Мы уже начинаем забывать о том времени, которое историки называют «холодной войной». Оно благополучно ушло в прошлое. Это было время противостояния держав, которые сломили фашизм. Сразу же после Второй мировой войны мир ощутил дыхание войны еще более грозной. И только создание в СССР мощного оружия не дало политикам переступить роковую грань.
Атомная атака
Историки дают точную отсечку начала «холодной войны» — 5 марта 1946 года. В этот день отставной политик Уинстон Черчилль, будучи с визитом в США, произнес речь в городе Фултоне. Совершенно неожиданно для собравшихся он заявил, что миру угрожает третья мировая война и назвал источник, откуда исходит ее угроза — Советский Союз. В целях противодействия он предложил создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке». А чтобы упредить удар, надо было, по его мнению, нанести его первым, пока Советский Союз не обладает атомной бомбой, которая уже есть у США.
Чуть меньше года прошло с окончания Второй мировой войны. Одним махом была забыта встреча на Эльбе союзных войск, северные конвои с грузом помощи, подписание капитуляции Германии…
Гитлер объединял своих по расовому признаку, Черчилль пошел дальше, взяв за основу язык. Принцип объединения назван, враг обозначен, так и хочется сказать: «За работу, товарищи!»
Мир мог понимать призыв к очередному крестовому походу против коммунизма как бред отставника, которого английские избиратели прокатили на выборах. Что с него взять? Тем не менее именно Черчилль стал рупором «холодной войны».
Знал ли он, озвучивая свои идеи, что американцы давно смекнули о своем превосходстве, а военные теоретики уже предрекли победу в будущей войне бомбардировочной авиации. По плану «Тоталити», разработанному за год до визита Черчилля, они рассматривали удар 20–30 атомными бомбами по основным промышленным центрам СССР. В этом плане нападения цель — город Горький — значилась под № 3.
За ним появился план «Пинчер» («Клещи»). Разжившись бомбами, США уже задействовало 50 ядерных бомб.
Блокирование Сталиным Западного Берлина породило появление планов «Бройлер» («Жареный день») и «Фролик» («Шалость»). В них предусматривались все те же массированные налеты на города и промышленные районы Советского Союза.
Дальше следовал стратегический план «Сиззл» («Испепеляющий жар»). Москва и Ленинград получали по восемь ядерных ударов, остальные 133 бомбы были расписаны на 70 городов СССР. Эта атомная атака должна была «обеспечить капитуляцию и уничтожение корней коммунизма или резко ослабить власть советского руководства».
Намечались и конкретные даты начала войны. По плану «Троян» мы могли не проснуться 1 января 1950 года.
По плану «Дропшот» («Моментальный удар») последним прожитым для нас годом мог быть 1956-й. 300 атомных бомб после новогодней ночи обрушивались на 100 наших городов. Горький по-прежнему входил в число главных целей.
Теоретические исследования последствий этой атаки показали, что в СССР погибнет 2,7 миллиона человек и четыре миллиона получат ранения. Этого следовало ожидать, а вот дальше шел совершенно неожиданный вывод: «разгром промышленности, железных дорог и жилищ не вызовет резкого ухудшения жизненного уровня находящихся в крайней степени нищеты советских людей».
Конец планам виртуальных атомных атак положил американский президент Дуайт Эйзенхауэр, сказав: «Мы не пойдем на такой вид войны. У нас недостаточно бульдозеров, чтобы очистить улицы от трупов».
Он понимал, что ответного удара не избежать…
В очередной раз мир оказался на грани реальной атомной войны в 1961 году, когда советское правительство задумало оказать помощь кубинской революции и разместило на Кубе свои ракеты. Американская сторона готова была блокировать остров тремя сотнями боевых кораблей, высадить 400-тысячный десант и задействовать в операции три тысячи самолетов. Мир повис на волоске. Президента США Джона Кеннеди настойчиво подталкивали к началу боевых действий. За свое непослушание он через несколько лет поплатится жизнью. А советский лидер Никита Сергеевич Хрущев выиграет войну, которая не начиналась.
Никита Сергеевич Хрущев всю «холодную войну» грозил недругам показать «кузькину мать».
Пример борьбы за Кубу утвердит веру советских людей в скорое пришествие всемирного коммунизма. А чуть было не перейденная грань войны — не есть ли это загадочная «мать Кузьмы» (так переводчики истолковали непереводимую «кузькину мать»), которую советский политик грозился показать всему миру? Историки определят эти дни, как пик атомного противостояния. Нераздавшийся сигнал к ядерной атаке оставил ружье заряженным, а оно, как известно, имеет свойство выстреливать…
Осеннее обострение
В октябре 1961 года проходил XXII съезд КПСС. Продолжилась борьба с развенчиванием культа личности Сталина. Выкорчевывались его корешки. Прищучили антипартийную группировку Молотова, Кагановича и Маленкова. Попробовали пристегнуть к ним и Ворошилова, но «красный конник» опередил подобное развитие событий и тут же «сдал» своих товарищей по партии. Он прилюдно раскаялся и сознался в допущенных ошибках, «когда поддерживал вредные выступления членов антипартийной группировки». Разоблаченных великодушно пощадили (все-таки не сталинские времена): тех, кто постарше, отправили на пенсию, а те, кто помоложе, отправились в дальние края на укрепление народного хозяйства.
Съезд проходил бурно. Докладчики не могли сосредоточиться на главном: надо было и обличать международный империализм, и говорить об успехах страны. Больше обличали… К тому способствовала напряженная обстановка: революция на Кубе, клокочет Африка, за одну ночь возводится берлинская стена…
31 августа 1961 года советское правительство публикует заявление, в котором отказывается от обязательств воздерживаться от испытаний ядерного оружия.
«Советское правительство не выполнило бы священного долга перед народами своей страны, перед народами социалистических стран, перед всеми народами, стремящимися к мирной жизни, если бы перед лицом угроз и военных приготовлений, охвативших США и некоторые другие страны НАТО, оно не использовало бы имеющихся у него возможностей для совершенствования наиболее эффективных видов оружия, способных охладить горячие головы в столицах некоторых держав НАТО».
Кульминация съезда: в один день было принято конечно же историческое решение о «признании нецелесообразным» дальнейшее содержание в Мавзолее саркофага с гробом Сталина и тут же на Новой Земле «жахнул» салют. Была взорвана самая крупная в мире 50-мегатонная термоядерная бомба. Ее взрыв вместил в себя мощность всей взрывчатки недавно прошедшей войны, прихватив и мощность двух атомных взрывов над Хиросимой и Нагасаки.
Даже экспозиционный муляж этой супербомбы, выставленный в музее Саровского ядерного центра, впечатляет: восемь метров в длину, два — в диаметре, 24 тонны весом… Взорвись она в центре миллионного города, и останется от него только кружок на карте. Полный вариант в 100 мегатонн мог выжечь огнем среднего размера область.
Взрыв «Кузькиной матери» на Новой Земле.
Этого взрыва ждали на съезде. Ждал весь мир. О нем заранее оповестили. День 31 октября 1961 года должен был войти в историю человечества как новый триумф Страны Советов. Соратники по коммунистической борьбе на всех континентах могли гордиться своим флагманом — компартией СССР.
Если перелистать наши газеты того времени, то именно так все и было. Но если заглянуть, скажем, в парижские, то можно встретить и вот такое сообщение.
«В Риме закончил работу очередной съезд Социалистического Интернационала, проходившего в исключительно дружественной обстановке. Эту дружественную обстановку сплоченности в значительной мере вызвал взрыв советской мощной ядерной бомбы. Все присутствующие на съезде осудили это чудовищное преступление против всего человечества».
Осуждай не осуждай, а мир вновь вспомнил о «кузькиной матери». Похоже, что на этот раз это была именно она…
Рай для теоретиков
Эту бомбу называли по-разному. В печати она поминалась как «царь-бомба» — крупнее ее не было. Политики назвали ее «бомбой влияния» — взрыв ее ускорил многие переговорные процессы.
А для разработчиков она была просто «Иваном», как была просто «Мария», испытанная на Семипалатинском полигоне, или просто «Татьяна», сброшенная на «опорный пункт пехотного батальона армии США», почему-то оказавшегося на Тоцком полигоне в оренбургских степях, дальше шла просто «Наташа»… Большинство этих бомб были миниатюрными, изящными, им шли женские имена. Для гигантской бомбы больше подходило мужское имя, поэтому и вспомнили о простом русском Иване. «Кузькиной матерью» она стала позднее…
50-мегатонная бомба получилась громоздкой и не пролезала в бомболюки.
Разработка атомного оружия стала уделом молодых физиков. Старшее поколение ученых, привыкшее думать, что наука должна приносить лишь блага человечеству, попыталось сразу же устраниться от реального воплощения «атомного проекта». Отказаться публично — значит подписать себе приговор. Это старики хорошо знали. Десятки их строптивых коллег бесследно исчезли еще в предвоенные годы. Даже спрашивать о их судьбах было опасно.
Тем не менее хорошо известный в мире физик Петр Леонидович Капица, рьяно взявшийся было за новое дело, вдруг поссорился со всемогущим Берией, и его отстранили от работы над бомбой. Осторожнее вел себя физик Л. Д. Ландау. Он делал то, что его заставляли, но особой инициативы не проявлял. В конце концов получилось так, что к расчетным работам стали все больше привлекать молодых ученых. Для них построили секретные города в Сибири, на Урале, под Москвой и целую научную базу разместили в некогда духовном центре России — Сарове. Город, куда тянулись тропы паломников, шедших поклониться почитаемому святому Серафиму Саровскому, вдруг исчез. Даже не разрешалось упоминать, что он вообще когда-то был.
Для секретных работ в секретных городах не хватало физиков и математиков. Это дело быстро поправили. В университетах страны открыли дополнительные физико-математические факультеты, и уже к 1950 году СССР занимал первое место в мире по числу математиков.
«Отец» американской водородной бомбы, физик-теоретик из венгерских эмигрантов Эдвард Теллер, работавший в Лос-Аламосской лаборатории, считал, что русским еще долго не удастся создать термоядерное оружие, тогда как он был на пути к нему. Теллер еще не знал, как он ошибался. То, что он создавал, было громоздким и неэффективным. Его бомбу даже нельзя было без опаски долго хранить.
Об этом авторитетному физику мог бы рассказать молодой ученый Андрей Сахаров, участвовавший в проверке американских расчетов, которые добыла советская разведка. Теллер шел по тупиковому пути. Рано или поздно он его обнаружит… Но лучше поздно. Значит, есть время. И советские ученые сполна им воспользовались.
К 1961 году все проблемы «атомного проекта» успешно решались. Полигоны в Семипалатинске и на Новой Земле работали на полную мощность.
Андрей Дмитриевич Сахаров, волею судьбы ставший «отцом» советской водородной бомбы, считал работы над атомным оружием «раем для теоретиков». Ведь большинство идей, которые закладывались в новый вид оружия, нельзя было проверить опытным путем, они существовали только в расчетах. Очередной полигонный взрыв подтверждал состоятельность теоретических замыслов.
«Отцы-создатели» водородного оружия Андрей Дмитриевич Сахаров и Игорь Васильевич Курчатов.
Много позднее Сахаров напишет в своих воспоминаниях: «Я не мог не сознавать, какими страшными нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война — тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне, но чувствовал себя солдатом этой, научно-технической».
Но, видимо, не только это чувство двигало ученым. Были остатки сталинского страха, липкого и живучего. Работа над супербомбой шла во времена «хрущевской оттепели», но даже тогда страх за свое будущее не испарился, не исчез. Соратники Сахарова вспоминали, как однажды во время работы, когда что-то не клеилось, он сказал: «Если мы не сделаем ЭТО — пойдем строить железные дороги…».
ЭТО они сделали.
Бомбу собирали в одном из цехов промзоны Арзамаса-16 прямо на железнодорожной платформе. Для этого ветку пути удлинили и вывели прямо в цех. К окончанию работы платформа имела вид обычного грузового вагона.
В двадцатых числах октября глубокой ночью состав с бомбой покинул город. Сопровождавшие его военные не имели в проездных документах отметки конечного пункта доставки груза. В пути несколько раз адрес менялся. Наконец литерный состав оказался в закрытой зоне на Кольском полуострове. Остановился он на станции Оленья, где его уже ждали.
«Рай для теоретиков» заканчивался. Скоро он должен был превратиться в атомный ад.
Остров «Д»
А в это время под Керчью на аэродроме Багерово в полку тяжелых бомбардировщиков, специально созданном для испытаний атомного оружия, шли тренировки экипажей. Летчики отрабатывали сброс гигантской бомбы. Они не знали, что это за бомба, их делом было точно и вовремя отделить «изделие 202» от самолета и рвануть на форсаже.
Для сброса супербомбы был выделен Ту-95, которым командовал майор Андрей Егорович Дурновцев.
Тренировки сброса макета прошли нормально, и экипаж перегнал тяжелый бомбардировщик на северный аэродром в поселок Олений. Здесь летчики и увидели реальное «изделие 202», которое обхаживали военные и ученые. В специальной палатке супербомбе были созданы тепличные условия. Ученые считали, что охлажденная бомба может недотянуть до проектной мощности взрыва.
«Изделие 202» требовало заботы ученых и тепличных условий.
Накануне подвески бомбы к самолету возникла проблема с секретностью. Дело в том, что бомба не входила в бомболюк самолета-носителя и ее надо было подвешивать на наружных держателях под брюхом самолета. А со станции Оленья военный аэродром хорошо просматривался. Любопытствующие могли видеть самолет и бомбу под ним. Быстренько послали солдат в ближайший лес нарубить елочек и соорудили забор.
Когда настал решающий день и самолету-носителю разрешили взлет, он вмиг разметал потоками воздуха, идущими от четырех винтов, весь камуфляж. «Секретчики» ахнули, но чем прикроешь бомбу на взлете?
На глазах у всех Ту-95 понес ее по направлению к острову «Д» — так называли полигон на одном из островов, входящим в архипелаг Новая Земля. Он уже существовал шесть лет, занимая площадь в 90 тысяч квадратных километров. Северный полигон был задуман для подготовки и проведения ядерных испытаний в интересах Военно-морского флота. Официально он назывался «Государственным центральным полигоном Министерства обороны № 6». Но кто тогда знал это секретное название. Каждый, кто попадал туда, имел свой, строго очерченный круг забот, излишнее любопытство не приветствовалось.
Чаще всего полигон на Новой Земле испытатели называли «Островом», тогда как семипалатинский полигон — «Берегом».
«Остров „Д“» появился в терминологии благодаря кинооператорам, прибывшим для съемок знаменательного события. Для себя буковкой «Э» они обозначили эпицентр будущего взрыва, литерой «А» — аэродром на материке, с которого предстояло взлетать. Курс простой: от «А» до «Э» на «Острове „Д“».
Кинокадры подготовки к взрыву и самого взрыва рассекречены лишь недавно. Снимали их операторы Владимир Афанасьев и Дмитрий Гасюк. Они должны были взлетать на самолете-носителе и сопровождающем самолете из пункта «А». На самом «Острове» находился еще один оператор Владимир Андреевич Суворов.
В 1989 году сразу же несколько газет опубликовали его записки, я написал ему письмо и Владимир Андреевич откликнулся. Он рассказал, что работает над книгой и торопится записать воспоминания товарищей. Сами они не мастаки были в писании и приходилось долго расшифровывать и обрабатывать то, что они наговорили. Тогда Виктор Андреевич любезно предоставил молодежной газете несколько главок своих записок, часть из которых была опубликована. Появилась ли его книга на свет, не знаю, но присланные машинописные страницы я бережно храню. Владимира Андреевича Суворова уже нет на свете. Контакты с атомной бомбой жизнь, увы, не продляют.
Владимир Андреевич старался как можно меньше писать от своего имени. В его книге должны были говорить друзья, товарищи, коллеги.
Вот воспоминания Дмитрия Гасюка:
«Она большая была — термоядерная бомба. Я отснял ее со всех сторон. Наступил момент монтажа, и заряд скрылся в корпусе бомбы. Монтажники под наблюдением ученых подсоединили контакты, закрыли бомбу и после проверок покатили ее к носителю. Погрузка в бомболюк происходила поздно вечером, когда уже нельзя было снимать с естественным светом, да и какой естественный свет, когда зима вот-вот наберет силу и смеркается рано. Это вызвало осложнения. Режим никак не хотел давать разрешение на включение прожекторов, а при свете спичек мы еще не научились снимать.
— Сияние ваших прожекторов ночью привлечет внимание и вызовет любопытство, если не случится чего-либо похуже. Такое освещение на аэродроме в новинку — пойдут толки, слухи…
Но сомнения сомнениями, разговоры разговорами, а разрешение было дано:
— Свет включить на двадцать минут, и ни минутой больше! — сказало начальство. — Управитесь не управитесь, а чтобы все было снято!
— А подвеску успеют сделать в эти минуты?
— Для вас успеют. Подкатят, застопорят, поднимут, а больше вам ничего и не нужно.
— Нужно! Бомболюк закрыть!
— Значит закроют».
Бомбу подвесили под днище самолета-носителя Ту-95…
Время «Ч»
Раз уж быть последовательным во всем, то рассекретим еще одно обозначение: время сброса бомбы значилось как время «Ч». Над пунктом «Э» — эпицентром, самолет должен был появиться в 11 часов 30 минут московского времени.
На самолете-носителе летел кинооператор Дмитрий Гасюк:
«Жутковато лететь, можно сказать, верхом на водородной бомбе! Вдруг сработает? Хотя и знаю — на предохранителях она, а все же… И молекулы не останется.
Когда взлетали, погода была отвратительная: пасмурно, сплошная облачность — несколько эшелонов ее. Летим-летим вверх, а все облака…
Мы на боевом курсе. Створки бомболюка открыты. За силуэтом бомбы — сплошная вата облаков. Это очень неприятно, если стоишь без парашюта у провала люка. Ощущением беззащитности это состояние назвать можно.
Сброс! Бомба пошла и утонула в серо-белом месиве. Тут же захлопнулись створки. Пилоты на форсаже уходят от места сброса.
Под самолетом снизу и где-то вдали облака озаряются мощнейшей вспышкой. Вот это иллюминация! Облачность настолько плотна, что свет не режет, и ни очки на глаза, ни плотный фильтр на оптику даже не понадобились. За люком просто разлился свет — море, океан света, и даже слои облаков высветились, проявились. В этот момент наш самолет оказался между двух слоев облачности, а там, в этом прогале, снизу, появляется громаднейший шар — пузырь светло-оранжевого цвета! Он, как Юпитер, громадный, мощный, уверенный, самодовольный!»
Бомба была сброшена с высоты 10 500 метров. Отделение от самолета прошло нормально, затем началось последовательное срабатывание каскада вытяжных парашютов: первый в половину квадратного метра, второй в пять с половиной, а затем одновременно три по 42 «квадрата», которые извлекли основной парашют площадью 1600 квадратных метров. До 4000 метров бомба летела под куполом парашюта. Спуск продолжался 188 секунд. Самолет за это время успел улететь на 45 километров и был уже вне опасности. Правда, при взрыве в закрытой светозащитными шторами кабине ощущалась повышенная температура и чувствовался запах гари. А потом корпус машины сотрясли ударные волны, следовавшие одна за другой.
…откуда она и стартовала к земле…
На земле вспышка взрыва наблюдалась больше минуты. Светящийся шар раскаленного воздуха был виден на материке за четыре сотни километров. На 30 минут в районе Новой Земли прекратилась радиосвязь.
Газообразное облако грибовидного взрыва достигло высоты 65 километров. Диаметр ножки «гриба» составил 28 километров. Взрывная волна трижды опоясала земной шар.
Вернувшийся на аэродром экипаж мог прокалывать дырки для орденов в парадных мундирах. Командир экипажа стал подполковником и Героем Советского Союза.
Говорят, что в год, когда проводились испытания, производство женских чулок в Советском Союзе снизилось на 25 процентов. Капрон пошел на парашюты к бомбе.
Но это не единственный «атомный» след в женском гардеробе. Когда французский модельер Луи Реар придумывал название для своего нового купальника, он остановился на «бикини». Тогда шел 1946 год. Через несколько лет атолл Бикини, увековеченный в моде, станет американским полигоном по испытанию атомного оружия. Но это уже к слову…
«Пацифист дал трещину»
Только по прошествии времени узнаешь, какой смертельной опасности подвергалось человечество в день испытания супербомбы. Оказывается, были ученые, которые предполагали, что во время взрыва может выгореть водород в атмосфере и планета Земля перестанет существовать. Кто-то предсказывал смещение Земли с орбиты, и это тоже была гибель. Взрывная мощь могла проломить оболочку земного шара. Самая безобидная из гипотез предрекала серию мощнейших землетрясений.
Но все обошлось. Высокую оценку бомбе дали… американцы. По словам известного ученого-атомщика Ральфа Лэппа, в США считали, что советский «взрыв на высоте 4000 метров вызовет весьма значительное выпадение осадков. Но русские удивили западных экспертов. Когда ученые Соединенных Штатов произвели анализ проб продуктов взрыва этой бомбы (отбор проб производился самолетом на большой высоте), они установили: 1) бомба была заключена в свинцовую оболочку и 2) менее двух процентов энергии взрыва приходилось на реакцию деления, а остальная энергия на реакцию синтеза. Следовательно, это была чрезвычайно „чистая“ бомба, взрыв которой вызвал относительно слабое выпадение радиоактивных осадков…»
Труд советских ученых-атомщиков был оценен щедро. Многие разработчики супербомбы получили Ленинскую и Государственную премии, ордена и медали. Андрею Дмитриевичу Сахарову вручили третью звезду Героя Социалистического Труда. Ленинскую премию получил даже разработчик парашюта, под которым супербомба опускалась на Новую Землю.
Удача вызвала прилив вдохновения. Не обошло оно и Сахарова. Супербомба реальна, но это еще не оружие. Для нее нет носителя. Самолет не подойдет, его могут сбить. Подходящих ракет еще не существовало.
С десяток лет назад в «Военно-историческом журнале» была опубликована статья вице-адмирала Е. Шиткова, в которой он вспоминал эйфорию, вызванную удачным взрывом супербомбы.
«Свойственная периоду Н.С. Хрущева гигантомания в ядерных вооружениях коснулась и морского оружия. Как ни странно, этому делу способствовал командир американской подводной лодки, находившейся в Баренцевом море, который наблюдал сверхмощный ядерный взрыв на Новой Земле. В одном из журналов у себя на родине он высказал мысль о возможности использования такого заряда в морских вооружениях.
Наши дипломаты прислали вырезку из журнала с переводом в Москву. Вскоре она оказалась у Н.С. Хрущева. Тот написал на ней резолюцию: „…Проработать этот вопрос“.
А вопрос был проработан и до этой резолюции…».
К тому времени один из авторов супербомбы придумал бомбу-торпеду, которую можно было доставлять к побережью противника подводной лодкой. Взорвав такую ядерную торпеду, можно было бы накрыть разрушительной волной все прибрежные стратегические объекты и в конце концов смыть американский империализм с лица земли.
Сахаров поделился этой идеей с начальником ракетно-артиллерийского управления ВМФ адмиралом Петром Фомичем Фоминым. Реакция адмирала было неожиданной.
Он сказал, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и для него отвратительна сама мысль о массовом убийстве людей, живущих вблизи портов, которые будут уничтожаться ядерными торпедами.
Этот разговор с адмиралом определил многое в дальнейшей судьбе ученого. Он был первотолчком.
«Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта. Я пишу сейчас обо всем этом без опасений, что кто-нибудь ухватится за эти идеи — они слишком фантастичны, явно требуют непомерных расходов и использования большого научно-технического потенциала для своей реализации и не соответствуют современным гибким военным доктринам, в общем мало интересны. В особенности важно, что при современном уровне техники такую торпеду легко обнаружить и уничтожить в пути (например, атомной миной). Разработка такой торпеды неизбежно была бы связана с радиоактивным заражением океана и поэтому, и по другим причинам не может быть проведена тайно».
Называя Сахарова «пацифистом от рождения», нынешние правозащитники пытаются представить его противником испытания детища, которое он сам и создавал. Они говорят, что по этому поводу он даже осмелился поспорить с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Все было не совсем так.
10 июля 1961 года у него действительно состоялся разговор с главой государства. Но он лишь говорил о том, что испытание бомбы будет нарушением действовавшего тогда добровольного обязательства воздерживаться от испытаний ядерного оружия.
Хрущеву напомнили об этом разговоре, когда он не обнаружил Сахарова среди награжденных. На что он сказал: «Хорошо, что они спорят, высказывая, обсуждая разные точки, подходы. В этом шанс совершить меньше ошибок».
Свидетелем спора Сахарова с главой государства были многие ученые. Они-то и назвали Сахарова «пацифистом», но пока это была только шутка, не более. Это было скорее прозвище, чем определение убеждений ученого.
Когда победные фанфары смолкнут и ученые-атомщики вернутся к реальности, они позволят себе задать вопрос: «Что делать дальше и зачем все это?»
Уже в наше «рассекреченное» время журналисты попросят руководителя ядерного центра в Арзамасе-16 академика Юлия Борисовича Харитона обосновать необходимость взрыва, который мог стать и концом света.
Юлий Борисович Харитон.
Академик ответит: «Конечно, всерьез это обосновать нельзя. Теоретики были очень увлечены работой и захотели показать, что у нас бомба может быть больше, чем у американцев, которые к тому времени навзрывали достаточно пятнадцатимегатонных бомб. Вообще, это была демонстрация того, что оружие у нас не хуже, а кое в чем и лучше, и мощнее».
Сахаров был одним из тех, кому «всерьез» так и не удалось обосновать, зачем способствовать приближению конца света. Первыми заметят это военные и со свойственной им прямотой объявят — «пацифист дал трещину».
Позже мы станем свидетелями, как будут топтать Сахарова за его окрепшие убеждения. Мы не слышали, о чем он говорил, не читали, о чем он писал, мы даже толком не знали, кто он такой, но должны были всенародно осуждать его независимые взгляды.
Свидетели говорят, что после взрыва на Новой Земле тысячи чаек лишились зрения. Они качались на волнах и умирали от голода…
Только ли чайки ослепли в тот день. Чуть было не случившийся апокалипсис мы приняли за благо. Прозрел один…
У нас не хватает мудрости понять этого человека и сейчас. Что ему было нужно в жизни? Что ему не хватало?
Просто в день испытания супербомбы он понял, что не может быть совершенства в работе над оружием. Лучше и больше убивать людей?.. В этом ли смысл жизни ученого?
Он был не просто исполнителем государственных заказов. Он был философ. А их мы не понимали никогда.
Он переступил через страх и готов был идти строить железные дороги…
Его публично разжаловали, лишили наград и обрекли на покой изолированного поселения в городе, в котором мы… жили. Человек, устрашивший мир, сам стал беззащитен.
Ему еще предстоит выслушать упреки западных коллег, многие из которых были против присуждения ему Нобелевской премии.
Писатель Курт Воннегут сказал, что премия вручается за «людоедскую бомбу».
Кто бы мог подумать тогда, в последний день октября 1961 года, что мы дойдем до понимания апокалипсиса. «Кузькина мать» нам его показала, но тогда мы думали, что это очередной подарок очередному съезду. И нам ответили на этот подарок. Если с послевоенных времен до 1961 года было проведено около 200 ядерных взрывов, то в последующем году только за год их было проведено столько же.
Что дальше? Зачем?
Эти вопросы из далекого уже 1961 года. И сегодня мы, кажется, знаем на них ответ. Спасибо тебе, «Кузькина мать», за науку. Жалко только, что для прозрения требуется очень большой срок.