Дорога в миллиарды лет

Фантазия

Это случилось со мной еще на суше. В один несчастный день я был настигнут в лесу свирепым ящером и разодран на клочки. А то, почему я могу рассказать вам об этом — это, и есть то, что со мной случилось.

Я очень хорошо помню момент встречи с ящером, как сейчас ощущаю сильную боль от вонзающихся в тело когтей… Я хорошо это помню, потому что все это было впервые, потом, когда мне случалось гибнуть от зубов волков, падать в пропасть, или когда волы с разбега бросали меня, обессиленного на острые скалы, конечно, каждый раз это было ужасно, но так как это было сотни и сотни раз, и почти всегда очень похоже, то это стало обыденным и не вызывало; больше такого ужаса, который возникает в ожидании перехода из бытия в небытие.

Но именно в моем случае, именно тогда, когда я попал лапы к ящеру и не произошло такого перехода. После того как боль вытеснила во мне все остальные чувства, перед глазами у меня на миг помутилось, но только на миг, через миг я опять увидел лес, небо, цветы, во только ящера рядом со мной не было. Я ощутил у себя совершенно новое, молодое тело, я ощутил все свои четыре упругие сильные лапы, которые твердо стояли на влажной земле, и тут я полностью осознал, что я опять молодая крыса. Я понял это и кинул взгляд кругом: что я увидел! Я поразился сочности и яркости увиденного мной мира. Краски брызгали мне в глаза отовсюду: с кустов, с трав, с деревьев. Я обладал резким молодым зрением, позволявшим воспринимать мир с давно забытой мною отчетливостью. Я обладал молодыми силами, позволявшими мне бежать без остановки, разгоняя кровь в жилах до предела. И я думаю, что есть какая-то связь между этим и тем, что я видел так великолепно.

Но самое странное было то, что я вовсе не забыл свою схватку с ящером (я успел оцарапать его) и вообще всей своей прошлой жизни, я помнил ее до мельчайших подробностей. И от этого у меня становилось весело и радостно на душе, и я бежал задорно шлепая всеми своими лапами по разбросанным на тропинке лужам, ради озорства поднимая тучи искрящихся на солнце брызг. Ах да, это было на сто веков позже, но не важно. Хотя я отлично помню все, что со мной происходило за это время, но иногда у меня происходит сдвиг в памяти. Впрочем, я всегда говорю так: это было пять миллионов веков назад плюс-минус сто тысяч веков.

Но вернемся к моей истории. При виде приближающейся опасности я бросился в воду и поплыл. Озерцо было небольшим, и если бы я сумел тогда его быстро преодолеть, то убежал бы от крупной пятнистой кошки, которая взгромоздилась на ветку дерева, чтобы броситься оттуда мне на спину. Однако сил у меня на это не хватило, а главное не хватило длины лап. Кошка успела вскочить мне на спину и перекусить шею. С того времени у меня всегда возникают неприятные ощущения, когда кто-нибудь кладет мне на лопатки руку, потому что кажется, что на этой руке непременно должны сейчас выступить когти, которые вонзятся в меня и начнут меня драть и вырывать у меня целые куски кожи.

Да, с кошкой мне не повезло. Но буквально через миг, как я погиб, когда туман застлал мои глаза, я очнулся, и очнулся именно в той ситуации, какая предшествовала моей гибели, хотя сам я на этот раз изменился: лапы мои стали чуть пошире и грудные мышцы помощней, в результате чего я смог проплыть на полметра дальше, что вообще-то все равно не дало мне избежать зубов кошки, которую я, кстати, теперь хорошо разглядел, потому что теперь мое боковое зрение стало поразвитей. Кошка была большим, но не очень, зверем с пятнистой рыже-белой шкурой. Это злобное, хищное животное налетело, как бешеное, готовое, казалось, отдать полжизни, чтобы настигнуть свою добычу, то есть меня; шерсть на ней стояла дыбом, а глаза были совершенно бессмысленные. При всем при этом, я бы не рискнул назвать его глупой кошкой. Просто, когда оно бросилось в атаку, весь тот уровень культуры, которого достигли представители его рода за тысячелетия своего развития, захлестнулся поднявшимися со два души первобытными инстинктами. И поэтому, понятно, оно и растерзало меня совершенно по-варварски. Хотя ничего страшного не случилось и в другой раз, когда она прыгнула мне на спину. Вся схватка происходила уже на приличной глубине, потому что на лапах у меня между пальцами появились очень удобные пленки, а грудные мышцы стали совершенно каменными; я успел отплыть на большее расстояние от берега, и кошке пришлось всей вымокнуть, прежде чем она разделалась со мной; картина, которую я являл собой, вытащенный на берег, была ужасна, и сердце мое разрывалось на части, когда я пытался представить ее себе, но, слава богу, что вся эта мерзость была в последний раз. Мне, наконец-то, удалось уплыть от кошки. Я сделал отчаянный рывок и очутился сразу на середине озерка, которое, впрочем, сообщалось с другим более крупным озером, куда я и поплыл, благо лапы мои приобрели великолепные перепонки. Плыл я легко и быстро и даже однажды нырнул за мелькнувшей впереди серебристой рыбкой. И нырок мой оказался так удачен, что я умудрился как-то сходу проглотить рыбку. После чего я, конечно, чрезвычайно уверовал в свои способности и пустился дальше нырять и резвиться в большом озере.

Удивительные, волшебные, безумно прекрасные миры открывались моим хорошо видевшим под водой, глазам. Яркие лучи солнца, проникая на значительную глубину, отлично освещали уютные миниатюрные полянки, разбросанные между массивными кусками скал, и можно было вдоволь любоваться фантастическими играми, которые устраивали стайки юрких маленьких рыбок с бурыми насупленными водорослями, толстым ковром покрывавшими дно. Рыбки то замирали на месте, будто бы загипнотизированные мерным колыханием больших бурых кустов, то вдруг по неизвестной причине кидались врассыпную, и можно было подумать, что им внезапно показалось, что бурые кусты только притворяются неподвижными и сейчас сорвутся с места и бросятся в погоню за маленькими рыбками, чтобы схватить их своими гибкими ветками.

Мне самому стало жутко от такого предположения, потому что кусты могли наброситься и на меня, и я поспешил вернуться на поверхность, тем более, что запас воздуха в легких у меня подходил к концу. Когда же я опять нырнул, то странным образом стайки рыбок все куда-то подевались, что сначала очень меня удивило, но потом я понял причину их поспешного бегства: из глубины озера бледной тенью поднималось ужасное чудовище с огромным телом и малюсенькой головой на длинной шее. Чудовище довольно резво для своих размеров пронеслось мимо, совершенно не обратив на меня никакого внимания. Но за это я был тогда, признаться, на него не в обиде, более того, я был рад этому. Правда позже выяснилось, что опасаться мне было нечего: оно, несмотря на свой страшный вид, питалось всяческой мелюзгой, и я ему был просто неинтересен.

Поэтому, когда я разобрал кто передо мной, я смело подплыл к нему ближе и стал парить рядом с ним, заплывая то справа от него, то слева. Чудовище заметило меня и быстро двинулось вперед, держа свою голову впол-оборота ко мне и как бы приглашая следовать за собой. Недолго думая, я принял приглашение, и мы помчались, петляя среди скал и валунов, делая под водой всевозможные кувырки и перевороты, и лишь изредка поднимаясь наверх, чтобы я мог проветрить свои легкие.

Наш полет был прекрасен, но время от времени я зависал на одном месте, чтобы понаблюдать, как выпущенные мной разноцветные пузырьки воздуха, лавируя между невидимыми и только им одним известными преградами, прыгая в стороны под натиском легчайших подводных течений, пробираются на поверхность.

Я дурачился и резвился, как может резвиться и дурачиться только совершенно беззаботное существо, но мой новый товарищ тоже не отставал от меня: выкидывал такие номера, закладывал такие виражи, что и у меня перехватывало дух.

Нашей великолепной игрой мы наверняка распугали всю рыбу на десять миль в округе, но нам было весело, и об еде мы совсем забыли. Должно быть странный вид со стороны являл собой наш дуэт: огромная туша вертелась волчком вокруг малюсенького тельца, висящего в пространстве, то наоборот, странное крохотное существо описывало круги, центром которых был застывший неподвижно гигант. Но, ах! ощущение полета. Ничего подобного я еще в жизни никогда не испытывал, и как жаль, что вся эта феерия закончилась так плачевно. Полностью увлеченные нашими занятиями, мы совершенно не заметили, как к нам подкралась большая белая акула. Она выскочила внезапно из-за скалы и ринулась прямо на нас

Мой новый товарищ первым увидел ее и пустился наутек, оставив меня один на один со свирепым хищником, и если вдвоем у нас еще была надежда попытаться как-то отбиться или как-нибудь запутать акулу, то одному мне не на что было уже надеяться. Конечно, я тоже попытался уплыть, но акула не дала мне этого сделать. Ее острые зубы моментально вонзились мне в тело, а все из-за того, что я не обладал тогда достаточной силой, чтобы свободно маневрировать под водой. Зато, когда в следующий раз акула бросилась на меня, я все-таки успел увернуться и врезать ей плавником по жабрам. Правда, это в конечном счете не спасло меня от расправы, но тем не менее сознание того, что и акуле было пару секунд не сладко, примирило меня со смертью. Позже я усвоил подобную тактику и теперь всегда, когда акула шла на меня в атаку, грозная и неотвратимая, я резво бросался в сторону, делал крутой поворот и бил акулу затвердевшим с течением времени носом по жабрам. В результате чего, она совсем перестала нападать на меня, и вяло оплывала стороной, когда нам случалось, повстречаться в морских просторах, а я даже не соизволял ни на метр уклониться от своего пути, а плыл прямо, с презрением; поглядывая на тупую, безмозглую рыбу, которой, впрочем, в глубине души был даже признателен за то, что благодаря ей приобрел гибкое сильное тело, — плавники и мощный хвост, а также дыхательное отверстие на затылке, И скажу откровенно, я не знаю большего удовольствия, чем наблюдать за тем, как плавники твои растут и увеличиваются от тела к телу. Тоже самое вполне можно сказать и про хвост.

Я помню себя дельфином в расцвете сил. Я помню себя делающим мощные нырки, погружающимся на большие глубины, обитатели которых и не знают, что такое свет. Им он не нужен, они крадутся наощупь во мраке вечной ночи, и такие, как я — гости в этом таинственном мире, попавшие сюда по воле случая, скулят и пищат от страха перед неизвестностью и с громадным напряжением ждут откуда вернется к ним эхо, чтобы потом уже сидеть и с замиранием сердца ожидать чьего-то приближения; гадая друг это или недруг. Но бывает, правда, еще и так, что промелькнет искорка в этом океане тьмы: электрический скат, излучая бледнея сияние, проследует, куда-то по своим делам, но еще долго будет мерещиться его свет перед глазами, как будто это ты только что смотрел на солнце в зените, и оттого, что тебе кажется, что ты что-то видишь, но на самом деле ничего перед тобой уже давно нет, и ты знаешь, что нет, становится еще жутче, еще страшнее…

Однако я любил эти ощущения, переживать их доставляло мне огромное удовольствие. Я специально погружался как можно глубже вниз, чтобы попугаться и чтобы потом испытать сладость побега из костлявых лап тьмы и страха в мир радости и света, пускай и слабого, звездного. Я выпрыгивал высоко-высоко из воды, махал плавниками и хвостом моим приятелям-звездам и, не дожидаясь ответа, хотя признаться, это было и не очень вежливо с моей стороны, падал обратно в море, поднимая каскад брызг.

Любил я выпрыгивать из воды даже и тогда, когда над бурным, тяжело дышащем морем неслись снежные вихри и бились, бились об волны, и испуганные, и ослепленные, и непонимающие в чем дело, круто взмывали вверх, чтобы перевернувшись через голову снова врезаться лбом в волну. И я взлетал в круговерть снежных песчинок, на мороз, который сразу проходился по мне, и потом опять падал вниз и уходил далеко-далеко в теплые морские глубины. Но через короткое время все опять повторялось. И так один целую жизнь я плыл на север и целую жизнь на юг.

Я наблюдал издалека извержения вулканов, я наблюдал у себя над головой взрывы больших белых шаров, вспышки света, которые пронзали огромные толщи воды и больно резали по глазам обитателей вечной тьмы, поэтому стаи испуганных рыб и крепкопанцырные черепахи и даже глупо-любопытные акулы спешили уйти подальше от этих вспышек, а я, напротив, долго еще кружил там, куда, по моему мнению, должны были упасть обломки взрыва, в надежде найти хоть что-то, что помогло бы мне понять природу шаров. Но, к сожалению, все мои поиски были напрасны.

Но нет, надо сказать, один раз со мной произошел странный случай, когда я шел недалеко от поверхности (было немного видно) я ощутил впереди какое-то живое существо, и вдруг мне мелькнули глаза полные разума, я бросился к этому существу, но оно быстро стало уходить от меня и скрылось за ближайшими скалами, я кружил-кружил вокруг скал, но ничего не находил. Что же, я плыл дальше.

Задумчивый и одинокий, лишь временами я замечал, что рядом со мной в моем бесконечном путешествии несется кто-то похожий на меня. Хотя я даже любил его или их, но скоро — через десяток-другой лет — они отставали, и им на смену являлись новые, и так все повторялось много, очень много раз. Иногда, правда, мне казалось я оставался со своими спутниками, и в то же время я плыл дальше, забавляясь тем, что делал в океане огромные круги, потом — бросался вдруг плыть вокруг Земного Шара, но, попав в холодную воду, быстро менял свое решение, и все это длилось до тех пор, пока однажды я не был выброшен на берег гигантской волной, потому что один раз мне не захотелось под нее поднырнуть. Естественно, я погиб, но когда я пришел в себя, то сразу был вынужден ползти, иначе меня закусали бы до смерти жесткокрылые трескучие жуки.

Я полз очень усердно и мне удалось переползти дюны и добраться до первых кустарников, за которыми начинался лес. На этом месте я отдохнул и стал добычей жуков.

На следующем этапе я уже бежал на ластах, а потом и на коротких, еще не очень послушных ногах. Я бежал по лесу, но совершенно не узнавал его. Как все изменилось вокруг! Вместо гигантских хвощей и папоротников я видел странные деревья, закидывающие свои огромные кроны высоко в небо, так высоко, что порой я боялся, что кроны как-нибудь перевесят своей массой и Земля перевернется вверх дном. Я видел множество подвижных мелких зверюшек и совсем не видел ящеров, чему был чрезвычайно рад, потому что в глубине души у меня еще остался ужас с того времени, когда ящер наступил на меня когтистой лапой и замкнул на моем тельце свои тяжелые челюсти.

Но теперь я был жив и добродушно ластился к зверькам, которые, впрочем, не очень радовались этому, а бросались бежать со всех лап или забирались на деревья и с любопытством смотрели оттуда на меня и понимающе переглядывались друг с другом. А мне приходилось оставаться наедине со своими вселенскими восторгами, что, прямо скажем, особо меня не огорчало, потому что я мог сколько угодно изливать переполнявшее меня чувство радости на лес и на природу: я зарывал обе свои передние лапы в бурый ковер прошлогодней хвои, просовывая их под ковер, протягивал как можно дальше, а потом с силой вскидывал их вверх, поднимая целый вихрь из желтых хвоинок и сухих палочек. Постепенно пальцы у меня на лапах от того, что я вскидывал, взбрасывал, взметал хвою сделались длинными и гибкими, и я мог теперь их растопыривать иди собирать в кулак, иногда я делал это просто так, для собственного удовольствия и любовался, как ловко они у меня двигаются. Мне стало неудобно уже ходить ими по земле, и я стал ходить только на задних лапах. И вот тогда я и столкнулся на поляне со стаей волков, то есть я уже ходил на задних лапах, когда повстречал на поляне волков. Этот момент особенно запомнился мне потому, что с него жизнь моя круто изменилась.

Но вернемся к волкам… Зная наперед чем все это кончится, я спокойно посмотрел на волков, а потом побежал к дереву. Меня догнали. Потом я успел добежать до дерева, уцепиться за ветку и вскочить на нее, оставив своих преследователей внизу под собой. Ветка, на которой я сидел, от рывка раскачивалась и печально роняла желтые листья на волчьи носы, поднятые вверх. Это очень меня забавляло и я специально потрясывал ветку еще, чтобы подбавить падающих листьев.

Я радовался своему счастливому спасению, но радовался недолго: через минуту я уже понял, что мне нужно было бежать по лесу и тогда я очень быстро превратился бы в ветвисторогого оленя, а сейчас на дереве я оказался в западне. Волки сторожили меня, хотя и проявляли при этом некоторое нетерпение. Они злились, гонялись иногда мордой за желтым листком, пока он слетал на землю, а потом зло и умно взглядывали на меня: заметил ли я или нет, что они неспокойны. А я им не покажу, что заметил, и смешно смотреть какое у них облегчение на душе, а уж сколько раз встанут, пройдут да лягут тут же, а потом опять морду кверху — меня стерегут.

И так весь день к всю ночь, не смыкая глаз, так, что порой ночью мне казалось, что волков то и нет, они ушли, оставив (дернув лапой) на стволе дерева, на камне, возле которых лежали до темна по два пятна фосфора, добытого ими в пещерах, чтобы я принимал эти пятна за их глаза. Но выходила луна из-за туч, и в тот момент я различал в тени деревьев неподвижные фигуры волков, а через секунду все опять покрывал густой мрак. И снова, когда луна выкатывалась из-за туч, картина оставалась все та же, только фигуры немного меняли свое положение и как-нибудь сдвигались. А луна плыла и плыла по теплой небесной реке и показывалась из-за облаков пара…

Я спал на ветке, утром я просыпался и говорил себе: «Этого не может быть». Но знать я знал, что это было. Утром так или иначе все разрешилось. Я заметил странный блеск между деревьями на краю поляны, волки тоже что-то, по-видимому, учуяли, потому что стали с беспокойством нюхать воздух. А там уже на поляну вышли странные созданья: у них были нежные руки и нежные безволосые лица, единственное, что у них было не покрыто пластинками из блестящего твердого вещества. В руках они держали длинные заостренные палки, которые несли наперевес. Эта странная группа оказалась рядом с деревом, и только тогда я заметил, что волков уже и след простыл.

Я представляю, каким я тогда казался (судя по отражению, виденному мной недавно в луже): длиннолапым, с красными глазами зверем, покрытым черной шерстью. Я все еще сидел, скорчившись на ветке, и странные созданья палками заставили меня сползти вниз и на веревке, одев петлю на шею, повели за собой, поминутно оборачиваясь и вглядываясь в меня.

Мы вышли на тропинку, и та бросилась бежать от нас, а мы все время наступали ей ногой на хвост, и как ногу поднимем, она рванется и уже пойдет, пойдет, сдвинется, а мы еще шаг сделаем и хвост-то ей и прижмем. И так мы ее притопчем, притопчем, а она все равно поднимется и побежит, помчится по лесу, натыкаясь в спешке на стволы деревьев и отталкивая их в сторону, и они в сторону раз — и уходят, удаляются.

И я шел за одним созданием — людем (так они себя называли), и взгляд мой был уткнут в узкую полоску, кожаной куртки, которая торчала из-под кольчуги. Светло-желтая куртка полностью поглощала все мое внимание, я напрягая зрение изо всех сил, чтобы получше разглядеть ее, я приближался к людю совсем близко и проглядывал каждую трещинку с начала и до конца, я представлял себе как будто сидящем на полоске, чтобы ощупать все неровности на ней своими представленно крохотными лапками и удовлетворить таким образом свой болезненный интерес. И я стонал от досады, когда воин повертывался ко мне, и полоска проворачивалась вокруг оси воина, и это лишало меня возможности смотреть на нее, жадно вбирая в память каждую складочку, каждую черточку на ней. И я тянул сетку трещинок на полоске лапой за один конец, и трещинки все сгребались к моему ногтю и входили одна в другую так, что из точки их соединения брызгала свора маленьких трещинок-пострелят, и воин, поговорив обо мне (я уже все понимал, что вокруг говорят, через слово) шаг вперед с оборотом — мы пошли дальше.

Так мы выбрались из леса и по полю (воины в сапогах, в железных набедренниках, кольчуге и шлеме, в руках копье) двинулись к серой скале, на которой стоял замок. И он вздымался вверх титанической громадой, разрастался к небу, и серые тучи ходили над ним, как тучи пепла над жерлом вулкана, заслоняя солнце. И вблизи с замком сразу все приобретало серый цвет, — и доспехи воинов уже не блистали, а были темны.

И мне вдруг стало жутко, — просто нестерпимо жутко, и что-то такое толкнуло меня в бок, и захотелось вдруг рвануться быстрее и бежать, бежать без оглядки, перепрыгивая через овражки и ямочки, продираться сквозь кусты — и так много дней, и добежать до берега моря, и броситься в воду, я скрыться там в глубине, и таиться, таиться там век, а потом выйти осторожно и прийти на то место, посмотреть какая там трещина в земле, куда скала провалилась тогда, когда я только успел убежать, но я не мог убежать, потому что был на веревке, и потому мне волей-неволей пришлось войти в этот замок.

Ворота раскрылись перед нами, и мы через них проникли внутрь, идя по узкому проходу и глядя вверх, открыв рты, на башни. В центре замка находилась небольшая площадка-двор. На нем по краям стояли деревянные будки и сараи, а но середине несколько людей возводили странное сооружение из бревен. Я так и не понял, что они делают и для чего это предназначено, хотя и внимательно наблюдал за их работой до самого ее окончания, из подвала, куда меня посадили мои хозяева.

Там уже сидел седовласый старик с вытянутым костлявым лицом, старик, говоривший всегда громким, громыхающим голосом. Он сразу обратился ко мне, когда я еще только вошел:

— О, что ты за существо, и на муки ли приведено мне моими мучителями!

Я сообразил о чем идет речь и, коверкая слова, ответил:

— Я иду по дороге, — сказал я и подумал, как он меня видит: нос, глаза, уши у меня были совсем как у людей, только ростом я был меньше их и сплошь покрытый черной густой шерстью.

Но пока я думал старик впился в меня горящим взором и воскликнул:

— Боже!!!

Мы сели друг напротив друга на пыльные плиты пола и стали говорить. И говорили мы день и ночь без перерыва, перекладывая язык во рту справа налево, вытягивая его и вибрируя им. И старик страстно и гневно говорил о людях, о жизни, о себе и убеждал меня. Он говорил и от голоса старика все дрожало вокруг, и со свода сыпались нам на голову разные мелкие камешки и песчинки. И голос мой терялся в этом сплошном грохоте, но старик как-то умудрялся меня прослышивать. Временами он поднимался на ноги и ходил по обширному подвалу, махая руками или подбегая к стенам и толкал их, что-то возбужденно доказывая… И голос старца достигал невозможных пределов, я затыкал себе уши, что не мешало мне все равно хорошо его слышать.

Старик говорил:

— О, меня завтра убьют мои мучители, но мне не страшно, хотя я знаю, что грехи мои перевесят праведничество мученической смерти и я буду низвергнут в Геену огненную. По грехам моим будут муки адовы, а безгрешней меня разве найдешь сейчас на земле людей!? Так вот и мыслю я, что к Богу-то из нас никто и не войдет, может он про людей-то и не знает!? Может быть человечество-то наше прилепилось где-нибудь в самом дальнем уголочке Вселенной, как какая-нибудь ничтожная мокрица под камнем, завелось без ведома Бога, ему про нас и ничего и не известно, но, конечно, знает, на то он и Бог, но может быть не очень хорошо знает, надо, чтобы он о нас узнал точно и доподлинно.

— Я иду по дороге, — твердил я.

— По какой ты идешь дороге?

— Иди к Богу, скажи ему о себе, скажи ему и о человечестве.

Я усмехнулся и грустно посмотрел на старика, которого мне вдруг стало жалко, и только хотел я ему ответить, как вдруг с улицы послышались крики и причитания, и вой, перекрывший постепенно все звуки. И почудилось нам тогда, что настал Конец Света, и уже где-то треснула земля, и из трещин полыхнули языки адского пламени, потому что мы уловили еще запах дыма, и люди учуяв тоже запах и увидев огонь так возопили. Казалось, казалось нам, что плиты пола начинают подпрыгивать, начинают шевелиться, начинают лопаться от нестерпимого подземного жара, и нам уже горячо было стоять на них голыми ногами, и поэтому мы стали пританцовывать и подпрыгивать, и пошли-пошли, и раскрутились по всему подвалу, зашлись со стариком в истерической пляске, высоко-высоко вскидывая ноги вверх и долго-долго.

Но я все-таки сумел как-то вдруг остановиться и присмиреть, чтобы потом броситься к окну под потолком и выглянуть наружу, и то, что я там увидел на середине двора было ужасно: сруб, вокруг которого двигались взад-вперед люди, а на срубе стояла прекрасная девушка, привязанная веревками к столбу. Ее густые льняные волосы блестели на солнце, от чего казалось, что на голове у нее особый убор, говорящий о ее высоком положении, но глаза девушки не горели царственным блеском, а были тусклы и полны предсмертного ужаса. Она смотрела на язычок белого пламени у себя под ногами, который лизал бревна сруба, и полз по ним и протискивался между ними, и подбирался все ближе я ближе к оголенным ступням.

Девушка закричала, а толпа страшно завыла в ответ и зарычала. И я не стал уже раздумывать, почему люди не пытаются спасти несчастную, а сам рванул прутья решетки и выломал их, дернув изо всей мочи, и отшатнувшись внутрь, я уже прыгнул вперед, и, выскочив в окно, понесся к костру на всех четырех лапах, пугая своим жутким видом людей. Все они в страхе бросились от меня врассыпную, но я не обращал на них никакого внимания, я развернулся задом и свалился в сруб прямо на пламя, которое обхватило меня своими тощими руками, и в его объятиях я весь позеленел и налился желчью, и зардел, и вдруг лопнул, и кожа моя полезла клочьями, и из-под нее выступило огненное тело.

И тут я умер, но вдруг превратился в странное существо, которое живет в огне — в текучую саламандру. Руки мои были языки пламени, глаза мои были искры, а тело — желтый корень костра. Я весь дрожал и переливался. И тер, тер своими огненными руками балку, державшую сруб, но балка никак не перетиралась, и сруб стоял, а девушка уже пронзительно кричала тонким срывающимся голосом. И я не знал, что делать. Я полыхал и изводился, и когда вопль стал уже совсем невыносим, я подпрыгнул вверх и оказался перед липом девушки, и там я взглянул ей в глаза, взял за плечо и нежно тронул своим язычком мочку уха. Девушка еще раз вскрикнула, а потом закрыла веки и в экстазе запрокинула голову назад и немного в сторону так, как позволяя столб. На губах ее я увидел блаженную улыбку. Девушка вдруг напряглась всем телом, я вдруг ослабла и обмякла.

Все, девушки больше не было. «Господи, что же это такое?» — вскричал тогда я в сердцах и посмотрел вверх на небо, где тучи над замком разошлись (не сейчас, а немного раньше), и в просвет светило ослепительное солнце, и тут же все закружилось, все завертелось перед моим взором, я оттолкнулся от бревна и полетел туда, к нему, к солнцу, но почему-то у меня было чувство, что я лечу вниз головой, что я падаю в колодец, и ничего я уже не помню в этом падении, в этой мелькании, но помню, что какое-то странное существо, напоминающее по виду тюленя, летело рядом со мной и — смотрело на меня глазами полными разума. И я рад был этому, рад! О! как прекрасно нам будет бродить вдвоем по огненным холмам и долинам, спускаться с гор к золотом и гранатом переливающейся реке, окунать в нее свои передние конечности, а потом вить полными пригоршнями жидкий огонь.