Через месяц закончилась наша командировка в колхоз, и мы вернулись в Свердловск. Нас сразу поселили в новое трёхэтажное общежитие. Первокурсникам выделили третий этаж. На втором этаже жили второкурсники – они в колхоз не ездили. А на первом этаже был вестибюль и столовая, которая обслуживала только учащихся школы машинистов.
Ещё в колхозе я поближе познакомился с парнем, с которым мы боксировали в старом общежитии. Звали его Владимир Коковин. Он оказался из Талицкого района, как и я, жил километрах в пятнадцати от Горбуново. Мы с ним решили поселиться в одной комнате. Выбрали комнату в дальнем конце коридора, где было чище и тише. Он облюбовал себе место у окна, я же – через просторный проход, где располагались две тумбочки – рядом с ним.
Кроме нас в этой комнате поселились Вениамин Никонов из Иваново, Василий Воронкин – кубанский казак из Краснодарского края, Василий Рязанский из белорусского города Орша и Юрий Лебедев – сибиряк.
Нам выдали новое обмундирование: шинель, шапку, китель и брюки. Наконец, начались занятия, и мы все, как гимназисты, одетые в одинаковую форму, пошли в школу. Нам объяснили, что до нового года мы будем заниматься по восемь часов в день – нужно выполнять программу, которую пропустили за время «отдыха» в колхозе.
Учёба шла довольно напряжённо. Голова за восемь часов забивалась туго-туго. Но мы не роптали и переносили всё как должное. Утром – до занятий, и вечером – после их окончания – питались в столовой общежития. Обедали, как и раньше, в столовой техникума.
Снова стала «встречаться» мне в столовой Лина. Однажды я решился и назначил ей свидание. В воскресенье мы встретились в центре города. Погуляли по набережной реки Исеть, посидели там же на лавочке. Надо заметить, что относился я к ней не как к подруге, а скорее как к младшей сестре.
Лина жила примерно посередине между заводом «Уралмаш» и центром города, по маршруту движения трамвая №5. Встречались мы с ней до глубокой зимы, только для разнообразия меняли места встреч. Однажды были с ней во дворце культуры железнодорожников на совместном концерте иллюзионистов и художественной самодеятельности ДК. Там выступал и наш однокурсник – свердловчанин, высокий красавец с чёрными вьющимися волосами – Нечипуренко. Он играл на кларнете, а его жена танцевала.
Однажды я назначил Лине свидание вечером в лютый мороз у почтамта, надеясь на то, что внутри здания будет тепло. Зал там большой, народу немного. Но моя подружка не пришла. Я прождал несколько «пятёрок», но она так и не появилась. И после этого случая я перестал её «видеть» в столовой – попросту не искал с ней встречи. Я подумал, что наверное, у неё появился поклонник из ребят её возраста, может, ученик того же техникума, зачем я буду им мешать? Я для неё дядька, старше лет на семь-восемь, да к тому же в некотором роде женат. Собственно, и Лина ко мне тоже ни разу больше не подошла, так что мы с ней молча расстались.
Чтобы закончить тему «Лина», забегу на полгода вперёд. За это время, как мне казалось, я научился вполне прилично танцевать (раньше, ещё при наших встречах, Лина как-то предложила мне пойти на танцы, а я разочаровал её ответом: «Не умею танцевать». Хотя при жизни в деревне до службы в армии вроде что-то с танцами и получалось, но в себе я уверен не был). Наш секретарь комсомольской организации – историчка Руфина Андреевна как-то пригласила в школу из консерватории балетмейстера, чтобы он научил нас азам бальных танцев. С нас собрали по тридцать рублей. Желающих оказалось человек сорок, правда, все мужчины. Занятия проходили в большом, просторном зале, места было достаточно для всех. Там стояло пианино, на котором играла женщина, наверное, коллега учителя танцев. Мы начали с простейшего танца «Конькобежцы», потом изучили танго, фокстрот и закончили вальсом. Всего занятия заняли дней десять-двенадцать. После этих уроков у меня появилась (пусть это немного нескромно звучит) смелость и даже какая-то галантность. Теперь я не стеснялся пригласить на танец девушку, которая мне нравится.
На учёбу и обратно мы ходили мимо дворца культуры и всегда из афиши узнавали, что будет вечером в клубе. Дело было летом. В тот день афиша гласила: «Вечер танцев». Я, Иван и Веня Никонов решили его посетить.
Внутри, неожиданно для себя, я увидел Лину. Подошёл к ней, поздоровался и пригласил на танец. Она пошла со мной в круг танцующих и с упрёком сказала:
– А говорил, что не умеешь танцевать…
– Да это когда было-то, почти год назад, – отмахнулся я и попытался загладить неловкость комплиментом: – А ты за это время стала взрослее, элегантнее.
– Не надо продолжать, а то я заплачу, – покраснев, произнесла она.
– Разрешишь мне сегодня тебя проводить?
– Не могу, у меня уже есть провожающий.
– Ну тогда позволь тебя пригласить на последний танец.
– Хорошо.
Когда вновь заиграла музыка, я подошёл, не обращая внимания на её окружение, и пригласил её на «последний танец». Во время танца прояснились обстоятельства нашей размолвки. Как выяснилось, она не приехала тогда на свидание из-за родителей, которые её не отпустили – она же ещё была «малолеткой». А я тогда встал в позу – раз не приехала, значит, не хотела.
Это была наша последняя встреча. Больше я её не видел нигде и никогда.
* * *
Примерно через месяц после возвращения из колхоза мы прочитали на доске объявлений приказ начальника школы машинистов: «За аморальное поведение учащегося Нестерова Алексея исключить из школы машинистов. Вместо него вызвать кандидата Маркова и включить в список учащихся». Это было окончанием истории, начавшейся в колхозе.
Там красивая девушка Маша влюбилась в интересного молодого человека Алёшу. Он пообещал на ней жениться, и они стали любовниками. Маша от него забеременела, а Лёша после возвращения в Свердловск совершенно исчез из её поля зрения. Девушка решила узнать о нём побольше, пришла в школу машинистов и навела справки. Ей дали домашний адрес Алексея. Она прибыла к нему во всей своей красе и тут узнала, что Лёша женат и не имеет больше никакого желания с ней встречаться. Маша пришла в школу и рассказала администрации, как он её обманул. Приказ начальника об отчислении Алексея из школы не заставил себя долго ждать.
* * *
Мы начали изучать черчение, которое стало отнимать много времени и привело к дополнительным материальным расходам. Надо было покупать готовальню, тубус, ватман, тушь. К слову, раньше я не имел понятия ни о каких рейсфедерах, лекалах и других чертёжных инструментах.
Преподавателями черчения на нашем курсе стали двое штатных работников техникума. Они вели разные группы. Нашей группе попался весьма оригинальный учитель. На первом же уроке он нам сказал:
– Запомните, молодые люди, мои слова – руки мой перед едой и перед черчением!
Вначале мы знакомились со шрифтом, форматами и тому подобным. Когда мы приносили свои готовые чертежи, он их складывал вместе, стучал краем по столу, выравнивая, и если какая-либо из работ выступала из общей массы или, наоборот, не дотягивала по размеру до остальных, он сразу возвращал этот чертёж со словами: «У вас, молодой человек, не соблюдён формат. Переделать!» После проверки остальных работ он очень строго отчитывал тех, у кого чертежи были выполнены неряшливо, с грязными пятнами и каплями туши.
Чертежи мы выполняли только тушью, и когда были неточности или нечаянные кляксы, мы научились их исправлять и подчищать при помощи бритвенного лезвия, срезая тончайший слой с поверхности ватмана. Так наш преподаватель учил нас чистоте, точности и аккуратности.
* * *
В слесарной практике, которая относилась к производственному обучению, нас учили резать, пилить, точить, даже ковать металл. Всё это делалось ручным инструментом.
А позже нам выдали курсовую работу, которую мы должны были выполнить к концу учебного года. Я должен был сделать гаечный рожковый ключ 19х22. Другие ребята из нашей группы получили задание изготовить гаечные ключи других размеров, а также циркули для разметки по металлу, плоскогубцы, кусачки, молотки и тому подобный инструмент. Мне для выполнения работы дали стальную толстую прямоугольную пластину и готовый ключ-образец. Лишний материал от болванки я отрезал ножовкой. В слесарке стоял небольшой сверлильный станок, которым нам разрешалось пользоваться. Я высверлил зевы крупными свёрлами, подравнял ножовкой и напильником. Затем оставались шлифовка, закалка и воронение. На этом наша слесарная практика была закончена. За свою работу я получил четвёрку.
На теоретических занятиях нам было нужно много конспектировать. Чтобы успевать за лектором, приходилось изобретать способы скорописи. Так, например, некоторые часто встречающиеся слова я сокращал до одного знака, часто греческими или латинскими буквами. На обложке тетради у меня таких сокращений и их расшифровок было много. Например: z – пропорционально, z/z – обратно пропорционально.
Как я уже говорил, мы изучали все школьные предметы за восьмой класс, кроме химии, биологии, географии и иностранного языка.
* * *
Надумал я найти своего земляка из Поклевской, который до меня работал на этой железнодорожной станции и поступил в школу машинистов годом ранее. В перерыве между уроками я подошёл к второкурсникам и попросил показать мне Сергея Краснова. Подойдя к нему, я поздоровался. Он с недоумением на меня посмотрел, а я протянул ему руку со словами:
– Давай познакомимся?
Он, ещё сомневаясь, ответил мне на рукопожатие. Но когда я назвал ему станцию, на которой мы оба в разное время работали, он заулыбался, признавая меня за земляка. Поговорить мы с Сергеем не успели – раздался звонок на урок. Уходя в аудиторию, он попросил зайти вечером к нему в комнату общежития, назвал номер.
Вечером я спустился на второй этаж и зашёл в его комнату. Сергей сидел за столом и что-то читал. Предложил мне сесть напротив него. Поговорили об общих знакомых по работе, о том, как мы сюда попали. Уходя, я пригласил его с ответным визитом в свою комнату.
Через несколько дней он зашёл ко мне. Мы уселись за столом, но ещё не успели ни о чём поговорить, как вдруг резко распахнулась дверь и в комнату буквально ворвался немолодой мужчина в сером плаще.
– Встать! – с порога рявкнул незнакомец.
Мы с удивлением воззрились на вошедшего, но никто не двинулся с места. Первым нашёлся Краснов, спокойно спросивший у него:
– А вы кто такой?
– Я начальник Свердловской железной дороги, генерал Оборотов! – с пафосом выпалил тот.
– Так бы и сказали, – примирительно ответил Сергей. Все, кто был в комнате, встали, но генерал с нами общаться не захотел. Лишь спросил фамилию того, кто посмел с ним разговаривать.
– Курсант Краснов! – по-военному отчеканил мой земляк. Генерал развернулся и вышел.
Вот и пойми этих начальников-самодуров. Зачем приходил? Чего хотел? Мы не стали выяснять, заходил ли генерал в другие комнаты, и если да, то как себя вёл. К Краснову никаких санкций не последовало, и то ладно. В отличие от генерала Оборотова наш начальник школы был человеком спокойным. Со студентами не панибратствовал, но если приходил к нам, то всегда разговаривал как с равными.
* * *
В начале 1956 года было ликвидировано Политуправление Министерства путей сообщения (МПС). Даже у нас в школе не стало должности заместителя начальника по политической части. С плеч железнодорожников сняли погоны, теперь все они стали в одинаковой форме. А раньше, например, машинист первого класса имел звание капитана. Так и Оборотов лишился своего высокого генеральского звания.
А потом на Свердловской железной дороге случилась крупная авария. Недалеко от станции Полуночная грузовой и пассажирский поезда, отправленные навстречу друг другу по одному пути со станции и разъезда, столкнулись лоб в лоб. Виноватым признали дежурного по полустанку, который, ко всему прочему был на работе в нетрезвом виде. Был снят с должности начальник Свердловской железной дороги Оборотов. Говорили, что его перевели на Молдавскую железную дорогу, но так это или нет, я точно не знаю. Со своей должности был снят также начальник службы движения Свердловской железной дороги. А прямого виновника – дежурного по разъезду – приговорили к расстрелу.
Надо заметить, что в то время ещё далеко не все локомотивные бригады были обеспечены рациями, и в случае нештатной ситуации часто ни диспетчер, ни дежурные по станции не могли предупредить локомотивные бригады.