Прокаленному южным солнцем, морщинистому виноделу Макару Антоновичу под семьдесят, а румяному безалкогольщику Захару Семеновичу под пятьдесят. Друзья сидели в беседке, увитой плетьми винограда десяти сортов. Тут вам и «Лидия», и «Дамские пальчики» и бог знает что! Пили из крохотных мензурок, запивали стаканами с «Белой Невестой».

— А ты знаешь, Захар Семеныч, шо такое русская женщина? — Макар Антоныч неторопливо поднял палец.

— Постой! Екатерина Вторая тоже русская… — сыпанул скороговоркой Захар Семеныч.

— Царица-то она русская, а принцесса немецкая, — невозмутимо заверил друга старый винодел. — Ну, какая она Катерина? И не выговоришь натощак: София-Августа-Федерика Ангальт-Цербтская! Ясно? Сам читал. «Я, говорит, культурная, я, говорит, ученая, я, говорит, просвещенная!» А знаешь, как правила Россией эта чужедальняя дамочка? Пугачу голову отрубила, славну Запорожську Сич разорила, вража маты! — И вдруг затянул старый раздумчиво, протяжно:

И пришли деды моих дедов сюда, к синему морю. И стали Россию от турка стерегти. А сунулся сюда Гитлер с танками и ерапланами — тут его и жиганули! И с гор, и с моря. А Наполеон — тот до нас не дошел…

— Нет, ты лучше скажи, — перебил приятеля румяный Захар Семеныч, — что такое по-французски шваль?..

— Ох, молодежь! — Макар Антоныч развел руками. — Ну… шваль.

Ничего ты не понимаешь! Шваль — это дохлая Конина. Когда Кутузов бил французов…

— Шваль — это шваль, — упорствовал медлительный винодел.

Они так спорили, что не заметили и нас, и наш новый «Запорожец», отдыхавший под столетним тополем, к лысеющим веткам которого прилипла ядовито-зеленая омела.

— Друзья мои! — не выдержал князь Кон Белон. — Я вас помирю. Шваль — это по-французски лошадь. И совсем не дохлая. А что касается женщин…

— И все-то вы, Константин Сергеич, знаете! — усмехнулся шустрый безалкогольщик. — Посмотришь на вашу интеллигентную сорочку — сразу видно: талант!

— Не талант, — говорю, — а гений. Его даже кони признают. А Европа не знает!

— Еще узнает! — Свободный художник завладел полупустым графинчиком. — Я видел изнанку войны. Служил в похоронной команде. И вот под Веной в альпийском замке встретили удивительного старика. На его холстах пылали африканские краски. — Он понизил голос: — Сын миссионера и личный друг папы римского!..

Я понимающе переглянулся с виноделом и безалкогольщиком.

— Не верите? — князь Кон Белон молча достал из бумажника пожелтевший фотоснимок.

На снимке рядом с седым бородачом в кожаных шортах стоял долговязый солдатик с дымящимся котелком.

— Узнаете? Я его подкармливал, а он меня просвещал. Его памяти я посвящу свою «Мадонну»!

— Это какую? — спрашиваю. — Белоневестинскую или белогорскую?

— Обе! — утешил меня гений. — Главное — искать!

— Ты сам — редкая находка! — Лукавый безалкогольщик потрепал князя по узкому плечу.

— Находка! — Медлительный винодел сорвал возле самого уха князя румяную гроздь и приподнял над открытым ртом. — Зараз же придумай небывалое название для моего вина. И наклеечку…

Свободный художник со скорбным видом слил содержимое обеих мензурок в стакан и залпом выпил.

— Друзья мои! Драгоценные Макары Захарычи! Осточертели мне эти наклейки… Но для вас… Тш-ш! — Он запустил тонкие пальцы в свою гриву, прочесав ее до самого сверкающего пятачка на макушке. — Так… так… Из белой пены — ж-жик! Зеленая головка… А над нею — радужные блики, блики…

— А название?

Свободная рука князя сама потянулась за самой крупной гроздью:

— «Поцелуй солнца»! — прошептал он. — А?

— Ох, молодежь! — Винодел потер ладони. — Это то, шо нам надо.

— Никаких поцелуев! — Неожиданно для себя я гулко вздохнул. — Они водят вас за нос… А вы: поцелуй! Солнце!

— Нарисуйте Кудряша! — подумав, предложил Пека. — С жирной денежкой в зубах!

Свободный художник поморщился.

— Ты бы, Захар, лучше рассказал, как сам вышел в международные зятья! — добродушно поддел приятеля Макар Антоныч.

— Что рассказывать! — отмахнулся смущенный Захар Семеныч. — Война. В Венгрии мы стояли. Моря нет, а тополя, как у нас. Есть такой виноградный городок Кечкемет. По-нашему — Козочкин город. Ну, дело молодое. Влюбился. Илонкой ее звали. Потом меня тяжело ранило. Очнулся в России. Ну… вот и все.

— Ох, молодежь! Не крути! — лукаво погрозил ему длинный винодел. А шо было через восемнадцать лет?

— Ну, пришло письмо… — Щеки безалкогольщика стали ярче красных маков. — А в письме фотокарточка, а на фотокарточке девушка. Вроде Илонки и вроде нет. Нос, понимаете, картошкой…

— Твой! — не сдержался Макар Антоныч.

— Мой… — подтвердил Захар Семеныч и сыпанул автоматной очередью: — А звать ее Катицей. По-нашему — Катюшей. Мать пишет: «Замуж нашу Катицу выдаю, на свадьбу приглашаю». Что делать? Хотел я заколоть хрячка да махнуть в Кечкемет. А моя Ася не пускает. Скоро сорок девять, а ревнует, как в девятнадцать. В войну маленечко в девках засиделась…

— Как? Не пускает даже на свадьбу? — возмутился князь.

— Говорит: «Колоть коли, а ехать не моги!» Вот так, братцы. — Безалкогольщик обхватил руками редеющие волосы. — Что, думаю, дочке на свадьбу послать? Виноград у них свой, вино свое, сало свое. И послал я моей Катице белое свадебное платье с казацкими узорами…

— Никаких узоров! — вдруг решительно заявил Кон Белон. — Я вас напишу! Пошлем мой… то есть ваш портрет! Европа должна меня знать!..

А винодел, покачивая седой головой, запел про казацкую любовь:

— Не надо! — умоляю старика. — К чему эти косы? Их теперь разве что общественные инспекторы носят. Отрезать их надо, отрезать!..