Каждое утро Луиза распахивала окно, чтобы полюбоваться красками восхода, послушать птичье многоголосие и ощутить себя частью огромной, бескрайней вселенной. Луиза знала, что ровно в восемь в доме напротив зазвучит аккордеон, и негромкая мелодия разольется по узкой улочке. Мелодия будет ударяться горошинами звуков по булыжному настилу, взлетать вверх к покатым крышам и манить за собой в неведомую даль.

– До, ре, ми, ре, до, – будет повторять Луиза, зная что в финале, мальчик играющий на аккордеоне, непременно собьется и вместо до, ре, ре, си, ля сыграет до, ре, ми, ре, до, словно не желая расставаться с мелодией. С удивительной мелодией цыганского танца, мелодией чистоты и искренности, мелодией детства…

Улочка, на которой жила Луиза, была вымощена булыжником. Булыжники выставляли свои гладкие бока, стараясь заставить прохожих замедлить шаг. Почтенные синьоры частенько ругали напыщенных наглецов, а Луиза никогда на них не сердилась. Она перепрыгивала с одного кругляша на другой, весело напевая: до, ре, ми, ре, до. Луиза считала гладкие булыжники своими лучшими друзьями. Они вместе с ней пели и смеялись, помогали ей учить правила грамматики и таблицу умножения, а однажды стали свидетелями тайны, которую Луиза решилась раскрыть спустя…

О возрасте она говорить не любила. Всегда хитро улыбалась и переводила разговор на другую тему. Единственное, что оставалось в памяти собеседника:

– Мне никогда не будет ни на один день больше, чем сегодня. Ведь по сравнению с вечностью, все мы младенцы. Просто одни родились часом раньше других…

Часом раньше она лежала в постели и, глядя на розовеющее небо, думала:

– Как удивительно устроена человеческая жизнь?! Как странно переплетаются судьбы: люди, не знавшие друг о друге становятся самыми близкими, а через миг вновь теряются в вечности. И тогда вокруг начинает полыхать яркий огонь. Горит земля, горят небеса, горят дома, горят души… Но внешне все остается неизменным. Никто не может увидеть пожар души. Ни-кто…

Потушить этот пожар может лишь тот, кто устроил его. Но… Луиза поднялась, глянула на себя в зеркало и улыбнулась:

– Для человека, ходящего по раскаленным углям, я весьма сносно выгляжу.

Луиза подошла к окну, распахнула створки настежь и прислушалась к мелодии цыганского танца. Сегодня мальчик сыграл без ошибок. Луиза посчитала это добрым знаком и, сбежав вниз по крутой лестнице, принялась скакать по круглым булыжным спинам.

– Такая взрослая синьора, а ведет себя, как маленькая, – усмехнулся мальчик, прижав к груди аккордеон.

– А я вовсе не взрослая, – сказала Луиза, смешно надув губы. – Я – маленькая глупая девочка, которая…

Увидев удивленные глаза ребенка, она присела перед ним и прошептала:

– Я вовсе не глупая девочка, как тебе это показалось. Я очень-очень умная, просто сейчас я играю роль… репетирую.

– А-а… – понимающе закивал мальчик и заиграл свой цыганский танец, уткнувшись лицом в аккордеон.

Луиза улыбнулась и собралась подняться, но почувствовала, как чья-то рука опустилась ей на плечо. Луиза повернула голову и увидела черные, начищенные до блеска ботинки, в которых отразилось ее удивленное лицо.

– Вам не стоит пугать ребенка, – зазвучал обволакивающий мужской голос. – Вы же умная, взрослая женщина…

Луизу покоробили слова незнакомца. Ей захотелось выкрикнуть ему в лицо, что возраст вообще не имеет никакого значения, что в душе все мы дети. Но едва она подняла голову и снизу вверх глянула на обворожительного красавца, вся ее решительность испарилась.

– Позвольте пригласить вас на танец, – улыбнулся он и, не дожидаясь ответа, закружил Луизу.

– До, ре, ми, ре, до, – запела она. – В финале мальчик непременно собьется, непременно…

– Сегодня он сыграет верно, – проговорил незнакомец. – Слышите? До, ре, ре, си, ля…

– Да, – прошептала она. – Но это значит, что мелодия закончится и нам придется…

– Не придется, – усмехнулся он. – Мелодия будет звучать столько, сколько нужно.

– Нужно кому? – поинтересовалась Луиза.

– Нам, – ответил он.

Она глянула в его огромные глаза и поняла, что мелодия не закончится никогда. Ей захотелось в это поверить. Еще раз поверить в чудо и, забыв обо всем на свете, погрузиться в мир мечты и грез и не думать о том, что этот мир хрупок, что он может расколоться на миллиарды осколков, которые вонзятся в каждую клеточку ее тела и заставят страдать.

– Я вновь желаю обмануться, – подумала Луиза и запрокинув голову рассмеялась: – Я жажду этого…

Нестерпимая жажда мучила ее. Губы пересохли и потрескались, но не было ни глоточка воды, чтобы облегчить страдания. Нет, вода где-то была, просто некому было протянуть ей сосуд живительной влаги. В огромном мегаполисе, наполненном спешащими и снующими существами, не было ни одного человека, способного проявить сострадание. Да и была ли человеком она – Луиза? Не являлась ли она одним из винтиков в сложном механизме недоверия, упреков, эгоизма, зависти, коварства и лжи? Винтиком, который вдруг стал никому не нужен.

Луиза облизала пересохшие губы.

– Нет, я не винтик, не существо. Я – человек. Именно поэтому мне так плохо. Беда в том, что никто не знает, что мне нужна помощь. Я должна попросить о ней, должна послать сигнал SOS. Но… смею ли я надеяться, что он не исчезнет среди какофонии звуков, что он будет услышан, что…

Из груди Луизы вырвался сдавленный стон, а в висках застучало:

– Не смеешь, не смеешь, не смеешь. Ты вновь обманешься. Тебя постигнут жестокие разочарования. Тебе трижды скажут «нет». От тебя отвернутся, тебя забудут. Все будет разыграно по тому же сценарию, только изменятся действующие лица. Зачем обманываться вновь?

– Не знаю, – прошептала она. – Наверное, для того, чтобы… жить…

Луизе нравилось жить среди веселых неаполитанцев. Она любила их мелодичную речь, их стремительность и трогательную нежность. А чего стоила езда на автомобиле, когда видавшие виды машины, виляя из стороны в сторону проносились на красный свет! Красный сигнал светофора – это не запрет, а всего лишь рекомендация. Но, кто из живущих среди хаоса, станет обращать внимание на подобные рекомендации? Дух города заставляет неаполитанцев быть независимыми, презирающими опасность людьми.

Луиза могла часами наблюдать за ураганами страстей, бушующими в лабиринтах узеньких улочек. Ей нравилось после урагана спуститься вниз и отыскать на булыжной мостовой блестящую пуговицу, перчатку, кружевной платок или горсть жемчужин, сорвавшихся с шеи прекрасной синьорины. Однажды Луиза увидела в расщелине между булыжниками маленькое колечко с бриллиантом в форме звездочки. Колечко наделось Луизе лишь на мизинец левой руки. Она подняла руку с колечком вверх. Солнечный луч ударился в центр звездочки и разлился радужным полукружием по небу. Луиза заворожено наблюдала за игрой света, не заметив, как попала в другую реальность, в другое временное измерение.

Там синьора с грустными глазами внимательно слушала высокого серьезного господина. Он усиленно жестикулировал, хмурился и выкрикивал что-то злое. Луиза не слышала его слов, но поняла, что вопрос идет о жизни и смерти. Грустная синьора сказала одно единственное слово, сняла с безымянного пальца колечко и протянула его господину. Он ударил ее по руке. Колечко упало на мостовую. Дзинь…

Луиза вздрогнула, почувствовав, как загорелась щека от пощечины, которой господин наградил синьору.

– Мерзавец, – выкрикнула Луиза. – Мне не нужен ваш подарок. Заберите его! – кричала она, тщетно пытаясь избавиться от находки. Колечко с пальца не снималось.

– Не заберу… – услышала она злобный хохот.

– Заберете! – выкрикнула Луиза и помчалась домой. Она подставила руку под воду, обмылила палец, но снять колечко так и не смогла.

– Оставьте его, – послышался тихий шепот. – Так надо…

– Надо кому? – рассерженно воскликнула она.

– Вам-м-м-м…

– Вам следует быть осмотрительнее, – пробуравив ее холодным взглядом, строго проговорил профессор музыки. – Вам следует делать то, что делают другие, вести себя так, как все, а не выставлять напоказ свою индивидуальность.

– А я не желаю быть такой, как все, – с вызовом сказала Луиза. – Я всегда делаю то, что нравится мне. Я никому не угождаю, стараюсь быть независимой от чужого эгоизма и…

– Независимой от моего эгоизма? – спросил профессор, побарабанив пальцами по роялю.

– И от вашего тоже, – улыбнулась она. – Поймите, я пытаюсь разбудить вашу задремавшую душу. Я пытаюсь увлечь вас за собой в другой мир, где…

– Довольно! – крикнул он и поднялся. – Вы провалили свой самый главный экзамен. Вы не смогли создать образ… Образ Луизы Мацони. Вы…

– А я и не пыталась создавать образ, господин профессор, – сказала она с вызовом глядя на него. – Знаете почему?

– Почему?

– Да потому, что я – Луиза Мацони – девушка, живущая в седьмом измерении. А вы, господин профессор, пытались отыскать меня в своем нулевом измерении.

– Что за вздор? – нахмурился профессор.

– Это не вздор. Это – правда. Ваш жизненный опыт, ваш статус, ваши привычки и стереотипы не позволяют вам видеть то, что отлично от обыденной повседневности. Вы не можете разглядеть меня, потому что ищете меня у своих ног, а я… – Луиза хитро улыбнулась и пропела:

– А я парю над вами. Чтобы меня увидеть, вам следует поднять голову к не-бе-сам…

Поддавшись магии ее голоса, профессор поднял голову и улыбнулся, но тут же опустил ее вниз, строго воскликнув:

– Что вы себе позволяете? Я не желаю вас видеть. Убирайтесь отсюда и…

Профессор осекся. Комната была пуста. Профессор выбежал в коридор, надеясь увидеть убегающую Луизу, но не услышал даже звука ее шагов. Луиза исчезла, испарилась.

Профессор вернулся к роялю и обрушил весь свой гнев на черно-белые клавиши. Он ударял по ним с такой неистовой силой, словно это они мгновение назад взбудоражили его душу, разбудили светлые чувства, которые он так долго и тщательно прятал.

– Что со мной происходит? – тряхнув головой, спросил себя профессор. – Надо сбросить это наваждение, как дурной сон. Не может быть, чтобы я, убеленный сединами, уважаемый, достойнейший человек влюбился. Влюбился, словно мне не шестьдесят, а двадцать… Нет, любовь здесь ни при чем. Это скорее злость, ненависть, раздражение, которые… которые являются следствием любви. Бред.

Профессор вскочил и ударил кулаком по роялю. Инструмент жалобно простонал. Звуки отозвались гулким эхом, застучали молоточками в висках:

– Почему мне так невыносимо одиноко? Почему мелодия, которую я только что играл, похожа на стон отчаяния, а не на триумф победителя? Почему, Луиза? Наверное, я должен написать для вас… написать вас… создать ваш музыкальный образ, Луиза…

– Создайте, друг мой, – послышалось в тишине.

Профессор сел к роялю, сыграл правой рукой: до, ре, ми, ре, до и улыбнулся. До, ре, ми, ре, до сыграл он двумя руками и рассмеялся.

– Цыганский танец станет мелодией вашего детства, Луиза. Мелодией вашей встречи с…

– Кто вы? – спросила Луиза, глядя в серые глаза незнакомца.

– Осенний эльф, – без тени смущения ответил он.

– Маленький осенний эльф, появившийся в моей жизни весной, – улыбнулась она. – Забавно.

– Я пробуду с вами до осени, – сказал он, прижимая Луизу к себе.

– Не слишком ли вы торопитесь, молодой человек? – высвобождаясь из его объятий, спросила она.

– Извините, – сказал он, потупив взор. Яркий румянец залил его щеки.

– Вы так молоды и красивы, зачем я вам? – проговорила Луиза, коснувшись кончиками пальцев его пылающей от стыда щеки. Он вздрогнул, но глаз не поднял. – Вокруг столько очаровательных юных красавиц, что глаза разбегаются.

– Мне никто не нужен кроме вас, – выпалил он, покраснев еще сильнее.

– Зачем я вам, мой юный эльф? – еще раз повторила она свой вопрос и усмехнулась.

– Я… Понимаете… – смущенно забормотал он, а потом глянув ей в глаза попросил:

– Напишите мне стихи, пожалуйста. Посвятите мне цикл своих восхитительных стихов.

– Я не смогу вам помочь, простите, – сказала она.

– Почему? – искренне огорчился он.

– Мой роман со стихами завершен. Я уже не пишу стихов, – ответила она. – Пора взрослеть. Знаете ли, надоело слышать за спиной усмешки: «В наше время писать стишки – это верх безумия. Где у нее мозги? Наверное, их попросту нет».

– Надеюсь вы не воспринимаете всерьез эти слова? – поинтересовался он.

– Я их воспринимаю очень серьезно, поэтому я и решила…

– Не говорите больше ничего, – приказал он, крепко сжав ее руку. – Вы не смеете прятать свой талант. Вы должны выполнять свою миссию…

– Написать стихи, посвященные вам? – с грустной иронией спросила она.

– Да.

– А вы потом будете показывать их своим поклонницам и с веселой беззаботностью юного повесы рассказывать о нашей дружбе или безответной любви, финалом которой и стали эти легкокрылые рифмы? – пристально глядя ему в глаза, спросила Луиза.

– Нет, нет, что вы? – замотал он головой. – Не думайте обо мне плохо. Я… Вы мне нравитесь. Я в восторге от вашего творчества. Я говорю искренне, поверьте.

– Значит, мне предстоит испытание восторженностью, а наградой станут стихи, – проговорила Луиза, глядя мимо него.

– Удивительные стихи, – подсказал он, взяв Луизу под локоток. – Восхитительные стихи, которые надиктует вам провидение. Вы же знаете, что вдохновение – это…

– Вдох, – прошептала она и улыбнулась, прекрасно понимая, что за каждую написанную строчку заплатит водопадом слез, а за мгновения счастья – неделями, месяцами, годами огорчения, унижения, забвения.

– Пусть, – тряхнула головой Луиза. – Все это будет потом, а пока… Синее небо и облака, музыка счастья и первой любви. Маленький эльф, не исчезни смотри.

– Не исчезну, – пообещал он.

– Нет, ты исчезнешь вместе с осенней листвой, – подумала Луиза, до мелочей зная, каким будет их расставание.

В последнее время она открыла в себе удивительную способность предвидения, но это не радовало, а скорее пугало ее. Все, о чем она думала, сбывалось. Даже фразы, услышанные ею в мысленном диалоге, чуть позже произносились собеседником вслух. Она знала, что скажет мальчик с аккордеоном, профессор музыки, синьора Роза, случайный прохожий, продавец в магазине и даже незнакомец не стал исключением.

– Пока не стал, – подумала Луиза, внимательно разглядывая его правильные черты. Она растрепала его светлые волосы и сказала:

– У нас с вами, милый эльф, все будет по-иному.

– Непременно, – согласился он.

– У нас все-все получится.

– Не сомневаюсь…

А Луиза услышала иное:

– Ах! – воскликнула Луиза.

– Вам плохо? – побледнев, спросил он.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась она. – Это – вдохновение. Мне необходимо вернуться домой и записать все, что я услышала.

– Услышали прямо сейчас? – воскликнул он.

– Да. Услышала в вашем молчании, – таинственным тоном проговорила она. – Расстанемся на время.

– Надеюсь на скорую встречу…

Луиза взбежала вверх по лестнице, распахнула двери в залитую солнцем комнату, и пропела:

– Благодарю! Смею ли я надеяться на то, что он такой, каким предстал передо мной?

– Не смей, – шепнул ей солнечный луч и спрятался за тучу. – Не смей…

Луиза улыбнулась, взяла белоснежный лист бумаги, села перед раскрытым окном и ровным почерком вывела: Стихи, посвященные ВАМ. Беззаботно рассмеялась и дописала: и ВАМ, и ВАМ, и ВАМ….

– Пусть потом гадают, если захотят, кому же я их посвятила. А я не посвящала их никому, кроме…

Луиза посмотрела на колечко с бриллиантовой звездочкой и подумала, что непременно должна разузнать все о синьоре с грустными глазами.

Но все узнать невозможно. Непременно останется что-то недосказанное, скрытое от посторонних глаз. И пусть остается. Пусть. Тайна лишь подогревает интерес. Любопытство толкает нас вперед, правда, порой именно оно вредит нам.

– Если бы Джованни не был так любопытен, – с грустью подумала Луиза, – то сегодня они могли бы вместе сидеть на балконе и любоваться красками заката. Джованни…

При мысли о нем у Луизы защемило сердце. Он все еще был ей не безразличен. Она все еще страдала, хотя боль слегка притупилась. Слегка…

Она стояла на причале, облокотившись на кованые перила, и смотрела, как на озере Комо зарождается шторм. Каждое лето Луиза приезжала сюда, в предгорье Альп, чтобы увидеть настоящий шторм, шторм на пресноводном озере Комо.

– Почему он происходит? Какая сила заставляет спокойную водную гладь вздыматься и бушевать? Почему тишина и умиротворенность превращаются в безумие и уродство? – размышляла Луиза. – Возможно, озеро показывает нам, что происходит с людьми, когда вырываются наружу наши недостатки. Может быть, оно призывает нас задуматься о том, что делает гнев, какой разрушительной силой он обладает и нужно ли выпускать его наружу из глубоких недр нашего эго. Стоит ли извергать его? Зачем провоцировать извержение? Возможно ли без этого жить, если сама жизнь итальянцев так похожа на вулкан. На бушующую Этну, спящий до поры Везувий или Фумаролу, источающую желтое зловонное дыхание?

– Вам не приходила в голову мысль о том, что вмешательство сверхъестественных сил во все, происходящее на земле, так же реально, как и сама жизнь? – прервал ее раздумья негромкий голос.

Луиза оглянулась и удивленно посмотрела на высокого загорелого мужчину, стоящего в двух шагах от нее. Ветер трепал его ярко-красную рубаху, то пряча, то выставляя напоказ загорелую грудь. Белые, закатанные по колено брюки, подчеркивали стройность его крепких спортивных ног.

– Вы хотите спросить, почему я босой? – проговорил он, опуская на причал свои белые парусиновые туфли. И, глянув на Луизу снизу вверх, усмехнулся:

– Ответ простой. Я снял их, чтобы вы не услышали моих шагов. Я вас испугал?

– Вовсе нет, – равнодушно сказала она и отвернулась.

– Неужели вас не распирает любопытство? – спросил он. Она покачала головой. Он шагнул к ней, обнял за плечи и прошептал:

– Бойтесь того, кто приходит с моря. Он непременно окажется пиратом или разбойником. Лучше посмотрите на того, кто спускается с гор.

– На вас я уже посмотрела, – высвободившись из его объятий, холодным тоном сказала Луиза.

– Вы на меня еще не смотрели так, как должно, – проговорил он.

– Как должно, – передразнила его Луиза и рассмеялась. – Вы кто? Как вы попали сюда на этот причал, в эти частные владения?

– О… – загадочным голосом протянул он и, повернувшись спиной к озеру, сказал:

– Я – потомок Байрона, синьора. Мой великий предок любил бывать здесь, в этих местах. Каждую весну он любовался ровной гладью озера Комо, восхищался стройностью пирамидальных кипарисов, стоял под бело-розовым дождем лепестков, слетающих с миндальных деревьев. А еще включите свое воображение и добавьте сюда кобальтовой сини небес, и тогда картина будет завершена.

– Картина весны, – сказала Луиза. – А летом здесь все по-иному. Летом здесь шторма и…

– И серо-пепельное небо, и ветер злой, и пустота, и небыль… – нараспев проговорил он, повернувшись к ней в профиль.

Луиза позволила себе повнимательнее рассмотреть его загорелое лицо. Ровный нос, тонкие губы, крупные карие глаза, очерченные бархатом густых ресниц, аккуратно подстриженные черные волнистые волосы. О таких говорят: «Красавец мужчина». Но именно такой тип людей никогда не нравился Луизе. Такой самовлюбленный красавец знает себе цену и ловко пользуется всеми достоинствами и недостатками.

– Пожалуй, у него нет недостатков, – усмехнулась Луиза. – Скорее всего, этот синьор считает себя эталоном совершенства, поэтому…

– Шторма на озере Комо – редкое явление, – проговорил он и глянул Луизе в глаза. Нет не в глаза, в сердце. Она поспешно отвела взгляд, почувствовав, что теряет равновесие.

– Что за наваждение? – рассердилась Луиза.

– Бежимте скорее в гору, пока причал не развалился, – крикнул он, увлекая ее за собой.

Волна ударила им в спины, сбила с ног и потащила в ревущее жерло водоворота.

– Не смейте сдаваться! – приказал он, выталкивая Луизу из воды. – Бегите, бегите, пока не грянул новый шквал…

Новая волна не смогла догнать беглецов. Она лишь обдала их фонтаном брызг и, злобно ворча, удалилась.

– Бегите, бегите, не останавливайтесь, – твердил он, подталкивая Луизу.

Выбившись из сил, она упала на траву ничком и несколько минут лежала неподвижно. Сквозь завывание ветра и грохот волн, ей слышался звук метронома, отсчитывающего вечность.

– Позвольте представиться, Джованни Виченцо, – сказал он, когда Луиза приподняла голову.

Она усмехнулась, подставила кулачки под подбородок и проговорила нараспев:

– Лу-и-за-Ма-цо-ни.

– Я спас вас от верной смерти, – присев перед ней на корточки, сказал он.

Луиза перевернулась на спину, закинула руки за голову и, прикрыв глаза, прошептала:

– Благодарю.

Он поднялся и пошел прочь. Луиза вскочила и крикнула ему вслед:

– Вы куда? – он не ответил. – Вы не смеете так просто уйти.

– Смею! – крикнул он. – Еще как смею!

– С-ме-ю, – рассыпалось эхо веселым смехом. Смехом удаляющегося Джованни.

– Постойте, – приказала она, помчавшись за ним следом.

– Догоняйте, – сказал он, ускорив шаг.

Игра в догонялки закончилась на вершине горы, откуда было видно разбушевавшееся озеро, окруженное чередой красивых вилл с наглухо закрытыми окнами.

– На время шторма окрестности озера пустеют. Здесь никого нет, кроме нас, – глядя вдаль, сказал Джованни. – Почему вы здесь? Зачем вы хотели свести счеты с жизнью?

– Я не собиралась сводить никаких счетов, – пробурчала Луиза, побледнев. – Это досадная случайность…

– Случайная неслучайность, – парировал он, глянув ей в самое сердце.

– Думайте, что хотите, – сказала она, потупив взор.

– Я хочу думать, что вы мной очарованы, – прошептал он ей на ухо и отошел.

– Я вас боюсь, – честно призналась она, не решаясь поднять глаз.

– Боитесь, почему? – неподдельно удивился он.

– Сама не знаю, – соврала она, прекрасно зная, что будет думать об этом человеке, что будет мучиться и страдать из-за него.

– Пойдемте вниз. Спуск с горы сложнее, чем подъем.

– Сложнее, чем подъем, – машинально повторила Луиза и сделала шаг. Джованни повернулся, прижал ее к себе и зашептал:

– Я должен вам сказать обо всем здесь, потому что сейчас мы высоко, мы надо всеми, над всем и даже над собой… Я давно за вами следую. Я знаю о вас почти все… Вы мне нравитесь, Луиза. Но я не знаю, нужно ли нам быть вместе… Желание, страсть, неизбежность, погоня, мечта, надежда должны быть недосягаемы. Если вы скажете мне «да», я возненавижу вас. Если скажете «нет» – буду страдать, зная, что когда-нибудь «да» прозвучит, чтобы разочаровать меня. Что делать?

– Ступайте вниз без меня, – холодно проговорила она, пытаясь вырваться из его объятий.

– Без вас я вниз не пойду. Вы – моя пленница. Я обещал друзьям, что сегодня приведу вас на виллу Сьюдад Энкантада, что в переводе с испанского означает заколдованный город, – сказал он, продолжая крепко сжимать Луизу в своих объятиях.

– Я не пойду с вами никуда, тем более в заколдованный город, – рассердилась она. – Меня ждут, пустите. Я должна…

– Вас никто не ждет, Луиза, – прошептал он. – Никто кроме меня и моих друзей. Взгляните, они уже зажгли факелы и свечи в нашем заколдованном городе. Сделайте мне одолжение, Луиза, пойдемте со мной.

Она сдалась. Он облегченно вздохнул и, крепко сжав ее руку, повел вниз.

Когда они спустились с горы, окрестность погрузилась в глубокий сумрак. Пирамидальные кипарисы стали похожими на грозных стражей-великанов, охраняющих заколдованный город. Скрипнула дверь, пропуская Луизу и Джованни внутрь дома, напоминающего средневековый замок.

– На время шторма электричество отключают, поэтому мы освещаем виллу свечами, – проговорил мужчина, шагнувший из тени в свет. – Добро пожаловать в Сьюдад Энкантада.

– Ваша комната справа, а моя слева, – подтолкнув Луизу вперед, сказал Джованни. – Примите ванну, сбросьте мокрую одежду и приходите в каминный зал. Мы будем вас ждать.

– Мы все вас будем ждать с нетерпением, – раздалось сразу несколько голосов, но Луиза не смогла никого разглядеть. Лишь длинные тени заскользили по стенам. – Мы будем ждать…

Луиза вошла в комнату, плотно затворила дверь и легла в пенную ванну, заботливо приготовленную для неё. Она прикрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

Стоя на причале, она думала о Джованни. О своем бывшем друге Джованни Арагоне, который предал ее. Луиза смотрела вдаль, приказывая слезам убраться обратно в глаза, потому что он не достоин ни одной ее слезинки. Он – Джованни Арагон, которого она любила до самозабвения, ради которого была готова на все и даже на смерть, оказался трусливым предателем. Луиза улыбнулась, глянув на потемневшее небо, и сказала себе:

– Шторм – это самое замечательное, что можно было придумать. Я буду стоять здесь, возле резной ограды причала и ждать тебя, Джованни. Ждать, прекрасно зная, что тебя не будет, что ты не придешь никогда, потому что…

Луиза погрузилась в пенную воду с головой, а, вынырнув, рассмеялась:

– Жизнь прекрасна! Ушел один Джованни, пришел другой. Первому понадобилось десять лет, чтобы возненавидеть меня. Интересно, сколько потребуется второму, чтобы совершить предательство? Стоп. Почему я думаю о плохом? – рассердилась на себя Луиза. – Мне следует принять случайную неслучайность с радостью. Джованни Виченцо спас меня от смерти. Я запросто могу остаться жить в заколдованном городе. Я могу стать другой. Почему могу стать? Я уже другая. Другая повзрослевшая Луиза Мацони, ценящая жизнь, умеющая быть благодарной. Мне пора, меня ждут…

Луиза примерила странный средневековый наряд, заплела еще влажные волосы в тугую косу, уложила ее вокруг головы и прошествовала в каминный зал.

Несколько молодых людей поднялись ей навстречу.

– Рады видеть вас, Луиза.

– Что выпьете: баролло, кьянти, матеуш-розе, темпранильо?

– Кофе-каретто, – улыбнулась она.

– О, у вас отменный вкус. Присаживайтесь ближе к огню, – проговорил юноша в смешном бархатном берете.

– Мы с друзьями решили перенестись в шестнадцатый век, в эпоху Высокого Возрождения и окунуть кисти в Венецианскую палитру, поэтому у нас такие наряды, – пояснил другой молодой человек, одетый не менее смешно.

– Итак, друзья мои, – возвысил голос третий, убеленный сединами господин, поговорим о расцвете венецианского искусства…

Луиза слушала его речь, ничего не слыша. Где-то в глубине ее подсознания пробились росточки испуганных строк.

– Джованни Батиста Тьеполо на своих масштабных фресках так правдоподобно выписывал мельчайшие детали, что их хочется потрогать руками, – вернул ее в реальность громкий голос.

– Его мост в Вероне выглядит реальнее оригинала.

– Что и говорить, Джованни Батиста Тьеполо – величайший живописец века grand final.

Луиза повернула голову и улыбнулась говорящему, не сразу поняв, что это Джованни Виченцо – ее спаситель.

Он держал в руках кисти и делал быстрые мазки на холсте.

– Не шевелитесь, прошу вас! – воскликнул он. – Портрет еще не завершен.

– Чей портрет? – машинально спросила Луиза.

– Инфанты Маргариты, – улыбнулся он.

– Тогда попросите ее замереть, – сказала Луиза, отвернувшись.

– А я и попросил ее об одолжении, – сказал он, сделав еще несколько мазков. – Итак, мы говорили о том, что отличительной особенностью работ Тьеполо является мерцающий колорит оттенков и эмоциональная насыщенность жестов.

– А еще о том, что вы, Джованни, передаете не только внешнее сходство, но и внутренний мир своих персонажей, – сказал пожилой господин, заглядывая художнику через плечо. – Вижу, вы вновь решили поупражняться с тягучим пространством, не похожим на реальность.

– Да. Ревущая морская волна не имеет ничего общего со спокойной реальностью озера Комо, – проговорил Джованни. – Вы согласны, Луиза?

Она медленно повернула голову и, пристально посмотрев в его карие глаза, сказала:

– Да.

– Чудесно! – воскликнул он. – Хотите увидеть портрет?

Луиза поднялась и тут же опустилась в кресло, прошептав:

– Как вы сумели за столь короткое время создать этот шедевр?

– Это вовсе не шедевр, – усмехнулся он. – До великого Веронезе мне еще далеко, как впрочем и до всемирной славы, которая приходит лишь тогда, когда человек покидает бренный мир. Я намерен задержаться здесь… Я должен еще показать вам заколдованный город. Хотите прогуляться?

– Да, – ответила она.

Он протянул ей руку и повел за собой по длинному коридору, стены которого были украшены картинами и портретами. У Луизы закружилась голова от сверкающей роскоши нарядов и пугающего великолепия. Ей захотелось промчаться мимо картин и распахнуть дверь в прохладную июньскую ночь.

Словно угадав ее мысли, Джованни едва коснулся золоченой рамы одного из полотен и жестом пригласил Луизу на выход. Она шагнула в темную пустоту открывшегося пространства. Ночная прохлада легла ей на плечи тонким покрывалом. Луиза подняла лицо к небу и прикрыла глаза. Несколько минут она стояли молча, вслушиваясь в шелест ветра и пронзительное пение цикад.

– Вы слышите стихи? – спросил Джованни. Луиза кивнула. Ей не хотелось говорить. Ей было сладостно молчать и слушать звуки вечности, зная, что за всем происходящим внимательно наблюдает высокомерная Луна. Луиза увидела, как с гор спускаются причудливые тени и, почувствовав странный озноб во всем теле, прошептала:

– Вы не боитесь превратиться в тень? – спросил Джованни.

– Нет, – глядя мимо него, ответила Луиза. – Когда-нибудь мы все станем тенями… тенями прошлого, до которого нашим потомкам не будет никакого дела.

– Верно, – усмехнулся он. – Какое вам дело до Вероники, которая стала тенью, загадкой, мечтой…

– Вашей мечтой? – спросила Луиза с интересом глянув на Джованни. Он снял свой смешной берет, растрепал волнистые волосы, закрыл глаза и нараспев проговорил:

– Вероника Скортезе – мечта любого мужчины, попавшего на виллу Сьюдад Энкантада.

Где-то вдали захлопали крыльями разбуженные птицы. Порыв ветра пригнул к земле молодые деревца, луна спряталась за рваную завесу облаков, а тени стали видны отчетливей.

Луизе показалось, что это не тени, люди, живые, реальные, занятые своими делами. Ей почудилось, что она слышит их голоса, а, прислушавшись, поняла, что это звучат в ночной прохладе стихи. Стихи для нее. Её стихи…

О том, что это ее стихи, Луиза поймет много позже, когда будет слушать цыганский танец и повторять: до, ре, ми, ре, до… А пока она вслушивалась в звуки ночи, наблюдала за странными гигантскими тенями и мечтала, чтобы эта ночь длилась вечно.

– Хотите, чтобы утро не наступало? – тронув ее за руку, спросил Джованни. От неожиданности Луиза вздрогнула и выпалила:

– Да, нет, не знаю, не уверена, да, но…

Джованни улыбнулся и поманил ее туда, где тени были более отчетливыми.

– Ничего не бойтесь, – долетело до ее слуха.

– А я и не… – Луиза не договорила, увидев прямо перед собой царственную особу в пышном одеянии. Дама прошла между ними, одарив Луизу недоброжелательным взглядом.

– Если вы были внимательной, когда мы шли по галерее, то сможете уловить поразительное сходство обитателей сада теней с их портретами.

– Вы хотите сказать, что… – Луиза вновь не договорила. Дама постучала веером по ее плечу и строго сказала:

– Не задавайте глупых вопросов, милочка. Радуйтесь тому, что обитатели Сьюдад Энкантада позволили вам нарушить их уединение и дали вам возможность услышать вечность.

– Благодарю, – прошептала Луиза, не совсем понимая, о чем идет речь. Она с надеждой глянула на Джованни, но он показался ей таким же далеким и нереальным, как царственная дама в роскошном наряде.

Вышедшая из-за туч луна, залила сад серебряным светом. Привратники вынесли факелы и равномерно расставили их вдоль дорожек. Очерченное светом пространство напомнило Луизе театральную сцену, на которой разыгрывалось действо.

– Хотите шагнуть туда? – заговорщическим тоном спросил Джованни.

– Нет, – покачала головой Луиза. – Предпочитаю остаться здесь, в зрительном зале.

– Воля ваша, – сказал он и, шагнув в свет, крикнул:

– Ну же, Луиза, не робейте. Раз в жизни стоит испытать это чувство, чтобы понимать разницу между светом и тьмою.

Луиза хотела сказать, что разница между тьмой и светом прекрасно известна даже малышу, но вдруг поняла, что он говорит о другом. Здесь все другое: другая реальность, другой воздух, другая жизнь и даже время движется не вперед, а назад, растекаясь по древу познания янтарной смолой.

– Ничего не бойтесь, – проговорила Луиза и улыбнулась. – А я и не…

Она глубоко вздохнула и сделал шаг…

Ярко освещенная софитами сцена по-особому пахла сосновой смолой. Актеры еще не отшлифовали новые доски каблуками и подошвами своих туфель. Луизе первой довелось ступить на обновленный помост, чтобы услышать музыку вечности.

– Вы опять о своем, – пожурил ее режиссер. – Вечность – это что-то неопределенное, о чем мы доподлинно не ведаем. Нам важнее сегодняшняя реальность, переживания современных людей, страсти, интриги, сплетни, если хотите. Дайте нам товар, который понравится народу. Упакуйте его в яркую обертку, и тогда вам обеспечен успех.

– О, нет! – воскликнула Луиза. – Прошу вас не говорить со мной о повседневности. Мне так хочется показать людям, что есть другая жизнь, другая реальность, другая…

– Да кому нужны ваши фантазии?

– Вам, господин Умберто. Иначе, зачем вы пригласили меня к себе? – скрестив на груди руки, спросила Луиза.

– Я пригласил вас, чтобы… – строгим тоном проговорил он и для пущей убедительности нахмурился. – Чтобы…

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

– Луиза, вы замечательная, удивительная женщина. Вы можете то, чего не могут другие. В вас какая-то внутренняя сила, стержень, огонь. Да-да, вы, Луиза – факел, освещающий дорогу во тьме. Долой пошлость и сиюминутность, решил я и позвал вас. Думаю, что наш союз будет долгим, прочным и плодотворным.

– Вы хотите сказать…

– Что вы, дорогая моя Луиза Мацони, тот человек, которого я так долго искал. Искал, отчаявшись найти, разуверившись, потеряв надежду, – крепко сжав ее руки в своих, проговорил он. – Когда я сказал себе: «Паоло, ты никогда не осуществишь задуманного», появились вы, Луиза Мацони – Ла Фениче – мой Феникс, возродивший из пепла мою мечту!

– Ла Фениче, – задумчиво проговорила Луиза, – так назывался, сгоревший в 1773 году оперный театр в Венеции.

– Верно! – воскликнул Паоло Умберто. – Но верно так же и то, что потом театр был восстановлен, и сам Верди написал для него оперы «Риголетто» и «Травиата».

– Осмелюсь напомнить вам, господин Умберто, что в 1996 году Ла Фениче вновь сгорел и до сих пор еще не восстановлен, – назидательным тоном сказала Луиза.

– Я в курсе, – улыбнулся режиссер. – Я даже знаю, почему до сих пор не начаты восстановительные работы.

– Почему? – поинтересовалась Луиза.

– Да потому, что под фундаментом театра обнаружены средневековые постройки! – сообщил он. – Но, если честно, то меня больше интересует ваш фундамент, милая Луиза Ла Фениче.

– Или моя фундаментальность? – улыбнулась она.

– Ваша лояльность, ваше желание сотрудничать со мной, – поцеловав ей руку, сказал Паоло Умберто. – Создайте шедевр для нашего театра Ла Фениче.

– Мне необходимо подумать над вашим предложением, – проговорила Луиза, пытаясь высвободить руку.

– Я не отпущу вас ни за что, – категоричным тоном заявил режиссер. – Думайте здесь при свете софитов, стоя на пахнущей смолой сцене. И помните, дорогая, что эти мгновения никогда уже не повторятся.

– Ни одно из мгновений нашей жизни не повторяется, господин Умберто, – с грустью сказала Луиза. – Помните, при первой нашей встрече вы сказали, что не стоит озвучивать сразу все свои мысли, чтобы они не улетели в воздух?

– Я всегда так говорю, – улыбнулся он. – Вы не согласны со мной?

– Может ли улететь в воздух то, чего нет? – ответила она вопросом на вопрос. Он рассмеялся.

– Вы правы. В пустоте может растворяться лишь пустота. Форму может обрести лишь то, что имеет смысл. «Вначале было Слово»… Верно, верно… чтобы мои мысли материализовались, нужно говорить! Вы поможете мне осуществить мою мечту?

– Попробую сделать все, что в моих силах, – проговорила она, улыбнулась и выкрикнула в темное пространство зрительного зала:

– Попробую сделать все, что в моих силах!

В зале раздались аплодисменты. Луиза удивленно посмотрела на режиссера. Он порывисто обнял ее, поцеловал в лоб и закружил.

– Луиза, вы чудо! Теперь я на все сто уверен, что наше безнадежное дело будет успешным! Мы не пойдем в мир, мир сам придет к нам. Сам, понимаете, Луиза! Придет, чтобы увидеть Феникса, возрождающегося из пепла. Возрождение будет ежедневным, потому что у нас будут идти гениальные пьесы, в которых будут заняты гениальные актеры, будет звучать гениальная музыка и…

– Я думаю, что нам придется установить в фойе театра зев правды – Ла Бокка дела Верита, чтобы в театре никто не посмел кривить душой, – проговорил загорелый мужчина в ярко-красной рубахе, белоснежных брюках и парусиновых туфлях. Он поднялся из зрительного зала и замер на краю сцены.

– Джованни! – воскликнул Паоло Умберто, рванувшись к нему. – Познакомься с Луизой Мацони, создательницей замечательных песен любви, тоски, сожаления и надежды, которые нас с тобой гипнотизируют.

– Я бы сказал, что песни нас завораживают, – улыбнулся Джованни.

– Да, – согласился режиссер. – Луиза, позвольте представить вам известнейшего художника, непревзойденного мастера, обворожительного красавца Джованни Виченцо.

– Не трудись так, дружище, мы знакомы, – сказал Джованни, подмигнув Луизе. – Мы встречались в… на Кампо де Фьори.

– На площади цветов? – воскликнул режиссер, удивленно глянув на Луизу. – Что вы там делали?

– Покупала фрукты, – сказал она первое, что пришло ей в голову.

– Я так и знал, что вы не скажете мне правды, – проговорил Паоло Умберто, укоризненным тоном.

– Я напишу обо всем в своей пьесе «Фонтана делле Тортаруге», – пообещала Луиза.

– Черепаший фонтан! – обрадовался режиссер. – Это удивительное, многообещающее название, моя дорогая. Считайте, что я его уже одобрил и утвердил. А тебе, Джованни, я заказываю сделать гипсовый фонтан подобный Черепашьему фонтану в Риме, созданному великим ювелиром Таддео Ландини.

– Я постараюсь сделать фонтан лучше, чем Ландини, – сказал Джованни.

– Лучше, чем Ландини пытались сделать многие, – похлопал его по плечу Паоло Умберто. – Подобное соревнование позволило создать шедевры, которыми мы сегодня восхищаемся. Мало того, все эти шедевры стали неотъемлемой частью архитектуры наших городов. Высокое искусство сегодня приносит нам пользу, доставляет радость и не воспринимается слишком серьезно.

– Сегодня все воспринимается слишком несерьезно, – проговорила Луиза.

– Но это не должно вас огорчать, дорогая, – обнял ее за плечи Паоло Умберто. – Главное – это ваше восприятие мира. У вас свой путь, свои ценности, которые непременно понадобятся другим. Поверьте, пройдет несколько лет, и все встанет на свои места, уверяю вас…

Сколько раз Луиза слышала подобные уверения и скептически улыбалась. Ей не оставалось ничего иного, как соглашаться с собеседником. Зачем ему было знать, что ее надежда давно мертва и покоится под сотней мраморных плит, поднять которые способно только чудо. Но в современном мире чудес не бывает. И она, Луиза, знает это лучше других. Правда после встречи с художником Джованни Виченцо ее уверенность слегка поколебалась. То, что она стала слышать стихи, уже можно было отнести к разряду чудес, но она не спешила восторгаться, боясь неизбежного разочарования.

Луиза продолжала аккуратно записывать в тетрадь подслушанные у вселенной строфы и складывать их в замысловатый рисунок. Здесь была и осеняя медь листьев, и полупрозрачность весеннего сада, и нежные звуки любви, и тоска об ушедшем…

Об ушедшем Джованни Арагоне Луиза думала все чаще и чаще.

– Почему он не сказал мне правды? Почему сбежал, оставив меня в Риме одну? – спрашивала она себя, но не могла ответить. Ответ знал только он, предавший ее, отказавшийся от нее, испугавшийся ее любви.

– Возможно, моя вершина оказалась для него недосягаемой. Он не смог, не захотел подниматься, прекрасно зная, что я не стану спускаться вниз. Не стану… Он оставил меня среди облаков, а сам скатился к подножию, чтобы оттуда смотреть на меня… Нет, чтобы не видеть меня за облаками, – Луиза вздохнула. – Ему было плохо на вершине. Он боялся смотреть вниз, в свой привычный мир, который сверху выглядит убогим и незначительным. Ему хотелось вернуться туда, где этот мир вновь приобретет свои краски, станет казаться огромным и блистательным. Он нашел единственный выход – предательство. Жаль. Мне было хорошо с вами… Интересно, сколько времени потребуется вам, мой милый предатель, чтобы понять, какую несусветную глупость вы совершили? – Луиза улыбнулась. – Я знаю, что когда-нибудь вы будете стоять передо мной на коленях, моля о прощении. Вы даже не будете знать, что я вас давным-давно простила, потому что безумно любила вас, Джованни Арагон. А безумно нельзя любить никого. Любовь должна быть возвышающей, потому что любовь – совокупность совершенства. Но можно ли достичь совершенства в несовершенном мире? Нет. Однако нам следует пытаться…

– Попытайтесь сделать это побыстрее, – вывел Луизу из забыться голос Паоло Умберто. Он стоял на краю сцены и, усиленно жестикулирую, давал указания осветителю. Джованни Виченцо исчез, не попрощавшись. Это огорчило Луизу.

– Чао, Умберто, – сказал она, послала режиссеру воздушный поцелуй и спустилась в зрительный зал.

Ей захотелось присесть на одно из кресел и пофантазировать о будущем театра Ла Фениче, о тех зрителях, которые будут приходить сюда. Луизе почудилось, что она слышит голоса этих людей, видит их одухотворенные лица, ощущает трепетный восторг от нового состояния, рождающегося в их душах.

– Как добиться такого единения, такой гармонии зрителей и актеров в реальности? – спросила себя Луиза.

– Следует сказать им то, что затронет самые сокровенные струны их душ, – послышалось в ответ. Луиза повернула голову и увидела Джованни Виченцо. Он присел рядом, повернулся в пол-оборота, положил руку на спинку кресла Луизы и сказал:

– Рад, что вы здесь. Счастлив, что вы приняли предложение Умберто. Горжусь, что буду оформлять ваши спектакли. Преклоняюсь перед вашим талантом. Восхищаюсь вашей скромностью. Очарован вашей непосредственностью. Как вам удается быть такой в наше непростое время?

– Так же, как вам, – ответила она, глядя в его бездонные глаза.

– Мне приходится много работать над собой, – улыбнулся он. – Не всегда удается победить свои слабости. Частенько меня распирает гордыня: «Я сделаю лучше Ландини!» Глупо, правда. Разве можно сделать лучше?

– Можно сделать не хуже, чем он, – сказала Луиза, понимая, что им следует поговорить о другом. Но она не смела направить разговор в другое русло, зная, что право первенства издавна принадлежит мужчинам. Она будет играть в его игру, бросая на ветер ничего не значащие слова. А те единственно важные, нужные отразятся в зеркале глаз, застучат в сердце, пытаясь вырваться наружу, сломав преграду условностей и правил.

– Вы не слушаете меня, Луиза? Вам не интересно? – Джованни убрал руку и поднялся. Она посмотрела на него снизу вверх и прошептала:

– Не уходите.

Он наклонился и крепко поцеловал ее в губы. Волна сбила Луизу с ног и увлекла за собой в бушующую пучину.

Шторм на озере Комо – обычное дело. Летом все виллы вокруг озера пустеют. Лишь на одной неизменно остаются хозяева. Они отпускают прислугу, отключают электричество, зажигают свечи, разжигают камин, выносят в сад факелы и следят за причудливыми тенями, спускающимися с гор. Тот, кто однажды видел это, навсегда сохранит в памяти очарование этого места, неслучайно названного Сьюдад Энкантада – Заколдованный город…

Луиза стояла у распахнутого окна и пристально смотрела вдаль. На небосклоне появилось маленькое облачко, похожее на ангелочка. Облачный ангел держал в ладонях солнце и улыбался. Через мгновение он выпустил солнечный диск, прижался к нему щекой и, взмахнув крыльями, растворился в воздухе. Луиза зажмурилась и простонала:

– Что же делать? Вселенская пустота поселилась внутри меня. Осталось несколько дней, а я не написала ни строчки… Может быть, мне стоит исчезнуть, испариться, как этот облачный ангел?

Минуту Луиза стояла в раздумье, а потом быстро спустилась вниз и побежала по булыжной мостовой, напевая мелодию цыганского танца:

– До, ре, ми, ре, до…

– Вам от себя не убежать, – прозвучал нежный обволакивающий голос.

– Вы? – Луиза замерла. Прямо перед ней стоял Осенний эльф и улыбался.

– Куда вы мчитесь, Луиза? Зачем вы пытаетесь освободиться от новых, непонятных чувств? Почему боитесь их? Не лучше ли принять все, как данность. Подумайте о том, что это к вам пришло вдохновение. Или о том, что ваши новые переживания могут быть предчувствием славы или началом нового этапа вашей жизни…

– Возможно, вы правы, но знаете ли… у меня проблемы, – покраснев, проговорила она.

– У вас? Не может быть, – взяв ее под руку, сказал он. – У такой удивительной женщины не должно быть никаких проблем. Никаких, вам ясно, Луиза?

– Ясно. Но, к сожалению, они есть, – пробубнила она, потупив взор. – Я не знаю, о чем писать. Нет, я знаю, но не могу… Я боюсь писать.

– Почему? – поинтересовался он, пытаясь заглянуть ей в глаза, но она еще ниже опустила голову.

– Понимаете, все, о чем я пишу, обретает плоть, становится реальностью.

– Вы хотите сказать, что я – ваша фантазия? – крепко сжав ее руку, спросил он. Она кивнула.

– Замечательно! – воскликнул он. – И что же я буду делать дальше?

– Вы… – Луиза подняла голову, посмотрела в его серые выразительные глаза и прошептала:

– Вы в меня влюблены. Да?

– Нет, – ответил он, краснея.

– Я так и знала, – грустно улыбнулась она и повернулась, чтобы уйти.

– Постойте, Луиза. Почему бы нам с вами не прогуляться по берегу моря? Еще очень рано, и нас никто не увидит вдвоем…

– Вас пугает мое общество? Вы боитесь за свою или за мою репутацию? – строго спросила она, пытаясь не показывать свое раздражение. – Или вами движет что-то иное?

– Вы неправильно меня поняли, – смущенно заговорил он. – Я хотел сказать, что нам никто не помешает. Мы сможем о многом поговорить. Я должен вам…

– Вы мне, молодой человек, ничего не должны, – возвысила она голос, но тут же, спохватившись, прижала ладонь к губам. – Простите. Пойдемте к морю.

Она схватила его горячую влажноватую руку и увлекла за собой. Улочка, по которой они бежали, петляла, извивалась, ныряла под развешенное на веревках белье, пряталась между домами, пока не ударилась в гранитный парапет набережной. Юноша ловко перепрыгнул через него и протянул руки Луизе. Минуту она стояла в нерешительности, а потом спрыгнула вниз, в его объятия. Он прижал ее к себе и замер. Она уткнулась лицом в его грудь и беззвучно заплакала, желая лишь одного, чтобы он не разжимал объятий, пока не выльется последняя капля океана отчаяния и тоски.

Морской прибой шуршал галькой возле их ног. Ветерок что-то беззаботно шептал, птицы приветствовали новый день, распевая на все лады. А двое людей стояли недвижно, словно мраморные фигуры Родена.

– Я не смею любить вас, Луиза, – проговорил он сдавленным голосом. – Не имею права на это, но… Я схожу с ума, потому что не думать о вас не могу. Это выше моих сил. Мне хотелось поиграть с вами, но я даже не подозревал, что играю с огнем. Что этот огонь заполыхает во мне, спалит меня дотла, заставит стать другим человеком. Луиза, простите, если я причинил вам боль, заставил страдать. Теперь я страдаю и мучаюсь, не зная, что же мне делать. Я сам во всем виноват, войдя в дверь, не подумал, как буду выходить…

– По-английски, не попрощавшись, – подумала она. От этой мысли слезы полились еще сильнее.

– Прошу вас о снисхождении, – сказал он, опускаясь перед ней на колено и только тогда заметил слезы. – Вы плачете? Почему?

Она прижала ладони к лицу и замотала головой, не желая произносить ни единого слова.

– Все происходит именно так, как я написала, – застучало в висках азбукой Морзе. – Мой маленький Осенний эльф останется со мной. Мы станем добрыми друзьями… Но почему, почему, почему мне так невыносимо? Почему сердце разрывается на части? Наверно потому, что я знаю о быстротечности мгновений счастья и о неизбежности расставания. Дверь, в которую вы вошли, мой мальчик, так же нереальна, как и все, происходящее с нами…

– Не прогоняйте меня. Позвольте быть подле вас. Я готов выполнять все ваши приказы, появляться тогда, когда вам будет угодно, – шептал он, прижимаясь к ее ногам. – Я готов целовать следы от ваших туфелек, чтобы вы поверили в мою искренность.

– Я вам верю, Джованни, – сказала она, вытирая слезы.

– Откуда вы знаете мое имя? – поднимаясь с колен, спросил он.

– Я его не знаю, – улыбнулась Луиза. – Просто я подумала, что вы запросто можете носить имя Джованни. Джованни третий… Мои биографы совершенно запутаются, выясняя, кого же из трех этих мужчин я любила больше.

– Я не ослышался, вы сказали: «Любила!»? – с надеждой глядя на нее, спросил он. Она рассмеялась.

– Да, да, да! Я вас… придумала, мой маленький Эльф, а потом…. Догоняйте!

Она побежала к морю и прямо в одежде нырнула в набежавшую волну.

– Сумасшедшая женщина, – восторженно проговорил он, бросившись в море за нею следом.

– Вы подарите мне стихи, Луиза?

– Сотню сонетов, мой друг. Но прежде я закончу пьесу для Паоло Умберто, – обдав его фонтаном брызг, ответила Луиза. – Итак, мой маленький Осенний эльф, я покидаю вас. Я отправляюсь в Сьюдад Энкантада, а вы… вы можете делать все, что вам захочется. Если же у вас возникнет необходимость в общении, я буду очень-очень рада.

– Эта необходимость возникла уже сейчас, сию минуту! – воскликнул он. – Позвольте поехать с вами.

– Нет. Я должна погрузиться в одиночество, чтобы услышать все, что необходимо, – сказала Луиза, выходя на берег. – Не провожайте меня. Простимся здесь без лишних сантиментов.

Луиза, укутанная в клетчатый плед, сидела на веранде в кресле-качалке и наблюдала, как тает предрассветный туман, обнажая сахарные вершины гор и белоснежные домики с куполообразными крышами, рассыпанные по противоположному берегу озера Комо.

– Почему Сьюдад Энкантада так отличается от соседних вилл? – думала Луиза. – Что побудило хозяина создать здесь нечто похожее на средневековую крепость?

Она поежилась от утренней прохлады, посмотрела на гигантские кипарисы, напоминавшие молчаливых стражей, и улыбнулась.

– Строгая красота этих мест таит в себе столько неразгаданного, что можно создать тысячи сюжетов. Но пока… – Луиза зевнула и прикрыла глаза. – Пока я думаю о сиюминутном, мне вряд ли удастся написать что-то стоящее.

Она качнулась в кресле, приказав себе погрузиться в сон, не надеясь, что бессонница, мучившая ее несколько недель, отступит. А она отступила. Отступила легко и даже со странной почтительностью, словно знала обо всем, что произойдет после…

Луиза перепрыгивала с одного гладкого булыжного лба на другой и весело напевала мелодию цыганского танца. Маленькое колечко с бриллиантиком в виде звездочки привлекло ее внимание. Она подняла его надела на мизинец и отодвинула руку, чтобы полюбоваться находкой.

– Этот удивительный, загадочный подарок преподнес мне Донато Бернини, – услышала Луиза мелодичный женский голос. Она повернула голову и увидела юную особу, одетую в средневековый наряд. Луиза попыталась снять колечко, но ничего не вышло.

– Оставьте его, – улыбнулась незнакомка. – Мне оно уже ни к чему, а вам пока необходимо.

Луиза попыталась что-то сказать, но не смогла. Слова застряли где-то в подсознании. Лишь несвязные, тягучие звуки прорвались наружу.

– Я сплю и вижу странный сон, – подумала Луиза.

– Не странный, а загадочный, – поправила ее незнакомка – Само это место Сьюдад Энкантада – неразгаданная тайна. Кое-что я попытаюсь вам объяснить. Хотя, мои рассказы могут вас еще сильней запутать. Все будет зависеть от вас самой, Луиза Ла Фениче…

– От вас, – пропел ветер.

– Театр Ла Фениче – Феникс – любимейшее мной место, с которым связаны радость и грусть, триумф и поражение, счастье и горе, – проговорила незнакомка, раздвинув невидимый занавес. Луиза увидела Венецию с высоты птичьего полета. Сто восемнадцать маленьких островков, разделенных сто семидесятью семью каналами и соединенных четыреста пятидесятью тремя мостами, лежали на большой ладони, которую линией судьбы пересекал Канал Гранде – большой венецианский канал.

Линия судьбы, изгиб судьбы, зигзаг, молниеносность всего происходящего. Смена декораций дня и ночи, света и тьмы, любви и ненависти, красоты и уродства.

– Позвольте представить вам Веронику Скортезе, – распахивая двери театра, воскликнул толстяк в смешном одеянии. – Она чудесное создание: умна, красива, хорошо поет и видит мир весьма своеобразно.

– Сколько раз я просил тебя, Клаудио, не вырваться в театр с криками, словно опять началось наводнение, – обрушился на него с упреками человек, стоящий на сцене. Но, увидев рядом с толстяком девушку, сбросил свой черный плащ с алой подкладкой и, сбежав в зрительный зал, представился:

– Донато Бернини.

– Вероника Скортезе, – поклонилась она.

– Где ты нашел такое сокровище? – спросил Бернини, продолжая смотреть на Веронику.

– В средневековом замке на озере Комо, – ответил Клаудио.

– Не рассказывай сказки, я их не люблю, – сказал Донато. – Впрочем, не так важно, где ты отыскал красотку. Важно, что теперь она наша. Итак, Вероника, вы будете блистать на подмостках театра каждый вечер!

– Я не стремлюсь выставлять себя напоказ, – смутилась она. – Синьор…

– Вранье, – перебил ее Бернини. – О сцене мечтают все без исключения. Не вздумайте сказать, что вы – исключение. Я вам не поверю.

– Воля ваша, но…

– Вас не учили, что дерзить нельзя? – нахмурился Бернини. – Вы должны запомнить, что следует завоевывать расположение сильных мира сего, а не приобретать себе врагов в их лице. Вам лучше заручиться моей поддержкой, а не то…

– Донато – гениальный мастер, – затараторил толстяк, вытирая капли пота со своего лба. Такого поворота событий он не ожидал. Он прекрасно знал, чем грозит Веронике немилость Бернини. Но он никак не мог предположить, что юная скромница окажется столь острой на язычок. Одно он понял, что надо срочно спасать и себя, и девушку, иначе…

– Донато замечательный человек. Вы привыкните к нему. Вы его полюбите. Его невозможно не любить…

– Его невозможно любить, – послышалось Луизе.

Калейдоскопом красок и карнавальных костюмов завертелась карусель прошлого. Добродетель принуждали участвовать в оргиях, прославляющих богиню любви Венеру. Финальная картина показалась Луизе до боли знакомой.

Бледная Вероника стояла напротив Донато Бернини и говорила, едва сдерживая слезы:

– Простите меня, но это выше моих сил. Не принуждайте меня делать то, что я не желаю. Позвольте мне уйти. Возьмите свой подарок.

Он ударил ее по щеке, процедив сквозь зубы:

– Дрянь. Ты еще узнаешь, что такое впасть в немилость такого великого человека, как я.

– На все воля Божья, – низко опустив голову, прошептала она. – Молю, чтобы мой сон не стал явью.

– Что за сон? Говори, – схватив ее за руку, потребовал Бернини.

– Я видела театр в огне. Ла Фениче горел, а вы… – она посмотрела в его сверкающие злобой глаза. – Вы, Донато Бернини, метались от окна к двери, но не могли найти выход. Пламя поглотило вас за изречение высокомерных слов.

Он оттолкнул Веронику, выкрикнув:

– Бред. Убирайся из Венеции, иначе ты сама сгоришь в огне моего негодования. Сделай так, чтобы никто не смог найти тебя. Утони в одном из каналов.

– Хорошо, – улыбнулась Вероника, бросив в канал свою накидку. – Отныне, Вероника Скортезе станет женщиной тайной. Отыскать ее сможет лишь тот, кто найдет Сьюдад Энкантада. Прощайте…

Ночи на берегу озера Комо, затерянного среди гор, были такими темными, что даже свет факелов не позволял видеть дальше пяти шагов. Жуткая, пугающая темнота исчезала лишь в полнолунье. Бледно-желтый лунный свет изменял пространство до неузнаваемости. Длинные тени рисовали причудливые картины, глядя на которые Вероника Скортезе создавала свои удивительные произведения.

В одну из таких ночей среди теней возник образ юноши. Очаровательный белоголовый мальчик стоял посреди сада, теребил в руках смешной бархатный берет и восторженно смотрел на Веронику, не утратившую с годами своей былой красоты. Она с интересом наблюдала за ним, не желая нарушать молчание. Ждала, что он скажет.

– Простите, что нарушаю ваше уединение, но я в затруднительном положении. Я ищу палаццо Контарини. Вы не подскажете, куда мне направить свои стопы?

– В Венецию, – ответила Вероника.

– Вы шутите? – испугался он.

– Нет. Я говорю серьезно. Здесь на берегу озера Комо стоит лишь мой Сьюдад Энкантада, – ответила она, внимательно разглядывая его побледневшее лицо.

– Вы хотите сказать, что я в Испании?

– Нет, – улыбнулась она. – Вы в Итальянских Альпах, в сорока километрах от Милана. А виллу свою я назвала Сьюдад Энкантада – заколдованный город, чтобы меня не нашел Донато Бернини.

– Он никогда вас не найдет, – проговорил юноша, потупив взор.

– О, вы не знаете Донато Бернини, – усмехнулась Вероника. – Он может найти даже иголку в стоге сена, если захочет.

– Теперь он ничего не захочет, – тяжело вздохнув, сказал юноша. – Великий Донато Бернини сгорел вместе со своим театром Ла Фениче.

Вероника прижала ладони к губам и замотала головой:

– Не может быть…

– И тем ни менее – это свершившийся факт. Ходят слухи, что театр подожгла одна из бывших любовниц маэстро, – доверительным тоном сообщил юноша. – Ревность заглушить невозможно, стрелы ее, стрелы огненные.

– Странно слышать такие речи из ваших уст. Вы уже испытали муки любви и ревности? – поинтересовалась Вероника.

Да, сказал он, краснея.

– Вы пытаетесь убежать от себя, от своих чувств? – он кивнул. – Вы ищете уединения?

– Да, – почти выкрикнул он и, схватив ее руку, простонал:

– Умоляю, позвольте мне остаться. Не прогоняйте меня. Ночь так темна и холодна, что невольно начинаешь думать о… о том, что жить не стоит.

– Об этом мы с вами подумаем вместе потом, когда перестанет гореть огонь в камине, – подтолкнув его к двери, сказала Вероника. – Оставайтесь в моем городе столько, сколько захотите.

– Вы даже не спросили, как мен зовут, – замерев на пороге, проговорил он.

– И как же? – улыбнулась она.

– Лучано, – поклонился он.

– Лу-ча-но, – нараспев повторила Вероника. – В вашем имени луч солнца и чарующие звуки ночи. Свет и тьма. Реальность и мечта. Я мечтала о том, чтобы в мой заколдованный город прилетел маленький эльф. – Она посмотрела в его голубые глаза и улыбнулась. – Вы – мой маленький осенний эльф, Лу-ча-но.

– Почему осенний? – удивился он.

– Потому, что нынче осень.

– Осень. Листья похожи на медные монеты, выпавшие из рваного кошелька торговца смертью, – глядя мимо нее, проговорил он.

– О смерти мы поговорим зимой, – погладила его по пшеничным волосам Вероника. – Осень – пора урожая, пора сбора плодов. Вы – плод моей фантазии, а значит… – он с любопытством посмотрел ей в глаза. – Значит, вы должны быть послушным мальчиком, Лучано.

– Хорошо, – улыбнулся он. – Однако, входя в дверь вашего дома, я должен подумать о том, как буду выходить из него.

– Какие странные мысли возникают в вашей голове, – нахмурилась Вероника. – Эта дверь всегда открыта, мой мальчик. Тот, кто помышляет о добром, найдет в моем доме мир и радость. Тот же, в чьем сердце таится зло, попадет в собственный капкан, запутается в паутину собственной лжи. Если вы не тот, за кого выдаете себя, то…

– Нет, нет, я – эльф. Я – мальчик, сбившийся с пути, – скороговоркой выпалил он, шагнув в свет…

– Как жаль, что мальчик не просто сбился с пути, а оставил путь истины, возжелал славы и богатства, забыв о своей бессмертной душе. Он продал ее, обменял на горсть медяков, – прислонившись к притолоке, сказала Вероника. – Знаете, Луиза, осенний эльф приходил, чтобы убить меня.

Луиза замотала головой, не желая верить ее словам. Так не похож был юный белоголовый красавец с голубыми глазами и ангельским взглядом на убийцу.

– Я говорю вам правду, – скрестив на груди руки, сказала Вероника. – Лучано был внебрачным сыном Бернини. Тщеславие, притворство, жажда денег – вот немногие его недостатки. Правда, среди них пробивались ростки добродетели, унаследованные им от матери Марии. Борьба добра и зла в душе Лучано длилась до весны. Он долго не верил, что я не убивала Бернини, а когда поверил, исчез… Исчез так же внезапно, как и появился. А я долго не могла придти в себя, собирая осколки собственного сердца…

Вам, Луиза, все это знакомо. Притворство мастерски изображает восхищенье, придумает слова, ласкающие слух, заставит в искренность свою поверить и в спину нанесет удар, чтоб не сумели разглядеть вы, какое же оно на самом деле лицо, принадлежащее лжецу. Подумайте об этом, дорогая, когда проснетесь…

Луиза почувствовала, как кто-то аккуратно снял с ее мизинца колечко, и открыла глаза. Солнышко уже вовсю сияло на небосклоне. Птички весело щебетали, а по зеркальной глади озера скользили два черных лебедя. Луиза поднялась и побежала к берегу, полюбоваться на это чудо.

Лишь остановившись у кованой ограды, она посмотрела на свою левую руку. Колечко с мизинца исчезло. Тонкая белая полоска напоминала о том, что оно было.

– Если все в этом мире повторяется, то Паоло Умберто может приказать мне воспевать человеческие пороки, писать о культе Венеры или Диониса, – сказала Луиза и нахмурилась. – Значит, Ла Фениче обречен… Получается, что мы сами сжигаем себя в огне страсти, а потом возрождаемся из пепла. Возрождаемся все с теми же недостатками и пороками. Но почему?

– Потому что не хотим избавиться от них, – послышалось в ответ. – Нечестивый «льстит себе в глазах своих, будто отыскивает беззаконие свое, чтобы возненавидеть его; слова уст его – неправда и лукавство; не хочет он вразумиться, чтобы делать добро».

Луиза обернулась и увидела Джованни Виченцо. Он стоял в нескольких шагах от нее. Красная рубаха, белые брюки, закатанные по колено, парусиновые туфли в руках – все, как в их первую встречу.

– Доброе утро, беглянка, – улыбнулся он. – Рад видеть тебя в добром здравии.

– Я тоже рада тебя видеть, – сказала она, не решаясь двинуться с места.

– Почему ты ничего не сказал о своем отъезде? – спросил он, пристально глядя ей в глаза.

– Хотелось побыть одной.

– А я решил, что ты завела молодого любовника и сбежала с ним, – сказал он, бросив туфли на землю.

– Пойди проверь, не осталось ли каких-нибудь улик в доме, – предложила она, скрестив на груди руки.

– Не пойду, я там уже был, – ответил он и рассмеялся. – Ты была так увлечена своими фантазиями, что даже не обратила внимания на великого Джованни Виченцо, которого…

– Зато я видела твою возлюбленную, – перебила его Луиза. Брови Джованни взлетели вверх, а уголки губ дрогнули.

– Да-да, милый Джованни Виченцо, сегодня ночью я беседовала с Вероникой Скортезе, – победоносно заявила Луиза. – Я узнала много интересного. Правда, кое-что осталось тайной за семью печатями. Надеюсь, Вероника поможет мне снять эти печати и тогда…

Два черных лебедя захлопали по воде крыльями и, подняв фонтан брызг, взлетели в небо.

– Откуда здесь черные лебеди? – удивился Джованни.

– Если включить воображение, то можно предположить, что это вернулась душа Вероники Скортезе и…

– Лучано Бернини, – сказал Джованни, встав рядом с Луизой. Его рука легла на ее плечо. Луиза почувствовала странное волнение. Ей показалось, что ее обнимает не человек, а призрак, что все происходит не с ней, не с ними. А с кем?

– Лучано Бернини выбрал славу, – повернув голову, сказала Луиза.

– Вначале да, – продолжая следить за полетом лебедей, проговорил Джованни, – но потом, когда слава посмеялась над ним, он вернулся в Сьюдад Энкантада, чтобы… – Джованни посмотрел на Луизу. – По-моему, нам пора выпить по чашечке кофе. Я просто умираю от голода.

Луиза ничего не успела ответить, он увлек ее за собой к дому…

Они сидели на веранде за круглым столиком, накрытым кружевной скатертью, и вели неспешную беседу обо всем и ни о чем. Луиза не смела нарушить привычное пустословие, а Джованни не желал говорить о другом. Боялся. Знал, что изменения в их отношениях неизбежны, но все оттягивал эту неизбежность. Медлил. Не решался сказать то, ради чего примчался сюда к озеру Комо, бросив неотложные дела. Они вдруг стали такими неважными, едва он подумал, что может потерять Луизу. В их отношениях дружбы и доверия вдруг выросла скала недоверия. Огонь ревности вспыхнул в его сердце, заставив понять, что дружба давно превратилась в любовь. Но, что делать с этой любовью Джованни пока не решил.

– Ты знаешь, зачем вернулся Лучано? – спросила Луиза.

– Какой Лучано? – удивился Джованни, озираясь по сторонам.

– Маленький Лучано Бернини, о котором ты говорил, когда мы смотрели на лебедей.

– Он понял, что… – Джованни поднялся, подумав о том, что сейчас самый подходящий момент, сказать Луизе, ради чего он здесь.

Малыш Лучано тоже понял это несколько столетий назад. Все повторяется…

Джованни прижал руку Луизы к губам и проговорил:

– Я понял, что люблю вас. Позвольте остаться. Не прогоняйте меня. Я не знаю, как дальше сложится наша жизнь, как мы будем строить свои взаимоотношения, но мне бы хотелось, чтобы притяжение, возникшее между нами, не исчезло. Иначе мы оба попадем в безвоздушное пространство, потеряемся в вечности.

– Растворимся в вечности, – прошептала Луиза.

– Лучше давайте станем черными лебедями, – предложил Джованни.

Луиза повернула голову к озеру, посмотрела на грациозных лебедей, потом провела рукой по волнистым волосам Джованни и проговорила:

– Знаете, мне вспомнилась одна притча. Слушайте. Однажды деревья решили выбрать себе царя, и сказали «маслине: царствуй над нами. Маслина сказала: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей, и пойду ли я скитаться по деревам? И сказали деревья смоковнице: иди ты царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой, и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: Оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царем над собой, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские».

– Огонь, – повторил Джованни и поднялся. – Вы хотите знать, смогу ли я выдержать испытание огнем?

– Я думаю об этом с нашей первой встречи, – ответила Луиза.

– Почему же вы ни разу не спросили меня об этом? – удивился он.

– Не смела. Боялась, что вы окажетесь таким, как все, – сказала она, подумав, что боялась его сходства с Джованни Арагоном. Не желала этого сходства, прекрасно понимая, что оно есть. Она уловила это невидимое сходство даже в мальчике Джованни, назвавшемся Осенним эльфом. Уловила и подумала с грустью, что пуповина греха, связывающая людей с землей, делает их такими приземленными. В то время как она, Луиза, расставшаяся с земной оболочкой, парит в небесах, живет в другом измерении, хотя и находится рядом с ними. Стремление к возвышенному, заставляет людей сближаться с нею.

Но она должна помнить, что интерес этих людей к ней пропадет, едва она позволит пуповине греха опутать себя. Поэтому Луизе не стоит быть такой, как все. Ей следует оставаться собой. Но, что делать со штормами, с бушующими ураганами чувств, со всем, что называют человеческой жизнью?

– Ты прекрасно знаешь, Луиза, что я не такой, как все, – укоризненно проговорил Джованни, вновь перейдя на «ты». Она с любопытством глянула на него. – Я – художник. Я – человек, умеющий видеть чуть больше, чем другие. Я – творец истории. Мы творим нашу историю. Нам есть над чем поразмышлять вместе здесь и сейчас.

Он сделал несколько шагов к озеру, резко обернулся и заговорил с большим жаром:

– Да, мы испытываем такие же чувства, как все остальные люди, живущие на планете Земля, но разве это плохо? Это обогащает нас. Меня, по крайней мере, это возвышает. И я счастлив, что именно вы… ты, Луиза, разбудила во мне любовь, зажгла огонь страсти, заставила смотреть на мир другими глазами. Мы должны быть вместе… – он потер виски и сказал с придыханием:

– Я хочу, чтобы мы были вместе…

– Мы будем с тобою вместе. Я стану петь тебе песни, я буду звонко смеяться, ты станешь мной восхищаться… – прошептала Луиза, почувствовав, как сердце разбилось вдребезги. Сотни осколков вонзились в каждую клеточку ее тела, причинив невыносимую боль.

Слушая мелодию цыганского танца, Луиза думала о странных жизненных переплетениях, о неслучайности случайных встреч и взглядов, о закономерности чередования добра и зла, о том, что прозрение порой приходит слишком поздно, когда ничего уже нельзя исправить, но можно попытаться, как Феникс возрождаться из пепла, чтобы обрести душевное равновесие и, отыскав истину, попасть в седьмое измерение.

В распахнутое окно влетел букетик васильков, перехваченный золотой ленточкой, к которой была привязала записка. Луиза подняла цветы и выглянула на улицу. Под ее окнами стоял профессор музыки Лоренцо Браманте с прижатой к груди шляпой.

– Доброе утро! – пропела Луиза.

– Вы прочли записку? – спросил он.

– Читаю, – ответила она, развернув листочек, на котором торопливым почерком было написано: «Прошу прощения за все, что я вам наговорил. Жаль, что с годами мы не мудреем, а глупеем. Снимаю шляпу перед вашим талантом. Сраженный наповал Лоренцо Браманте».

Луиза улыбнулась и побежала вниз, перепрыгивая через две ступени. Она прижалась к изумленному профессору, поцеловала его руку с тонкими музыкальными пальцами, создавшими не одно удивительное произведение, и зашептала:

– Вы – замечательный, редкий человек, Лоренцо. Это я должна снять шляпу перед вашим талантом. Это мне следует просить у вас прощения за свою дерзость…

– Нет, нет, Луиза, не вам, а мне, – смахивая непрошенную слезу, проговорил профессор. – Благодаря вам я вновь почувствовал в себе мощный прилив творческих сил, непреодолимое желание создать новое музыкальное произведение. Вам я могу сказать, что я не писал несколько лет. Не мог, не получалось. Вы разбудили во мне впавшее в летаргический сон творчество… Я здесь, потому что хочу… – он смутился, сделал какой-то нелепый жест и сказал:

– Соблаговолите принять мое приглашение. Я бы хотел, чтобы вы услышали мой новый музыкальный цикл «Луиза».

– Ваш цикл начинается с цыганского танца? – хитро улыбнулась Луиза.

– Да, – растерянно проговорил он. – Откуда вы знаете?

– О..! – воскликнула она. – Я знаю так много, дорогой Лоренцо, что порой мне становится страшно самой от своего знания, от понимания неизбежности происходящего, неотвратимости предначертанного.

– Но разве это возможно? – недоверчиво глядя на нее, спросил он.

– Вам ли, человеку, слышащему звуки вселенной, задавать подобный вопрос? – сказала Луиза глядя в его глаза. Он поспешил отвести взгляд.

Соседский мальчик заиграл цыганский танец. Вначале музыка звучала робко, несмело, словно мальчик пробовал свои силы. А когда понял, что все может, музыка зазвучала уверенно и бодро. Луиза закружила профессора и запела:

– До, ре, ми, ре, до… Теперь вы способны разглядеть образ Луизы Мацони, Лоренцо?

– Я его разглядел сразу, – нараспев проговорил он. – Разглядел, но не желал признать себя пораженным. Разве мог я – профессор музыки! позволить какой-то девчонке уложить себя на обе лопатки? Гордыня заглушила здравый смысл, водрузив на меня корону тщеславия. Но потом я сбросил мантию величия и… примчался к вам с букетом васильков. Я счастлив, как мальчишка. Мне вновь двадцать лет, Луиза!

– Как поэтично! – прошептала Луиза. – Когда мне будет позволено услышать вашу музыку?

– Прямо сейчас, если хотите, – сжав ее руку в своих теплых руках, сказал он.

– Хочу…

Профессор играл неистово, полностью погрузившись в свою музыку. Луиза сидела в глубоком кресле и внимательно следила за каждым жестом маэстро, вслушиваясь в звуки. Последний аккорд прозвучал pianissimo… Профессор закрыл глаза и замер.

Луиза дождалась, когда мелодия перестанет звучать в его сознании, вздрагивая жилкой на виске, и негромко проговорила:

– Как много сокровенных тайн своей души вы открыли мне.

– Не вам, себе, – не открывая глаз, сказал он. – Сколько лет я не решался признаться сам себе в том, что я – человек. Вы понимаете, что это значит?

Он открыл глаза и повернул к ней бледное лицо. Луиза улыбнулась и кивнула.

– Все философские умозаключения ничего не значат до тех пор, пока каждый из нас не поймет, что значит быть Человеком, а не винтиком в гигантском механизме, не безликим существом, живущим в огромном социуме. Когда каждый из нас захочет стать Человеком!

– Человеком, живущим в бескрайнем вселенском просторе вечности, – мечтательно проговорила Луиза.

– Какое счастье, что мы с вами понимаем друг друга, – сказал он, продолжая наигрывать мелодию цыганского танца. – Скажите, а откуда вы узнали, что именно эта мелодия начнет мой музыкальный цикл?

– Мне этого очень хотелось, – ответила она. – А теперь у меня возникло желание попросить у вас разрешения, включить вашу музыку в наш новый спектакль «Фонтана делле Тортаруге».

– «Черепаший фонтан», какое странное название, – задумчиво проговорил он.

– Не странное, удивительное, – сказала Луиза. – Возле фонтана происходят удивительные встречи. Молодой повеса, мечтающий о славе и деньгах, встречает у фонтана богатую даму, не подозревая, что она не простая женщина. Она – фея из седьмого измерения.

– Вы рассказываете нашу историю наоборот, – убрав руки с рояля, сказал профессор.

– Эта история вовсе не наша, – улыбнулась Луиза. – Это – вечная история.

– Вечная история любви, отчаяния и разбитых сердец, – сказал он, наиграв до, ре, ми, ре, до. – Надеюсь, финал у этой сказки будет счастливым?

– Прочтете, узнаете, – ответила Луиза, пряча лицо в васильки…

 

Фонтана делле Тортаруге

В чаше фонтана отражалось небо, укутанное облаками. Белые пушистые облака можно тронуть рукой, если опустить ее в чашу фонтана. Но она нарочно медлит. Ожидание, предчувствие счастья всегда сладостней, потому что может длиться целую вечность. И так краток миг, наступающий после…

После всего, что случилось, Мария долго не могла сомкнуть глаз. Она лежала на кровати поверх одеяла и смотрела на тени, скользящие по потолку, вновь и вновь вспоминая мельчайшие подробности сегодняшнего дня.

Утро не предвещало ничего необычного. И полдень был похож на все, бывшие прежде. Будничность и суета. Все изменилось после полудня, когда матушка велела ей отнести ленты синьоре Бернини.

– Палаццо Кантарини, – повторила Мария, прижимая к груди заветный сверток, который надо было передать.

Матушка по секрету сказала Марии, что в доме Бернини праздник, и ленты нужны, чтобы украсить парадное крыльцо, балконы и даже (матушка сделала на этом даже особый акцент) даже причал, где стоят три гондолы семьи Бернини.

– О, как должно быть удивительно возлежать на алых подушках, слушать плеск воды за бортом, негромкую песню гондольера и смотреть на проплывающие мимо дома, – думала Мария. – И пусть свет луны серебрит пространство, придавая ему другой вид. Словно это не Венеция, а…

Мария на минуту задумалась, решая с чем бы сравнить ночное пространство города, но ничего не придумала и решила, что оно запросто может быть небосводом, спустившемся на землю. Эта мысль так обрадовала Марию, что она принялась кружиться и приплясывать, не обращая внимания на прохожих.

– Браво! – прямо перед ней возник высокий худощавый господин в черном плаще с алой подкладкой.

Мария замерла, смущенно потупила взор, поклонилась и попыталась прошмыгнуть мимо. Но не тут-то было. Кружевной мостик, на котором они встретились, был слишком узким.

– Попалась, птичка, – проговорил он, расставив руки в разные стороны.

– Позвольте мне пройти, – попятившись, попросила Мария. – Я спешу на Палаццо Кантарини, в дом синьоры Бернини.

– Представьте себе, я тоже направляюсь именно туда, – сообщил господин. – Сама судьба свела нас.

– Вы и в правду идете в дом Бернини? – посмотрев в его черные, как ночь, глаза, спросила Мария.

– Правда, – улыбнулся он. – И раз нам с вами идти в одном направлении… Кстати, дитя мое, вы сбились с пути. Палаццо Кантарини там.

Он развернул Марию и показал, куда именно ей следует идти. Мария посмотрела на него через плечо и сконфуженно проговорила:

– Странно, когда я смогла сбиться с верного пути? Я еще ни разу не путалась и не терялась.

– Сегодня вы это сделали, – рассмеялся он. – Никогда не поздно начать…

– Демон, – подумала Мария, поежившись. – Красив демонической красотой пугающей и завораживающей одновременно. Орлиный профиль, взгляд, прожигающий кожу. Голос, подавляющий волю. Сделаешь все, что велит. Не посмеешь противиться.

– Смею предложить вам свою карету, – проговорил он, указывая на покачивающуюся на воде гондолу.

– Нет, нет, спасибо. Я быстрее добегу по улочкам, – поклонилась Мария и попыталась пройти. – Позвольте мне…

– Не позволю, – строго сказал он, взяв ее за руку. – Вы же видите, что спорить со мной бесполезно. К тому же… – он приподнял ее подбородок набалдашником трости, заглянул в глаза и усмехнулся. – Вы же сгораете от желания ощутить себя богатой дамой.

Она мотнула головой «нет». Он рассмеялся.

– Не лгите мне, дитя мое. Я вижу вас насквозь.

Он произнес это так грозно, что у Марии затряслись руки и ноги. Она выронила заветный сверток, бухнулась на колени, чтобы его поднять, но так и осталась у ног господина с демоническим взглядом. Его тяжелая рука опустилась ей на плечо, придавив к земле.

– Вы будете делать все, что я велю! – загремел над ее головой его голос. Он помолчал, а потом сказал чуть мягче:

– Не бойтесь. Я не желаю вам зла. Если вы будете слушаться, все будет хорошо.

Он помог Марии подняться и провел холодной рукой по ее щеке. От этого прикосновения она задрожала еще сильней.

– Следуйте за мной, – приказал он.

Мария думала, что он усадит ее в гондолу, а он повел ее такими узкими улочками, что приходилось поворачиваться вполоборота, чтобы протиснуться вперед.

– Вы этого хотели? – усмехнулся он, когда из открытого окна к ногам Марии выплеснули грязную воду.

– Нет, – прошептала она, прижимая к груди заветный сверток.

– Так, почему же вы заупрямились?

– Я вас вижу впервые, – смущенно проговорила она. – Я не знаю, кто вы? Что вам угодно? Почему вы…

– Слишком много вопросов, – приложив холодную руку к ее губам, сказал он. – Запомните, дамам не позволительно многословить. Вы должны слушать, повиноваться и отвечать на те вопросы, которые вам задают. Как вас зовут?

– Мария.

– Зачем вы спешите в дом Бернини?

– Чтобы передать синьоре хозяйке ленты для торжества.

– Для какого торжества?

– Не знаю.

– Сколько вам должны заплатить?

– Нисколько. Госпожа Бернини уже расплатилась.

– Вы сообразительная девушка, Мария, – улыбнулся он. – Сколько вам лет?

– Шестнадцать.

– Прекрасный возраст. Удивительный возраст. Когда-то…

– Эй, вы, пойдите прочь из-под наших окон, – раздался над их головами пронзительный крик.

Господин в черном плаще поднял голову вверх, одарил холодным демоническим взглядом, высунувшуюся из окна всклокоченную женскую голову, подтолкнул Марию вперед, сделал несколько шагов, а потом резко повернулся и ударил набалдашником трости по стеклу. Осколки брызнули во все стороны и посыпались на землю с таким оглушительным звоном, что Марии показалось, будто разом зазвонили все колокола Венеции.

Однажды она слышала такой звон. Тогда было самое страшное наводнение, вода поднялась до третьих этажей. Никто не знал, как скоро она сойдет, и что станет с домами. Устоят ли они. В городе царила жуткая паника. А потом все прекратилось. Вот тогда и зазвонили колокола. Зазвонили все разом: «Все позади!»

На следующий день Дож заключил символический союз с морем, щедро одарив его золотом, драгоценными камнями и лепестками цветов, которые долго-долго плавали по каналам, словно маленькие лодочки счастья, счастливого избавления от горя и страха.

– Радуйтесь! – кричали глашатаи. – Радуйтесь!

– Радуйтесь! – звонила поочередно колокола. – Радуйтесь.

– Радуйтесь! – вторили им стаи голубей, взлетающих в небеса с площади Сан Марко.

– Я не стану бояться, – подумала Мария. – Я вижу этого господина первый и, надеюсь, последний раз. У дома Бернини мы расстанемся навсегда. А пока я должна быть послушной, вот и все.

Эти мысли обрадовали Марию, придали ей смелости. Она побежала вперед к блестевшей на солнце воде.

– Поверните направо, – приказал господин. Мария повиновалась. Через несколько шагов она остановилась перед домом, облицованным бледно-розовым мрамором. Высокая лестница с витым поручнем. Дубовая дверь с позолоченной ручкой в форме львиной головы с раскрытой пастью. Большие окна, обрамленные белыми кружевами лепнины. Крыша с небольшим изломом. А перед домом – о, чудо! – на небольшом клочке земли – дерево в пурпурных цветах, сквозь которые просвечивается зелень листьев.

– Донато, сынок! – воскликнула грузная синьора, распахнув двери дома. – Ты раньше, чем обещал. Мы еще не закончили всех приготовлений…

– Не беда, мы завершим их вместе, – проговорил он с нежностью и улыбнулся. Мария с удивлением посмотрела на него. Она никак не ожидала, что такой злой господин способен быть любящим сыном.

– Что за юная особа стоит подле тебя? – спросила синьора Бернини, медленно спускаясь вниз.

– Пусть она сама ответит на твой вопрос, – сказал Донато, встав на ступени рядом с матерью.

– Кто вы, дитя мое? – спросила синьора Бернини, глядя на Марию сверху.

– Я – Мария, дочь продавца материи, – поклонившись, ответила она. – Матушка велела мне передать вам ваш заказ.

– Благодарю, – приняв из рук Марии сверток, сказала синьора. – Ответь мне еще на один вопрос. Как ты узнала, что Донато – мой сын.

– Я этого не знала, – призналась Мария. – Мы встретились случайно на мостике и…

– Мария предложила мне пройтись пешком, – договорил за нее Донато. – Давай отпустим девушку домой и продолжим то, что еще не завершено.

– Да-да, ступай, милая, – махнула рукой синьора Бернини. – У нас еще столько дел, что некогда пустословить. К тому же, мне так много нужно поведать тебе, сынок, что…

Последних слов Мария не расслышала. Она уже бежала прочь от дома Бернини, радуясь, что все так удачно завершилось, что больше никогда…

Донато Бернини вырос перед ней так неожиданно, что она потеряла дар речи.

– Мы не простились с вами так, как подобает друзьям, – улыбнулся он своей демонической улыбкой.

– Но… вы… я… – Мария развела руками и горестно вздохнула. – Как вы смогли опередить меня?

– Я – ветер, – сообщил он. Вам от меня не убежать. Не надейтесь, что наша встреча не повторится никогда, потому что… – он приблизился к ней и зашептал на ухо:

– Потому что у меня другие планы. А все, что я задумываю, сбывается. И вы, Мария не станете исключением. Вы будете моей…

– Против моей воли? – воскликнула она.

– По вашей воле, которую я подчиню себе, – ответил он, закутываясь в плащ. – До скорой встречи, дорогая…

Он исчез, а Мария еще несколько минут стояла на месте, словно соляной столп. Когда она вернулась домой уже начало смеркаться. Матушка удивленно глянула на нее, потрогала лоб и велела лечь в постель пораньше. Завтра нужна будет ее помощь, а она бела, как полотно. Не хватало еще, чтобы она захворала в самый разгар подготовки к карнавалу.

Мария отправилась в свою комнату, легла на кровать и уставилась в потолок. Ей чудился демонический профиль Донато Бернини. Его строгий голос приказывал повиноваться, а взгляд оставлял ожоги под кожей.

Звякнуло стекло раз, другой, третий. Мария приподнялась и глянула в окно. Возле него стоял человек, закутанный в плащ.

– Отворите окно, – приказал он. Мария повиновалась.

– Позвольте пригласить вас на прогулку по ночной Венеции, Мария, – сказал он так нежно, что она испугалась. Испугалась нежности больше, чем агрессии.

– Я не смогу выйти из дома. Все спят, – прошептала она.

– Выпрыгните в окно, – предложил он. Она покачала головой. – Мария, я не ожидал, что вы струсите.

– Хорошо, – сдалась она. – Я сейчас…

Она сделал шаг назад в темное пространство комнаты. Прижала ладони к губам и прошептала:

– Что я делаю? Мне следует закричать, разбудить родителей, позвать на помощь, а я молчу. Я повинуюсь неизвестному человеку, не зная даже, что у него на уме, не зная, чем закончится наша прогулка.

– Ма-ри-я… – позвал он. – Ма-ри-я, я жду-у-у…

Она сбросила ночную сорочку, надела самое лучшее свое платье и села на подоконник.

– Смелее, – сказал он, подняв вверх руки. – Я приму вас в свои объятия.

Она зажмурилась и подалась вперед. Его сильные руки подхватили ее и понесли в неизвестность.

Мария не решалась открыть глаза. Ей было страшно увидеть его черные глаза. Было страшно попасть под гипноз, лишиться своего «я». Хотя она прекрасно понимала, что свое «я» она потеряла в тот самый момент, когда распахнула окно. Нет, раньше, когда услышала звон разбитого стекла. Это разбилось не стекло, а перестало существовать ее «я». Девочка Мария потерялась среди узких улочек Венеции. Исчезла навеки…

Донато опустил ее на мягкие атласные подушки, укрыл своим черным плащом и подал гондольеру знак. Лодка качнулась и заскользила по темной воде, в которой отражались звезды.

– Хотите знать, куда мы держим путь? – спросил Донато, коснувшись кончиками пальцев ее щеки. Мария кивнула.

– В Рим, – улыбнулся он.

– Но… – прошептала она. Он не позволил ей говорить. Он прижал свою ладонь к ее губам и сообщил:

– Вы – моя пленница, Мария. Я вас похитил…

– Зачем? – прошептала она, испуганно глядя на него, понимая, что он не шутит.

– Хороший вопрос, – поправив прядь волос, выбившихся из ее прически, сказал он. – Вы, Мария, станете моей… Моей женой. Вы будете жить в Риме на Авентинском холме.

– Позвольте мне остаться здесь, – простонала она, почувствовав, как по щекам потекли горячие слезы. – Я должна помогать родителям готовить карнавальные костюмы.

– Вздор, – нахмурился он. – Вы ничего не должны. Нет, вы должны забыть обо всем. Я приказываю вам…

Он прикоснулся губами к ее шее, потом к щеке, потом к губам…

Мария не помнила, как попала в Рим, в дом Донато Бернини, который напоминал дворец. Такой роскоши Мария не видывала прежде. Но ей было холодно среди этого блеска. Ей хотелось спрятаться подальше от надменных взглядов людей, смотрящих с портретов, от купидонов, натягивающих свои стрелы, от позолоты и дорогих безделушек.

Мария выбрала себе самую маленькую комнату под крышей. Донато удивил ее выбор. Но он не стал заставлять Марию спускаться вниз в комнату госпожи, сказав лишь, что эта комната будет ждать Марию столько, сколько потребуется.

– Не потребуется нисколько, – подумала Мария. – Я умру здесь от тоски и горя. А в Венеции от горя умрут мои родители.

– О родителях не беспокойся, – словно прочитав ее мысли, сказал Донато и поцеловал Марию в лоб. – Им передадут крупную сумму денег. Они смогут нанять слуг и развернуть свое дело. Все будет хорошо. Не сомневайтесь, госпожа Мария Бернини.

– Пока я еще не ваша супруга, а всего лишь пленница, похищенная Прозерпина, – потупив взор, проговорила Мария.

– Пусть так, – сказал Донато, подняв набалдашником трости ее подбородок. – Наше приключение придает дополнительный шарм нашим зарождающимся чувствам. Наш союз, Мария, будет окутан тайной от начала до самого конца. До самой смерти покрывало таинственности будет распростерто над нами. А потом… Не станем забегать далеко вперед. Для начала, я приглашу священника, который обвенчает нас. Но это будет не сегодня. Нам надо отдохнуть и о многом подумать. Приятных снов, Мария…

Он ушел, плотно закрыв за собой дверь. Мария опустилась на колени и зашептала молитву. Слезы потекли из ее глаз. Мысли помчались вприпрыжку, сбивая друг друга с ног. Тело опалил такой сильный жар, что Марии показалось – она горит, сгорает заживо.

– Так мне и надо, – подумала она, лишаясь чувств.

Болезнь, зародившаяся еще в Венеции, на несколько месяцев приковала Марию к постели. Девушка то впадала в беспамятство, то приходила в себя. Но в эти редкие минуты прозрения она не думала ни о чем, кроме страшного суда, который заслужила.

Выздоровление наступило неожиданно, когда уже никто не верил в то, что она выживет. Утром Мария открыла глаза, поднялась с постели, распахнула окно и улыбнулась.

– Доброе утро, мир!

– Кто позволил вам встать? – истошно закричала какая-то женщина. Мария даже не поняла, что она ругает ее.

– Лягте немедленно в постель, – потянув Марию за руку, приказала женщина.

– Что вам от меня нужно? – высвободив руку, спросила Мария. – Кто вы?

– Святые угодники, что за речи я слышу? – всплеснула руками женщина и запричитала:

– Я ухаживала за ней целых пять месяцев: кормила, поила, пеленала, как младенца, натирала тело маслами и кремами, и вот – благодарность: вы кто? – она схватилась руками за голову, повторив несколько раз:

– Вы кто? Вы кто? Вы кто?

Потом, немного успокоившись, сказала:

– Я – донья Ромера!

– А кто я? – спросила Мария, с любопытством разглядывая тонкое колечко с бриллиантиком в виде звездочки на безымянном пальце левой руки.

– Мать моя женщина! – воскликнула донья Ромера. – Неужели вы, моя голубушка, повредились в уме?

Она прижала ладонь ко лбу Марии, пощупала ее пульс. Велела открыть рот и сказать «А», потом приказала вытянуть вперед руки и, закрыв глаза коснуться пальцами кончика носа. Мария исполнила все, о чем ее просили. Донья Ромера облегченно вздохнула:

– Хвала всем святым! Разум у вас не повредился.

– Теперь вы ответите на мой вопрос, кто я? – спросила Мария.

– Отвечу, – сказала донья Ромера, усаживаясь радом с Марией на кровать. – Вы – супруга господина Донато Бернини!

– Супруга? – брови Марии взлетели вверх. – Когда же мы успели обвенчаться?

– Святые угодники! – воскликнула донья Ромера, вскакивая с кровати. – У вас все-таки произошла частичная потеря памяти. Мне следует послать за доктором.

– Мне не нужен доктор, – строго сказала Мария. – Просто… Расскажите мне про наше венчание.

– О, душа моя, – прижав ладони к сердцу, проговорила донья Ромера. – Это было незабываемое зрелище. Вы были самой красивой невестой, каких я когда-либо видывала на своем веку. А уж я повидала сто-о-о-о-лько свадебных обрядов, что вам и не снилось. Но ни один из них не был таким… – она замолчала, подбирая нужное слово. Марии почему-то показалось, что эта женщина лжет, что она рассказывает ей заученную сказку и боится что-нибудь напутать.

– Таким роскошным, как ваш, не был ни один из свадебных обрядов, которые я видывала прежде, – радостно проговорила донья Ромера, вспомнив нужное слово. – А вы, моя дорогая, были похожи на ангелочка, спустившегося с небес. В церкви все повторяли одно и тоже: «За что нам такая милость – при жизни увидеть Ангела?!»

– А где мое платье? – спросила Мария, с подозрением глядя на сиделку.

Донья Ромера усмехнулась, распахнула шкаф, достала платье, сотканное из белоснежных кружев и, протянув его Марии, с гордостью сказала:

– Вот ваш подвенечный наряд. Редкая, удивительная ручная работа. Господин Бернини не поскупился. Он…

– Я хочу надеть это платье, – проговорила Мария, разглядывая тончайшие кружева.

– Что вы, что вы, – замахала руками донья Ромера, пытаясь отобрать у Марии платье. – Это грех. Это плохая примета. Нельзя вторично надевать подвенечный наряд. Побойтесь страшного суда.

– Я хочу надеть это платье, – сказала Мария таким тоном, что донья Ромера замолчала и минуту стояла с открытым ртом.

– Помогите мне надеть платье, – приказала Мария.

Донья Ромера поклонилась и принялась расстегивать многочисленные крючки и застежки.

Обряд одевания прошел в полном молчании. Когда все было завершено, донья Ромера взяла Марию под руку и вывела в коридор, по стенам которого висели большие зеркала. Мария зажмурилась от яркого солнечного света, слившегося с белоснежностью кружев и бледностью ее лица.

– Вы довольно пострадали за свою красоту, госпожа, – сказала донья Ромера, расправляя складки на платье Марии. – Болеть целых пять месяцев… Мы и не чаяли, что вы поправитесь.

– Вы считаете меня красивой? – спросила Мария, глядя в зеркало.

– Я считаю вас обворожительной красавицей, – улыбнулась сиделка. – Неужели вы сами не видите?

Мария видела. Черная смоль волнистых волос, рассыпанных по плечам. Крупные карие глаза в бархате ресниц, брови вразлет. Аккуратный носик. На правой щеке маленькая родинка. Длинная лебединая шея. Тонкий стан.

– Мария Бернини, – проговорила она, положив одну руку на другую. – Госпожа Бернини. А, где же мой супруг?

Вопрос застал донью Ромеру врасплох. Она всплеснула руками, забормотала что-то невнятное и побежала вниз по лестнице. Мария перегнулась через перила, но тут же отшатнулась. Блеск золота, о котором она забыла во время болезни, напугал ее. На фоне этой помпезности она выглядела жалкой простушкой даже в таком изысканном кружевном наряде.

– Зачем я здесь? – простонала Мария, бросившись ничком на кровать. – Почему я не умерла?

– Глупо думать о смерти, когда Всевышний даровал вам жизнь, – проговорил доктор, вошедший в комнату.

Мария поднялась, вытерла слезы и попыталась улыбнуться.

– Доброе утро, – сказал доктор, пощупав ее пульс. – О, вы в полном порядке. Поздравляю с выздоровлением. Наши совместные усилия не прошли даром. Вам следует немного погулять по саду. Свежий воздух подрумянит ваши щечки, и тогда ваша красота…

– О, прошу вас, не говорите об этом, – взмолилась Мария. – Я – простая девушка, волею судьбы попавшая в такую роскошь, от которой чуть не умерла. Я не знаю, что делать.

– Привыкните, – усмехнулся эскулап. – К роскоши быстро привыкают. Скоро вы будете смотреть на все вокруг с таким же равнодушием, как и все остальные.

– Как и все, – машинально повторила Мария, проведя рукой по тонким кружевам.

– Вам очень идет наряд невесты, – улыбнулся доктор. – Вы готовитесь к венчанию?

– Нет, – усмехнулась Мария. – Как утверждает донья Ромера, мы с господином Бернини уже обвенчались.

– Вот как, простите, я не знал. Примите мои поздравления, – смущенно проговорил он, целуя руку Марии. – Мне пора. Я навещу вас дня через три – четыре…

Доктор поспешно вышел, плотно прикрыв за собою дверь. Мария подошла к окну и посмотрела вниз. Небольшой зеленый сад с аккуратными дорожками был устроен с такой любовью, что Марии захотелось немедленно попасть туда. Она сбежала по лестнице и зашагала по шуршащей под ногами гальке.

Каждый уголок сада таил в себе что-то особенное. В одном месте росли удивительные цветы с пряным ароматом, в другом – кустарники в форме животных и птиц, в третьем находились небольшие прудики с разноцветными рыбками, в четвертом среди деревьев с пурпурными цветами стояла скамейка. Мария присела на нее, посмотрела на пурпурные цветы сквозь которые едва просвечивала зелень листьев, и с тоской подумала о Венеции.

– Когда я смогу вернуться в свой маленький плавучий город? Почему я вдруг так сильно затосковала по его узким улочкам, по белью, полощущемуся на ветру, по крикам торговцев, мусору базарной площади и даже… даже по разбитому стеклу?

Мария закрыла глаза и запрокинула голову. Так ей было легче восстанавливать в памяти самые потаенные уголки, где ей довелось побывать.

– Мария, Мария, Мария, – пели гондольеры, проплывающие мимо.

– Санта Лючия, – пели другие.

А в промежутках между их пением звучал голос колокола с колокольни Сан Марко. Многозвучие сменило беззвучие пустоты и потребность принять все, как неизбежность. Неизбежность – неизбежно. Не избежать. Не убежать никуда. Значит, не стоит противиться. Надо принять все, как должное. Надо плыть по течению. По течению дней, лет, столетий…

– Плыву, – прошептала Мария. – Плыву по небосводу, заглядывая в воду, где звезды отражаются, и где не искажаются обычные черты, где мы с тобой на «ты». Хотя прекрасно знаю я, что это лишь мечты…

Донато Бернини появился в Риме лишь через несколько месяцев. Мария успела привыкнуть к своему одиночеству. Оно стало неотъемлемой частью ее бытия и нравилось ей все больше и больше. Она могла часами бродить по саду и думать, думать, думать, зная, что никто из слуг не посмеет потревожить ее, нарушить ее раздумий. Донато Бернини посмел. Но он не был слугой. Он был господином, хозяином дома-дворца, в котором жила Мария, повелителем, властелином ее судьбы.

Мария сидела на своей любимой скамье с закрытыми глазами и мечтала. Донато подошел очень тихо, закрыл ей глаза ладонями, поцеловал в лоб.

– Донато, – прижав свои руки к его рукам, прошептала Мария. – До-на-то!

– Салют, Мария, – воскликнул он, усаживаясь рядом с ней на скамью. Она повернула голову, внимательно посмотрела на его демонический профиль и спросила:

– Надолго?

– На пару дней. Дела.

– Де-ла, – повторила она, тяжело вздохнула и отвернулась.

Он расценил этот жест по-своему. Прижал к губам ее руку и зашептал:

– Не сердись, Мария. Я бы остался у твоих ног навеки, но я не имею права. Я – известный режиссер, великий режиссер Донато Бернини, владелец самого лучшего оперного театра Ла Фениче должен быть в Венеции…

Мария вздрогнула.

– А я? Почему я не могу быть в Венеции вместе с тобой?

– Потому что ты нужна мне здесь, в Риме, – строго сказал он и поднялся. – Мария, ты должна меня понять… Я прошу тебя понять меня, – сказал он так нежно, что у нее похолодело внутри.

Она думала, что за этой нежностью скрывается агрессия, страх, безысходность.

Мария ошибалась, нежность Донато Бернини была настоящей. Он умело прятал ее ото всех, маскировал агрессией. Только с Марией он мог дать волю своим человеческим чувствам, которые еще теплились в его душе, теряющей свою воздушность. Бездушие уже стояло напротив него…

– Мария, – простонал Донато, сел на скамью, уронил голову ей на колени и разрыдался.

Вначале она не знала, что делать, а потом провела рукой по вздрагивающей спине, по волосам и зашептала:

– Люблю, люблю, люблю…

Ее шепот и нежные прикосновения успокоили великого режиссера, позволили ему вновь стать простым человеком, веселым мальчишкой, готовым на безрассудства.

– Бежим, – резко поднявшись, скомандовал он и увлек удивленную Марию за собой…

Бернини уехал лишь через десять дней, когда пришло письмо из театра.

– Прости, что покидаю тебя, – сказал он, прощаясь. – Я вернусь, как только представится возможность. Я постараюсь, чтобы такая возможность появилась завтра.

– До завтра, – шепнула Мария.

Он смог приехать через десять месяцев, когда получил сообщение о рождении сына.

– Я назвала его Лучано, – сказала Мария, показывая младенца.

– Удивительное имя, – похвалил ее Донато. – Ты хочешь сказать, что это мой сын?

Мария нахмурилась:

– А чей?

Донато прошелся по комнате, сел в кресло, закинул ногу на ногу, обхватил колени руками, сверкнул глазами и приказал:

– Поклянись, что это мой ребенок.

– И не подумаю, – гордо вскинув голову, сказала она. – Если тебе недостаточно того, что я три года живу здесь, как в тюрьме, то мои клятвы тем более не убедят тебя ни в чем.

– К тебе в дом мог придти кто угодно, – продолжая жечь ее взглядом, сказал Донато.

– Спроси у прислуги, кто приходил ко мне?

– Они скажут все, что ты им приказала. Ты их подкупила.

– Чем?

– Деньгами.

– Теми, которых у меня нет?

Донато сдался. Он поднялся, обнял Марию и в приступе нежности признался, что она никогда не сможет стать его законной женой, потому что он давно женат на Лютиции Доницетти. У них нет и не может быть детей, потому что их брак всего лишь театральный фарс. О разводе не может быть и речи, слишком многое поставлено на карту. Расставаться с Марией он тоже не желает, потому что по-настоящему любит ее. Она – его муза, его Феникс – Ла Фениче. Он написал завещание, по которому большая часть его состояния останется ей.

– Мне ничего не надо. Единственное, о чем я смею просить тебя – дай свое имя нашему сыну. Признай его наследником, – упав к ногам Донато, простонала Мария.

Он согласился. Ребенка крестили в базилике Святой Сабины. Недолгое путешествие по реке Тибр, петляющей по Риму, стало для Марии спасительным воспоминанием во время долгих лет одиночества…

Приезды Донато можно было сосчитать по пальцам. Что Мария и делала. Раз – Лучано исполнилось пять лет, два – десять, три – шестнадцать, четыре – восемнадцать.

Последний приезд Донато был похож на визит императора. Золоченые кареты, пышные наряды, бал, фейерверк в саду, многочисленные гости и долгая прогулка по Тибру на позолоченной ладье.

Донато был облачен в алую мантию. Рядом с ним по правую руку восседал на высоком кресле, похожем на трон, Лучано, одетый в черный с алой подкладкой плащ. Донато торжественно вручил сыну фамильную реликвию, сообщив:

– Этот плащ принадлежал твоему деду – Лоренцо Бернини – великому, гениальному человеку. Носи плащ с честью. Помни, ты – Бернини, а это значит, тебя ждут слава и успех! Тебе пора увидеть Ла Фениче. Тебе пора получить уроки мастерства. Я заберу его с собой, Мария.

Она, одетая в белое кружевное платье, то самое, приготовленное для обряда венчания, побледнела, став похожей на одну из десяти мраморных скульптур на мосту Святого Ангела – Понте Сайт Анджело, мимо которого проплывала ладья.

– Через два года ты тоже сможешь приехать в Венецию, Мария, – сказал он и улыбнулся. – Потерпи два года. Время промчится быстро.

– Быстро летит время, когда ты не считаешь разлучных минут, – потупив взор, проговорила она, подумав о том, что ей вновь придется смириться с неизбежным. Разлуки с сыном ей не избежать.

Мария посмотрела на счастливого мальчика и улыбнулась. Как им было хорошо вместе! Какие удивительные прогулки они совершали по Риму. Это были прогулки людей, не умеющих, не желающих совпадать ни с кем в городском многолюдье. Им было не с кем совпадать. Не с кем и не за чем. Они дополняли друг друга, были единым существом – единомышленниками.

Все изменилось, когда Лучано исполнилось шестнадцать. Донато повез его погулять по ночному Риму, а Мария осталась дома. Она не находила себе места, боясь, что Донато научит мальчика плохому. А потом успокоилась, решив:

– Пусть лучше плохому его научит отец, чем кто-то посторонний.

А Донато и не помышлял о плохом. Он водил Лучано по городу, рассказывая о творениях великих мастеров, чьи шедевры украшают город. Путешествие отца и сына завершилось на Пьяцца Маттеи у Черепашьего фонтана – Фонтана делле Тортаруге, созданного ювелиром Таддео Ландини по чертежам Джакомо дела Порта.

Донато опустил руки в холодную воду, в которой отражались звезды, и улыбнулся:

– Я держу в руках небо.

Лучано встал рядом, погрузил руки в чашу фонтана и гордо сказал:

– Теперь я тоже держу небо в руках.

Донато рассмеялся. Лучано с обожанием посмотрел на отца и сказал:

– Ты – самый лучший человек в мире!

– О, как ты заблуждаешься, мой мальчик, – покачал головой Донато. – Я – самый ужасный человек. Второго такого злодея днем с огнем не сыщешь.

– Нет, нет, ты – лучший, – заупрямился мальчик.

– Лучший человек не стал бы причинять горе и страдания другим. А я сделал несчастной твою мать, – тяжело вздохнул Донато. – Я увез Марию из Венеции против ее воли. Я поселил ее в Риме, лишив возможности общаться с родными. Она живет здесь, как в тюрьме…

– Отец, наш дом – не тюремный каземат, а замок. Замок Святого Ангела! – с жаром воскликнул Лучано. – Жаль только, что ты у нас редко гостишь.

– Замок Святого Ангела – кастель Сайт Анджело, – усмехнулся Донато. – Хорошее сравнение. Я буду бывать у вас чаще. Я постараюсь бывать чаще в нашем замке. Видишь ли, мой дорогой, есть такие понятия, как долг, честь, служба, обстоятельства, обязанности. Порой из-за них рушатся все наши благие намерения. Есть еще люди, которые желают нам зла…

– Кто может желать зла тебе, отец?! – искренне удивился Лучано.

– Женщина по имени Вероника Скортезе, – проговорил Донато, глядя мимо сына. – Запомни это имя, милый, Вероника Скортезе.

– Вероника Скортезе, – повторил мальчик.

– Поклянись, что ты отыщешь ее и отомстишь за меня, – приказал Донато, крепко сжав под водой руки сына.

– Клянусь! – сказал он.

Донато набрал в ладони воду и вылил ее на голову сыну.

– Черепаший фонтан стал свидетелем твоей клятвы. Твое слово должно быть таким же твердым, как бронзовые плечи титанов, сидящих у фонтана. Ты должен быть защищенным от постороннего влияния так же, как маленькие черепашки, живущие на его чаше. И как журчит и струится, утекая в вечность, вода, пусть утекает твоя печаль. Долго тосковать о невозвратном бессмысленно. Утешайся тем, что новый день по-иному отразится в водной глади фонтана. Помни, время быстротечно: пришло, ушло, вновь пришло, вновь ушло. Не стоит любоваться ступенями, шагай по ним. Иди вперед к вершине, чтобы быть первым.

– Чтобы быть первым, – повторил Лучано и улыбнулся. – Я непременно буду первым, отец.

– Не сомневаюсь, – похлопал его по плечу Донато.

Об этом разговоре Мария узнала через пять лет, когда Донато уже не было на свете…

О том, что Донато сгорел вместе со своим театром Ла Фениче, Лучано смог сообщить матери только через месяц после трагедии. Целый месяц шло расследование. Все это время никому нельзя было покидать Венецию. Месяц показался юноше вечностью.

Он еле дождался разрешения на отъезд и помчался в Рим к матери, чтобы поплакать вместе с ней о невозвратном. Потом ему предстояло выполнить клятву, данную отцу.

– Какую клятву? – машинально спросила Мария, не веря в то, что Донато больше нет.

– Едем, – сказал Лучано, посмотрев на нее демоническим взглядом Донато Бернини.

Мария не спросила: «куда?», просто безропотно пошла следом за сыном так же, как двадцать лет назад пошла за его отцом. Дорогой Мария задумалась о поразительном сходстве Лучано и Донато, несмотря на их фантастическое различие. Лучано от рождения был беловолосым мальчиком с голубыми глазами. В кого? В их роду все были черноволосыми и черноглазыми. Может быт, в роду Донато были альбиносы? Ответить на этот вопрос Мария не могла. Она не видела никого кроме синьоры Бернини. Но это было однажды, к тому же Мария была так напугана, что не помнила ничего. Ей и в голову не пришло тогда рассматривать женщину, с которой она не собиралась встречаться никогда. Так и вышло. Они никогда не встретились. Синьора Бернини умерла, когда Лучано исполнилось пять лет… Интересно, знала ли она о существовании внука?

Экипаж остановился. Лучано помог Марии выти и повел ее вдоль реки Тибр к Пьяцца Маттеи.

– Фонтана делле Тортаруге, – сказал Лучано.

– Зачем мы здесь? – спросила Мария, вспомнив, как они стояли здесь с Донато. Он велел ей опустить руки в небо, по которому бежали облака. Она повиновалась. Он тоже опустил руки в чашу фонтана и аккуратно снял с ее безымянного пальца колечко с бриллиантом в виде звездочки. Мария удивленно посмотрела на него.

– Что это значит?

– Закрой глаза, – приказал Донато. Она закрыла. Он вновь опустил руки в воду и надел ей на палец другое колечко.

– Посмотри на мой подарок через небо, – попросил Донато. Мария нагнулась над фонтанной чашей, чтобы лучше разглядеть колечко.

Теперь на ее руке красовался бриллиантовый полумесяц. Солнечный свет преломлялся в воде, образуя радужное полукружие.

– Какая красота, – прошептала Мария. – А что будет со звездочкой?

– Забудь о ней, – обняв ее за плечи, сказал Донато.

Мария вынула руки из воды, подождала пока стекут последние капли, положила руку с перстнем на грудь бронзового титана и сказала:

– Пусть наша любовь будет такой же крепкой, как могучая грудь этого стража. И пусть никто не знает о ней. Мы надежно спрячем ее от людских глаз, как прячут под бронзовый панцирь свои тела маленькие черепашки, живущие в фонтане.

– Фонтана делле Тортаруге – свидетельствует, что так и будет! – торжественно произнес Донато и поцеловал Марию. Поцеловал в губы. Впервые он сделал это, не обращая внимания на удивленные взгляды и возгласы прохожих.

Донато Бернини целовал свою любовь. Донато Бернини прощался со своей любовью и нежностью. Донато Бернини больше не было. Тогда Мария об этом не знала. А Донато знал. Он специально заменил кольцо, чтобы освободить Марию от себя, а себя от Марии. Он снял кольцо, чтобы разлучиться с нею. Надел другое, чтобы быть неразлучными.

Все это пронеслось в сознании Марии единым вздохом, единым выдохом, стоном отчаяния:

– Что делать, Господи?

– Я отправлюсь на поиски Вероники Скортезе, – сказа Лучано, обняв ее за плечи.

– Зачем? – спросила Мария и посмотрела на сына так, словно видела его впервые.

– Чтобы отомстить за отца, – ответил он, опуская руки в чашу фонтана.

– Милый мой, с чего ты взял, что эта женщина виновна в смерти Донато? – спросила Мария.

– Так сказал отец, – проговорил Лучано, низко опустив голову.

– Но он мог ошибаться, – голос Мария стал нежным и очень тихим. – Людям свойственно ошибаться.

Мария опустила руки в воду и крепко сжала ладони сына. Она понимала, что должна отговорить мальчика от мести, должна спасти его душу, пока еще не поздно. Она понимала, что победить вселенское зло ей не под силу, но сдаваться без боя не собиралась.

– Ты знаешь, где искать эту женщину?

– Предполагаю, – пожал плечами Лучано.

– Что ты собираешься делать, когда найдешь ее?

– Сожгу! – ударив кулаком по воде, выкрикнул Лучано.

– Прошу тебя, мой мальчик, не спеши творить злодеяния, – прошептала Мария, обняв сына за плечи. Он попытался высвободиться из ее объятий, но Мария возвысила голос, и он замер.

– Прошу тебя, Лучано, быть мудрым человеком медленным на слова, медленным на гнев. Поговори с этой женщиной, выслушай ее историю. Посмотри ей в глаза. Посмотри так, как это сделал бы твой отец. Посмотри ей в сердце. Пусть твой взгляд прожжет ее, испепелит ее сердце. Твой взгляд, Лучано, а не костер. Костер ты разведешь лишь тогда, когда будешь твердо уверен, что Ла Фениче сожгла она, Вероника Скортезе. Слышишь меня?

– Да, мама, – ответил он, низко опустив голову. Ему хотелось мстить, мстить, мстить. А Мария заставляла его быть рассудительным. Он не смел ей перечить, но и подчиняться ей не желал.

– Дай мне слово, что вначале ты узнаешь все об этой женщине у людей, которые знают или знали ее, и лишь потом примешь решение. Единственное, верное решение, – попросила Мария.

– Хорошо, – прошептал Лучано и вылил себе пригоршню воды на голову.

– Черепаший фонтан сталь свидетелем новой клятвы, – улыбнулась Мария. – Интересно, сколько клятв дается здесь, у этой чаши?

– Титаны никому не откроют своей тайны, – сказал Лучано, глядя в бронзовые глаза статуи.

– Верно, сынок, – прижалась к нему Мария. – Это только люди выбалтывают тайны. Людям невыносимо молчать, им хочется говорить, говорить, говорить… А у титанов бронзовые рты, которые никогда не разомкнуться. Ни-ког-да…

Откуда было знать Марии и Лучано, что именно здесь у Фонтана делле Тортаруге Донато Бернини поклялся в вечной любви Веронике Скортезе и надел ей на безымянный палец левой руки колечко с бриллиантовой звездочкой, снятое с руки Марии. Лучано тогда исполнилось десять лет. Веронике Скортезе – двадцать пять. Мария была старше новой возлюбленной Донато всего лишь на два года. Нет, она была старше ее на целую жизнь, жизнь мальчика по имени Лучано. Но старше всех был Донато Бернини. Ему исполнилось пятьдесят.

Никто из них не знал, что через пять лет Вероника протянет Донато колечко и расскажет о будущем пожаре. Он посчитает ее уход вызовом и решит мстить. Но именно тогда в его душе возникнет странное предчувствие неизбежности. Неизбежности того, о чем предупреждала его Вероника. Это предчувствие рассердит его, и он решит рассказать сыну о злодейке по имени Вероника Скортезе.

– Мальчик не посмеет нарушить клятву, данную отцу, – подумает Донато. – И если трагедия произойдет, то Вероника тоже погибнет, потому что я, Донато Бернини, так хочу!

Донато забыл о Марии. Он не подумал, что она может помешать исполнению его кровавого плана, что вмешается провидение, и все пойдет не так, как желал потерявший душу человек Донато… сгоревшего заживо Донато Бернини.

Встреча с Вероникой Скортезе поможет юному Лучано избавиться от демонических чар, в плену которых он жил, дав отцу кровавую клятву.

– Ты поедешь в Венецию, мама? – проведя рукой по черным волнистым волосам Марии, спросил Лучано.

– Не знаю, – задумчиво проговорила она. – Прошло двадцать лет. Все эти годы я мечтала о возвращении, а теперь… – она посмотрела на сына. – Я боюсь, Лучано. Боюсь дыхания смерти. Боюсь умереть в Венеции.

– Тогда оставайся в Риме и жди меня, – поцеловав ее в бледную щеку, сказал Лучано…

Он вернулся через полгода. Взбежал по лестнице в комнату Марии, расположенную под самой крышей, и бросился к ее ногам:

– Ма-ма!

– Ты убил ее? – испуганно прошептала Мария.

– Нет, нет, – замотал он головой и разрыдался. Разрыдался так же, как много лет назад рыдал его отец Донато, а она, шестнадцатилетняя девочка, гладила его по волосам, по вздрагивающей спине и шептала: «Люблю».

– Я потерял голову, – простонал Лучано. – Я обезумел, мама. Я влюбился…

– Любовь – это прекрасное чувство, дорогой, – улыбнулась Мария. – Ты должен радоваться, а ты плачешь…

– Мама, я влюблен в женщину, которая старше меня на целую жизнь… Мою жизнь, мама…

Мария до крови прикусила губы, решив выслушать все, что скажет сын.

– Все это время я жил в ее заколдованном городе, понимая каждой клеточкой своего тела, что отец боготворил эту женщину, – продолжая всхлипывать, заговорил Лучано. – Он любил ее по-своему, как мог только Донато Бернини, эгоистично, грубо, жестоко. Но он не мог иначе. Он не умел, не хотел быть другим, таким, каким она хотела его видеть…

Лучано поднял заплаканные глаза и посмотрел на Марию.

– Только с тобой он был другим. Он был нежным, человечным, добрым и преданным. Почему?

– Наверное, потому что он… – Мария запнулась, подбирая слова. Ей было трудно говорить, слезы душили ее, но она не хотела огорчать сына, не хотела показывать, как больно слышать ей об измене Донато. Да, она знала, что у него есть жена, что вокруг него всегда вьется множество молоденьких актрис, с которыми он развлекается. Он – мужчина. Он – великий режиссер. Он – гений. Все эти шалости она ему прощала. Но… Вероника Скортезе посмела вытеснить Марию из сердца Донато. Теперь Мария не сомневалась, что колечко с бриллиантовой звездочкой, он отдал ей. И вот, чем закончилась эта страсть… Огонь спалил Донато. Огонь лишил Марию смысла жизни.

– Я стала тенью Донато Бернини, – проговорила она, сглатывая слезы. – Нет, не тенью, душой, потерянной душой. Душой, отданной на поругание злу…

Лучано поцеловал ее ладонь, посмотрел на бриллиантовый полумесяц и спросил:

– А где твоя звездочка?

– Донато забрал ее, когда тебе было десять лет. Забрал у черепашьего фонтана, – ответила Мария, низко опустив голову, чтобы Лучано не видел ее слез. Они все-таки потекли из глаз.

– Фонтана делле Тортаруге, – мечтательно проговорил Лучано, поднялся и подошел к окну. – Вероника тоже говорила о фонтане, о предчувствии счастья, о… Мама, поедем в Венецию, – резко обернувшись, сказал Лучано. Я должен восстановить театр Ла Фениче. Мы должны сделать это… Помоги мне, мама. Стань моей душой, моей помощницей, моей подругой, умоляю…

Он вновь бросился к ее ногам и уткнулся в колени. Мария поспешно вытерла слезы и прошептала:

– Я готова ради тебя на все, милый…

– На все, – повторил он. – На все и даже…

Театр Ла Фениче был восстановлен. В день открытия давали оперу «Орфей» Клаудио Монтеверди. За ней последовало еще несколько громких премьер Верди и Россини. Билеты раскупались в считанные минуты. У театра выстраивались очереди, желающих побывать на спектаклях. Мария не пропускала ни одной постановки. После того, как выключали свет, она проходила в директорскую ложу и с замиранием сердца следила за всем, что происходило на сцене.

– Ах, как много прекрасного прошло мимо меня. Как много я не знала о жизни Донато Бернини. Как было бы восхитительно, если бы… – вздыхала она и тут же укоряла себя за то, что не стоит вздыхать о невозвратном, что надо радоваться тому, что есть сейчас, потому что каждое мгновение прекрасно своей неповторимостью.

– Я не могла быть рядом с Донато здесь в театре, зато я была его тенью, его якорем, его мечтой, живущей в Риме. И хорошо, что меня не было рядом с ним в Венеции, потому что он мог бы возненавидеть меня так же как Be…

Мысль о Веронике Скортезе больно кольнула Марию. Она никогда не видела эту женщину, но до мельчайших подробностей знала каждую черточку ее лица, каждую морщинку. Она потерла глаза, пытаясь стереть образ Вероники, но не смогла. Он преследовал ее всюду, был выведен резцом перед ее внутренним взором. Почему? Потому что ее любил Донато. Ей он передал фамильную драгоценность – колечко со звездочкой. К ней послал единственного сына… Зачем?

Мысли терзали Марию, не давая ей покоя.

– Почему ты не женишься, сынок? – спросила она Лучано, увидев его в окружении молоденьких актрис.

– Прошу тебя, мама, никогда больше не заводи этот разговор, если не хочешь, чтобы мы поссорились, – довольно резко сказал он.

– Неужели ты все еще думаешь об этой…

– Мама! – крикнул он и с такой злостью глянул на Марию, что у нее похолодели руки.

– Прости, – прошептала она и выбежала из театра. Слезы хлынули из ее глаз. Она поспешила свернуть в проулок, чтобы никто не видел, как исказилось от боли и страдания ее лицо.

Мария брела по улочкам Венеции, сама не зная куда. Ей просто нужно было двигаться, вперед. Нет, не вперед, назад, в прошлое…

Мария случайно забрела в тот самый переулочек, в котором они стояли с Донато. Здесь ничего не изменилось. Все было таким же, как много-много лет назад.

– Целая вечность прошла, а цвет домов остался таким же, – улыбнулась Мария. – Так же пахнет прелым деревом и отходами. Белье полощется не веревках…

Порыв ветра стукнул форточку о каменную стену. Разбитое вдребезги стекло полетело на землю с таким оглушительным звоном, что Мария на миг оглохла. Ей показалось, что те мгновения возвращаются. Вон мелькнул черный плащ Донато, зазвучал его голос…

– Донато! – крикнула Мария, побежав догонять его.

У канала она остановилась, прижала ладони к губам и прошептала:

– Господи, за кем я бегу? Это же тени, тени прошлого, которые… – Мария вздрогнула и побледнела. – Тени прошлого зовут меня с собой. Неужели и мне пора уходить?

По-ра-аа-а-а, прошептал ветер.

Ночью Марии приснился пожар. Горел театр Ла Фениче. Донато метался от окна к двери, не находя выхода.

– Спаси меня, Мария, – кричал она, но она была далеко. Она никак не могла перебраться через Канал Гранде. Она бежала, бежала, бежала вдоль него, зная, что мост где-то рядом, но его нигде не было, он исчез. Разом исчезли все мосты Венеции. Все четыреста пятьдесят три моста растворились, пропали.

– Спаси Лучано, Мария! – крикнул Донато, с противоположного берега. – Не дай театру погубить нашего сына.

– Донато, – прошептала Мария, протягивая к нему руку. Ей показалось, что она вот-вот дотронется до него, что их руки сомкнуться в крепком рукопожатии, но иллюзия сна перестала владеть ее сознанием. Мария вынырнула из небытия в реальность. Открыла глаза, посмотрела вокруг, привыкая к повседневной обстановке, пошевелила пальцами, улыбнулась:

– Доброе утро, мир.

Но это утро почему-то не желало быть добрым. Мария почувствовала жжение во всем теле. Сердце сжали тиски отчаяния и тоски.

– У меня совсем мало времени, – подумала Мария, зная, что болезнь, пощадившая шестнадцатилетнюю девочку Марию, не пощадит синьоры Бернини.

Мария с трудом поднялась с постели и, поняв, что времени у нее нет, постучала в комнату сына. Он не ответил. Она постучала настойчивей.

– Я не один, – раздался из-за двери недовольный голос Лучано.

Мария толкнула дверь и упала на пороге.

– Мама?! – бросился к ней перепуганный Лучано. – Что случилось? Чем я могу помочь? Подожди, я велю позвать доктора…

– Нет, не уходи, Лучано, слушай, – прошептала Мария, собрав последние силы. – Ты должен уехать из Венеции. Ты должен оставить Ла Фениче…

– Почему?

– Чтобы не повторить судьбу отца…

– Ты хочешь сказать, что театр вновь… – Лучано побледнел. – Ты видела сон?

– Да. Прощай, милый. Я ухожу… Возьми мой перстень. Отдай его той, которая станет твоей судьбой. Я тебя очень лю…

Она тяжело вздохнула и закрыла глаза. Закрыла, чтобы уже никогда не открывать. Лучано прижал ее холодное лицо к своей груди и разрыдался. Юная актриса, проведшая с ним бурную ночь, попыталась его утешить, но только вызвала приступ ярости.

– Убирайся! – закричал она, прожигая ее своим взглядом. – Сделай так, чтобы я никогда больше не видел тебя, иначе…

Девушка всхлипнула и выбежала из дома, оставив дверь открытой настежь. Ветер ворвался в дом, подхватил тонкий бело-розовый шарф Марии и швырнул его в лицо Лучано.

– Почему, почему, почему, мама? – простонал он. – Ма-ма, ма-а-а-а-а…

Торопливой походкой шел Лучано по едва заметной тропе, уводящей его все выше и выше в гору. Тонкий бело-розовый шарф Марии развевался на его шее, а под ним на золотой цепочке висел перстенек с бриллиантовым полумесяцем.

– Отдай его той, которая станет твоей судьбой, – стучало в висках Лучано. – Станет, станет, станет…

Он еще издали увидел ее, стоящую у ажурной ограды. Она кормила лебедей и что-то беззаботно напевала. Сердце Лучано забилось с неистовой силой: успеть бы, успеть бы, успеть… Скорее сказать ей все, все, все…

Лучано ускорил шаг, почти побежал, потом остановился и принялся теребить шарф. Она повернулась и поднесла руку к глазам, чтобы лучше видеть того, кто стоял против солнца. Она не сразу узнала в темном силуэте своего незваного гостя. Своего долгожданного мальчика Лучано. Своего белоголового сорванца, ставшего старше на целое столетие.

– Лучано! – воскликнула она и шагнула ему навстречу. – Салют, Лучано!

– Салют, – прошептал он, прижавшись к ее груди.

Слезы потекли из его глаз. Он не хотел их больше прятать. Он не желал больше притворяться, делать вид, что он сильный. Ему хотелось быть слабым, беззащитным, маленьким мальчиком, который примчался сюда в Сьюдад Энкантада искать защиты у женщины. Но это была не простая женщина, это была Вероника Скортезе, которую любил его отец, которую… Лучано вытер слезы и протянул Веронике перстень с полумесяцем.

– Будьте моим другом. Моим добрым другом. Моей…

– Мамой, – подсказала Вероника.

– Если вам угодно, – потупив взор, ответил он. – Хотя…

– Мне угодно быть вашим другом, потому что маму никто не заменит, – проведя рукой по его волосам, сказала она. – Боль утихнет. Вы научитесь жить по-иному. А пока… Оставайтесь в моем заколдованном городе столько, сколько пожелаете.

– Я желаю никогда больше не расставаться с вами, – сказал он, глядя на нее с надеждой. Она улыбнулась и пошла к дому.

– Что вы стоите, осенний эльф, догоняйте! – крикнула она, не поворачивая головы. Он прижал к губам шарф Марии, зажмурился, вздохнул полной грудью и помчался догонять свою мечту.

– А вы пишете стихи? – спросил он Веронику, когда они сидели друг против друга и пили ароматный кофе.

– Пишу. А что?

– Напишите мне стихи, – попросил он, виновато улыбаясь.

– Зачем? – строго спросила она. – Чтобы вы потом показывали их своим поклонницам и говорили обо мне всякие глупости?

– Нет, нет, я выучу их наизусть и буду декламировать звездам, облакам, солнцу, небу, птицам, цветам и деревьям, – сказал он и покраснел.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Я выполню вашу просьбу, Лучано, но с одним условием.

– Я согласен на любое ваше условие, – он поднялся и приложил правую руку к груди. – Клянусь!

– Для придания большей торжественности вашей клятве, нам не хватает Фонтана деле Тортаруге, – усмехнулась Вероника.

– Мы можем представить, что он есть, – сказал Лучано, попытавшись изобразить бронзового титана. Вероника рассмеялась.

– Ладно, я освобождаю вас от клятвы. Все равно вы нарушите ее при первом же удобном случае.

Нет.

– Да. И не спорьте со мной, – строго сказал Вероника.

– Скажите хотя бы, что за условие я должен был выполнить, – попросил Лучано.

– Не скажу, – ответила она. – Пусть это станет тайной. Должны же остаться неразгаданные тайны в нашем романе, в нашем Сьюдад Энкантада.

– Вы правы.

– Пра-вы-вы-вы-вы…

– Как это все неожиданно. Неожиданно и здорово, – проговорил Паоло Умберто, отложив в сторону рукопись Луизы. – Кто вам рассказал эту удивительную историю?

– Вероника Скортезе, – ответила Луиза без тени улыбки.

– Ну, ну, – усмехнулся он. – Если вам верить, то музыку нашему Лоренцо Браманте продиктовал маэстро Верди?

– Все может быть, – сказала Луиза. – Мы все можем услышать голоса прошлого, если будем внимательно слушать, если будем готовы услышать то, что не договорили великие люди, жившие прежде нас.

– Вы не боитесь обвинений в плагиате? – строго спросил Паоло Умберто.

– Нет, – улыбнулась Луиза. – Пусть говорят, что хотят. Главное, я, мы знаем истину. Зачем доказывать людям то, что не требует никаких доказательств, что должно приниматься, как аксиома. Если кто-то не верит, что возможна эфирная связь веков, пусть пребывает в своем неверии. Нам с вами не стоит из-за этого огорчаться. Время все расставит на свои места. Репейники и колючки, прицепившиеся к нашей одежде, отпадут сами собой, высохнут, сгорят на солнце. Вы будете горевать о них?

– Ни в коем случае, – улыбнулся Паоло Умберто.

– Я тоже…

– Значит, за дело, Луиза Ла Фениче.

– За дело, мой друг.

– Как мы назовем наше новое творение? – поинтересовался он.

– Пусть пока это будет тайной, – прошептала она. – Не зря же мы с вами жили в Сьюдад Энкантада, куда прилетают эльфы и приходят герои.

– А что делать с предателями? – спросил Паоло Умберто.

– Простить и отпустить в синеву небес… – сказала Луиза и подумала:

– На всякий случай, черкните автограф, – попросил Паоло Умберто.

Она взяла рукопись и размашисто написала на титульном листе: «Разрешено к постановке. Луиза Мацони». Подумала немного и дописала: «Премьера спектакля назначена на 30 сентября года!»

– Замечательно, – похвалил ее Паоло Умберто, прижав к губам рукопись.

Луиза распахнула окно, чтобы полюбоваться красками восхода.

– Доброе утро! – поприветствовал ее маленький Джованни. – Вы давно вернулись?

– Неделю назад, – ответила она.

– Могу я пригласить вас…

– Уже спускаюсь, – сообщила она и запела: «до, ре, ми, ре, до».

Словно вторя ей, зазвучала мелодия цыганского танца. Сегодня мальчик играл на аккордеоне увереннее, чем всегда. Пальцы быстро бегали по клавишам. Музыка взлетала вверх к самым крышам и рассыпалась бусинами звуков по узкой улочке, вымощенной круглыми булыжниками.

– Мелодия цыганского танца будет звучать столько, сколько нужно, – сказал Джованни, приглашая Луизу на танец.

– Нужно кому? – спросила она.

– Нам с вами, – ответил он, глядя ей в глаза.

– А вы уверены, что нам это нужно? – поинтересовалась она.

– Да, – улыбнулся он. – Нам с вами нужно именно это.

– Именно это, – повторила она.

Музыка грянула с такой силой, словно мальчик был не один, словно цыганский танец играл целый оркестр, специально приглашенный на маленькую улочку Неаполя.

С цветов вспорхнули яркие бабочки и принялись вычерчивать в воздухе замысловатый рисунок своего танца, танца бабочек, эльфов, неземных существ, которыми мы все когда-нибудь станем, когда растворимся в вечности…

А пока о вечности можно лишь мечтать. Мечтать, глядя в синеву небес сквозь прикрытые веки, сквозь подрагивающие ресницы, на которых преломляется солнечный свет, образуя радужное полукружие. Радуга – символ вечной любви, символ вечности…

Луиза улыбнулась и пропела:

– До, ре, ми, ре, до… Пусть мелодия детства, мелодия встреч и признаний, мелодия счастья звучит в наших сердцах… в ваших сердцах. И никогда-никогда не умолкает…

 

Встречи

Когда раздался телефонный звонок, Луиза улыбнулась. Она знала, кто звонит. Она ждала этого звонка, веря и не веря в реальность разговора. Разговора, снившегося ей не единожды. Разговора с человеком по имени…

– Алло, – сняв трубку, пропела Луиза.

– Добрый день, синьора, – взволнованно проговорила трубка. – Могу я услышать голос Луизы Мацони?

– Вы его слышите, – ответила она.

– Это вы?! – выдохнула трубка и надолго замолчала, вслушиваясь в то, что происходит там, в доме у Луизы.

– Алло, куда вы пропали? – поинтересовалась Луиза, продолжая улыбаться.

– Я не пропал, – прошептала трубка. – Я… простите… По телефону всего не скажешь, могу я вас увидеть? Это очень важно для меня. Мне нужно увидеть ваши глаза… Ваши удивительные, добрые, все понимающие глаза, Луиза.

– Позвольте для начала узнать ваше имя, – сказала Луиза, стараясь быть серьезной. Она знала имя звонившего, но не хотела раньше времени выдавать себя.

– О, простите! – воскликнула трубка. – Столько лет прошло… Вы, конечно, забыли мой голос…

– Конечно забыла, – усмехнулась Луиза.

– Я бесконечно виноват перед вами, и ни за что не позвонил бы…

– Вы никогда не отличались смелостью, Джованни, – не выдержала Луиза.

– Ты узнала меня? – обескуражено проговорил он.

Луизе почудилось, что она видит все, что происходит за тысячу километров в доме Джованни. Как он стирает капельки пота со лба и улыбается своей обворожительной улыбкой. Его тонкие губы превращаются в подобие полумесяца, глаза сияют, щеки румянит огонь страсти. Словно стыдясь этого, Джованни на миг прикрывает ресницы, потом широко распахивает их, и тогда на правой щеке появляется ямочка. Появляется и тут же пропадает.

– Ах, сердцеед, Джованни, сколько девушек поддалось на сладкую патоку твоего притворства! – подумала Луиза, вспомнив, как сама была очарована ею. Как просила его улыбнуться, а он нарочно хмурился, упрямился и бормотал:

– До улыбок ли мне, когда столько проблем вокруг?

– Вокруг лишь круг моих рук и больше ни-чего, – шептала она, обвивая его шею руками.

– Лу-и-за, – шептал он, улыбаясь. – Все в твоих руках. Весь мой мир в твоих руках. Я твой вечный раб. Раб твой.

– Нет, не мой, – качала она головой. – Не стоит быть рабом человеков, это не приведет ни к чему, кроме беды…

– Ты узнала меня, – с придыханием повторил Джованни. – Ты думала обо мне, вспоминала меня?

– Ты хотел назначить встречу, или я опять что-то не так поняла? – строго спросила Луиза, рассердившись на себя за сентиментальность. Она прекрасно знала, чем заканчиваются все встречи с Джованни Арагоном, но почему-то вновь позволила себе расслабиться.

– Вам вновь захотелось пройтись по горячим углям? – спросил ее внутренний голос. Она не ответила.

– Вам мало рубцов на сердце? – она вновь промолчала, ниже опустив голову и сильнее прижав трубку к уху, чтобы услышать все, что скажет Джованни. Все, о чем он подумает. Ей захотелось поверить в то, что он стал другим.

– Не стал, – усмехнулся внутренний голос. – Он никогда не станет другим, потому что…

– Я хочу увидеть тебя, Луиза, очень сильно хочу… жажду нашей встречи с тех самых пор, как… Хотя я дал себе слово, что никогда больше… но это глупо… Я понял, что… – скороговоркой выпалил Джованни.

– Поговорим обо всем при встрече, – перебила его Луиза. – Итак, где и когда?

– Сегодня, сейчас, ты можешь? – воскликнул он и добавил, смущенно:

– Если, конечно, ты можешь уделить мне несколько минут своего драгоценного времени. Я понимаю, что циферблат слишком мал в диаметре, но вдруг ты сможешь отыскать для меня…

– Если ты сможешь отыскать для меня, – передразнила его Луиза. – А что ты будешь делать, если я скажу «да»?

– Я примчусь к тебе сию же минуту туда, куда ты велишь, – ответил он.

– Мчись. Я живу там же, – сказала Луиза и повесила трубку.

Она оценивающе посмотрела на свое отражение в зеркале, заплела косу, потом расплела ее, потом вновь заплела и уложила короной вокруг головы. Подкрасила губы, потом стерла помаду. Взяла в руки тушь, но не стала красить ресницы, а лишь постучала кончиками пальцев по морщинкам под глазами.

– Прошло двадцать лет. Двадцать лет – это целая жизнь. Моя жизнь, прошедшая без вас, Джованни Арагон. Теперь вы вторгаетесь в мой мир, являетесь в сопровождении собственного эгоизма. Зачем? Вы желаете все разрушить? Вы хотите, чтобы мое сердце разбилось вдребезги? Или вам просто захотелось быть рядом с известной… Тогда, вы увидите тень Луизы Мацони. Что ж, начнем спектакль.

Луиза густо накрасила ресницы, подкрасила губы яркой помадой, нарумянила щеки и замерла у окна со скрещенными на груди руками. Неприступная, высокомерная дама, избалованная вниманием общества. Никто не должен знать, что творится в ее душе, какие чувства ее переполняют, какие стихи сейчас звучат в ее сознании.

Джованни появился возле ее дома с охапкой желтых роз. Знал. Помнил, что это ее любимые цветы. Замер под окнами и прошептал с придыханием:

– Салют, Луиза!

– Чао, Джованни, – помахала она ему рукой. – Сейчас спущусь.

Она отошла от окна, села в кресло, обхватила голову руками, зажмурилась и приказала себе быть строгой, серьезной, неприступной, как Везувий, прекрасно понимая, что все это выше ее сил. Невозможно долго прятать за пазухой огонь. Она устала придумывать оправдания для предательства. Ей необходимо услышать его исповедь, понять, почему он поступил так, а не иначе.

Луиза поднялась и медленно пошла вниз, по привычке напевая мелодию цыганского танца, мелодию встреч и признаний: «до, ре, ми, ре, до…»

Джованни улыбнулся своей обворожительной улыбкой и протянул ей розы.

– Прости, что не смог придти раньше. Наверное, это звучит глупо, но я должен был подрасти. Дорасти до тебя, до твоей высоты, до вершины твоего таланта, до…

– Ты здесь лишь потому, что я стала известной? – нахмурилась она.

– И да, и нет, – признался он. – Твоя известность придала мне смелость, и…

– Еще бы, пусть плачущих женщин утешают дураки, к числу которых ты не принадлежишь, – усмехнулась Луиза. – Намного приятнее придти в гости к сильной женщине, которая все может сделать сама. Которая может даже одарить своего любовника, если он будет услужлив, – она воткнула ему в руки букет и добавила. – Ах, как я хорошо знаю тебя, но как мне больно от этого знания.

– Луиза, постой! – схватив ее за руку, воскликнул он. – Позволь мне договорить. Выслушай меня. Возьми, пожалуйста, розы. Посмотри, они без шипов. Ничто не ранит тебя, не причинит вреда твоей открытой душе. Поверь мне. Пожалуйста, поверь. Дай мне возможность все объяснить тебе, Луиза.

– Хорошо, – принимая розы, сказала она. – Говори.

Она опустила лицо в розы, вдохнула их нежный аромат и, грустно улыбнувшись, подумала:

– Говори, Джованни Арагон. Говори. Я знаю все, что ты скажешь мне сейчас. Знаю наверняка. Ах, как бы я хотела обмануться в своем знании, но… Итак, я готова выслушать твою исповедь, похожую на правду.

– Обманывать тебя я не смогу. Сказать всю правду не осмелюсь. Буду предельно краток. Тогда в Риме я струсил. Испугался твоей непохожести на других. Я подумал, что ты – инопланетянка, которая может исчезнуть в любую минуту, и я останусь ни с чем. Поэтому…

– Ни с чем осталась я, – усмехнулась Луиза. – Хотя, нет. Я приобрела целый мир. Я стала фениксом!

– О, да, ты теперь Луиза Ла Фениче! – с гордостью проговорил он. – Я видел тебя…

Он осекся, потупил взор и сконфуженно проговорил:

– Позволь пригласить тебя на морскую прогулку.

– Когда?

– Прямо сейчас, если ты свободна, – он поднял голову и с надеждой посмотрел на Луизу.

– Ты не испугаешься, если я соглашусь? – улыбнулась она.

– Я обрадуюсь, – ответил он, улыбнувшись.

– Твоя радость будет иметь границы? – поинтересовалась она.

– Да, – признался он. – Ровно в полночь сказочный корабль превратится в старую лодку, а принц в простого рыбака.

– Только с принцессой не случится ничего, – включилась в игру Луиза. – Она просто шагнет в море и пойдет по волнам, как посуху. Лунная дорожка выстелит ей путь серебряным ковром. Ночь зажжет фонарики звезд. Ветер запоет свою любимую песенку, а на горизонте из морских глубин поднимется жемчужный дворец. Привратники предупредительно распахнут двери, встречая принцессу. И невдомек будет юному рыбаку, сидящему в старой лодке, что ушла от него не простая девушка, не принцесса, а дочь Вечности, гостившая среди людей. Если бы окликнул ее рыбак, она бы осталась, стала земной, приобрела бы телесную оболочку, такую же, как у всех людей, живущих в рамках времени. Но… рыбак испугался. Голос его исчез в недрах плоти, запутался, потерялся. Пока юноша отыскивал свой голос, дочь Вечности шагнула в свой привычный мир, в свое седьмое измерение, где время разливается смолой и замирает, где каждый миг наполнен восторгом и счастьем, где живут крылатые существа эльфы…

– Появляющиеся весной и исчезающие осенью, – раздался тихий обволакивающий голос. – Хотя эльфам незачем исчезать. Они привязаны к…

– Я рада вас видеть, мой юный друг, – перебила его Луиза. – Позвольте представить вам моего давнего знакомого.

– Джованни Арагон, – протянув юноше руку, сказал Джованни.

– Мое имя похоже на ваше, – улыбнулся юноша, крепко сжав его руку. – Я – Джованни третий. Но Луиза зовет меня маленьким осенним эльфом, чтобы не путать с Джованни первым и Джованни вторым. Джованни первый – это вы. Внешне вы достаточно симпатичный человек.

Он выпустил руку Джованни Арагона из своей руки и улыбнулся:

– Знаете, будет забавно, если сейчас сюда придет Джованни второй. Подождем?

– Нет, – раздраженно проговорил Джованни Арагон. Этот молодой наглец действовал ему на нервы. – Я сделал Луизе предложение и…

– Осмелюсь вас огорчить, но мое предложение синьора приняла раньше, – проговорил маленький эльф и улыбнулся.

– Сколько вам лет? – строго спросил Джованни.

– Двадцать пять, – ответил эльф, покраснев.

– Прекрасный возраст, – похлопал его по плечу Джованни. – Ступай домой, сынок, и не путайся под ногами у старших. Если я еще раз увижу тебя рядом с Лу…

– Минуточку, – громко сказала Луиза, потянув Джованни за рукав, – позвольте мне нарушить вашу милую беседу. Позвольте мне сделать выбор самой.

– Прости. Я забылся, – потупив взор, проговорил Джованни Арагон. – Огненный шар ревности ударил меня в грудь, помутил мой разум. Конечно, тебе решать, чье приглашение принять, а чье отклонить.

Он исподлобья посмотрел на безупречно одетого юношу, в серых глазах которого плясали огоньки превосходства.

– Знаете, Джованни первый, с каким удовольствием я бы вызвал вас на дуэль, – спокойно проговорил юноша. – Жаль, что время дуэлей прошло.

– Оно прошло к счастью для тебя, сынок, – схватив его за грудки, проговорил Джованни. – Если бы ты знал, с каким наслаждением я бы выпустил твои кишки, ты бы не был так самонадеян.

– Так, может быть, нам стоит начать состязание, – сжав запястья Джованни, проговорил юноша.

– Позвольте вновь прервать вашу беседу, – нежным голосом сказала Луиза. – Джованни, отпустите эльфа. Он должен выполнить мое поручение.

– Какое? – сделав шаг назад, спросил юноша.

– Отнесите розы домой. Поставьте их в самую большую вазу и помните, что эльфы – воздушные существа, над которыми не властвует башмачник время, – проговорила Луиза, вручая ему букет.

Он поцеловал ее руку, поклонился и заговорил нараспев:

Прочитав стихи, юноша театрально поклонился и направился к дому Луизы, бросив на ходу:

– Чао, Джованни первый. Приятно было познакомиться с вами.

– Щенок, – сквозь зубы процедил Джованни Арагон, сжав кулаки.

– Когда-то ты был таким же, юным сумасбродом, не видящим ничего, кроме собственного «Я», – усмехнулась Луиза. – Сегодня все по-иному, но это уже детали. Меня больше волнует другое: где нас ждет ваш сказочный корабль?

– Там, – махнув рукой в неопределенном направлении, сказал Джованни, продолжая смотреть на дверь, за которой скрылся юноша. – Он что, будет ждать тебя? У него есть ключи от твоего дома? Кто он такой? Что он значит для тебя?

– Слишком много вопросов для первого свидания, – покачала головой Луиза. – Неужели ты думаешь, что я сразу тебе открою все свои секреты?

– Мне бы этого хотелось, – взяв ее под руку, ответил он.

– Я предлагаю откровенность на откровенность, – улыбнулась Луиза. – Ты начинаешь первым.

– Знаешь, я не предполагал, что ревность так коварна, – сказал Джованни. – Я ведь не имею никакого права ревновать тебя, но ничего не могу с собой поделать. Веду себя, как последний…

Он остановился, повернул Луизу к себе и, пристально глядя ей в глаза, прошептал:

– Этот мальчик твой сын? Наш сын, да?

– Не-е-ет, – рассмеялась Луиза. – Этот мальчик – плод моей фантазии. Он – мой маленький осенний эльф.

– Поклянись, – потребовал Джованни.

– Зачем? – поинтересовалась Луиза.

– Сам не знаю, – пожал он плечами. – Прости, что вновь ворвался в твою жизнь, что веду себя глупо, что требую чего-то… Наверное, потому, что я все еще безумно люблю тебя, Луиза. Знаешь, почему рыбак не окликнул дочь Вечности?

– Почему?

– Он побоялся, что она не сможет жить в его ветхой лачуге. Он не посмел повесить ей на шею мельничные жернова, чтобы задержать ее, чтобы не дать ей улететь в неведомый ему мир, – глядя ей в глаза, проговорил он.

– Почему он не попросил у нее крылья? – поинтересовалась Луиза.

– Он не был уверен в том, что ему надо отрываться от земли, покидать привычную повседневность, – признался он.

– А теперь, что заставило его искать встречи с потерянной мечтой? – спросила она.

– Страсть, – признался он. – Желание заключить в объятия хотя бы ее тень, увидеть лучик былого, почувствовать теплоту…

Он прижал Луизу к себе и замер. Она не стала противиться. Ей тоже хотелось прижаться к его груди, услышать биение его сердца и понять, тот ли это человек, который нужен ей или нет. Она знала, что объятия говорят больше, чем поцелуи, потому что объятия – прикосновенья душ, невидимые прикосновения. Соприкосновения сердец…

Легкий холодок от объятий Джованни пробежал по всему телу Луизы. Холод сердца, холод отношений, холод, еще не сказанных слов. Холодно. Не нужно. Не важно. Пусто. Пустынно. Выжжено дотла. За время разлуки угли потухли, не развести огня. Лед не растопить. Нечем растопить. Не за чем растапливать. Не стоит тратить силы, результат будет таким же, как прежде.

– А ведь все могло быть иначе, – проговорил Джованни, вдыхая запах ее волос.

– Не могло, – подумала Луиза, а вслух сказала:

– Все именно так, как должно было быть. Ты стоишь у подножия горы и смотришь на ее вершину, спрятанную за облаками. Тебе невдомек, что там, на белой облачной перине, нежится девочка Луиза, девушка Лу-Лу, женщина Ла Фениче, которая…

Луиза оттолкнула его и, гордо вскинув голову, проговорила:

– Знаешь, Джованни Арагон, я ведь чуть было не свела счеты с жизнью. Я хотела умереть, потому что не могла жить без тебя… Думала, искренне верила, что это так. Помчалась в Альпы, чтобы броситься вниз с вершины, но задержалась у озера…

– У озера Комо? – спросил Джованни.

– Да. Неужели и ты хотел утонуть во время шторма? – с интересом глядя на него, спросила Луиза.

– Не я, Лютиция, – ответил он, нахмурившись. А в мыслях возникла иная картина.

Луиза поехала в Альпы. Он решил догнать ее, все ей объяснить, попросить прощения, попытаться наладить прежние отношения. Зачем, тогда он точно не знал. Он даже не знал, что будет говорить ей, что будет делать, ему просто хотелось догнать ее и прижать к себе.

Он брел по тропинке, петляющей между деревьев, и представлял их будущую встречу. Представлял, как окликнет Луизу, как засияют ее глаза, как зазвучит ее голос, а потом будет тихо-тихо, потому что они будут слушать биение своих сердец, замирание своих сердец, слаще которого нет ничего.

Тропинка вывела его к озеру, которое грозно ревело, выбрасывая на берег пенные валы волн. Джованни замер, залюбовавшись неистовой силой, пытающейся стереть с лица земли аккуратные белые домики, с крышами, похожими на минареты. Странная мысль мелькнула в его сознании: шагнуть в бушующую стихию и разом покончить со всеми проблемами, навалившимися на него. Не придется больше думать о верности и преданности, не нужно будет искать оправдания предательству. Но когда волна подошла слишком близко, Джованни не хватило смелости шагнуть ей навстречу. Вновь не хватило смелости. Как всегда не хватило смелости…

– Хорошо, что не хватило смелости, – подумал Джованни, – иначе мы бы сейчас не стояли друг против друга, словно два бойца на ринге.

– Мы словно два соперника, готовые вступить в бой. Мы готовимся к бою, заранее зная, что победителей не будет, – подумала Луиза. – Убивать любовь не просто. За это не дают наград. За это награждают вечной мукой, огнем, сжигающим душу. Пожар души не потушить, но с ним можно жить.

Джованни тоже подумал о пожаре души, который мучает его все эти годы, годы разлуки, годы раздумий. Он не сгорел лишь потому, что желал посмотреть, что стало с Луизой. Огонь не спалил ее, она не сгорела… Или, сгорев, возродилась, как Феникс – Ла Фениче?

– Что ты говорила про Ла Фениче? – спросил Джованни.

– Тоже, что ты про Лютицию, – улыбнулась она.

– По-моему мы говорим на разных языках, – нахмурился он.

– Мы всегда говорили на разных языках, Джованни, – сказала Луиза и пошла к морю.

Джованни скрестил на груди руки и замер, наблюдая за ее плавной походкой. Прямая спина, безукоризненная фигура, густые темные волосы, уложенные короной вокруг головы, длинная лебединая шея…

Джованни вспомнил лебедей, которые тогда кружили над озером, оглашая пространство пронзительными криками. Он проследил их полет и увидел девушку, спускающуюся с горы. Она была одета в красную рубаху, выпущенную поверх белоснежных брюк, закатанных по колено. В руках девушка держала светлые парусиновые туфли.

– Я хотела подкрасться незаметно, а вы обернулись, – смущенно проговорила она и улыбнулась. – Вы любите наблюдать бушующую стихию?

– Да, – ответил он, прижавшись к дереву. – Я люблю…

– Меня зовут Лютиция, – представилась она, бросив на траву туфли.

– А меня – Джованни Арагон, – улыбнулся он. – Позвольте, я помогу вам обуться.

Он опустился перед ней на колено и взял в руки легкую туфельку.

– Вы не боитесь, что я околдую вас? – глядя на него сверху вниз, спросила она.

– Я желаю быть околдованным, – ответил он, целуя ее ножку.

Лютиция запрокинула голову и звонко рассмеялась. Ее смех рассыпался по траве жемчужинами бус. Двадцать лет Джованни тщетно пытается собрать их, стараясь не думать о Луизе, образ которой возникает ожогом в сердце. Нет, ее образ никогда не исчезает. Просто Джованни усердно прячет его в потаенный уголок своего сердца, своего разума.

И сейчас, когда он видит живую, а не воображаемую Луизу, она еще дороже, еще желанней и еще недоступней, чем в мечтах.

– Так мне и надо, – вздохнул он и поспешил догонять Луизу, прекрасно зная, что это их первая и последняя встреча, когда можно все и нельзя ничего, чтобы не разрушить иллюзию счастья. Иллюзорность призрачной мечты, которой не суждено сбыться. Сбывшиеся мечты приносят разочарование. Разочаровывают. Снимают покров с очей. Разрушают волшебные чары, в плену которых было так сладостно пребывать.

Вернувшись домой, Луиза увидела на столе записку. Ровным красивым почерком было написано: «Сбежал на вечеринку. Эльф».

– Молодец, – похвалила его Луиза. – Я тоже сбегу ото всех. Убегу от себя прежней в безбрежность простора, в радость и многозвучье птичьего хора. В звездную даль и ночную тьму. Умчусь от себя, чтоб вернуться… к нему. К немому бронзовому титану, охраняющему черепаший фонтан. Ему я поведаю свою тайну. Я опущу руки в небо и прошепчу, нет, я не буду говорить. Я мысленно расскажу ему все, все, все. А он будет внимательно смотреть на меня немигающим взглядом бронзовых глаз и молчать. Его молчание скажет мне больше, чем все слова, придуманные людьми.

Луиза рассмеялась и негромко запела: «до, ре, ми, ре, до…» Потом вызвала такси и отправилась в Рим, в вечный город Рема и Ромула, вскормленных волчицей на Палатине – одном из семи холмов…

Луиза пришла на Пьяцца Маттеи к фонтану делле Тортаруге, когда рассвет начал размывать краски ночи. Еще невозможно было разглядеть четкие линии, но уже безошибочно угадывалось все, что через пару часов приобретет привычную форму и цвет. С замиранием сердца Луиза подошла к фонтану, опустила руки в чашу с прохладной водой и закрыла глаза. Перед ее внутренним взором промелькнули образы Донато Бернини, Марии, Лучано, Вероники Скортезе, Джованни Арагона, маленького Эльфа, Паоло Умберто, Лоренцо Браманте. Луиза не увидела среди них своего спасителя художника Джованни Виченцо. Она попыталась воссоздать его образ, но тщетно. Джованни Виченцо прятался за спины других, становился безликой тенью.

– Что за наваждение? – тряхнула головой Луиза и открыла глаза.

Джованни Виченцо стоял у противоположной части фонтана и улыбался.

– Вы напрасно пытаетесь отыскать меня в мире теней, Луиза. Я – реальный человек. Реальный, – он усмехнулся. – Странное слово: ре-аль-ный. Живой, настоящий, из плоти и крови. Хотя, порой мне хочется стать бронзовым титаном, которому нет дела до людских пороков, достоинств и недостатков. Которого не занимают сплетни, не огорчает глупость и тщеславие. Он равнодушно смотрит на человеческую жизнь, зная, что «все – суета-сует».

Джованни умыл лицо водой из фонтана и подмигнул удивленной Луизе:

– Вы хотели сбежать ото всех? – она кивнула. – Сбежать ото всех к нему, к немому титану… К фонтану делле Тортаруге великому творению Таддео Ландини. Вам хотелось поведать ему о самом сокровенном, – проговорил Джованни, пристально глядя в глаза Луизы. Нет, не в глаза, в сердце.

– Как вы узнали? – прошептала она.

– Очень просто, – улыбнулся он. – Я тоже примчался сюда, чтобы помолчать о своих мечтах. Удивительно, правда?

– Ничего удивительного, – подумала Луиза. – Просто я хочу быть рядом с вами. Вы нужны мне, Джованни Виченцо. Нужны, как воздух, как солнечный свет. Мне кажется, что вы – часть моей души, часто моего потерянного я, без которого нельзя выполнить то, что предначертано свыше, невозможно вернуться в седьмое измерение. Но вы, Джованни Виченцо, просили меня не говорить вам «да», просили стоять на другом берегу и не искать переправы…

– Пойдемте на мост Святого Ангела, – предложил Джованни. – Я должен вам кое-что показать.

– Мост Святого Ангела – Понте Сайт Анджело охраняют десять ангелов, думаете, они позволят нам нарушить тишину, пустят нас в свой мир? – спросила Луиза.

– Я уверен, что они будут счастливы, увидеть нас, – сказал он, продолжая смотреть ей в сердце.

Она опустила голову, набрала в ладони воды и замерла, с удивлением разглядывая колечко с бриллиантовой звездочкой.

– Подарок от Донато Бернини, – усмехнулся Джованни, увидев в ладонях Луизы колечко.

– От Донато или от вас? – подняв голову, спросила Луиза. Они немигая смотрели друг на друга. Этот взгляд говорил больше, чем все слова, придуманные человечеством.

– А вы приняли бы такой подарок от меня, Луиза? – шепотом спросил он.

– Да, – едва шевельнула она губами, чувствуя, как земля уходит из-под ног…

Все, что происходило потом, происходило не с ней, не с ним, не с ними. А с кем?

Вода пролилась сквозь пальцы. Его поцелуй обжег ее ладони. Колечко очертило круг и нашло прибежище на тонком безымянном пальце ее левой руки. Губы слились в долгом поцелуе. Стук двух сердец превратился в оглушительный колокольный звон, разбудивший задремавшие души.

– Один из десяти ангелов на мосту через Тибр похож на тебя, Луиза, – сказал Джованни, подводя Луизу к ангелу. – Я заметил его непохожесть на других, когда мне было двадцать лет. Я долго стоял и смотрел в его бездонные мраморные глаза и думал, думал, думал… Потом мне захотелось отыскать девушку, похожую на этого ангела. Но… среди земных существ я отыскать ее не мог. И вот, когда я уже перестал надеяться, что моя мечта когда-нибудь станет явью, судьба привела меня к озеру Комо. Там я увидел своего ангела…

– Я не ангел, – покачала головой Луиза. – Я – эльф. Маленький осенний эльф.

– Почему осенний, если мы повстречались летом? – обняв ее за плечи, спросил Джованни.

– Потому что я родилась осенью, – ответила она, продолжая внимательно разглядывать мраморную статую. – Осень – время сбора плодов. Я – плод вашей фантазии… твоей фантазии, Джованни.

– Нет, это я – плод твоей фантазии, Луиза, – поцеловав ее в щеку, сказал он. – Мы оба придумали друг друга.

– Не придумали, намечтали, – поправила его Луиза.

– На-меч-та-ли, – проговорил он, глядя на убегающую в вечность реку. – Я счастлив, что держу в руках свою мечту, возродившуюся из пепла птицу феникс – Ла Фениче…

– Возродившуюся из пепла, – прошептала Луиза. А в воздухе зазвучало:

Мраморные ангелы сошли со своих каменных постаментов и распростерли крылья над Луизой и Джованни. Вокруг образовавшегося сферического пространства засияли огненные всполохи молний. Исчезло все: река Тибр, мост Святого Ангела, вечный город Рим. Исчезли земля и небо. Остались только он и она, завороженно наблюдающие за молниеносностью времени, за сиюминутностью страха и за безбрежностью вечности, обнимающей их своими крыльями…

«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его жизнь и стал человек душою живою».

Луиза распахнула окно и увидела маленького эльфа. Он сидел на мостовой и чертил на гладких лбах булыжников замысловатые фигуры. Он был так увлечен, что не обращал внимания на соседского мальчика, водрузившего на колени аккордеон. Эльф не поднял головы даже тогда, когда мальчик заиграл свой цыганский танец. Это удивило Луизу. Она прошептала в такт музыке:

– До, ре, ми, ре, до, – и побежала вниз, перепрыгивая через две ступени.

Эльф сидел в той же позе, отрешенно глядя перед собой. Казалось, что он не слышит ни музыки, ни шагов Луизы, ни ее голоса…

– Он, наверное, за тысячу верст отсюда, – подумала Луиза и тут же поправилась: – Не за тысячу верст, а за тысячу лет.

– Здравствуйте, мой юный друг, – присев пред ним на корточки, проговорила она. – Я знаю, что через сто лет вы будете любить меня. И как я счастлива, что смогла увидеть ваши глаза. Ваши удивительные чистые глаза, в которых отражается вечность.

– Луиза! – прошептал он, стряхивая чары забытья. – Я просидел здесь всю ночь. Я, наверное, заснул с открытыми глазами. Вы мне не снитесь?

Она улыбнулась: «Не снюсь.»

– Какое счастье, вновь видеть вас, Луиза, – взяв ее за руку, проговорил он.

– Почему вы не поднялись ко мне? – спросила он, продолжая улыбаться.

– Не посмел, – потупив взор, ответил он. Яркий румянец залил его щеки. Луизе захотелось поцеловать этот внутренний огонь, но она сдержалась. Мальчик мог расценить ее невинный жест по-своему, усмотреть в нем какой-то скрытый смысл. Людям свойственно находить скрытый смысл там, где его нет и быть не может. И не обращать внимания на знаки, дающие ключ к разгадке.

– Мне было стыдно за то, что я сбежал от вас в пустоту… в наполненное пустотой пространство, – проговорил он, не решаясь поднять глаза.

– Но прежде это пространство влекло вас, привлекало, увлекало, очаровывало, – усмехнулась Луиза.

– Прежде, – проведя рукой по своим рисункам, сказал он. – Прежде я не был знаком с вами, Луиза. Я не знал о существовании седьмого измерения, о возможности слышать и видеть мир по-иному. Теперь я стал другим, – он поднял голову. – Я по-другому чувствую, думаю и даже дышу.

Он вскочил на ноги, помог Луизе подняться, и, глядя ей в глаза, с жаром договорил:

– Да-да, Луиза. Я дышу по-иному. Мое сердце бьется в такт вечности, послушайте!

Он прижал ее руку к своей груди и закрыл глаза.

– Сердцебиение слушают не так, – сказала Луиза, убирая руку.

– А как? – распахнув ресницы, спросил он.

– Объятия – прикосновенья душ, – сказала она, прижавшись к нему. Он блаженно зажмурился и прошептал:

– Я даже не предполагал, что так бывает. Я не чувствую своего тела. Я не ощущаю земного притяжения, зато я чувствую переполняющую душу радость. Слышу удивительную мелодию и понимаю, что я-удивительное существо. – И, словно спохватившись, воскликнул:

– Нет, не существо, а человек! Человек, живущий в седьмом измерении.

– По вам этого не скажешь, – раздался звонкий девичий голосок. Он открыл глаза и с любопытством посмотрел на девушку, стоящую напротив. Она теребила косичку и хитро улыбалась. Ветер играл подолом ее желтого в черный горох платья, то оголяя, то пряча круглые колени.

– Вы кто? – спросил он, нахмурившись.

– Луиза, – улыбнулась она.

– Луиза? – воскликнул он, растерянно озираясь по сторонам. Он надеялся увидеть настоящую Луизу, с которой они минуту назад стояли, прижавшись друг к другу.

– Да, я Луиза, – повторила девушка, перебросив косу за спину. – Луиза Мацони. Почему вас так удивило мое имя?

– Видите ли… – проговорил он, повернув голову к окну Луизы, в котором, как флаг, трепетала алая кружевная занавеска. – Видите ли…

Мальчик, игравший на аккордеоне, сбился. Мелодия исчезла, и стало тихо-тихо. В наступившей тишине было слышно, как дрожит и дробится на молекулы воздух. И в это дрожание и дробление подсознательно, бессознательно ворвались знакомые до боли голоса:

– Дышите.

– Я дышу.

– Напишите стихи для меня…

– Для вас?

– Да. Прошу вас.

– Хорошо. Я напишу о том, что мы с вами тысячу лет не знаем ни боли, ни слез и ни бед. О том, что я в вас растворилась давно. О том, что распахнуто настежь окно…

– Мне девушка смотрит с улыбкой в глаза, а я понимаю, что…

– Будет гроза…

– Будет гроза? – удивился он.

– Да-а-а-а…

Грянул гром. Сверкнула молния. Несколько крупных капель упало на землю. Словно, ничего не замечая, мальчик опустил голову и заиграл на своем аккордеоне цыганский танец. Вначале он играл тихо и неуверенно, а потом все громче, громче, громче. Грозовая туча промчалась мимо. Мальчик улыбнулся солнышку и заиграл еще уверенней. Он играл вдохновенно, чуть склонив набок голову, и повторял в такт мелодии:

– До, ре, ми, ре, до…

– В финале он непременно собьется, – проговорила девушка. – Удивительно, что он играет эту мелодию уже полгода, а финал так и не может выучить.

– Сегодня он сыграет верно, – повернувшись к ней, сказал юноша.

– Не сыграет, – мотнула головой девушка. И хитро, улыбнулась:

– Давайте пари: если мальчик сыграет верно, я… я вас поцелую. Идет?

– А с чего вы взяли, что я… – он осекся, словно впервые увидев ее глаза. Не глаза, крупные вишни в черном бархате ресниц. Не глаза – омут.

Повинуясь какой-то странной силе, юноша обнял Луизу и закружил в танце.

– Мне кажется, я знаю вас тысячу лет, – проговорила она. – Вас зовут Джованни?

– Джованни третий, – улыбнулся он.

– Почему третий?

– Потому что были еще Джованни второй и Джованни первый, – ответил он, повернув голову к окну Луизы, где пенились алые кружева, а за ними… Ему показалось, что Луиза наблюдает за ними из-за занавески. Ее тень отражалась в оконном стекле. Ее тень! У него перехватило дыхание, захотелось крикнуть:

– Почему вы прячетесь? Спускайтесь скорее. Это ваш танец, это с вами я должен кружиться на булыжной мостовой.

Но мелькнула новая мысль:

– Там, за шторами вовсе не тень Луизы. Это тень от большой вазы, в которую я тогда воткнул желтые розы. Пятьдесят роз. Нет – сорок восемь, потому что две я безжалостно сломал, представляя, что расправляюсь с Джованни первым и Джованни вторым. Тогда я испытал облегчение. Сегодня – стыд. Бедные розы. Они были невиновны в том, что происходило с нами. В том, что происходит в мире людей, виноваты сами люди. Виноваты своей невнимательностью ко всему происходящему. Своим безразличием и вечным человеческим: «после нас хоть потоп!»

Потоп – исчезновение под тяжестью лет. Но потоп это еще и пот – испарина от осознания того, что потом все оп-пять повторится. Кто-то закрутит спираль, создаст замысловатые рисунки, пиктограммы судеб. А кто-то решит наложить их друг на друга и увидит, что весь замысловатый рисунок ни что иное, как круг. Круг – круговорот, цикличность всего сущего на земле.

– Удивительно, вы – Джованни третий, а я – Луиза вторая, – ворвался в его мысли звонкий голосок девушки, о существовании которой он забыл. Забыл, потому что думал о другой Луизе, о единственной Луизе… И даже не о ней, а о своих чувствах, которые возникли в его душе, когда она обняла его, когда растворилась в нем, чтобы быть всегда. Быть даже вне земного бытия. Быть вечностью, дыханием вечности, воздухом.

– Дыши, дыши, дыши…

– Я дышу. Дышу вами…

– Сегодня маленький аккордеонист сыграл без помарок! Прикажете вас целовать? – девушка хитро улыбнулась и выжидательно посмотрела на Джованни.

– Прикажу… танцевать, – сказал он и, повернувшись к мальчику, воскликнул:

– Маэстро, цыганский танец!

Мальчик кивнул, пропел: «Слушаю-с» и заиграл громко-громко.

Мелодия взлетела вверх, закружилась над покатыми крышами, рассыпалась бисером по булыжной мостовой и нырнула в бирюзовое море, чтобы потом белой пеной выплеснуться на другом берегу. Чтобы через сто лет там, на другом берегу, он и она встретились, не подозревая, что эта встреча предопределена судьбой…

«И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

 

Лесная фея

Он увидел ее у ручья и замер. В лунном свете все ее тело светилось белизной. От этой сияющей белизны невозможно было отвести взгляд. Он весь превратился в зрение. Все остальные чувства стали не нужны. А были ли они? – мелькнула мысль и исчезла, не дождавшись ответа. Сейчас главным было – созерцать. Созерцание – зрение возведенное в превосходную степень, дающее возможность видеть невидимое, позволяющее проникать в тайны. Тончайшая пелена человеческой незрячести спала с его глаз. Он прозрел. Прозрел совершенно. Мир предстал перед ним в ином виде. Краски, которые прежде были невидимыми, стали четкими и яркими, завладели его сознанием.

– Как же я жил, не видя всего этого? – подумалось с досадой. – Я же был слепцом.

– Слепец не тот, кто не видит свет, а тот, кто видит мир в черном цвете, – проговорила она, набрав в ладони серебряной воды. Вода в ее ладонях засветилась и полилась сквозь пальцы радужными струями.

– Кто вы? – поинтересовался он, испугавшись своего надтреснутого голоса.

– Я – лесная фея, – ответила она и звонко рассмеялась.

– Фея, фея, фея, я, – зазвенело колокольчиками эхо.

– Фе-я, – повторил он, восторженно глядя на ее светящееся тело, на рассыпанные по плечам серебряные волосы.

– Посмотри мне в глаза! – приказала она.

Ему почему-то стало страшно. Озноб пробежал по всему телу. Сердце замедлило свой ритм, стало трудно дышать.

– Зачем? – прошептал он, чувствуя, что сердце вот-вот остановится.

– Посмотри! – ее голос звучал, как тысяча громов. От страха он крепко-крепко зажмурился и… проснулся.

Огромная круглая луна заглядывала в его окно и скорбно улыбалась. Он свесил босые ноги с кровати, минуту посидел неподвижно, потом решительно поднялся, задернул занавески, вновь нырнул под одеяло и блаженно потянулся:

– Вздор. Все это – вздор. Сейчас я закрою глаза и увижу другой сон. Нет. Я не увижу больше ничего во сне, потому что я буду спать без сновидений. Я должен выспаться, поэтому я против сновидений. Против снов…

– Вы против снов, – усмехнулась лесная фея, усевшись на край его кровати. – Но разве в вашей власти запретить видениям, привидениям являться тогда, когда они желают? Разве вы можете сказать, почему и зачем сняться людям сны? Будь вы хоть тысячу раз против снов, вы все-таки не властны над ними. Ваше сознание, ваш разум не принадлежат вам, когда вы погружаетесь в дремотную истому…

– Но я могу проснуться в любой момент. Я могу открыть глаза и разом разрушить чары сна, вырваться из царства сновидений и грез, – воскликнул он, приподнявшись.

– Во снах не все так просто, как в словах, – усмехнулась фея, тронув его своей светящейся рукой. Он опустил голову на подушку, почувствовав свинцовую тяжесть во всем теле.

– Вы не можете проснуться сразу, даже если сон пугает вас, – проговорила фея таинственным голосом. – Сон, видение не отпускает вас. Отпускает вас не сразу. И потом еще долго-долго вы пребываете в его власти. Ваши мысли не принадлежат вам. Ими владеет сновидение. Поэтому-то мысли и спешат туда, в ночь, чтобы найти объяснение, чтобы увидеть еще раз то, что невозможно увидеть при свете дня.

– Зачем я вам? Почему вы не отпускаете меня? – сдавленным голосом спросил он.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза, – нежным голосом проговорила фея.

Он почувствовал огненное жжение в солнечном сплетении, солоноватый привкус крови во рту и, подумав, что это пришла его смерть, поднял голову. Ее глаза были похожи на две далекие звезды, мерцающий свет от которых летит на землю миллионы световых лет. Он уже не обжигает. Он завораживает. Завораживает так же, как сверкающая белизной кожа и волосы, отливающие серебром. Как полуулыбка темно-коралловых губ и голос, проникающий в каждую клеточку его тела. Ее голос успокаивает, баюкает, прогоняет прочь дурные мысли.

– Нет, это не смерть, – улыбается он. – Это – жизнь во всей ее полноте и яркости. Жизнь со всеми взлетами и падениями, удачами и разочарованиями, радостями и раскаяниями, любовью и ненавистью. Жизнь…

– Ваша жизнь, – шепчет она, и в него вливается свет далеких звезд. Тех звезд, на которые он смотрел часами, мечтая оказаться там, в далеком далеке и, глянув на землю, сказать: «Я живу в седьмом измеренье и оттуда смотрю на вас!»

– На вас лежит печать, – шепчет фея.

– Печать? – удивляется он.

– Печать таланта. Вы – художник. Вы можете видеть мир по-иному. Вы можете показать увиденное другим людям, – голос ее звучит громче. – Вы сможете рассказать им о далеких мирах семизвездий.

– Созвездий, – вторит он. – Созвездий, в которых семь звезд.

– В которых тысячи звезд и тысячи световых лет. И нет предела вселенной. Нет. Как бы люди ни старались отыскать ее границы, их никогда не найдут, – голос ее становится тише. – Знайте это, но не спешите открывать другим своего знания. Вас не услышат. Люди не могут услышать рассвет. Миг лишь один и его уже нет. Миг – шаг, друг – враг. Прощайте.

Фея отвела взгляд. Сразу стало темно и сыро. Исчезли краски. Исчезли звуки. Исчезло все. Лишь светящиеся руки еще касались его рук, кистей, пальцев.

– Кисти в ваших пальцах будут волшебными, – последнее, что он услышал перед пробуждением…

– Вы обладаете удивительным талантом. Вы – волшебник. Нет, это кисти в ваших руках, как волшебные палочки, которыми вы творите чудеса. Скажите, Джованни Виченцо, у вас есть какой-то секрет? Может быть, это тайное заклинание, которым вы пользуетесь, когда пишете, нет, я бы сказал больше – творите свои картины, свои полотна? – первое, что услышал Джованни, когда принес свои работы в Академию художеств.

– У меня нет никакого секрета. Я просто пишу то, что вижу, – ответил он.

– У кого вы учились? – глянув на него поверх очков, спросил профессор.

– Ни у кого, – улыбнулся он. – Я просто взял в руки кисти и…

– Он просто взял в руки кисти и создал несколько шедевров! – воскликнул профессор. – Нет, мой дорогой, это все не просто. У вас талант, талантище! Вы понимаете это? – Джованни смущенно улыбнулся.

– Я даже не знаю, сможем ли мы вам чем-то помочь, – потер виски профессор. – Учить вас не взялся бы даже великий Леонардо. Хотя… – профессор поднялся. – Я постараюсь что-нибудь придумать. Может быть, мы сможем что-то для вас сделать. Удачи.

Джованни сбежал вниз по широким каменным ступеням, зачерпнул воды из большой фонтанной чаши, плеснул себе в лицо и рассмеялся:

– Разве я мог вам, господин профессор, рассказать о своей лесной фее, которая пять лет назад разглядела во мне дар художника?

Джованни приземлился на скамью, закинул ногу на ногу, запрокинул голову и, подставив лицо солнечным лучам, зажмурился.

– Удивительное рядом, просто надо внимательней смотреть вокруг. Надо смотреть во все глаза, тогда можно будет увидеть седьмое измерение.

Джованни открыл глаза и посмотрел вокруг. Бледно-серое здание Академии с островерхими башенками и львами, сидящими у дверей, напоминало картонную декорацию, установленную так, что солнце отражалось в каждом оконном стекле, и казалось, что в окнах вовсе не стекла, а золотая слюда. Крыши покрывала тонкая позолота, солнечная позолота, которая элегантно выглядела на зеленой патине столетий.

Джованни посмотрел на чашу фонтана, расположенную в центре площади, залитой солнечным светом, и улыбнулся. Чаша была похожа на цветок с семью лепестками.

– Это же символ моего седьмого измерения! Как я счастлив, что мне приснилась лесная фея, что моя жизнь сложилась так, а не иначе!

Джованни поднялся и решительной походкой зашагал прочь. Ему почему-то захотелось попасть в эпоху высокого Возрождения, когда творили Каналетто, Франческо Гуарди, Джованни Батиста Тьеполо…

– Меня тоже зовут Джованни, – усмехнулся он. – Не это ли стало причиной благосклонности лесной феи ко мне? Почему именно меня научили виртуозному владению цветом, рисунком и приемам светотени? – но тут же мелькнула другая мысль:

– Хорошо, что научили именно меня! Персонажи моих полотен населяют тягучее пространство, не имеющее ничего общего с реальностью. Реальная нереальность. Нереальная реальность, похожая на сон, который мне не дает покоя. Но он больше не повторяется, несмотря на все мои мольбы, просьбы и требования. Моя лесная фея была права, мы не властны над сновидениями.

Джованни тяжело вздохнул и остановился на мосту Святого Ангела возле одной из мраморных статуй. Почему он остановился именно здесь, Джованни не знал. Просто захотелось остановиться и посмотреть в пустые глаза статуи. Но глаза Ангела вовсе не были пустыми. Джованни почудилось, что он видит в них свет далеких звезд. Видит холодный серебряный отсвет ночного видения и слышит шепот лесной феи. Джованни превратился в слух, подался вперед, перестал дышать, положил руки на холодные ступни статуи, но не смог расслышать ни слова из ее тайной речи.

Зато услышал негромкий мужской голос:

– Этот Ангел не похож на остальных. Мне кажется, что Лоренцо Бернини, создавая эту скульптуру, думал о женщине. О прекрасной женщине, пригрезившейся ему во сне. Наврядли он видел ее в реальности. Ведь если бы он разглядел ее среди толпы, то непременно назвал бы своего ангела ее именем.

Джованни повернул голову и долго смотрел на седовласого человека с серьезными глазами, глазами художника. У этих глаз не было цвета, потому что в них отражалась вечность.

– Я назвал эту статую Вероника, – улыбнулся человек. – Хотите узнать почему? – Джованни кивнул. – Я был безнадежно влюблен в Веронику Скортезе, – проговорил он и усмехнулся. – Почему был, когда я до сих пор думаю о ней?

– Почему же вы не вместе? – спросил Джованни, почувствовав к этому человеку расположение и трогательную нежность. Джованни даже показалось, что они давно знакомы, вот только ненадолго разминулись, но уж теперь ни за что не расстанутся. Ни за что. Художник научит Джованни жить в мире людей, не забывая законы вечности. Научит балансировать на грани света и тьмы, поддержит в трудную минуту, укажет выход.

Почему все это промелькнуло в сознании Джованни в их первую встречу, он не знал. Ясно было одно: будет именно так, как подумалось. Они станут лучшими друзьями.

– Вы спросили, почему мы не вместе, – проговорил художник, облокотившись на перила моста. – Да потому, что Вероника Скортезе – не женщина, мечта! Моя не сбывшаяся мечта, в поисках которой я провел всю свою жизнь. Я одинок, стар и никому не нужен. Теперь не нужен, – он горестно вздохнул. – Да и мне теперь никто не нужен. Никто… – он посмотрел на Джованни и улыбнулся. – Разве только ученик, который захочет разделить мое одиночество.

Он выпрямился, гордо поднял голову и проговорил:

– Я – известный художник Джордано Антонелло.

– А я – неизвестный художник Джованни Виченцо, – протянув ему руку, сказал Джованни.

– Я сразу понял, что вы не праздный гуляка. У вас глаза талантливого человека. Вы смотрели на ангела так, словно беседовали с ним. Верно? – пожав руку Джованни, своей сухощавой рукой, сказал он.

– Да, я пытался услышать, расслышать его голос, – ответил Джованни.

– Расслышать голос ангела здесь в Риме вам не удастся, – покачал головой Джордано Антонелло. – Чтобы услышать голос вечности, нужно отправиться… – он хитро улыбнулся. – Вы любите приключения, Джованни?

– Я молод и азартен, как любой юноша в моем возрасте.

– Вам двадцать?

– Да.

– Прекрасный возраст. У вас еще все впереди. У вас впереди целая вечность. Итак, я приглашаю вас в заколдованный город – Сьюдад Энкантада.

– Вы зовете меня в Испанию?

– Вовсе нет, – улыбнулся Антонелло. – Я зову вас в Альпы к озеру Комо, где жила когда-то моя мечта Вероника Скортезе.

– Когда едем?

– Завтра. Буду ждать вас ровно в восемь утра на Пьяцца Маттеи у фонтана делле Тортаруге.

Антонелло поклонился и поспешно зашагал прочь. Джованни улыбнулся, поцеловал холодные ступни ангела, глянул в его мраморные глаза и прошептал: «Спасибо».

На несколько лет они с Джордано Антонелло стали отшельниками, живущими в удивительном нереальном мире искусства. Но это затворничество не тяготило Джованни. Оно нравилось ему. Он познавал себя через природу и природу через себя. Писал картины, эскизы, делал наброски, беседовал с Джордано, с ужасом думая о том, что однажды все может закончится, и ему придется вернуться в реальность, в мир людей, ничего не знающих о законах вечности.

Поэтому, когда Джордано устроил ужин при свечах, Джованни заподозрил что-то недоброе. Они сидели в саду теней за столиком, покрытым бледно-лиловой скатертью, пили красное вино и наблюдали, как на озере зарождается шторм. Джордано Антонелло был неразговорчив. Он пил вино мелкими глотками и немигая смотрел вдаль, в вечность. Джованни, привыкший к странностям своего учителя, терпеливо ждал. Он наблюдал за темнеющим небом, за меняющимися красками, предвещающими бурю, вслушивался в рев ветра, восхищался всполохами молний. За час они ни разу не повторились. Джованни подумал о том, что можно будет создать сотню полотен, если воспроизвести все эти молниеносные зигзаги и изгибы. Он собрался сказать о своем намерении учителю, но тот заговорил первым.

– Шторм на озере Комо – привычное дело, – проговорил Джордано и посмотрел на Джованни. – Когда-нибудь шторм разлучит нас навеки.

Джованни хотел возразить, сказать, что никакие силы не смогут разлучить их, но грянул гром. Раскат был таким сильным, что Джованни зажал уши. За первым раскатом последовал второй, третий, четвертый. Молния располосовала небо надвое. Сквозь разорванную черноту туч просияло солнце, окруженное радужным нимбом, и поспешно удалилось, уступив место краскам бури – серо-бурым с фиолетовым оттенком, к которому примешивалась холодная стальная гамма.

– Разлука неизбежна, – сказал Антонелло, сделав большой глоток вина. – Тебе пора возвращаться в Рим, мой мальчик. Пришло время показать твои работы людям. Тебя ждет большое будущее, и я счастлив, что в твоем успехе есть и моя заслуга.

– Если бы не вы, Джордано, то… – воскликнул Джованни, но Антонелло отмахнулся.

– Прекрати. Ты прекрасно знаешь, что если бы Творец не даровал тебе талант, то я был бы бессилен что-либо сделать. Помни об этом. Не забывай наших бесед. Живи с большой буквы. Живи так, как я учил тебя, Джованни. Сверяй ритм своего сердца с ритмом вечности. И еще, – Джордано пристально посмотрел в глаза Джованни. Не в глаза, в душу. – Когда ты встретишь ту, которую должен встретить, пообещай, что ты приведешь ее сюда, в Сьюдад Энкантада. Я должен увидеть ее. Дол-жен! – он залпом допил вино и поднялся.

– Я выполню вашу просьбу, – сказал Джованни.

– Я знаю, ты сейчас думаешь о том, что я болтаю вздор, что я спятил, повредился в рассудке. Да, в восемьдесят лет можно потерять разум, но уверяю тебя, с моим рассудком все в полном порядке, – глядя на Джованни сверху вниз, проговорил Антонелло.

– Нет, учитель, – сказал Джованни, вставая. – Я подумал, откуда Джордано все это знает?

– Я колдун, – усмехнулся Антонелло, похлопав Джованни по плечу. – Я – маг, чародей, волшебник. Я могу заглядывать в будущее, но никогда не злоупотребляю своим даром. Сегодня – исключение. Я знаю, что дни мои сочтены…

– Нет, – прошептал Джованни, побледнев.

– Не беспокойся, – улыбнулся Джордано. – Это случиться через несколько лет после того, как я увижу твою избранницу, которая будет похожа…

– На вашу Веронику?

– Нет, – покачал головой Джордано. – Она будет другой. Это будет девушка, пришедшая из седьмого измерения. Поэтому ты не сможешь пройти мимо нее.

– Как я ее узнаю? – поинтересовался Джованни, не очень доверяя словам учителя. Откуда Антонелло мог знать, что произойдет через год, два, пять лет, если даже завтрашней день был для него загадкой.

– Ты узнаешь ее по сиянию далеких звезд и по тому, как будет светиться в ночи ее кожа, – таинственным голосом прошептал Антонелло. Джованни вздрогнул. Про свою лесную фею он не рассказывал никому. Как Джордано узнал? Может, он и в самом деле колдун?

Джордано рассмеялся и ушел в дом. Джованни еще долго сидел в саду теней, наблюдая за разбушевавшейся стихией.

Ночью Джованни приснился сон, о котором он мечтал несколько лет. Он вновь оказался у лесного ручья, где играла водяными струйками фея. Ее кожа светилась. Волосы отливали серебром, а струйки, проливающиеся сквозь пальцы, были радужными.

– Как я рад вас видеть! – воскликнул Джованни, сделав шаг вперед. Фея выплеснула воду из рук и поднялась. Она была очень высокого роста. Джованни пришлось задрать голову, чтобы видеть ее лицо с темно-коралловым изгибом губ.

– Я пришла сказать вам, что вас ждет всемирная слава, – в ее голосе Джованни уловил нотки презрения.

– Зачем она мне? – искренне удивился он. Он был расстроен предстоящей разлукой с учителем. Ему не хотелось ехать в Рим, и уж тем более ехать туда за всемирной славой. – Она мне не нужна.

– Она нужна вам, чтобы ваш дар не пропал бесследно, – чуть смягчившись, проговорила фея. – Вам только следует помнить: дар – это то, что вы получили даром. Даром получили, даром отдавайте. Это значит, не прилагайте сердца своего к той шумихе, которая поднимется вокруг вас. Не нужно желать, чтобы о вас говорили все. Нужно желать, чтобы о вас не говорили плохо. Вы отвечаете за свой дар. Он дан вам лично. Берегите его, не разменивайте на славословие, на сластословие, на многословную зависть, лесть и лживость.

Фея коснулась его рук, кистей, пальцев своими светящимися руками и исчезла. Вместе с ней исчез и сон. До рассвета Джованни не сомкнул глаз. Он лежал и смотрел на скользящие по потолку тени и думал, думал, думал о случайных неслучайностях, о замысловатых переплетениях судеб и о предстоящих встречах. Но больше всего он почему-то думал об одной встрече с неизвестной ему девушкой, похожей на лесную фею.

Всемирно известный Джованни Виченцо вернулся к озеру Комо через десять лет.

– Вы один? – обняв его, спросил Антонелло.

– Нет, мой дорогой друг, со мной приехали молодые художники, – ответил он. – Мы решили отпраздновать ваш юбилей по-особому. Мы хотим поиграть в художников высокого Возрождения. А вас мы назначаем Дожем Венеции. Вы согласны, Джордано?

– Согласен ли я быть Дожем Венеции? – хитро улыбнулся Антонелло. – Я мечтал об этом всю свою жизнь. Лучшего подарка вы не могли для меня сделать, мой мальчик.

– Итак, приступим к…

– Прошу вас об одном одолжении, Джованни, – перебил его Антонелло. – Оставьте своих юных друзей на мое попечение, а сами поднимитесь на нашу вершину к старому дубу. Там в дупле есть кое-что для вас.

– Я сгораю от любопытства, – улыбнулся Джованни, сжав сухощавые руки учителя. – Позвольте мне помчаться в горы прямо сейчас.

– Я вам это настоятельно рекомендую, мой мальчик, – похлопал его по плечу Джордано. – Жизнь в городе так утомила вас, что глоток горного воздуха вам просто необходим.

Джованни поклонился и поспешил к вершине по заветной тропинке.

– Сегодня ты встретишься со своей мечтой, – проговорил ему вслед Джордано. Но Джованни не услышал его слов.

Ему пришлось проделать долгий путь к вершине, чтобы достать из дупла старого дуба ларец, в котором лежала записка: «Сегодня ты встретишь свою судьбу!»

– И ради этого я поднимался сюда? – скомкав записку, проговорил Джованни. Он швырнул записку на траву, наступил на нее ногой, и, крикнув: «Все это бред!», собрался спускаться вниз. Но, сделав несколько шагов, остановился. Немного подумав, поднял записку, разгладил ее, перечел еще раз, спрятал в карман брюк и сел на поваленное дерево. Сколько раз они сидели здесь с учителем и наблюдали за летящими по небу облаками, за скользящими по озеру лебедями и за людьми, живущими в роскошных виллах..

– Сколько счастливых лет прожито здесь! – улыбнулся Джованни. – Каким счастливым я тогда был! Правда, тогда я был мальчиком, а теперь стал мужчиной. Человеком расчетливым, по словам других. Но весь мой расчет состоит в том, что я четко просчитываю свою жизнь, рассчитывая только на себя. Я прекрасно знаю, что человек по природе своей одинок. Но внешнее одиночество меня не страшит, потому что я никогда не испытываю одиночества внутреннего. Внутри меня свет, дар, творчество, дарованное свыше. Оставаясь наедине с самим собой, я остаюсь наедине с Богом, направляющим меня по пути Истины.

На вопрос Джованни: «Можно ли отыскать Истину в мире зла?» неизменно звучал ответ:

– Надо стараться отыскивать ее.

Он старался, как мог. Старался не приукрашивать уродство, не быть лицеприятным, высокомерным, злым, несдержанным. Но быть таким, как должно, получалось не всегда. Порой не получалось ничего. Тогда он убегал в лес, в сад, в поле падал в траву и, обхватив голову руками, молился. Шептал слова покаяния, не открывая рта. Мысленно просил Всевышнего о спасении. О спасении души. О возвращении в седьмое измерение.

– Не время возвращаться. Еще не время, – звучало в ответ. – Еще не состоялась главная встреча.

– Когда же она произойдет?

– Скоро. До встречи лишь час. Сейчас…

Джованни улыбнулся, закинул руки за голову и проговорил:

– Мне стоило подняться сюда ради того, чтобы вернуться в свою юность. Мне вновь двадцать лет. Я вновь восхищаюсь высокими кипарисами, разноцветными цветочными клумбами, резными решетками причалов и белыми лебедями, кружащими над озером. Они взлетели, потому что надвигается шторм. Мне тоже надо поторопиться вниз.

Джованни поднялся и пошел вниз по другой тропе. Маленькая пичужка вспорхнула прямо из-под его ног и, описав круг над его головой, полетела к озеру. Джованни проследил ее полет и увидел у резной решетки причала девушку. Она стояла к нему спиной, но он уже знал, что это именно та девушка, которую он должен был встретить. Встретить сегодня в день рождения своего друга, в день шторма на озере Комо. Джованни побежал вниз, потом остановился, снял парусиновые туфли и пошел медленно-медленно, временами останавливаясь, чтобы получше разглядеть ее. Чем ближе подходил Джованни, тем отчетливее видел, как светится ее кожа, отливая серебряным лунным светом.

– Солнечный и лунный свет… Не сон ли это? – думал Джованни, едва ступая по тропе. Он не хотел, чтобы она раньше времени услышала его шаги, поэтому шел на цыпочках. Но все его предосторожности были не нужны. Из-за шума ветра и волн, ничего не было слышно.

Ветер усиливался с каждой минутой. Он неистовствовал, трепал темные волосы девушки, закручивал платье вокруг ее ног, а она стояла неподвижно, словно изваянная из мрамора статуя.

– Статуя ангела Бернини, – подумал Джованни.

Девушка обернулась. Джованни замер. Все внутри него ахнуло:

– Да это же и в самом деле точная копия ангела, созданного Лоренцо Бернини. Ангела, которого хочет увидеть Джордано Антонелло. Ангела, который будет принадлежать ему Джованни Виченцо!

Но это будет не сразу, не сразу. Пройдет несколько лет, прежде чем Джованни поймет, что он хочет быть рядом со своей мечтой. Что он должен быть рядом с ней, чтобы вернуться в седьмое измерение…

Луиза распахнула окно, вдохнула чистый утренний воздух и улыбнулась. Она знала, что ровно в восемь из соседнего дома выйдет мальчик с аккордеоном и заиграет цыганский танец. Музыка будет взлетать вверх к облакам, рассыпаться горошинами звуков по булыжной мостовой, заставляя Луизу вновь и вновь думать о том, что жизнь прекрасна и удивительна. Что даже разбившееся вдребезги сердце может быть восстановлено. Что ожоги и рубцы бесследно исчезают, если… Если рядом твоя мечта, ставшая реальностью.