— Миссис Парриш, я хорошо выгляжу? — спросила Лида. — Я примеряю вес новое.

Она стояла «нарядная» посреди комнаты, в новом бумажном платье — белая и зеленая клетка, — в новых туфлях и с бантом в волосах.

Миссис Парриш посмотрела на нее тусклыми глазами, без всякого интереса.

— Выглядишь, как обыкновенно.

— О, — воскликнула Лида с огорчением. — Я нарядилась в новое. Я собираюсь на вечер.

— На вечер? Куда это?

— Это — американское семейство. Джим Беннет, знакомый молодой человек, уезжает. Его родители дают вечер. Ужин и танцы для молодежи. Я приглашена.

— В этом платье на вечер с танцами? Но это смешно! Это совершенно невозможно!

— Невозможно? — с испугом спросила Лида. — Боже мой! Что же мне делать?

— Танцевать в парусиновых туфлях без каблуков! В этих?!

Лида вдруг громко заплакала. Миссис Парриш сразу как будто проснулась. Она уже говорила по телефону.

— Салон Софи? Да. Сейчас же. Сию минуту. Бросьте салон. Оставьте клиентку. Возьмите такси. Да, вечернее платье. Привезите несколько. Her, нет, не мне. Барышне. Как выглядит? Очень молодая. Нет, среднего роста. Тоненькая. — Она посмотрела на Лиду. — Да, хорошенькая, изящная. Глаза? Серо-голубые. Очень хорошенькая. Блондинка.

«Боже мой! — вдруг догадалась Лида, — Она говорит обо мне».

Миссис Парриш между тем продолжала:

— Нет, не то, просто очень милая. И пошлите кого-нибудь к Фу-чану, чтоб захватил несколько пар туфель. Нога маленькая. И поскорее. Вы сами ее и оденете.

— Теперь, — обратилась она к Лиде, — сними твое платье и надень вот этот халат. Парикмахера тебе не нужно. Причешись сама. Парикмахерская прическа только старит девушку.

Она выглядела какой-то новой миссис Парриш — живой и энергичной, даже двигалась как-то иначе, с порывом.

— Пойти на вечер в носках? Вот, выбирай чулки. Они будут тебе велики, но тут ничем не поможешь.

Вскоре прибыла и Софи с платьями. Она привезла четыре, и все были необыкновенно прекрасны: длинные, воланом, как опрокинутые цветы колокольчики. Те, кто их кроил и шил, не думали об экономии материала, как будто бы на свете не было дороговизны. Одно из этих платьев Лида видела в окне салона, на выставке. Оно лежало там, раскинувшись широко, пленительно и нежно, и над всем его сложным великолепием, для которого не находилось названия, над его свежестью и нежностью был только маленький билетик с лаконичным $75… Думала ли она тогда?… Могла ли она думать?!

Платья были предложены Лиде на выбор. Вся Семья принимала участие: белое, розовое, светло-голубое, светло-зеленое. Лида не могла ничего сказать, ничего решить. Бабушка выбрала за нее белое. Про себя подумала: «И к Причастию наденет, и к заутрене на Пасху, а то и к венцу в нем пойдет, если другого, не будет». А Лиде сказала кратко:

— Смотри береги. Не запачкай!

Когда Лида стояла в этом платье перед миссис Парриш, та решила, что чем-нибудь ярким надо оживить туалет. Она достала ожерелье, и браслет из бирюзы и отдала их Лиде. На протесты Матери она коротко ответила:

— Пусть берет. Я сама не ношу. Заваляется где-нибудь, или Кан украдет.

Туфли подошли прекрасно. Лида была готова, и Софи уравнивала длину.

У Софи было два лица: одно — темное, пренебрежительное, не умевшее ни слышать вопросов, ни произносить слов — это было ее лицо, обращенное к Семье; другое — светлое, с блестящими зубами, льстивой улыбкой, словоохотливое и понимающее всякое слово миссис Парриш, прежде чем та произносила его. Миссис Парриш всегда покупала у Софи и тут же платила наличными.

И вот Лида готова. Она подошла к зеркалу, взглянула на себя и с удивлением воскликнула:

— Ах, какая я красивая! Смотрите все, какая я красивая!

— Как королева! — сказал Дима. Он сидел на полу с Собакой и старался заинтересовать ее видом Лидиного великолепия. Он даже приподнимал Собакину голову и держал ее крепко, направляя взгляд на Лиду. Глаза Собаки, однако, не выражали восхищения, и как только Дима отпустил ее, голова эта удобно поместилась на полу между лапами и уже не поворачивалась в Лидину сторону. Очевидно, подверженная общему закону собачьей породы, она не развила еще эстетических чувств.

Джим должен был приехать за Лидой. Его ждали с минуты на минуту. Лида была взволнована, не могла успокоиться. Уже почти все в доме № 11 ее видели, и все восхищались. Анна Петровна засмеялась от радости. Профессор галантно поцеловал руку Лиды (это был первый поцелуй Лидиной руки) и, кланяясь, сказал:

— В знак восхищения пред молодостью и красотой!

Японцев не было дома. Лида постучала в дверь комнаты мистера Суна.

— Я хочу, чтобы вы на меня посмотрели!

Он открыл дверь и спокойно-спокойно смотрел на Лиду. Очевидно, он не понял, в чем дело, и не замечал в ней никакой перемены. Лида встретила эти печальные и странные, какие-то пустые глаза, и сердце ее похолодело: «Я беспокою его такими пустяками!» Он ей показался вдруг старым. Его черные, коротко подстриженные волосы были седыми, на лице были прежде невидимые морщины. «Когда это он успел постареть?» — испугалась Лида. Смущенная, она не знала, что сказать.

— Благодарю вас, — прошептала она.

— Пожалуйста! — ответил мистер Сун и закрыл дверь. Уже за закрытой дверью Лида сказала громко:

— Мистер Сун, мы все, все надеемся… мы все уверены, что Япония никогда не победит Китай…

Дверь приоткрылась, и, улыбаясь, совсем как прежний мистер Сун, он ответил:

— Ваши ласточки прилетают из Африки! — И дверь опять закрылась.

— Боже мой! Что он сказал? Какие ласточки? — Она не знала, что в тот момент, когда она пыталась выразить мистеру Суну свое сочувствие, она на мгновение вдруг стала похожей на Бабушку, и мистер Сун вспомнил вечерний разговор в саду.

— Лида, — сказала Мать, — я не хочу портить твоего настроения, но, право, сядь и успокойся. Закрой рот. Посиди спокойно.

Лида села. Но раздался звонок, и это, конечно, был Джим. Никто другой не умел так приятно звонить. Она встала. Хотела пойти навстречу с достоинством, медленным шагом, но не выдержала и ринулась белым облаком вниз по коридору.

Джим был одет в вечерний костюм: в белом и черном, чернейшем черном и белейшем белом. И Лида, созерцая его и вспомнив о себе, воскликнула:

— О, как мы оба красивы!

Она выпорхнула из двери, пролетела бабочкой по двору и, как пчела в улей, влетела в дверь автомобиля.

Лида уехала, и все почувствовали, что устали и надо отдохнуть. Бабушка еще постояла у окна.

«Жених! Нет сомнения!» — думала она и пошла помолиться о Лидином счастье. Но молилась она не долго. Миссис Парриш с отъездом Лиды как-то вдруг угасла, стала брюзжать и требовать виски. Сели играть в карты.

Заметив, как оживлена была миссис Парриш, собирая Л иду на вечер, и как сразу она изменилась, когда не о чем было уже хлопотать, Бабушка решила, что надо поскорее заинтересовать ее чем-нибудь дельным.

— Вот уже скоро вы уезжаете в Англию, — начала она. — Пора бы взяться за приготовления.

— Какие приготовления? — брюзжала миссис Парриш. — Здесь все выброшу, там все куплю.

— О, — только и сказала Бабушка, вздохнув, и начала подходить с другой стороны. — Вот приходит Ама. Она артистически делает стеганые одеяла. Почему бы вам не поучиться?

— Да, почему бы и мне не поучиться? — повторила безучастно миссис Парриш и пошла бубновой десяткой.

— И я бы поучилась, и вам бы помогла. И мы сделали бы несколько одеял.

— Зачем? — вдруг поняла миссис Парриш. — Кому нужны одеяла? Мне не нужны.

— В Англии у вас есть родные, тетки, кузины. Вы видели, какой счастливой вы сегодня сделали Лиду, да и всю семью. И там ваши родные обрадуются, получив одеяла. И всем будет приятно.

Миссис Парриш на минутку задумалась, размахивая, как веером, трефовым королем:

— Одеяла? Мои родные в Англии все богаты. У них есть одеяла.

— Ну, сделаем для вас только. Как будете укрываться им всякий вечер, вспомните нас, как мы жили дружно здесь.

На этот раз миссис Парриш согласилась, и решено было начать одеяла завтра же.

Потом, когда все уже спали, Бабушка ожидала возвращения Лиды. Она все молилась о Лидином счастье. Конечно, пройдут еще годы до свадьбы, но выбор был сделан, Лидина судьба решилась.

Лида вернулась в два часа утра. Она сияла в полутемной комнате, как утренняя звезда на синем небосклоне.

— О, Бабушка! Все было чудно!

— Сначала сними платье и туфли. Сложи аккуратно, не мни. Потом расскажешь.

— Бабушка, — шептала Лида, раздевшись, — я его очень люблю. Хотите, расскажу, как я его люблю?

— Не надо, не рассказывай. Я и так вижу. И помни, Лида, поменьше говори о любви. Слово унижает чувство.

— Он уезжает, и мы расстаемся. Через неделю. И мы не увидимся скоро. Год, два, три, а может быть, даже четыре. Бабушка, вы слышите это? Четыре!

— И хорошо. С любовью всегда лучше не спешить.

— Мы будем писать друг другу. Часто, Бабушка, часто!

И она заплакала. И у Бабушки в глазах появились вдруг слезы.

— Мы будем писать часто, — говорила Лида и плакала.

Горячие слезы брызнули, сверкая, из ее сияющих глаз; но тихие и медленные они катились из бесцветных глаз Бабушки.

— Он уезжает через неделю! — воскликнула Лида, и ее голова упала на Бабушкину подушку.

— Через неделю? Так ты его увидишь еще, по крайней мере, семь раз. Погоди плакать. Ложись и спи. Завтра вставай красавицей.

Особенной чертой Лидиной любви было то, что она с самого начала не имела никаких сомнений в прочности этого чувства. Ни на минуту она не сомневалась ни в себе, ни в Джиме. Для ее любви могли существовать, она думала, только внешние препятствия: пространство, время, деньги. Что, расставшись, они могут измениться, — такая мысль не приходила ей в голову.

Бабушка не утерпела:

— А какая у него семья? Как они тебя приняли?

— О, Бабушка, я забыла сказать! Они все — чудные! Когда я вошла, его мама сказала: «А вот и симпатия нашего Джима», а его папа сказал: «Рад вас видеть. Делайтесь королевой вечера!» И все мне улыбались. Папа, Джим и его старшин брат танцевали со мной. Были и другие, много гостей. Я им пела, и всем понравилось. Знаете, Бабушка, я вспоминаю этот вечер, и я ужасно счастлива!

— Теперь спи. Если не сразу заснешь, то повторяй молитвы. Благодари Бога, Лида. Ты видела счастье в жизни.