— Ну что же вы ничего не едите? — ласково спросил Константин Львович, кивая лакею, чтобы тот наполнил бокалы. — Вам надо хорошо кушать, иначе у вас недостанет сил играть так, как вы играли сегодня.

— Вам понравилось, как я сегодня играла? — цепляя серебряной вилочкой раковую шейку, спросила Настя.

— Мне нравится всякая ваша роль, — ответил Константин Львович, серьезно поглядывая на нее. — Но сегодня вы играли особенно восхитительно. У вас несомненный сценический талант. Многие известные мне театралы, сравнивая вашу Моину с Моиной Катерины Семеновой из Большого, отдают предпочтение вам. Я уверен, у вас великолепное, прекрасное будущее великой русской актрисы.

Серебряная вилочка звонко ударилась о край фарфорового блюда.

— Вот и вы так же: «прекрасное будущее, талант». — Настя опустила голову. — Но будущее — когда оно еще будет? А талант еще не есть счастье.

— Это, конечно, так, но… Вы снова чем-то встревожены?

— Нет, все как обычно. Как и должно быть. Всяк сверчок знай свой шесток, — добавила она так тихо, что последнюю ее фразу Вронский не расслышал.

— Простите, что вы сказали?

— Ничего, так. Давайте лучше выпьем, — обвила своими пальчиками хрустальную ножку бокала Настя.

— Давайте, — быстро согласился Константин Львович. — За вас?

Ее приход к нему был неожидан. Час назад, стремглав выскочив из театрального подъезда, она едва не бегом бросилась к его карете.

— Поедемте! — ясно посмотрела она ему в глаза, и в ее взгляде читались решительность и обещание.

— Поедемте! — весело согласился Вронский, и через минуту карета уже громыхала колесами по булыжной мостовой Арбатской площади.

— Куда прикажете? — спросил Константин Львович, усевшись напротив Насти.

— К вам, — коротко произнесла она, глядя мимо него. — Вы ведь меня как-то уже приглашали в гости?

— Ну… — не нашелся ничего ответить опешивший Вронский.

— Ваше приглашение еще в силе? — взглянула ему в глаза Настя.

— В силе, — неуверенно подтвердил Константин Львович.

— Значит, едем к вам.

И вот они сидят вдвоем за столом, и уходить она, кажется, не собирается. Значит, остается у него?

— Давайте лучше за нас, — предложила Настя.

Подняв бокал, она мелкими глотками осушила его до дна и с вызовом посмотрела на Вронского.

— Сегодня я намерена остаться у вас, — выдохнула она. — Не прогоните?

Ах, если бы то, что происходило сейчас, случилось до их последнего разговора, когда она, выпрыгнув из кареты, так ловко (и неловко) попала в сугроб! После таких слов он бы непременно рассыпался в любезностях, нагородил бы кучу всяких приятностей, отрезав гостье путь к отступлению, вздумай она идти на попятную, а затем кивнул бы особым знаком лакею, чтобы тот немедля приуготовлял постель. А потом, распаляясь от желания, он бы принялся за все эти пуговички и шнурочки, раздевая гостью и искоса наблюдая за ней, с удовлетворением примечая у нее так же разрастающиеся желание и страсть. Так, собственно, было всегда, но сегодня, после столь прозрачных слов Насти, он не знал, как себя вести. Кажется, после их последнего разговора они стали друзьями, а дружба и постель как-то не складывались воедино в голове Вронского. Хотя…

— Ну что же вы молчите? — игриво спросила Настя. — Вы отказываете мне в крове?

— Нет, но…

— Если вы хотите сказать, что про эту ночь завтра будут говорить в московских гостиных и тыкать в меня пальцем, то заявляю вам, что мне все равно. Если вы скажете, что не далее как завтра, ко мне выстроится очередь из желающих провести ночь со мной, то, надеюсь, вы меня защитите. А впрочем, — она тряхнула головой так, что прядь ее черных волос, выбившись из прически, упала на смуглое матовое плечико, — мне теперь все равно.

— Мне кажется, в вас говорит отчаяние, — предоставил ей возможность переменить решение Вронский. — И потом вы будете об этом жалеть. А мне бы не хотелось причинять вам новые страдания.

— Никаких страданий не будет, — решительно ответила ему Настя. — И… налейте мне, пожалуйста, еще вина.

Константин Львович поднялся, обошел стол и сам налил в бокал Насти вина. Затем плеснул себе и молча выпил. Отхлебнув из бокала, она встала и, стараясь быть веселой, громко произнесла:

— Ну, показывайте, где у вас спальня?

Она разделась сама. Когда, уже нагая, она вышагнула из кружевных панталон, мгновение назад спустившихся осенним листом к ее маленьким ступням, у Вронского перехватило дыхание. В неясном свете одного-разъединственного ночника она уже не смотрелась такой тонкой и хрупкой, каковой казалась в одежде. У нее была тонкая кость, что всегда импонировало Вронскому, великолепная фигура и небольшие, но совершенные полушария грудей с вызывающе торчащими вишенками сосков, которые Константину Львовичу тотчас нестерпимо захотелось схватить губами. Одним движением, показавшимся Вронскому божественно грациозным, Настя распустила волосы, и они мягкой волной опустились вдоль шеи по плечам, после чего его естество, уже разбуженное, сбросило остатки вялости и дремы и вскинуло слегка покрасневшую головку, как бы в надежде рассмотреть, что же такое происходит.

Надежда все увидеть, а возможно, и поучаствовать в веселии, появилась у него, когда Константин Львович подошел к Насте, стоявшей, опустив голову, и стал срывать с себя одежду. В угол полетели жилет, еще один, затем сорочка, панталоны со штрипками… Да, какой же мужчина, скажите мне, милостивые государи, положив руку на сердце, не возгорится, окажись перед ним и для него раздетая женщина, которую он не первый день желает? Разве что больной или шибко глупый. Впрочем, даже дурак, у коего еще не затупились здоровые природные инстинкты, не откажется от сего подарка. Правда, имелась категория мужчин, и Константин Львович знал кое-кого из таковых, что отказались бы непременно и безапелляционно, ибо женщинам предпочитали мужчин. Однако заподозрить в сей содомии Вронского было никак нельзя, и ежели бы вы, не дай бог, даже заикнулись об этом, то его кулак непременно поправил бы вам выражение вашего лица. В общем, когда Настя разделась и призывно встала перед Вронским, стало происходить то, что и должно происходить с нормальным и здоровым мужчиной. Что же до дружеских отношений, вроде бы наступивших у него с Настей, о чем совсем недавно думал Константин Львович, то дружба между мужчиной и женщиной — штука тонкая, не всегда исключающая интимную связь — сие проверено на практике — и только укрепляющая таковую дружбу.

Раздевшись и дрожа все телом, Вронский принялся целовать и покусывать вишенки грудей, а его естество ткнулось в смуглый живот Насти поверх пупка и сладко потерлось о бархатистую кожу.

— Настя, — прошептали губы Вронского, — Настенька…

Затем Константин Львович поднял показавшееся ему невесомым тело Насти и перенес на постель, мягко положив ее на прохладные простыни и располагаясь рядом. Он не торопился. Опыт подсказывал ему, что девушка не готова, и надлежит применить все ласки, имеющиеся в его арсенале.

Он стал нежно ласкать груди Насти, целуя в шейку и прислушиваясь к ее дыханию. В отличие от его собственного оно было спокойным и ровным. Сухой горячей ладонью он двинулся от грудей вдоль ее живота и мягко коснулся завитков жестких волос меж ее крепко сдвинутых ног. Не без труда разомкнув их, его ладонь проникла меж них, нежно поглаживая его и размыкая пухлые складочки вместилища. Настя прерывисто задышала. Отметив это про себя, Вронский осторожно взял ее ладонь и положил на свою восставшую плоть. Настя, коснувшись его естества, быстро отдернула руку, но потом, словно устыдившись этого, виновато вернула ладонь на предложенное место. Когда она своими прохладными пальчиками стала перебирать и легонько мять его плоть, Вронский не смог сдержать блаженства и неги, охвативших его, и тихо простонал. А затем рывком перевернулся, оказавшись на Насте и, не в силах более сдерживать себя, хотел направить свою плоть в вожделенное вместилище. Однако вместо теплой и влажной пещерки она ткнулась в тыльную сторону гладкой сухой ладони. Вронский удивленно поднял голову и встретился с ясным взглядом Насти.

— Не могу, — почти неслышно прошептали ее губы. — Простите меня, Константин Львович, но я… не могу. Отпустите меня…

Видно, его естество, помимо того, что могло жить собственной жизнью, имело слух, потому как после этих слов Насти, едва услышанных самим Вронским, сразу сникло и тотчас задремало. Константин Львович тяжело вздохнул, перевернулся на спину и невидящим взором уставился в потолок. Так он лежал, пока Настя спешно одевалась, нимало не стесняясь ее, ибо какое же стеснение может быть между друзьями, господа? Тем паче после такого эксцесса, впрочем, не оставившего, как это ни удивительно, и малой толики обиды на Настю.

Дождавшись, когда Настя оденется, Вронский принялся одеваться сам, и настроение его, до этого никакое и, если можно так выразиться относительно настроения, опустошенное, стало каким-то ровным и радостным.

«Ну, чему ты радуешься? — спрашивал он себя, надевая панталоны и жилет. — С тобой все в порядке?»

«В порядке, — отвечал себе Константин Львович, улыбаясь. — Со мной как раз все в порядке…»

Потом, несмотря на заверения Насти, что она доберется одна и не надо ее провожать, он велел закладывать карету, и, покуда ожидал доклада камер-лакея, что карета готова, в его голове, как некогда в голове Насти, одна за другой проносились, скача, как кузнечики по летнему полю, мысли, которые было трудно поймать и додумать до конца. А некоторые того стоили. Например, что это была за женщина, которая так бесцеремонно увела от него Настю после дебюта ее в роли Анюты, сославшись на якобы важный разговор, а сегодня вышла вслед за ней на театральное крыльцо и проманкировала его вежливое приветствие?

— Вы не сердитесь на меня? — спросила Настя, когда карета подъехала к ее дому.

— Нисколько, — заверил ее Вронский.

— Тогда я пошла?

— Мне кажется, вы что-то забыли сделать, — весело посмотрел ей в глаза Константин Львович.

— Да? — вскинула на него немного удивленный взор Настя. — Что же?

— То, что подтвердило бы, что мы остались друзьями и что однажды вы уже проделывали, правда, поднявшись на цыпочки.

И Константин Львович несколько раз ткнул пальцем в свою щеку.

Настя наклонилась, быстро чмокнула его в указанное место и, не дожидаясь, когда он выйдет из кареты и поможет ей выйти, выпорхнула из экипажа.

— Спокойной ночи! — крикнул он ей вслед.

— Спокойной ночи, — отозвалась Настя, и карета тронулась.

Когда она скрылась из виду, Настя все так же оставалась стоять у парадного крыльца дома. Ночь, несмотря на тяжелые облака, скрывающие собой звезды, была безветренной и теплой.

«Ах, Дмитрий Васильевич, Дмитрий Васильевич, — задумалась Настя и пошла прочь от дома, не выбирая направления. — Вот вы женитесь, а любите ли вы свою избранницу? Если нет, то вам, мой милый, всякий раз придется делать то же самое, что сегодня пыталась проделать я. Ложиться в постель с нелюбимым человеком. И это будет не так-то просто…»

Поначалу Настя думала о нем спокойно, потом стала спорить, что-то доказывать, будто он шел рядом и отвечал ей. Один раз она даже воскликнула вслух:

— Ах, оставьте! — после чего, спохватившись, даже огляделась по сторонам: не слышал ли кто ее. Но улицы были пустынны, дома с потушенными окнами спали, и мало того, что ее никто не слышал, никто и не желал слушать.

Так, разговаривая с Нератовым, она шла, не зная куда, покуда ноги сами не вынесли ее к их беседке на Пресненских прудах. Удивленно оглядевшись, Настя вошла в беседку, села на скамейку и уставилась в непроглядную темень невидящим взором. Вспомнились ее встречи здесь с Дмитрием. Боль, безысходная тоска и раскаяние нахлынули на нее с такой силой, что глаза ее мгновенно наполнились слезами.

— Дура, — неслышно шептали ее губы. — Какая же я дура…