Глава 1

Быстро темнело. Бесконечный день заканчивался, предстояла невероятной длины ночь.

Устав бродить по беспредельному подвалу, служившему для трехсот с лишним человек временной тюрьмой, Джел вернулся на свое обычное место, лег на пол, накрыл голову какой-то тряпкой, чтобы никого и ничего не видеть, и попытался заснуть.

Болело прижженное клеймом плечо. Возились соседи, с руганью отлавливая паразитов. Зловонной сыростью слезилась стена.

Сон не шел.

Держа путь мимо, кто-то пнул Джела в спину костлявой босой ногой. Он не обратил внимания.

Его пнули еще раз и намного сильнее.

— Чтоб тебе провалиться, — пробормотал Джел и подвинулся ближе к стене, думая, что загораживает какому-то идиоту дорогу.

Однако настырный будитель не успокоился. Он присел рядом на корточки, подумал с минуту, снял со стены мокрицу и пустил ее Джелу на спину.

Секунд двадцать спустя Джел рывком сел и стряхнул с головы тряпку. Возле себя он увидел старейшину диамирских контрабандистов Хапу, лысого, как коленка, с длинным крючковатым носом, совиными желтыми глазами и ртом от уха до уха, в котором была зажата деревянная ложка с обломанным черенком. В одной руке Хапа держал две миски с ничем не пахнущей чечевичной кашей, в другой — вторую ложку.

— Попроще как-нибудь меня поднять нельзя было? — сердито буркнул Джел, сунув руку за шиворот и отыскивая мокрицу. — Уже поздно. Я не хочу есть.

Хапа мотнул головой и досадливо сморщился. Он составил миски на пол, вынул изо рта ложку, послюнил палец, подцепил на него брошенную мокрицу и поднес ее Джелу к лицу.

— На, полюбуйся, — сказал Хапа, проводя у него под носом отчаянно перебирающей короткими лапками злосчастной мокрицей. — Даже она более всего на свете дорожит своей свободой. Убедительный пример, нет? Видишь, как извивается?

Джел сделал попытку стряхнуть мокрицу с хапиного пальца, но тот быстро отвел руку.

— А что у нас делаешь ты? — продолжал он. — Чем занята твоя голова? Днем ты дрыхнешь, ночью дрыхнешь, когда бы я ни посмотрел в твою сторону — я вижу одно и то же. Здорово устроился! Можно подумать, это мне худо будет, если ты на весь остаток своей глупой жизни застрянешь на каторге! Совсем лень заела, да? И тебе не совестно? Подумай, что бы ты сейчас делал если бы не я? Пропал бы. И пропадешь, если потеряешься. Что ты на меня так смотришь, чучело? Грех в семнадцать лет уставать от жизни.

Мокрица замерла у Джела против кончика носа. Он отодвинулся в сторону.

— Убери, — сказал он, глядя на хапин палец.

Хапа прилепил мокрицу обратно на стену и вытер пальцы об одежду.

Джел зевнул, прикрыв ладонью рот, и потер глаза.

— В последний вечер ты мог бы оставить меня в покое? — проговорил он. — Ночью не могу спать, потому что во всем городе воют собаки, днем выспаться невозможно, потому что мир полон придурков, и чего ты от меня хочешь?

Хапа подвинул ему миску с кашей, положил хорошую ложку, мгновение подумал и заменил на сломанную.

— Не распускай сопли, а лучше ешь, — посоветовал он, беря на пробу из своей миски пару чечевичных зернышек. — Жаловаться дома мамочке будешь, если останешься жив. Здесь сейчас не место и не время. Он сделал паузу, чтобы прожевать ложку чечевицы и слегка толкнул Джела локтем в бок. — Никому в своей жизни я еще не служил на побегушках. Где тебя так воспитали, что ты принимаешь это как должное? Я, старый, больной человек, бегаю тебе за, простите, жратвой. Куда это годится? Гораздо естественней бы было, если б все происходило наоборот… Другой на твоем месте за одно мое покровительство давно бы для меня, вон, дверь железную ногтями расклепал бы. А ты?.. Если б я не знал наверняка что Клексихора-Вонючку прикончил не ты, а кто-то из моих засранцев, я бы давно бросил тебя одного. Все равно, проку от тебя, как от пробитого горшка. Мне надоело, и я тоже устал. Или ты идешь со мной и будешь делать, что тебе велят, или катись яблочком, куда у тебя получится: на каторгу, на острова к пиратам, на корм людоедам…

— Только не надо делать мне одолжений, — поморщился Джел. — Я сам тебя никогда ни о чем не просил.

— Одолжений не надо, а что тогда надо? Смириться и подохнуть? Это недолго, если вести себя так, как ты. Представь, что нет меня. Тебя завтра продают. Ты попадаешь в собственность каких-нибудь соляных торговцев по бросовой цене. Тебя заставят вкалывать, пока ты не протянешь ноги. Заболеешь — тебя прибьют, как худую скотину, и сожгут труп в яме для мусора. Надорвешься — уморят голодом, ибо кто не работает, того не кормят, и сожгут в той же яме. Невыгодная перспектива, правда? И никакого выбора не существует.

Джел зачерпнул холодной каши и стал молча жевать, искоса глядя на Хапу.

— Я терпелив лишь потому, что нам свыше завещано оберегать сумасшедших, — тихо проговорил наконец тот, постучав себя пальцем по виску. — Чего ты на меня уставился?

— Нельзя?

— Не хами. — Хапа пожевал и добавил: — У порядочных людей таких глаз не бывает. Сглазишь все мои планы на завтра. Лучше отвернись.

Джел дернул плечом.

— Как это можно сглазить, так вот просто тебя рассматривая?

Хапа, передразнивая его, пожал плечами и скривился.

— А что ты все время допытываешься? Какие тайны, ты думаешь, я от тебя скрываю? Ответы на твои дурацкие вопросы? Ты вообще не должен задавать мне никаких вопросов, это не значится в нашем договоре.

— Запускание мокриц мне на спину в нем тоже особо не оговаривается, однако, ты развлекаешься помаленьку, — отвечал Джел.

— Где ты набрался этой демагогии? — возмутился Хапа. — Чего ради я с тобой связался? Выполнишь свою часть договора, и — попутного ветра. Иначе я за себя не ручаюсь.

— Не могу я есть эту бурду, — сказал Джел, бросая ложку. — Нет аппетита.

— Ну, привет, — выдохнул Хапа и забрал у него из рук на три четверти полную посудину. — Как всегда, некстати. Завтра придется здорово побегать. День будет трудный.

— Ну и пусть. Мне кажется, я уже давно умер, и весь этот кошмар вокруг — какой-то недоразвитый загробный мир, — ответил Джел.

Хапа понял его по-своему, охнул и прицелился стукнуть ложкой по лбу. Джел быстро наклонился в сторону, сказал:

— Hо-но-но, это уже лишнее!

Хапа мотнул головой и, пробормотав что-то вроде "точно, не в своем уме", стал перекладывать его кашу в свою миску.

Крошечные окошечки под самым потолком сторожа начали загораживать на ночь деревянными щитами. В подвале окончательно потемнело. Издалека, но отчетливо, прозвонил несколько раз колокол: в городе отбивали ночную стражу. Из-за квадратной каменной колонны в стороне послышалось бормотание и глухой стук лбов о затоптанный многолетней грязью пол. Из обломков доски адептами Сатуана там был построен алтарь, украшенный лоскутками, обрывками кожи, завязками от одежды и прочей мелочью, которую не жаль на жертву богам. Молились около алтаря, по обычаю, исключительно в потемках.

Хапа старательно работал в темноте ложкой.

— Доболтались, что ночь уже, а о главном я забыл, — послышался его голос. Говорил Хапа с набитым ртом. — Я хотел тебя спросить: договорились ли мы с тобой насчет завтра?

— Договорились уже раз десять, — ответил Джел. — Сколько дней подряд можно уславливаться об одном и том же?

— Столько, сколько мне захочется, — сказал Хапа, прожевав. — У тебя такой подозрительный вид в последнее время, что я совершенно не уверен в твердости твоей памяти. Ты действительно помнишь, как завтра надо будет действовать? Не совершаю ли я ошибки, полагаясь на тебя? И где твоя подружка?

— Шляется где-то, — пожал плечами Джел.

— Ты меня удивляешь. Чудные завел порядки! Я говорил тебе: этой лохудре с самого начала надо было хвост накрутить. Теперь уже время потеряно.

— Какой бы был смысл? Все равно завтра каждый пойдет своей дорогой.

— Как знать. Мне тут передали последние новости. На рудниках за Двуглавым Хираконом беспорядки среди рабов и населения, так что управляющие оттуда на распродажу за каторжниками не приедут. По моим подсчетам человек сто возьмут завтра в каменоломни, примерно сто пятьдесят отправятся морем в Тадефест, пятьдесят останутся на галерах береговой охраны в порту. Оставшихся человек тридцать — сорок разберут по плантациям. И вот что получается. Хираконских рудников нам с тобой не видать. От каменоломен тебя и себя я откупил. На галеры выбирают молодцев ростом головы на две повыше тебя и возрастом лет на тридцать помоложе меня. На плантациях в основном работают женщины и малолетки, да и то, только те, у кого срок не больше десяти лет. Тебе с твоей бессрочной каторгой там делать нечего. Мне — тем более. Есть шанс попасть туда у твоей подруги, но я думаю, не так-то просто будет от нее избавиться. Наверняка, в Тадефест отправимся все трое. Конечно, если тебе жаль с ней расставаться, можно взять ее с собой. Это несложно, где два человека, там и третий… Только помни хорошенько: завтра, когда за нами придут, ни на шаг от меня не отходите. Удастся спуститься с перевала неразделенной компанией — можете тогда считать, что оба вы уже на свободе. Завтра на рассвете будет паника, спросонья все станут бегать, орать, может, даже передерутся. Постарайся, глядя на всех, с ума не сходить и ничего лишнего ни себе, ни ей не позволить.

— Пренепременно, — пообещал Джел. — Урум сказал мне вчера, что Тадефест — это соляные копи. Он был прав?

— Соляные, только не копи. Чтобы попасть туда из Диамира, нужно плыть на юг вдоль берега. Примерно на половине пути к Ардану в пустыню уходит цепь мелких котлованов с очень соленой водой. Когда-то там было море, потом берег поднялся, и оно высохло. Это место и есть Тадефест. Каторжники там вычерпывают из котлованов соляной раствор, выпаривают его на лотках и получают соль, которая чище, чем в природных отложениях. Там гиблые места, и кроме человека, на много дней пути нет ни одного живого существа. От солнца и соли люди слепнут и покрываются язвами с головы до ног. Соленая вода разъедает тело до кости во много раз быстрее, чем проказа, и больше трех-четырех лет, каким бы выносливым ни был человек, он там не выживает. Отец моего старинного друга водил когда-то караваны с солью на север, в Эн-Лэн-Лен и дальше, в степи, к границам Вечного Леса. Там за меру соли насыпают меру янтаря и меру голубых сапфиров, и путь туда и обратно занимает пять лет жизни… Ты спишь, что ли?

Джел хотел ответить, что спать теперь долго не захочет, но невдалеке послышался знакомый шум.

Кто-то о кого-то споткнулся, кто-то застонал, кто-то захрипел и заругался сиплым со сна голосом. Джел привстал, чтобы лучше видеть.

Против мерцающего света, падающего через оставленные для вентиляции два крайних окна, зигзагами в его сторону двигались две тени: большая и поменьше.

— Иди, иди, переставляй ноги, — бубнил низкий мужской голос. Держись, мать, за стену, куда падаешь!..

Джел сел. В последние дни сцена эта повторялась из вечера в вечер.

Тени приблизились.

— Притащил, как заказывали, — было сказано уже Джелу, и на колени ему посадили сонную, тяжело навалившуюся на него Ма.

Хапа, двигая вместе с собой посуду, переместился несколько в сторону.

Пошатываясь и без разбору наступая всем, кто лежал по дороге, на разные части тела, большая тень, сопровождаемая руганью, удалилась в темноту.

— Объявился подарочек, — проговорил недовольно Хапа, отсвечивая костровыми бликами на лысом черепе.

Джел потряс Ма и громко сказал ей в лицо:

— Дрянь бесстыжая. Где ты была? С кем? Опять врать мне будешь?

— Сам ты дб… днь… дрянь, — ответила Ма и ткнулась носом Джелу в ухо.

Волосы ее пахли приторно-сладким дымком травки, которую курили компанией из общей трубки, обычно укрывшись в одной из стенных ниш в противоположном конце подвала. Когда Ма долго не появлялась, Джел сам ее там разыскивал.

— Что? Получил? Доволен? — ворчал Хапа, злорадно поблескивая в темноте лысиной и отражающими свет глазами. — Предупреждал я тебя, к чему приведут эти ее хождения. Побей ее хоть раз. Лучше поздно, чем никогда. Задай ей хорошую трепку, не испугайся бабы хоть раз в жизни!

— Ее нельзя бить, она сказала, у нее будет ребенок.

Хапа фыркнул.

— Можно подумать, что твой.

Из-за колонны, за которой молились, на них зашипели.

Хапа на несколько минут умолк, потом сказал неожиданно замогильным мрачным голосом:

— Извини. Я не имел в виду…

— Ну, хватит, — раздраженно перебил его Джел.

Они еще помолчали. Потом Джел примирительно попросил:

— Расскажи что-нибудь. Про Север, про Юг, про Великий Лес и про горы…

Хапа ответил не сразу.

— Не надо мешать Север, Юг, горы и Лес в одну кучу, — сказал он. — Между этими частями мира огромная разница. На Севере дикие места. а Юге все по-своему — другие люди, другие обычаи, другие боги. О горах спроси Безмушмашура, он горец, он расскажет тебе лучше, чем я. В Лес же кто ходил — не вернулись. О Лесе никто правды не расскажет. Не лучше Леса изучены земли Северного Моста и Запада-за-Морем… Знаешь, если б я был твоим родителем, я бы шкуру до пят спустил с твоих учителей. Говоришь, что учился, а сам ничего не знаешь. Государство, в котором ты волей случая оказался — величайшая держава мира, — глаза Хапы опять блеснули желто-зеленым кошачьим светом, но Джел из-за темноты не разобрал, говорит тот серьезно, или издевается. Хапа продолжил: Нельзя с ним сравнивать какие-то пещерные разбойничьи княжества, или царство Ку, где монарх живет на дереве, подобно обезьяне. Или Птор-Птоор, где до появления таргских кораблей плавали по морю в обмазанных грязью корзинах. Тарген Тау Тарсис — Великий Владыка Морей. Белый Энлен, прародина всех народов, не знал морской торговли, и что с ним стало? Он превратился в убогую развалину, доживающую свой век в нищете и невежестве на задворках мировой истории…

Ма шевельнулась и проговорила:

— Вот туда я хочу… в Элен…Нлен.

— Ладно, — сказал Хапа. — Спите оба. Завтра всем нам будет Элен-Нлен.

Во дворе форта вдруг раздался полный смертной муки вопль, раскатистый рык громадного сторожевого зверя, — Джел так и не понял, очень большая собака это, или какое-то другое существо сугубо местного происхождения, — грохот катящихся бочек, шум падения камней. Стража на стенах заколотила в металлические щиты. Послышались крики, топот бегущих ног, свист сторожей. По крикам и стонам похоже было, что зверь кого-то подмял и треплет.

Ма вздрогнула. Хапа нашел в темноте плечо Джела.

— На будущее тебе вот что еще скажу, — проговорил он. — Никогда не поддавайся искушению воспользоваться сомнительным случаем. Все в жизни должно опираться на точный расчет и поддержку проверенных людей. Жизнь — злая штука, и ей все равно, живешь ли ты на Юге, в заморских землях Птор-Птоора или в самом распрекрасном государстве мира. Спокойной ночи.

Хапа улегся. Держать Ма Джелу стало тяжело. Он посадил ее на пол. Она тут же мягко повалилась вдоль стенки.

От караульных костров в подвал попадало достаточно света, чтобы, привыкнув, кое-что можно было разглядеть.

Джел долго наблюдал, как здоровенный Друз Вышибала топчется под окном, держа на плечах долговязого Безмушмашура, а тот, прильнув лицом к оконной решетке, рассказывает дюжине слушателей внизу о происходящих снаружи событиях. Желания пойти узнать причину переполоха во дворе у Джела не появлялось.

Становилось холодно. По полу гуляли слабые, но множественные и упорные сквозняки. Стучал у алтаря жрец из арестантов-южан, собирая в ящик под алтарем ритуальные принадлежности — черепки битой посуды, символизирующие жертвенные блюда, и погремушки из долбленых орехов, заменяющие колокольчики.

Джел присматривался к Хапе: спит или притворятся? Похоже, что спит. Очень похоже. о от Хапы можно ждать всего…

На всякий случай он подождал еще минут двадцать. Потом осторожно лег, стараясь не прикасаться к камням пола, еще не согретым теплом его тела, вытащил провалившийся под мышку маленький пеленгатор с часами и встроенным компасом, висевший на лохматой волосяной нитке, одолженной у Хапы. Не снимая нитку с шеи, Джел положил пеленгатор на пол около своего лица, свинтил крышку, включил подсветку и стал рассматривать табло часов и дрожащую стрелку компаса.

Часы показывали 03:17. Это ничего не значило. Здесь, как и на Внешних Станциях наступила ночь, но сутки были на час сорок семь минут длиннее станционных.

Он подрегулировал волновую настройку и вывел стрелку-указатель на пеленг. Стала загораться и гаснуть оранжевая точка на градуированной шкале компаса.

Обстоятельство было из разряда чудес в решете. На планете еще не используют энергию пара. А над планетой висит воронка внепространственного перехода. Там, откуда идет пеленг, расположены безлюдные нагорья бывшего Белого Энлена. Однако координат-шифр поступает на волне три тысячи четыреста метров, и замечательно это тем, что волна такой длины на Аваллоне, например, используется обычно для связи с подводными объектами, так как, в отличие от волн более коротких, свободно проходит сквозь воду.

Никаких других следов тех, кто сколько-то тысяч лет тому назад устроил над этой планетой ловушку, не было. Всячески допекая Хапу в поисках зацепок, Джел вытянул из него всего две истории, которые за хвост и за уши, но можно было притянуть к интересующему его делу.

Во-первых, о том, что, когда еще существовали Семь Царств, в Авенгоре объявился некий Небесный Посланник и с толпой фанатиков ушел в пустыню искать загадочный предмет под названием Лунный Камень. По пути они рыли колодцы. Таким образом возникло Семиградье — караванный тракт через засоленную южную пустыню. С того времени прошло не больше двух тысячелетий, но ведь и время возникновения Внешних Станций, а значит, и ловушки над планетой, определено как второе-третье тысячелетие космической эры…

Другая история выглядела следующим образом: "Мой дядя, — рассказывал Хапа, — был помешан на кладах и мечтал отыскать то место в горах, где сто лет назад упало Холодное Облако. Знающие кладоискатели поговаривали, что Облако было целиком из серебра, и оттого не удержалось на небе.

Чтобы узнать об этом подробнее, дядя решил разыскать специальную книгу о небесных чудесах. Она называлась то ли "Воин небесного воинства", то ли "Полет небесной колесницы", то ли как-то иначе, не помню. Несколько лет посвятив поискам, истратив уйму денег, дядя ее приобрел. Книга была очень древняя. События столетней давности в нее, конечно не попали, и ни о чем подобном Облаку там не упоминалось. Выяснив этот факт, дядя рассвирепел и устроил "Небесному воинству" публичное сожжение на площади недалеко от нашего дома. Мы с братьями, помню, неплохо повеселились в тот вечер, а у дяди вышли неприятности с городскими властями: пришлось платить штраф за нарушение общественного спокойствия. Тайком от дяди мы стащили несколько листов из той книги. Там были какие-то чертежи и карта. Тогда я совершенно не понимал, что это изображено. Сейчас могу сказать, что карта была вычерчена по градусной сетке — так чертят только на Хофре и только морские карты. На чертеже же было изображено нечто вроде водолазного колокола, внутри которого помещался человек, — такие приспособления используют для подъема груза с затонувших кораблей. Книгу привезли с Севера, она была списком с оригинала, хранящегося в одной из древних энленских монастырских библиотек. О каких небесных чудесах шла речь в той книге — понятия не имею. Судя по чертежам, скорее уж чудеса были подводными. Тем не менее, это единственная история, которая так или иначе связывает меня с событиями неземного происхождения."

Делать из этих историй какие-либо выводы Джел поостерегся. Когда у Хапы разыгрывалось воображение, он рассказывал и не такие сказки. Hо других источников информации Джел не имел.

Он взглянул на пеленгатор. Точка загоралась и гасла. Стрелка указывала на северо-запад.

Он разрегулировал настройку и на всякий случай поднял голову и огляделся. За ним никто не подсматривал. Хапа спал.

Несколько человек под окном были заняты своими делами.

Джел спрятал пеленгатор за пазуху, спиной прислонился к широкой спине Ма и закрыл глаза.

***

В межгорной долине, защищенной от дыхания пустыни западными отрогами Старого Хребта, на берегу зеленого теплого моря расположился город-порт Диамир, отстроенный еще во времена пятой имперской династии на руинах крепости Дах-Амир, серые зубчатые стены которой с возведенными заново башнями, различными по форме и размерам, словно шахматные фигуры, до сих пор полуопоясывали город с востока и юга. Две другие стены Диамира были сложены из привезенного морем красного камня разработок Парфенора. С трех сторон к Диамиру подступали сады. С четвертой кольцо замыкал лес мачт в гавани и старинный маяк, возвращенный к жизни вместе с поднятыми из развалин стенами города первыми таргскими переселенцами три с половиной столетия назад.

Народ фрэлов, в прошлом владевший обширной областью Семи Царств, некогда многочисленный и сильный, был уничтожен стотысячным имперским войском, в одну ночь высадившимся с моря и без боя занявшим главные гавани побережья за исключением Авенгора, который не удалось захватить врасплох.

Часть фрэлов с более удаленных от берега территорий успела уйти в пустыню за Старый Хребет, где следы их затерялись в солончаках. Двести тысяч человек было убито солдатами, половина из них — в Авенгоре, выдержавшем семь месяцев полной осады без надежд на спасение. В конце город пал, был разграблен наемниками и сожжен.

В тот славный для империи Тау Тарсис и гибельный для Семи Царств год в рабство было продано в общей сложности полмиллиона человек, а империя значительно раздвинула свои границы, одновременно покончив с военной угрозой, исходившей от Семи Царств и Семи Свободных городов, основанных в пустыне Небесным Посланником. Через эти города шел единственный сухой караванный путь, связывающий Север с Югом.

Посредством экономической блокады со стороны империи Семь Свободных городов превратились в Семь Мертвых городов. Жители, покинувшие Семиградье, расселились по плодородным землям новых имперских провинций — Парфенора, Авенгора, Диамира, а империя Тау Тарсис приобрела монополию на контроль внешней торговли всех островных, северных и южных государств.

В тот же год к названию Тау Тарсис прибавилось слово "Тарген" "Великий".

Около сорока лет назад в результате заговора империя потеряла императора и тринадцать прямых наследников престола, и, во избежание гражданской войны между сторонниками оставшихся претендентов на трон, была объявлена аристократической республикой по образцу государства Птор-Птоор, что в землях Запада-за-Морем и в двух месяцах морского пути от Таргена.

Историкам и летописцам последних трех столетий Тарген представлялся бездонным кошельком, поглощающим значительную долю золота, серебра и предметов роскоши всего населенного мира.

Основными статьями дохода казны империи и республики являлась торговля, торговое посредничество и пошлины, взимаемые за провозимые и продаваемые товары.

Несмотря на то, что обе официальные религии Таргена единодушно осуждали торговлю, объявляя ее делом нечистым и неугодным Небу, помаленьку приторговывали даже храмы.

Из городов-государств Юга в Тарген караванами судов и вьючных животных доставлялись рабы, золото, жемчуг, слоновая кость, нефть в запечатанных сосудах, хлопок-сырец, шелковые нити, красители индиго и пурпур, благовония, специи, фрукты.

С далекого Севера в обмен на соль и зерно шли серебро, олово, железо, янтарь и драгоценные камни, которые после огранки у искусных таргских ювелиров увеличивались в цене в три-четыре раза.

Из самого Таргена помимо соли и зерна вывозилось оружие, металлическая утварь и инструменты, ювелирные изделия, ткани, ковры, стекло, бумага, иллюстрированные миниатюрами рукописи и многое другое.

Диамир, самый южный порт страны, служил одновременно пограничной морской военной базой и пропускным пунктом для караванов, следующих с Юга или на Юг через перевал, Мертвые города и пустыню. На рынках здесь были самые дешевые по стране рабы и обилие контрабанды, которую Хапа презрительно называл мелочевкой. Как догадывался Джел, Хапа занимался самым рискованным и прибыльным из контрабандных промыслов: торговал с Птор-Птоором, с которым из-за дележа приоритетов на рынках архипелага и Белого Берега в последние пятнадцать лет все легальные торговые контакты были прерваны. (В тюрьме же Хапа скрывался от правосудия. Джел не понимал, как это возможно.)

Дважды за длинный год — в последний месяц весны и в начале осени — в Диамир съезжались управляющие государственных медных, серебряно-свинцовых и золотых рудников, судостроительных верфей, соляных и угольных разработок, строек, каменоломен, хлопковых, чайных и сахарных плантаций, ремесленных мастерских и прочих принадлежащих казне предприятий, а так же частных крупных компаний, занимающихся государственными подрядами и имеющих разрешение на покупку рабов, где требовалось большое количество рабочих рук.

Два раза в год в Диамире проводились оптовые беспошлинные распродажи рабов для внутреннего промышленного рынка.

Весна проходила, приближались первые дни лета и праздник Фан. С распродажей в этом году запаздывали, ожидая благоприятных дней полнолуния, когда каждая совершенная покупка считается удачной.

Городская и каторжная тюрьмы были переполнены. В них сгоняли на ночь столько народу, сколько в обычное время они ни за что не смогли бы вместить. Армейские казармы были взяты купцами в аренду и заняты под товар. Настоящие каторжники вместе со своей охраной ночевали в горах, там, где работали. Все те, кто за последние пол-оборота осуждены были по всей провинции на каторгу и предназначались судебным ведомством для продажи на тяжелые работы, чтобы частично компенсировать следственные и судебные издержки, содержались в казематах укрепленного форта Дах на перевале под охраной гарнизона.

Джела утром растолкала Ма. Лицо у нее было опухшее, с покрасневшими веками и лиловым синяком под левым глазом. Лохмата и зла она была, как ведьма-людоедка.

За разгороженными окнами только начинало светать. Во дворе, по-видимому, происходил инструктаж охраны. Охрана — бледнокожие дюжие наемники-горцы в шипастых панцирях из металлических пластин — гулко топала ногами по каменным плитам.

Хапа с утра был не в духе, хмурился, морщил нос и имел выражение лица "всем недоволен". Не успел он заново растолковать, что первая и наиглавнейшая заповедь — ни на шаг от него не удаляться, как распахнулись кованые двери, в подвал, гремя железом, ввалилась охрана, и началась обещанная Хапой паника. Люди сбились в кучу у противоположной выходу стены. Потом, спасаясь от пущенных в ход плетей, стали с воплями бегать вокруг колонн, сталкиваясь друг с другом и со стражниками. Хапа схватил Джела за руку и, лавируя между мечущимися людьми, поволок его к выходу.

Ма догнала их и вцепилась Джелу в пояс.

За дверью им наспех связали ремнями руки, по цепочке солдат протолкали по лестницам и коридорам наверх и вышвырнули во двор. В центре двора грудой лежали металлические ошейники и обрубки тяжелых цепей с замками. Дальше все делалось очень быстро: на каторжников надевали ошейники, цепями их скрепляли друг с другом, руки развязывали.

Спустя час длинная колонна осужденных, построенных по трое, заплетающимся шагом миновала мост над пропастью, соединяющий форт с мощеной гигантскими скальными плитами дорогой через перевал, и, поминутно останавливаясь от непривычки двигаться скованным строем, направилась к городу.

Дорога, по которой обычно нескончаемым потоком день и ночь шли, звеня подковами, цепями и верблюжьими колокольчиками груженые караваны, часто достигавшие длины нескольких километров, в это утро была пуста.

Джела пробирала дрожь от утреннего холода и всеобщей, кожей ощущаемой нервозности. Впереди него вышагивали Друз Вышибала с неразлучным Безмушмашуром и загораживали спинами обзор. По правую руку плелись Хапа и Ма. Пока все шло по плану, и, несмотря на полную неизвестность впереди, волнение понемногу стало пропадать.

Из-за гор на дорогу яркими лучами брызнуло солнце. Справа, из ставшего полупрозрачным тумана, выступал сверкающий зубчатый гребень Старого Хребта с крутым высоким конусом Великого Тура в крайней восточной точке. Тень Великого Тура падала далеко в долину. Налево, за наваленным из обломков скал барьером, лежало наклонное плато с редкими выступами черно-зеленых блестящих пород на сером изъеденном эрозией склоне и с руинами форта-двойника, частично разобранного на починку дороги. Где-то далеко плато заканчивалось камнепадным спуском к морю.

Туман таял и расплывался, воздух теплел. Великий Тур искрился в короне солнечных лучей.

Ниже, в долине, замерли без движения метелки высоких пальм в утреннем безветрии.

Розово-бело-зеленый город открывался с перевала зрелищем из древней сказки.

С караванной дороги колонну вскоре повернули на каменистую тропу, ведущую в долину напрямик.

Спуск здесь был намного круче и сложнее. С этого места стали пропадать остатки душевного равновесия Хапы. Хапу выводили из себя острые камни, которые ранили и ушибали ноги, холодный воздух, яркое солнце, Джел которому одолевающие Хапу беды были неведомы, Ма, чей фонарь под глазом сиял не хуже вершины Великого Тура, и, уж конечно, не в последнюю очередь охрана, задававшая слишком высокий темп движения. Идти с ним рядом становилось все труднее. Хапа попеременно то отставал, то вываливался вперед, то прыгал на одной ноге, или вдруг оказывалось, что им троим мало места на тропе, и он толкался и наступал Джелу и Ма на ноги. К концу склона Джелу казалось, что ему оттоптали шею, а корявый ошейник из-за бесконечных рывков вперед-назад ободрал с нее всю кожу. Вдобавок его пару раз двинули между лопаток тупым концом копья и стегнули плеткой сзади по ногам, когда Хапа неожиданно выпихнул его вон из строя прямо на охранника.

Наконец, минуя пальмовую рощу, сады, и два раза переправившись вброд через разлившийся из-за дождей в горах ручей, колонна каторжников достигла стен города. Тяжелые створы ворот, проделанных в массивной башне, были распахнуты настежь. За крытым ходом длиной шагов в пятнадцать начиналась улица — темный коридор между стенами без окон и лишь с редкими надежно запертыми дверными проемами.

Утреннее солнце сюда еще не пробралось.

Верховой, сопровождавший колонну от ворот, ускакал вперед. На первом же перекрестке пешая охрана из форта передала каторжников конному конвою. Колонну пустили бегом. Хапа спотыкался на неровной мостовой зигзагообразных окраинных улиц, тяжело дышал и, как только возникала заминка на каком-нибудь повороте, цеплялся за Джела, повисал на нем и принимался проклинать охрану, общество, порядки, законы, власть, богов, себя и все остальное, что попадалось ему на язык. Один из конвоиров на остановке скорее для забавы, чем для практической пользы, стукнул его по блестящему от пота черепу рукоятью плети. Хапа плюнул в него и попал в лицо.

Охранник замахнулся всерьез. Как-то так получилось, что Джел оттолкнул пригнувшегося в ожидании удара Хапу, перехватил на лету ремень плети и, для человека, плохо понимающего, что он делает, довольно ловко одной рукой вывернул охраннику кисть, а другой нажал на локоть, выгибая сустав в обратную сторону. Легко, словно сухой тростник, хрустнула кость. Кто-то из заднего ряда поддал лошади цепью. Лошадь взбрыкнула и прыгнула в сторону. Охранник свалился на землю, и в этот момент бегом двинулась колонна. Лошадь без седока умчалась в боковой проулок. Подхватив под руку Хапу, Джел не столько слышал, сколько чувствовал, как злобно, насмерть, у него за спиной топчут упавшего.

Подскакала охрана, над хвостом колонны засвистели плети — обнаружив на дороге тело, там били не тех, кого следовало. В просвете между домами показалась залитая солнцем площадь. Каторжники, подхватив цепи, рысью вылетели на открытое пространство.

С саблями наголо подбежали солдаты городской стражи. Заставив обогнуть помост под красно-белым балдахином, где стояла дюжина кресел и куда с визгом, цепляясь юбками и роняя опахала, полезла стайка пестро одетых девушек-рабынь, колонну повалили в пыль под выбеленной стеной какого-то сада.

Оттуда через верх стены опадали цветы и свешивались широкие веера пальмовых листьев, давая в своей тени убежище от набиравшего силу солнца.

***

Организаторский талант Хапы заслуживал всяческих похвал. В Тадефест отобрали девяносто шесть человек, на треть меньше, чем Хапа предсказывал, но для них троих это уже не имело значения.

Отобранных разделили на четыре группы и разными путями повели к порту. Джел, Хапа и Ма в составе последней, четвертой группы отправились в порт позже всех, однако, по словам Хапы, самой короткой и прямой дорогой. О покалеченном или убитом охраннике за полдня не было сказано ни слова, и Джел, помучившись немного неизвестностью и угрызениями совести, решил, что самое лучшее — забыть поскорее об этом происшествии.

Ошейники, цепи и грязное арестантское тряпье с них сняли, взамен выдали по полоске серого холста — в самый раз чуть прикрыться, — хитро, но не крепко связали в цепочку веревками и повели, излишне не торопя. На одной небольшой площади с колодцем им позволили напиться теплой мутной воды из длинного деревянного желоба для скота. Это было кстати, потому что кроме двух случайных глотков, наспех перехваченных во время переправы через ручей, у Джела с утра ничего не было во рту, и, хотя о еде в жару практически не думалось, жажда очень сильно давала о себе знать.

После полудня Диамир будто вымер. Улицы были тихи и пустынны. По пути через центральную часть города им встретились только три привязанных к кольцам в стене верблюда, которые с испуганным ревом шарахнулись от процессии каторжников, повозка с бочками воды для поливки улиц верхнего города и группка нищих, дремавших в пыли на теневой стороне улицы. Они по краю обошли рыночную площадь. Там у нескольких сонных торговок увядала в корзинах зелень и истекала соком клубника. Богатые лавки менял и купцов были закрыты. Торговля шла льдом, фруктовой водой и поддельными золотыми украшениями. Покупателей было немного, и выглядели они подозрительно.

Если бы Джел меньше был задерган и озабочен собственным положением, город изнутри мог бы показаться ему интересным. Hо он уже не производил того сказочного впечатления, каким выглядел с перевала. Построенные из белого и розового мрамора дворцы скрывались за высокими каменными стенами. Там, в садах, в тени и прохладе, журчали родники и фонтаны, шелестела листва тенистых деревьев, жужжали над цветами пчелы, порхали и пели птицы. На извилистых же неровных улицах, вымощенных грубо обработанными и плохо подобранными друг к другу камнями, было невыносимо жарко.

Белая легкая пыль, об уничтожении которой заботились только в богатых кварталах, висела неподвижно в воздухе, оседая, коркой налипала на потную кожу, лезла в нос, рот, глаза, щекотала в горле. Несмотря на близость моря, ходить днем по Диамиру было ничуть не легче, чем прогуливаться в пустыне.

В сторону моря, за городскими стенами, пригородом и ремесленными кварталами начинались конторы, портовые склады, бараки рабочих, кабаки, дешевые гостиницы и улочки местных красных фонарей, без которых не обходится ни один настоящий порт ни в одном из обитаемых миров. На берегу вдоль причалов выстроились добротные каменные здания представительств торговых компаний.

Немного в стороне разместились службы таможни, береговой охраны, казармы и резиденция коменданта порта. Недалеко располагался ремонтный док и находящаяся в стадии строительства верфь. Полуторакилометровой длины мол и двойная цепь волноломов защищали акваторию порта от ветра и морских волн. Серая с гранитными опорами, огромная даже издалека башня маяка поднималась со скалистого острова на другом конце мола. Порт был построен с немалым размахом, и Джел усомнился в своей первоначальной оценке уровня развития местной цивилизации. Впрочем, мысли об этом занимали его недолго.

Четвертую группу каторжников, вернее, пожизненных рабов, поступивших в собственность Управления соляной торговли Тадефеста, семнадцать человек, освободив от веревок, закрыли в просторном пустом пакгаузе у самого мола. Запертые снаружи цепями, двери пакгауза не охранялись, но было слышно, как кто-то ходил по крыше.

Корабль на Тадефест должен был отплыть с рассветом следующего дня.

Люди, худые, усталые и грязные, поодиночке разбредались по обширному пространству пакгауза и засыпали на полу. Сидя рядом с Джелом, Ма медленно, плавными, наводящими сон движениями вычесывала пальцами мусор из волос.

Хапа, пустыми зрачками уставившись перед собой, сидел в дальнем углу, вытянув ноги, наматывал на палец нитку из набедренной повязки и беззвучно шевелил губами: советовался сам с собой относительно плана дальнейших действий, или, может быть, молился своим тайным богам-покровителям, которых у него, по его словам, было семь.

Через час всеобщего неподвижного молчания Джел ощутил приступ тупой тяжелой одури и отвращения ко всему, что было перед глазами. До сего времени он развлекал себя тем, что облизывал палец и смазывал слюной саднящие от каждого прикосновения царапины на шее и рубцы от плети на ногах. От этого занятия на зубах скрипели крупинки песка и ржавчины, но, что всего хуже, оно не имело никакого смысла. Остынув от жары, Джел начал чувствовать голод. Заснуть, как другие, он не мог. Ему осточертело бесконечное бездействие, хотелось хоть каких-нибудь перемен, пусть к худшему. Эпопея затягивалась, и новая задержка вызывала у него злость. Он размышлял, скоро ли настанет ночь.

Солнце склонялось к западу, но очень, очень медленно.

Мухи жужжали под потолком и ползали по лицам спящих. Под чьими-то шагами поскрипывала плоская крыша.

Джел встал, осторожно перешагнул через задремавшую Ма, подошел к дверям и без особого интереса посмотрел, что делается снаружи, в широкую щель между створками. Ему был виден маяк, часть мола, над которым кружили чайки и несколько прибывших на распродажу черно-красных покрытых асфальтовой броней "охотников за пиратами" из Ардана, чей законный промысел состоял в том, чтобы захватывать в плен и продавать на невольничьих рынках береговых и морских пиратов. Вереница грузчиков тащила тяжелые серые тюки от причалов к складам. Возможно, в тюках находилась тадефестская соль.

Его слегка хлопнули по спине. От неожиданности Джел качнул дверные створки. Звякнула цепь. Шаги по крыше на минуту замерли. Джел обернулся.

С тычка в спину начинал всякое общение, конечно же, Хапа.

Джел сел на пол.

— Ну? — спросил он.

— Баранки гну, — отвечал ему Хапа.

— И что?

— Так. Ничего особенного. — Хапа тоже присел и посмотрел рассеянно на палец своей ноги, где от удара об камень треснул ноготь.

Джел ждал. Хапа почесал лысую макушку и задал такой вопрос:

— Ты смерти боишься?

— В каком это смысле?

— В прямом. Надеюсь, ты помнишь, что ты натворил сегодня утром? Затоптанные охранники мало кому сходят с рук даром. Вероятно, следует ожидать последствий. Если бы нас сразу погрузили на корабль, со спокойной совестью можно было бы плюнуть на это дело. Hо мы сидим здесь. Что ты можешь сказать по этому поводу?

Джел привстал на одно колено и сверху вниз посмотрел на Хапу.

— Меня повесят, что ли? — спросил он.

Хапа дернул головой.

— Не спеши делать выводы. Чтобы тебя повесить, надо тебя сначала найти. Скорее всего, они схватят первого, кто подвернется им под руку. Разницы нет. Мы для них все на одно лицо. Так сделал бы я, будь я на их месте. Однако, мне не очень понравилось, как нас осматривали, когда делили. Слишком много внимания. Гораздо больше, чем необходимо, чтобы пересчитать по головам.

Джел не на шутку разволновался.

— А если за мной придут?

— А если б у моей тетушки росла борода, знаешь, кем бы она тогда была? Я ведь просил тебя ничего лишнего себе не позволять. Тем более костоломовских подвигов. Тоже мне, Юрг-Костолом… Пойми правильно, я не упрекаю. Я хочу только предупредить, что мне это не нравится. На всякий случай.

Джел сел на пятки.

— Я это всегда знал, — сказал он. — Я с самого начала должен был подохнуть. — Он дернул с шеи нитку с пеленгатором. Нитка порвалась. Он положил пеленгатор на пол рядом с Хапой. — Вот, возьми себе. Кажется, мне он больше не пригодится.

Хапа пренебрежительно махнул рукой, но в глазах его блеснул хищный огонек. Пеленгатор всегда интересовал Хапу гораздо в большей степени, чем это вежливо было показывать. Он накрыл его ладонью и с деланным оптимизмом заявил:

— С этим-то всегда успеешь. Да пусть даже они тебя заберут. Не о чем волноваться. Я вернусь через десять дней и тебя вытащу.

Джел хмыкнул.

— Через десять дней будет поздно.

Часового на крыше окликнули. Солнечные полосы на полу пакгауза накрыли тени.

Возражение замерло у Хапы на губах. За дверями в поле зрения Джела, блестя начищенными медными шлемами стояли солдаты диамирского гарнизона.

— Не может быть, чтоб так быстро работали, — пробормотал Хапа. Видно, чем-то ты прогневал Небо, если тебе так не везет.

Джел бросился прочь от двери. Хапа успел схватить его за лодыжку, и оба они растянулись на полу. Хапа быстро заговорил:

— Ни в чем не признавайся, понял? Наври им с три короба, запутай всех. Тебе надо выиграть время, всего несколько дней…

Цепь разомкнули. Приоткрылась одна створка дверей. На пороге появились трое: два медноголовых в полном вооружении и высокий, изыскано одетый господин с бледным надменным лицом вельможи-северянина. С крыши в проем свесилась голова караульного. Голова сказала:

— Нет, кир Агиллер, мы не перепутали. Он точно здесь. Вы сразу его заберете или сперва документы у коменданта оформите?

— Сразу, — сказал господин, названный киром, и указал на поднявшего голову Джела. — Вот этот. Все верно.

— Да, о нем и речь шла, — подтвердил караульный, вглядевшись.

Кир поманил Джела пальцем.

— Подойди сюда, мальчик. Не бойся.

Хапа толкнул Джела в спину.

— Делай, что говорит, — прошептал он. — Это не полиция. Кажется, я знаю кто это. Это нам на руку. Смелее, вперед!

Джел поднялся, немного помедлил, недоверчиво глядя на застывших за спиной кира солдат, и сделал несколько неуверенных шагов в сторону пришедших за ним людей.

— Веревку, — сказал кир, как только Джел ступил из тени на солнечный свет.

Сверху упала веревка. Ее подхватил один из медноголовых.

— Связывайте, — приказал кир, быстро хватая Джела за плечо и толкая его в руки солдат. — Скорее, время не ждет.

 

Глава 2

Джел плохо осмысливал, что дальше с ним происходило. Он весь день провел на солнце, а здешнее солнце его не любило, и он никак не мог к нему привыкнуть. Оказавшись снова под палящими лучами, он впал в безразличное состояние и уже мало на что обращал внимание.

Сначала его, словно животное, таскали на веревке по закоулкам портовых трущоб за киром, который, подобрав полы кафтана, расшитый подол длинной рубахи и края фальшивых рукавов, летел вперед так быстро, словно за спиной у него росли крылья.

Это было последней каплей. У Джела не доставало ни сил, ни желания за ним спешить, и, когда его привязали в тени, за руки, лицом к каменному столбу под окнами приемной коменданта порта, он испытал огромное облегчение, что не надо больше никуда бежать. Зевак, которые тут же собрались поглазеть на него, он просто не видел.

Ему показалось, что медноголовые возвратились очень быстро. На самом же деле, насколько можно было судить по положению солнца, прошло не меньше двух часов.

Медноголовые пришли вдвоем, без кира. Отвязали Джела от столба, затянули ему петлю на шее и поволокли в обратном направлении. Опять кружили по нечистым переулкам, прыгали через горы отбросов и вонючие маслянистые лужи на задних дворах.

Погода портилась. Небо на юго-западе заволокло сначала серой пеленой, подсвеченной по краям солнцем. Потом оно потемнело, налилось тяжестью. Ветер гнал влажную духоту воздуха с побережья в долину.

Море волновалось. Приближалось время прилива. Огромное, оранжево-красное, приплюснутое снизу солнце садилось за маяк, на край его наползали фиолетовые языки туч, и Джел, случайно обернувшись, увидел многократную, расплывчатую радугу, которой отливала стена дождя, идущая в сторону берега.

Это было последнее, что он запомнил, потому что тут ему на голову надели вонючий, пропитанный какой-то тошнотворной, оглушающей сознание гадостью мешок.

***

Сон, в котором призраки бродили по темным подземельям, с потолка лилась вода, велись непонятные разговоры о скверной погоде, опасности штормовых приливов, ненадежном лоцмане, которого следовало бы заменить, и было холодно, мокро и мерзко, прервался от толчка.

Джел приоткрыл глаза.

Стояла глубокая ночь. Светила луна. Или это был фонарь. Или огонь маяка. На расстоянии перекликались сиплые голоса. Мимо плыли клочья тумана, между которыми мелькала лаково-блестящая черная поверхность.

Земля качалась. Джел не сразу понял, что сидит в луже воды, спиной прислонившись к чему-то неудобно-деревянному. Вода текла по волосам, лицу, спине.

— Хорош, — сказал чей-то голос. — Действует.

Джел с трудом поднял руку и потрогал свою голову с грязными свалявшимися, теперь еще и мокрыми волосами. Он чувствовал себя, как со зверского похмелья. Хотел повернуться, чтобы увидеть, кто там, за спиной, ударился локтем.

— Тихо сиди, — сказали ему. — Перевернешь лодку.

Он послушно затих и прикрыл глаза. Подвижная черная поверхность была морем. Куда его везут? В Тадефест? Hо не на лодке же…

Один из тех, что сидели у него за спиной, положил ему руку на плечо, наклонился и спросил полушепотом:

— Замерз?

Джел шевельнул одеревенелой шеей, ответил, сам не понял, на каком языке:

— Не знаю.

— Ну, не страшно, — сказал человек. — Уже приплыли.

Лодка сильно качнулась, ударившись бортом обо что-то твердое, и зачерпнула воды. Сквозь сомкнутые веки Джел различил свет. Что-то загремело над самым ухом.

Джела подняли из лужи на дне лодки. Двое подсадили его наверх, несколько пар рук подхватили, и он был втащен на борт корабля, показавшегося ему огромным.

Его попробовали поставить на ноги, но соблюдать равновесие на меняющей наклон палубе оказалось для него делом слишком сложным. Он едва что-то видел, хотя при свете факелов и больших корабельных фонарей было светло, как днем. Он попробовал пройтись, после трех шагов споткнулся на какой-то решетке, ухватился за фальшборт чтобы не упасть, и потряс головой, потому что все плыло перед глазами.

На плечи ему накинули что-то вроде шерстяного одеяла.

— Куда его, кир Агиллер? — услышал Джел вопрос. — В трюм? На гребную палубу?

— В мою каюту, — ответил смутно знакомый голос.

Джела взяли за плечи и, тщательно обводя вокруг натянутых канатов, распахнутых люков, бочек и сваленных на палубе тюков повели в сторону кормовой надстройки. Несколько человек шли вслед за ним. Джел узнавал голос кира.

— Делать вам все равно нечего, — говорил он. — Чем даром сидеть, лучше даром трудиться.

— А до утра отложить никак нельзя? — спрашивал другой голос.

— А зачем ждать до утра?.. Где господин Пифером?

— Спит.

— Давно?

— Только что лег. Разбудить?

— Не стоит. Грейте побольше воды и возьмите у меня хорошее мыло. Что будет нужно — ничего не жалейте.

— Воду в этот раз где набирали? — вступил в разговор третий голос.

— На Каменном Дворе, как обычно. Что-нибудь не так?

— Улиток дохлых много плавает…

В небольшой каюте было тепло и чуть пахло дымом. Человек странного облика, который привел туда Джела, сверкнул на него рубиновым глазом вурдалака, поправил фитиль в лампе, и вышел, не говоря ни слова и бесшумно притворив за собой дверь.

Джел огляделся. Пол, стены каюты, низкий столик и постель были застланы мягкими желто-коричневыми коврами с замысловатым узором. Возле двери стоял большой, черного дерева, резной сундук. Под темным полированным потолком, расправив крылья, покачивалось на цепочке чучело птицы. Маленькая жаровня, стоявшая посередине каюты на большом медном блюде, распространяла вокруг себя тепло и слабый запах смолы.

Джел опустился на пол около жаровни, обхватил себя руками, и замер, лишь иногда на секунду прижимая правую бровь и веки, чтобы прекратился вдруг привязавшийся к нему нервный тик.

Глаза, губы и ободранную шею жгло от соли. На дорогие ковры с него текла грязная морская вода.

Мало-помалу он приходил в себя. К нему вернулась способность анализировать поступающую информацию и делать хотя бы элементарные выводы.

Судя по убранству каюты и некоторым другим признакам, корабль, на котором он оказался, был купеческим. Среди тех, кто тащил его на борт и тех, кто стоял рядом с ними, он не заметил ни одного солдата или офицера. Может быть, он попал в руки к перекупщикам рабов? Или это невозможно? Ведь продажа каторжников в частные руки запрещена законом. Что еще предположить, он не знал.

Однако, совершенно ясно, что все было спланировано заранее. Среди закрытых в пакгаузе рабов искали именно его. Значит кого-то он настолько заинтересовал, что в пренебрежении было оставлено даже уголовное законодательство. Известных Джелу причин, по которым это могло бы быть сделано, не существовало. Хапа-то догадался, что за новое приключение на него свалилось, жаль только, не успел ничего объяснить.

От оставшегося внутреннего холода Джела передернуло. Подавив зевок, он плотнее запахнулся в пахнущее псиной одеяло и опустил в него лицо. Настроение у него было гнусное. Он не мог успокоиться, потому что ничего не знал. Болела голова и слегка мутило от наркотика, которого он нанюхался по пути из порта.

Через некоторое время открылась дверь. Вошли давешний кир и коренастый мужчина ростом пониже. У второго было широкое плоское лицо арданца, а волосы, вьющиеся на висках и на лбу, за спиной жесткими волнами спускались до пояса. Темно-красный кафтан был небрежно наброшен на его плечи. Оба они остановились над Джелом.

— Вам всегда везло на дураков, — ни с того ни с сего вдруг негромко сказал плосколицый.

Очевидно, это было продолжением разговора, начатого в другой каюте.

Кир бросил быстрый взгляд в его сторону и ничего не ответил.

Джел, не высовывая нос за край одеяла, какое-то время изучал их сапоги с металлическими шиповидными бляшками и вызолоченными каблуками и золотое с мелким крашеным жемчугом шитье на шелке одежды. Похожи ли они на перекупщиков рабов? Кир, если он настоящий кир, не самозванец, пожалуй, нет. Этот второй — скорее, да. Кто они? Что они собираются с ним делать? Он терялся во множестве вариантов ответов на эти вопросы.

Кир наклонился, взял лицо Джела за подбородок и повернул к свету.

— Сколько вы заплатили за это сокровище? — спросил арданец.

— Две тысячи золотом, если брать все расходы в сумме.

Арданец присвистнул.

— Кого-нибудь почище за те же деньги нельзя было найти?

Кир пожал плечами и протянул Джелу небольшую фляжку, которую принес с собой.

— Пей, — сказал он.

Непослушными пальцами Джел свинтил крышку. Фляжка была пуста более, чем наполовину, и оттуда крепко пахло спиртом. Он взболтнул ее содержимое, решился, и сделал хороший глоток. На минуту у него перехватило дыхание. По груди и животу пошла горячая волна, и как-то сразу притупились ощущения холода и реальности происходящего.

Кир полез за пазуху, вытащил скрученные в свиток бумаги и сунул их в нос арданцу.

— Сопроводительные документы, — сказал он. — Имя не названо, надо будет выбрать свидетелей и какое-нибудь вписать. Сказано, что куплен в Ардане у Бар Селимбера.

Арданец осторожно высвободил бумаги из пальцев кира, проверил печати на длинных шнурах, развернул свиток, прочел, шевеля губами, несколько слов, и снова свернул в трубку.

— Почерк похож на селимберовский, — подтвердил он. — Только… дело ваше, конечно, кир Агиллер, но так вот покупать неизвестно кого, каторжника, немного зная о нем с чужих слов, — огромная авантюра. Как-то посмотрит на это ваш уважаемый Совет?

Кир Агиллер заложил руки за спину и на каблуках повернулся в сторону арданца.

— Здесь на Арденна, господин Пифером, — высокомерно заявил он. Никто не вправе требовать с меня отчет в делах, не связанных прямо с моими служебными обязанностями. Позвольте теперь узнать, удовлетворено ли ваше любопытство? Если да, то не пора ли вам уйти? Мое терпение не бесконечно.

Плосколицый Пифером сделал небольшой шаг к двери.

— О, я ничего не хотел сказать плохого, — быстро проговорил он, я лишь имею смелость напомнить, что этот парень — все-таки, убийца, и — если это вам не страшно — его на корабле может однажды обнаружить таможенная инспекция. Тогда это сильно повредит вашей репутации…

— НАШЕЙ репутации, господин Пифером, — поправил арданца кир. Внимательнее читайте купчую. Она составлена на имя господина советника Ирмакора. Так что, будьте добры, не заботьтесь о том, чтобы таможенная инспекция нас беспокоила.

Джел, ничего не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Смысла идущего между ними разговора он не улавливал.

Пифером отступил еще на шаг.

— А советнику зачем каторжник? — спросил он.

— Нужен был подарок киру Тимесиферу на юбилей наместничества, вы же знаете, — издевательски-любезным тоном объяснил кир. — Если не подойдет — выставим его на аукцион в Эгироссе.

— Что ж, если вы хотите, чтобы иктского наместника однажды нашли с ножом в спине, то подарок подходит как нельзя лучше. Впрочем, вам виднее. — Пифером еще на секунду задержался на пороге и добавил: — Hо тогда учтите — я к этому делу не касался и ничего хорошего от него не жду. Если у вас будут неприятности от этого парня, я ничем не смогу вам помочь. Спокойной ночи, кир Агиллер.

— Вставай-ка, — сказал кир, дождавшись, когда за Пиферомом закрылась дверь, и протянул Джелу руку.

Джел поднялся, не касаясь его ладони, едва не перевернув, правда, при этом жаровню. Ростом он был Агиллеру не выше плеча. Тот снова взял его за подбородок. Джелу подобная практика не нравилась, он предпочел бы, чтобы его лицо оставили в покое, но протестовать пока не было возможности.

— Как тебя зовут, детка? — спросил кир.

— Александр Палеолог Джел, — как можно тверже проговорил Джел.

Кир Агиллер наклонил голову на бок.

— Хорошее имя. Как ты оказался в Диамире?

— Путешествовал.

— Один?

Джел вдруг громко икнул и страшно смутился.

— Бедный ребенок, — сказал кир. — Там и был-то глоток разведенного спирта, а ты уже совсем пьяный.

Джел нахмурился и плотнее запахнулся в одеяло. Кир провел рукой по его щеке.

— Не бойся, — сказал он. — Все здесь — хорошие, добрые люди, никто не причинит тебе зла…

В следующий момент он наклонился и крепко поцеловал Джела в губы.

Почти тут же мягко скрипнула дверь. Уже занесший над порогом ногу господин Пифером резко остановился и произнес:

— А замечательно у вас получается. Прямо влез бы третьим, если б было можно.

Кир отстранился, но не сразу. В светло-серых глазах проступило решительное выражение.

— Какое у вас еще ко мне дело? — металлическим голосом осведомился он, медленно поворачиваясь.

Пифером с порога продемонстрировал документы Джела, потом перебросил их на постель.

— Прошу прощения, кир, нечаянно прихватил с собой, — пояснил он свои действия.

Агиллер вдруг шагнул на Пиферома. Пифером — от него. Их скрыла стена. В темноте за дверью что-то упало, кто-то (Пифером?..) издал полупридушенный хрип, и Джел услышал глухой голос Агиллера, зло роняющий слова:

— Ни одно полицейское подлипало… любопытство… за гранью профессионального долга… еще не довело до добра…

Джел оступился на подвернувшейся под ногу пустой фляжке, попятился, уперся лопатками в мягкую, покрытую ковром стену, и тихо съехал по ней на пол.

***

Во сне он видел горящее отраженным светом Океана-Гелиоса небо Аваллона — самое красивое из воспоминаний своего детства.

Последние часы перед отлетом он провел наверху, на жгучем морозе. Он сидел с подветренной стороны сугроба и глядел в небо, где струилась потоками плотного света корона из белых, зеленых и пурпуровых лучей, то разворачиваясь в занавес, расцвеченный перетекающими друг в друга красками, то снова собираясь в зените султаном пышных перьев. Порой из-за горизонта выплывали светящиеся зеленые облака или сказочные животные, которые брели по небу и вдруг разбрызгивались по беззвездному черному бархату веером острых лучей, чтобы снова возникнуть в другом месте и в других комбинациях красок.

Расставание с окутанным вечной ночью, навсегда закованным в лед Аваллоном, единственной планетой Валла, коричневой звезды, приближалось с каждым облачком пара, вырывающимся на мороз от его дыхания.

По снегу вокруг плясали цветные пятна света и тени. Ветер становился все сильнее. Джел замерз, но в шахту лифта возвращаться не спешил.

Город под двумя километрами ледяного панциря жил незаметной с поверхности жизнью. Там, глубоко подо льдом, находились хрустальные гроты, заполненные молочным туманом пещеры термальных источников с радиоактивными водами и гигантские, источенные лабиринтными тоннелями и выемками грунта, циркониево-гафниевые месторождения.

Из-за повышенного общего радиационного фона и спецификации планеты как источника радиоактивного сырья и тяжелых металлов для космического строительства, на Аваллоне строго поддерживалась стабильность и чистота генетически модифицированной для его условий расы.

Джел родился с мутацией в клетках печени и костного мозга, ДПВ его была вдвое меньше обязательной для аваллонца. Он всегда знал это и относился к этому спокойно. Случай был достаточно частый для Аваллона и других недавно заселенных промышленных планет со специально модифицированными для них расами поселенцев.

Что ж, зато теперь он будет учиться на Внешних Станциях и увидит другие миры.

Много разных миров…

Ему вдруг жаль стало прощаться с Аваллоном, с его черно-огненным небом, морозами, метелями, бескрайними просторами ледяной поверхности, светящимся Океаном-Гелиосом, ледяным Городом, свободой далекого от центров цивилизации окраинного мира…

Свобода — вот что все время его беспокоит.

Он вздрогнул от пробравшего его холода и понял, что уже не спит.

Видение событий десятилетней давности растворилось, хотя ему по-прежнему было тревожно, и не оставляло ощущение, посетившее его в те часы на Аваллоне: Открытая Дорога в Будущее. СВОБОДНАЯ ДОРОГА.

На самом деле в тот раз никакой такой свободы он не приобрел, а только лишь попал из одной зависимости в другую, более жесткую. Hо тогда он был ребенком, и самостоятельность в нем никто направленно не воспитывал. Послушание по отношению к более опытным во всем старшим считалось для него естественным, вполне нормальным поведением. Так его учили, и он над этим не задумывался. Зависеть от посторонней воли, чьих-то необсуждаемых решений для него было привычно. А это значит, что в том положении раба, в котором он сейчас находится, ничего нового для него нет, и переживать тут совершенно нечего.

Тогда зачем же ему снятся ТАКИЕ сны? Ведь сказано: Локальная система находится в состоянии несвободы тогда и только тогда, когда действия, определяемые ее внутренними алгоритмами, не совпадают с действиями, к которым ее побуждают внешние факторы. И наоборот: Локальная система находится в состоянии свободы, когда внешние факторы, существующие вне объема информации, необходимого внутренним алгоритмам для принятия решения, не оказывают влияния на принятие данного решения. Думать тут не о чем, все определено заранее. Стоит захотеть быть несвободным, полюбить состояние несвободы, и ты как будто уже не раб, а человек вполне свободный, раз все это согласуется с твоей собственной волей и желаниями…

Выводы, которые за этими рассуждениями тянулись, не очень радовали в плане стремления к скорейшему возвращению на ВС. Где-то здесь он успел наглотаться совсем не той свободы, в единственном варианте существования которой его убеждали раньше. То ли когда спешил по пустыне за убегающей лошадью, боясь, что следы ее на песке скоро сровняет ветер. То ли в тюремном дворе, когда, прячась от солнца в тени стен, следил за полетом птиц в просторном золотисто-синем небе Диамира, и пытался представить себе жизнь различных существ, не стесненных в передвижении тюремными стенами. То ли она все это время дремала в нем вместе с памятью о прекрасном Аваллоне.

Ощущение начала пути все еще оставалось в его сознании. С ним он и проснулся окончательно.

Мерно вздрагивая тяжелым корпусом, корабль плыл. Через узкое оконце из мутных мелких стеклышек в частом металлическом переплете проникал то ли утренний, то ли вечерний тусклый свет. Сколько времени он проспал, Джел не имел ни малейшего представления. Разбудили его сны; качка, скрип снастей, гудение ветра в парусах и корабельный врач Скиллар Скей, на столике у окна перебиравший в медном тазу свои незамысловатые инструменты, были здесь совершенно ни при чем.

Джел пошевелился. Левое плечо было у него туго забинтовано, но не болело. Он чувствовал онемение в согнутой руке — во сне он воспринимал его как холод. Ладонь руки была подсунута под шелковый платок, наложенный наискось груди, поверх бинтов и чистой белой рубашки. Он устал лежать на спине. Поглядывая из-за края одеяла на затылок Скея, он вытащил руку из-под платка, сдвинул подложенные со всех сторон подушки и повернулся на бок лицом к стене. Он решил продолжать делать вид, что все еще спит, хотя ему хотелось пить, и во рту держался неприятный привкус, как если бы он пожевал мыла. Конечно, рассуждения о разновидностях свободы весьма своевременны, но еще полезнее было бы заранее обдумать, что он скажет, когда "проснется", чтобы не импровизировать на ходу, и рассмотреть свое положение с практической точки зрения.

Начать с того, что он не совсем понимает, в каком качестве находится на этом корабле и, в частности, в этой каюте. Первая попытка выявить в памяти события минувшего дня и ночи вызвала ломоту в висках и мелькание беспорядочных и бестолковых образов перед глазами. В голове тоже следовало наводить капитальный порядок.

Чтобы лучше справиться со своей памятью и не привлекать внимание Скея, Джел сполз головой с подушек и закутался в мягкую тьму одеяла.

Четко оформленной информации имелось немного.

Пятидесятивесельная полугрузовая-полувоенная галера "Брат Солнечного Брата" принадлежала главе Большого Торгового Совета Таргена господину старшему советнику Ирмакору, вторым человеком после которого в Совете являлся кир Агиллер. Помощником кира, в свою очередь, был господин Пифером, назначенный недавно, во время пребывания галеры в Ардане. Там корабль поменял груз мрамора на четыреста бочек крепленых арданских вин и плыл теперь обратно в Столицу, порт Тарген не Нефритовом Берегу.

Сам господин советник по причине морской болезни путешествовал посуху и подняться на борт "Солнечного Брата" должен был только в Северном Икте, чтобы пересечь залив Сурием. А пока что галера под парусами и без особой спешки, поскольку не было необходимости изнурять гребцов, которых к тому же на две трети не хватало, с убранными веслами двигалась вдоль берега на север, делая остановки в каждом более или менее заметном порту. Прибытие в Северный Икт было назначено через две с половиной декады, примерно в одно время с господином советником Ирмакором.

Между Диамиром и Иктом было шесть обычных морских переходов: один в два дня пути, остальные — по три. Диамир — Парфенор — Авенгор — Ифаранта — Баст — Криос — Северный Икт. Это значило, что Диамир с Иктом разделяют не менее восьмисот километров. Из Икта до Столицы еще семнадцать суток пути, но в заливе скорость корабля увеличивается вдвое. Значит, вместе это — около двух с половиной тысяч километров…

На этом месте академически закодированная информация обрывалась. То, что находилось в карманах памяти далее, мало было похоже на полезные сведения. Яркие образы "живой памяти" путались с отрывочными бессистемными фрагментами кодировок, часто состоящими из одной фразы или только начального символа комбинации. Забавная история — специальное обучение мнемонике здорово навредило в фиксировании картин и фактов. Столкнулись рефлекторное человеческое восприятие и зачем-то, спьяну, что ли, активизированный вживленный в мозг кристаллический микропроцессор, для которого необходима была комбинаторная техника запоминания, действенная лишь при высокой концентрации внимания. Джел представил, в каком виде он был вчера: вначале выпил на пустой желудок спирта, потом горячего вина со специями, а потом еще какой-то настойки из одурманивающих трав, чтобы не чувствовать боль при операции удаления клейма.

Некоторое время он продолжал ошеломленно копаться в бессмысленных обрывках, занимающих к тому же огромный объем, пытаясь отыскать среди нагромождений хлама хоть что-то полезное, но тщетно. Таких позорных результатов он не получал даже в самом начале обучения.

Пришлось плюнуть и обратиться к "живой" памяти.

Здесь дела обстояли проще. Порядка не больше, но хотя бы понятно, что имеется в виду.

Перед мысленным взором поочередно возникали трущие его мочалками, льющие ему на голову смешанную с уксусом воду красноглазые рабы-альбиносы, раскаленная плита, на которой греются котлы и кастрюли, немой корабельный кок Гирпакс, гоняющий тряпкой по качающемуся полу разлитую мыльную воду, звездное небо с россыпью близкого шарового скопления в зените, полотенце с брызгами крови, узкий стальной скальпель с золотой гравировкой, отвратительный скрип проходящей сквозь его плечо шелковой хирургической нитки…

Фрагмент рассказа о прошлом Агиллера: офицер Дипломатического Корпуса Северной Армии, военный советник в Кадме… участвовал в Реннском сражении, командовал осадой Белой Крепости… в Торговом Совете занимается вопросами военных поставок, — Скиллар Скей, который сейчас разбирает инструменты, встречал его не единожды, начиная с Реннской кампании, когда состоял хирургом при штабном госпитале. ("Когда маршал Армагор подводил войска к Ренну, на берегу Эйе, рядом с нашим лазаретом, встал лагерем кавалерийский полк. Вот, как-то вечером, уже в сумерках, я с ведром пошел на реку за водой. Спускаюсь с берега и вижу: немного выше по течению от того места, где мы обычно брали воду, какой-то голый умник намыливает хорошую саврскую кобылу. Очень мне не хотелось тащиться лишних полтораста шагов с полным ведром, но не пить же воду с лошадиным потом. Иду злой, спрашиваю: "Что, очень лошадей любишь?" Он отвечает: "А что, у меня ноги кривые?" Я и говорю: "Нет, голова лошадиная." Он меня за подол рубахи и с берега в воду, я его ведром по спине. Тут его саврская стерва начала лягаться, и такого мне пинка влепила копытом, что пришлось спасаться бегством, бросив ведро. Так вот мы познакомились.")

Несколько слов о Пифероме: сын ростовщика из Арденны и таргской аристократки, ухо с ним держать надо востро, поскольку характер у него своеобразный и в достаточной степени неожиданный, работает он не на Торговый Совет, а на Мастера Крысолова, шефа тайной полиции, но на данный момент задачу свою выполнил и на корабле остается то ли для отвода глаз, то ли потому, что ему пока просто нечем больше заняться. ("А вообще, держись-ка от него подальше, — добавил Скей. — Он не из тех людей, с которыми полезно заводить знакомства." Собственный наивный вопрос: "Hо как же кир мне тогда сказал, что все здесь — хорошие, добрые люди?" Смешок Скея и ответ: "Ну, он, очевидно, имел в виду себя. Хотя я не стал бы утверждать что он — добрый человек.")

Красноглазые рабы из Эн-Лэн-Лена — врач Скиллар Скей и слуга Пиферома Неко — оказались в Таргене в результате последней из больших северных войн, так называемой Реннской кампании, и последовавших за ней экономических трудностей на своей родине. Энленская жреческая коллегия традиционно предпочитала рассчитываться с долгами соседям и союзникам людьми, хотя рабы-энленцы ценились в Таргене меньше, чем южане из-за слишком суровых требований к ним их религии. В несколько смягченном варианте энленское единобожие распространялось на восточные и северные провинции Таргена — Агиллею, Готистею, Дартаикт, Эгироссу, области Гем, Дэм и Карию, и даже являлось официальной религией имперского двора, поскольку все родовое таргское дворянство по крови было связано с древним Энленом. Тем не менее, энленцы стяжали в Таргене прочную славу безумцев, упрямцев и религиозных фанатиков.

Еще в голове вертелось что-то об алмазах. Была пятилетняя подать из Ардана, которую полгода не могли вывезти из-за скопившихся у островов пиратов. Как можно было понять из полной приключений истории, детали которой от Джела ускользнули, в бочках с арданским вином как раз и уплыла подать, в то время, как пираты пытались отбить у вооруженной до зубов охраны старый лесовоз. Эту историю рассказывал сам кир Агиллер. У него было тонкое, почти без загара, лицо, ледяные серые глаза и серебристо-русые волосы с легким оттенком "винного листа" — краски, которую употребляют, чтобы скрыть седину, — заплетенные в косу локтя четыре длиной. Агиллер был единобожцем и растил волосы на голове для погребального обряда. На вид ему можно было бы дать лет тридцать пять, на самом деле было около сорока или чуть-чуть за сорок. Внешне Агиллер и красноглазые были похожи: те же удлиненные пропорции фигуры, рост выше среднего, строгий классический профиль, и, если бы не врожденное отсутствие пигментации волос, кожи и радужной оболочки глаз у энленцев, троих северян можно было бы принять за братьев.

Джел поймал себя на том, что ушел в сторону, и в голову ему лезут вещи совершенно посторонние: о том, например, откуда на Терра-Нове двести лет назад почерпнули идею об использовании мутаций человека для заселения потенциально непригодных для обитания миров, таких, как Аваллон, Юн-Ю или Золотой Дождь, и не обкатывалась ли эта идея ранее Внешними или Рудниковыми Пиратами на планетах вроде этой? Ведь и аваллонцы на посторонний взгляд кажутся такими же одинаковыми, и альбинизм здесь распространен в очень странной форме…

Ладно, как бы там ни было, единственно очевидным является пока только то, что ему придется так или иначе пристраиваться в этой жизни на те тринадцать лет, что определены для регенерации "блюдца", и думать нужно о том, как это сделать лучше и безопаснее. А его еще хотят подарить на юбилей наместничества какому-то киру Тимесиферу… Джел мысленно пожал плечами и дал себе слово попутешествовать немного на корабле, чтобы прийти в себя после тюремной кормежки, и при первом же удобном случае сбежать. А потом… Какой у него может быть план на потом? Вернуться в Диамир и разыскать Хапу? Это довольно опасное предприятие, так как в Диамире полно людей, которые знают его в лицо, как преступника, осужденного к пожизненной каторге. Остается надеяться на то, что Диамир — большой город и вряд ли ему там придется вращаться в соприкасающихся сферах со своими бывшими тюремщиками. И, конечно, вернуться в Диамир хочется не столько из-за Хапы, сколько из-за "блюдца", оставшегося в месте, именуемом Поворотный Столб, что в шестидесяти таргских лигах на юго-запад от форта Дах и примерно на равном расстоянии в пятнадцать-двадцать лиг от перевалочного пункта контрабандистов, расположенного западнее, на безлюдной территории, где пески пустыни смыкаются с песками побережья, и от Мертвого Города на юго-востоке, расположенного в Долине Сорока Колодцев…

Он так крепко задумался, что не заметил, как Скей вышел из каюты, а потом вернулся и привел с собой Агиллера.

Кто-то из них похлопал Джела по боку.

— Долго будешь притворяться? Я знаю, что ты не спишь, — раздался голос Скея. — Вставай. Слышишь?

Джел отозвался:

— Слышу.

— Вставай.

Джел приподнялся и замер на минуту, пережидая головокружение.

— Вставай, вставай, соня, — поторопил его Скей, откидывая одеяло.

Корабль шел с креном на правый борт, поэтому, имея проблемы с вестибулярным аппаратом, выбраться из постели, устроенной наподобие ящика, доверху набитого перинами и подушками, было довольно затруднительно, и Джелу пришлось ухватиться за руку Скея, чтобы твердо встать босыми ногами на ковер. Он до сих пор был будто полупьян: голова соображает, но руки и ноги смущают своим необыкновенным способом повиноваться.

Кир, выжидательно глядя на них, сидел на краю освобожденного от ковровой скатерти стола и постукивал по полировке острым медицинским пинцетом.

Скей подвел Джела к окну, снял какое-то крепление, и застекленная рама сама поехала вверх.

Джел вздрогнул: на щеку ему брызнуло пеной.

Света снаружи было гораздо больше, чем пропускало в каюту стекло. Он увидел свинцовые подбрюшья туч, низко стелющихся над серо-зеленой вспененной водой, широкий след, расходящийся за кормой, летящих с раскрытыми клювами чаек и прыжками идущую в кильватере стаю похожих на дельфинов крупных морских животных.

Кир взял Джела за воротник рубашки, развернул к себе лицом и стал расстегивать пуговицы на груди.

— Не вертись, — велел он, — и не бойся. — Никто не замышляет против тебя злое. Нужно посмотреть швы и сменить повязку. Это быстро.

Скей протирал ножницы какой-то жидкостью. Джелу подумалось, что запахи медицины во всех мирах отчего-то специфически одинаковы. Кир спустил рубашку ему с плеч и помог высвободить из рукава отекшую левую руку.

— Весь спирт выпили, даже спиртовку заправить нечем, — проворчал Скей. — На секунду повернись ко мне.

Джел обернулся. Красноглазый скрещенными пальцами быстро очертил над его головой восьмиконечную звезду и коснулся тыльной стороной ладони лба, губ и левой стороны груди, чем сильно озадачил Джела. Это было благословение Фоа, Бдящей Силы. Распоряжаться им мог только священнослужитель в сане.

— Да благословит Бог это создание, — пробормотал Скей.

Агиллер снова развернул Джела к себе и, крепко взяв за отросшие волосы, заставил наклонить голову и вытянуть шею. Хватка у него была железная. Джелу почему-то вспомнилась присказка о том, что все северные люди неумеренно жестоки, потому что род свой ведут от злых великанов. На всякий случай он зажмурился.

Скей срезал бинты, долго изучал рану, с неприятными щелчками отстригая что-то лишнее своими блестящими ножницами. Джел ежился под порывами сырого, пахнущего морем и дождем холодного ветра, рвущегося в окно. Больно не было, но присутствовало навязчивое ощущение, что площадь повреждений у него на плече в несколько раз больше, чем занимала раньше фиолетовая птичка клейма. Скей дотронулся до его шеи и сказал:

— Тебе повезло, что в Диамире не ставят отметки еще на ладонь и на лоб. Краска въелась намертво. Мне удалось только испортить надпись "бессрочно". Кир Агиллер уговорил меня вчера пожалеть тебя и не вырезать ее с мясом, но, если нужно избавляться от клейма, то, рано или поздно, это все-таки придется сделать. И лучше сейчас, чем когда-то потом.

Джел нервно дернулся и посмотрел на Агиллера.

— Не нужно, — сказал кир. — Пусть все остается, как есть. Не надо больше ничего менять.

— Как скажете, — покорно ответил Скей. Он шлепнул Джелу на плечо порцию зеленой кашицы из деревянной некрашеной чашки, накрыл квадратным куском материи и стал накладывать бинты.

— Это правда, что ты был монахом? — спросил вдруг он.

— Был, — ответил Джел так равнодушно, как только мог, тем временем лихорадочно соображая, как ему объяснять свое присутствие в Диамире священнику-северянину.

На случай попроще у него была разработана легенда, по которой он являлся беглым монахом из далеких северных краев. Не время разбираться, откуда они здесь могли о ней пронюхать. Беда была в том, что Джел не набрал еще достаточно деталей, чтобы, излагая ее, чувствовать себя в полной безопасности.

Объяснять рождение этой версии собственного прошлого в его голове нужно было бы начинать с допотопа по местной хронологии.

Давно в прошедшие века, когда люди на континенте не владели техникой мореходства и не знали о существовании земель за бурными западными водами, древние культурные и торговые пути соединяли Белый Энлен и государства Нефритового Берега с центральными и северными областями огромного континента, часть западной оконечности которого занимал нынешний Тарген Тау Тарсис.

Приход на Нефритовый Берег воинственного племени таргов — кочевников из сопредельных великому Лесу степей, лежащих на северо-восток от Энлена — ознаменовал собой начало территориальных войн, не прекращавшихся в течение пяти с половиной столетий. В сеть конфликта оказались вовлеченными союзные таргам саврские племена, переживающий серьезный политический кризис Энлен, Царства фрэлов и десятки других менее значительных племенных и государственных образований по всей западной оконечности материка, отделенной от центральных областей горными массивами Запредельных Высот, от южных — соленой пустыней.

В тот период хаоса, когда возникающие, как пузыри на лужах во время грозы, мелкие государства так же быстро исчезали без следа, когда границы крупных государств менялись, как линии, проводимые стилом по воде, когда древний незыблемый Белый Энлен вдруг вспыхивал военными мятежами, голодными и чумными бунтами, а новоявленную, еще не набравшую силу таргскую империю то захлестывали нашествия варваров, то она сама, подобно горной реке, вырывалась из тесных ей рубежей и присоединяла к себе новые и новые союзные и враждебные территории, центр цивилизации сместился из Энлена к юго-западу — на Нефритовый Берег. Вскоре Тау Тарсис прочно закрепил за собой положение столицы мира на суше и на море. Связи с загорными странами, державшиеся в основном на культурном и религиозном обмене, рухнули, и были забыты при таргах, выдвинувших на первое место политику прибыли — для них торговля с экзотическими южными и островными землями была выгоднее внутриконтинентальной.

Тем не менее, кое-какие сведения о странах на западе и за Запредельными Высотами раздобыть было возможно. Эн-Лэн-Лен, например, горы восточнее которого не были столь непроходимы и где во многих местах сохранялись еще проложенные в незапамятные времена дороги, никогда в полной мере не терял связи с востоком и севером. Даже в далекий южный Диамир доходили легенды о старых энленских монастырях, стоящих на горных перевалах и перекрестьях разрушенных временем путей за пределами знаемого мира, сохраняющих сокровища и знания ушедших времен. И упоминались некоторые крайне романтически звучащие названия: монастырь Урулуг — Урочище Хмурого Камня, монастырь Холкидэй — перевал Ледяная Подкова, монастырь Аршаддам — перевал Призрак.

Когда кто-либо из арестантов, среди которых встречались и проводники караванов, и беглые послушники разных монастырей и бродяги, вынужденно или по собственной воле обошедшие немало святых мест в восточных и северных горах, рассказывали о своих странствиях, Джел сидел неподалеку, грыз ногти и запоминал каждое слово.

Постепенно в голове у него складывалась картина, намного более понятная, чем смазанная из-за скорости падения фотокарта, которую он, сообразуясь с тем обстоятельством, что он теперь существо пешеходящее и глобальные карты материков и океанов ему ни к чему, бросил в рубке разбитого "блюдца" перед тем, как отправиться в путь через пустыню по следам лошади, уносящей в притороченном к седлу мешке отрубленную голову Клексихора-Вонючки, неудачливого смотрителя колодцев из Мертвого Города, который чем-то насолил контрабандистам.

Материк был огромен. Он занимал третью часть поверхности планеты, опоясывая сфероид местами очень широкой, местами сужающейся лентой. Большая часть его приходилась на северное полушарие, где сейчас находился Джел. Тарген Тау Тарсис и Птор-Птоор располагались на противоположных концах этой ленты, резко истончающейся и, вероятно, даже сходящейся в северных ледовых водах в замкнутое кольцо — гипотетический Северный Мост. За пиками Запредельных Высот, за огромными и безжизненными высокогорными плато, которые опасаются пересекать в своих сезонных кочевках даже горцы-варвары, в самом сердце северо-восточной части континента, на берегах Пресных Морей, были другие города и другие монастыри, где возносили хвалу Единому Богу и Бдящим Силам. Там находился полумифический Черный Энлен.

Ценность собранных Джелом сведений заключалась в том, что они вроде бы были всем известны, и, в то же время, истинность их было крайне затруднительно проверить. Он мог видоизменять их так и эдак, любая фантазия на их основе могла бы выглядеть правдоподобно, и никто с полной уверенностью не смог бы поставить ложь ему в вину.

Легенда была проста и была на девять десятых правдой. Он родился в городе, вырубленном в скалах и во льду. В восемь лет был отдан на воспитание в монастырь находящийся вдали от его родины — разве Внешние Станции не то же самое? Жесткий распорядок, дисциплина, строгое соблюдение субординации, замкнутость в ограниченной сфере пространства и общения, специфические знания и навыки, неприменимые и ненужные в мирской жизни — все это было известно ему более чем хорошо. Кроме всего перечисленного, отговорка монастырским воспитанием сглаживала многие непростительные для обычного человека странности: оторванность от реальности, элементарное незнание законов человеческого общения и прочие огрехи воспитательной системы ВС. Имея в качестве компенсатора недостатков памяти имплантированный в мозг микропроцессор, Джел не боялся завраться. Поймать его на забывчивости или неосторожном слове было невозможно. И все же, при расспросах он предпочитал отмалчиваться или объясняться очень кратко, только если на то возникала насущная необходимость. Теперь же описывать свою историю в общих чертах могло оказаться недостаточным, а ему очень не хотелось, чтобы его поймали на незнании общеизвестного или, еще хуже, на вранье. Он уже сам верил в придуманную для себя историю.

— Почему же ты ушел? — спросил Скей.

— Стало тесно, — не очень вразумительно отвечал Джел. От усиленного соображения у него снова закружилась голова.

— И какой был монастырь?

— Аршаддам-Призрак.

— О! — удивился Скей.

— Монастырь братьев-путеводителей за облаками? — оживился неожиданно кир.

Скей утвердительно кивнул из-за плеча Джела.

— Давно ли ты оттуда? — спросил кир.

— Больше, чем полгода, — напряженно ответил Джел.

— Быстро путешествовал, — заметил Скей. По-видимому, он был неплохо осведомлен о всех тех фактах биографии Джела, которые тот соблаговолил изобрести для следствия.

— По морю, — уточнил на всякий случай Джел, чтобы не возникало дополнительных вопросов.

Агиллер все-таки спросил:

— Верные ли вести доходят с Севера, будто в Борее чума, шаддамский аргабаш закрыл границу, мосты через Сомское ущелье сожжены, и никакого сообщения с Аршаддамом уже два года не существует?

— Да, — наудачу подтвердил Джел, которому меньше всего на свете хотелось попасть под перекрестный допрос двух знатоков северной географии и политики.

— Печально все это, — проговорил Скей. — Новые порядки приходят на смену старым, но далеко не всегда лучшие — на смену худшим. Сатуан строит в Столице храм своего оракула, проповедники вместо истинного слова возвещают с амвона кому что в голову взбредет, монастырские общины, веками служившие людям образцами человеческого братства, распадаются без всяких видимых причин, а здесь, в Таргене, ни к чему не относятся серьезно. Северная культура гибнет у всех на глазах, и никто этого не замечает.

— Ну, заговорила лошадь золотая, — тихо произнес Агиллер.

Ножницы со звоном полетели в таз. Скей завязал на бинтах последний узел и, к большому облегчению Джела, ничего больше не спрашивая, забрал свои инструменты и удалился.

Агиллер взял Джела за подбородок и повернул к себе так, чтобы смотреть в лицо. Джел отступил назад и в сторону, освободился от его рук и, придерживаясь за стену, стал одевать рукава рубашки.

— Сколько тебе лет? — спросил Агиллер.

— Девятнадцать, — буркнул Джел, легко прибавляя себе два лишних года. С этим враньем все всегда получалось по поговорке Хапы: единожды вступив на путь грешный, остановиться было невозможно. И каждый раз для оправдания находилась подходящая причина: не хотелось, например, чтобы его принимали за ребенка со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Ты очень красивый, когда чистый, — сказал кир. — Намного лучше, чем я ожидал увидеть.

— На аукцион меня везете? — поинтересовался Джел, стараясь голосом не выдать свое беспокойство и чрезвычайную заинтересованность в ответе.

— С твоей-то отметиной на спине?

Джел медленно вытащил из-за шиворота завернувшийся воротник.

— Значит, не боитесь, что подарком я могу оказаться слишком опасным?

Агиллер улыбнулся.

— Нет, не боюсь. — Он попробовал снова поймать Джела за подбородок, но тот перехватил и отвел его руку.

— Осторожнее, я вам нечаянно переломаю кости, — предупредил он.

Кир по-прежнему смотрел на Джела с непонятной тому улыбкой.

— Я начинаю приходить к выводу, что Салм солгал мне. Похоже, что в тюрьме ты оказался по заслугам.

— Какой Салм? — быстро спросил Джел. — Салм Сверр, начальник диамирской крысоловки?

Агиллер положил ногу на ногу и сложил руки на колене.

— Надо думать, крысоловка — это центральная уголовная тюрьма?.. А если ты такой догадливый, скажи пожалуйста, зачем ты залез в мешок с отрубленной головой? Поглазеть захотелось? По существу, за что ты получил каторгу? За то, что у единственного из трех подозреваемых, пальчики при задержании у тебя были в крови.

Джел вспомнил свое изумление при виде головы Клексихора Вонючки с обкромсанными в насмешку волосами, запихнутой в притороченный к седлу лошади кожаный мешок. Если бы не эта случайно набредшая на него лошадь, по следам которой он ночью вышел к колодцам Мертвого Города и к людям, его кости сейчас ветерок присыпал бы песочком где-нибудь среди дюн. Голос Агиллера уплыл, потом вернулся:

— …или, может быть, ты, как доктор Скиллар, считаешь, что страдания человечества приуменьшатся, если от общей доли ты добровольно взвалишь часть на себя? Ты даже не пытался сказать, что не ты совершил убийство. Почему?

Джел пожал тем плечом, которое не болело. На уме у него вертелось свое.

— Вы всем так помогаете выбраться из-за решетки или только тем, кого потом можно выгодно продать? — спросил он.

— А кто из этих ворон вчера ляпнул тебе про продажу, про аукцион?

— Вы сами и сказали.

— Я тебе не мог сказать такого, потому что это неправда.

— А чем я отличаюсь от господина Пиферома?

— То есть?

— С ваших слов получается, что ему вы можете лгать, а мне — почему-то нет.

— Не почему-то, а по вполне конкретным причинам. — Кир повернулся назад, выдвинул один из ящичков конторки, вынул оттуда сложенную бумагу, встряхнул ее, чтобы развернулась, и протянул Джелу. Вопросительно взглянув на Агиллера, тот осторожно взял бумагу за углы. Посередине листа, исписанного корявыми закорючками с брызгами чернил, красовался светло-коричневый отпечаток небольшой, видимо, детской, руки. Джел спросил:

— Что это?

— Твоя фальшивая сопроводительная. Примерь к ней свою ладошку. Не сходятся, верно? Подтвердить этим документом, что ты чей-то раб, невозможно. А в канцелярии Тадефеста ты уже списан на потери при перевозке. Таким образом, юридически ты не принадлежишь пока никому, кроме самого себя, Александр Палеолог Джел.

Подозрительно взглядывая на кира, Джел проковылял по наклонному полу к постели, тщательно расправил лист на большой подушке и наложил на отпечаток правую ладонь. Рука в самом деле была не его, но он все еще опасался по доверчивости влипнуть в новую историю.

— А мое клеймо? — спросил он. — Оно все еще при мне?

— Я же сказал, что по тюремным документам ты мертв. Если ты не станешь показывать его каждому встречному, никто не будет о нем знать.

Такой поворот направил мысли Джела на то, с чего начался для него сегодняшний день: на возможность приобретения личной свободы. Он сел, некоторое время молчал, потом решился уточнить:

— Значит, я могу уйти с корабля в любой момент?

Агиллер пристально разглядывал свои руки.

— Нет, почему ты так решил? Просто у тебя пока есть лазейка для спасения. Фальшивую бумажку можно всегда заменить на настоящую, были бы деньги. Когда Ирмакор переведет твои документы на свое имение в Столице, он повысит цену за тебя до твоей реальной стоимости. То же самое сделает и Тимесифер, если ему тебя подарить. В нашем кругу не принято держать дешевых рабов или делать подарки, равные по стоимости мешку огурцов. С перепиской купчей лазейка для тебя закроется. Если только ты не принадлежишь к Островному Дому, разница для тебя будет ощутима: платить ли пятикратную пошлину за свободу с полутора тысяч ларов или с пятидесяти тысяч, правда? Поэтому, попробуй вспомнить, нет ли у тебя родственников или друзей, которые могли бы в ближайшее время поручиться за тебя и одолжить тебе денег для выкупа. Ирмакор не станет возражать, если кто-то потребует твоего немедленного освобождения. Сумма, уплаченная за тебя ничтожна. Скей сделал так, что продать тебя пока нельзя. Неприятности же, которые можно нажить при помощи твоего клейма, могут стоить очень дорого.

Джел отрицательно покачал головой.

— Я чужой в этой стране. Мне не к кому обращаться за помощью.

— Ты знаешь это наверняка?

— Да. Разумеется.

— Что ж, мне очень жаль тебя в этом случае. Если только Ирмакора не смутит то, что тебе девятнадцать лет вместо обещанных Салмом четырнадцати, он тебя, конечно, подарит. А для забав Тимесифера ты — слишком хорошая игрушка. Он быстро тебя сломает… Или, может быть, я зря тебя пугаю? Тебя устраивает такая участь?

— Вы не могли бы называть вещи своими именами? — попросил Джел. Недомолвки и намеки на обстоятельства ему неизвестные или двусмысленные раздражали его уставший от сражений с собственной памятью ум.

Агиллера предложение быть откровенным покоробило.

— Речь идет о вещах, которые не вполне прилично обсуждать вслух, — сообщил он. — Ну, хорошо. В сундуке лежат два женских наряда для тебя. Тимесифер это любит. Я думаю, ты не ребенок, теперь догадываешься, к чему тебе надо готовиться?

Джел сидел, словно аршин проглотив. Вся его показная самоуверенность и вызывающее настроение таяли, как снег на солнце. Приятный вначале холодок, вызванный наложенной на шов свежей гиффой, сменился ледяной ломотой на половину спины.

Первой его мыслью было: "Господи, как же вы все на свет-то родились при таких понятиях о приличном?.."

Агиллер спросил:

— Тебе плохо? Сейчас Скей принесет чаю. Может быть, ты бы лег пока? Да ты не бойся. Тебя же не сегодня дарят. Там видно будет, может, что-нибудь придумаем…

Джел поднял на него взгляд.

Кир умолк, и в глазах его появилось беспокойство.

Джелу тоже больше нечего было сказать. Внезапно он вскочил с места и бросился вон из каюты.

Он не подумал, зачем ему это нужно. На уровне подсознания у него было две идеи: во-первых, прыгнуть за борт и утонуть, во-вторых, чтобы кто-нибудь разумный удержал его от этого шага, иначе и правда придется топиться.

Далеко уйти ему все равно не удалось. Сразу за порогом он врезался в Скея, который от столкновения совершил поворот вокруг собственной оси, с грохотом уронив при этом поднос с чайником и чашками. На лесенке в четыре ступени, ведущей из общего для трех кают тамбура на палубу, Джел споткнулся, упал, и был пойман Агиллером. Кир перехватил его поперек и унес обратно в каюту.

— Вот дурак. Куда ты, интересно, бежал? — говорил кир при этом. Топиться, что ли?

— Не было у нас забот, так купили, — добавил к сказанному Скей, собирая черепки. — Вот теперь повеселимся.

 

Глава 3

Два следующих дня Джел провел в каюте в мысленных разговорах с самим собой.

Стоял сильный туман. "Брат Солнечного Брата" бросил якорь недалеко от маленькой деревушки, невидимой за завесой влажной белой мглы, и покачивался на проникающей в укрытую скалами бухту зыби бок о бок с потрепанными зимней непогодой рыбачьими лодками. Кир Агиллер, господин Пифером и оба красноглазых уехали на берег.

Его оставили отлеживаться в одиночестве.

Обдумав десятка два всевозможных способов изменить ситуацию, Джел успокоился и дал себе обещание впредь отвечать за свои действия. Он уже не находил, что положение его столь плачевно, как ему показалось с перепугу в первый момент. Даже напротив, он решил, что довольно неплохо устроился.

Караулили его не особенно тщательно. Человеку сообразительному и ловкому всегда можно было найти возможность удрать, к тому же, кир Агиллер пообещал уговорить Ирмакора подыскать иктскому наместнику другой подарок.

Для начала, в его отсутствие, Джел устроил в каюте небольшой импровизированный обыск. Он перетряхнул сундук с одеждой, — в основном, для того, чтобы выяснить, положены ли к северному костюму штаны. У него как-то не было еще случая прояснить для себя этот момент.

Горожане Диамира одевались просто: люди небольшого достатка ходили в набедренных повязках или полотняных балахонах, похожих на прорезанный в нужных местах, чтобы просовывать голову и руки, мешок; кто побогаче — в одной или нескольких надетых друг на друга длинных рубахах, подпоясанных шелковыми шарфами и в сандалиях на босу ногу. Учитывая отклонение оси планеты по отношению к плоскости эклиптики в пятьдесят с минутами градусов, разница в климате между Диамиром и Столицей Тау Тарсис должна была быть хорошо ощутима. Присутствовали и различия в стиле одежды. На те же самые рубахи северянами сверху надевался длиннополый кафтан из плотного шелка или шерсти, украшенный по подолу и краям широких рукавов вышивкой, пояса были кожаные или наборные из металлических пластин, иногда с пристяжными ножнами для кинжала или тяжелого оружия, обуви было несколько видов — это зависело от погоды и характера занятий ее владельца. Чулки в этот набор входили, но вот штаны… Без штанов ходить не хотелось.

Обнаружив искомый предмет в нескольких экземплярах, изготовленных из белого сукна, Джел успокоился и занялся более детальным исследованием имущества Агиллера. Всевозможного барахла в каюте было множество. Вещи лежали в корзинах под кроватью, в скрытых за коврами стенных нишах, сундук был забит до отказа, и чего только там нельзя было обнаружить.

На самом дне сундука, под одеждой и упакованной в холстину обувью, лежала даже длинная кавалерийская сабля в обтянутых кожей ножнах. Рискуя быть застуканным за попыткой вооружиться, Джел вытащил саблю из ножен и примерил к руке. Впервые в жизни он держал такое варварское, и, в то же время, так профессионально исполненное орудие убийства. Клинок был тяжел, килограмма под три, и обладал странным балансом: центр тяжести был сильно смещен от эфеса к острию; не имея специального навыка, такое оружие было довольно сложно направить, но легко представлялось, насколько оно было опасно в умелых руках. Кончик острия с двусторонней заточкой хорошо годился для того, чтобы вспороть живот, а с хорошего замаха, наверное, можно было разрубить надвое пехотинца в латах — во всяком случае, качество металла, из которого была изготовлена сабля, предполагало такую возможность. У самого Агиллера белый сабельный шрам шел наискось через левую сторону груди, пересекая разрубленную и плохо сросшуюся ключицу, — из-за этого ранения он в свое время оставил воинскую службу, и ему еще повезло, что он остался жив. Рана, нанесенная подобным оружием, даже не задевающая жизненно важные органы, должна была быть смертельной: раненый за считанные минуты просто истекал кровью.

Находка дала пищу для размышлений, но ненадолго, и Джел продолжил осмотр имущества.

В незапертых ящичках конторки обнаружились несколько серебряных пуговиц, потертые мелкие монеты, безмен, перстни с вставными камнями, сломанный нож с инкрустированной оловом ручкой в кожаных ножнах, блок от судовых снастей, солнечные часы и крученый шелковый шнур для упаковки почты. Важные документы и ценные вещи, если и были, хранились под замком.

Книги, имевшиеся у Агиллера, носили специфический характер: "О жертвоприношениях в сагунском государственном устройстве", "Карийская политика", "Долговое право, сословный и имущественный ценз", " Торговое законоуложение 803 года"; статистические диаграммы и справочники; таблицы весовых и денежных эквивалентов с упоминанием таких государств и народов, о существовании которых Джел до сих пор не подозревал; а так же что-то вроде военной хроники с картами местности и схемами передвижений войск под названием "Монос и Раманиф", и книга, написанная общеупотребляемым энленским шрифтом, но на странном языке, сильно перегруженном согласными, который Джел посчитал за арданский, — судя по картинкам, книга являлась руководством по выездке лошадей.

Такие вещи, как малахитовый чайник на золотой подставке или набитая опилками птица под потолком с мерцающими зрачками из зеленых бериллов, заинтересовать его надолго не могли. Джел привел переворошенные вещи в порядок и через пять минут соскучился.

Некоторое время его занимало зеркало. Он смотрелся в поцарапанный серебряный диск со смутным чувством разочарования и интереса. В мыслях он представлял себя немного иначе. Ему казалось, что пережитая катастрофа, испытания и диковинный опыт последующего времени отразились на его внешности. Внутренне он ощущал себя повзрослевшим лет на десять. Однако, в серебряном зеркале, как сквозь матовую пленку с паутиной царапин, проступало то же лицо, которое он знал раньше. Единственная разница заключалась в том, что щеки запали, кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок, а вокруг глаз легли коричневые тени. Накануне он пережил не лучшую в своей жизни ночь — он так и не разобрался, на что это была реакция: на усталось, на нервное истощение, перерасход энергии, связанный с использованием микропроцессора, на гиффу, или на то наркотическое зелье, которым поил его Скей.

Тем вечером Агиллер просто-напросто закрыл его в каюте и сам ушел спать к соседям. Боль находила приступами, начинаясь под ребрами, судорожной волной прокатывалась по телу и на несколько минут утихала, оставляя после себя озноб, шум в голове, заложенные уши и струйки холодного пота, быстро пропитавшие рубашку, простыни и бинты.

Джел никогда в жизни не болел, поэтому совершенно честно думал, что умирает. Несмотря на недавнее желание навсегда покончить с этой подлой жизнью, умирать на самом деле оказалось очень больно и страшно. Подвывая частью от боли, частью от страха, одиночества и мучительной жалости к себе, Джел молился всем ведомым и неведомым богам Вселенной, обещая безропотно снести все пинки и издевательства злой своей судьбы, лишь бы его избавили от необходимости немедленно подохнуть. Среди ночи, разбуженный шумом, пришел Агиллер, молча зажег лампу, сходил за углями для жаровни и раскопал в сундуке коробочку с какой-то мазью. Мазь он разогрел в медном ковшичке над лампой. Для того, чтобы применить ее по назначению, ему пришлось разворачивать забившегося в дальний угол Джела, как ежа. Джел, грешным делом, не совсем правильно его вначале понял и поэтому совершенно не желал, чтобы этот человек до него вообще дотрагивался. Кир натер ему мазью виски, спину, ступни ног, завернул в нагретую от раскаленного на жаровне камня простыню, напоил теплой водой с вином и медом и набросил сверху два одеяла. Потом сказал: "Теперь спи," — и погасил лампу. Джел потихоньку согрелся, боль не возвращалась. Кир Агиллер не уходил, сидел с ним рядом на кровати. Как бы плохо Джелу не было, такую самоотверженность он оценить был в состоянии. Он помнил, как кир поцеловал его в первый вечер, когда привез на корабль. После нескольких минут раздумий он отыскал руку кира и переплел свои пальцы с его. Он подумал, что, может быть, тому это будет приятно. Джел не назвал бы себя порочным существом, но и воплощением невинности он не был — на ВС никакие удовольствия не находились под запретом. Совсем не так, как здесь. Прошло секунд десять нерешительности, но все-таки дар был отвергнут. Кир отдернул ладонь и быстро встал. В темноте стукнула дверь и зазвенели ключи. Джел отвернулся к стене и вздохнул с облегчением. Он был рад, что все-таки это не та благодарность, которой от него ждут. "Ну, я и не навязываюсь," — пробормотал он и закрыл глаза.

Сейчас он пристально рассматривал отражение в зеркале, пытаясь найти еще хоть какие-нибудь различия между собой сегодняшним и собой три месяца назад. Веснушки на носу и скулах, почти уже не видные под загаром, — их он никогда не замечал раньше. Заживающий рубец от ошейника под подбородком. Слегка одичавший темный взгляд. Желтый отек, выползший из-под бинтов на плече и частично распространившийся на шею… Это ли хваленая внешность, за которую можно отвалить на аукционе цену, равную цене средних размеров поместья на плодородных равнинах Гекатеи?..

Внешне он не был похож на тарга, южанина-арданца, островитянина, или полукровку, и в физиономии его было много всяких "но": лицо округлое, но не плоское, скулы выступают, но не слишком; светлая кожа, но глаза, каких здесь не встретишь — радужка угольно-черная, зрачка не рассмотреть ни при каком освещении, как будто его нет совсем; тяжелые веки; округлые четкие брови; небольшой нос, не очень тонкий, но аккуратный и правильный; рот крупный, но не грубый, и, опять же, к его лицу это подходит; крупные, ровные, как хорошо подобранный жемчуг, зубы; прямые черные волосы, густые и жесткие, без характерного красновато-коричневого арданского отлива или синеватого птоорского; крепкая шея и плечи.

Что ж, в мире, где нет возможности произвести любую коррекцию фигуры, сменить свое лицо на имплантант или до рождения быть генетически запрограммированным на определенный эстетический образец, природная красота должна высоко цениться как товар. Ладно, может, это и обидно, но пусть лучше так. Сам себе он нравился, хотя особым нарциссизмом не страдал. На Аваллоне все выглядели так, все были одинаковы.

Аваллон он помнил хорошо и был благодарен своей далекой родине за то, чем обладал по праву рождения: в аваллонское наследство входила не только художественно оформленная внешность, но и приспособленная к двойному, по сравнению со стандартом, тяготению мускулатура, тяжелые очень крепкие кости, нервная система, способная адаптироваться к чему угодно за максимально короткий срок и сдержанный, но, тем не менее, неисправимый оптимизм. С первого взгляда в нем можно было заподозрить ловкость, мгновенную реакцию; реальную же силу, которой он обладал никогда.

Работающий на глюкозе микропроцессор относился уже к наследству Внешних Станций и тоже успел зарекомендовать себя, как вещь, в большинстве случаев чрезвычайно полезная.

Заново изучив себя, Джел пожал своим здоровым плечом, перевернул зеркало полированной стороной вниз и взгромоздил на него стопку книг. Использовать свою привлекательность к собственной выгоде он все равно не научился, хотя Хапа не раз ему говорил, что у него прекрасный врожденный дар внушать людям симпатию и доверие. Похоже было, что от нее у него будут одни неприятности.

После экспериментов с зеркалом, делать стало по-прежнему нечего.

Оставалось лежать и строить гипотезы, основаниями которым служили не факты, а тайны.

У него накопилось немало знаний, осевших в памяти мертвым грузом. Рано или поздно требовалось произвести их анализ и хотя бы попытаться объединить в некую систему локального миропорядка.

Он одолжил у напившегося с безделья помощника капитана "Судоводную астрономию", разложил на полу и на столе в каюте звездные карты, устроился поудобнее на горе подушек и стал думать.

Исходные данные имелись следующие:

1. Зеленые Луны.

Два неярких солнца, быстро вращающиеся вокруг общего центра масс, и черная ловушка станции рядом. Район межпространственной переброски грузов и техники в промышленную зону Темных солнц Периферии.

2. Внешние Станции.

Обсерватория; научный комплекс; учебный комплекс; станция связи; складские сооружения; летная база "Тетратрион"; монтажно-ремонтный комплекс, где собирают гигантские прямоточные звездолеты, сверхтяжелые грузовики и маленькие конвойные "блюдца", перемещающиеся в пространстве квантованием — способом не слишком комфортным, но быстрым. Это и многое другое — ВС — дрейфующее в межзвездном пространстве энергонезависимое поселение, где наряду с чистой наукой занимаются техническим обслуживанием следующих транзитом из зоны переброски Нумо в зону Зеленых Лун пассажирских и грузовых кораблей, сортировкой грузов, обучением спецперсонала и другой необходимой деятельностью; девятнадцать контуров защиты, сто двадцать две жилых сферы, семь миллионов постоянных обитателей и три-четыре временных; бывшая военная база так называемых Внешних, уничтоженных там Рудниковыми Пиратами примерно три тысячи лет назад (по другой версии — все происходило наоборот, Станции принадлежали Пиратам, которых уничтожили Внешние); обнаружены экспедицией Эрма-III сто девять циклов назад, изучены, модернизированы, заселены.

3. Александр Палеолог Джел.

Служащий конвоя, пилот класса С. Сопровождал анормально нестандартный грузовой блок, проходивший через ВС под названием "Голографический Музей". Направлялся от ВС к Зеленым Лунам по одному из фиксированных маршрутов со скоростью, не превышающей расчетную. Исчез с середины дороги вместе со своим "блюдцем", при том, что "Голографический Музей" полетел себе дальше, будто ничего и не случилось. (В общем-то, повезло, что в пустыне ему на голову не свалились еще шестьсот тысяч тонн "Музея").

4. Планета.

Энленское название Та Билан — Чаша Жизни. Линейный диаметр 14020 километров, средний радиус 7010, 22х километровый избыток экваториального радиуса по сравнению с полярным. Гравитационное поле на поверхности 0.92 стандартного (0.47 — Аваллон). Эксцентриситет орбиты близок к нулю. Имеет спутник, небольшую луну Алиллат (размером и цветом больше всего похожую на перезревший апельсин). Солнце — одиночная звезда спектра К5, возраст — 5.3 миллиарда лет.

Зафиксированных приборами "блюдца" планет вращалось вокруг звезды пять. Однако, в "Судоводной астрономии" речь шла о 12 движущихся звездах среди 9000 неподвижных.

В ночном небе здесь сияли три шаровых звездных скопления видимым диаметром от семи до двадцати двух с половиной угловых минут: Денежки, Водосток, Щетинка. Большое Магелланово облако носило название Тройной Преграды, Малое — Завитка. Основным ориентиром в навигации служило полюсное созвездие Добрый Хозяин. Млечный Путь именовался Спящим Дождем и выглядел плотнее и шире, чем с планет Периферии или с ВС, но структурные особенности его сохранялись те же. Множество других созвездий Многорукий, Башня Волшебника, Локоны, Локоть, Угол, Опора Идущего, Два Венца, Гигант — ничего не напоминали Джелу, они были красивы, но и только.

Все же, кое-как в пространстве определиться ему удалось. Если бы у него имелись данные о мощности энергетического источника, поддерживающего воронку, он мог бы точно рассчитать расстояние, на которое она его перенесла. По приблизительным подсчетам получалось, что он перелетел от ВС по направлению на центр Галактики на три-три с половиной тысячи парсек. На большее вряд ли была способна система, базирующаяся непосредственно на планете, а не возле питающего ее светила.

5. Межпространственный переходник, называемый "воронка" или "глотка".

Создается импульсно на гравитационном принципе, и удержать его от схлопывания требует больших затрат энергии и спецоборудования. Если не учесть какое-либо из гравитационных или силовых полей в расчетном объеме пространства, с "глоткой" случаются приключения: она флюктуирует, не соответствует необходимым параметрам, ее сносит, и последствия схлопывания рабочей глотки могут доходить до того, что наводящая глотку система коллапсирует сама и втягивает в реакцию близ расположенные объекты. Расчет глотки очень громоздок и выполнить его в разумное время под силу лишь такому компьютеру, как Хост-Мозг Базы Зеленых Лун.

6. Что касается рейса, то он был самый обычный.

В году таких по разным направлениям бывает до десяти-двенадцати тысяч, правда, в течение ста девяти лет обживания человечеством Станций никаких загадочных исчезновений в пространстве на несколько парсек вокруг не происходило. Чем он так раздразнил глотку, что она его заглотила?

Нельзя же поверить, что он появился в нужном месте в нужное время и за те пятнадцать секунд, что существует переход, сумел в него провалиться?

Если только предположить, что он немного отклонился от маршрута, (чего, вообще-то, Джел за собой не признавал), могло оказаться, что он задел край контрольной зоны некоей хорошо укрытой во всех спектрах излучений станции слежения, имеющей мгновенную связь с системой на планете, которая так же мгновенно наводит уже рассчитанную воронку.

Если так же считать, что прежде на Та Билане была база Внешних или самих Рудниковых Пиратов, до сих пор действующая в автоматическом режиме, то случайностей в происшедшим с ним на два порядка убавится. Несомненно, что такое крупное поселение, как ВС, не могло быть полностью автономным, и при прежних хозяевах должно было иметь выход на аграрные и промышленные планеты, снабжавшие его людскими ресурсами, продуктами и материалами для постройки самих Станций и монтажа техники, который производился на них во все времена.

А если все это не так?..

Настоящей хофрской карты в "Судоводной астрономии" не было. Была уродливая зарисовка, сделанная, похоже, по воображению, без каких бы то ни было признаков масштаба. Все же, представив мысленно фиксирующую пеленг стрелку, определив направление на север и соотнеся его с розой ветров, местоположением и курсом корабля, Джел выяснил, что "Брат Солнечного Брата" двигается и будет продолжать двигаться почти точно на пеленг, отклоняясь к северу всего на два-три градуса.

Так как система миропорядка в результате исследований начинала ветвиться, подобно генеалогическому древу богатого отпрысками семейства, вывод, который Джел сделал, был только один: хорошо бы попробовать узнать о феномене планеты побольше. Время у него есть — тринадцать лет. Назад в Диамир можно не торопиться. Похождения в пустыне, Мертвом Городе, диамирская тюрьма и несколько дней на море окончательно отучили его бояться незнакомых людей и не перегороженного стенами и переборками, открытого всем ветрам пространства.

Однако, для того, чтобы чувствовать себя спокойно в этом мире, требовалось приобрести еще две достаточно сложные вещи: реальную материальную и моральную независимость и абсолютную уверенность в себе.

***

Берег за берегом, город за городом, южные провинции оставались за кормой "Солнечного Брата". Диамир, Авенгор, Парфенор, Ифаранта, Баст…

Корабль скользил по чистым зеленоватым водам Внешнего моря. В солнечную погоду на глубине под ним можно было различить скальное основание шельфа, заросшее коралловыми джунглями, или, ближе к берегу, песчаное белое дно, усеянное пестрыми раковинами и разноцветными морскими животными. В такие часы казалось, что "Солнечный Брат" не плывет, а летит по воздуху — настолько прозрачными были прибрежные воды.

Высокий скалистый берег в нескольких километрах от моря переходил в обширную зеленую возвышенность, на которой виднелись аккуратные квадратики возделанных полей и серебристые облачка масличных рощ. Вдали, параллельно берегу, тянулись невысокие, но красивые горы, заросшие ореховыми и плодовыми лесами. В подточенных волнами порфировых скалах, на утесах, больших и маленьких островках гнездились шумные полчища птиц.

Горы, проходящие через шесть из семи провинций, понижались, уступали место плодородной всхолмленной равнине. Начиная от Ифаранты, в море "Солнечному Брату" встречались сотни больших и малых рыболовецких судов. Здесь были желтые паруса рыбачьих лодок из Диамира, коричневые и красные из Парфенора и Авенгора, корабли с острова Мемнор, от носа до кормы расписанные зеленой и лазоревой красками, и сине-красные ходжерские громадины, рядом с которыми сам "Солнечный Брат" был все равно, что худосочная сардинка в сравнении с китом. Объяснялось многообразие просто: хоть в южных морях рыбный промысел был более щедр, здесь не приходилось бояться ни пиратского флота Самшитового Берега, ни эскадры мятежного арданского адмирала Римерида, ни каперов, "охотников за пиратами", хозяев нейтральных вод, которым все равно, кого захватывать в плен и продавать в рабство, — они не рискуют связываться разве лишь с ходжерцами…

В Авенгоре галера задержалась всего на день. Парфенор проплыл за бортом белой жемчужиной в изумрудной оправе долины. Два дня стоянки пришлось на Баст и три на Ифаранту.

Полусказочные южно-таргские города произвели на Джела фантастическое впечатление. В них соседствовали воздушные, состоящие сплошь из каменной резьбы дворцы и виллы, построенные в стиле архитектуры Семи Царств, с плоскими крышами и множеством ажурных башенок, открытые морю своими бесчисленными балконами, аркадами и галереями, и толстостенные приземистые храмы-усыпальницы времен Завоевания, сложенные из граненого темного камня и увенчанные низкими куполами, предельно простые и суровые снаружи, и поражающие воображение красотой внутренней отделки: полированной облицовкой цветных мраморов, блестками драгоценных смальт в мозаиках, искусно направленными столбами света из верхних окон, дробящимися в зеркально-гладких поверхностях. От различной расстановки световых акцентов внутреннее пространство такого здания казалось большим, чем было на самом деле, волнообразным, плавно вытекающим за пределы внутренних колоннад и тяжелую оболочку стен. Световое кольцо, состоящее из окон в основании купола, под его голубой мозаичной поверхностью с золотым отражающим диском в центре, создавали иллюзию прямого тока дневного света, направленного сверху вниз, на центральную подкупольную часть здания. Бродить по этому храму можно было бесконечно, на каждом шагу делая открытия: фрески, цветные эмали, резьба, чеканка, каменная инкрустация. Больше всего Джела удивляла мозаика. Вблизи было очень хорошо понятно, что это такое: просто кусочки стеклянных сплавов, вделанные в обычный цемент. о с расстояния в пять шагов они превращались в ангела с гипнотическим взглядом, одетого в красно-золотые патрицианские одежды, с гордо развернутыми переливчатыми крыльями.

Все это необыкновенно нравилось Джелу. Ничего похожего он раньше не видел. На Аваллоне искусство было примитивно. На ВС особое место занимала, наверное, музыка, много позади шла литература, а изобразительным и прикладным видам искусства пространства не оставалось совсем.

После первого же похода на берег Джел попытался переложить вынесенные впечатления на лист бумаги. Ему захотелось научиться рисовать. Он не думал, что это может оказаться трудно для него, ведь координировать движения руки можно было при помощи микропроцессора. Начал он с огненного ангела из авенгорского храма Рох. Абсолютная память и координация легко провели его через подводные камни первого уровня создания картины: все пропорции были строго соблюдены. Hо это был рисунок, ему не хватало живого блеска и изобразительной силы смальты, глубины храмового фона, из сумрака которого, как из небытия, выступал ангел. Волосы его оказались симметричными волнистыми линиями, глаза — пустыми кружками, ровные складки одежды не подразумевали под собой наличия тела. Где гипнотическая строгость взгляда? Где полувзмах сильных крыльев, готовых тотчас поднять мистическое существо в воздух?

Порвав двух предыдущих, с намеком следующего на листе, слегка раздосадованный неудачей, Джел сидел в тени паруса, грыз ногти и не мог понять, что он делает не так. В сознании его роились пышные процессии царедворцев, прозрачные лики бесплотных духов, надменные северные лица умерших святых и монархов. Все они потихоньку над ним смеялись. Могла быть ошибка запоминания. Мозаичное изображение, все-таки, вещь не строго цифровая, хотя преобразовать его в бинарную карту не составляет большого труда. Он проверял память, но ошибка не находилась.

Выход из тупика подсказал, как ни странно, господин Пифером, на минуту показавшийся из кормовой надстройки, чтобы швырнуть в Неко плохо постиранную рубаху. Уловив внешние проявления его гнева, Джел быстро перенес их на нового ангела черточками в углах глаз и губ, повороте плеч, резкостью в движении крыльев, и статика пропала. Ангел ожил, словно по волшебству, правда, получился много сердитее оригинала.

Джел похвастался успехом перед кем-то из матросов, и нарисованная им картинка, как чудо, пошла по рукам. Тем же вечером капитан предложил оплатить ему работу, если он возьмется сделать копии с нескольких старых карт. Джел, конечно, согласился.

На берегу кир Агиллер обычно был занят делами — наносил визиты чиновникам, поставщикам, судовладельцам, подписывал какие-то бумаги, посещал официальные и неофициальные приемы, на протяжении которых Джел, если сопровождал его, вынужден был торчать на кухне с прислугой или слоняться на заднем дворе в пространстве, ограниченном свинарником, птичником, нужником и конюшней. На него обращали внимание хорошенькие служаночки и цепные собаки. Он старался держаться поближе к первым и подальше от вторых.

Гораздо интереснее было бродить по городу со Скеем, несмотря на несколько односторонние интересы красноглазого, — Скей выполнял все данные ему поручения и немедленно отправлялся на службу в ближайший храм, за версту обходя такие привлекательные, на взгляд Джела, места, как городская ярмарка, балаган бродячего театра или переезжающий из города в город зверинец.

Скей объехал полсвета, многое видел и о многом мог рассказать. От него Джел впервые узнал, чье имя он носит. Об этом почему-то ни разу не заикнулся ни Хапа, ни кто бы то ни было в диамирской тюрьме. Впрочем, Скей, вдруг разговорившись, выкладывал многое из того, о чем ленился или отказывался рассказывать Хапа.

Оказывается, "Джел" — назывался главный остров архипелага Ходжер, который, как и Саврский Племенной Союз, входил в Тау Тарсис на правах конфедерата и практически был государством в государстве. Океанские корабли Ходжера охраняли морские рубежи республики, их часто можно было видеть в порту Столицы, куда они заходили в расчете заключить выгодный фрахт, и эти же суда совершали регулярные чартерные рейсы по договорам с Птор-Птоором, с которым Тау Тарсис не поддерживал дипломатических отношений.

Хозяева островов — Дом Джел, так называемая Островная Династия, на данный момент оставались единственными законными наследниками таргского престола в случае реставрации монархии. Пятидесятисемилетний патриарх Дома, кир Хагиннор Джел, был двоюродным братом убитого императора.

Джелам принадлежали сто семьдесят пять островов, двадцать неприступных крепостей, дворцовый комплекс Царского Города в Столице и половина бывших императорских резиденций и поместий по стране, огромный торговый флот, ориентированный на трансконтинентальное плавание, несколько банков, среди которых "Купеческий союз" с самой надежной в Тау Тарсис репутацией и недоступным воображению оборотом капитала, а так же многомиллиардное состояние, накопленное владетельным Домом за двенадцать веков существования. Власть Дома была стара, как мир. Джелы видели расцвет и смерть Белого Энлена, учили никогда не видевших моря степных кочевников таргов строить корабли, оказывали им помощь в завоевании побережья и из поколения в поколение диктовали их императорам со своих островов, какой политики придерживаться. Кое-какие свои привилегии и часть капитала они потеряли во время хаоса и беспорядков, сопровождавших установление республики сорок лет назад, но быстро сориентировались и наверстали упущенное. Число их военных кораблей было ограничено конфедеративным договором, однако, силы архипелага оставались таковы, что Ходжер мог не бояться ни пиратов, ни внезапной агрессии с континента или из-за океана.

По легенде, Дом Джел происходил от младшей линии правителей Хофры, великих мореплавателей Джерибдов, основавших свою державу на большом острове в океанских водах далеко к юго-западу от Нефритового Берега. Гости с Хофры и по сию пору изредка посещали Ходжер, доставляя вести и товары из самых отдаленных уголков ойкумены. Отношения Джелов с Джерибдами были окутаны тайной. Никто в Таргене подлинно не знал, что представляет из себя Хофра. Математика называлась хофрской наукой. На имеющих в Таргене хождение хофрских картах сам это остров никогда не обозначался. Известно было, что в районе его пролегает сильная магнитная аномалия, из-за чего ориентироваться по компасу вблизи него становится невозможным. Все смельчаки, отправлявшиеся на поиски загадочного острова, либо возвращались ни с чем, либо не возвращались вовсе.

"Джел" на древнеэнленском означало "счастливый", "удачливый", и бытовало убеждение, что непременное везение во всех делах передается в семействе Джелов по наследству, как внешность у простых смертных.

В Диамире имя Джела не привлекло внимания властей, по-видимому, только потому, что все население довольно большого острова Джел имело право добавлять к собственному имени родовое "Джел". Наказание за самозванство следовало лишь тогда, когда кто-то присваивал себе еще и титул кира — наследного аристократа-землевладельца, состоящего в родстве с венценосной династией.

***

В порту Криоса "Солнечный Брат" бросил якорь поздно вечером, почти в темноте, на расстоянии метров в сорок от причальной линии. Гавань была небольшой, а кораблей к концу дня в ней скопилось множество. Подойти к обычному причалу галере не позволила осадка, большая, чем у военных и пассажирских судов, а все грузовые терминалы к ночи оказались заняты.

После продолжительных переговоров с портовым инспектором, который не утруждал себя личным посещением прибывающих судов, а вел беседу с борта ближайшего к "Солнечному Брату" груженого щебнем плоскодонного корыта, успевшие причалить ранее суда пустились в рискованные маневры, сравнимые по деликатности с танцами слонов в посудной лавке, цель которых была освободить "Солнечному Брату" место у причала.

Вскоре после этого перебранка, связанная с тем, что в результате маневров две гиппагоги перепутались причальными канатами, а "Солнечный Брат" столкнулся бортом с "Круглейшим из Круглых", неповоротливым огромным купцом, сама собой утихла. Все шло обычным порядком. Две трети команды отправились на берег, остальные разошлись спать. За киром прислали провожатых с факелами, и он отбыл, сославшись на дела в городе.

Джелу были известны ночные походы Агиллера. После них кир возвращался обычно не раньше полудня следующего дня, невыспавшийся, изрядно уставший и частенько с больной от похмелья головой, а присутствие незнакомых изысканных ароматов в его волосах и одежде позволяло предположить, что кир провел часть ночи в обществе одной из тех укутанных вуалями северных красавиц, которых здесь так тщательно прячут от посторонних взглядов. В вопросах секса кир казался закоренелым традиционалистом, в большой степени застенчивым, и не в очень большой — умелым. Несмотря на то, каким взглядом он иногда провожал Джела, и на то, что не упускал возможности его обнять, погладить, как только ему представлялся случай, хоть при этом и не любил, когда ему отвечали на ласки, всерьез иметь дело кир предпочитал все-таки с женщинами. Джелом же не настолько руководила откровенно бисексуальная мораль ВС, где всеми правдами и неправдами старались сдерживать рождаемость среди особенно плодовитых выходцев с молодых планет, чтобы он начал приставать к Агиллеру сам. Он пожимал плечами и отходил в сторону. Он быстро привык к Агиллеру и его странностям. Единственное, чего он абсолютно не признавал в человеческих взаимоотношениях, было насилие — пусть даже скрытое.

В этот вечер Гирпакс наготовил чечевицы, которую Джел ненавидел со времен своего тюремного заточения, поэтому он решил сходить на берег, прогуляться и попутно где-нибудь поужинать. В компанию к нему, а, может, в соглядатаи, напросился Неко. Они перепрыгнули с борта на теплые камни набережной (сходни были убраны, дабы хоть в малой степени избежать убытков от непрошенных гостей), и отправились на поиски недорогой гостиницы, которая соответствовала бы их намерениям.

Уходящий день был праздничным. Город, витыми улочками поднимающийся вверх по склону пологого холма, был освещен гирляндами разноцветных фонарей, развешенными на улицах и в садах между деревьев, и выглядел причудливо и нарядно. Набережная, несмотря на позднее время, была заполнена гуляющими горожанами. По размерам и количеству населения, Криос был меньшим из семи ключевых городов южно-таргского побережья, и отличался от них тем, что белые домики и заключенные в квадрат стен усадьбы не раскинулись вольно по прилегающим землям, а тесно лепились друг к другу, словно соты, начиная от самых причалов. Несколько столетий назад он начинал строиться не с цитадели — укрепленного обиталища местного феодала, — как другие, а с десятка рыбачьих хижин, уютно расположенных на берегу небольшой природной бухты.

Сидя за столом среди подвыпивших купцов, маклеров, торговых агентов, Джел заигрывал с самим собой, подумывая, а не сбежать ли ему сегодня. Городок и гостиница ему приглянулись, — он был готов считать это хорошим предзнаменованием. Все свои деньги он всегда носил с собой. Конечно, их не хватило бы, чтобы заплатить выкуп за себя и огромную пошлину, которую вынужден был платить государству за хозяина раб, сам покупающий себе свободу. Никаких "вольных" в Таргене не существовало под тем благовидным предлогом, что многие рабовладельцы стали бы, используя их, избавляться от состарившихся или не способных трудиться по болезни работников, предоставляя их самим себе и увеличивая тем самым и без того немалую армию бездомных, воров и попрошаек. а базе рабовладения здесь был создан своеобразный институт социальной защиты. Рабов выкупали родственники или друзья, дававшие письменное обязательство заботиться о выкупленном человеке, если он окажется без средств. Раб мог получить наследство и иметь зарегистрированное в налоговом управлении состояние — в этом случае он тоже приобретал себе свободу. Потратить на освобождение последний грош и оказаться после этого нищим было нельзя — запрещено законом.

Зато на свои деньги Джел вполне мог бы купить себе место на купеческом или почтовом судне и отправиться из Криоса в любой момент времени в любом угодном направлении.

Повод пуститься в новые приключения у него был достаточно весомый: Ирмакор не дал еще вразумительного ответа, что он собирается делать с бывшим каторжником.

На этих мыслях его настроение заметил Неко и стал тянуть за рукав, требуя вернуться на корабль до того, как по городу будет дан сигнал гасить огни, и избавив тем самым от сомнений.

Джел расплатился мелочью, которую набрал у Агиллера по карманам, и они вернулись к "Солнечному Брату".

Джел наощупь спустился в каюту, запер за собой дверь, на треть поднял оконную раму, разделся, и залез под простыню, не жалея попусту об упущенных возможностях. Жизнь его была проста и приятна, все проблемы за него пока решали другие, а пустую суету он всегда считал уделом глупцов.

Уснуть крепко ему долго не удавалось. Было душно. На берегу допоздна продолжалось гуляние, слышалась музыка, смех, песни. В полудреме Джел видел Ма. Она плясала на столе в трактире, высоко поднимая подол расшитого монетками халата, показывала дочерна загорелые коленки, и звонко смеялась.

Его разбудило ощущение, что его кто-то целует не во сне, как ему вначале показалось, а наяву. Раздумывать долго, кто бы это мог быть, не приходилось. Пробормотав: "Отстань, я спать хочу," — Джел уперся ладонью в подбородок Агиллера и слегка оттолкнул его от себя, решив, что тот явился в лохмотья пьяный.

За окном только начинало светать. Агиллер был трезв и абсолютно серьезен.

— Я уезжаю, — объявил он. — Я пришел проститься.

— Чего? — удивился Джел, приоткрыв один глаз.

— Я должен быть в Северном Икте послезавтра.

В дверь требовательно постучали.

Агиллер сел на постель рядом с Джелом. Открыв босой ногой дверь, на пороге явился Скей, и остался там стоять, заложив руки за пояс, окутанный распущенными волосами, с ног до головы белый, как ожившая простыня, и чем-то очень недовольный.

— Ну-ну, — сказал он. — Плохие новости?

— Для кого как, — пожал плечами кир. — Тимесифер арестован. Ирмакор повесился.

Казалось, Скея это ничуть не удивило.

— Сам? — только и спросил он.

— Ты полагаешь, он должен был нанять палача? Может, и нанял. Я не знаю, что там с ним происходило. Никто не видел и не слышал, как это было сделано. Слуги нашли труп на чердаке.

Скей обернулся, некоторое время всматривался в темноту у себя за спиной, потом прижал палец к губам, быстро закрыл дверь и прошел в каюту.

Джел, которому до этого момента совсем не хотелось просыпаться, резко сел за спиной Агиллера. До него дошел смысл услышанных слов.

— Как это — повесился? — выпалил он.

Скей обвел прядью волос вокруг своей шеи и сделал жест, будто вздергивает веревку.

— Вот так. Что ты вылупился, кукла монастырская? Ложись. Тебе-то беспокоиться нужно меньше всех.

Агиллер толкнул Джела в бок чтобы он лег, но тот отмахнулся. Тогда кир потянул с сундука за угол сложенное одеяло, на котором обычно спал Джел, когда они оставались вдвоем в каюте, и вместе с лишними подушками стащил его на пол.

— Выкладывай сапоги и оружие, — велел он Скею. — Я должен узнать, кто опять устраивает нам веселую жизнь.

Скей кое-как связал свои волосы, поднял крышку сундука и принялся перекладывать вещи.

— И что теперь? — озадаченно спросил Джел, наблюдая за тем, что и как делает Скей.

— Что теперь? — поддакнул Скей, вытаскивая откуда-то снизу один сапог и извлекая затем ножны с саблей. — Война?

Кир покачал головой.

— Я в таком же положении, как и вы: я почти ничего не знаю, — он взял из рук Скея саблю и положил ее себе на колени. — Понятия не имею, что это за история и каковы будут ее последствия. Или все это случайность, и на семейку Ирмакора и на кое-кого из его друзей некоторое время будут просто показывать пальцем. Или какие-то его частные дела, не имеющие к интересам государства никакого отношения. Все, что угодно, может быть, но, честно говоря, мне мало верится в совпадения. Тимесифер… Если военных, как в прошлый раз, обвинят в подготовке переворота, то и меня арестуют тоже. Возможно, сейчас просто расправляются с теми, кого не добили четыре года назад. Значит, многие не захотят сидеть и ждать, пока их прихлопнут. Тогда — война.

Джела эти подробности занимали постольку-поскольку, ему важнее было другое. Он беспокойно выглянул из-за плеча Агиллера.

— А я? — спросил он. — Как же теперь я?

— А ты всегда только о себе думаешь? — поинтересовался Скей, появляясь из недр сундука со вторым сапогом в руках. — С тобой все просто. Если до факта смерти Ирмакора существовал приказ об его аресте, если состоится суд, если на нем Ирмакор будет признан государственным преступником, нас всех конфискуют в казну вместе с прочим имуществом. Дело это волокитное. А если имеется еще и завещание, наследники растянут его лет на двадцать. Если приказа об аресте не существовало, ты без формальностей переходишь во владение основного наследника — сына Ирмакора, Ирмагора.

— Черти бы побрали этих неудачников, — сказал Агиллер. — Деньги раздавали направо и налево миллионами. Неудивительно, если их теперь обвинят в финансировании государственного заговора. Я знал, что надо готовиться к неприятностям, но не думал, что так скоро.

— Что именно тебя смущает? — спросил Скей. Он опустился на колени и, как послушный раб, обувал Агиллера в дорожные сапоги, но его красные глаза блестели в утреннем полусвете, словно капли свежей крови. Ты же не овечка в волчьей шкуре. Ты — наоборот. Это твой шанс занять место в Государственном Совете. Ирмакор делал слишком много ошибок. Что-то одно ему следовало забыть: либо свое происхождения из квартала красильщиков кож, либо то, что он сейчас один из самых богатых людей в стране. Он так и не смог выбрать, и, в случае, если его убили, довольно трудно будет определить, которая из сторон это сделала. Тебе будет легче, чем ему. Ты, по крайней мере, знаешь, с кем ты и против кого. Найдутся люди, которые тебя поддержат.

— Это неплохо выглядит на словах, — согласился Агиллер. — Жаль только, что опять настают поганые времена, когда в каждой подворотне плетутся политические интриги, и только ленивые не участвуют в этих забавах. А мы до сих пор были ленивые, мы теряли время даром. Ну, теперь, если, не дай Бог, это что-то серьезное, я собой закрывать других уже не буду. В мире развелось слишком много идиотов, которые считают, что им все на свете позволено. Пришла пора поубавить их количество цель, достойная великих жертв. Мне надо торопиться.

Скей поднялся с колен.

— С нетерпением рвешься в бой? — с недоброй усмешкой спросил он.

— Нет. Просто, стоит мне задуматься, и я могу переменить решение. Завернусь в простыню и поползу на кладбище. Как Ирмакор, чтобы избежать позора.

— Гвардия умирает, но не сдается, — брякнул Джел.

Кир оглянулся на него через плечо.

— А о тебе разговор отдельный, — сказал он. — Я еще не знаю, ждут ли меня в Икте с распростертыми объятиями или с заранее приготовленными кандалами. Я хотел бы взять тебя с собой, но не могу рисковать. Со мной может случиться все, что угодно, да и Пифером уже сел готовить для заверения нотариусом реестр имущества, которое наследует Ирмагор. Про тебя он не забудет. — Кир посмотрел на Скея. — Если события станут развиваться по худшему из возможных вариантов, не дожидайтесь, пока в Икте вас потащат на допрос. Слушайте оба, что мне будет нужно. Александр Джел, я хочу, чтобы доктор Скей помог тебе бежать.

Скей очень удивился и всплеснул руками:

— Ну надо же! — воскликнул он. — А меня-то ты не забыл спросить, стану ли я помогать в таком деле?

— А почему не станешь? — удивился, в свою очередь, Агиллер. Он кивнул на Джела. — У него фальшивые документы. Имя Ирмакора больше ни для кого не защита, а на дыбе, сам знаешь, часто говорят такое, чего на самом деле не было. Мне не нужен лишний камень на шею. Пусть лучше убирается на все четыре стороны. Так безопаснее. Придумайте, как сделать побег похожим на несчастный случай. Все бумаги я заберу и почтой отправлю в Столицу. Когда станет известно, что раб погиб, все эти подписи и печати будут уничтожены в законном порядке, чтобы ими не смогли воспользоваться так, как я сделал в Диамире, и провести по документам мертвого еще одного живого человека. Так как, Скей, станешь ты помогать?

Скей коротким кивком изобразил одновременно и согласие и неодобрение.

С берега через открытое окно послышалось ржание лошади и голоса. Звали Агиллера.

Кир встал.

— Я не беру с собой ничего, кроме денег, — сказал он. — Все это барахло, — он указал на сундук, — соберете в мешок и отправите в Икт почтовым парусником.

— Как скажете, кир, — Скей слегка поклонился.

Агиллер оглядел каюту в поисках чего-то такого, о чем он мог забыть.

Взгляд его упал на Джела. Мгновение он как будто сомневался, потом вдруг опустился перед ним на колени и взял руки Джела в свои.

Это было что-то новенькое. Джел косо глянул на Скея и изобразил внимание к тому, что скажет кир Агиллер.

— Я найду тебя потом, если мне повезет выпутаться из этой передряги. — Кир посмотрел ему в лицо снизу вверх и легко провел тыльной стороной ладони ему шее. — Если же нет… Может быть, ты когда-нибудь окажешься в Столице. Разыщи там часовщика Гермерида. У него мастерская в ремесленном районе Приречья. И отдай ему ключ. — Маленький металлический предмет скользнул Джелу за ворот рубахи. — Скажешь ему, что от меня, и что я просил все вернуть. Это много денег. Ты сам купишь себе свободу. — Агиллер помолчал и криво улыбнулся. — Наверное, я должен все-таки попробовать объяснить, почему я все делаю так, а не иначе… Все равно, как я хотел — не получается… Ты волен осудить меня, если посчитаешь справедливым.

Он снова умолк, потом заговорил медленно, выбирая слова:

— Однажды, очень давно, я умирал на дороге под Оллункавой. Я видел себя, сидящим на берегу океана, я смотрел на катящиеся волны. Не было ничего вокруг: ни деревьев, ни неба ни солнца. Только вдали по песчаному пляжу бродила белая фигура.

Я знал, что это тот, кто послан за мной. Я долго ждал, когда же он приблизится, а он не подходил и не звал меня. Терпение мое истощилось, я стал испытывать неудобство от того, что он не обращает на меня внимания и медленно ходит там, казалось бы, без цели. Я не мог ждать его бесконечно. Я понимал, что меня ищут и скоро могут найти, тогда я вернусь к боли и к тяжкому грузу жизни от моего нового легкого бестелесного существования. Я встал и сам отправился к нему навстречу. Он поднял голову, посмотрел на меня, и вдруг я потерял его из виду. Потом за спиной у меня раздался смех. Существо в белом стояло там, оно положило мне руки на плечи. "Остановись, — сказало оно. — По этому берегу можно идти вечно и не прийти никуда. Ты хочешь умереть? Этот путь закрыт для тебя. Ты можешь искать смерти, но ты ее не найдешь. Я не даю тебе своего благословения на смерть. Я — единственная любовь твоей жизни. Только я буду выбирать, жить тебе или умереть. Ты должен меня дождаться, ведь я уже иду к тебе, хоть встретимся мы и не скоро."

Я обернулся, но оно ускользнуло и снова оказалось у меня за спиной.

"Кто ты? — спросил я. — Я хочу взглянуть на тебя."

"Нет, — ответило оно со смехом. — Мой вид тебя не обрадует. Ты можешь испугаться испытания, и я потеряю власть над тобой. А я хочу, чтобы ты жил. Ты — чудовище, я же — достойное тебя наказание, или как знать? — твоя награда. Нет смысла тебе видеть мое лицо сейчас, все равно, ты сразу узнаешь меня, когда встретишь — это я тебе обещаю." Оно опять засмеялось и я увидел, как оно неуклюже удаляется по песку, превращаясь в большую белую птицу, у которой было сломано одно крыло. Птица несколько раз подпрыгнула, пытаясь взлететь. Потом она исчезла в окутавшем берег тумане, а я очнулся в госпитале Оллунклавы.

С того дня прошло много лет. Разговор на пустынном берегу я вспоминал трижды, встречая на своем пути трех прекрасных женщин, и трижды, оставшись наедине с собой, смеялся над своим бредом. Мне, который никогда не любил никого, кроме самого себя, обещана любовь к нелепому и несовершенному человеческому существу, у которого тысячи недостатков, которое никогда не поймет меня, и я не пойму его?.. Женщины, даже самые красивые и безупречно воспитанные, казались мне привлекательными только на час в спальне, а ни на одного мальчика я не посмотрел ни разу в своей жизни. Солдат, которые занимаются этим с детьми или между собой, казнят, — таков закон, я сам выносил им приговоры…

Не знаю, что со мной случилось. Нам нужны были добровольцы-смертники для нашего дела в Ардане. Когда Салм Сверр показал с тюремной стены, кого мне можно выбирать среди его подопечных, у меня остановилось сердце. Там был ты. Ты ходил внизу, повторяя тот же рисунок движения, так же внимательно смотрел себе под ноги, и не обращал на меня никакого внимания, хотя все остальные узники в тюремном дворе провожали нас с Салмом глазами. Не узнать тебя я не мог.

У меня хватило выдержки не потребовать тебя сразу и не увезти с собой в Ардан, да этого и нельзя было сделать — следствие еще не было закончено. Чего только я не передумал, когда убеждал себя оставить все как есть и не вмешиваться в твою судьбу. Ты был клейменый преступник, убийца, я не имел права ничего сделать для тебя. Я даже не мог купить тебя на свое имя с фальшивыми документами — у меня не было разрешения приобретать рабов на руках, оно осталось в Столице, а о том, чтобы взять с собой в Ардан копию, я не позаботился…

За полтора месяца путешествия я себя уговорил и почти успокоился. Мы вернулись в Диамир, благополучно доставили арданские сокровища. Я занимался делами и запрещал себе вспоминать о том, что знаю, где ты и что с тобой. о тут появился Ирмакор. Его перекосило от скуки, он твердил, что лучше бы ему было лезть с нами под абордажные крючья пиратов, чем гнить в глухой провинции, что он немедленно уезжает, и заодно помянул, что наконец-то нашел подходящий подарок для Тимесифера, все уже устроил, и мне остается только переговорить с Салмом и еще двумя-тремя людьми, чтобы обсудить, как удобнее будет доставить подарок на галеру. Оказывается, Салм, сам любитель необычного, во всех местах своих развлечений растрепал про сокровище, которое сидит у него под стражей, и ко дню распродажи все содержатели публичных домов и арданских бань в городе передрались между собой за право выкупить тебя с каторги… Агиллер взглянул Джелу в глаза. — Я выгляжу глупо, признаваясь в таких вещах? Я заблудился в этой жизни. Я ничего не знаю о себе. Я привел тебя на корабль, ничего другого мне не оставалось. Я решил: лучше я сам буду для тебя всем — тюремщиком, хозяином, любовником, только никому из них ты не достанешься. Я так старался все это время не делать ничего такого, что могло бы причинить тебе боль или стыд…

Джел молчал, одновременно тайком нащупывая провалившийся драгоценный ключик у себя на животе. Все эти откровения не были для него такой уж новостью. Он, как и другие, не был слеп. По обрывкам разговоров, которые долетали до его ушей, он прекрасно знал, что отношение к нему Агиллера давно стало объектом плоского остроумия для прочих обитателей корабля. Сам Агиллер, ходивший вокруг да около, как осторожный кот у миски сметаны, был ему забавен, не совсем понятен и немного жалок. Оковы воспитания, условностей, законности, понятий о соответствии должного и действительного стягивали этого человека так сильно, что Джел собственной шкурой чувствовал их тяжесть и холод, стоило только Агиллеру приблизиться. Наверное, надо было ответить сейчас что-нибудь обнадеживающее. В конце концов, если взглянуть со стороны, кир в самом деле вел себя с ним очень порядочно. Hо, не обладая должной для глубокого сопереживания долей сентиментальности, Джел не мог решиться на хоть сколько-нибудь серьезный разговор. Обидеть Агиллера сейчас тоже было просто. Поэтому Джел промолчал.

Отводя взгляд, кир Агиллер поднялся с колен и шагнул к двери, где, вытаращив глаза и вжавшись в угол, все еще маячил Скей, очевидно, не решившийся сразу уйти без позволения.

Ключик выскользнул из-под рубашки и, мягко поблескивая золотом, лег в складку одеяла.

Крикнув: "Подожди!" — Джел соскочил с кровати. Хоть чем-то отплатить он был должен.

Агиллер обернулся. Джел закинул руки ему на шею, поднялся на цыпочки, чувствуя, как у Агиллера сразу перехватило дыхание, и он сделал слабую попытку уклониться от объятий. Секунду спустя кир ответил на его поцелуй с такой бесстыдной страстью, на которую, не убедись Джел сам, он никогда не посчитал бы его способным. Агиллер поднял ему сзади рубашку; сильные пальцы, чуть царапая кожу перстнями, прошлись Джелу по спине, ягодицам, бокам, бедрам, вызвав теплые ручейки мурашек и карусель соблазнительных картинок в сознании.

Узрев такое безобразие, Скей, чувству порядочности которого и без того было нанесено глубочайшее оскорбление, бросился вон из каюты с таким видом, будто его вот-вот вырвет, что, вероятно, в самом деле было возможно, и со всей силы шарахнул дверью.

От этой встряски, колыхнувшей весь корабль, Агиллер очнулся и, слегка отстранясь, ошалело мотнул головой, переводя дыхание. На бледных щеках у него пятнами проступал румянец. Он отпустил Джела, одернув на нем рубашку. Холодная рассудочность вернулась к нему так же быстро, как перед этим исчезла.

— Хотел бы я знать, что ты при этом чувствовал, — проговорил он севшим голосом. — С твоей стороны это был не совсем хороший поступок…

Джел скривил рот.

— Возможно. Hо я могу делать и гораздо худшие вещи… Я благодарен вам за вашу честность.

Агиллер положил ему руки на плечи.

— Пойми меня правильно. Я так редко себе угождаю, что мне самому уже трудно знать, чего я хочу и что я делаю, хорошо это или плохо. Прости. Я даже не думал, что открою тебе когда-нибудь правду… Я постараюсь вернуться за тобой.

Через пару минут, когда удалился и стих лихой топот копыт на набережной, в каюту тихим шагом прошествовал Скей, холодно взглянул на сидящего среди смятых простынь Джела, который с невинным видом прикладывал пальцы к кровоточащей прокушенной губе, и, выдохнув: "Развратная тварь!" — залепил ему хлесткую пощечину. В тот же момент Скей рухнул на колени с заломленной за спину рукой. Джел крепко намотал на руку его волосы, встряхнул для острастки и прошипел красноглазому в ухо:

— Если ты позволишь себе такое еще раз, я проломлю тебе твою глупую голову. Не твое собачье дело. Понял?

 

Глава 4

Больше трех суток "Брат Солнечного Брата" провел в порту Криоса. Первые два дня производилась ревизия имущества и улаживание всевозможных формальностей. Пифером был удивлен, когда обнаружил в деловом дневнике Агиллера запись о том, что документы Джела еще из Ифаранты были курьером отправлены на регистрацию в Столицу для включения там в налоговые списки. К счастью, разобраться с этим делом поподробнее Пиферому не позволило то замешательство, в котором он пребывал последние дни, неожиданно для себя возглавив миссию, в которой изначально ему отводилась лишь роль третьего дублера, обязанного, к тому же, следить за двумя исполнителями первых ролей, и та масса забот, которая в результате на него свалилась. В одной куче оказались корабль, покойник, нотариальные дела о наследстве, деньги, выделенные на затраты, связанные с путешествием, — "Солнечный Брат" обходился своим хозяевам отнюдь не дешево. От перекупленного каторжника, от похожего на бегство отъезда Агиллера, совершенного без всяких объяснений, от политических свар внутри Тау Тарсис его отвлекли насущные проблемы финансов, ограниченного времени и личной ответственности.

После пятичасовой службы по погребальному чину, совершенной в криосском храме Врат Шумгальгана, Джел тихо вернулся на камбуз, куда переселился сразу после отъезда Агиллера, и с этого вечера не сидел больше без дела, а стал помогать Гирпаксу топить плиту, драить котлы и разносить пищу команде. План побега представлялся ему приблизительно. Ночью "Брат Солнечного Брата" обычно отходил подальше от берега, чтобы не напороться в темноте на рифы. Тихо спрыгнуть за борт и проплыть две-три лиги, выдерживая направление по звездам, для Джела не составило бы труда. Он жалел, что тянул с эти делом так долго. Надо было бежать самому, не оглядываясь на Агиллера, утверждавшего, что "все будет хорошо", гораздо раньше и без ведома Скея, которому опасно знать слишком много.

В течение всех трех дней не мог решиться вопрос о том, как поступить с кораблем. Ни капитан, ни Пифером на знали, следует ли им продолжить путь в Икт, как предполагал первоначальный план, оставить "Солнечного Брата" в Криосе до официальной церемонии введения Ирмагора в наследство и дождаться его распоряжений (но тогда Пиферому пришлось бы искать попутный транспорт и самому добираться до Икта или, с учетом последних событий, даже до Столицы, чтобы сдать полномочия и отчитаться о проделанной работе), или же, поскольку арданская подать от самого Диамира путешествует посуху, вернуть галеру обратно в Диамир, к порту которого она приписана.

Приказ об аресте Ирмакора в положенное время оглашен не был. На третий день было вскрыто завещание, и Пиферому все-таки пришлось принять решение, как ни пытался он избежать любых личных распоряжений.

"Солнечный Брат" должен был доставить в Столицу тело усопшего, где его захоронят в семейной усыпальнице.

К вечеру третьего дня на палубе между мачтами уже стоял запаянный свинцовый гроб, и спешно шла погрузка купленных тут же у местного работорговца ста гребцов, запаса воды и продовольствия.

Капитана лихорадило от желания как можно быстрее отплыть. Команда его была набрана из свободных людей, работающих за жалование, и он боялся, что к утру половина их разбежится, не отваживаясь выйти в дальнее плавание с таким опасным грузом на борту, как покойник-самоубийца.

Со смесью любопытства, настороженности и, одновременно, странного чувства ненормальности всего происходящего, Джел наблюдал за воцарившимся на борту хаосом через всегда приоткрытую для притока свежего воздуха дверь камбуза.

Гроб никак не могли спустить в трюм. Он был чудовищно тяжел и застревал в люке, каким бы боком его не поворачивали. Взгляд каждого, кто проходил по пристани мимо, цеплялся за него, и вскоре на берегу собралась уже толпа из нищих, проституток, разного рода подозрительных оборванцев, праздношатающихся матросов с других судов и солдат городской стражи в увольнении. Все они на разные лады подавали советы и громко комментировали действия тех, кто суетился вокруг гроба. Несколько бочек с арданским вином при разгрузке были разбиты, обломки их лежали тут же или плавали в мутной воде у причала, возглавляя флотилии из огрызков яблок и арбузных корок.

Дважды уже пришлось платить штраф за загрязнение и беспорядки на территории порта: за те бочки, что повредили грузчики, и за те, что были оставлены без присмотра и продырявлены нищими, устроившими затем возле них драку. Бочки, которые остались целы, грузили невдалеке на подводы. Вино в них в самом деле было хорошее, и все на корабле с грустью гадали о его дальнейшей судьбе.

К ночи капитан, неплохой человек, весьма образованный и обычно очень сдержанный в поведении, дошел до белого каления и был близок к умопомешательству. На корабле поймали уже трех воров, тем не менее, предыдущей ночью была украдена бухта каната, из обшивки кое-где вытащены медные гвозди, а из каюты стащены астролябия и хрустальная чернильница с серебряной крышкой — вещи, до которых можно было дотянуться из окна, не влезая внутрь каюты. Пятеро матросов сбежали, им срочно пришлось искать замену. Не вызывал доверия работорговец, предложивший за подозрительно малую цену гребцов, так как, по слухам, в нескольких поместьях на востоке люди поголовно вымирали от болезни, занесенной откуда-то из-за гор. Сейчас по всем главным дорогам провинции и на воротах города стояли чумные кордоны, поворачивающие назад путешественников с востока.

Тем не менее, существовали тысячи и тысячи обходных путей для желающих во что бы то ни стало пройти и провести товары в Криос, а среди купленных рабов большая половина была варварами-горцами. Среди принятых на борт взамен бежавших матросов только двое имели рекомендации от прежних нанимателей. Насчет прошлого других нужно было довольствоваться хвалебным гимном портового агента, который сам был похож на видавшего виды старого пирата.

Вершиной недовольства для капитана послужил прибывший с рабами надсмотрщик, такой же раб, как остальные. Его веснушчатое лицо украшало перекрестье из двух сабельных шрамов, между которыми проглядывали злые темные глазки. Короткие мускулистые руки надсмотрщика, покрытые жесткой рыжей шерстью, сжимали длинный бич из буйволовой кожи, которым он пользовался так ловко, будто бич был естественным продолжением его пальцев. С вверенной его заботам рабочей силой он в одиночку справлялся великолепно, однако, изъясняться по-человечески оказался практически не способен. Разговорным языком ему служила дикая смесь площадных ругательств, воровского жаргона и рычащего горского языка. Звали его Гергиф.

Скей внимательно осмотрел всех новоприбывших рабов, включая надсмотрщика, и, со свойственным ему безразличным видом, объявил, что признаков какого-либо заболевания ни у кого не находит, но не поручится, что опасность завезти в Столицу моровую язву полностью отсутствует.

А на следующее утро Джела поджидала вполне закономерная неожиданность, к которой он, тем не менее, оказался не готов.

Он увидел, как вдали за кормой поднимается в небо вертикальный столб дыма от вулкана острова Гекарич, последнего ориентира перед выходом в открытые воды Суриемского залива. Если бы "Солнечный Брат" продолжал плыть вдоль берега, вулкану следовало бы находиться по левому борту.

Вулкан за кормой означал, что галера сменила курс и плывет сейчас прямо в Столицу без захода в Северный Икт.

***

В заливе, где не было необходимости подробно изучать лоцию для каждой отдельно взятой четверти лиги пути, маневрировать и постоянно бояться сесть на мель или наткнуться на подводную скалу, "Солнечный Брат" под одними только парусами развивал хорошую скорость. Его острый, как у военных галер нос с шипением резал волны. Восемь больших парусов на трех мачтах были туго наполнены ветром. Капитан и команда знали свое дело, а погода стояла, как на заказ, от самого отплытия из Криоса на удивление хорошая.

За девять суток пути "Солнечный Брат" прошел две трети необходимого расстояния. В офицерском и матросском кубриках делались ставки на то, как быстро "Солнечному Брату" удастся достичь Столицы. Если за четырнадцать дней — курьерский срок для легких почтовых парусников, это, конечно, будет хорошо, но в том не окажется ничего примечательного. Если же за тринадцать или меньше — для полугрузового судна это будет достижение, достойное поименной записи команды в Журнал Рройля, летопись морских рекордов за двести лет.

Джела азарт гонки не захватывал. Он ждал любых обстоятельств, из которых можно было бы извлечь выгоду. С некоторых пор он понял цену себе и оставаться рабом не собирался в любом случае. Ему предлагал свое покровительство капитан, но это было не совсем то, чего бы ему хотелось. Джел решил придержать этот путь про запас и соглашаться стать матросом не торопился.

Работа на кухне не вызывала у него ни энтузиазма, ни неприязни. Конечно, он больше привык к праздности и вначале ничего не умел делать руками. Hо он быстро научился, потому что гораздо хуже, на его взгляд, было лазить по скользким от брызг, словно намыленным вантам, убирать или разворачивать громадный парус, который, того гляди, неожиданным хлопком сбросит тебя с пятнадцатиметровой высоты, или в шторм, когда кружатся верхушки мачт, сидеть в "вороньем гнезде" на марсе и пытаться что-то разглядеть на взвихренном горизонте, потому что, если вдали покажется корабль, и не ты увидишь его первым, тебе за ротозейство следует порка. Вдобавок ко всему, его желание адаптироваться не распространялось на всесожигающее полуденное солнце, на дождь, на поднимающийся словно из самых морских глубин промозглый ночной холод, хлещущий порывами ветер и всепроникающую влагу туманов. Еще меньше оно распространялось на палочную дисциплину, морским уставом закрепленную на корабле.

В часы, когда вахтенному офицеру казалось, что корабль движется недостаточно быстро, к шипению волн и привычным звукам парусника теперь часто примешивались тяжелый мерный плеск весел, рокот отсчитывающего гребки барабана, отрывистые команды на гребной палубе, свист бича Гергифа и стоны прикованных к банкам гребцов. На третий день плавания там от побоев и перенапряжения умер человек. а пятые сутки за борт отправились уже семь мертвецов.

Джел вел себя тихо, как мышь. Он помнил, что пока он тоже раб, и старался не обращать на себя ничье внимание, особенно внимание Пиферома, который постепенно входил во вкус доставшейся ему власти. Привилегированного положения, которым он так естественно завладел, оказавшись в помощниках у Гирпакса, Джел мог лишиться в результате одного движения пальца Пиферома, а на гребной палубе снова возник недостаток в гребцах…

***

На десятый день, ближе к вечеру, устоявшийся корабельный status quo был нарушен сразу двумя обстоятельствами.

Во-первых, наметились перемены в погоде.

Во-вторых, Неко схватил костную лихорадку, в результате чего Джелу, который в очередной раз освоился с новым положением и уже снова не ждал ничего плохого от жизни, пришлось взять на себя его обязанности.

С утра на юго-западном горизонте появились кучевые облака. Весь день они неподвижно пролежали там, громоздясь друг на друга перламутровыми пиками и создавая иллюзию покинутой горной страны.

Паруса вначале мертво обвисли, и гребцы налегли на весла. После полудня резко появился и стал усиливаться ветер. Подхваченный им, "Солнечный Брат" резво бежал по крупной волне, распустив ожившие паруса.

Каждый раз появляясь на палубе, Гирпакс внимательно оглядывал небо и море и втягивал расплющенными ноздрями воздух, пытаясь по изменению влажности определить скорость приближения шторма. В этом случае следовало быстрее очистить и закрепить в специальных шкафах весь кухонный инвентарь, чтобы случайно оставленная или сорвавшаяся со своего места кастрюля не разнесла во время волнения вдребезги весь камбуз. Однако до настоящего шторма было, по его мнению, еще далеко, а, возможно, он и вовсе пройдет стороной.

Вечером, пока еще было светло, Джел собрал на поднос ужин и понес его в маленькую каюту, которую как самое важное лицо на корабле занимал теперь Пифером.

Когда Джел вошел, Пифером лежал на постели с очками на носу и изучал оставленное Агиллером "Долговое право".

— Где ты спал в этой каюте? — спросил он Джела. — Здесь очень мало места.

— На сундуке, — ответил тот, составляя с подноса на стол тарелки и горшочки.

— Не хочешь перебраться обратно?

Джел пожал плечами.

— Зачем?

Пифером сложил очки, протянул руку и провел ладонью по его бедру.

— Что на тебе одето? Только рубашка и чулки? Иди сюда.

Игнорируя приглашение, Джел отошел к другой стороне стола, чтобы расстелить на углу полотенце для хлеба. Пифером повысил голос:

— Я велел тебе подойти.

— Это не имеет смысла, — ответил Джел, стряхнул в ладонь крошки с подноса и направился к двери.

Пифером привстал на локте.

— Брось, — сказал он. — Что ты мне разыгрываешь гордого? Все знают, в каком месте находится гордость у таких, как ты.

— Общественное мнение не всегда компетентно, — отвечал Джел, поплотнее закрывая за собой дверь, и поторопился сбежать. Дразнить Пиферома было рискованным занятием.

Надо сказать Неко, чтобы прекращал хандрить и шел потом убирать посуду сам, думал Джел. Он рассчитывал, что, добравшись до камбуза, будет в безопасности. Во-первых, не было еще случая, чтобы Пифером, в последнее время изображавший из себя тонкую аристократическую натуру, сунул свой нос в столь презренное место. Во-вторых, он вряд ли станет выносить скандал на публику. В-третьих, Гирпакс хоть тоже и раб, но связываться с ним не всякому захочется. Стало быть, если Пифером взбеленится и выскочит, он пробежит туда-сюда по палубе, и, не солоно хлебавши, уберется обратно в каюту.

Однако, Пифером оказался решительнее и злее, чем Джел предполагал. Джел не успел пройти и половины пути от кормовых кают до носа, где размещался камбуз, как вслед ему раздалось: "Ты и ты, верните ко мне негодяя!"

Он остановился. Спасаться бегством в таких обстоятельствах было, наверное, глупо. Пифером только еще больше разозлится. А что же делать? К нему уже спешили два матроса, и Пифером позади них. Здоровенные парни, Тарум и Або, с двух сторон обогнули Джела и, полные сознания собственной неуязвимости, небрежно прихватили за плечи.

— Может быть, ты переменишь свое решение? — нагнав компанию, поинтересовался Пифером. — Согласись, ты принял его несколько поспешно.

Джел молчал, не глядя ему в лицо. На ум ему пришли несколько формулировок извинений, но он не поспешил высказать их вслух, а Пифером резко сказал:

— Даю тебе минуту подумать.

— Я отвечаю за свои слова, — огрызнулся Джел.

Пифером медленно отвел руку и ударил его по лицу.

— Да? А теперь?

Он ударил снова.

Джел ощутил на губах вкус крови. Ярость кипела внутри него, но он сдерживался, зная, что поддаться эмоциям сейчас — худший выход из всех возможных. Долго это продолжаться не могло. Выдержки в таких делах у Джела было немного. Может, этот кретин все-таки отстанет?..

Пифером жестко взял его подбородок и встряхнул, попробовав заставить смотреть в глаза.

— Молчишь, — констатировал он. Голос его звучал почти ласково. Значит ли это, что тебе есть, что скрывать? Я ведь могу принять меры и посерьезнее. Может быть, ты не понимаешь, чего я от тебя хочу? Мне нужно, чтоб ты избавил меня от сомнений. Будь ты простым мальчиком для развлечений, думаешь, кое-кто так плясал бы вокруг тебя? Да никогда. Ты что-то больше, чем маленькая шлюшка. Или я ошибаюсь? Тогда что тебе стоит пойти со мной? Конечно, немного пострадает гордость, зато никто не будет тебя бить… во всяком случае, до тех пор, пока я не вручу тебя законному хозяину. Подумай, не хочешь ли ты позаботиться о сохранности твоей бархатной шкурки?..

Джел ничего не ответил, и, когда он резко отвернул голову от следующего удара, Пифером неожиданно рванул его за ворот рубашки, с треском разорвав ткань и выхватил у подоспевшего боцмана из руки плетку.

В следующий момент Джел, от которого вряд ли кто ожидал подобного поведения, рубанул Тарума краем подноса по животу, сразу же выпустив поднос, как никуда не годное оружие, и локтем двинул Або в солнечное сплетение. Удар плеткой пришелся на не вовремя подставленную голову Тарума. Тарум взвыл. Тут Джел на секунду замешкался, запутавшись в рукавах порванной рубашки. Он поднырнул под руку Пиферома, чтобы избежать следующего удара и боднул разинувшего от удивления рот боцмана головой в живот. Сорвал наконец мешавший ему рукав, в самый последний момент перехватил и выкрутил руку Пиферома, намеривавшегося ударить его по затылку оправленной в бронзу рукоятью плети. Hо не сумел удержать, когда Пифером потерял равновесие и покатился по настилу палубы.

Джел извернулся, как кошка, быстро навалился на Пиферома сверху и сомкнул руки на его бычьей шее.

Пифером был почти так же силен и намного более тяжел, чем он, но не был ловок, и нападение предполагаемой жертвы оказалось для него полной неожиданностью. Джел с удовлетворением отметил, что шансы неравны — у Пиферома действовала только одна рука. Сильнее сдавливая ему артерию и дыхательное горло, Джел, словно зачарованный, смотрел, как багровеют и оплывают щеки Пиферома, вздуваются вены на лбу, вылезают из орбит глаза, и взгляд застилает видение скорой смерти. Пифером сопротивлялся, но времени у него оставалось немного.

Джел уже примерился, как он одним рывком сломает ему шейные позвонки. Видимо, поняв это, Пифером перестал пытаться отцепить от себя руки Джела и неожиданно сильно ткнул пальцами ему в лицо.

Зрение уже подводило его, большой палец уперся в надбровную дугу, зато указательный попал туда, куда Пифером целился.

Инстинктивно зажмурившись и откинув голову, Джел почувствовал, как что-то теплое течет по лицу. На его руки, на грудь Пиферома часто закапала кровь. Он удивился: откуда это? Боль, пронзившая всю правую сторону головы, пришла не сразу, а по прошествии пяти-шести секунд. Тогда же его сильно ударили сбоку по ребрам, а потом чем-то тяжелым по голове. Теряя сознание, он понял, что его сбросили на палубу и бьют ногами, но ему было уже все равно.

***

Встав на колени над тазом, Джел плеснул себе на лицо теплой водой. Скей придерживал одной рукой его волосы на затылке, чтобы не мешали, другой держал таз, чтобы не пролилась вода. Под потолком кладовки, расположенной под камбузом, мотался на крюке свечной фонарь, то и дело грозя затухнуть. На бледное пламя спиртовки, на которой Скей прокаливал свои инструменты прежде, чем приняться за работу, качка почти не влияла, только света спиртовка давала очень немного.

— Достаточно, — сказал Скей, перебросил Джелу через плечо полотенце, отцепил и спустил с потолка фонарь.

Джел кое-как отер лицо и улегся на свою лежанку, устроенную из мешковины и старых матросских одеял, умостив голову на мешке с горохом. Ему предстояла очередная экзекуция: обработка выемки-шрама, образовавшегося на месте правого глаза, вонючей заживляющей мазью.

Шесть суток "Солнечный Брат" носился по волнам, неуправляемый и каждую минуту готовый развалиться на части. Его отнесло далеко вглубь залива и почти прибило к скалистому берегу. а счастье, ветер немного утих, и команде удалось повернуть корабль обратно в открытые воды. Джел склонялся к мысли, что повторное кораблекрушение ему, по-видимому, не грозит. Не жалко, но, если бы было иначе, ясна бы стала логика происходящего: вся эта история началась с кораблекрушения, и закончится им же.

В прошлый раз это произошло просто, быстро, и даже, можно сказать, красиво.

Он помнил все мелочи, все ощущения, все, что думал тогда.

В качестве предупреждения компьютер "блюдца", с которым Джел играл в шахматы, дожидаясь сеанса связи, сделал беспрецедентный ход королем через всю доску. В ту же секунду Джел ощутил невыносимую, давящую изнутри дурноту, означавшую, что синхронизатор времени меняет режим. Прямой контакт с кораблем прервался. Он бросился к терминалам. По показателям внешней гравитации можно было подумать, что "блюдце" падает на черную звезду. Объяснение в тот момент ему в голову пришло только одно: его появлением разбужена и активизирована к действию тысячи лет всеми забытая и утерянная машина войны. Он лихорадочно шарил руками по консоли управления, срывая пломбы и предохранители не демонтированных во время адаптационных работ орудий ("блюдце" было древним, переделывалось не раз, когда-то оно могло успешно защищать себя, но за отсутствием врага необходимость защищаться отпала, и вооружение расценивалось конструкторами исключительно как лишняя масса, затрудняющая маневры). Что станет делать, если вслед за гравитационной атакой последует нападений "потрошителей" или другого застарелого автоматического хлама, Джел представлял себе слабо. Очевидно, придется принять первую волну "потрошителей" на броню, а потом уходить на виражах. В гравитационном поле это должно получиться…

Слабым проблеском в мозгу мелькнуло ощущение восстановленного контакта с компьютером корабля. Экраны сферического обзора оставались слепыми. Вся энергия была брошена на противодействие гравитационной ловушке. Будь "блюдце" боевым крейсером, ему, может быть, и удалось бы вырваться. Hо оно было только крошечной конвойной скорлупкой, и возможности его были невелики.

Внезапно гравитационная атака прекратилась. Прямо по курсу в одной десятой астрономической единицы находилось космическое тело размером не меньше планеты. Джел его не видел, но каждой клеткой мозга ощущал его гравитационное поле, — слишком большое, чтобы при столкновении сохранить корабль. Он напрягся.

Последовал удар. Резкость перехода была смягчена направленно только для пилота и центрального мозга корабля. У "блюдца" уже не было энергии, чтобы спасать себя целиком.

Запрокинув голову, Джел смотрел, как медленно, словно раскрывается купол обсерватории, косо раскалывается и распадается в стороны корпус корабля над его головой. Он не думал, что успеет увидеть ледяной мрак космоса, пронзенный иглами звезд, прежде, чем превратится в промороженную мумию. Смерть должна была быть мгновенной и безболезненной.

Вместо этого, заглушая слабое свечение люминофорных панелей, внутрь корабля хлынули потоки ощутимо плотного золотого света, горячий, насыщенный кислородом воздух; и песчаный вихрь, поднятый падением стотонного тела, обошел рубку по кругу, накрывая все прозрачно-тонким белым слоем.

Джел смотрел вверх. Края разлома корпуса слегка дымились.

Его словно обманули. Он не умер. Он дышал, видел, слышал. В голове у него жужжала без всякой системы передаваемая с уцелевших датчиков экспресс-информация.

…освободившись от гравитационного захвата, корабль тормозил с обратным ускорением порядка 300 g…глубина образовавшегося кратера 2,8 м…скорость касания 2 200 м/с (Ничего себе!)…запас энергии исчерпан…основные и аварийные источники, за исключением аккумуляторов, сдохли… периферийная компьютерная сеть уничтожена на 94,7 %… предположительный срок регенерации 5 000 стандартных суточных циклов…

Он прижал ладони к вискам. Потом отнял их. Было тихо. Шуршал пересушенный солнцем песок.

Журчащая струя воды из пробитой цистерны, падая с высоты полутора метров, разбивалась обо что-то твердое. Царапал обшивку лист термоизоляции, вывернувшийся через разлом наружу. Под покосившимся полом в недрах двигателя раздавался треск статических зарядов и, через равные промежутки времени, шелест, напоминающий звук катящегося по кегельбану шара: в антиграве соскочил утяжелитель, и вертушка теперь будет гонять его по кругу, пока ее не остановит трение…

Через метровый в ширину разлом борта ветер вдувал нежно-кремовый песок, и в поисках тени забирались многоножки.

Джел наблюдал.

Широкая полоса света медленно перемещалась ближе к центру рубки. Он дотянулся и положил на край солнечного пятна ладонь тыльной стороной вверх, и через несколько секунд отдернул. С солнцем здесь не шутят.

Он поднялся, подошел к разлому и осторожно выглянул наружу. Солнце стоит в зените. Вокруг, сколько хватает глаз, расстилается волнистая песчаная равнина. Ни деревца, ни кусочка тени, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Небо золотисто-голубое, безоблачное, высокое и просторное. Две черточки в бездонной высоте — птицы, или?.. В воздухе присутствовало что-то, чего он не знал и не смог определить по собственном опыту: йодистый запах соли. Пустыня. Даже без миражей.

Скей прервал молчание, сказав:

— Пифером спрашивал у меня, сильно ли ты изуродован.

— Почему он не придет и не посмотрит? — отвечал Джел и удивился сам, как зло прозвучал его голос.

Скей с полминуты молчал, сомневаясь, высказать ли вслух свои соображения, или оставить их при себе. С того момента, как пришел в себя, Джел чувствовал, что Скей его боится. Очевидно, на корабле его теперь считали опасным безумцем. Потом Скей все же возразил:

— Вы с Пиферомом квиты, нечего беситься. В конце концов, это его профессиональный долг: все обо всех знать и обо всем докладывать. Ты тоже был хорош, ни за что искалечил трех человек. Тебе-то ребра не переломали, и ноги-руки целы остались. Синяками одними отделался, и этим вот… Успокойся. Так, как сейчас, для тебя будет даже лучше. У тебя было вызывающе красивое лицо. Человеку нельзя быть таким красивым. Это приводит к беде.

Джел хмыкнул, удивившись такому оригинальному подходу.

— Ты хочешь сказать, что с одним глазом мне будет легче жить?

— Я хочу сказать, что ты дешево отделался, — мрачно ответил Скей. — Однажды могло бы выйти много хуже.

Поверх мази Скей наложил на глазницу размоченную в чае гиффу и стал ловко обматывать голову Джела бинтом.

— Все-таки, ты знал, с кем связываешься, — рассуждал он. — Мог бы вести себя поосторожнее. Пифером настоящий арданец, несмотря на то, что его мать северянка. У него скверный характер и деятельная натура. Он не простит то, что ты чуть не придушил его на виду у всей корабельной команды. Он не сможет простить хотя бы просто потому, что если ты решишь пожаловаться, он попадет под суд. Нельзя силой принуждать к послушанию чужого раба. Теперь я не дам за твою жизнь ломаного медяка. Только чудо способно тебя спасти.

Скей закончил бинтовать и начал складывать свою медицинскую сумку.

— Где мы сейчас находимся? — спросил Джел.

— Недалеко от мыса Волос. До Столицы дней двенадцать пути. По ночам опять будем вставать на якорь — кругом сплошные скалы. Здесь в каждый шторм гибнут корабли. Постарайся выспаться сегодня. Ты помнишь, что у тебя последняя спокойная ночь? Завтра приказано перевести тебя на гребную палубу. Гергиф тебя ждет с нетерпением. Пифером его предупредил.

— Я всегда все помню, — сказал Джел. — Спокойной ночи тебе.

Скей взял фонарь и вышел за дверь. Ключ дважды повернулся в замке. Джел остался один в темноте. Скей что, хотел его напугать? Иначе зачем было нужно напоминать о Гергифе?.. Он расслабился, чувствуя усиливающийся холод на месте пустой глазницы.

Прошло какое-то время. Снаружи кто-то тяжело протопал, подергав на ходу дверь: проверка, ночной обход. "Господи, освободи меня от безнадежного ожидания,"- пробормотал Джел, пошевелился, чтобы лечь удобнее, и замер. Нечто лежало у него под боком. Небольшой твердый предмет, завернутый в тряпку.

Ощупав находку, Джел мысленно призвал благословение всех божественных сил на непоследовательную голову Скея. В руках у него был один из парных кинжалов черной стали, которые некогда принадлежали Агиллеру. Джел не стал загадывать, каким образом пара распалась и один оказался у Скея. Рабам вообще запрещено было прикасаться к оружию. Раздумье о том, как он воспользуется подарком, заняло у него меньше секунды. В мгновение ока он оказался на ногах. Боль стукнула в виски и поврежденную сторону лица, но он уже не обращал внимания на такие мелочи. Джел приложил ухо к наструганным доскам двери. Ночь. Только корабль и море. Никаких посторонних шумов, как и должно быть ночью.

Он вынул кинжал из ножен и принялся за работу, размышляя про себя, с какой целью ему было оставлено оружие. Ясно, не для того, чтобы он перерезал себе вены. Может быть, ночью ожидается визит Пиферома. Ради такой встречи стоило бы посидеть и подождать, если бы время не было так дорого. Вряд ли Агиллер или кто-то другой предупреждал Скея, что Джела бесполезно пытаться запирать в каких бы то ни было помещениях. От безделья в каюте еще при Агиллере он научился открывать любые замки на дверях и окнах ножницами, вилками, пряжками от одежды. Будь у него сейчас в руках хоть какой-нибудь более или менее пригодный для того металлический предмет, он и в этот раз вышел бы на палубу через десять минут после того, как его заперли. Вышел хотя бы просто для того, чтобы посчитаться с ублюдком Пиферомом. о в темной кладовке не удалось обнаружить ничего, кроме мешков с горохом и плесневелыми сухарями. Никакой гнутой скобки, никакого ржавого гвоздя, никаких подручных средств, кроме собственного бессильного гнева и ногтей.

Со временем гнев его немного поутих, уступив место разумным доводам о нецелесообразности повторного выяснения отношений. Путь к свободе был ему известен, но недоступен. Кладовка запиралась на висячий замок, который помещался снаружи, зато петли, крепящие дверь к переборке, были внутри. Из четырех винтов на каждой Джел вывернул по три, вернулся к своему ложу и разбросал мешки.

Еще давно Скей принес ему кое-какие вещи, остававшиеся на камбузе, в том числе и пояс со спрятанными в нем ключом Агиллера и двадцатью четырьмя маленькими, с ноготь на мизинце, золотыми ларами. Первым делом Джел обулся. Потом стащил белую холщовую рубашку, которая была бы очень заметна в темноте, и надел самую темную, какую мог узнать на ощупь: верхнюю парадную из золотисто-кофейного атласного шелка с вправленными в золотую вышивку по вороту и манжетам рукавов кусочками янтаря и драгоценной зеленой бирюзы. Подумав, бинты с головы он смотал. Раны на нем заживали быстро, жаль только, что без вспомогательного оборудования нельзя было восстановить глаз. Ножны от кинжала он пока сунул за ремень сандалии, подоткнул длинный подол рубахи за пояс и вернулся к дверным петлям.

"Солнечный Брат" стоял на якорной растяжке в пяти лигах от берега, прочно удерживаемый тремя якорями — глубина здесь была подходящая для стоянки и отдыха, непогода улеглась, и двое вахтенных спокойно играли на баке в карты. Примерно два раза в час им вменялось в обязанность проверять якорные канаты на носу и корме, на случай, если один из них перетрется и будет потерян якорь.

Джел бесшумно крался по палубе вдоль фальшборта к юту. В небе изорванные в клочья остатки грозового фронта спешно отступали на север. В просветах между быстро бегущими темными облаками яркими огоньками вспыхивали звезды. Джел бросил взгляд в ту сторону, где должен был быть берег. Черные зубцы ближе к горизонту — знаменитая Волчья Пасть и мыс Волос, кладбище кораблей.

Он добрался до трапа на капитанский мостик и перегнулся через планшир фальшборта, разглядывая, как проще будет спуститься в воду, не наделав особого шума.

— Тебе так уж нужна эта хваленая свобода? — произнес у него за спиной тихий голос Скея.

Джел дернулся. Рука, мгновенно выхватившая из-за ремня на голени оружие, опустилась. Скей чуть не поплатился за привычку бесшумно подкрадываться жизнью.

— Может быть, и нет, — как можно более ровным голосом ответил Джел. — Hо сейчас мне поворачивать поздно.

— Что ты будешь делать с ней там, на берегу? Есть вместо хлеба ее нельзя. Попроси прощения у Пиферома. Он не бессердечный. И капитан за тебя заступится. Здесь ты одет, обут, сыт. Что тебе еще надо?

Джел удивленно оглянулся на Скея.

— Ведь ты сам подкинул мне кинжал, — сказал он. — Зачем же теперь меня отговариваешь?

Скей подошел ближе, тоже облокотился о фальшборт и долго смотрел в темную воду внизу.

— Человек — существо изменчивое, гибкое, — наконец проговорил он. — Он ко всему привыкает — и к неволе, и к плетке…

— Нам не о чем разговаривать, если ты привык, — пожал плечами Джел. — Я только удивляюсь этому и сожалею. Ведь ты тоже не родился рабом.

— Я не говорю о себе, — ответил Скей немного резче, чем обычно позволял себе. — Я не ищу для себя ничего — ни счастья, ни смерти. В моем положении нет ничего несправедливого. Когда в стране, где я родился, было подряд три голодных года, а потом война, я сам вызвался, чтобы меня обменяли на мешки с гнилой мукой и увезли в Тарген. Я, по крайней мере, знаю, что в обмен на мою несвободу кто-то не умер от голода. Делай, что считаешь нужным, только никого не вини потом. Для тех, кто решается спорить с судьбой, сказано: ни один человек не сумеет взять в жизни больше, чем ему назначено, как бы он ни старался.

— У тебя могут быть неприятности от того, что я сбегу? — спросил Джел.

Скей вдруг странно рассмеялся.

— А я здесь при чем? Кинжал оставил для тебя твой… друг. Я должен был отдать его сразу, но я тогда его спрятал. Не бойся, я умею лгать, хоть это мне и запрещено. Да и до берега еще нужно добраться. Пять лиг в такую погоду проплывет только рыба. А ты… ты хуже чумы, хуже всякой заразы на этом корабле. Чего только из-за тебя здесь не происходит. Решил, так иди. Надеюсь, что никогда в жизни больше тебя не увижу.

От тона, каким это было сказано, у Джела по спине пробежали мурашки. Он прикусил губу.

Одному Небу известно, что гнездится в душе у этого человека, подумал он.

— Ладно, — медленно отступая, произнес Джел. — Спасибо за помощь. Счастливо оставаться.

Это было дурацкое чувство, но, удаляясь, Джел боялся поворачиваться к Скею спиной и краем глаза следил за белой фигурой у борта. Рука Скея очертила ему вслед восьмиконечную звезду Фоа.

Не задерживаясь на корабле больше ни на долю секунды, Джел соскользнул по толстому якорному канату, натянутому проходящей волной, словно струна, испачкал ладони и дорогую рубаху в черной канатной смоле.

Холодная вода обволокла его со всех сторон.

Поглядывая на звезды единственным глазом, он поплыл.