Весной 1937 года только пять комнат пансиона были сданы жильцам. Две комнаты в нижнем этаже занимал мистер Сун, профессор-китаец. В двух комнатах второго этажа, над мистером Суном, жили пять японцев. Одну комнату снимала бывшая гадалка, мадам Милица.

Мистер Сун имел всегда торжественный вид, был печален и молчалив. Японские жильцы были, должно быть, рождены оптимистами: они беспрестанно и восторженно здоровались, улыбались, шипели, кланялись и ежечасно спрашивали всех о здоровье. Их еще никто не видел молчащими или в задумчивости, никто не видел их во весь рост. Они все кланялись. Они то приходили, то уходили, по два и по три, и всегда в иной комбинации, так что в Семье начали уже подозревать, что японцев жило в доме не пять, а по крайней мере двенадцать. Все желтые жильцы столовались вне дома, давая поэтому очень скудный доход. Что же касается мадам Милицы, родиной которой были бескрайние степи Бессарабии, то она не только столовалась в доме, но и делилась с Семьей каждой своей надеждой и огорчением, и все же и от нее было очень мало финансовой пользы.

Три комнаты были свободны и ждали новых жильцов.

В это знаменательное майское утро мадам Ми-лица и Бабушка сидели в углу двора, называемого садом. Сад имел два дерева. Они росли в стороне от дорожки, ведущей от калитки к дому, — и сидевший под деревом испытывал сладостное чувство, что он ни у кого не на дороге. Ощущение уюта усиливалось еще и тем, что стена, отделявшая «сад» от улицы, была высока и непрозрачна. Меж двух деревьев уже нетрудно вообразить себя вполне на лоне природы, вдали от ужасов цивилизации.

Под деревьями, за столом, Бабушка и мадам Милица пили кофе. Кофе! Кофе был единственной слабостью Бабушки, единым искушением в ее аскетической жизни. Но существует странный закон, по которому человек не имеет того, чего хочет, и у Бабушки не было денег, чтобы пить свой собственный кофе. Семья пила чай, потому что в Китае чай дешевле, чем кофе.

Кофе был угощением мадам Милицы. По какому-то загадочному устройству внутренних органов, мадам Милица, обычно таинственно и мрачно молчаливая, за чашкой кофе пускалась в длиннейшие монологи и нуждалась в слушателе. Благодаря этой ее странности Бабушка пила кофе, по крайней мере, два раза в день за последние шесть месяцев. Регулярных часов для этого не было. Они пили кофе всякий раз, когда мадам Милица была в нервном состоянии — или подавлена, или оживлена. А за последнее время мадам Милица если не была оживлена, то была подавлена, и кофе помогал в обоих случаях.

Итак, в это майское утро они сидели за столом, под деревьями. Бабушка пила кофе и вязала, мадам Милица говорила и пила кофе.

— Посмотрите на меня, и вы увидите честную женщину, — скорбно произнесла мадам Милица, открывая свой монолог. — Я — честная женщина. Моя душа не запятнана ложью. В этом — увы! — я похожа на мать. — И она с сокрушением вздохнула. Но, сделав над собой усилие, она продолжала уже более радостным тоном: — А сказать вам, кто была моя мать? Ангел! Серафим шестикрылый! Но если это и удобно для небес, на земле честность — враг счастья. Верьте словам: честность убьет какое угодно счастье. — И она горестно покачала головой.

У нее была замечательная голова. Трудно было судить о ее действительных размерах под тяжким покровом прически, но с волосами голова эта была вне какой-либо анатомической пропорции е остальными размерами тела. Голова — величественная и торжественная — поражала необычайным изобилием черных кудрей, локонов, челок и завитков. Под этой пышной коллекцией для лица оставалось мало места. Два небольших черных глаза, две впалые щеки, нос такой небольшой, что не заслуживает описания, и затем — во всю нижнюю часть лица — зловещий рот.

— Взгляните на меня, — продолжала мадам Милица, — посмотрите внимательно и судите сами. Кто я? По воспитанию, образованию и призванию я — гадалка, и, простите за откровенность, знаменитая в своем роде гадалка. Меня знает и помнит благодарная Румыния, Бессарабия, Украина и Дальний Восток. И я — безработная! Добровольно, без всякого вмешательства полицейских властей, я сама прекратила прием клиентов. Почему? Она загадочно умолкла на этом интересном месте, тряхнула головой и, отпив большой глоток кофе, воскликнула:

— Потому что я — честная женщина. Не умею лгать.

Бабушка сочувственно покачала головой. Обе женщины сокрушенно вздохнули.

— До мировой войны дело мое шло прекрасно. Что же случилось? Спрошу вас: где же мои клиенты? Рядовой клиент перестал интересоваться своей судьбой. Он боится правды. Вот вам пример. Как-то раз перед революцией пришла ко мне погадать молодая дама. Все у нее благополучно, но муж — на войне. Ждет, чтобы я предсказала ей легкую, красивую жизнь. Бросаю карты: вижу, лежит муж убитый, а даме — вдовство, нищета, страх, болезни и смерть в тюрьме. И все это — в два года. Говорю, что вижу. Честно называю вещи их именами. Представьте ее негодование: она — в тюрьме?! Кричит мне: «Ведьма!» Отвечаю: «Допустим, я — ведьма, тебе от этого не легче!» Дама устроила мне шум и скандал. Есть профессии очень чувствительные к шуму. Она же шумела и в комнате, и на лестнице, и у парадной двери. И что вы думаете? Все жильцы дома, прохожие, публика — все были на ее стороне. Так начались гонения за правду…

Она поникла головой и застонала. Бабушка сокрушенно вздохнула.

— Офицеры, бывало, придут ко мне слегка выпивши, конечно, с подругами, целой компанией. Раскину карты и вижу: скорая смерть офицерам. А подругам — голод, холод и далекие поездки в полной нищете. Клиенты уже начали меня бить. Не поймите этого фигурально. Нет, били по-настоящему, дождевым, например, зонтиком или палкой. Что я, беззащитная, могла поделать? Бывало, только и скажу кротко: «Бей, судьбы своей не переменишь!» А карты с каждым днем все страшней да хуже. И совсем не стало клиентов. Поехала я в другой город, потом в третий. Все то же. Поеду, думаю, в Украину, веселый край. Один город, другой, третий, а судьба людям выходит все та же, самая страшная. Тут подоспела бескровная революция и за нею гражданская война. Нет, чего только судьба не готовит человеку! — И мадам Милица в удивлении воздела к небу руки. — Бывало, раскину карты — и онемею. Прибегали ко мне несчастные девушки, брошенные жены, неутешные родители — у всех столько волнений! Брошу карты и вижу: чем дальше, тем всем будет хуже. Пришлось покинуть город. Вижу, качусь уже по Сибири. Бывало, и красный комиссар зайдет погадать. Жаждет душа почестей. И должна я ему сказать, что, правда, кое-что получит из почестей, а потом его же товарищи его и повесят. Не всякий человек любит такую правду. Ругнул меня комиссар очень гадко. А один советский сановник так тот ударил меня по лицу — женщину! Что ж? Вскоре и он был казнен, но мне какое от того утешение? Да… Докатилась я до Харбина. И хоть бы что! Меняю места, а судьба клиента без перемен. Вижу, уже я живу в Китае, приехала в Тянцзин — и тут все то же. Как-то девочка пришла. Молоденькая, славненькая. «Погадайте мне, милая тетя!» Дай, думаю, хоть ей раскину на счастье. Куда тут! Ей, почти ребенку, открываю такую судьбу: позор и гибель. Насильственная смерть. И, заметьте, все это в два-три месяца.

Мадам Милица в отчаянии глотнула кофе и вдруг заговорила каким-то страшным, деловым голосом:

— Ну, и скажите мне теперь по совести, сколько можно спросить с такого ребенка за такое гадание? Стыд и позор, если взять больше полтинника. Немудрено, что заработки мои страшно упали.

Она горько, сардонически усмехнулась и продолжала:

— Зашел как-то ко мне красивый юноша. До чего же красив! Гляжу и в душе восклицаю: «Слепая природа, что делаешь! Такую красоту даешь мужчине!» Такому-то мальчику да не жить, особенно при послевоенном оскудении в приятных мужчинах! Бросила карты: поездка — и совсем недалеко — там смерть. Мгновенная. Говорю ему, сама плачу, а он смеется. Бросил мне доллар серебряный. Ушел. Следила за его жизнью. Поехал мальчик в Шанхай, поступил к богатому китайцу в телохранители. Напали бандиты. Мгновенно: пуля в сердце и навылет — и нет мальчика!

Мадам Милица мрачно качнула головой, и все ее кудри заколыхались, зашелестели.

— Тут я начала размышлять уже над моей жизнью. Разбираюсь: кто были мои клиенты? Румыны, русские, поляки, евреи, украинцы, армяне — угнетенные нации, народы, попираемые историей. Ищу: кто же попиратели. Решила на них испробовать карты. Справляюсь, кто господствует, какой ныне международный язык. Отвечают — английский. Стала готовиться. Заучиваю английские слова. В моей профессии не нужно много слов. Жизнь, смерть, деньги, нет денег. Письмо, известие, любовь, болезнь, обман. Иной раз ребенок. Муж, жена, любовник, дальние родственники. Начальство, служба, исполнение желаний. Бывает еще неожиданная встреча, сердечный интерес. Но, сказать честно, двадцать — тридцать слов предскажут судьбу кому хотите. Твердо выучила эти слова. Люблю позволить себе и роскошь сказать определенно — брюнетка, блондин, но эти слова на всех языках те же. Приятно побаловать даму словом «подарок», девицу — «поклонник», мужчину — «капитал». Чувствую — готова. Поместила объявления в местных английских газетах. Пишу: «Знаменитейшая гадалка Восточного полушария нашей земли…» И что же? — ни одна душа не откликнулась на мое объявление. Никто не пришел.

Ее голос оборвался. В нем зазвенела слеза. Кудри взлетели и опустились.

— Ни одного клиента!

Бабушка прекратила вязание. Ожидая продолжения монолога, она смотрела на рассказчицу глазами, полными сочувствия и слез. Отвернувшись, избегая ее взгляда, мадам Милица порывисто налила в обе чашки, до краев, свежего кофе и после нескольких глубоких глотков нашла в себе силы для слов.

— Почему они не идут? Так уверены в светлом будущем? Разве нет у англосаксонских народов натурального любопытства к судьбе? Я бы сказала им: «Не доверяйте удаче! Будьте готовы ко всему, ждите несчастья! Его в мире хватит на всех!»

Ее глаза сверкнули жутко, предостерегающе.

— Судьба играет со счастливцем в прятки. А тем временем я проедаю свои сбережения, — заметила она вскользь. — Я приняла решение: если клиент не придет, через две недели уезжаю в Шанхай. По железнодорожному справочнику это — два дня пути. Но я бросила карты. Вижу: много дней и недель путешествия, и по воде, и по земле, и по воздуху — и, заметьте, без прибытия к желаемой цели. Что ж, если и дальше Тянцзина никому нет дела до собственной судьбы.

— Насколько я знаю, — мягко заговорила Бабушка, — англичане не верят гаданиям. С ранних лет учатся полагаться на свои силы и верят, что человек сам строит будущее.

— Они так верят? Ха! — Мадам Милица зловеще засмеялась. — До каких ужасов доходит цивилизация! Мне жаль англичан. Зашли бы, могла бы и им кое-что сказать. И зашли бы, пока не поздно, пока я еще гадаю. Да, вымирает наша профессия, гибнет одно из древнейших знаний. И никто ничего, будто бы так и надо. Кто ж из молодых станет тратить время, жизнь на профессию, которая не интересует клиентов. Да, уже немного нас, настоящих гадалок, осталось теперь на земле. Десять лет не встречала коллеги.

Она подлила в чашки еще кофе и, наклонившись в сторону Бабушки, заговорила полушепотом, тоном сердечных признаний.

— Я люблю ваше семейство. Все вы мне дороги. Сколько раз находило на меня искушение бросить карты на вашу семью. Но страшно. И вот через две недели я уеду в Шанхай. И думаю, не попробовать ли… а? Сейчас?

Быстрым движением она вынула колоду карт из кармана и вдохновенно, взволнованно стала их тасовать.

— Люблю я ваше семейство. Мать… бабушка… дети… Приличная семья всегда возит с собой бабушку. Вот уезжаю. Желаю вам всяких благ. Но карты… минута… — и, может быть, конец надеждам. И все-таки, не попробовать ли? А?

Несколько минут обе женщины сидели в молчании, и любопытные и испуганные. Мадам Милица все сильнее поддавалась искушению.

— Знаете, как мы сделаем? Я погадаю лично на вас. Вы уже старушка. Что вас может ждать! С вами уже немногое может случиться. Вы и больны и бедны. Вам и терять нечего… Боитесь смерти?

— Смерти? Нет, не боюсь, — сказала Бабушка, и ее голос не дрогнул. — В жизни теперь я боюсь только расходов.

Она оставила вязанье и посмотрела вдаль. В наружности Бабушки не было ничего особенного. Она походила на букетик богородской травки: такая же сухонькая, ароматная, хрупкая.

— Что смерть, — сказала она тихо, — но вот похороны могут разорить семью. Гроб, венчик… а свечи, панихида, отпевание? И место на кладбище. И крест на могилу. И это не все. Как гроб доставить на кладбище? Русское кладбище далеко, за Хэй-Хо, Платить за перевоз. Доктору платить за свидетельство о смерти. Батюшке за отпевание… Какой все это страшный расход! Здесь, на чужой земле, кто поможет? Боже мой! Да еще смерть в доме может распугать жильцов. Нет, нет, как только я представлю себе все это, эти расходы, эту дороговизну, то так мне страшно за дочь мою Таню, так ее жалко, что отпадает всякая охота умирать.

И она энергично принялась за вязание.

— Тогда почему б не попробовать карты? — вкрадчиво шепнула мадам Милица и, 'не ожидая ответа, стала тасовать, высоко поднимая руки. Узором падали карты на стол, и глаза Милицы стали пронзительны и горячи, как угли. Вдруг лицо ее приняло удивленное выражение. На мгновение она как бы застыла, не веря глазам.

— Годы, долгие годы я не видала такой раскладки! Скорое исполнение ваших сердечных желаний. Удача, новый друг, интерес и почет. Во-первых, вы получите службу…

— Я? Службу? — Бабушка даже приподнялась на скамейке. — Голубчик, мне семьдесят лет.

— Да, службу, и с хорошим окладом. Загребать будете деньги. Деньги вам лично и в дом. У вас появятся серьезные деловые связи. От них — польза всей вашей семье. Но вы-то умрете. Однако и после этого не видно долгов. Покрыты, вижу, все расходы. Да, вас ожидает приятная смерть…

И в этот момент судьба отозвалась на карты. Калитка стукнула, и незнакомый господин вошел в сад.