Зима 1944 года нас ещё раз серьёзно огорчила. Не зря говорят на Руси: «Пришла беда – отворяй ворота!». Сдохла наша кормилица – корова. Причин её гибели могло быть несколько: злодейство, недостаток кормов, сильные морозы тех лет. Хлев и даже дома в те годы не закрывались на замки, поэтому чей-то злой умысел мы исключить не могли. А морозы стояли такие, что даже в подполье у нас замёрзла картошка. Из мёрзлого картофеля делали крахмал и готовили кисель. А потом стали готовить даже кумышку – самогон.

У наших ближайших соседей в сарае был солидный аппарат с четырёхведерным котлом. Для охлаждения использовалась деревянная бочка, через которую была пропущена толстая медная труба. Зимой в бочку засыпали снег, а летом заливали холодную воду из колодца. Разводили костёр, над которым устанавливали котёл. В него заливалась брага, изготовленная из мёрзлой картошки в домашних условиях. Котёл закрывался деревянной крышкой и промазывался по краям глиной. Костёр под котлом необходимо постоянно поддерживать, добавляя дров, а в бочку подсыпать снежку. Меня мама посылала на эту работу, а мне и самому было любопытно, что мужики пьют да хвалят. Рядом с посудиной, куда прозрачная жидкость лилась тоненьким ручейком, висел маленький ковшик, в который я набрал немного тёплой жидкости. Мне она показалась слишком горькой, но через пару «командировок» к аппарату уже становилось весело.

У нас заканчивались дрова (отец их не успел заготовить), а зима была в полном разгаре. Пришлось нам с мамой вдвоём рубить в лесу дрова. Взяли топор и двуручную пилу и отправились в Мур Гоп (в переводе – Глубокая Яма). Она простиралась на несколько километров вдоль реки и начиналась не очень далеко от нашего дома. Лес был тут дремучий, но было много сухостоя – засохших на корню деревьев, которые хорошо шли на топливо. Летом сюда было трудно пробираться, да и страшновато. Про эти места ходили легенды, но как оказалось, не только легенды. Осенью, во время уборки урожая, мы с мамой жали серпами ячмень около леса, прилегавшего к Глубокой Яме, и видели на опушке снопы, обмолоченные вручную. Предполагали, что тут живут дезертиры, скрывавшиеся от армии.

Зимой земля замёрзла, и снегу было по колено. Мороз не был сильным, и мы за два дня наготовили 12 возов дров. Это были брёвна длиною примерно три метра и довольно толстые. Мама попросила помочь нам с гужевым транспортом старшего конюха Гаврилу. Он выделил двух быков, а сам взялся возить нам дрова на жеребце по кличке Ветерок. Пришлось ещё пригласить соседа – 15-летнего юношу Онисима, который запряг быка Бодрого, а мне достался бык по кличке Партизан. Получилась настоящая «помочь» – так говорили, когда работники добровольно и бесплатно работают. Хозяева кормят тружеников 2–3 раза, а ужин с выпивкой – кто сколько желает.

В первый рейс отправились все вместе. Я должен был указывать дорогу. Нам нужно было вывезти все заготовленные дрова за один день. Грузили мы на сани-розвальни примерно по 10-12 брёвен и прикрепляли к саням верёвками. Обратно впереди поехал Гаврила на резвом Ветерке, за ним Онисим, а я последним. Мой тихоход довольно далеко отстал даже от собрата. Друг друга не ждали, каждый сам себе грузил и разгружал. Гаврила сделал пять рейсов за день, Онисим четыре, я же успел лишь три. Но у меня было оправдание: я моложе всех – 11 лет, да и быком раньше мне управлять не приходилось. Мы вывезли все дрова, проработав дотемна. Вечером хорошо «погуляли», вот и пригодилась самогонка, которую я помогал варить. Дров нам хватило на две зимы.

* * *

Дедушка – мамин отец, узнав, что наш отец погиб на фронте, решил нас, как мог, утешить и кое в чём помочь по хозяйству. Пришёл к нам в деревню. Жили они в Пермской области, оттуда он доехал поездом до станции Балезино, побывал в гостях у старшей дочери Анфисы и пешком отправился к нам. Я его не видел около шести лет. Был он невысокого роста, с окладистой чёрной бородой, говорил глуховатым голосом.

Узнав, что у меня сломались лыжи, дедушка сразу дал мне на покупку новых 30 рублей. Без лыж в нашем снежном крае очень плохо, особенно мальчишкам. Даже в школу иногда ходили на лыжах, особенно при снежных заносах. Да и на уроки физкультуры просили приходить на лыжах. Проводились и соревнования на дистанции три километра, на время и с отметкой в журнале. Правда, можно было «схалтурить», так как половину дистанции шли вперёд и разворачивались на обозначенном указателем месте, и обратно шли по той же лыжне. «Судьи» на месте разворота не было, и некоторые разворачивались, не доходя до знака. Сашка «срезал» метров 30-40, а я шёл за ним и был удивлён, но не последовал его примеру, а дошёл до знака и на обратном пути нагнал его. Он не стремился победить и шёл спокойно. Лыжи на соревнование мне достала у старшеклассников наша учительница Екатерина Ивановна – родня всё-таки.

Через несколько дней дедушка уехал, пребывая в полной уверенности, что сделал доброе дело, обеспечив внука лыжами. Но лыж я не купил…

Был сбор средств на постройку танков. Каждый ученик должен был внести именно 30 рублей! В наш класс в конце уроков пришли директор школы (женщина) и военрук, который с пятого по седьмой вёл в школе военное дело и физкультуру. Они потребовали, чтобы каждый ученик внёс в ближайшие дни эту сумму. Заносили учеников в список, указывали сумму и просили расписаться. Я довольно скоро согласился, поскольку деньги у меня были, и расписался своей фирменной подписью, придуманной мною ещё классе во втором – из заглавных букв своих инициалов я вывел тогда единый знак. Кто записался, того отпускали домой. Кто не имел средств или упрямился, того задержали. Например, Сашка просидел два часа и согласился внести лишь пять рублей. Домой он пришёл, когда на улице уже стемнело. Так я остался без лыж. А так хотелось после школы вечером покататься с ребятами с горки на лыжах!

Непревзойдённым горнолыжником у нас был Витя Петров. А мне оставалось лишь вздыхать и завидовать. Приходилось кататься на санках, хотя для них я был уже переростком.

Кончилась зима, начальную школу – 4 класса – я закончил вполне прилично по тем временам, хотя заимел в табеле одну «удовлетворительную» отметку по географии. У нас в четвёртом классе уже были выпускные экзамены, и по географии я получил три балла. Всю дорогу до дома я шёл (а может, бежал) и плакал – оплакивал первый в жизни «трояк». Благо, я был один и никто не видел моего горя.

Сашка завершил своё образование четырьмя классами. Учёба у него шла довольно туго. Он перешёл работать во взрослую бригаду пахарей. Я же остался в прежней бригаде, на старой работе. Но лошадки были ещё моложе Зайчика и его компании. Мне дали сразу двух необъезженных лошадок гнедой масти, чтобы я их приручил (объездил). Лошадки были почти жеребятами, очень доверчивые, привыкли ко мне быстро и даже приходили утром сами к нашему дому. Я ездил на них верхом по очереди. Запрягал я их двоих в одну борону, которую они вдвоём и таскали.

* * *

Этим летом 1944 года у нас появился гость. Это был мой двоюродный брат Валентин, сын старшей сестры отца. Высоких худощавый юноша лет пятнадцати-шестнадцати, приблатнённый «Ижевский атаман». Он показывал ребятам в клубе различные фокусы с картами и лентами. А самый запомнившийся мне трюк был с ножом-финкой. Положив на стол левую руку ладонью вниз, он нешироко раздвигал пальцы остриём финки бил по столу между пальцев поочерёдно, каждый раз возвращаясь к большому пальцу. Делал он это настолько быстро, что трудно было уследить за мельканием ножа. Казалось, он вот-вот проткнёт какой-нибудь палец, но ничего не случалось. На то он и «урка». Так и прозвали его наши ребята.

Однажды он решил научить меня плавать. Правда, я об этом не знал. Дело было так. Мы с ним стояли около мельницы на плотине, обсыхая после первого купания. Я был «в чём мать родила», а Валя в трусах. Неожиданно, ни слова не сказав, он схватил меня и бросил в воду, в самое глубокое место, где вода проходила на мельничное колесо. Ширина этого прохода была около шести метров. Мельница не работала, поэтому вода была спокойной. Попав в воду и зная, что здесь глубоко, я начал барахтаться и как-то переплыл на другую сторону водовода. А там меня подхватил Валя. Я не успел по-настоящему испугаться, а инстинкт самосохранения заставил меня барахтаться и плыть. Валя меня успокоил, похвалил, что я хорошо доплыл и предложил ещё раз переплыть это место, объяснив, как нужно работать руками. Я согласился, и в этот раз достиг другой стороны быстрее и более спокойно. Так я перестал бояться глубоких мест и научился держаться на воде и потихоньку плавать.

Родители Валентина жили на станции Балезино. А он, по его словам, мотался между Ижевском и Балезино. Поговаривали, что он «сидел» за какие-то грешки, но недолго. Вскоре он уехал, но появлялся ещё раз зимой. Помню, был в длинном чёрном пальто и чёрной шляпе. Его мать была уроженкой деревни Квака, моей тётей и по совместительству крёстной. Звали её Харитонья. Но я не помню, чтобы она когда-нибудь бывала у нас.

* * *

Лето 1944 года выдалось сухим и жарким. Днём всё население было на работе. Малышня была дома, предоставленная самой себе, и творила, что хотела. Двое мальчишек – братьев четырёх и шести лет – решили из мусора во дворе под навесом развести костёр. Только где они нашли спички? Их тогда «днём с огнём» найти было невозможно. Выходит, родители были запасливыми. Отец их бы на фронте, мать работала в поле. Так или иначе, ребятишки развели костёр, и он разгорелся так, что пошло полыхать всё, что попадалось на его пути. Навес находился между домом и хлевом. Все постройки загорелись. Мальчишки, спасаясь от огня, выбежали на улицу и, плача и крича, побежали вдоль неё. Кто-то начал бить в набат, в нашем случае по рельсу, созывая народ на тушение пожара. Люди бросали работу и бежали в деревню. Кто тушить пожар, а кто спасать своё имущество. Тем временем огонь перекинулся через улицу на дом дедушки Ильи. Попробовали вывезти деревенскую «пожарную машину», но насос оказался неисправным – поршни приржавели к цилиндрам и четыре человека не могли их сдвинуть. А пожарный – сторож Василий – сидел около этой техники, протирая штаны.

Тут меня послали на коне верхом за пожарной машиной в Архангельское. Коня дали хорошего, и я поскакал во весь опор. Но, не доехав до села, увидел, что навстречу скачет тройка коней, запряжённых в специальную телегу, на которой смонтирована пожарная машина. Архангельские пожарные увидели дым и сами бросились на помощь. Я повернул коня и вместе с ними вернулся в деревню, где продолжался страшный переполох. Из нашего дома мама и девочки уже начали выносить имущество на лужайку возле речки за огородом. Я включился в эту работу. Пожар всё полыхал, огонь шёл вдоль деревни. Горело уже полдесятка домов. Хотя до нас было огню далеко, но мы подстраховались и вынесли из дома и амбара всё, что возможно. Мама пошла «на пожар», а мы, дети, остались в огороде около вещей.

Источником воды для тушения пожара были колодцы. Также в середине деревни бил родник с сильным потоком воды, и хотя спуск-подъём к нему был очень крутым, всё равно набирали в бочки воду и возили на лошадях к пожару. Архангельская пожарная бригада из четырёх человек работала без остановки, лишь бы успевали подвозить воду. Старались поливать водой и дома, находящиеся рядом с горящими, чтобы на них не перекинулся огонь.

Рассказывали, что моя мама обошла с иконой в руках вокруг пожарища. И там, где она прошла, огонь периметр не пересёк.

Ветер начал стихать к вечеру, пожар угомонился. Сгорели полностью семь домов с подворьем. Человеческих жертв не было, домашние животные были на пастбище; погибли только куры. Все погорельцы были одной фамилии – Фёдоровы. Семьи три-четыре не успели вынести ничего из имущества, огонь всё уничтожил. Лишь одежда, в которой они были на работе, у них и осталась. Приютили погорельцев ближайшие родственники.

На следующий день большинство жителей, даже некоторые погорельцы, вышли на работу в поле. Никакой помощи от государства лишившиеся крова и имущества люди не увидели. Шла война. Забирали на фронт молодёжь, от крестьян требовали хлеб, мясо, масло, яйца, шерсть и т.д., какая уж тут помощь?

Сгорел дом и моего одноклассника Серафима. Его отец Захар – пожилой мужчина, по возрасту его уже в армию не брали. Кстати, его старший сын Борис, брат Серафима, был ровесником моего отца, и они даже дружили. У меня сохранилась их совместная фотография. Захар Фёдоров был человек несгибаемый, а в колхозе – незаменимый работник. Он трудился на молотилке, и через его руки проходил каждый сноп, колосок и зёрнышко. В свои шестьдесят с лишним лет он стоял у молотилки целыми днями и бесперебойно складывал в её жерло снопы, которые превращались в солому, мякину и зерно. А какая жуткая пыль шла от молотилки во время её работы! Гумно, в котором находилась молотилка, было крытым и плохо проветривалось, и пылью там можно было задохнуться. Захар работал в очках, но без респиратора (о нём мы в то время и не слышали). Когда останавливали молотилку, он выходил из своей «преисподней» с сантиметровым слоем пыли, раздевался и перетряхивал всю одежду. Захар первым начал строить дом. К осени у него уже стоял сруб.

Власти не препятствовали бесплатной порубке леса для погорельцев, лишь лесники указывали место, где можно рубить. Строили коллективным методом. Все мужчины, умеющие делать срубы, работали в деревне. Женщины заготавливали брёвна в лесу. Юноши до 17 лет перевозили стройматериал из леса. Перевозка длинных брёвен была не проста. Использовали два передка от пары телег, соединяя их тандемом. В один передок запрягали лошадь или быка, а другой оглоблями привязывали к первому. Получалась низкая четырёхколёсная повозка. Мне тоже пришлось несколько дней перевозить брёвна на лошади из леса. Все строительные работы выполнялись не в ущерб основной работе в колхозе. Бригадир распределял людей так, чтобы и строительство шло, и уборка урожая, посев озимых производились вовремя. К зиме срубы у многих были готовы. На следующий год уже все погорельцы жили в новых домах, но дома были меньших размеров. Виновники пожара тоже переселились в новый дом.

* * *

Однажды, в обеденный перерыв, я решил оставить телегу возле дома, а коня отвёл в конюшню. После обеда вышел из дому, и вижу – малышня пытается катить мою телегу. Я их остановил и спросил:

– Ребята, хотите прокатиться?

– Да-а-а! – дружно ответили мне.

– Садитесь, прокачу!

Малыши стали забираться на телегу. Тут ещё подошли две девушки возрастом постарше меня и тоже сели на телегу – они шли купаться на реку. От нашего дома был спуск в сторону конного двора и реки. Я взял телегу за оглобли. Телега под собственным весом и весом пассажиров начала разгоняться под уклон. Я с трудом её сдерживал, еле успевая перебирать своими босыми ногами. И тут случилось непредвиденное – от сильного напряжения оторвалась единственная пуговица на моих штанишках. Штаны, спадая вниз, спутали мне ноги, и я упал. Телега вихрем прокатилась по мне, поцарапав спину курком и проехав одним колесом по моей ноге. К счастью, телега не перевернулась, а потеряв управление в моём лице, затормозила оглоблями и остановилась, упёршись в забор.

Я сразу вскочил, не успев почувствовать боль в ноге. Руки мои были заняты поддерживанием штанов. Ребятишки хохотали от души. А девушки сочувствовали, но было видно, что они пытаются сдержать смех. Лишь мне было не до веселья. Мама была на работе и не видела трагикомедию, в которой я исполнял главную роль. Лишь вечером она заметила, что я хромаю.

– Что у тебя с ногой, почему хромаешь?

– Подвернул ногу, – ответил я. – Оступился.

Мама проверила ногу – нет ли перелома или вывиха. Не обнаружив серьёзного повреждения, кроме ушиба, успокоилась. Это чудо, что нога осталась без серьёзной травмы. Я в это время возил на лошади камни на стройку погорельцам. На каменоломнях немудрено было повредить босые ноги. Мама решила обезопасить меня от повторной травмы и где-то купила мне ботинки из кирзы с деревянной подошвой (толстая фанера). Я их обул и пошёл купаться на речку. Обратно вернулся босиком – забыл про обувь. Мама сразу это заметила:

– Где твои ботинки?

– Мама, я их, наверное, на реке оставил. Сейчас побегу и принесу.

Честно говоря, я не был уверен, что их найду. Прибежал на речку в то место, где купался. И вот они, миленькие сабо, стоят рядышком и ждут меня. Мама подумала, что со мной что-то неладно – стал забывать – и попросила у бригадира, как для больного, один выходной. Ей было невдомёк, что я просто летом привык ходить босиком.

* * *

Осенью к нам приехала младшая сестра мамы, Павла. Рыжая, кудрявая, энергичная, весёлая, неунывающая, певунья! Ей в то время было 20 с небольшим. Всё, что делала, она сопровождала песней, шуткой, прибауткой. Она помогала маме по хозяйству, и даже со мной пилила, колола дрова, ухаживала за домашними животными. Хорошо запомнилась песня «Сулико», которую она для нас пела. Я эту песню слышал впервые. Лишь много позже слышал несколько раз в исполнении грузинского ансамбля и от знакомых грузин. А всё-таки тётя Павла пела лучше всех!

Вспоминается ещё шуточная песенка, пару куплетов из которой помню до сих пор:

Всюду деньги, деньги, деньги,

Всюду денежки-друзья.

А без денег жизнь плохая,

Не годится никуда.

Не ходи, Иван, в театр,

Много денег не теряй.

Ты купи лучше гитару,

Меня чаще забавляй!..

Тётя Павла любила загадывать мне загадки. «Кая мая – воот такая, кундир мундир – воот такой, кундирочик – вот такой». Ответ – ковшик. Всё это преподносилось жестами, голосом и мимикой. «Между ног болтается, на букву «Х» называется. Как увидит букву «П», сразу поднимается». Хобот слона, если вы ещё не догадались. Мне было 12 лет, я смущался, краснел, но не мог разгадать её загадки.

Мои сестрёнки, насмотревшись на неё, наслушавшись песен и шуток, решили сделать ей подарок. Вырезали из маминой новой кашемировой шали цветные рисунки и попытались ей вручить. Подарок она не приняла, а взяла, что под руку попало, и гонялась за ними вокруг стола с целью «отблагодарить».

Побыв у нас «в гостях» около месяца, она уехала. Больше я её не видел, но запомнил навсегда. Старшая сестра мамы и Павлы Анфиса Суслова передала нам новость: Павла добровольно ушла на войну. Она была очень деятельная, а нам стремилась показать себя весёлой и беззаботной. Между тем, видимо, на душе у неё «кошки скребли». Она насмотрелась за месяц на нашу трудную жизнь и решила пойти на войну. С войны она не вернулась.

* * *

Подошла пора снова идти в школу. Мы уже учились в неполной средней школе 5–7 классов, где оказались младшими – пятиклассниками. Каждое утро до начала уроков все классы выстраивались на общую линейку в большом вестибюле. Сначала нам кратко рассказывали новости с фронта. И затем мы хором, под руководством учительницы пения, исполняли Гимн Советского Союза. Ещё пели военную песню, из которой я запомнил один куплет:

…Пусть ярость благородная

Вскипает как волна.

Идёт война народная,

Священная война!..

Добавилось два пятых класса, а четвёртый был всего один, потому что в некоторых деревнях имелись свои начальные школы. И эти ребята пришли в Архангельскую школу. В наш класс добавились новички. Запомнил двоих Рафагатов: Бузанакова и Евстигнеева – татарских мальчиков. Мы с ними немного конфликтовали. Ещё запомнился мальчик Алёша из соседней деревни Караул. Он был маленького роста, но очень шустёр.

У нас в пятом классе добавились новые предметы: иностранный язык (немецкий), физика, алгебра, геометрия, а также военное дело.

Военное дело вёл демобилизованный по ранению офицер-военрук. Он гонял нас по плацу, как солдат. Бегали до пота, а потом прыгали через забор, преодолевали полосу препятствий, ползали по-пластунски. Военрук вёл у нас и уроки физкультуры. В школе был спортзал с высоким потолком, к которому были прикручены шест и канат, так же был и турник. На уроках физкультуры лучше всех был наш новичок Алёша. Он очень быстро лазал по шесту и канату, а на турнике выделывал всякие сложные упражнения. Кисти его рук были невероятно развиты. Он мог исполнить целое музыкальное произведение на обыкновенной школьной парте при помощи косточек пальцев, обратной стороны ладони, кистей рук и даже локтя. Всё это делалось быстро и изящно.

По шесту я лазал нормально, при помощи ног поднимался до потолка. А вот канат мне давался нелегко. Трудно было уловить его ногами, а силы рук хватало лишь до середины каната. На турнике я подтягивался лишь 2-3 раза. В пятом классе у меня появились оценки «посредственно» по новым предметам: физике, алгебре и немецкому языку, к которому у меня в годы войны появилось отвращение. Я обрадовался, когда учитель немецкого языка покинул нас в середине учебного года. Нам сказали, что ушёл на фронт переводчиком.

Учебных предметов прибавилось, а возможностей учить уроки – уменьшилось. Не хватало учебников, тетрадей, даже чернил и ручек. Чернила делали из сока свёклы или из сажи. Выстругивали палочку толщиной в карандаш, к ней привязывали ниткой перо, и получалась «авторучка». Тетради заменяли газетами, благо их хватало.

В школу я часто ходил один, ни под кого не подстраивался. В это морозное утро шагал по лесу по извилистой санной дороге. И вдруг вижу – сидит на дороге волк! Я опешил, остановился, и в голове промелькнула заповедь: «Не убегай – всё равно догонит. Не показывай испуг, иди прямо куда шёл». Я почти так и сделал. Пошёл, хотя и робко, но с дороги не свернул – она была узкой, не шире полутора метров – навстречу зверю. Волка я обошёл буквально на метр. Он как сидел, так и остался на том же месте. Я был удивлён такому поведению хищника. И пошёл быстрее, а за поворотом увидел стоящую лошадь, запряжённую в кошеву. Около неё возился какой-то мужчина. Мне стало всё ясно: у мужчины (судя по всему, опера или милиционера) случились неполадки в упряжи, а «волк», который на самом деле был овчаркой – отбежал вперёд и ждал хозяина. Волков я видел на картинках и наяву, а про собак-овчарок, похожих на волков, я не знал.

* * *

Зимой дни короткие. После школы, «мало-мало» поев, идёшь носить воду, пилить-колоть дрова на завтра.

Как-то вечером не сохранилось тлеющих углей, из которых можно было достать хоть искорку, чтобы разжечь огонь. О спичках я уже не говорю – шёл четвёртый год разрушительной войны. Я начал кресалом из камня-гальки добывать искры. Кресалом у меня служил старый треугольный напильник, которым раньше точили пилы. И надо же было мне, балде, встать под лампой и размахивать напильником, стараясь добыть огонь. Лампа была стеклянной, и в ней было до половины керосина. Она была подвешена к потолку и висела относительно низко. Я размахнулся сверху вниз, чтобы чиркнуть напильником по камушку, и пробил дно лампы. Керосин вытек на пол – это была почти трагедия! Нет лампы, нет керосина, нет света – тьма! Другой лампы у нас не было. Керосин был в ужасном дефиците. Бывало, что если фитиль не доставал до керосина в лампе, то добавляли воды. Остатки керосина поднимались над водой, и фитиль горел нормально. Несколько вечеров можно было быть со светом.

Через несколько дней мы в Архангельском купили небольшую лампу-коптилку, у которой фитиль был маленький и давал мало света. Стояла она лишь на столе. В таких условиях почти невозможно было готовить уроки.

* * *

Прошлой зимой у нас не стало коровы – кормилицы. На покупку другой коровы не хватало денег, и пришлось приобрести козу. Она была разнорогая: один рог нормальный, а другой приплюснут к голове. Назвал я её Дианой. Летом она исправно давала по два литра молока. Родственники ещё подарили телёночка – тёлочку, будущую корову, которой она станет через два-три года. А зимой наша Диана принесла трёх козляток. Мы были очень рады. Но в хлеву было очень холодно, и мы занесли их в дом, чтобы они не замёрзли.

Козлятки резвились, бегали по комнате, прыгали. А младшие Фая и Женя играли с ними. Особенно радовался Женька, ему было уже три года. И вдруг после прыжка один козлёнок упал замертво! Через несколько минут то же самое случилось со вторым козлёнком. Мы были в шоке – за несколько минут потерять почти весь приплод! Выжил лишь один козлёнок. Что случилось с другими, так установить и не удалось.