Вскоре после грузино-турецкого кризиса все национальные воинские формирования союзных республик были расформированы. Были смещены с постов некоторые крупные военачальники. Это коснулось даже пограничных войск. Так, был снят с поста начальник Управления погранвойск, заместитель министра государственной безопасности Грузии генерал-лейтенант Церетели. Забегая вперёд, скажу, что в 1955 году его, уже находящегося на пенсии, арестовали и расстреляли; несколько ранее Армянский, Грузинский и Азербайджанский пограничные округа были объединены в единый Закавказский округ, командующим которым был назначен генерал-майор Банных.

У нас же был смещён с поста командир нашего погранотряда полковник Сурмава. На его место пришёл майор Ильин (которому вскоре присвоили звание подполковника), а Сурмава стал его заместителем. Мы знали про эти перипетии в верхах, но у нас всё было по-старому. В наряд мы с одногодками вместе не попадали. Пока мы были младшими, нам в каждый наряд меняли старших.

Зима прошла. Весна, апрель, а у нас всё ещё холодно. В наряд ходим в шубах, белых маскхалатах, валенках.

В один прекрасный день к нам на заставу пришло пополнение, более десяти человек из Ивановской и Костромской областей. Троих одногодков, чей опыт был немногим более трёх месяцев, выдвинули в старшие наряда. «Достойны» повышения по службе оказались Панин, Соловьёв и я. Теперь уже мы стали учить новичков несению службы на границе. Постепенно мы освоились в новой должности – старшего наряда, и с новобранцами ладили неплохо.

Служба мне нравилась, только вот слишком мы были изолированы от гражданского населения – оно было далеко-далеко. Но я всё равно гордился тем, что в мирное время нахожусь «на передовой».

Решил написать письма девушкам, которые оставили приятное впечатление от знакомства прошлым летом в деревне Сугат. Первое письмо я написал Ане Корченко, младшей моей бывшей квартирной хозяйке. Если вы читали предыдущие главы, то, наверное, помните, о ком я. Она ответила на моё письмо, и у нас с ней завязалась оживлённая переписка. Почту мы получали не чаще раза в неделю. Она писала интересно, с чувством юмора; читать её письма было одно удовольствие. В шестнадцать лет Аня уже была со вполне сложившимся мировоззрением. Как-то я дал почитать её письмо Ване Панину, а позже и Вите Соловьёву. Им тоже понравилось то, как и что она пишет. Потом они стали ждать её письма так же, как и я. Когда приходила почта, они спрашивали, не получал ли я весточки от Ани. Её письма нас морально поддерживали. Иногда она рассказывала некоторые новости. Например, что Дуся (моя бывшая помощница на тракторе, которая меня красиво проводила в армию), вышла замуж за «длинного» тракториста из села Горбуново. Может, Аня думала, что у нас с Дусей были какие-то обязательства друг перед другом. Новость я воспринял как должное, просил при встрече передать от меня поздравления с «законным браком».

Ещё написал письмо другой девушке из этой же деревни – Нине Шубиной (о ней я тоже упоминал раньше) – симпатичной, скромной девушке. Знакомство моё с ней было «шапочным», но о ней у меня остались приятные воспоминания. Было, конечно, неразумно писать двум девушкам – жительницам одной деревни. Правда, Ане я адресовал письма в Талицу, где она училась в педучилище, но Нина вполне могла быть в курсе нашей с Анной переписки. В общем, Нина мне на письмо не ответила, и, похоже, никому о нём не сказала.

Сестра Вера довольно часто мне писала. Получал я весточки и от друга Тисо – он служил в Германии. Посылал мне армейские фотографии, на которых были его собственные (или где-то услышанные) стихотворные подписи:

Лучше вспомнить и взглянуть,

Чем взглянуть и вспомнить.

Или:

Вспомнишь – спасибо, забудешь – не диво,

Ведь в жизни бывает всё.

Не вспомнишь, мечтая, так вспомнишь, читая.

Достаточно мне и того.

И ещё:

Если встретиться нам не придётся,

И настигнет нас злая судьба –

Пусть на память тебе остаётся

Неподвижная личность моя!

Оглядываясь назад, я вижу, что хотя мы и были тогда малограмотными, но также были сентиментальными, добрыми и неглупыми. Размышления о «злой судьбе» в последнем четверостишии заставили меня задуматься над тем, что само слово «судьба» некоторым кажется мистическим: раз что-то случилось, значит, так и должно быть! Я же считал, что судьба человека более чем наполовину зависит от него самого. Он её создаёт и ею управляет. Конечно, судьба зависит и от ближайшего окружения. Остаётся лишь та часть, которая не зависит напрямую от человека: природа, стихия, государственные законы и приказы, наконец, просто стечение каких-либо обстоятельств. Но и тут во многом важно, как под их влиянием поведёт себя человек. Природа, питающая всякую тварь, сама учит нас пользоваться её дарами, и свобода воли, свобода управлять своей судьбой – один из этих даров.

Однако я отвлёкся от службы-матушки.

* * *

Не всем новобранцам из пополнения хватило маскхалатов. Один из «обделённых» надел маскхалат нашего земляка, Ивана Упорова. Дело было в сушилке-курилке. Мы вдвоём с Паниным как раз зашли туда, когда Упоров просил, чтобы новичок снял маскхалат. Тот отказывался, нахальненько ухмыляясь. Рядом стояли несколько его земляков-сверстников, и ему при них было неудобно отступать. Да и в наряд идти в чём-то было нужно. Панин сразу заступился за Упорова, рявкнув командирским голосом:

– А ну, снимай!

– А ты кто такой? – окрысился новобранец.

– Ты ещё разговариваешь, гад! – Иван схватил винтовку, которая лежала на плите – сушилась. Кинулся на нахала со штыком (оружие, к счастью, было разряженным), а я бросился отнимать винтовку у Ивана. Характер у него был крут – не дай бог зацепит штыком солдата, который уже, вроде, начал снимать маскхалат. Пока я боролся с Иваном за обладание винтовкой, перед носом новичка продолжал мелькать штык. «Яблоко раздора» было быстро возвращено хозяину, а у Ивана сразу спал бойцовский пыл. Конфликт закончился миром, и о нём больше никто не вспоминал.