема — новый спор. Однажды, как бы между прочим, Зашел о роще разговор: Чтобы машины не кружились, Мол, взять бы да раскорчевать… Услышала, насторожилась, Вязанье отложила мать. Сказала: — Не туда вы клоните… — А сердце у самой щемит. — Вы рощу Белую не троньте… — Вздохнула тихо. — Пусть шумит… Куда-то далеко-далёко Глядел ее покорный взгляд… Но материнского намека Никто не понял из ребят И не проникся тихой болью, Понятной только ей одной. А через день, Вернувшись с поля, Егор столкнулся с тишиной. Казалось, завершила дело И вот, довольная вполне, Мать бездыханная сидела, Спиною прислонясь к стене. В руках — узор, Что ею выткан На самой белой из рубах, И перекушенная нитка Алела на ее губах… * * * Слезы льет Егор посоленные И глотает дрожащим ртом. Плотник дерево сшил пиленое, Занаряженное на дом. Это горе степные жители Не сумели предусмотреть. Недогадливые строители Не планировали на смерть. Мать, не в радостях поседелую, Все высокие — ростом в рост, Понесли они в рощу Белую, Одинокую на сто верст, В складках вся, Будто в горе морщится, Вековые пласты стеля, Под ногами людскими крошится Неподатливая земля. В роще птицы молчат певучие, В ней, по-своему загрустив, Все березы стоят плакучие, Косы длинные распустив. Под березами, под косматыми, Не затронув их белых ног, Был отмечен в траве лопатами Тихий ласковый уголок. Вышло время обряду скорбному. Яма, вырытая давно, Словно ухо Земли, Которому Слышать радости не дано. «Слушай, степь!» Травы шепчут: «Слу-у-шаю…» «Мы не гости в краю твоем, Отдаем тебе нашу лучшую, Мать товарища отдаем…» «Отдаю…» На глаза сыновние Опустился траур бровей. Зазвучала в лесу симфония Тихим шумом Трав и ветвей. * * * И жизнь, Неустанная жница, Живых увела за собой… Теперь перед рощей пшеница Шумит и шумит, как прибой. Над степью, как море, волнистой Колеблется дымчатый зной. Лишь роща в разлив золотистый Стоит зелена, как весной. Страда! Это хлеб в колыханье И пот, что струится со лба. Страда — это нет, не страданье, Страда — это значит борьба. Страда — это, с леностью споря, Истрачивать силы в труде. Егор, присмиревший от горя, Старался забыться в страде. А роща шумела, корила: «Давно у меня не бывал, Давно на родную могилу Цветов запоздалых не рвал. Давно не стоял перед нею С упрямою думой своей!..» Егор, перед рощей краснея, Под вечер торопится к ней. Любуясь пушистою остью, Трудившийся в десять потов, Идет он с пшеничного горстью, Неся ее вместо цветов. Вот холмик в зеленой рубашке, Надетой, чтоб скрыть черноту. На травках — ромашки, ромашки, Последние в этом году. В ромашках весь холмик горбатый. Егору легко угадать, Кто выведать мог, что когда-то Любила их старая мать. Кто сердцем хотел и душою Не мертвой — Живой угодить. Егор вдруг увидел большое, Чего никогда не забыть. И сердце сильней застучало. Могила… Простой бугорок… В нем отчего края начало, В нем будущей жизни залог. В соседстве береза кривая Листву всполошила свою: Стремился ты к отчему краю, Будь счастлив, ты — в отчем краю! Он слышит: «Не мешкай, не мешкай, На верную стежку ступи! Взгляни, одинокою вешкой Любовь твоя зябнет в степи. Как цепью, Косой золотою Не зря приковать норовит…» Егор пред ее красотою Совсем безоружный стоит. Вот Аннушка, Голову вскинув, Как будто чуть-чуть подросла И руки свои колдовские Навстречу ему понесла. Притихла, В глаза загляделась, А вечер прохладен и тих… Над ними звезда загорелась Большая — одна на двоих. 1956