Официально таран никогда не входил в боевой арсенал советских истребителей. Молодые учлеты знакомились с ним лишь по учебникам истории авиации.
И тем не менее десятки летчиков стали последователями нижегородца Петра Нестерова.
8 марта 1910 года в России произошло событие, которое особого ажиотажа не вызвало, но было отмечено всеми, без исключения, выходившими тогда газетами.
В Одессе на ипподроме Бегового общества состоялся единственный полет русского авиатора Михаила Ефимова. Сам полет диковинкой не был, и до него в небо поднималось много пилотов, но все это были зарубежные гастролеры. Михаил Ефимов стал первым русским авиатором. В апреле Россия уже имела трех дипломированных летчиков: Михаила Ефимова, Николая Попова и Сергея Уточкина. К концу года их станет вдесятеро больше.
Россия обретала своих смельчаков.
Но шествие авиации нельзя назвать триумфальным. В коммерческом мире смотрели на нее как на блажь и не жертвовали на воздушную промышленность ни копейки. Нелестно отозвался о ней и журнал «Автомобиль»:
«Авиация — модная забава, очень интересная, но занявшая положение далеко не по чину…
Тысячи нянек суетятся вокруг живого, по-видимому, недоношенного ребенка, авиации, вскармливают его, водят на помочах: готовы подобно пеликану растерзать себе грудь, чтобы кровью своего сердца накормить прожорливого уродца».
Авиаторы, видя в столице холодный прием, стремились в провинцию. Здесь купцы были щедры на подарки, устраивали летчикам пышные банкеты и все приговаривали: «Теперь подвиньтесь, господа французы!»
На демонстрационный полет Сергея Уточкина в Нижнем Новгороде газета «Волгарь» откликнулась поэтическим спичем:
«Вверху небо — внизу земля, а посредине, на ясном фоне близкого заката, огромными кругами реет огромная птица, и где-то в глубине ее ажурного сплетения виднеется маленький темный комочек.
Это — сердце птицы, вызывающее ее движение.
Это — мозг птицы, направляющий ее по своему желанию.
Это — человек.
Он потребовал у природы несколько кусков металла и дерева. Он приказал ей выделить нужную для него частицу тепловой энергии и поднялся высоко над землей.
Высоко над толпой поднялся гений человеческой мысли».
Будучи в отпуске, за полетами Уточкина наблюдал молодой артиллерийский поручик Петр Нестеров. Он сам имел опыт полетов, правда, пока на воздушных шарах, но стремился пересесть в самолет. Полеты Уточкина его разочаровали. Нестеров интуитивно понял, что Уточкин самолетом… не владеет. Он делает лишь то, чему его научили.
А «Нижегородский листок» позднее опубликует слова, которые будут созвучны мыслям Нестерова: «Авиация еще далеко не приспособлена для служения военным целям. Мы видим в ней лишь „безумство храбрых“ — если говорить об аэропланах, — чем холодную расчетливость».
О русском летуне Петре Нестерове мир узнал в конце августа 1913 года. Это без преувеличения…
Газеты сообщили сенсационные подробности его рискованного полета. В истории авиации осталась знаменательная дата — 27 августа (9 сентября по новому стилю) в небе над киевским ипподромом была впервые выполнена «мертвая петля».
Нестеров в тот день поднялся в небо на «Ньюпоре-IV» с 70-сильным мотором «Гном». Новенький самолет и новый мотор… Авиатор пикировал 300 метров, разгонял машину… Многим показалось, что с ним что-то случилось. Репортеры, видевшие все своими глазами, единодушно отметили, что это была самая «настоящая мертвая петля».
Газетные репортажи сообщали технические подробности. В те времена считалось, что обыватель должен воспринимать даже скучные цифровые данные о мощности моторов и скоростях самолетов.
Иначе, как покажешь силу, которую набирала авиация.
Дамы, конечно, такие подробности пропускали. Их больше интересовали летчики: кто они, откуда?..
Будь на нестеровском «Ньюпоре» мотор чуть послабее, он бы не справился с резким набором высоты. Пилот мог зависнуть в верхней точке вниз головой. Могла произойти трагедия, но этого не случилось. Расчеты Петра Нестерова оправдались.
Петр Нестеров.
Его основной соперник француз Шарль Пегу, опоздавший с петлей на девять дней, позднее скажет: «Это далеко не страница фокусов и развлечений. Я придаю петле огромное значение. Отныне ветер и шквал летчику не страшны. Покуда у него в порядке машина и мотор, петля поможет ему легко выровнять аппарат из любого положения. Очень важно поэтому, чтобы каждый пилот умел это делать».
Для Европы «мертвая петля» на несколько лет станет «смертельным кунштюком», трюком, которым будут удивлять зрителей и холодить их кровь. За чужой риск они будут охотно платить повышенные ставки.
В России же за самоуправство в воздухе Петра Нестерова накажут 20-суточным арестом, но, похоже, дело тут же замнут из-за невиданной популярности молодого авиатора.
Пресса разразится полемикой на тему «Акробатика или выдающийся успех?» Итог спора высшее воинское начальство не интересовал. О петле предпочли забыть.
Что же действительно подвигло Нестерова рискнуть не только своей жизнью, но и карьерой?
Но прежде чем подойти к ответу на этот вопрос, вспомним, как советская пропаганда трактовала образ своего, в сущности национального героя. У нее было вечное сомнение: чью бы сторону принял летчик, царский офицер, оставшись в живых, — белых или красных?
Теперь мы знаем, что многие его сверстники и сослуживцы покинули страну, оказавшись после революции за рубежами России. Кто-то из них стал открытым врагом новой власти, а кто-то просто тихо доживал жизнь, вспоминая былую удаль.
В родном городе Петру Нестерову долго не ставили памятник, понимая, что на пьедестале окажется… царский офицер. Понимал это и скульптор, поэтому и укрыл фигуру летчика с погонами, орденами и знаками различия, шинелькой. «Хитрость» прошла, хотя памятник смотрится неуклюже и тяжеловато.
Все та же пропаганда пыталась «загнать» Нестерова в рамки простого летчика, не пытаясь развивать мысль о его пристрастиях к научной деятельности. Служить он мог, но чтобы помогать царской власти…
Памятник русскому летчику Петру Нестерову в Киеве.
Среди «великих отступников» тщательно забывалось имя авиаконструктора Игоря Сикорского, ставшего родоначальником авиации Америки. Немного фантазии и в его лагерь можно перенести Петра Нестерова, который был с ним дружен. Почему бы и ему не оказаться в фирме, ставшей «меккой» для русских авиаинженеров и летчиков. Бурная фантазия может нарисовать любую картину, поэтому пусть Петр Нестеров останется лишь «бесшабашной головой», как его называли в газетах. Это для нас подходило.
Сейчас достоянием истории стали имена многих, забытых ранее людей, причастных к созданию и развитию российской авиации. Да и сама история приобретает черты объективности, поэтому стало возможным восстановить некоторые пробелы в биографии Петра Николаевича Нестерова.
Вернемся к «мертвой петле» — случайна ли она в его жизни?
Сейчас можно уверенно предположить, что стоя на нижегородском ярмарочном ипподроме и, наблюдая полеты Сергея Уточкина, Нестеров уже знал о «мертвой петле». Оттого пресные полеты ипподромного кумира и не показались ему чем-то из ряда вон…
Впервые известие о «мертвой петле» пришло из… Америки. Там очень часто неуклюжие аэропланы становились жертвами порывов ветра, налетавших с океана. Их просто переворачивало. Собственно этот кульбит и назывался «мертвой петлей». Положение «на спине» для летчика считалось смертельным.
«Мертвую петлю» надо было превращать в «живую», для чего и был объявлен приз в несколько десятков тысяч долларов за выполнение «головоломного полета».
Первой жертвой гонки за призом стал американский пилот Хоксей. Он попытался исполнить полет вниз головой, но рухнул с высоты двух сотен метров. Спохватившись, что гонка обещает быть кровавой, американский аэроклуб запретил розыгрыш приза, и о «мертвой петле» начали потихоньку забывать.
Но нельзя сказать, что ветер стал другом пилотов. Он по-прежнему валил и переворачивал их аппараты и авиация приносила стихии очередные жертвы.
Немецкий авиаконструктор Граде попытался сделать самолет «с двумя шасси сверху и снизу, приспособленным как для полетов, так и для спусков в перевернутом положении».
Изобретатели Франции, России и Германии получили более 120 патентов на различные приспособления для обеспечения автоматического равновесия самолетов.
Петр Нестеров демонстрировал полеты на планере своим землякам — нижегородцам.
Петр Нестеров, видя бесполезность их работы, скептически относился к успехам «изобретателей». Он считал, что выход в умении пилотов управлять самолетом в любых его положениях. И доказал это на глазах киевской публики.
Немного опоздав, Шарль Пегу пошел дальше. Он организовал школу «мертвых петель».
А в это время российский журнал «Аэро» умолял пилотов: «…Если даже авиатор сделал „мертвую петлю“, то ему не следует повторять ее. С него должно быть достаточно сознания, что он умеет делать петлю и не боится ветра. Повторять же ее постоянно, как это делают некоторые летчики, совершенно ненужное занятие…».
Судьбе суждено было свести Петра Нестерова и Шарля Пегу. Вот как описывает Петр Николаевич эту встречу в письме к жене:
«В Москве встретился с Пегу, с которым мы расцеловались. В Москве публика относится ко мне очень хорошо, особенно подчеркивают свое отношение, как к своему русскому. В „Яре“ (ресторан — Авт.) нас чествовали на балконе перед большим залом; сидели мы друг против друга у барьера, и нас очень часто и шумно „вызывали“ — аплодировала публика снизу, называя фамилию — „наш Нестеров“, „Нестеров первый“ и т. д.»
Письмо он итожит фразой: «Было презабавно».
И если имя Шарля Пегу так и будет неразрывно связано в истории авиации с «мертвой петлей», то для Петра Нестерова она останется лишь эпизодом его летной карьеры.
В одном из авиационных журналов молодой летчик Евграф Крутень напишет: «Истребитель — это не летчик, летающий на истребительной машине, а летчик, истребляющий самолеты в воздушном бою».
Все это так, но чем их истреблять?
След идеи нового оружия молодые пилоты отыскали в июльском номере журнала «Вестник воздухоплавания» за 1911 год. Статья «О бое в воздухе», подписанная лишь инициалами «Н. Я.», ходила по рукам в среде молодых пилотов.
Они читали:
«Схватка аэропланов друг с другом в воздухе явится естественным результатом практичного пользования ими в настоящей боевой обстановке ближайшей же войны.
Возможность активных выступлений летательных аппаратов против себе подобных и необходимость защищаться от таких нападений заставляет подумать о приспособлении их к новой роли, которая не предусматривалась их строителями.
Из мер борьбы, которые могут быть использованы впоследствии авиаторами, следует упомянуть о возможности вредить друг другу, стараясь, чтобы противник попал в вихрь, образованный в воздухе действиями винта.
Возможно, что в исключительных случаях летчики будут решать таранить своим аппаратом чужой».
За таинственными инициалами, стоявшими под статьей, укрылся постоянный автор журнала морской офицер Николай Александрович Яцук. Он был участником Русско-японской войны, пленен на миноносце «Бодрый», бежал и во Владивостоке устроился механиком в авиационный парк.
В 1912 году Яцук закончил авиашколу при Всероссийском аэроклубе и остался в ней инструктором.
Авиационный мир России тогда был еще тесен, и первым летчиком-инструктором Петра Нестерова станет Николай Яцук. Поручик и капитан 2-го ранга подружатся, но скоро дороги их разойдутся. Яцук не сможет оставить море и станет приверженцем морской авиации.
Первым теоретически обосновал таранный удар летчик морской авиации Николай Яцук.
А «ближайшая война», о которой он писал в своей статье, была не за горами и началась она для авиаторов, используя выражение Нестерова, «презабавно».
«Ближайшая война» разразилась летом 1914 года. Российская авиация вступила в бои, имея в своем составе 39 авиационных отрядов, на вооружении которых находилось 224 самолета.
Но что с ними было делать? Авиация, как боевое средство, еще не нашла себя. Военные теоретики советовали использовать аэропланы как воздушных разведчиков и для оперативной связи. Ни о каких воздушных боях и речи не шло.
Полеты в воздухе все еще считались делом смертельно опасным, и нападение одного самолета на другой рассматривалось как ненужный риск. К тому же среди авиаторов продолжали действовать неписаные законы авиации. Дело доходило до того, что, встречаясь в воздухе, противники в худшем случае молча разлетались по сторонам, а в лучшем — приветствовали друг друга и делали попытки «контактов жестами».
Никто не знал, что делать с летающим коллегой, никто не видел в нем врага. Да если и видел, чем можно было его сразить?
В архивах той поры сохранился документ, который восполнял пробел боевой подготовки летчиков: «На основании опытов… выяснилось, что для возможности вести борьбу на воздухе с неприятельскими самолетами наиболее желательным оружием для самого летчика является автоматический пистолет системы парабеллум, а для наблюдателя, имеющего обе руки свободными, трехлинейный карабин, как единственно возможное для пользования, действенное оружие среди лабиринта проволок на самолете».
На документе есть высочайшее заключение: «„Маузер“ не хуже».
Вот с таким оружием стали подниматься в воздух летчики и вскоре в небе стал слышаться треск ружейной стрельбы.
Теперь уже противоборствующие стороны опасались приближаться друг к другу, и постепенно в летчиках зрела воздушная ненависть.
История показала, что авиаторы во всех странах думали, как превратить самолет в более эффективное оружие.
Так для борьбы с дирижаблями предлагалось использовать подвешенную на тросике бомбу. Для самолетов предлагался грузик на тонкой медной проволоке, о который должен был разбиваться в щепки винт. В этом случае у летчика оставался шанс выжить — спланировать и посадить самолет.
А если к хвосту самолета приладить пилообразный нож или острый крюк, то можно будет вспарывать обшивку привязных аэростатов, да и самолетам это зримая угроза.
Задумывался о самолетном оружии и командир 11-го корпусного авиаотряда 9-й Сибирской стрелковой артбригады штабс-капитан Петр Нестеров.
Если сдуть с биографии летчика пыль газетных сенсаций, то можно увидеть, что таранный удар всерьез занимал Нестерова.
Еще на осенних маневрах 1913 года он опасно атакует самолет «неприятеля» — поручика Гартмана, — подрезая его. После четвертой атаки, едва не кончившейся столкновением, Гартман погрозил Нестерову кулаком и вышел из учебного боя.
Разбор полетов был горячим. Нестерова пытались убедить, что вряд ли такой маневр будет применим в бою, на что летчик твердо ответил: «При необходимости его можно ударить сверху колесами».
Сослуживцы Нестерова вспоминали, что о таране он говорил часто. Нестеров допускал два варианта уничтожения вражеских самолетов. В первом варианте надо было подняться выше аэроплана противника и, круто пикируя, ударить колесами по концу крыльев. Второй вариант предполагал удар винтом в хвост. В этом случае не исключалось благополучное планирование.
Вот такая была теория. Нестеров, как человек, склонный к научному анализу, всегда шел от теории и тщательно обдумывал все детали. Таран был им рассчитан, и в возможности его выполнения он уже не сомневался. Все сослуживцы были уверены, что свою мысль Нестеров доведет до практического завершения, он ждет лишь удобного случая.
И этот случай представился 26 августа (8 сентября по новому стилю) 1914 года.
А накануне произошли события, которые ускорили развязку.
Над городом Жовква, где размещался штаб 3-й русской армии, каждое утро появлялся австрийский самолет-разведчик. Он летал спокойно, нагло, высматривая диспозицию русских войск.
Австриец был осторожен, и только в воздухе появлялись русские летчики, как он тут же улетал.
Один из штабных генералов, приехавших в летный отряд, упрекнул авиаторов в их бессилии. Это было равно тому, если бы их обвинили в трусости.
Командир отряда принял упреки близко к сердцу и дал генералу слово офицера, что этот австриец перестанет летать.
Товарищи летчика поняли, что он решился на таранный удар. С трудом они уговорили командира лететь в паре с поручиком Александром Кованько и заставить австрийца сесть.
Но обстоятельства сложились иначе.
Сохранилось много документальных свидетельств очевидцев первого таранного удара. Но, пожалуй, самые точные написал товарищ Нестерова по службе летчик Виктор Георгиевич Соколов.
Он дожил до глубокой старости и, приехав на место гибели Петра Николаевича Нестерова в 1967 году, составил схему полета и падения обломков самолета, снабдив ее своими воспоминаниями.
«…На следующий день (26 августа — 8 сентября) австрийский аэроплан появился над Жовквой рано утром. Нестеров и Кованько поднялись за ним в погоню, но у Нестерова оборвался трос с грузом, которым он хотел попытаться разбить винт у австрийца, а затем в воздухе мотор стал давать перебои и Петр Николаевич сел. Вслед за ним опустился и Кованько. Нестеров приказал срочно отремонтировать мотор…
…Ближе к обеденному времени в воздухе вновь показался австрийский самолет. Аэроплан Кованько к полету не был готов, он хотел забраться в кабину наблюдателя, но Петр Николаевич сказал:
— Не надо, Саша, я полечу один.
— Но что ты будешь делать? Возьми по крайней мере хоть браунинг, — сказал Кованько.
— Ничего, я как-нибудь обойдусь, — ответил Нестеров и поднялся в воздух.
Было видно, как австриец, сделав круг, шел над городом прямо на запад, слегка набирая высоту. А Нестеров обходил город с южной стороны и, быстро поднимаясь, шел наперерез противнику, заметно догоняя его. Было ясно, что скорость „Морана“ Нестерова намного выше скорости „Альбатроса“.
Вот они уже на одной высоте. Вот Нестеров уже выше противника и делает над ним круг.
Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного „Морана“ нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага, и как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья „Морана“, и он врезался в австрийский аэроплан.
После удара „Моран“ на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.
— Планирует! — крикнул кто-то.
Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется и это падение смертельно.
Австриец же после удара какой-то момент еще держался в воздухе и летел прямо.
„Неужели напрасная жертва?“ — мелькнуло у меня в голове.
Но вот и громоздкий „Альбатрос“ медленно повалился на левый бок, потом повернулся носом вниз и стал стремительно падать…».
Так было положено начало воздушному бою. Но поняли это пока только летчики. Газеты по обыкновению подали факт с тараном как сенсацию. Товарищам Нестерова пришлось «охлаждать» возбужденную публику.
Летчик Евграф Крутень писал: «Все мы, военные летчики, уверены, что Нестеров не просто воткнулся, зажмурив глаза… он выполнил свою идею, которую высказал: „…Я не фокусник. Моя первая „мертвая петля“ — доказательство моей теории: в воздухе везде опора. Необходимо лишь самообладание. Теперь меня занимает мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, например, ударом на лету своими шасси сверху…“».
Авиатор Игорь Сикорский: «То, что другие люди способны делать при сильнейшем возбуждении, Нестеров делал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого».
Подвиг Нестерова вошел в книгу рекордов Гиннесса с необычной формулировкой. Скорее в книгу попал австрийский экипаж «Альбатроса»: летнаб лейтенант Фридрих Розенталь и летчик унтер-офицер Франц Малина. Их аэроплан стал первым самолетом, «уничтоженным тараном».
История авиации не меняла своих взглядов, их начали менять историки, взявшие под сомнение первенство Нестерова. Кому и зачем это понадобилось?
Геройский поступок Петра Нестерова долго оставался меченым роковой печатью. Полгода на самом активном Восточном фронте воздушные бои не велись. Самолеты противоборствующих сторон по-прежнему летали на разведку, и если происходили случайные встречи, то летчики ограничивались перестрелкой. Обострять ситуацию никто не хотел.
Но долго такое пассивное противостояние продолжаться не могло. Кто-то должен был идти на обострение…
Русские солдаты осматривают останки вражеского «Альбатроса», тараненного Нестеровым.
Летчик 4-го корпусного авиаотряда Александр Казаков тоже, как и Нестеров, давно размышлял о вооружении самолета. Он пополнял свой арсенал самодеятельными приспособлениями: брусками на проволочке, грузиками, гирьками, сетями… В конце концов остановился на «кошке с лапками». Ею он рассчитывал цеплять аэропланы неприятеля. От натяжения тросика на «кошке» срабатывал капсюль и детонировала пироксилиновая шашка.
С этим приспособлением он и вылетел 9 марта 1915 года на перехват германского двухместного биплана.
Вот как он сам вспоминал об этом вылете:
«Проклятая кошка (якорь) зацепилась и болталась под днищем самолета…
Что было делать: два фронта, сорок тысяч глаз русских и немецких смотрели на нас из окопов, уйти, не сделав ничего, находясь в нескольких метрах от противника, позор перед этими двадцатью тысячами русских глаз.
Тогда я решил ударить „Альбатрос“ колесами по его верхней поверхности. Недолго думая, дал руль вниз…
Что-то рвануло, толкнуло, засвистело, в локоть ударил кусок крыла моего „Морана“. „Альбатрос“ наклонился на один бок, потом сложил крылья и полетел камнем вниз…
Я выключил мотор — одной лопасти на моем винте не было. Я начал планировать, потеряв ориентировку, и только по разрывам шрапнели догадался, где русский фронт. Садился, парашютируя, но на земле перевернулся. Оказывается, удар был настолько силен, что шасси было вогнуто под крылья…»
Летчик остался жив — это вселяло надежду… Из оружия отчаяния таран превращался в рассчитываемый прием боя.
Вскоре примеру русских летчиков последовал англичанин лейтенант Лесли Форбс. Он ударом крыла своего истребителя нанес смертельный удар немецкому «Альбатросу». Уже в госпитале Форбс написал, что на таран пошел сознательно.
Роковая печать фатального исхода поединка с тарана была снята.
С весны 1915 года на аэропланах начали устанавливать пулеметы и необходимость в таранных ударах вроде бы исчезла. Кроме того, самолеты просто начали жалеть, война истощала их запасы.
Недавно исследователи авиационной истории «открыли» имя еще одного русского летуна, решившегося на отчаянный шаг. Пилот Широков (имя автору неизвестно) в августе 1919 года, разогнав свой «Фарман», врезался в колчаковский биплан, бомбивший боевые порядки Красной Армии.
Вот, пожалуй, и все имена самых первых последователей Петра Николаевича Нестерова. Казалось бы, на этом история тарана могла и прерваться. Самолеты начали вооружать пулеметами, пушками, маневром и скоростью. И действительно, необходимость в таранном ударе отпала. Но это продолжалось только семнадцать лет…
Воспользуемся передышкой и вернемся к «сенсационным» газетным спорам, которые перепутали жанр «расследования» с жанром «разоблачений». Один из нижегородских краеведов (даже не хочется называть его имя — Авт.) задумал оспорить первенство Нестерова в применении тарана и отдал его французу Гарро. Как доказательство он привел цитату из газеты «Волгарь» от 29 августа 1914 года.
В этот день газета опубликовала некролог по «геройски павшему летчику штабс-капитану Петру Николаевичу Нестерову».
«Петр Нестеров — человек беззаветно храбрый. Еще до открытия Россией военных действий, когда французский авиатор Гарро протаранил немецкий аэроплан и сам погиб, Петр Нестеров говорил своим близким:
— Я бы тоже так поступил!
Петр Нестеров остался верен своему слову. Он погиб так же геройски, как погиб и француз Гарро».
Вот вам и первенство. Краевед «справедливо» замечает: «Оказывается Петр Николаевич Нестеров вовсе не был пионером применения тарана как оружия воздушного боя, а всего лишь эпигоном, подражателем француза Гарро».
Честно говоря, язык не поворачивается назвать летчиков, заканчивавших воздушный бой тараном, эпигонами. Дальше краевед мыслит так: «…Ни у кого из тогдашних нижегородцев подобная „крамола“ не вызвала возмущения: ни у ближайших родственников летчика, ни у его бывших наставников из Аракчеевского кадетского корпуса, ибо это была правда».
Стоило автору этого утверждения полистать ту же газету дальше, как через несколько номеров он бы обнаружил обзорный материал «Война в воздухе», подписанный неким Пилотом. Там говорилось: «На долю Франции пришелся захват десяти германских дирижаблей — один около Шато-Салена, семь разбиты в Меце, один под Антверпеном расстрелян после попытки немцев уничтожить королевский дворец и, наконец, один погиб от геройского тарана Гарро».
Выходит в некролог вкралась ошибка. Летчик Гарро действительно совершил таран, но дирижабля. Не будем торопиться.
Нижегородские газеты в те годы тщательно следили за развитием боевых действий на фронтах Первой мировой войны. Для городских обывателей выпускались сборники «Европейская война 1914 года». В оглавлении третьего выпуска значилось, что здесь можно увидеть «рисунки воздухоплавательных аппаратов и портрет П. Н. Нестерова». Но не только это. Видимо, судьба летчика Гарро интересовала тогдашних любителей авиации, а может быть это была попытка восстановить справедливость, нижегородцы все-таки возмутились «крамолой».
В брошюрке сообщалось:
«В самом начале войны в газетах появилось известие о том, что французский летчик Гарро протаранил немецкий цеппелин и сам при этом погиб. Так как никаких подробностей и даже места, где это произошло, не было указано и официального французского известия не появлялось, а впоследствии „Веч. Время“ из достоверных источников сообщило, что Гарро жив, — то, очевидно, это сообщение относится к числу вымыслов».
Значит Гарро все-таки таранил не аэроплан, а дирижабль, да и таранил ли?
Кстати, непонятно о каком Гарро идет речь. Имя летчика не называется. Если это знаменитый французский пилот Роллан Гарро, то в историю авиации его имя вошло, как изобретателя пулеметной стрельбы через самолетный винт. О таранном ударе в его биографии ничего не говорится.
Да и, согласитесь, французские историки не смогли бы умолчать о подвиге своего соотечественника и давно бы уже оспаривали первенство таранного удара.
С Гарро казалось бы все ясно. Но в «разоблачительных» статьях о Нестерове часто высказывается предположение о случайном ударе, будто бы его самолет попал в воздушный поток от винта самолета неприятеля и был брошен на крыло.
Абсурдность этих предложений мы уже доказывали. Но вернемся к этому факту еще раз. А сделать это нас побудила заметка в газете «Русские ведомости», опубликованная в начале сентября 1914 года. Собственный корреспондент газеты на Восточном фронте попытался выяснить мельчайшие подробности тарана. Таких подробностей нет даже в биографических книгах о Петре Нестерове.
«Нестеров с большой высоты обрушился на аппарат неприятеля (значит, воздушный поток не при чем — Авт.), направив свой аэроплан вертикально носом вниз. Наблюдавшие с замиранием сердца ожидали результата столкновения.
Нестеров мастерски пронесся и при помощи шасси своего аппарата подсек австрийский. Последний опрокинулся и стремительно стал падать на землю. Аппарат Нестерова пронесся дальше. Затем спирально он стал опускаться к земле. Выдался вздох облегчения. Значит Нестеров жив. Но в тот момент аппарат Нестерова резко качнуло, и он стал стремительно падать вниз, обгоняя по быстроте падения неприятельский аэроплан. На лету из аппарата Нестерова выпала человеческая фигура. Все перемешалось, ударилось о землю…
…Выяснилось, что Нестеров блестяще выполнил намеченный план. Ударом шасси он на лету опрокинул неприятельский аппарат и сам благополучно пролетел мимо, но толчок от столкновения был столь силен, что Нестерова качнуло. Он страшно ударился спиной в сиденье своего аппарата и переломил позвоночник. Смерть наступила мгновенно. Аппарат же механически продолжал совершать данное ему направление спуска. При падении труп Нестерова получил лишь незначительное повреждение. Место падения болотистое — с зыбкой почвой».
Думаем, что приведенные нами факты убедительно доказывают, что Нестеров первым в мире совершил таранный удар и сделал он это вполне сознательно. Он хотел доказать, что таран может быть оружием и доказал.
Официально таран никогда не входил в боевой арсенал советских истребителей. Молодые учлеты знакомились с ним лишь по учебникам истории авиации.
Но сколько ни приходилось встречаться с летчиками военной поры, все они хорошо знали, как лучше таранить самолет противника. Для этого надо рубануть винтом по хвостовому оперению вражеской машины, находясь сверху правее или левее, чтобы обломки тараненного самолета не задели свой. Удар занимал от 0,15 до 1 секунды. При этом тараненный самолет получал около 75 ударов винтом.
Второй важный момент — надо непременно уравнять скорости самолетов, чтобы избежать катастрофического повреждения собственной машины.
Вместе с ненавистью к врагу тактика таранного удара быстро распространилась в авиационных частях. Военная статистика показала, что двум третям летчиков, применившим таран, удалось сохранить себе жизнь.
Советские летчики применяли таран на всех типах самолетов: истребителях, штурмовиках, бомбардировщиках, разведчиках. Тараны совершались в групповых и одиночных боях, днем и ночью, в чистом небе и в облаках, на малых и больших высотах, над своей территорией и за линией фронта.
После окончания Первой мировой и Гражданской войн серьезного применения боевой авиации не было и таран вновь забыли, теперь уже на пятнадцать лет. Но как только начались воздушные бои в Испании, о нем вновь заговорили, а счет таранным ударам открыл испанский летчик сержант Ф. Уртруби. Тараном он свалил истребитель итальянского фашиста, но получил смертельные ранения.
Четырнадцать таранов знало испанское небо, из них восемь пришлись на долю испанских летчиков, четыре совершили советские пилоты, а по одному на долю итальянцев и немцев.
Разгорелась война в Китае. Советские летчики столкнулись в небе с японскими асами. Бои шли ожесточенные. В одном из боевых вылетов отличился капитан Антон Губенко. Израсходовав боеприпас он рубанул винтом своего И-16 по элерону левого крыла японского истребителя. И Губенко, и тараненный японский пилот Касимура сумели посадить свои искалеченные машины. Губенко наградили Золотым орденом Китайской республики, а Касимуру объявили героем, сказав при этом, что его истребитель был сбит «падающим самолетом».
Между тем японцы во всех деталях изучили эту воздушную схватку. Через некоторое время у них появился свой «король таранов» — младший лейтенант Саито Сего. В каждом бою он стремился нанести советским истребителям таранный удар, но удалось это ему лишь однажды.
До воздушных боев с американцами японское командование относилось к тарану настороженно. Однако, когда в 1944 году в небе появились воздушные крепости В-29, самурайский принцип: «Одна смерть за десять вражеских» — возобладал. А с появлением камикадзе тактика таранных ударов — «тай-атари» — упростилась. О выживании летчики-смертники уже не думали.
Черед советских летчиков пришелся на рассвет 22 июня 1941 года. За час до начала войны таранил стремительно уходящий на запад самолет-разведчик младший лейтенант Дмитрий Кокорев.
В 4 часа 15 минут командир звена старший лейтенант Иван Иванов поднимает истребители навстречу армаде летящих бомбардировщиков. Командир бьется до последнего патрона, а потом идет на таран. Часы на руке погибшего летчика показали 4 часа 25 минут.
Через час таранит врага летчик Леонид Бутелин. Еще через пять минут Степан Гудимов.
Более двадцати таранов было совершено в первый день войны.
В конце 1941 года на стол командующего Люфтваффе Германа Геринга легла сводка, подводившая итог воздушным боям и потерям авиации.
Из нее стало известно, что за это время зафиксировано 192 случая тарана, которые внесли «нервозность» в ряды его доблестных асов.
В циркуляре, который ушел в авиационные части, говорилось, что русские летчики плохо обучены или их вовсе не хватает, поэтому в кабины самолетов сажают «фанатичных казаков», которые гибнут сами и разбивают машины. Германским летчикам предписывалось «уклоняться от таранного удара соблюдением дистанции не менее 100 метров от советского самолета».
Знало таранные удары и небо над нашим городом. Автор одного из них — Герой Советского Союза Петр Иванович Шавурин. В августе 1942 года городские мальчишки стремились попасть на площадь Минина и Пожарского, где у подножия памятника Чкалову лежали обломки фашистского стервятника, несшего на своем борту тонны взрывчатки.
Летчик-итребитель Петр Шавурин, таранивший в небе над Павловом фашистский бомбардировщик.
В газете «Горьковская коммуна» военных лет можно найти описание этого тарана.
«…Было сообщено, что к городу приближаются вражеские бомбардировщики. В погоню за врагом поднялись два летчика — Шавурин и Трубачев.
Лейтенант Петр Шавурин пробил большую облачность и на высоте 5000 метров обнаружил „Юнкерс-88“, который был выше советского ястребка на 3000 метров. Шавурин пошел на сближение с врагом. Фашистский бомбардировщик стал увеличивать скорость и пытался уйти. Шавурин использовал скорость своей машины и подошел к врагу на дистанцию 400 метров. Вот он, фашист, в перекрестье прицела. Пулеметные очереди ударили по вражескому бомбардировщику, Но „юнкерс“ стал подниматься все выше, пытаясь как-нибудь ускользнуть от преследования.
„Не упустить врага, сбить его“, — твердо решил отважный летчик. Лейтенант Шавурин проявил исключительное упорство в преследовании врага. Короткой очередью он уничтожил фашистского стрелка, вывел из строя один из моторов бомбардировщика. Но к этому времени у нашего летчика вышел весь боекомплект, и тогда он решил таранить. Винтом и левой плоскостью своего истребителя он ударил по хвосту и фюзеляжу „юнкерса“. Немецкий бомбардировщик развалился на части. Рухнул вниз.
От фашистского стервятника остались одни обломки. Весь экипаж, состоявший из четырех человек, уничтожен. Судя по документам, два немецких пилота летали не первый год и награждены железными крестами. Два других летчика только недавно закончили летные школы.
Экипажу немецкого бомбардировщика не по плечу оказался бой с молодым советским летчиком».
И это был не единственный таран Петра Шавурина. Второй он совершил под Сталинградом, не пропустив бомбардировщик к позициям наших войск.
Известны еще два тарана, совершенные на подступах к Горькому. Свидетельства о них хранит все та же газета «Горьковская коммуна» военных лет. 9 июня 1943 года в ней напечатана заметка «Таран летчика Табарчука».
«Ночь — светлая, июньская. Внизу был лес, болотца, вдали большой волжский город, на воздушных подступах к которому патрулировал летчик-истребитель старший лейтенант Борис Табарчук.
Герой Советского Союза Петр Шавурин, таранивший в прошлом году фашистский самолет, подарил Борису Табарчуку свою фотокарточку и немногословно, как все летчики, написал на обороте: „Таран — обязательно!“
Так он и сделал, когда у него кончился боезапас, он передал на командный пункт: „Иду на таран!“
Табарчук подобрался к хвосту „Хейнкеля-111“. На какое-то мгновение самолеты сцепились. Казалось, что маленький МиГ развалится на куски, но он был цел и летел дальше, а внизу к земле уходил объятый огнем фашистский самолет».
Борис Табарчук, таранивший вражеский бомбардировщик в небе над Горьким.
В ночь с 12 на 13 июня 1943 года над лесным массивом у села Красное Сосновского района разгорелся воздушный бой. Наш истребитель погнался за фашистским бомбардировщиком «Хейнкель-111», пытавшимся скрыться в наступающей темноте у самой земли.
Летчик-истребитель несколько раз стрелял по вражескому самолету, но, видимо, темнота мешала вести прицельный огонь. И тогда летчик догнал бомбардировщик и ударил его винтом. Истребителем был командир авиационного звена старший лейтенант Михаил Белоусов. Он погиб.
В предисловии к «Хронике воздушных таранов», опубликованной в майском номере «Военно-исторического журнала» за 1989 год, отмечалось: «Следует особо подчеркнуть тот факт, что в Люфтваффе не нашлось ни одного летчика, который в критическую минуту сознательно пошел бы на воздушный таран, даже в небе Берлина».
Это не так. К концу войны, когда американские воздушные крепости стали массированно бомбить города Германии, командование Люфтваффе вспомнило о русском таране и превратило его в оружие отчаяния.
По примеру японцев, командир одной из авиадивизий Ханс-Иоахим Херрман предложил сформировать несколько эскадрилий летчиков-смертников, которые должны были сбивать американские бомбардировщики тараном, целясь в место стыковки фюзеляжа с хвостовым оперением.
1500 добровольцев согласны были отдать жизнь за агонию Германии.
Первый боевой вылет оказался неудачным. Истребители, поднявшиеся с разных аэродромов, не смогли собраться в том количестве, которое планировалось, чтобы навести ужас на американских бомберов. У одних обнаружились неполадки в самолетах и они вернулись на аэродромы, а молодые летчики просто заблудились, потеряв ориентировку.
По данным американцев было таранено восемь машин.
Тем не менее рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс запишет в своем дневнике: «Первое использование наших истребителей-самоубийц не дало ожидаемого успеха… Но мы не должны терять мужества из-за этого. Это только первый опыт, который должен быть повторен в течение нескольких следующих дней с более обнадеживающими результатами».
Остатки смертников использовались в апрельских боях 1945 года. Они обрушились на переправы через Дунай и Одер. Но никаких данных о результативности их действий нет. Очевидцы с нашей стороны не могли понять, что в переправы врезаются пилоты-смертники, а немецкая сторона не успела оставить документальных свидетельств — война закончилась.
Эра таранов на реактивных самолетах началась еще в годы Второй мировой войны и начали ее… немцы. Зацепившись за таран, как за последнюю надежду, они предприняли попытку разработать специальный реактивный истребитель. Его автором стал Эрик Бахем, а проект был назван «Наттер», то есть — «Гадюка».
Самолет-таран должен был взлетать с направляющих, и летчик, уже после отделения стартовых ускорителей, вел его к цели. У пилота был шанс выжить — катапультироваться, но при этом он еще отстреливал двигатель, который спускался на парашюте.
Немцы успели испытать около тридцати «Гадюк» и только семь в пилотируемом режиме. Судьбу самолетов-таранов решили танки союзников, прорвавшиеся на позиции пусковых установок, так что укусы «Гадюки» не стали смертельными.
Примерно в то же время над самолетом-тараном работает американский авиаконструктор Джон Нортроп. Построенный по схеме «летающее крыло» истребитель был усилен стальными листами. Но первый и единственный полет закончился катастрофой, самолет сорвался в штопор. К этому времени Вторая мировая война завершилась и надобность в самолете такого назначения отпала.
Но таранный удар, как оружие, списывать было еще рано.
Военные летчики различают три вида тарана: прямой — когда самолет бьет всей массой, неполный — с подскоком или чирканьем (по примеру Нестерова) и безударный — касание винтом по жизненно важным частям самолета.
В июне 1951 года советский летчик Серафим Субботин дополнил этот список. В воздушном бою над Северной Кореей он подставил свой МиГ-15 под удар преследовавшего его американца, резко сбавив скорость. Для пилота «Сейбра» этот бой был последним.
Военные теоретики могут рассуждать, что самолеты лишь столкнулись в воздухе. Но столкновение — это случайность…
Точно так же в сообщении ТАСС от 18 июля 1981 года был квалифицирован таран летчика Валентина Куляпина, сбившего своим Су-15 транспортный самолет GL-44: «Самолет неизвестной принадлежности, нарушив государственную границу, столкнулся с советским самолетом».
А о таране Геннадия Елисеева в ноябре 1973 года на МиГ-21 сообщили, что атакованный им самолет электронной разведки «Геркулес» «ушел в сторону моря». Факт тарана был засекречен.
Таранный удар планировалось перенести и в космос. Одна из первых советских систем противоракетной обороны для перехвата баллистических ракет на заатмосферном участке траектории так и называлась — «Таран».
Вот такую эволюцию прошел за 90 лет существования таранный удар, автором которого стал наш земляк Петр Николаевич Нестеров.
Память об отважном пилоте живет на нижегородской земле. Долгое время жила она и на Украине, но пришли времена, когда «русский дух стал зловреден» и очередной безмолвной жертвой украинских националистов стал русский летчик Петр Нестеров.
Вот как описывает увиденное побывавший на месте нестеровского мемориала журналист газеты «Трибуна»:
«…Приехав в окрестности села Воля Высоцкая Жовковского района Львовской области на территорию огромного мемориального комплекса, известного сотням тысяч туристов из многих стран мира, я словно попал в район только что закончившихся боевых действий. Изуродованная 45-метровая гранитная стела, лишившись и плит из черного мрамора, и барельефа знаменитого авиатора, трагично чернела в чистом поле, будто высоченная печная труба на пепелище. Казалось, кто-то хищно обглодал и титановое покрытие с ажурной „Петли Нестерова“. От сверкавшей на ее выходе модели современного сверхзвукового самолета, символизировавшего прогресс авиации остались жалкие обломки. Варвары уничтожили, испоганили и широкую красавицу-аллею, которая вела от автострады Жовква— Рава-Русская к памятнику Нестерову: вырубили вечнозеленые ели, выдрали, покрошили бетонные плиты…
Оригинальное, радовавшее глаз 12-гранное здание музея со сферической крышей теперь разбомблено: стены покорежены, окна зияют пустотой, пол в помещении выломан. От парившего под куполом зала макета „Моран-Ж“, на котором летал Нестеров, не осталось и следа. Тщетно искать и гранитную плиту, встречавшую толпы посетителей надписью: „На этом месте 8 сентября (26 августа) 1914 года в воздушном бою, впервые в истории авиации применив таран, геройски погиб славный сын русского народа, выдающийся военный летчик, основоположник высшего пилотажа, первым в мире выполнивший „мертвую петлю“, Нестеров Петр Николаевич. Вечная память герою!“
…Позднее я заехал в районный центр, десятки лет носивший имя Нестерова, а затем срочно переименованный „новыми“ украинцами в Жовкву и оцепенел… Содрогнулся от глумления над памятью о легендарном воздушном асе: на привычном месте, где стоял памятник Петру Николаевичу Нестерову? на том же постаменте (сэкономили!) возвышалась фигура… основателя и первого руководителя Организации украинских националистов (ОУН) Евгения Коновальца.
Общеизвестно, что оуновцы всех мастей очень любили применять для умерщвления своих жертв удавки. Как выяснилось, не отказали они себе в этом удовольствии и при уничтожении памятника Нестерову: накинули на шею скульптуры канат и затянули его краном. Очевидцы вспоминают, как руководитель разрушительных работ командовал: „Сделайте ему мертвую петлю, хлопцы, и дерните!“
Что же, пусть каждый останется в истории со своим: Петр Николаевич освоил и применил знаменитый прием воздухоплавания, а нелюди с замашками палачей накинули петлю на героя».