- Браво, старик, браво! Ты хорошо пел! - воскликнул рыцарь. - Хороша Василиса Васильевна была, а с Александрой Степановной ей не сравниться.

Иоганн опять взял гусли и, подыгрывая сам себе, запел, обращаясь с улыбкой к Александре:

…Мне в радость не богатый пир, А в радость мне беседы мир, Не пышных яств обилие, А лишь сердечность милая.

Потом продолжил, обернувшись к Дарье Пантелеевне:

Нам есть, чем душу радовать, Зачем же нам откладывать? Ведь рано или поздно ведь С тобой нам праздник праздновать! Приди, сестрица милая, Люблю тебя всем сердцем я, Приди же, свет моих очей, Приди, душа души моей!*

____________________

* Песни вагантов даются в переводе М. Л. Гаспарова. Поэзия вагантов. - М.: Наука, 1975. - С. 23, 180.

Дарья опустила глаза, но румянец стал медленно заливать ее щеки и шею. Александра пришла ей на помощь:

- Скажи, дядя Иоганн, ты много странствовал и, говорят, не признаешь родиной то место, где человек родился?

- Правда, - посмеиваясь, ответил рыцарь. - Потому и ваш славный Новгород как свою третью родину люблю.

- А каковы же первые две? - с любопытством спросил князь Андрей.

- Первая - на Рейне, где я родился и рос. Там чистая, широкая река. Там в густых лесах птицы поют, на склонах холмов виноградники растут, и вино наше рейнское повсюду славится. А вторая моя родина - там, где свободно дышится, где всегда попавшему в беду помочь готовы, где нас добром встречают и не по одежке судят.

- Кого это вас? - поинтересовался Митрофан.

- Нас, вагантов, что по-латинянски «бродячие» значит, да мы и вправду по разным странам бродим. Про нас говорят, что мы благородным искусствам учимся в Париже, древним классикам - в Орлеане, судебным кодексам - в Болонье, медицине - в Солерно, а добрым нравам - нигде.

- Это и видно, - пробурчал себе под нос Афанасий.

- А на что же вы живете, как хлеб насущный добываете? - продолжал расспрашивать Митрофан с каким-то особым интересом - видно, не шла у него из головы мысль сбежать когда-нибудь от своего холопства.

- Мы - как птицы небесные: чем придется, питаемся, где придется, ночуем, страждущим помогаем, больных исцеляем, над насильниками смеемся, а случается, и проучиваем. За это люди нас без помощи не оставляют. Недаром в нашей песне поется: «…в братии скитальческой все скитальцы братья».

- О господи, у вас и песни свои есть! - воскликнула Дарья, которая слушала рассказ рыцаря не отрываясь. - А ну-ка спой, боярин!

- Debes, ergo potes. Ты должен - значит, можешь, - согласился Иоганн, провел пальцем по шести туго натянутым струнам гуслей и весело запел:

Рады мы и мниху* с выбритой макушкой, Рады и пресвитеру* с доброю подружкой; Школяра с учителем, клирика со служкой И студента праздного - всех встречаем кружкой… Принимает всякого орден наш вагантский: Чешский люд и швабский люд, фряжский и славянский, Тут и клирик маленький, и мужлан гигантский, Кроткий нрав и буйственный, мирный и смутьянский…

____________________

* М н и х - монах.

* П р е с в и т е р - поп, священник.

Ну, хватит, пожалуй, - оборвал песню рыцарь. - Теперь, кто такие мы, ваганты, уразумели?

- Мудрено, - пробормотал Афанасий, - зело смысленно, або мудрено, не про нас. Аз многогрешный есмь смиренный мних, аки червь безногий в пыли простирающийся, не по разуму сие моему…

- Врешь, праведник, - вдруг возмутился Митрофан. - Бог создал тебя не червем, а по образу своему и подобию, и не пресмыкаться в пыли подобает тебе, но идти, подпирая плечами горы высокие и перешагивая реки широкие!

- Мы дружим со всеми, кто достоин дружбы, но на веру ничего, что нельзя самому проверить, не принимаем, - сказал рыцарь, с интересом взглянув на Митрофана. - Опыт - вот что главное, так и английский ученый муж Роджер Бэкон* говорит.

____________________

* Б э к о н Р о д ж е р (ок. 1214 - 1292) - выдающийся английский философ и естествоиспытатель; учился и преподавал в Оксфорде, жил также в Париже.

- А кто такой этот Роджер Бэкон? - не скрывая недоверия, спросил Афанасий.

- И двух лет не прошло, как мне в одной из моих альма матер побывать довелось, где я учился, - в Оксфордском университете. Там мне с самым молодым и самым знаменитым их профессором познакомиться удалось - с Роджером Бэконом. Он воистину во всем удивителен: необычно глубоки его познания в математике, языках, алхимии, в греческих и арабских рукописях. По его мнению, четыре главные помехи для познания истины есть: преклонение перед ложной мудростью, укоренившаяся привычка к старому, мнения невежд и гордыня. Он цель науки в овладении тайнами природы возглашает, тогда как другие профессора только на Святое писание и труды Аристотеля опираются. Кроме того, он против жестокости властей и развращенности части духовенства выступает.

- Он безрассудно смел, - сказала Александра.

- Что значит в наши дни быть безрассудно смелым? Звать черное черным, а белое белым? - пожал плечами Иоганн. - Уж слишком его студенты, школяры да мы, ваганты, любим, вот пока его и не трогают. Но это еще не все. Он в будущее зрит и утверждает, что человек с помощью сделанных им разных механизмов легко и с огромной скоростью передвигаться будет, быстрее рыбы в воде плыть, быстрее птиц по воздуху летать, что при помощи преломления солнечных лучей в прозрачных чечевицеобразных стеклах самые маленькие предметы, которые даже глазу не видимы, и самые далекие авезды рассматривать сможет и многому другому научится, если смело вперед по пути опыта и познания идти будет.

- Ах, страсти какие! - вздохнула Дарья и даже перекрестилась.

- А что, - не удивился Трефилыч, - об этом нам ведомо из наших сказок да старин. Только это давно было. И люди тогда умели по небу летать, и в зерцала* видеть, что от них за много верст находится, да и другие чудеса свершать…

____________________

* З е р ц а л о - зеркало; любая металлическая или стеклянная полированная поверхность.

- Ладно, кочеты ясные, - прервала их Александра и поднялась. - Заря близится, и надо будет нам собираться в ратный путь.

Она осмотрелась: пока они слушали рассказ рыцаря, многие уснули прямо за столом или на лавках, кто разошелся по своим подклетям, а Евлампий улегся на пол, положив под голову шкуру медведя.

- Пора всем почивать, - закончила боярышня.

- Как прикажешь, воевода, - ответил Штауфенберг, и все стали устраиваться где кто мог, а он, не долго думая, подсел к Дарье.

До Александры донеслись его жаркий шепот, его односложные, словно бы гудящие слова и тихие ответы Дарьи.

Сама же боярышня и князь Андрей направились в подклеть, чтобы допросить пленного монгола. Афанасий увязался за ними, все еще не доверяя князю.

***

Монгол стоял очень прямо в своем разодранном чапане со связанными впереди руками, расставив ноги. Узкие глаза его глядели в лицо князя спокойно, без какого-либо выражения. На щеке запеклась кровь.

- Развяжите его, - негромко приказал князь.

Один из охотников ножом разрезал сыромятные ремни, и пленный впервые с интересом взглянул в лицо князя и стал растирать онемевшие кисти.

- Ты из тумена самого Субэдэя?

Монгол продолжал молчать.

- Как твое имя?

- Амбагай, - помедлив, ответил пленный.

- Ты ранен?

- Нет, я только поцарапал щеку об лед, когда урусы сшибли меня и конь упал.

Князь подал монголу рушник и коротко бросил:

- Намочи в бадейке и оботри лицо. - Потом обратился к Устинье: - Накормлен ли полонянин?

Устинья, поклонившись, ответила:

- А как же, батюшка, все же душа целовецеская…

- Душа! - перебил ее, взглянув исподлобья, Афанасий. - Ворог он, безбожник окаянный.

- Это егда он воюет, - тут же ответила Устинья, которую не так-то легко было смутить. - А егда он в полоне, то тогда уже он убогий и о нем пецься должно.

- Вот ты, князь, - не соглашался Афанасий, - ты был в полоне у иноверцев, много они о тебе пеклись?

- Видишь, с голода не умер, - с недоброй усмешкой ответил Андрей. - Впрочем, они ценили меня как изрядного оружейника. - Потом, круто оборвав разговор, он снова обратился к пленному на его языке: - Сколько войск воюет сейчас Торжок?

- Я простой чэриг, - ответил монгол, - и ты знаешь больше меня. Урусы сражаются, как снежные барсы. Думаю, что мы потеряли уже три хана юрты.

- Значит, потеряли четвертую часть войска, - пояснил Андрей Александре. - У юрты двенадцать отсеков - ханов. Прошлой осенью на Русь выступило четырнадцать туменов, а в каждом тумене десять тысяч сабель. После взятия стольного града Владимира орда разделилась. Одна часть под предводительством Бурундая пошла на встречу с войсками великого князя Юрия к реке Сити, вторую Субэдэй повел на Тверь, а потом и на Торжок. Третью возглавил сам Бату вместе с чингизидами, внуками, как и он, Чингисхана. Он спешит объединиться с Субэдэем, чтобы вместе ударить потом на Новгород. Я тебе уже говорил, боярышня, что Субэдэй окружил город высоким тыном, чтобы никто не мог из него убежать. Внутрь загнали русских пленных, и под их прикрытием чэриги штурмуют стены города. Новоторжцы ведут только прицельную стрельбу, щадя своих. - Неожиданно князь Андрей повернулся к монголу: - Почему великий полководец Субэдэй, покоривший столько царств, взявший столько крепостей, не потерпевший за пятьдесят лет ни одного поражения, вторую неделю не может одолеть этот маленький городок, а? В чем тут дело?

- Об этом я должен спросить тебя и твоих товарищей, - серьезно ответил Амбагай, глядя в упор на князя.

- Пожалуй, - усмехнулся Андрей. - А теперь скажи мне, почему сейчас, во время боя с нашими, ты только отражал удары, а сам не пытался никого убить?

- Я из тех, кто следует за просветленным, - после некоторого раздумья сказал Амбагай. - Я знаю четыре благородные истины, которым он учит: есть страдание, говорит Гаутама, есть причины страдания, есть прекращение страдания и есть восьмеричный благородный путь к прекращению страдания, к нирване. Учитель говорит: никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она. Это извечная дхамма. Победа порождает ненависть, побежденный живет в печали. В счастье живет спокойный, отказавшийся от победы и поражения. Я брахман, а просветленный назвал брахманом того, кто не убивает и не заставляет убивать.

Когда князь Андрей перевел товарищам слова Амбагая, они с изумлением уставились на монгола, а Афанасий спросил:

- О чем это он?

- Он принадлежит к тем, кто исповедует учение принца Гаутамы, родившегося в Индии и странствовавшего по всему свету. Ему открылась истина, и его стали называть просветленным - Буддой. Прошло уже много сотен лет с тех пор, и его учение распространяется все шире и шире по многим странам. Вот и этот монгол идет за просветленным, - пояснил князь и снова обратился к пленному: - Как же ты оказался в войске Бату?

- Ханы не спрашивают у простых аратов, хотят ли они воевать, - с горечью ответил пленный, - они просто приказывают, а непокорным отрубают головы. Конечно, я мог бы бежать - степь широка, но тогда расправились бы с моими родными, с женой, с детьми… Вот я и оказался среди тех, кто саблей завоевывает великому хану новые земли, кто несет смерть и горе людям.

Когда князь перевел и эти слова, Афанасий стал на колени в углу перед иконами, еле видимыми в теплом свете лампад, и стал молиться:

- Яко же первомученик твой Стефан о убивающих его молящий тя, Господи Иисусе, и мы припадающе молим, ненавидящих всех и обидящих нас, прости…

- Что он делает? - спросил Амбагай.

- Он молится, - ответил Андрей.

- Он молит небо о победе над нами?

- Нет, Амбагай, - спокойно возразил князь, - он молит простить вас всех, убивающих, ненавидящих и обижающих их.

Глаза молодого монгола удивленно расширились, и он сказал шепотом:

- Этот тоже из идущих за просветленным?

- Пожалуй, - качнул головой Андрей, - только его звали не Будда, а Христос.

- Народ, который так молится, нельзя победить, потому что нельзя сломить его дух, - задумчиво проговорил Амбагай, - как и нас, идущих за просветленным.

- А может быть, просто дело в том, что все мы люди, - несмело вступила в разговор Александра и с сочувствием посмотрела на пленного.

Андрей перевел ее слова.

- Она верит в то же, что ты и этот? - кивнул Амбагай на Афанасия, который продолжал молиться в углу.

- Да, - подтвердил князь.

У Амбагая вдруг обвисли плечи, и он устало спросил:

- Я могу сесть?

Андрей кивнул. Пленный опустился на дубовую лавку около печи и безразличным, глуховатым голосом сказал:

- Я был в разъезде с напарником, когда мы встретили трех знатных ноянов. Они сбились с пути во время метели и еле держались в седлах от усталости, а кони их то и дело спотыкались. Молодой ноян велел нам ехать за ними. Я не хотел, но он показал мне золотую пайдзу* с изображением кречета. Это значит, что его послал сам великий хан Угэдэй. Мы молча повиновались и приехали с ними к березовой роще над рекой, где стоял всего один дом гончара. Это в двух фарсахах* отсюда.

____________________

* П а й д з а - продолговатая, реже круглая дощечка с отверстием для подвешивания к поясу. Бывали золотые, серебряные и бронзовые, с изображениями тигра, кречета, солнца, луны. Вес до 500 г. Надпись обязывает к полному и беспрекословному подчинению человеку, обладающему пайдзой. Выдавалась монгольскими ханами как знак власти гонцам или должностным лицам.

* Ф а р с а х - восточная мера длины, равная 5 - 6 км.

Князь перевел его слова и добавил:

- Значит, верст двенадцать будет.

- Это дом Евстигнея, где мы снаряжение для полета на лыжах готовили, - догадался Афанасий.

- Да, да, конечно, - согласилась Александра, - других здесь поблизости нет. Это его дом. Он там живет со своей семьей, с женой и шестью малыми детьми, - пояснила она.

Выслушав перевод, монгол опустил голову и печально сказал:

- В живых там после нашего приезда уже никого нет. Только трупы лежат на дворе на снегу. Нукеры поскакали вперед и быстро очистили избу для своего господина…

Услышав эту весть, Александра в ужасе перекрестилась, Устинья мелко затряслась и, опустившись рядом с Афанасием, стала молиться.

- Гонец Угэдэя велел нам пересесть на его заморенных лошадей, а сам взял наших. Поэтому вы меня так легко и захватили, - добавил пленный и невольно потер раненую щеку. - Ноян падал от усталости и решил сначала отдохнуть, а потом уже ехать дальше, - продолжал он. - Другие нояны сторожат его. Нас он отправил вперед, чтобы сообщить самому Бату об их приезде, но нам, как ты знаешь, не удалось выполнить его приказ: мой напарник погиб, а я в плену…

- Я не знаю, кто этот ноян, - взволнованно проговорил князь Андрей, - но кто бы он ни был, посланец великого хана везет повеление Угэдэя, и, может быть, в нем судьба Новгорода, да и самой Руси. Мы должны захватить их и добыть пайдзу. Надо с ее помощью попытаться перехитрить Субэдэя!

- А что такое пайдза, какой от нее прок? - поинтересовалась Александра.

- Пайдза - это золотая или серебряная дощечка, - ответил Андрей, - с изображением тигра или кречета. На пайдзе ханского гонца должна быть надпись: «Вечного неба силою, соизволением и могуществом великого хана Угэдэя. Кто не повинуется его повелению, тот преступник и умрет».

- Ты прав, князь. Надо торопиться! - поддержала его Александра.

Князь Андрей встал, коротко бросил Бирюку:

- Ты с одним охотником поедешь со мной. И ты тоже, - обратился он к Амбагаю.

- А мы двинемся прямо к Торжку, - сказала Александра, - попытаемся осуществить свой план.

- Хорошо, я найду твои следы по трупам врагов, - скривил губы в усмешке князь. Он низко поклонился Александре и добавил: - Береги себя, боярышня.

Голос у Андрея дрогнул, выдав было охватившее его волнение, которое он так хотел скрыть, но Андрей быстро вышел из подклети, по своему обыкновению ни с кем не попрощавшись, ни на кого не глядя, бросив только напоследок мимолетный, казалось бы ничего не выражающий, взгляд на Александру.

Уже в седле, когда они выехали из Игнатовки, Андрей спросил Амбагая:

- И много среди монголов таких, как ты, идущих за просветленным?

- Нет, пока немного. Но число их растет, и я забочусь об этом. С тех пор как Хай-юнь стал проповедовать это учение среди нас, не прошло еще двух циклов годов.

На берегу Мсты отряд остановился. Князь протянул Амбагаю саблю, лук и колчан и сказал:

- Возьми, если ты вернешься к своим без них, тебя казнят. Поезжай.

Молодой монгол изумленно посмотрел на него:

- Ты возвращаешь врагу оружие и свободу?

- Нет, - спокойно ответил князь, - я прощаюсь с другом. А хану Бату можешь сообщить, что гонец не замедлит прибыть по назначению. А теперь вперед, к Евстигнею! Указывай путь, - приказал он Бирюку.

И они крупной рысью двинулись по хорошо утоптанной тропе, вьющейся среди холмов.

Амбагай долго неподвижно сидел в седле, глядя на удаляющихся всадников. Потом пристегнул саблю, закинул за плечо лук и колчан и поскакал по льду реки в сторону Торжка.