Окончив в 1948 году пограничное офицерское училище, Иван Кириллов был направлен для прохождения службы на границу с Турцией в должности заместителя начальника заставы Кюмбет. Через полгода двадцатилетний лейтенант стал уже начальником заставы. Многие его подчинённые были старше его или примерно одного с ним возраста, были также и ветераны войны.

Два года прошли в спокойной обстановке, без нарушений государственной границы. Многие позволили себе расслабиться и безответственно относиться к служебным обязанностям. Примером такой расхлябанности стал случай летом 1950-го года.

Связист с напарником были посланы для того, чтобы провести сигнальные провода параллельно линии границы к месту расположения ночного наряда. Обычно заступающие в наряд подключали подготовленные связистами провода к зажимам специального сигнального прибора; в случае обрыва проводов на приборе загоралась красная лампочка и раздавался тихий звуковой сигнал-зуммер. Были приборы и с четырьмя клеммами и лампочками – такой прибор фиксирует и направление движения нарушителя.

Когда связист с напарником подошли к месту работы, то заметили, что с турецкой стороны за ними наблюдают три человека. Напарник связиста предложил подождать с работой, пока они не уйдут.

– А я их не боюсь, – ответил связист. – Пусть себе смотрят. А ты что, испугался?

– Да нет, но они ведь за нами наблюдают.

– Давай работать уже. Чем быстрее начнём, тем быстрее закончим!

Турки тем временем продолжали наблюдать и запоминать, где и что они делали, до какого места протянули сигнализацию. Проводки её были очень тонкие и протягивались от металлического заземлителя по сухим деревянным колышкам на высоте тридцати сантиметров. Обычно, человек, проходя по этой местности, не заметил бы сигнальные провода и оборвал бы их. А наши «герои» добросовестно выполнили работу на глазах у противника. Как выяснилось впоследствии, один из троицы наблюдателей готовился в эту ночь перейти границу – именно здесь – и углубиться в наш тыл. Он предварительно не один день и не одну ночь наблюдал за нашей территорией, изучал расположение нарядов и их передвижение.

В назначенное турецким руководством время агент пересёк границу. Он обошёл сигнализацию, которую днём сделал связист. Ближайший наряд находился от места нарушения в ста пятидесяти-двухстах метрах и был уверен в надёжности нашей системы сигнализации. По понятной причине прибор не сработал. Нарушитель тем временем спустился в ущелье маршрутом, который он заранее изучил, и оказался на стыке двух застав – одиннадцатой и двенадцатой. Затем он двинулся по дороге, ведущей к двенадцатой заставе. Его никто не заметил.

А дальше началось странное. Он остановился и начал стрелять из автомата вверх короткими очередями. Возможно, он ещё раньше решил сдаться русским, а может, замандражировал после перехода границы, боясь, что его убьют. Так или иначе, он решил себя обнаружить, заодно дав своим сопровождающим на той стороне границы понять, что он нарвался на пограничный наряд, и при этом произошла короткая стычка.

Часовой заставы, услышав стрельбу, вызвал дежурного (им был старшина-сверхсрочник) и, указывая рукой в сторону одиннадцатой заставы, доложил:

– Там стреляют!

Старшина отреагировал спокойно:

– Да, наверное, это старослужащие с тринадцатой заставы. Идут из комендатуры, где разжились спиртным, по дороге выпили и решили пострелять.

Тем временем нарушитель, видя, что никто не торопится его задерживать, пошёл по дороге к заставе. Он хорошо её изучил, будучи ещё в Турции. Стремясь всё-таки привлечь к себе внимание пограничников, нарушитель запел русскую песню. Часовой снова вызвал дежурного:

– Тут, уже недалеко, кто-то поёт!

Логика старшины была непрошибаемой:

– Я же говорил, это подвыпившие старослужащие с тринадцатой заставы! Уже запели, надо же! – С этими словами старшина пожал плечами и ушел в казарму.

Через несколько минут перед часовым внезапно возник человек с поднятыми руками.

– Сдаюсь! – произнёс он и затем медленно протянул свой автомат обалдевшему от неожиданности пограничнику.

Часовой уже в третий раз вызвал дежурного. Тот, выходя из казармы и ещё не видя всей картины, завозмущался:

– Ты мне надоел своими вызовами! Да я тебя… – и осёкся на полуслове, увидев нарушителя.

После нескольких секунд ступора старшина повёл лазутчика по лабиринту наших переходов в кабинет начальника заставы, нарушив при этом сразу ещё несколько пунктов инструкций. Вначале он обязан был надеть на шпиона наручники, тщательно обыскать и предупредить начальника. Это уже вдобавок к тому, что уже после первого вызова часовым он должен был доложить начальнику о стрельбе и поднять тревожную группу. Вместо всего этого старшина повёл нарушителя через столовую, казарму (где спали не менее десятка солдат) – прямо к спящему у себя в кабинете на диване начальнику. Дежурный его разбудил.

Старший лейтенант Кириллов был ошарашен увиденным и услышанным. Он резко поднялся с постели и стал лихорадочно натягивать брюки и надевать гимнастёрку. Одевшись, он приказал надеть на шпиона наручники и обыскать. В карманах у того обнаружили пистолет с несколькими обоймами патронов, гранату и отравляющие вещества. А в рюкзаке оказался портативный радиопередатчик, сменная одежда и продовольствие. После краткого допроса нарушитель был помещён в нашу гостиницу-тюрьму под замок. Начальник тут же сообщил вверх по инстанциям.

Утром прибыло пограничное начальство и следователи военной прокуратуры. Сначала они допросили действующих лиц из числа пограничников. Связистов это не коснулось, поскольку на тот момент никто не знал об их причастности к происшествию. Но шила в мешке утаить не удалось, и роль связистов была раскрыта после допроса самого нарушителя. По словам сдавшегося шпиона выходило, что он ещё до перехода на нашу сторону задумал сдаться пограничникам и по возможности помочь раскрыть шпионскую сеть турецкой стороны. Сам перебежчик оказался нашим соотечественником, бывшим старшиной-сверхсрочником морской пехоты, служившим на берегу Чёрного моря. Там он был завербован и переправлен за границу на иностранном судне. Затем он попал в разведшколу, которую успешно закончил, после чего его стали готовить к заброске на территорию СССР с «особым заданием». Он открыто и без утайки рассказывал обо всём, что с ним произошло – что было за границей, как он готовился к переходу, как он это сделал и оказался на заставе.

Высокое начальство определило, что нарушение границы произошло «безнаказанно». И коли нарушителя не задержали, то виновные должны быть наказаны. Связист был снят с должности и переведён в младшие наряда за то, что не сообщил на заставу о наблюдателях с сопредельной стороны и производил работу на их глазах. Старшину разжаловали в рядовые и уволили в запас. Судили его или нет – нам не сообщили. Строго говоря, он заслуживал сурового наказания за преступную халатность. Также виновным признали начальника заставы, но он отделался продлением службы на Кюмбете на три года в той же должности. Замечу, что ему на тот момент оставалось служить на заставе чуть более полугода, после чего его ждало бы повышение и новое место назначения. А тут всё так резко сорвалось!

* * *

В ближайший отпуск Иван Кириллов женился, чтобы хоть как-то скрасить свою унылую, однообразную жизнь, где тучи иногда плывут не в небе, а под ногами. Нина, провинциальная девушка, вышла замуж за молодого офицера-пограничника, служащего на Кавказе. Для неё всё это было романтическим приключением – ехать так далеко и жить высоко над облаками, где даже птицы не летают. Ух, интересно!

Это было в 1951 году. Вначале ей всё казалось увлекательным. Прошёл год, который она провела на Кюмбете в командирской коммуналке вместе с мужем, и романтическое настроение выветрилось. Они жили в одном домике с замполитом Ежовым, у которого была жена и четверо детей. Ежов часто ночевал в солдатской казарме на чьей-нибудь свободной койке. Мы незлобиво смеялись между собой: «Когда же он их успевает делать? Может, ему кто-нибудь помогает?». Я никогда не видел жену замполита. Похоже, что она вообще не выходила из дома. Ещё в офицерском домике жил старшина-сверхсрочник с гражданской женой – прачкой. Старшина строго следил за её нравственностью: «С солдатами – ни-ни!»

Вот в такую компанию и попала Нина. Другие женщины были на десять лет её старше. Одна с трудом управлялась с четырьмя малышами, а другая целыми днями находилась в прачечной. Пейзаж красив, но однообразен – девять месяцев в году белым-бело, лишь кое-где видны горные утёсы. Ни деревьев, ни кустарников. И даже летом нет ни зверей, ни птиц. Даже «чёртовыми куличками» это место назвать было трудно. Черти бы здесь тоже не выжили – омутов-то для них нет.

Женщины на заставе жили затворницами. Те, кого такая жизнь устраивала, чувствовали себя нормально. Но Нина была, видимо, не из таких. Ей необходимо было общение с людьми и хоть какие-то развлечения. Если привозили кинофильмы, даже неинтересные, она всегда приходила смотреть. Как правило, одна, потому что супруг в своём кабинете был вечно занят делами. Она усаживалась рядом с Афониным – гармонистом, певцом, красавцем, начитанным парнем. Ей было интересно с ним общаться. Нина приходила и в праздничные дни, а иногда просто заходила послушать наше очень тихо говорящее радио. Подставив ухо к динамику, она старалась уловить звуки музыки, а Афонин крутил ручку, переключая частотные каналы. В общем, заметить, что она была неравнодушна к младшему сержанту, было нетрудно.

Афонин был командиром отделения всех инструкторов и вожатых служебных собак. У него была лучшая собака-следопыт, которая запросто брала след суточной давности. Ещё у него была своя «резиденция» в псарне. Проявляя внешний интерес к собакам, Нина вполне могла без особых подозрений встречаться с Афониным и там – если их отношения дошли до этого.

Однажды в казарму пришла жена начальника заставы, лицо её было в синяках и кровоподтёках – явно следы побоев. Она не плакала, не жаловалась, прошла с гордо поднятой головой прямо в кабинет начальника. Там они, вероятно, продолжили выяснение отношений, но уже без шума и криков. Минут через десять она вышла из кабинета, прошла в столовую, переговорила с поваром через раздаточное окошко. В столовой, как обычно, у радиоприёмника сидели Афонин и Логинов. Нина подсела к ним, они о чём-то тихо поговорили. Тут повар выглянул из окна раздачи и сказал:

– Заказ ваш выполнен!

– Спасибо, – ответила Нина, беря термос, солдатский котелок с варевом и кулёк с продуктами. Сказала нам «до свидания» и удалилась восвояси.

Она никогда раньше не брала готовые обеды из солдатской столовой, предпочитая готовить самостоятельно. Но тут, видимо, решила показать всем, какой у нас жестокий начальник и на что он способен в гневе (хотя солдат он не обижал и даже провинившихся не ругал грубыми словами). Наверное, всего этого бы не случилось, если бы Кириллов нашёл жене ещё какое-нибудь занятие, кроме ведения домашнего хозяйства. Раз в неделю он выезжал на коне в комендатуру или штаб части, пожалуй, мог бы брать иногда Нину с собой. Она бы уставала, но впечатлений было бы много. Но единственное место, куда он брал женщин – стрельбище. Каждая должна была уметь стрелять из нескольких видов оружия (не знаю, возможно, таков был приказ свыше).

В общем, молодая двадцатилетняя девушка не смогла жить затворницей и взбунтовалась, за что и получила от ревнивого мужа. Пожалуй, это общая проблема всех женщин маленьких гарнизонов, изолированных от внешнего мира.

* * *

Середина августа – время подготовки к школе и другим учебным заведениям. Армия не оказалась исключением. В один из дней меня вызвал в кабинет начальник заставы. Поинтересовался о моих послеармейских планах. Я про себя подумал: «С чего бы этот разговор – мне ещё служить два с лишним года». Я не успел ничего ответить, когда он спросил:

– Не желаешь ли ты поехать с первого сентября на десятимесячные курсы младших лейтенантов? Кстати, у меня нет заместителя по боевой подготовке. Вернёшься сюда, на эту должность.

Я для вида задумался, но ответил довольно категорично:

– Нет, хочу только на гражданку!

– Жаль, – вздохнул Кириллов. – Ты способный военный, мог бы стать неплохим командиром.

– Неплохим я не хочу, даже командиром. Хочу быть хорошим рабочим.

– Ну, будь по-твоему. Я давал тебе выбор.

– Спасибо. Разрешите идти?

– Идите, – вздохнув, отпустил меня начальник.

Уходя, я подумал, что старший лейтенант не мне одному мог предлагать эти курсы. Желающих, вероятно, не оказалось. Ещё был свеж в памяти недавний конфликт командира с женой – что-то подобное могло ожидать и меня, если бы я согласился стать профессиональным военным. Сказать по правде, такого желания у меня так никогда не возникло.

* * *

Незаметно подошёл мой юбилейный день рождения. Мне исполнялось двадцать лет. У нас в то время дни рождения отмечать было не принято, но я всё-таки решил собрать в столовой годков и земляков. Предварительно поговорил с поваром и спросил, нет ли у него чего-нибудь вкусненького. Он предложил лишь банку сгущенного молока и чайник чаю. Сахара у нас было вдоволь. Я взял в столовой кружку и наполнил её рафинадом, который хранился у меня в вещмешке. Поставил открытую банку сгущёнки, и пошёл приглашать друзей: Витю Соловьёва, Мишу Максимова, Сашу Копытова. Пока все пришли, чайник вскипел. Я торжественно установил его на стол, и началось «пиршество». Мы налили в кружки чай, добавляя в него молока и сахара – кто сколько хотел.

Все подняли «бокалы», и каждый сказал мне несколько добрых слов и напутствий на будущее – у кого насколько хватило фантазии и юмора. Кто-то между прочим заметил, что именинника положено потянуть за уши, чтобы он больше вырос. Тут все наперебой бросились исполнять это пожелание. Всем было весело. Наверное, очень смешно было видеть, как краснеют мои уши. Если честно, то мне было не до смеха, но я честно старался поддерживать общий настрой. Тут ещё и повар, услышав общее веселье, вышел из своего «камбуза» и присоединился к остальным. Со словами: «Расти большой, не будь лапшой» – он дёргал меня за уши куда более усердно, чем мои годки. «Наверное, ему банку сгущёнки жалко», – подумал я, ойкнув разок от боли. Повар был старослужащим, через пару месяцев ему светила демобилизация.

Забегая вперёд скажу, что как минимум пожелание «расти большой» исполнилось. За время службы я подрос на четыре сантиметра.

Дальше мы стали дурачиться, изображая из себя подвыпивших, начали громко орать песни, благо, в это время никто не спал. Спели «Смуглянку-молдаванку», «Есть на Волге утёс», что-то ещё, потом грянули:

На границе тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

На высоких, на горах Кюмбета

Часовые Родины стоят!

Любопытных было много, но никто нам не мешал. А вскоре поступила команда: «Застава, строиться на боевой расчёт!»