Валентина Федорова

Перед вами роман «На качелях судьбы», рассчитанный на широкий круг читателей. Написан так, чтобы его могли прочесть все интеллигентные люди: все, все кому близка история родной страны. В ней описаны события, происходящие в течение всего XX столетия в сжатом изложении. Они в романе передаются не по традиции через поколение от «деда» к «внуку», а по велению времени от «отца» к «сыну». Книга не перегружена датами происходящих событий, а лишь основными из них: без дат нет истории. Эта семейная летопись рассказывает о том, каким нелёгким был путь этой удивительной семьи накануне революции, в гражданскую войну, в Великую Отечественную войну и в наши дни. Это история не одной семьи, а всего народа, страны, людей, которые живут вокруг нас.Русский человек прошёл через немыслимые испытания и страдания в XX веке. Масштабные события привели к историческим циклам.Основная цель – воссоздать историю XX столетия своего народа, своего поколения, частью которого я себя осознаю. Это позволяет мне рассказать о достоверных событиях, участником и очевидцем которых я явилась. В роман включены значительные фрагменты личного семейного архива, касающиеся жизненно важных тем. Это живое свидетельство эпохи. Герои книги узнаваемы. Они осязаемы и человечны со своими парадоксами и достоинствами, обидами и радостями. Роман отражает большую любовь к родным и хорошо знакомым людям. Самое удивительное, что события развивались точно также, как описаны в книге. Это гражданская война в начале столетия по рассказам родителей, Великая Отечественная война, счастливое детство, восстановление народного хозяйства, освоение целины, участие в ликвидации последствий Чернобыльских событий, переходный период к демократии. В романе приводится огромное количество деталей, сопровождающих эпоху, в которой живут персонажи книги.Роман интересен не только собранием мемуаров, изображённых в виде художественного произведения. В то время начинался расцвет профессионального и любительского фотографирования. Новое средство остановить мгновения, запечатлеть случайные композиции вызывало большой интерес общества, изумляло современников.Герои романа – положительные, со светлой душой, на их долю выпадает борьба и страдания за достойную жизнь без нравственного падения.Роман «На качелях судьбы» – это роман в рассказах, если буквально: роман, составленный, сконструированный из сюжетных блоков. Каждый из них характеризуется тем или иным событием, происходившим в тот или иной период XX столетия.

Сегодня не возникает никаких сомнений, что лето уже наступило по-настоящему.

Майские холодные и ветреные дни с неожиданным потеплением в конце месяца – закончились, и установилась летняя стабильная погода с её многоголосьем и многокрасочным пейзажем. Кругом зелено. Шумит листва. Расцвела сирень, каштаны. Высаженные на клумбах цветы преобразили город. Тёплый воздух насыщен ароматом свежей зелени. Стало легче дышать.

День России, двенадцатое июня, в стране отмечалось уже не первый раз. Петербуржцев ожидала большая развлекательная программа в центре города и выступление творческих коллективов во всех районах Петербурга. Празднование намечалось с двенадцати часов дня.

По Невскому проспекту люди, плотно прижавшись друг к другу, спешили в Александровский сад. Когда, добравшись туда с приятельницей, мы прошли к сцене, концертная программа уже началась.

Сцена была украшена живыми цветами. На выступающих тоже были цветы, приколотые к волосам и одежде. Артисты охотно делились секретами составления букетов и загадками цветов, так как каждый из них несёт своё значение.

Певцы и танцоры производили впечатление. Но мы ждали самого главного – «Карнавала цветов «, когда разноцветные колонны пойдут по Адмиралтейскому проспекту и Адмиралтейской набережной к Медному всаднику.

Мы решили пройтись к памятнику Петру I. Почетный караул из солдат, одетых в форму петровских времен, сменялся постоянно. Солдаты, чеканя шаг, сменяли друг друга.

Шествие началось. Сначала показались лошади, украшенные цветами, а за ними кареты, обвитые цветами и гирляндами из цветов. В каретах сидели красивые молодые девушки в нарядах XVIII века и широкополых шляпах или в шляпах из цветов. Двигалось море цветов. Зрелище было неописуемое. На лицах у всех – умиление и улыбки, улыбки, улыбки…

Цветная колонна остановилась на набережной. Гирлянды цветов были возложены к памятнику Петру I. Замыкающий колонну духовой оркестр остановился у памятника и исполнил гимн России, а затем марши. Было очень торжественно. Отданы все почести Петру I, ознаменовавшие те времена. У людей светились глаза. Все было так торжественно!

Вернулась с берегов Невы и из Александровского сада обвороженная и околдованная всем происходящим. Хотелось ещё воссоздать перед собой увиденную картину.

Поневоле память меня уносила в прошлое… Кем был создан сад, в каком году?

Копаясь в памяти, вспоминала и постепенно находила ответ. Восьмого июля (по новому стилю двадцатого) 1874 года был открыт Александровский сад императором Александром II. Он распорядился построить публичный сад в честь 200-летия со дня рождения Петра I.

Сад украшали ель, ольха, береза, дуб, тополь, вяз, орешник, ясень, клен и каштан. Он разрастался.

Спустя шесть лет, напротив Адмиралтейской башни установили фонтан, водяной столб которого достигал 28 метров. В такую красоту сколько вложено труда?!.. Эти аллеи, протоптанные дорожки. Сколько же проходило здесь великих людей: Г. Державин, А.С.Пушкин, Н.В.Гоголь, Жуковский… Люблю я этот сад. Вековые деревья с окрепшими корнями, с зелёной листвой, со стволами, уходящими в небо. Посаженные при моих прадедах ещё юным дедом.

Так уж случилось, что не дошло до меня нарисованного родословного древа, ветвей по отцовской линии. Волею судьбы я живу на земле своих предков. Иду и невольно думаю, что здесь когда-то по ним проходили и мои прадеды с прабабушками и много, много других родственников. Насколько близки мне эти дороги – и я постоянно возвращаюсь по ним к памятнику Петра Великого.

Вспоминается предсмертные слова отца, что корни наши в Питере, и, может быть, я найду их?… Я была удивлена невероятно фантастической историей.

Но как я найду? Не зная даже фамилии рода, только отдельные приметы. Тут меня осенило: жить надо не вслепую, а с открытыми глазами и открытым сердцем и не бояться проникать в недра архивов, а искать, искать и ещё раз искать…

Мысли бродили разные… Зачем тратить уйму времени, не лучше ли жить, как живёшь? Прошли долгие годы жизни. Целая эпоха: две гражданские войны, Октябрьская революция, Великая Отечественная война, восстановление народного хозяйства, переход к демократии – и каждая из них несёт свои особенные задачи.

В девяностых годах двадцатого столетия много стали говорить об утерянном родстве, корнях. В газетных статьях по телевидению россиян называли «Иванами, не помнящими родства». Это было очень обидно. Да, дальних родственников от прабабушек не помнили. Многие россияне уехали за границу. Предали. А позже стремились вернуться, для того чтобы хотя бы умереть на своей земле. А оставшиеся, хоть и не помнящие своего родства, ещё больше любят свою Россию. Корнями своими и наследием стараются воссоздать свою культуру, традиции и нравственность при любом укладе жизни. Наследие – какое бы оно не было, у нас в крови.

История движется кругами, уходящими вверх по спирали, в некоторых местах разрываясь, но их трудно соединить, особенно когда эти разрывы сжигала и разбрасывала враждебная сила. Эти разрывы ничем нельзя ни соединить, ни спаять. Только изломанные стрелы врезаются в реальную память, опираются на знания истории и краткие, смутных рассказы дальних родственников. Эти мысли под стук колёс ночного поезда, электрички, автобуса плывут по волнам моей памяти и становятся близкими, зримыми. А когда смотришь на вековые застройки нашего города – осязаемыми. А тут ещё аккуратно одетые интеллигентные старушки, вступая в разговоры с воспоминаниями и любопытствуя о наследии, спрашивают: какого вы рода?

Всё это, как бредовый туман, не отходит от тебя и течёт по крови негасимым пламенем.

Зачем? Для чего? Пусть остается как есть… Мысли будоражили мою голову. Всё-таки, нет! Это нужно другим.

Прошло много столетий и веков, а археологи и историки до сих пор ищут и находят всегда что-то новое, несмотря на то, что история человечества исходит из глубокой древности. Их исследования наталкивают цивилизованных и мыслящих людей на вопросы «Кто я?», Откуда я?» и «Куда иду?».

Сейчас, когда большинство людей, опомнившись, стали составлять своюродословную ко мне часто обращаются люди и спрашивают: кто Вы, к какому роду принадлежите? Приводят сравнения, говорят, что я похожа на ту-то и ту, ещё что-то в этом роде. Или ещё лучше. Был со мной случай. Выхожу как-то из метро, ко мне подходит женщина и представляется, помощником режиссёра, подбирающим кадры для массовки, говорит, что я кого-то ей напоминаю и приглашает подойти на Ленфильм… Я не отказалась. Стилисты меня приодели для съёмок того времени и прямо сказали, очевидно, в шутливой форме, что вот чистая княгиня Белозерская, и так меня называли все дни съёмок, пока не закончился сюжет. С этого времени началась моя актерская жизнь. Меня часто приглашали для участия в фильмах того времени.

Вспоминая краткий рассказ отца, я стала удивляться: почему это стало меня преследовать повсеместно… Очевидно, наказы умерших даются не зря. Их надо выполнять.

Это отражение из прошлого не дает мне покоя. Я хочу знать всё, понять, осмыслить.

Прошлое! Открой мне завесу, рассуди! Господи! Помоги выполнить наказ отца! Направь на путь истины! И… помилуй!

Проявлять энтузиазм, двигаться дальше, не стоять на месте, значит ощущать себя чем-то большим – и ограничение времени для тебя не существует.

Энтузиазм – это не пустой оптимизм, а силы, исходящие из глубины души. Это пламя огня, постоянно жгущее сердце, и позволяет ему творить историю прошлого, настоящего и будущего.

Она лежала на тёплой русской печи, изредка корчась от боли. Когда боль отступала, она смотрела на выбеленный потолок, стены и временами впадала в забытье. Ей в голову приходили воспоминания о тех событиях, из-за которых она оказалась в этой далекой глуши… Как много лет тому назад она ехала к мужу в Сибирь в карете, запряженной лошадьми, изредка менявшимися на переправах, из Петербурга. Каретой-то не назовёшь, а небольшая крытая повозка, под сидением которой находилась одежда, домашний скарб. Повозка была тесной, трудно было вытянуть ноги, и они отекали. На остановках за маломинутные прогулки ноги не успевали отдохнуть. В переднее окошечко виднелась дорога, уходящая в необъятную даль. Временами виднелось золотое море поспевающей ржи, высокие старые сосны сменялись берёзовыми околками, вокруг был смешанный лес. По бокам небольшие озёра, заросшие камышом и густою травою, а кое-где и болото, болото… На зелёных лугах росли полевые цветы, от которых исходил приятный запах. Останавливались, чтобы поразмять затекшие ноги от поездки. Ехали долго, уже шестые сутки. Начал накрапывать дождь, пошёл ливень. Надо понемногу ехать дальше, покачиваясь в дреме.

Зато после дождя свежий чистый воздух! Широкий луг, омытый дождём, блестит на солнце. На душе от свежести яркой зелени легко и радостно. Ветер гонит небольшие тучки, и они тенью бегут, покачиваясь, или, скорее, плывут по траве, напоминая о вселенной, которая заполняет созданное для нас пространство. А земная жизнь шла своим чередом: она спешила к мужу, чтобы скорее с ним встретиться и не расставаться, соединив его судьбу со своей долей. Его сослали на каторгу за революционный настрой в Омскую область.

Название небольшого в то время города Омска расшифровывалось, как «Особое Место Ссылки Каторжан». Но рано или поздно ссылка закончится, и они вновь вернутся в Петербург. Поэтому она особо не унывала, так как очень хотелось быстрее с встретиться с мужем и быть вместе.

Она очнулась от адских режущих болей, возникающих время от времени. Лёжа поглаживала живот, подставляла кулаки под спину, как её учила повитуха на тот самый случай. Боль опять уходила на время и снова возвращалась. Передышка. Она снова начала рассматривать небольшую деревенскую комнату, чисто убранную с домотканными дорожками. Ждала, чтобы хоть кто-нибудь появился.

Муж находился при исполнении возложенных на него обязанностей. Оставалась надежда на соседку. Она последнее время часто заглядывала к ней, зная её положение.

Двери деревенских домов не закрывались, только изредка на ночь. Да кто в такую глушь будет ломиться? Наконец-то появилась соседка. Узнав о происходящем, поспешила уйти за повитухой.

Раньше больниц, роддомов, особенно в маленьких селениях, не было, а при родах присутствовали повитухи. Это те люди, которые знали хорошо, что надо делать в таких случаях.

Повитуха то и дело заготавливала тёплую воду и не давала ей остывать. Подсказывала, как вести себя, что делать.

Первенца, которому не было и двух лет, повитуха отправила с соседкой, чтобы он не видел картины, происходящей в доме, и не мешался под ногами.

При сильных болях она старалась как можно меньше кричать и открывала часто широко рот, захватывая больше воздуха. Повитуха нажала на живот, и наконец-то родился мальчик. У неё наступило кратковременное облегчение. Повитуха ещё долго не отходила от родильницы, с нею не всё было в порядке. Она хотя и родила, но боли не отпускали её, и она не могла даже подняться. Так и умерла на третий день после родов. Повитуха не справилась: вроде бы не отошло место, как тогда говорили.

Это был март 1897 года. На её похороны отпустили мужа на несколько дней в семью. Увидев малыша он обрадовался. И нарекли его Парфирием, а старшего братишку – Парфёном.

Вскоре отца забрали и увели по этапу дальше в Сибирь. Так Парфирий остался один без матери, без отца в глухой сибирской деревне недалеко от города Омска на попечении соседей, а позже на попечении всех деревенских жителей.

Родился он в марте 1897 года, но, так как был благородных и здоровых кровей, выжил.

До полутора лет его воспитывали всей деревней. Каждая семья держала его от двух до тридцати дней и более, то есть кто сколько мог.

Рядом с их деревней находилось село Половинное. В нём проживала бездетная семья сибиряков. Вот и прослышали они о маленьком мальчике, оставшемся без отца и без матери. Усыновили. Так, в полтора года, Парфирий приобрёл семью. Мачехой стала Елена Васильевна, а отчимом – Евдоким Васильевич, по фамилии Елухих. Таким образом его разлучили со старшим братиком Парфёном. Соседка не могла воспитывать сразу двоих. Он остался жить в Бердюженском районе Савино-Уктузской губернии у целовальника Овчинникова Ксенофонта, а Парфирия перевезли в село Половинное.

Воспитывали его как родного сына. Учили всему по хозяйству, в надежде на то, что впоследствии будет он им хорошим помощником в старости.

В хозяйстве было всё: земля, дом, лошади, корова, весь домашний скот, сеялка, веялка и плуг. В общем, всё то, что нужно для ведения сельского хозяйства.

Он рос хорошим здоровым, резвым мальчиком, не по годам смышлёным. Это всё в нём нравилось приемным родителям. Они его очень любили и часто ему напоминали, что вот растёт их наследник. Парфирий становился старше и иногда ослушивался своих приёмных родителей, как все подростки, и за это его жестоко наказывали.

Елена Васильевна была очень суровая и жестокая женщина. За небольшую провинность – с друзьями заиграется или забудет выполнить наказ – жестоко наказывала. Била так, что у него тело было всё окровавлено, и присохшую к ссадинам рубашку потом отмачивала от его тела в бане.

Евдоким Васильевич был мягкий и молчаливый человек, он сам боялся жену и не перечил ей в воспитании сына. Всё хозяйство было у неё в руках. Зато сын в восемь лет мог по хозяйству всё: и лошадей запрячь, и коров подоить, и вспахать поле, и убрать урожай. Делать всё то, что было ему под силу. Жили, в общем, они дружно.

Но, как всем мальчикам, ему хотелось и с друзьями поиграть в разные игры, и сходить на озеро искупаться. Но у Елены Васильевны, если есть работа в доме – ни-ни… Никуда не выйдешь, иначе получишь суровое наказание. Шли годы, так они и жили.

Ему исполнилось уже десять с половиной лет, когда к ним в деревню приехал новый учитель. Родители отправили сына в школу. Он исправно ходил туда учиться. Учился очень хорошо, всё схватывал на лету. Всё ему нравилось, хотелось знать больше.

Новый учитель ему очень нравился. Он часто с ним беседовал, всем интересовался, а учитель в нём тоже души не чаял. Стали они чаще разговаривать на отвлечённые темы, далеко уходящие за курс программы. Учитель старался вложить больше знаний, так как Парфирий всё понимал и хотел всё больше и больше получать их. Он чувствовал в учителе родственную душу и старался в свободное время быть около него. Учитель в душе только радовался их одинаковому стремлению.

Он не только учился хорошо, но был очень активным мальчиком, успевал всё по хозяйству и часто проводил вечера с друзьями. На окраине села в поле им никто не мешал играть в различные игры: в лапту, в «третий лишний», ходить вместе со всеми на озеро купаться. Но и там они находили занятия: плавали наперегонки, ныряли. Так проходило его детство в труде, учёбе и кратком отдыхе.

Однажды, заигравшись с друзьями допоздна, он забыл выполнить свои обязанности по дому: собрать, накормить и закрыть на ночь всю скотину, пришлось это делать самим родителям.

Домой пришёл позже обычного, и мать его строго наказала. Закрыла в сарай на замок и никуда не выпускала весь день. Так она воспитывала в нём ответственность за порученное дело.

В душе он негодовал, чувствовал несправедливое отношение к себе, но как это исправить, что делать дальше? Несправедливые побои, постоянные угрозы он терпеть не мог. Сидя в сарае, вспомнил все её жестокости не только к нему, но и по отношению к окружающим.

Она женщина была видная, и мужчины не прочь были побыть наедине с нею. Но она лишнего в отношениях не допускала. Они свободно приходили к ним в дом по два, три человека, вроде бы как за советом, а иногда и действительно за советом – соседи же, а муж не сопротивлялся.

Каждый из них старался уделить ей больше внимания, чем-то завлечь, но она была непреклонна. По-соседски в беседе за столом угощала их. Поила чаем со свежеиспеченными пирогами. Надо сказать, пекла она их отменно. Но ей не нравилось, что каждый ей норовил уделить особое внимание, намекая о чем-то большем. Тогда она решила, чтобы они меньше появлялись в их доме, пироги печь с припеком. Настрижёт ножницами мелко волос из конского хвоста и добавляет в начинку. Конечно, после этого долго болел желудок у них, и они всё реже и реже появлялись.

Она и муж не очень жаловали таких гостей, им по душе были простые человеческие отношения соседей.

Парфирий, будучи ещё несмышлёным мальчиком, не знал, как лучше поступать, как восстановить справедливость… Он всё понимал, понимал свою правоту, ведь он тоже имел право на маленькое счастье подростка. От него всегда веяло добротой, вниманием к окружающим, так почему ему нельзя подольше побыть с друзьями, порадоваться немного вместе с ними окружающему миру: природе, воде, лесу, наслаждаться вдоволь тем, что им отпущено небесами?

Почему выпала доля ходить постоянно в синяках за малую провинность? Он же мальчик, ему надо развиваться. Он не такой хулиган, а даже лучше, чем другие мальчики. Тех родители так не наказывали, у них больше было свободного времени. Друзья часто его звали на речку, просто рассказать друг другу какие-то истории, но зачастую ему на это не хватало времени. Злясь на всё и негодуя, он придумывал, как восстановить справедливость, ему не хотелось больше терпеть наказания и в отместку он взял и поцарапал все стены в сарае. Это его немного успокоило, он притих.

Он понял всё, когда повзрослел, вспоминая слова родного отца, что месть – это такое блюдо, которое надо подавать холодным.

Услышав непомерную тишину, мать вечером открыла сарай. Увидев росписи на стене, она ещё больше разозлилась. Взяла ремень и жестоко избила так, что кровь выступила на его теле. Едва сумев побороть свою жестокость, она снова оставила его на ночь в сарае.

Он долго не мог заснуть, рубашка прилипала к телу. Наконец, боль понемногу стала утихать, и он впал в забытье. Утром он не мог пошевелиться. Окровавленная рубашка сковала его тело. Снять её было невозможно, любое движение вызывало ещё большую боль. Пришла мать и, увидев это, пошла сразу затопила баню и повела сына в неё, отмачивать рубашку.

Учитель волновался: ему сказали, что мальчик болеет. Он душой и сердцем рвался сходить к нему домой, навестить его, но помнил данное им слово его приёмным родителям.

После того, как он отбыл десятилетнее наказание каторгой, стал в тех местах искать сына. Ему сельчане рассказали всё подробно, кто и как его усыновил. Вернулся учитель в село Половинное, Парфирию было уже десять с половиной лет. Устроился учителем в школу. Приёмные родители сразу узнали в нём родного отца Парфирия. Они были очень строги и категорически запрещали встречаться с ним за пределами школы и запретили раскрывать тайну. Только с этим условием они отдали его в школу.

Парфирий появился на занятиях через три дня. Бледный, осунувшийся, ещё не прошедшими синяками под глазами. После занятий учитель подошёл к нему и стал с ним разговаривать. Старался выяснить всё. Парфирий очень любил его и верил ему, видел в нём доброго, умного человека, искал у него помощи, сочувствия и совета, что ему делать дальше. Он проучился у него полгода и чувствовал какие-то внутренние нити, что тянули его к учителю. Доверившись, он всё подробно ему рассказал. Учитель был потрясён такой жестокостью и спросил его: «А что отец?»

Парфирий ответил: «Отец, как всегда, ни во что не ввязывается».

Учитель от ярости дрожал, его всего трясло. Но их обоих связывала некая невидимая сила, их родная кровь. Он прижал сына к себе, боясь разрыдаться, прижал так, что сын, прильнув к нему всем телом, почувствовал всю силу притяжения, и впервые за все годы теплоту, которой он не ощущал в течение всех лет, сколько себя помнил. Ему впервые захотелось жить и быть с этим человеком всегда. Родная кровь их притягивала обоих.

Тогда учитель не выдержав, выдал тайну, которую сын не знал. Но знало всё село, что он приемный сын. Парфирию не говорили, так как знали нрав Елены Васильевны. Да и много лет прошло. Учитель сказал, что он его родной отец и рассказал всю историю с его дня рождения. Но просил дома об этом не говорить, так как каторжане были на особом положении, у них даже фамилии были не свои, положение их в обществе было шаткое.

Прошло ещё какое-то время, и Парфирия снова наказали, да так сильно, что ему очень хотелось сопротивляться, за что влетело ещё больше. Тут он не выдержал и сказал: «Что вы надо мной так издеваетесь? Отец за меня не заступился ни разу, потому что я вам не родной! Мой родной отец – учитель!»

От такого сообщения Елена Васильевна опешила. Но тут же взяла себя в руки. Побежала к волостному старосте и наговорила на учителя, что он настраивает учеников против царя. К учителю тут же пришли жандармы и увели, отправив дальше на каторгу, в направлении города Томска. Это был примерно 1908 год, а Парфирию в то время было почти одиннадцать лет. Такого исхода никто не ожидал. Он долго страдал, всю свою жизнь, что потерял ещё раз самого дорого человека. Он в то время был маленьким мальчиком и не знал, каким образом поступить. Жалел о многом, например, почему не спросил все подробности о родных в Петербурге, их настоящей фамилии, какого они рода?

Совсем не знал, что делать… Не хватало взрослого мышления.

В то время разве он мог предположить, что дело обернётся так скоротечно! Плакал навзрыд целыми ночами. Казнил себя за невыдержанность, за то, что обида взяла верх над ним. Он ещё не успел познать настоящей жизни, а как судьба распорядится им дальше? Это ещё «цветочки» в его жизни, а «ягодки» все впереди! У него не было веры в свет, оставалась одна надежда. Он думал, что судьба ещё раз сведёт его с родным отцом, надеялся, ждал…

Время шло, он мужал, но боль не уходила из его сердца, жил душевным покаянием, никому больше не рассказывая ничего, только в самые тяжелые минуты жизни слезы его душили, наворачиваясь на глаза. Но он быстро брал себя в руки, отворачиваясь, стряхивая их, и помнил всегда, что он мужчина. Горести надеждами леча, он рос, становился мужчиной.

Парфирий не мог даже догадываться о том, что родной отец не мог много рассказать ему для его дальнейшей жизни и жизни его старшего брата, который остался усыновленным в Бердюжинском районе Савино-Уктузской губернии соседями.

Старшего брата звали Парфён Николаевич. И когда он подрос, жил и работал у целовальника Ксенофонта Овчинникова. Так как они были усыновлены разными лицами, и отчества и фамилии у них были разные. Парфирия величали Евдокимовичем.

Учитель не мог рассказывать в подробностях о том, что он работал с Лениным, выпускал и доставлял газету «Искру» в самые отдаленные места России, на этом и попался, и за это его отправили на каторгу. Он умно и умело рассказывал сыну о жизни трудового народа и борьбе за его счастье. Боролось за счастье трудового народа в то время всё прогрессивное дворянство.

Всё хозяйство ложилось на Парфирия. Так как приёмные родители становились старше, их одолевали недуги, они часто болели. Он становился полновластным хозяином всего, что у них имелось, распоряжался с умом, содержал поле, скот в порядке. Любил купать лошадей в озере, гонял всю скотину, чтоб хорошо напоить, помыть. А утки и гуси плавали вокруг него, издавая кряканье и гагачий крик.

Озеро было большое. Вокруг него дороги вели ещё к двум деревням. Когда появлялось время, он любил порыбачить на лодке с удочкой, заплывая на самую середину.

Любил рыбачить когда солнце купалось в набежавших от ветра волнах; вокруг камыши, зелень, воздух наполнен хрусталём, иногда пролетит в вышине какая-то птица – это всё успокаивало его. Рыба в такой тишине хорошо ловилась на прикорм. Он наблюдал, как на противоположную сторону озера приходили люди тоже купаться, рыбачить, полоскать бельё. Но разговаривать да и докричаться было нелегко. Ветер уносил слова и ничего не было слышно, только были видны двигающиеся небольшие точки. Так жили каждый своей жизнью.

Выкупав лошадей, напоив скотину, которая тут же паслась около озера, все двигались домой. Он даже не звал, за ним гуськом отправлялась птица. Сначала гуси, затем утки.

Дома он всех расставлял по местам, лишний раз проверив, всё ли есть у них в кормушках. Сено, овёс, овощи на зиму он заготавливал вместе с родителями. Но время шло, он рос, а родители старели. Им становилось трудно отдавать свои последние силы на уборку урожая, а Парфирию одному трудно со всем справляться. Тогда отец предложил нанимать работников в трудное и горячее время сельских трудовых будней. Парфирий согласился.

Отбирал работников отец по своему способу, хитроумно. Пригласит, бывало, человек десять, посадит за стол и угощает, кормит, ничего не жалея. Парфирий спросит: «А зачем так много?» А тот ответит: «А ты понаблюдай за ними, кто как ест… Кто как ест, тот так и работает. Один быстро всё съест, наестся досыта и вон из-за стола на воздух. Другой сидит чванится, чавкает, не спешит, он так и работать будет».

Парфирий действительно прислушался к совету отца. В такие дни закалывали поросёнка, и мать варила из свежатины разные яства. Тут и мясо с картошкой, да такое, что мясо берёшь в ложку, а жир трясётся в ней. Хозяева и работники ели с удовольствием, не боялись потолстеть от жирного мяса. Жир тоже нужен организму для костных смазок. Да и если хорошо физически работать, лишнее всё уходит, и человек никогда не будет полным.

А тушёный картофель или жаренный с мясом – вот было объедение! Салаты, закуски Елена Васильевна готовила отменно!

Собирались все с работниками за столом. Елена Васильевна всем начинала подавать одинаковые чашки, наполненные едой, а Евдоким Васильевич раздавал их по-очереди. Парфирий тоже помогал и наблюдал, следуя совету отца.

Вот действительно, один за другим работники стали опорожнять чашки, просили некоторые добавки и, съев всё, хорошо насытившись, выходили из-за стола. А некоторые в то время и первое не успели съесть, сидели, как на именинах, медленно пожёвывая, вслушиваясь в разговоры, неторопливо брали хлеб, салаты, смотрели по сторонам. Тогда оставшихся отец благодарил и отправлял домой, ссылаясь на то, что им сегодня столько людей не надо. И из десяти человек оставлял человека четыре, пять.

И действительно, с этими людьми они быстро все вместе справлялись с урожаем, заготавливали сено, а весной пахали, засевали поля. За два дня все полевые работы на их участке были выполнены.

Весною своевременно вспаханные и засеянные поля какое-то время выделялись среди всей природы чёрным прямоугольником, а позже зеленели, колосились, и было любо смотреть на результаты своего труда.

Парфирий стал задумываться над словами учителя, с которым он был всего лишь полгода в школе. Как он сумел сыну преподнести умно и умело кое-что о жиз, ни, то что его больше всего волновало: как достигнуть того, чтобы меньше или совсем не было бедных. Он научил сына разбираться в людях. За такой короткий срок он сделал его почти взрослым. Он хотел разобраться сам во всём происходящем.

Вот Парфирий и подумывал, почему в их деревне есть бедные, которые ходят и просят милостыню, особенно после снятия урожая и зимой, а другие богатые. Заговорил об этом с отцом. Евдоким Васильевич был тоже умным человеком, поэтому и не вмешивался в дела Елены Васильевны, чувствуя, что она энергичнее его и сможет лучше вести хозяйство, помогал ей во всём, не мешал ей, а временами и поддерживал.

Тогда он сказал Парфирию: «Вот ты из подростка почти превратился в мужчину, но тебе надо зреть ещё, да зреть… Подумай, чтобы прокормить себя, нас с матерью, ты трудишься день, а временами и ночь. Зато у тебя всё есть. Скотина накормлена, в погребах картофель, огурцы, помидоры, капуста, грибы – что твоей душе угодно. Ты это заработал сам, не жалея своего труда, и спишь спокойно, ни на кого не рассчитываешь. А вот на Поротниковых посмотри: у них три сына, сколько бы дел они хороших для себя натворить могли. Да нет. Им подавай развлечения: игры, танцы под гармошку, самогона бы где раздобыть. Отказались от земли, работать на ней не хотят, всё со своей гармошкой не расстаются и разленились. А осень настанет, идут с мешком по дворам, кто сколько даст им от собранного урожая, съедят, а зимой перед праздниками снова идут просить. Сельчане и сами несут им много, чтобы в праздники они не голодали. Вот так и живут играючи, обвенчавшись с ленью».

Парфирий другой жизни не знал, а только жизнь своей деревни и слова отца посчитал справедливыми. Сам он действительно работал до седьмого пота и зимой, и летом. Зимой часто ходил в лес, иногда с друзьями, за хворостом, заготавливал дрова себе в дом. Зато как приятно! Потрескивают они в печи. Плита красная, и вся печь нагревается, чайник кипит, посвистывая, и в доме тепло. Чай с испечёнными пирожками как хорошо было пить со своей семьёй! Все что-то вспоминали интересное, ставили задачи, что надо ещё сделать им этим летом. То забор починить, то сарай, то землю удобрить. Да, мало ли дел в хозяйстве!

Парфирия Елена Васильевна считала уже главным в семье и ласково обращалась: «Сынок, у нас, по-моему, лемех отвалился у плуга, сходил бы к кузнецу». На это он отвечал: «Я уже с ним договорился». Он и сам следил за всем хозяйством и не допускал, чтобы что-то испортилось: либо сам чинил, либо обращался к кузнецу, просил помощников.

Людей он любил. Со всеми дружил, помогал немощным. Зимой поедет в лес за дровами или за хворостом, наберёт целый воз, идёт рядом, подстегивая лошадку, и заезжает сначала к бабе Уле: у неё никого нет, болеет часто, дрова кончились… Разгрузит воз и пообещает потом всё распилить и уложить в поленицу. Навозит всем дров, себе домой в последнюю очередь. Елена Васильевна начнёт ему выговаривать, мол, сначала бы в дом, а потом всем остальным. А он к ней с лаской: «Мама, себе мы всегда успеем, а у Аксиньи дров совсем не было. Всем успею навозить, погода вон, какая хорошая. Завтра пилить пойду. Кто сам не сможет, помогу, кого-нибудь из друзей позову. Не беспокойся. Иди отдыхать!»

Так он жил, не обделяя вниманием всех и помогая всем, иногда привлекал и друзей, близких себе по духу, таких же добрых, внимательных и бескорыстных. За это его все любили. Но судьба беспощадна. Наступил час, когда она вмиг разрушила его все планы.

Однажды к ним в деревню приехал господин из другой деревни, разыскал Парфирия и начал говорить издалека. Это очень секретно и должно быть тайной – то, о чём он ему расскажет. Он начал с того, что его люди встречались с его родным отцом. Он просил передать, что жив, но не совсем здоров, и ему очень хочется ещё раз встретиться с сыном. Но срок ещё не окончился. Этот человек знал всё, как показалось Парфирию. Он ему доверился и слушал внимательно. Господин говорил, что скоро приедет сюда очень интересная молодая девушка, зовут её Дарьей, ей нужна будет помощь, переправить её на лодке на другой берег озера. У неё будет тяжёлый груз, она попросит переправить её в другую деревню к тёте. На другом берегу её встретят. Очень просил не отказать ей в помощи. Парфирий согласился.

Вечером в калитку постучали, когда Парфирий собирался порыбачить в вечернее и ночное время. Он очень любил это время для ловли рыбы. Когда луна над водой и, кажется, освещает озеро до самого дна, когда рыба ходит косяком под самым дном лодки. Любил, когда бархат ночного неба украшался россыпью звёзд. Они. как жемчужины, светились, искрили на небе, отливая блеском. Он испытывал в это время двойное удовольствие.

Уложив в сумку последний узел, рядом поставил удочки, вышел на стук. У ворот стоял тот самый господин и та девушка, Дарья. Господин сказал, что Дарью надо переправить на другую сторону озера, что он с ними дальше не пойдет, и попросил помочь донести груз до лодки. Парфирий сказал: «Идите до перекрёстка, я сейчас вас догоню, возьму только снасти…»

Дальше к озеру они шли вдвоём. Он нёс её тяжелый груз, а она его рыболовные снасти с удочками. Подошли к озеру, он усадил её в лодку, положил все вещи. Они поплыли. Озеро освещала луна. Было тихо. Доплыв до противоположного берега, он осторожно высадил девушку на сушу. На берегу её поджидал мужчина. Поздоровавшись, мужчина взял её груз, и они пошли дальше по дороге по направлению к деревне.

Парфирий сидел в лодке и за всем этим наблюдал, затем поплыл обратно на середину озера и стал рыбачить.

Он всматривался в тот берег озера, в бархат ночного неба, следил за звёздами и думал, что среди них только одна его и светит только ему. Его наполняло его чувством радостного удовлетворения от выполнения порученного ему дела, от той ответственности, которая поднимала его в своих собственных глазах. Он ещё посидел в лодке, наловил рыбы и поплыл к своему берегу… Рано утром мама накормит его пирогом из свежей рыбы, похвалив его за то, что догадался ночью наловить рыбу.

Как всегда, Парфирий погнал на озеро скот, сидя верхом на одной из лошадей, за ним, как обычно, гуси с гусятами, утки с хорошо оперившимися утятами. На озере, тщательно щёткой помыв лошадей, заезжал подальше от берега вглубь, забравшись ногами на спину лошади, спрыгивал и нырял глубоко, а лошади стояли и ждали его возвращения. Затем он соединял уздечки и увлекал лошадей за собой вплавь, они делали это охотно: видно такая забава им была тоже по душе, поплавать им тоже хотелось.

Собрался домой. Только вывел лошадей из воды, как совершенно неожиданно перед ним вырос знакомый господин. Подойдя ближе, он поздоровался, поблагодарил за помощь и сообщил, что Дарья будет появляться по определённым дням, приходить прямо к озеру, и попросил всегда провожать её на лодке до противоположного берега. Этим коротким путём многие приезжие из города пользовались. Парфирий пообещал помочь, а сам смотрел с уважением на его открытое лицо, глаза, в которых пряталась добрая с лукавинкой улыбка. Они распрощались.

В назначенные дни Парфирий приходил к озеру и перевозил Дарью, и так было раза три-четыре. Затем она исчезла. Он приходил несколько раз, она не появлялась. Зато вскоре снова появился господин. Как всегда, с улыбкой поздоровались, он предложил сесть на траву и отдохнуть. Разговора долго не получалось, хотя Парфирий первый спросил: «Почему Дарья долго не появляется?» Господин долго молчал, потом заговорил негромко, оглядываясь: «Не знаю, поймёшь ли, ты, меня? Но постарайся. Дарья была замечательным человеком, преданным делу революции. Это она дальше по сёлам провозила газету «Искра», ты ей помогал, не зная об этом. Но любовь её сгубила. Полюбила офицера царской армии. Он стал подозревать её в измене. Под предлогом покататься на лодке, убил её. Вот так закончилась её жизнь».

У Парфирия опустились все внутренности, не хватало голоса что-то сказать, он сник и долго не мог прийти в себя от услышанного. Так они долго сидели молча, затем господин сказал, что ему надо идти, но пусть все будет тайной. Парфирий проводил его до перелеска. У дороги распрощались. Силы, казалось, оставляли юношу. От непонятной усталости он растянулся на сухой траве с прошлогодней засохшей хвоей, сухих листьях и долго смотрел в далёкую поднебесную синь, на плывущие облака. Вспоминал родного отца и том, что так мало сделал для его друзей. Он долго лежал в размышлениях под тихий неназойливый говор леса и его пернатых обитателей.

Заржали лошади. Они уже обсохли давно и отдохнули. Мысли его путались, блуждали по какому-то лабиринту, ища выход. Выхода они не находили. Наталкивались на какой-то тупик. Как ему сейчас не хватало отца… Сколько бы ему вопросов задал, на которые не находил ответа, а отец ведь всё знал. От чего идёт вражда между простыми людьми и властью? И почему люди, дворяне по происхождению, пытаются помочь простым бедным людям, которых некому защитить? Сочувствуют им и идут на каторгу? Почему нельзя уладить всё миром? Но это же будет другой мир, не похожий на этот. Сам он не мог понять, а спросить совета было не у кого. Приходило много разных дум. Строительство нового мира требует перерождения сознания. Будущему миру нужны люди с просветлённым сознанием. Но к этому никто не готов. У него самого не было ни знаний, ни опыта. Его пытливый ум влекла небесная полусфера. Он и там не находил ответа. Озарение не приходило. Совершенно не подготовленный ни к чему, он боялся в мыслях заходить далеко.

На небе начали высыпать звёзды. Снова заржали лошади. Они обсохшие, отдохнувшие, с нетерпением звали хозяина в обратный путь. Насытившись травой, своим ржанием выражали готовность пойти домой, торопили его. Этот раз он шёл, тяжело переставляя ноги. Кони и скот рядом. Он вспоминал слова Вольтера: «Для спасения государства достаточно одного великого человека». Книгу его дал ему родной отец. Так она и осталась у него.

Появился он дома позднее обычного. Родители давно замечали в нём перемены. Он стал серьёзным, мало шутил и постоянно находился в раздумьях. Его отлучки беспокоили родителей. Они стали поговаривать с ним о невестах, нахваливая ту или другую девушку в их деревне. Каждый раз приписывали им столько достоинств, которых он сам не замечал. И родители стали прямо ему говорить, что жениться пора, да и в доме нужны ещё хозяйские руки. Они старели, а хотелось бы им и внуков понянчить, пока могли. Но сердце его пока никто не смог тронуть. Не загорелось. Было свободным.

Святки. Их время проходит в период от Рождества Христова (7 января) до Крещения (19 января). Обычно оно посвящалось гаданиям… Гадали большинство людей, особенно девушки, желающие узнать своё будущее – когда они выйдут замуж, кто будет их мужем? Гадали и взрослые, отягощённые заботами, пытаясь обрести надежду на лучшую жизнь. Да, что там?… До сих пор гадают многие, собираясь узнать своё будущее. Особенно точным и успешным считается гадание вечером, а ещё лучше в полночь.

Анна тоже решила погадать. Ей шёл уже шестнадцатый год. Они договорились с подружками, что каждая будет гадать у себя дома, так как это гадание должно проходить в полнейшей тишине и одиночестве. Она всё для этого приготовила: свечу, гребень, зеркало и ждала когда уйдёт целовальница с мужем тоже гадать к своим друзьям.

С двенадцати лет Анна жила у целовальницы-хозяйки. У них было пятеро маленьких детей. Анна должна была их кормить, обувать, одевать, умывать, сделать по хозяйству кое-какую работу, подмести и вымыть полы, наносить воды и дров из поленницы к печке. Так в работе она не замечала месяцев, лет. Целовальница была довольна ею. Хоть лет Анне было не так уж много, но она успевала всё сделать в доме. Была очень спокойна и молчалива, выполняла всё, что ей приказывала хозяйка.

В её нежном возрасте у неё просматривались свои внутренние качества: доброта, терпение, кротость, внимание к окружающему, любовь к людям, ясный живой ум и постоянная приветливость. А скромница какая! Люди говорили: что-что, а скромность вперёд неё родилась. Никому ни чем не досаждала и выполняла все порученные ей дела. Сама целовальница с мужем имела лавку, и весь день они торговали, хозяйством почти не занимались.

Наконец, дождалась она. Хозяева ушли гадать к соседям. Анна закрылась на все крючки, детей уложила всех спать на палати, сама ближе к полуночи села на лавку и стала обдумывать, что делать дальше. Прежде всего, она сняла нательный крест. Затем открыла крышку в полу, взяла с собой свечу, гребень, зеркало, табурет и спустилась по лестнице в подпол, который находился на кухне. В подполе она зажгла свечу, установила зеркало, села на табурет, расчесала волосы, развязала узел на поясе и стала ждать, сказав при этом: «Суженый, ряженый, покажись мне наряженный».

Сидела она долго, тихо, не шевелясь, и еле дышала. Кругом тишина. Её стал одолевать страх. Дрожали руки, клокотало внутри, но себя она успокаивала. Пламя свечи немного её пригрело, и голова время от времени клонилась то в одну сторону, то в другую. Она так ничего пока ещё не дождалась. Ей рассказывали подруги, что гадание это опасно, и самое главное, чтобы не заснуть. Она протёрла быстро глаза, и спать сразу расхотелось.

Вдруг пламя свечи закачалось, тени на стене от этого зашевелились, зеркало потускнело и медленно в нём стала проявляться издалека фигура. Она всё росла и росла… Вот она отчётливо увидела красивого молодого человека, в красной рубахе, подпоясанной красивым кушаком, и этот молодой человек стал совсем рядом с ней, протянул руку и хотел положить ей на плечо. Испугавшись, она стремглав выскочила из подпола, не оглядываясь, закрыла его крышкой сверху, быстро перенесла дрова от печки, навалила на крышку, да ещё и скамейку положила. С молитвой «Отче наш…» заскочила на палата к детям и стала креститься. Только потом она вспоминала, что «чур меня» не сказала, как это полагалось при видении, что и свечу не погасила, и зеркало не перевернула. Так она лежала и дрожала, крупной дрожью, сама не своя. Не могла уснуть до утра. Утром, как только запел петух, забрезжил рассвет, она пришла в себя и уснула крепко. Пришли от соседей хозяева, долго стучали, еле достучались. Анна им открыла. Увидев в кухне на крышке подпола скамейку, дрова, целовальница догадалась. Анна покаялась, что зеркало не перевернула и свечу не погасила. Она быстро всё убрала, расставила всё по местам, открыла крышку подпола, спустилась по лесенке. Свеча погасла, а зеркало как стояло так и стоит. «Ты рисковала, – сказала ей целовальница. – Надо делать всё по правилам». Анна ответила: «Да, натерпелась я страху, в жизни гадать так не буду больше».

Образ молодого человека, причём красивого, хорошо одетого, преследовал её повсюду. Она его нигде раньше не видела, тем более, не знала. В душе ей нравился совсем другой человек. Напротив стоял большой дом, но неухоженный, без штор, некрашеные окна, ставни. От этого он казался пустым. Там жили два брата, Паша и Яша. Семья их была очень бедная. Да и Анна тоже не была богатой, иначе бы её родители не отдали с двенадцати лет в работницы к чужим людям. У целовальницы она жила на полном обеспечении. Домой приходила по воскресеньям и праздникам. Целовальница обязательно накладывала ей в мешочек гостинцев. Домашние радовались: кормилица наша пришла. Анна была старшая в семье и все её очень любили, а самая маленькая Дуня, так и звала её: «Нянька пришла!», бросалась ей на шею и целовала щёки, нос, уши. Очень уж она её любила.

Возвращаясь домой, она проходила около неухоженного дома и думала: а что сейчас делает старший брат Паша?… Он ей в душу запал с Троицы.

Как-то она возвращалась из церкви с детьми в дом целовальницы с ветками берёз, цветами. Он подошёл к ней, поздравил с праздником и подарил ей букет сирени, а в нём тюльпан. Вот тут и ёкнуло её маленькое сердце. И с тех пор он стал оказывать ей знаки внимания. Целовальница порою шутила, что высмотрел себе невесту в Троицин день.

В Троицу на Руси происходили смотрины невест. Девушки все собирались на лугу, водили хоровод, а холостые парни стояли подальше вокруг и «высматривали» себе невест.

Анна в голове перебирала эти события и задавала себе один и тот же вопрос, неужели и впрямь он ей сделает предложение?…Этого она очень боялась. Думала, где её родители возьмут столько денег? Невеста должна дом жениха облагородить. Прежде всего, на все окна повесить новые шторы – она насчитала семь окон; хотя бы две скатерти новые, постельное бельё. А у жениха должен быть дом, кровать с матрацем. Так уж повелось в их деревне. Вот поэтому она гнала от себя эти мысли. Ещё одна мысль её беспокоила. Братья были настолько бедные, что у них была одна рубашка на двоих. Вот и ходили по праздникам сначала один в ней, потом другой, по очереди.

Одна остроязычная соседка дала им прозвище «рубашка в горшке». То есть один носит, потом постирает и другому отдаёт. Вот это прозвище и пристало к нему. Как он идёт по улице, соседка высовывается из окошка и каждый раз выкрикивает «рубашка в горшке». Драться он с ней не мог, у неё был муж, детей не было.

Пришёл домой, рассказал матери. Ей тоже было больно за сына: так он и невесту себе не найдёт, подумала она. Успокоив сына, сказала: «Подожди, сыночек, что-нибудь придумаем». Какой позор по деревне! Пошла она к гадалке, а та ей и говорит: «Ходит она ко мне лечиться от бесплодия, я научу его, что ему делать надо, пусть ко мне придёт». Так и порешили.

Пришла к гадалке та женщина лечиться, а она ей выложила: «У тебя не будет до тех пор детей, пока ты не сделаешь то, что я тебе скажу». Она её увела в другую комнату, попросила раздеться, а на голову надела плотный мешок и положила её на кровать и просила лежать спокойно: к ней должен приблизиться другой мужчина. Велела не прыгать и не возмущаться, если хочет иметь детей. Та согласилась. Паша стоял уже наготове за ширмой.

Прошло какое-то время, Паша вышел на улицу и проходит мимо дома остроязыкой, та опять высунулась в окно и кричит: «Рубашка в горшке». Он ей ответил: «А я тебя в мешке». Она как язык проглотила, быстро убрала голову из окна и, кажется, даже упала в комнате на пол: послышался грохот. Вот так и перестали дразнить бедного Пашу, он стал первый парень на деревне.

А Анну всё равно беспокоило – вдруг и правда сделает предложение, сколько тогда будет проблем: где взять шторы, эта кличка, вдруг будут дети, как их будут называть? Люди на язык остры и будут дети с каким-нибудь клеймом ходить, лучше уж от этого подальше. У неё был врождённый глубокий ум, обдумывала каждое действие, поступок, не поддаваясь спешке, молчала, ни с кем не спорила. Всё можно было прочитать в её синих глазах. Она думала не только о себе, а о своих близких, будущих детях. Паша был послан ей Богом для того, чтобы она могла лучше разобраться и понять жизнь.

И вдруг этот образ, кто он? Где он? Неотступно стоял перед ней, с нею рядом, где бы она ни была. Но как говорят, время лечит. Прошел месяц, другой, образ стал уходить, меньше стал её беспокоить, а потом и совсем исчез. Она и забыла о том, что гадала на святки. Жизнь текла в делах и заботах, ей не хватало времени думать о себе.

Наступила весна. Всё кругом зазеленело. Зацвела сирень. Пошла, как обычно, Анна за водой к колодцу, стала набирать воду. Придерживая журавль, опустила ведро с цепью в колодец, наполнила одно ведро, затем другое, взяла коромысло, хотела надеть душки вёдер на него, и слышит топот копыт. Она подняла голову и увидела всадника на лошади. Он явно спешил к колодцу. Остановился, слез с коня и замер, рассматривая Анну. Она в свою очередь тоже обратила внимание на него, в голове у неё закружилось: вроде знакомый и незнакомый. Молчание нарушил всадник: «Как тебя зовут?» – обратился он к ней. – «Анна», – ответила она с улыбкой, опустив длинные ресницы и слегка краснея. – «А меня Парфирий. Ты откуда?» – «Здешняя я», – сказала Анна, и вновь улыбка засияла на её лице. – «Ну, здешняя Анна, жди сватов».

Анна осторожно подняла на коромысло вёдра с водой, пошла медленным шагом, чтобы вода не выплёскивалась из вёдер, и вспоминала, вспоминала… Где она могла видеть эту красную атласную рубашку, подпоясанную кушаком? Прошла несколько шагов, напрягала мысли: почему сватов должна ждать? Неожиданно её осенило: так это было на святках! Она ускорила шаг, боясь снова, как тогда, бежать быстро, лететь, но ноги не слушались. От судьбы не уйдёшь…

А Парфирий, ещё долго смотрел ей вслед, обращая внимание на её спокойный шаг под тяжестью вёдер, из которых вода ни капельки не проливалась, на её прямой стан и на дорогу, по которой она шла. Синие, как море, глаза блеснули молнией, ранили прямо в самое сердце. Он созерцал всё: её шаг, стан, руки на коромысле – как белые крылья у птицы. А взгляд?! Ему не давал он двигаться с места. Он, как стрела, пронзил сердце, и от него в голову хлынул жар, а по телу изливалось тепло. В другое время он был бы дипломатичнее, но сейчас у него не хватило слов. Ему было не до них. Он торопился – вдруг она уйдёт. Они не встретятся больше и подробностей он о ней не узнает. Так он стоял, пока она не скрылась из виду.

Долго ждать не пришлось. Через три дня, как раз было воскресенье, Анна была у родителей, и вдруг услышала звон колокольчика. Около ворот остановилась летняя коляска, запряжённая тройкой лошадей. Из коляски вышли женщина и трое мужчин. Анна узнала сразу одного из них, Парфирия, и спряталась в дальнюю комнату. Они вошли в дом. Долго разговаривали с родителями, затем пригласили Анну. Родители сообщили, что ее засватали, и если она согласна, то свадьбу назначат через полгода, осенью. Анна ничего не сказала, только молча наклоном головы дала согласие, слёзы брызнули у неё из глаз, и она скрылась снова в другой комнате. Она не рыдала, слёзы произвольно текли по её щекам. Она не думала о Паше. Сама давно всё решила, что свадьбе не быть, даже если он сделает ей предложение. Об этом она долго думала накануне. Её страшили пустые семь окон, в голове часто проносились слова остроязычной соседки вдогонку ему «рубашка в горшке», думала о будущих детях, что будут и им вдогонку кричать то же самое… Она понимала, что уходит её девичья жизнь навсегда, надо готовиться к другой…

Анна сразу оставила работу у целовальницы. Дети уже подросли. Целовальница сожалела, ей была все равно нужна домработница. Но она была очень благодарна за все эти годы Анне. Она понимала, что и ей пора устраивать свою судьбу. В знак благодарности она подарила Анне на свадьбу за её труды самый дорогой материал на свадебное платье, материал на занавески и постельное бельё. Анна сразу начала готовиться к свадьбе: шить подвенечное платье, вышивать занавески, наволочки, пододеяльники, простыни. Так уж было заведено, что невеста должна быть мастерицей и тттить должна уметь всё своими руками. Она была крепкой, сильной девушкой. Была одинаково искусна, как в вышивании лёгких тканей, так и в ведении хозяйства. Вечером приходили подружки. Они все вместе садились за вышивание и пели обрядовые песни.

Наступила осень. Октябрь в народе называют месяц-свадебник. Время огородной и полевой страды прошло. С праздника Покрова начинают по деревням играть свадьбу за свадьбой. Это время особенно удачно для празднования свадеб. Счастливый знак для обручённых, если снег на Покров землю покрывает. В этот день девки приговаривают: «Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня женишком». Раздавался звон колокольчиков. По широкой улице села Каменного мчались тройки лошадей, запряжённые кареты с колокольчиками и лентами на дугах. На звон колокольчиков жители села выскакивали из своих домов на улицу и наблюдали за происходящим.

В назначенный день к дому Анны подъехали три кареты, запряжённые тройками разнаряженных лошадей. Кареты остановились у дома одна за другой. Лошади были упитанные гладкие и блестели на солнце. Кстати сказать, Парфирий сам всех их выхаживал, холил, кормил, поил, тоже готовился к свадьбе, чтоб не опозориться перед Анной и родней невесты.

Из карет вышли люди и направились в дом. Лошади стояли у крыльца, копытами скребли землю, ржали, просясь снова в поход. По обычаю, жених должен заплатить выкуп за невесту, и подруги Анны не впускали жениха и гостей в комнату невесты, пока её не выкупили. Жених и его друзья были щедры. Осыпали подруг деньгами, конфетами. Анна в это время сидела одна за накрытым столом и ждала, когда подруги навеселятся, впустят жениха и его гостей. Наконец, подруги, насмеявшись, остались довольны и открыли дверь, не без усилий жениха, в комнату невесты. Так весело начиналась их свадьба.

Анна в новом подвенечном платье и фате величаво восседала за столом. Спокойно без суеты, осторожно встала и движением руки указала на сиденья вокруг стола. Присутствующие сразу отметили глубину её синих глаз, похожих на два василька, которые своим блеском отражали её внутренний мир, её чистую душу. В них содержалось больше информации, чем в какой-либо фразе, если бы она её произнесла – столько было в них доброты и огня… Учтивостью и сдержанность манер выдавали подлинную сущность её натуры.

Первым к ней подошёл жених, поцеловал ей руку и подал букет из белых роз. Своим нарядом жених несколько ошеломил её. В белом костюме, с белой розой в петлице, в белых перчатках, высокий, стройный, белокожий – но изредка щёки его заливались румянцем. На фоне этой всей белизны выделялись чёрные, красиво уложенные волосы, и чёрные глаза горели огнём… Анна поблагодарила его за букет, пригласила всех гостей рассаживаться.

Парфирий был тоже сражён красотой невесты в подвенечном наряде. Бледность её лица слегка выдавала волнение. Но это её не портило, а придавало большую аристократичность.

Родители невесты и жениха попросили всех поднять наполненные небольшие рюмки и поздравили с начатием большого дела – создания новой семьи. А потом все дружненько отправились в церковь на венчание.

Парфирий подошёл к Анне, предложил руку, она опёрлась на неё. Через несколько шагов он взял её на руки и понёс к карете. Осторожно усадил, около неё рассадил всех её подружек. Сам пошёл в другую карету, к друзьям. Остальные гости разместились на свободных местах.

Лошади, наконец-то дождавшись, перестали бить копытами и все отправились в путь. Около церкви собралось много народу. Ждали жениха и невесту. Все хотели посмотреть на эту свадьбу. Анну очень все любили. Она была любимицей среди всех её подружек – добрая, отзывчивая и всем помогавшая. У каждого было на уме: неизвестно, когда мы её увидим, ведь она уезжает в другое село. А остальные девушки ей просто завидовали: муж такой красавчик!

Со звонкими бубенцами свадебный кортеж подъехал к церкви. Парфирий снова подошёл к Анне, помог ей выйти из кареты, взял на руки, и они вместе со всеми гостями вошли в церковь. К церемонии уже всё было готово. Священник с дьяконом и служками уже ждали их и поспешили к ним навстречу. Поставив их рядом посредине церкви, священник выразил своё восхищение: «Я ещё такой красивой пары не венчал».

Анна, стоя рядом с женихом, смотрела на него и думала: какой он всё-таки красивый. В этом костюме, белой шляпе, которую пришлось снять, стройный, широкоплечий, с румяным лицом, выше её на целую голову – на него можно положиться. Она себе казалась такой маленькой, хрупкой, тоненькой девушкой рядом с ним. При этих сравнениях у неё всё плыло перед глазами.

Церемония венчания началась, а она всё не могла придти в себя. Пламя свеч, цветы, образа святых, духовенство – всё кружилось, и она про себя повторяла: только бы не упасть. Механически отвечала на вопросы священника о согласии быть его женой. Он говорил о верности, о любви, о долге, о заботе друг о друге, а она поспешно отвечала: «Да, да…» Для неё вся церемония проходила как в тумане. Очнулась, когда священник попросил её дать руку, чтобы надеть ей кольцо. Священник обвенчал их. Они поцеловались. Их стали поздравлять все родные, знакомые. Но Анна по-прежнему до конца не могла ещё сообразить что к чему. Видя её растерянность, Парфирий взял её на руки и понёс в карету. Заботливо усадив, сел рядом, положив букет белых роз ей на колени. Гости все рассаживались.

Вдруг она увидела Пашу. Он стоял вдалеке с бледным лицом и держал в руках астры. Он немного опоздал к началу церемонии. Дома Паша не находил себе места. Думал, отчего раньше не сделал ей предложение? Он стеснялся своего прошлого прозвища – да и согласилась ли бы она ещё стать его женой? Он мучался. Вспоминал, как в первый раз подарил ей сирень. Разговоры по-соседски. Ухаживания особого и не было. Просто они были хорошими соседями. Думали, что так и будет продолжаться всю жизнь. Стал вспоминать мелочи их случайных встреч на улице. Тогда и узнал, что она больше всех цветов любит белые астры. Почему астры, да ещё и белые? Она ответила: «Белый – цвет чистоты, а астры – они долго живут, и всё помнят». Он ходил из угла в угол. Надо же поздравить её, возможно, он её больше никогда не увидит. Он поспешил отыскать белые астры. Сам Паша любил тюльпаны, это тоже знала Анна…

Процессия двинулась, под колёса их кареты стали бросать лепестки роз, а Паша бросил весь букет сразу и пошёл быстро прочь. Она почувствовала его глубокую боль. Из глаз брызнули слёзы. Но она взяла себя в руки, ведь она давно всё решила. И может ли ранний тюльпан встретиться с поздней астрой? Они цветут в разное время года. Тюльпан с астрой никогда не встречаются в природе. Так предназначено ею самой.

Парфирий принял её слёзы как прощание с селом Каменное, прижал её к себе. Так оно и было. Анна, ничего не сказав, взяла с колен букет белых роз, прижалась к его груди, почувствовав тепло, защиту и надёжность. Свадебный кортеж из церкви отправился в село Половинное для продолжения свадебной церемонии. Потом Анне предстояло остаться там жить навсегда…

А лепестки белых роз летели и летели на них, на дорогу. Их сыпали и сыпали друзья из впереди идущей кареты. Сверху шёл пушистый снег, и вместе с лепестками роз обсыпал их головы и одежду. Анна вместе с букетом сильнее прижалась к мужу, думая, для неё он теперь самый главный человек в жизни. Наклонившись к ней, он поцеловал её в оба глаза, прижимая её одной рукой к себе и увозя Анну в свой дом навсегда. Мечтал, что они будут всегда вместе всю оставшуюся жизнь. Конечно, он был однолюб и очень ревнив. Но этих семейных горестей она ещё не знала.

После свадьбы Парфирий повёл представлять ей своё хозяйство. Из своей спальни вывел в просторную гостиную, застланную дорожками, с большим круглым столом посредине, с плотно прижатыми к нему стульями из дуба. На окнах занавески. Всё кругом чисто. Вот вход в спальню родителей. Открыл дверь в следующую комнату: пока это для гостей. Ввёл торжественно в большую кухню, широко открыв двери. В тёплой кухне пахло свежеиспеченными пирогами, свекровь уже постаралась. Дальше они вышли в большой двор, везде было всё прибрано и чисто. Ближе к дому стояли сараи, около них верстаки и ещё какие-то необходимые станки. В конце двора стояла баня. В конюшне заржали лошади. Парфирий взяв за руку жену поспешил туда. Он заговорил с ними: «Ах, здравствуйте, мои хорошие! Отдохнули? Сейчас я вам овса подсыплю». И тут же ловко ведром из закромов начал насыпать каждой. Анна подошла к одной из лошадей и начала гладить тоже приговаривая: «Устали, бедные… Но отдыхайте пока». Затем пошли в курятник. Парфирий показал Анне насест, куры кудахтали и ходили по полу, собирая зёрнышки. Он тут же подсыпал зерна в корытца, и начали они вместе с Анной собирать в корзину из гнёзд вновь снесённые яйца. Они были такие свежие, что чувствовалось ещё тепло, исходящее от них.

Каждый раз, когда муж переводил Анну из одного сарая в другой, она ловила на себе его украдкой бросаемые на неё восхищённые взгляды.

Дальше они пошли к гусям, к уткам. Везде он подсыпал корм, и кругом было чисто, по-хозяйски всё сделано со всеми приспособлениями. Посмотрев всё хозяйство, Анна сразу не могла принимать никаких решений. Пока ей всё нравилось.

Баня уже топилась. «Теперь это всё твоё. Ты полная хозяйка. Остаётся поддерживать чистоту и беречь нашим наследникам. Как ты думаешь их много у нас будет?» – спросил он. Парфирий притянул Анну к себе, обнял и поцеловал. «Так я жду ответа, не отвертишься, сколько?» От неожиданного вопроса Анну бросило в жар. Лицо её стало красным. Она прижалась к нему и тихо сказала на ушко: «Сколько будет, все наши. Только Бог знает, сколько…» Удовлетворённый ответом, он радостно улыбаясь, взял её на руки и понёс в дом.

Имея свою многочисленную семью, Парфирий часто вспоминал и уже не обижался ни на свою мачеху, Елену Васильевну, ни на отчима. Да и Евдоким Васильевич, хоть и молчаливый был, но во всём поддерживал Елену Васильевну. В особо тяжёлые минуты, в её отсутствие, старался приголубить его, успокаивая: «Ведь она мать-хозяйка, держит нас с тобой строго для нашей же пользы. Видишь, какое у нас огромное хозяйство! Надо со всем этим управиться. Нас накормить, чаем напоить. Тебе же нравятся её свежеиспечённые пироги с клубникой, малиной, вишней, мясом? Ей тоже тяжело, а мы, как можем, давай ей будем помогать. Пусть командует нами, у неё это хорошо получается». Так он вспоминал своё тяжёлое детство и благодарил, что, всё-таки она сделала из него человека, уже генетически запрограммированного. Гены тоже в этом сыграли свою роль, дали настрой в жизни. Временами он вспоминал родного отца, который дал ему духовный настрой – это тоже немаловажно. Жаль только то, что он, тогда ещё несмышлёный мальчишка, у него не спросил подробностей о родстве, о настоящей фамилии. Считал, что встречи так и будут продолжаться. Родной отец тоже не мог многого рассказать подростку во имя его же благополучия. Такое было тяжёлое время. Многие из революционеров меняли фамилии и скрывали родство во благо своим близким.Вспоминая, Парфирий в душе благодарил Елену Васильевну за то, что она любила его детей. Особенно первенца Ефима. Вместе с отцом они души не чаяли в нём. Всё чаще стали оставаться дома по хозяйству. А молодые работали на поле. Парфирий без Анны не мог уже и дня прожить, брал её всегда с собой. В поле она была ему хорошей помощницей. Делали все дела вместе. Даже Анна, вжившись в роль молодой хозяйки, подсказывала, как лучше сделать то или другое дело. Он был очень доволен и часто называл её «моя инженерша». Во всех хозяйских делах прислушивался к её советам. На полях у них колосилась пшеница, рожь, просо, овёс. На зиму для них и скота всегда было всё припасено.Когда было трудно и надо в короткие сроки сделать все полевые работы, они выезжали все вместе, иногда нанимали работников. Нанимал Парфирий по особому принципу, как учил Евдоким Васильевич. Около дома росли и овощные культуры. Так что на зиму у них всего было достаточно, да, ещё наделяли и бедных. Давали бедным сразу много. Придут к ним с просьбой – так Парфирий насыпал сразу полмешка муки, просо для каш, мешок картофеля. Сам видел, где были немощные, помогал и подвозил на подводе тоже в большом количестве, чтобы они не мучались.Позже, через два года, появился ещё один наследник. Назвали его Егором. Затем родились дочери Полина и Мария. Жили они большой дружной семьёй. Родители тогда совсем перестали выходить в поле, занимались домашним хозяйством и детьми. Всех они очень любили, лелеяли. Парфирий, бывало, соберёт всех, посадит в карету и повезёт в поле показать, как колосятся хлеба, просо, овёс. У родителей пробивались слёзы радости, блаженства, и они радовались, что вырастили себе достойного сына. Евдоким Васильевич советовал: «Ты, сынок, если не будешь успевать с уборкой урожая до непогоды, найми лучше работников, рассчитаешься натуральным зерном или мукой после помола». Так и жили дружно, помогая и поддерживая друг друга. И настолько они стали близки друг другу, что были не только мужем и женой, родителями, но и единомышленниками. В их доме всегда был полный достаток.

…Анна проснулась рано. Встала. Зашла в комнату к детям. Они крепко спали. Она осторожно поправила им одеяла, сползающие с кроватей. Села на одну из кроватей. Стала смотреть на детей и вспоминать. Её губы дрогнули в грустной улыбке. Дни и мирные, и страшные летели, оставляя больше всего только отметки на дверях по мере взросления детей. По ним считали кому какой годик пошёл. Боже мой! Как же они выросли?!! Один краше другого. А самого старшего Ефима так все обожали!.. Первенец… Елена Васильевна, бабушка, без него не могла жить, так и держала всё время около себя, приговаривая, мол, наш маленький наследник, вот кто круче отца будет с лошадьми управляться. Она с ним и в сарай к лошадям, коровам, курам и ко всей живности. С малых лет приучала за ними ухаживать. Бывало, скажет: «Ну-ка, Ефимушка, дай овса лошадям». А ему было радостно. Возьмёт совочек поменьше да полегче, зачерпнёт овса, пытается поближе подойти к кормушке и подсыпает. А сам с радостью прыгает и кричит: «Бабушка, бабушка! Посмотри, как лошадка кушает!» Бабушка одобрительно кивала головой и приговаривала: «Вот и ты не капризничай за столом, а то не вырастешь и на лошадь сесть не сможешь». На это он ей отвечал: «Буду, буду, бабушка, есть! Вот только каши много есть не буду. Мне прыгать тяжело будет» – «Хорошо, хорошо», – отвечала бабушка. Вот так они с внуком вели разговор, когда заходили в сарай за чем-нибудь или гуляли по двору.Но долго Анне вспоминать не пришлось. Посмотрев на сонных, спокойно спящих детей, изредка поворачиваясь с боку на бок или улыбаясь во сне, она отключилась от воспоминаний, подумав о завтраке. Они скоро проснутся. Надо идти готовить завтрак. Налюбовавшись детьми, Анна вышла из детской. Умылась. Посмотрела в окно. Шёл мелкий снег, постепенно превращаясь в пушинки. Денёк сегодня отменный, тёплый, безветренный. Снег прямо с неба сыплется, подумала Анна и пошла на кухню.Увидев её свекровь, сразу обратилась к ней: «Уже проснулась, Аннушка, я вот тебе квашню приготовила. Видишь, из ведра вываливается. Начинку любую. Хочешь, пирожки с мясом, вот фарш. А хочешь, творожные, ягодные. Детвора будет радоваться. А я пойду, полежу, устала немного уже». Тесто и впрямь из ведра выползало, накрытое чистым полотенцем, высоко поднялось.Анна поздоровавшись, поблагодарила за помощь: «Было бы из чего, напечём, – сказала она. – Мама, а денёк-то какой сегодня, посмотрите. Дети проснутся, позавтракают, и можно на санках их покатать. Да и в снежки поиграть. Снег-то пушистый. Так и напрашивается снеговика вылепить». Свекровь посмотрела в окно и удивилась: «Как, это я такую красоту за работой не заметила?!!»…Шёл мелкий снег, затем повалил хлопьями. Поднялся сильный ветер, и с воем закружил всё. Поднялась метель. В одно мгновение небо потемнело, всё закружилось. Впереди ничего не было видно. Всё исчезло. Анна вышла во двор. Наощупь пошла по направлению к воротам проверить засов. Прислушалась к сильному свисту ветра, который, казалось, вот-вот сорвёт крышу с их дома. На улице ничего не было слышно. Улица была безлюдна. Затихла окончательно. Не слышно даже редкого скрипа полозьев. Всё в порядке. Она вернулась в дом, крепко закрыв за собой дверь, внимательно закрыла на все запоры: болт, цепочку и крюк. Вошла в переднюю, а затем на кухню. Дрожа от холода, она села около русской печи, прижавшись щекой к тёплой её стене. Тело начало согреваться. У неё поплыли круги перед глазами, она начала вспоминать и задавать сама себе вопросы, на которые не находила ответа. Где сейчас её Парфирий? В такую погоду сыт ли, не замерз ли? Всеобщая мобилизация. Как его взяли на войну, не было ни одной весточки – где он служит? В каких частях? Она ничего не знала, и это её беспокоило больше всего.Гражданская война. Страшен был 1918 год перед Рожеством, а ещё страшнее 1919 год. Деревня тогда жила странною неестественной жизнью. Из городов бежали и останавливались у сельчан родственники, знакомые. Казалось, деревня оживилась, расширилась. Потом снова куда-то все разъезжались. Оставались только старожилы.Октябрь 1919 года. Осень. Поля были убраны. Скромный урожай уложен в закрома. Анна, как всегда, рано встала, зашла в детскую комнату, позаботилась о детях, укрыв их сползающими с кроватей одеялами. Умылась. Пошла на кухню готовить завтрак. Тесто уже подходило. Она стала печь пироги с грибами, засоленными с лета, ягодами. Вместо хлебных булок напекла калачей. Остывшими она их надела отверстиями на длинную ручку ухвата и повесила их над плитой: одной стороной ухвата захватывала за вьюшку, другой за противоположный выступ печи. На кухне стоял запах свежеиспечённого хлеба вперемешку с грибным и ягодным. На плиту поставила тушить в чугунке картофель с курицей. Ждала пробуждения детей.Заскрипела калитка, открылась. В неё вошли пятеро военных в серых шинелях с красной звездой на шлеме. Это были красноармейцы. Они направились в дом. Анна вышла в переднюю комнату. Военные спросили хозяина. Анна ответила: «Хозяин на фронте, я дома с престарелыми родителями и детьми». Они попросили поделиться едой, какая есть в доме. Война время голодное… Анна, долго не раздумывая, пошла на кухню, вынесла пять калачей, сала солёного, банку солёных грибов. Поблагодарив, они удалились. В окно было видно, как они проходили по двору и разламывали один калач на всех, на ходу жуя его с аппетитом. У неё навернулись на глаза слёзы. Вот где-то сейчас ее Парфирий? Такие заходы повторялись часто разными солдатами. Причём, когда заходили белые, они не спрашивали, а брали всё, что видели, и уносили. Она снова задумалась. Вот где-то сейчас её Парфирий? Так же голодный и мечтает о домашнем хлебе, тушёном картофеле, пирогах. Она и правда не знала где он, в каких частях сражается, нервничая и ломая себе руки, ни на миг не забывала о нём. И жив ли он?Тесть, Евдоким Фёдорович, совсем постарел, часто болел. Но она всегда чаще представляла всю семью вместе и улыбающиеся лица родных. Тесть больше молчал, но когда ему что-то нравилось он похваливал и её, и Парфирия, и детей ласково улыбаясь и поучая: «Молодцы, молодцы! А вот так-то будет лучше».Да, было у кого поучиться и набраться опыта. А Парфирий постоянно любил возиться с детьми. Поначалу осторожно брал на руки, укачивал, клал в люльку, сделанную своими руками, а как только подрастали брал с собою везде. Любил всех. Улыбался, показывая свои белые ровные зубы, и щекой прижимался к их щёчкам. Когда появлялась на его щеках щетина, они сами тёрлись своими личиками и хохотали.«Где он сейчас, мой милый? Во сне вижу, что идёт мне навстречу и никак не может дойти. Видно ему очень плохо, так же как мне без него?!» Анна очнулась, увидев, как дети босые бегут к ней на кухню, наперегонки и спрашивают: «Где, мама? Где, мама?» Она собрала всех около себя, обняла, прижала, поцеловала в щёчки каждого. Скомандовала, улыбаясь: «Ну, а теперь по очереди к умывальнику и одеваться, будем завтракать».

Когда наступили трудные годы гражданской войны, Анне наряду со всеми, пришлось пережить её ужасы. Ей всё хозяйство пришлось взять на себя. Остались немощные родители, и она с малыми детьми. Мужа мобилизовали, несмотря на то, что у них было четверо детей и пятым она осталась беременной. Парфирий знал, что она должна скоро родить, очень переживал. Вскоре, в декабре месяце, в самые Никольские морозы, родился мальчик, и назвали его в честь святого Николая-угодника, Николаем. На руках у неё оказалось пятеро детей: два мальчика, две девочки и снова мальчик. Пока запасы у них в доме были – заготовленные вместе с мужем. В погребах и солёные грибы, и огурцы, и помидоры, и картофель. У скота корм был. Так что пока жили, но постепенно всё уходило: семья большая, и постоянно приходили соседи с просьбой о помощи; что можно было дать, тем Анна делилась.Война подступала к их деревне. За околицей слышались выстрелы, взрывы. Деревня дрожала от взрывов, стрельба не прекращалась. Белая армия сражалась с Красной. Силы были неравные, то одна сторона не выдерживала натиска, то другая. Вскоре заалевший закат закрыло потемневшее облако. После каждого взрыва оно становилось всё больше и больше и обволакивало деревню.Она надеялась, что, возможно, где-то рядом и Парфирий. После мобилизации о нём ничего не было известно. В каких он частях сражается? Где? В то время, по слухам, белые переходили в Красную армию, а красноармейцы в Белую. Шла настоящая братоубийственная война.

… Парфирий, находясь мобилизованным в рядах Красной Армии, верил, что она ведёт справедливую войну за обездоленных, защищая право на достойное существование человека. Войны никто не хотел, но было применено насилие, которое вынужденно вылилось в войну. Поэтому она была не злонамеренна и не бессмысленна. Она должна была принести добро людям. У неё имелась прекрасная цель. Он видел смысл в ней – ведь если обездоленный народ не будет отстаивать свои права, его ещё больше обездолят и раздавят. Его поддерживали товарищи по борьбе. И вместе с ними, они в часы досуга обсуждали эту тему не раз, находили, что борьба осмысленная. Но одновременно задавали себе вопрос: почему в битве за добро люди вынуждены совершать так много зла? Если так высока цена за справедливость, нельзя ли найти способ уравновесить чаши весов? Где наши учёные мужи, почему они допускают это? Война несёт разрушение, распоряжается человеческой жизнью во имя победы за право на жизнь… Эти рассуждения не нуждались в философских предпосылках, было ясно одно: раз власти не смогли обеспечить нормальное существование народа, то этим занялись военные. Анна глубоко в душе переживала за Парфирия и в самом деле не знала, в каких частях он находится. Писем от него не было. Была общая мобилизация, и куда он попал, в какие войска, никто толком объяснить не мог. Какие должен выполнять приказы? По отношению к кому? А как быть с теми, от чьей руки погибли родственники, друзья? Состав Красной и Белой армий не так уж отличался друг от друга. Костяк командного состава Красной Армии составляло то же офицерство, а подавляющая часть Белой Гвардии состояла из крестьян, казаков, рабочих. Зачастую целые дивизии переходили из Белой армии в Красную. Вот и узнай, где кто?10 июня 1919 года красные прорвали белый фронт у города Сарапула и Бирска. Помог в этом 21-й Колчаковский полк, перебивший своих офицеров и перешедший к большевикам. Белыми были потеряны в июле месяце Пермь и Кунгур. В сражениях за населённые пункты одерживали победу то Красная Армия, то Белая, и населённые пункты переходили по нескольку раз из одних рук в другие. В это время Парфирий бился далеко от деревни.

… Молодое красивое лицо её было спокойно, губы плотно сжаты. На лбу от её тёмных волос не осталось и следа. На фоне всей причёски седые, они, как ореол, окружили лоб, виски и уходили дальше, в узел закрученных на затылке волос. В этой жизни она рано поседела. Анна наполняла медленно тянущееся время раздумьями. Над нею проплывали облака, разные по цвету и форме: то взъерошенные кони, то горы снега, то медведи, то среди них она видела себя и всю прошедшую жизнь, оставшуюся позади. Но она всегда останавливалась на одной и той же картинке: большой, высокий и надёжный муж, и около них все дети, плотно прижавшиеся друг к другу Она пыталась в облаках отыскать сходство с личиками своих детей, и в воображении ей это удавалось. Но облака быстро проходили, и снова в наплывающих снежных комьях она пыталась отыскать сходство со своим семейством. Ведь дома остались ни в чём не повинные дети, а свекровь, измотанная неурядицами и постоянными бедами, болела всё чаще и чаще. Следить за всеми детьми было трудно, хотя старшенькие помогали.Так прошёл день. Смеркалось. Она старалась отвлечься от тягостных мыслей, вглядываясь в звёздную неподвижность неба. Появилась луна. Она была такая жёлтая, яркая, висела над ней, словно улыбаясь, и освещала дно ямы. Но скоро скрылась, и стало по-прежнему темно. Она присела на корточки, и перед ней снова поплыли события пережитых дней. Она постоянно задавала себе один и тот же вопрос: когда это кончится? Вот уже четыре раза деревня переходит от красных к белым, и в четвёртый раз её собираются расстреливать. И каждый раз задают один и тот же вопрос: в каких частях служит ваш муж? Где он? Раньше её выручали красные. Как только заберут её, и пойдут по деревне разговоры, что жён красноармейцев будут расстреливать, сразу появятся красные отряды и вытеснят белых.Но вот на четвёртый раз кто ей поможет? Кругом тишина, не слышно стрельбы, а завтра снова допрос, а потом обещали расстрелять. На военную карту ставилась и её жизнь. Расстреливают за преступления, она их не совершала. А муж? Тогда все были на войне. Кто белый, кто красный даже не по своей воле, и в чём они виноваты? А вдруг он не красный – значит, белый. А может быть, его вообще нет в живых? При этой мысли её сердце защемило. Перед её взором предстали все дети. Они-то в чём виноваты? Что с ними будет? В приют их передадут или тоже расстреляют?Ночь прошла в тревоге. Она постоянно вздрагивала от стуков, глядя наверх, в открытое пространство, похожее на небольшое окно, в звёздное небо. В синем небе звёзды мерцали, подмигивали, словно подавали надежду: «Ничего, выживем…» От тяжких раздумий, неудобства положения силы её таяли. Как сложатся события? Нельзя было загадывать не только на двое суток вперёд, но и на два часа.Рассвело. Наверху послышался разговор нескольких человек: «Бери её за другой конец, я за этот, а ты посредине». Через несколько минут в яму опустили лестницу, за нижний конец которой она должна ухватиться и вылезти наверх. Она подчинилась и осторожно стала подниматься вверх. Почувствовала запах тепла и увидела, что кое-где по двору проступала зелень. Она не могла надышаться тем свежим воздухом наверху, который резко отличался от воздуха на дне ямы.Скомандовали: «Руки назад, иди по дорожке к стенке». Поняв, что это конец, она закрыла лицо ладонями, постояла какое-то мгновение. Получив толчок дулом ружья в спину, она оторвала ладони от лица и зашагала тяжёлыми шагами убитого несчастьем человека. Она шла, но ноги её не слушались, и эта дорожка по двору казалась ей бесконечной.Услышав команду «Стой», она остановилась. «Повернись». Повернувшись, она увидела против себя белого офицера и несколько солдат с ружьями, выстроенных в цепочку, друг около друга. Офицер вместо ружья держал белый платочек. Оцепенение ужаса глядело из ее немигающих глаз. От сильного потрясения слёз не было. Они застряли где-то далеко и не поступали к глазам.Офицер обратился к ней: «Последний раз тебя спрашиваю, где твой муж? Сейчас взмахну белым платком и тебя не будет». Анна молчала. Она и раньше думала, хоть бы и точно знала, все равно бы не сказала ничего, не предала Парфирия. Её мозг был совершенно отключён. Подняла голову вверх. Посмотрев в небо, вспомнила слова из Библии: «Отцу Небесному не слабость угодна, а крепость духа».Белый офицер поднял белый платок над собой. Солдаты ждали последней его команды: «Пли!»Вдруг все увидели, что с пригорка бежит женщина и машет руками, держа в них что-то, и кричит: «Не стреляйте, не стреляйте! Её муж нашелся! Вот письмо!» Офицер оглянулся, увидел женщину, несущуюся с пригорка, как на парусах, дал команду: «Отставить». Вглядываясь вдаль, Анна узнала в ней соседку, тоже по имени Анна. Женщина, подбежав к белому офицеру, стала что-то говорить. До Анны доносились отдельные слова. Она показывала письмо и говорила: «Вот от её мужа письмо пришло, он нашёлся». Офицер взял письмо, начал читать почти вслух: «Здравствуй, дорогая Аннушка, и, наши детки!» Дочитав письмо до конца, он увидел обратный адрес, номер части Белой армии. Долго ещё крутил его, перечитывая несколько раз. Потом дал команду всем: «Отставить. Солдаты, кругом. Шагом марш!» Анну отпустили.Домой возвращались они вместе с соседкой. Соседка вертела письмо и рассказывала, что она получила письмо от своего Петра и в душе благодарила его за то, что он не назвал детей поимённо и не указал своего полного имени и фамилии, а поставил только роспись и номер своей военной части и местонахождения… «Вот я и не спала всю ночь. Думала, думала как помочь тебе? Еле утра дождалась и сразу побежала на командный пункт. Вдруг поможет…»Только сейчас у Анны глаза от пережитого потрясения наполнились холодными слезами. Волнение сердца подсказывало, что в этот миг не важно существо разговора, и лишь отдельные слова доходили до её слуха. Она резко повернулась к ней, крепко обняла. Слёзы рекой полились из её глаз по щеке. Она могла только вымолвить: «Ты спасла мне жизнь, а детям мать». Положив голову на плечо соседке, она разрыдалась. Дальше они шли в обнимку, обе обливаясь слезами. Одна от счастья, что увидит снова детей, и благодарности Всевышнему. Другая, довольная собой, своей догадкой, тем, что смогла помочь соседке, и они снова вместе…До деревни Половинное вести из столицы доходили не так быстро. Жителям этой деревни позже стало известно, что совершилась революция, что на юге Белые войска признали своим командующим генерала Деникина, а Сибирь находится под властью адмирала Колчака, провозгласившего себя Верховным Правителем России. В эти огромные силы входило всё казачество и офицерство русской армии. Они намеревались соединиться, создать кольцо вокруг Москвы.Красная Армия дралась против этих Белых армий. В неё входили рабочие, матросы и бывшие солдаты, а позже и крестьяне.К этому времени под влиянием жесткой политики большевиков ситуация стала меняться. Большевики контролировали территорию центральных районов России, где проживало около сорока процентов всего населения России. Защищая Советы, Москва не прекращала мобилизацию людей в Красную Армию.На просторах Сибири воевали обе армии. Полководец Красной Армии стремился отбросить войско адмирала Колчака к югу Сибирской магистрали.В июля 1918 года армия Колчака бросилась на Красных в грозной решимости. Белые надеялись вырвать победу. Но пятого августа Красные одержали верх по всему фронту.Действия происходили на юге Сибири, в Омской области, и в близи города Петропавловска. Во многих случаях Красная Армия добивалась успеха, приходилось даже штурмовать занятые белыми города. Боролись за каждое село, деревню. Измотанные гражданской войной села переходили под власть то одной армии, то другой по четыре-пять раз. В середине октября 1919 года, получив подкрепление, погнали белых вдоль железной дороги до Петропавловска. В конце октября сопротивление Колчака было окончательно сломлено. Вечером двенадцатого ноября Колчак и его штаб покинули Омск на семи поездах, три из которых везли золотой запас бывшей Империи, когда-то отбитый у красных в Казани.Парфирия мобилизовали в ряды Красной Армии. Он, как и все бойцы, выполнял обязанности пехотинца. Положение не только всей армии, но и его отряда постоянно менялось, и точного адреса не мог знать никто. В один из боёв он был тяжело ранен.Выдалась морозная тихая ночь. Он очнулся. Луна ярко светила ему прямо в лицо. Его куда-то везли. Он пытался пошевелить рукой, ногой, но не смог. Боль сковала всё тело. На губах засохла кровь, хотелось пить. Решил позвать седока, но из гортани исходил не голос, а тихий хрип. Ему очень хотелось кричать, двигаться, но он не мог этого сделать. Наконец-то седок уловил его хрип и сказал: «Потерпи, браток. Скоро уже госпиталь. Благодари Бога, что тебя подобрали. Думали, что ты помер». Он корчился от боли, но иногда впадал в забытьё и тогда ничего не чувствовал. Временами ему казалось, что он в каком-то мокром липком мешке. Лошади остановились. Седок скомандовал: «Открывай ворота, да побыстрей носилки! Он совсем немощный!» Парфирий почувствовал холод, и его тело положили на что-то твёрдое…Врачи долго боролись за его жизнь. Выходили. После ранения у него одна нога была короче другой на четыре сантиметра. Одна из пуль попала в сухожилие. Доктор во время его выздоровления часто над ним подшучивал: «Ходить теперь до конца жизни будешь на каблуках». Когда ему разрешили вставать, первый раз он осторожно спустил ноги с кровати. Затем стал осторожно опускаться на пол. Встал одной ногой, а второй он не мог достать до пола. Кое-как вторую поставил на носочек, пятка не касалась пола. Схватившись за спинку кровати, он подумал, что у него голова кружится и он какой-то кривой. Начал передвигаться по полу, держась за кровать и покачиваясь. Вошёл в палату доктор: «Даты, брат, учиться ходить начал. Ничего, ничего всё образуется. Сделаем тебе костыль, и всё будет в порядке».Находясь в госпитале, Парфирий думал, что как только поправится, непременно напишет письмо домой. Дойдёт ли оно? Раньше совсем не мог, часть их постоянно находилась в движении. А сейчас вернётся ли с ответом? И как долго он ещё пробудет в госпитале? Мысли об этом не покидали его.Походив несколько дней с костылём по палате, он стал чувствовать неудобство и стыд: ведь молодой ещё. Ходил так, ходил, потом додумался: «А что, если я банку привяжу к пятке?» Нашёл поменьше жестяную баночку, прибинтовал её и сразу почувствовал облегчение. Доктор увидел эту картину, заказал ему сапоги, а на одном сделал набойки в виде каблука повыше. Принёс в палату, померили – подошло: «Ну, вот, и на каблуках у тебя хорошо получается. Так что комиссия тебе не светит».Так как в армии каждый человек был на учёте, его не комиссовали, а оставили при санбате. Вменили в обязанность с поля убитых собирать и подвозить к братским могилам. Служба его продолжалась. Он часто думал об Анне, о детях, о доме… Как они там? Сыты ли? Кругом такой голод, разруха. Сам себя успокаивал: Анна костьми ляжет, но детей чем-нибудь да накормит. Да и не одна она там, а с родителями. Парфирий не знал, что при повторной мобилизации забрали и отца, и его уже нет в живых. В деревне остались одни женщины, немощные старики да дети. Писать он по-прежнему не мог. Места дислокации постоянно менялись, в госпитале долго пролежал, а сейчас то же самое. Письмо дойдёт ли? А может, быстрее похоронка?…Выделили ему лошадь с санями, стал он ездить по полю после отшумевшего боя, собирать убитых, а пули так и свистели кругом… Везёт, бывало, в санях убитых солдат, а пули в него так и летят. Приезжал в госпиталь в продырявленной шинели. А потом решил обхитрить противника: положит бойцов убитых, сам сядет между ними, одного сзади посадит, другого спереди – так и жив остался.Беспорядки после войны ещё долго продолжались. Позже детям своим он рассказывал: «Не бойтесь мёртвых, а бойтесь живых».Тем временем поезд с Колчаком и его окружением нёсся к Иркутску. В Иркутске прорваться не удалось, там шли ожесточённые бои и не давали хода белым. Легенда о «железной воле» Колчака разрушилась. Четвёртого января 1920 года он издал последний указ о передаче власти. Так закончилась его карьера на высочайшем посту Белого движения.

Гражданская война, период классовых столкновений, началась с октября 1917 года, закончилась осенью 1922 года, когда Белая гвардия была разгромлена на Дальнем Востоке. Это было противостояние классов и общественных групп. В отличие от обычных войн, она не имела чётких границ – ни временных, ни пространственных. Эта война, шедшая на протяжении почти шести лет в России, стала одной из самых страшных войн за всё тысячелетие истории нашего государства. В неё были вовлечены люди всех сословий и национальностей, ещё недавно мирно сосуществовавших на всей широте необъятной Российской Империи. Спорили историки и задавали друг другу один и тот же вопрос, кто был виновником развязывания этой братоубийственной войны? Либо представители классов, потерявших власть, собственность и влияние; либо большевистское руководство, навязывавшее стране свой метод преобразования общества. Всё-таки историки считают, что виновными следует считать обе политические силы, которые в борьбе за власть использовали народные массы.

Он шёл долго. Прибитый каблук к тому времени износился и отвалился. Дальнейший путь он шёл, переваливаясь с боку на бок и хромая. Позже он сам научился менять каблук, выбирая материал покрепче, чтобы держался дольше, или менял сразу оба каблука. Приобрёл сапожную лапу, гвозди, подмётки – всё необходимое для этого дела. Он был мастер на все руки и всё умел делать сам. На улицах было пустынно. А сейчас он свернул с раннее оживлённой улицы, пошёл переулками. Снег похрустывал под сапогами. Парфирий подходил к своему дому. Затаив дыхание, остановился. Постоял. Прислушался, что делается у него в доме… В голове крутились одни и те же вопросы, которые не давали покоя всё это время: как дети? И кто у него родился последний? Как жена управлялась с ними всё это время? Он ещё долго не мог поднять руку, положить её на ручку калитки и открыть дверь. Наконец-то решился. Зашёл во двор. Остановился посредине, почувствовал тепло своего двора и дома. Ухоженный двор открывал объятья своему хозяину. Он стоял, выпрямившись на одной ноге, а другая носком чуть касалась земли. Порфирий вдыхал запах родного дома…На скрип калитки выбежала Анна, а за нею все дети. Увидев Парфирия, от неожиданности и от постоянных мыслей о нем, она вдруг засомневалась – не привидение ли это?… Она остановилась и не могла сделать и шага похолодевшими ногами. Они словно стали ещё и ватными. Стояла и продолжала смотреть, узнавая знакомые и родные черты. Дети стояли, рядом обхватив её колени ручонками. Он приблизился к ним. Они не могли говорить, всхлипывать, причитать. Какая-то неведомая сила удерживала их, разливая тепло по телам. Все стояли, плотно прижавшись друг к другу, пока во двор из дома не выбежала Елена Васильевна с плачем и воплями: «Наш долгожданный вернулся!» – и бросилась в объятья к Порфирию. Увидев эту картину, дети тоже кинулись к отцу, обступив его кругом. Он взял на руки и поднял над собой самого маленького, Николая, которого он ждал, но увидеть до сих пор не пришлось. Анна торопливо заговорила: «Мы назвали его Николаем. Он родился в день Святого Николая – чудотворца. Никола-зимний, холодный. Никольские морозы – это первые серьёзные морозы. Трещали так, что через окна в морозных рисунках ничего не было видно. Снегу намело под самые окна, привалило вплотную все заборы». Она от радости говорила, говорила, и эта тема для неё была самая важная. В ней заключалось всё: её любовь, радость оттого, что самый маленький теперь будет знать своего отца, и все наконец-то теперь будут вместе.

«Так вот ты какой вырос, молодец! Сам ходишь, но больно худой» – сказал отец. «По-разному жить приходилось, вот и худой. Холод, голод нас одолевал – всё было. Но потом, потом об этом… А теперь, дети, давайте быстренько дров в баню наносите. Баню для отца топить будем», – сказала Анна.

Только сейчас она разглядела его поближе: уставший, худой, пыльный с дороги… Присмотревшись, Парфирий увидел её молодое красивое лицо, обрамлённое седой короной, и оцепенел. У Анны были чёрные длинные волосы. Она их искусно укладывала в высокую причёску, подхватив сзади гребнем…

Увидев её седую, он потерял свой обычный облик, сник. У него похолодели вмиг руки и ноги. Он не мог сдвинуться с места. Так они долго стояли, смотря друг на друга, словно пробуя себя на выдержку. Когда у Анны не осталось и следа сомнения в том, что это не сон, она произнесла: «Отец вернулся!» Только тогда Парфирий сделал первый шаг к ней. Шагая, немного наклоняя туловище, прихрамывая на один бок, он становился то ниже, то выше.

У Анны закружилась голова, она чуть не потеряла равновесие. Ей показалось, что он стал ниже ростом. Поняв, в чём дело, она двинулась к нему навстречу. Только сейчас, почувствовав вдруг юношескую силу, они бросились в объятья друг к другу. У Анны уже не было никакого страха и опасения за их будущее. Её сильный, надежный человек, веривший в их любовь, вернулся.

Вошли в дом все. Анна помогла Парфирию раздеться. Подвела к умывальнику. Посадила на кухне в красный угол. Он вынул кисет и курительную трубку с вырезанным на ней вычурным рисунком, набил доморощенным табаком – и заклубился дым по всей комнате.

Раньше, когда он курил, никто не замечал: или выходил во двор, или стоял на крыльце, или шел в сарай. Но сегодня он чувствовал, что наконец-то дома. В сторону стали уходить самые сильные переживания. Сейчас самым ярким пятном перед ним стояла Анна. Она достала из сундука чистую, выглаженную белую скатерть. Расстелила на столе. Положила буханку хлеба, поставила солонку с солью. И стало сразу празднично, уютно на кухне.

Парфирий давно, давно не ощущал, как по его телу разливалось блаженство. Она начала готовить обед. Ловкими и быстрыми движениями собирала на стол, что было в доме… Елена Васильевна с детьми отправилась топить баню.

Он смотрел на Анну, на её руки, лицо, плечи, на то, как она ловко, не торопясь, режет хлеб, кладёт соленья, приборы на стол, как она уверена в своих движениях. На печи варился чищеный картофель, посвистывал чайник, словно со всеми вместе приветствуя хозяина. Парфирий рядом с женой почувствовал тепло родного очага – вот чего не хватало ему все эти последние годы.

Обедали всей дружной семьёй. Пока обедали, обменивались краткими воспоминаниями, он рассказывал, как он добирался до дома. Баня к концу обеда уже истопилась.

Войдя в баню, Парфирий почувствовал жар, охвативший всё его тело. Анна окатила его водой. Сев на скамейку, он постоянно пытался брать Анну за руки, притягивая к себе, словно боялся, что она куда-то исчезнет. Положив его на полок Анна начала хлестать его берёзовым веником по спине, приговаривая шутливо: «Вот тебе за то, что ни прислал ни одной весточки». А он лежал и улыбался, испытывая огромное удовольствие: наконец-то дома, и рядом его любимая жена. Только сейчас он понял, сколько прошло времени впустую, сколько бед он пережил. Лицо его сделалось серьёзным, и он произнёс: «Анна, дорогая моя, об этом позже и всё по порядку, а сейчас мне очень хорошо, что ты у меня есть, и мы снова вместе».

После бани Парфирий уселся на кухне. Взял на колени всех детей, прижал их и постоянно говорил: «А выросли-то как! Как выросли!!..» Как будь-то других слов и не знал или позабыл за годы войны. У него на глазах наворачивались слёзы, которых он старался не показывать. Это были слёзы счастья, отцовской любви и долгой тяжелой разлуки с близкими.

Анна быстро подошла к ним, и стала уговаривать детей оставить отца: «Пусть он с дороги отдохнёт немного». Дети ушли. Анна положила мужа на кровать, на взбитые пуховые подушки и перину, застеленную простыней, искрящуюся белизной, накрыла одеялом.

Устав с дороги, он быстро уснул. Ей не хотелось оставлять его одного. Она села на край кровати и стала всматриваться в его лицо. Однако он тоже постарел, появилась седина, морщины – больно уж возмужал?!.. Так глядя на него, замечала, как на лице проступали оттенки заботы, порою он вздрагивал. Счастье проступало сильнее всего. Оно его лицу придавало светлый, ликующий облик. Порою двигал рукою, ногою и тихо звал: «Анна, Анна, ты где?» Она со слезами благодарности и счастья сидела около него, и ей совсем не хотелось уходить, хоть на миг оставлять его одного.

А в это время, во сне, молниеносно пролетала вся его жизнь вне семьи, и только он останавливался и старался подольше удержать моменты встречи с Анной, как сон быстро пролетал, уплывая. В мозгу появлялись всё новые и новые картинки бытия. Топот подкованных лошадей, выстрелы, от которых в мягкой и тёплой постели он морщился, вздрагивал, а когда проплывали картины встреч с Анной, детьми он, словно цепляясь за них поднимал руки, и постоянно крутилось в его голове: «Анна, не уходи, не уходи!» Его бросало то в жар, то в холод. Холодный пот выступал на лбу. Вздрогнув последний раз, он проснулся. Поднял глаза к потолку, обвёл взглядом комнату. Удостоверившись, что дома, спросил: «Анна, ты не уходила всё это время, была здесь? Я чувствовал во сне, что ты рядом и постоянно просил тебя: не уходи, не уходи»… Она ответила: «Ну, конечно. Я так соскучилась». Он нежно притянул её к себе и их тела слились в долгом поцелуе.

Анна встала рано, умылась, приготовила завтрак, но на стол накрывать не стала. Почувствовав её спешность, Парфирий вышел из спальни, а за ним высыпали один за другим все дети. Она пожелала всем доброго утра, и дети бросились к ней. Как всегда всех расцеловала, выпрямилась. Дети прижались к ней, и, положив руки им на головки, Анна произнесла: «Сегодня воскресенье, я решила, что мы пойдём в церковь всей семьёй. Надо обязательно отслужить благодарственный молебен за возвращение хозяина в дом. Наконец-то мы все вместе, начнём новую жизнь». – «Конечно, конечно!» – Из кухни вышла Елена Васильевна, сказав: «Чем раньше мы это сделаем, тем лучше». Анна продолжала: «Мы ненадолго, всего на полчаса, а потом позавтракаем».Ей всех уговаривать долго не надо было. Она много не говорила, не повторяла одно и то же несколько раз. В доме её понимали с полуслова, с полувзгляда. По нему они точно определяли, что им всем делать было надо… Радоваться ли, шутить ли вместе с нею – а если кто чувствовал себя виноватым, опускал голову низко и просил прощения. Она управляла глазами. В её глубоких синих глазах прочитать можно было всё: любовь, строгость, сочувствие, боль за других, нежность. Все её понимали. В них содержалось больше информации, чем в самой длинной фразе. Семья начала быстро собираться в церковь.

… Дети подрастали, становились хорошими помощниками в хозяйстве. Жизнь стала налаживаться, входить в нормальное русло. Но ненадолго. Так закончилась первая четверть двадцатого столетия.

Началась коллективизация. Парфирий со своей семьёй не хотел вступать в колхоз. Но приказу подчинился. Сдал в колхоз всё своё хозяйство: сеялку, плуг; из живности – скот, кур, уток, коров, лошадей. Тогда конфисковали всё. Разрешили им в хозяйстве оставить две лошади, корову. Но в колхоз надо было вступать и вместе со всеми обрабатывать поля. Он не хотел. Его семья работала на своём поле, пока не отобрали.Возвращаясь с поля, он по дороге размышлял. Нельзя так строить будущее… С такими делами и мыслями нельзя стремиться к лучшему. Говорят же все, должно хоть немного, да быть и частное хозяйство. Посмотрел он на своих лошадей и коров, отданных колхозу: бока ввалились, облезли. Плохо их кормят или загнали совсем… За скотиной уход нужен, и отдыхать давать, как человеку, иначе вон во что превратили… Падёж скота начался, а кто виноват?Где-то глубоко в душе у него затаилась боль, жгучая тревога об утраченном, и одновременно – что-то другое, новое, смешанное с нетерпением. Когда это будет новое? Что оно принесёт? Пока прогресса не видно. Подождём… Но душа его не принимала покоя и требовала новых дорог. Раньше он знал что делать… а сейчас?! Он находился в поисках смысла. После войны, в относительно мирное время, проблема смысла жизни стала ещё актуальнее. Он не успел ещё сжиться с сознанием, что если не вступит в колхоз, ему угрожает смертельная опасность. Он не хотел мириться со смертью. Человеку дано природой бороться с препятствиями и выживать. Он должен бороться за продление своей жизни, жизни детей! Сейчас он был поставлен перед лицом исторической действительности. Продолжая философствовать, задавал себе разные вопросы. Почему ему, молодому человеку, не разобраться до конца, что происходит в жизни? В чём он сам заблуждается? Раньше, даже по молодости, заблудившись в лесу, всегда искал выход. То по тени от солнца, то искал северную сторону деревьев, где было меньше растительности, то по крикам людей определял, далеко ли от дороги… Выход всегда находил. Но теперь, штурмуя свои мозги, он не находил ответа. В данной ситуации была какая-то безысходность. Он должен был найти выход. Зачем приносить в жертву себя, детей? История, время обрекли его на жертву. Значит, приходилось срочно делать выбор. Общее – это не значит всё одинаковое. Каждый выбирает дорогу кем ему стать: садоводом, врачом, машинистом, трактористом. Но счастье должно быть у каждого. «Оставлю я эту философию посоветуюсь с Анной, что будем делать дальше»… Так он в думах возвращался из сельсовета, где ему только что пригрозили смертью, и не находил ответа на свои вопросы.Но Парфирий был уверен в себе и знал, что место во вселенной занимает не напрасно. Таких людей уважают, с ними считаются. Цену он себе знал.Он пришёл домой мрачный. Сел во дворе, закрутил самокрутку из газеты, как бывало на фронте. Покурил. Долго сидел в недвижимости. Анна ощущала его переживания. Всем своим видом он давал понять: что-то его мучает. Входить в дом не торопился.Чтобы как-то разрядить обстановку, Анна взяла яблоки, помыла, положила в вазу и направилась к мужу. Подошла близко, проверяя его реакцию. Он не спеша взял из вазы яблоко, надкусил его. Тогда Анна села рядом. Он начал издалека, обратившись к ней: «Знаешь, Анна, нам предстоит в жизни решать с тобой сложнейшую задачу. Должны сделать серьёзный выбор, как жить дальше и где…» Анна заволновалась: «Где жить, какой выбор?» Парфирий выложил все доводы и свои философские мысли и сказал: «Я в тупике». Тогда Анна вкрадчивым тихим голосом спросила: «А это всё нажитое придётся бросать?» – «Другого выхода нет. Мы уже и так всё отдали в колхоз. Осталась одна корова да дом. А на лошадях мы уедем».Анна молчала. От такого сообщения она долго в себя до конца прийти не могла. Да, она понимала, другого выхода нет. В голове у неё пронеслось: «Не зря Парфирий, видать, на днях в город Петропавловск ездил. Посмотрел на жизнь. Наверняка он уже и работу там подыскал».Он прочитал её мысли. Продолжал: «Я и работу там подыскал. Разговаривал с начальником строительства. Он даже жильё пообещал. Сначала, может, и неказистое. Но как себя проявишь, мол… Но ты же меня знаешь…»Говорил он неторопливо, словно выверяя каждое сказанное им слово о вещах ясных и одинаково близким до боли им обоим. Вспоминая заново всё вместе пережитое, они на том и порешили. Ждать у моря погоды нечего. Никто и ничто их теперь не остановит. Они ещё долго сидели на скамеечке в глубине двора, слушая шелест листьев тополей, плотно прижавшихся к забору и заслонявших собой небо. От цветов, посаженных по краям дорожки, и из сада доносился пьянящий запах. Тишину нарушило упавшее с дерева налитое позднее яблоко. От его удара о землю посыпались дозрелые сливы…Ещё вчера они были жертвами войны, а сегодня стали изгнанниками. Им оставалось стремиться к чему-то новому. Найти какое-то новое укромное место на земле, где бы они могли обрести счастье, своё назначение.Сложившееся решение сразу осуществить не удавалось. Трижды делали они попытку уехать, и трижды их всех возвращали назад со скандалом. Наконец предприняли последнюю попытку. Когда у них осталась только пара лошадей, уложив на телегу необходимые вещи, утром рано Парфирий посадил детей, Елену Васильевну – и поехали, закрыв дом и сараи. Евдоким Фёдорович, не выдержав тяжелой жизни, увода Анны от детей на расстрел и мобилизации на войну уже давно почивал в могиле. Его с ними не было.После дождя окрестность казалось невиданно яркой. В этот солнечный день Парфирий с Анной ехали мимо своего поля в последний раз. Осенние краски были заметны повсюду. Но общий землисто-зелёный фон виднелся издалека. Трава оживилась после нескольких дождливых дней, по-майски налилась изумрудом. У дороги, на опушке леса, виднелись жёлтые лапы клёнов. На черёмухе вспыхивали от солнца прозрачно-малиновые повисшие листья. Перерытая земля огородов была лиловая, а рядом гряды курчавой капусты отливали перламутром.Парфирий смотрел на поля и на стоящий справа лес, в безоблачное небо – всё это в отдельности потерялось в неудержимом размахе пространства. Продолжался путь, слева уплывали вдаль берега озера, справа стоял густой лес, уходивший на юг. Село оставалось позади. Деревня Половинное гнездилась посреди живописных перелесков, в сияющей утренней чистоте в такой тиши за версту был слышен каждый звук и даже кукареканье петухов. В эту минуту он подумал, что события Гражданской войны под их деревней, обречённой на безысходность, затеряются в общей памяти. И это всего лишь многотысячная часть, тех, что слагают историю.Проезжая мимо могил с крестами и со звёздочками, он вспомнил тех, кого собирал с поля брани и хоронил в братских могилах. Но это было вёрст за 200–300 от родного края. В душе ему хотелось остановиться, подойти к могилкам, поправить ветром трепавшийся венок, принесенный кем-то знавшим, кто похоронен. Сейчас этого он сделать не мог и утешал себя мыслью, что когда-нибудь он ещё вернётся, поправит все могилы и сделает всё как положено. Но надо было спешить, ехать быстрей, отбросив мысли, мешающие ему в достижении цели. Он пришпорил лошадей. Лошади понеслись рысцой. Проехав километров тридцать, он почувствовал погоню. Да и лошади уже притомились, не смогут вынести быстрой езды, и их снова вернут как раньше… Они свернули с большой дороги в перелесок. По своим детским вылазкам на лошадях в поисках поля с хорошей травой для сенокоса, Парфирий эти места знал хорошо. За участками чистого леса путь пересекали овраги, заросшие кустарником и буерачным лесом. Выбрав овраг поглубже, они остановились отдохнуть. О всех попросил вести себя тихо и даже не разговаривать.В лесной тишине, кроме пенья птиц и шелеста листьев, всё раздавалось с удвоенной силой. Распряг лошадей, чтобы не ржали, насыпал овса. Достав еду, они тоже расположились к отдыху. Но ему было неспокойно. Он поднялся на край оврага, отошёл немного, припал к земле и стал слушать. Вслушиваясь, определил: погоня уже близко. Топот копыт раздавался всё яснее и яснее, передаваясь земле. Он осторожно спустился в овраг и приказал всем молчать. Детей уложили в телегу, укрыли. Они заснули. Взрослые сидели в ожидании.Наконец, погон поравнялась с ними. Гнали лошадей с бранью и выкриками: «Быстрей, быстрей! Не мог же он так далеко уехать!».Страх одолел их. Они сидели рядом, прижавшись плотно друг к другу, в ожидании, что же будет дальше… Погоня пронеслась мимо, их не заметив. Парфирий определил, что был отряд на пяти лошадях. Цоканье копыт и выкрики затухали. Он сказал: «Пронесло, на долго ли?!» Немного успокоившись, все оживились. Где-то через час снова послышался топот копыт, и земля содрогнулась. Снова затаившись, Парфирий подошёл поближе к лошадям, прикоснулся щекой к ним, на случай если заржут, держал в кармане краюху хлеба.Отряд нёсся с большей скоростью, размахивая вожжами со свистом нецензурной бранью… «Ну, куда он мог деться?! Как сквозь землю провалился!!..» И снова Бог и звёзды послали им благодать. Неужели на этот раз они действительно оставят их в покое, и им удастся доехать до Петропавловска?Отсидевшись в овраге, вслушиваясь в шорохи, при каждом испытывая страх, что погоня вернется вновь, они просидели до вечера. Наступили сумерки. Лошади отдохнули, и они тоже. Парфирий запряг лошадей. Они всей семьёй двинулись ночью к Петропавловску.Ночь стояла чёрная. Небо затянулось тучами и казалось вот-вот пойдёт дождь. Когда выехали на большую дорогу, горячий, но освежающий поток ветра прибавил им бодрости. Парфирий ударил вожжами по лошадям и тихим голосом сказал: «Ну, давайте, родные, вперёд к новой жизни». Толчки от древних выбоин на дороге их уже не сдерживали, а усиливали ощущение полёта.Дальше уже никто не преследовал. Когда проехали километров двадцать, дождик немного побрызгал, словно освятил их, и перестал идти вовсе. Тучи развеялись, пронеслись стороной. Небо стало тёмно-синим. Звёзды высыпали на небосводе, каждая подмаргивала, ободряя их, мол, молодцы, прорвались. Посмотрев внимательно на небо, Анна отыскала самую яркую звезду Полярную, насчитала в ковше Большой Медведицы семь звёздочек, начала крутить головой отыскивая малую. Она долго её не могла отыскать. Мешал свет Луны и высокий лес. Посмотрев ещё раз на темно-синий небосвод, словно запоминая, как светят звёзды, Луна она прижалась к плечу мужа и сказала: «А ночь-то какая сегодня хорошая». Парфирий одной рукой нежно прижал её голову сильнее к своему плечу, чтобы больше почувствовать её близость (в другой были вожжи), и сказал: «Словно специально для нашей семьи».И действительно, ночь выдалась чудесной. Пролетавший лёгкий ветерок совсем стих. Воздух был кристально чист, свеж и ароматен. Пахло дыханием леса, зеленью. Ехать по лесной дороге было приятно, тихо, но местами встречались выбоины, ухабы. Тогда всех трясло, разговор не клеился, все стучали зубами, прикусывая языки. Наконец-то выехали из леса на поляну. Луна, как большой блин, зависла на небе, освещая дорогу. Стало веселее. Хозяин пришпорил лошадей, и они понеслись, выбивая копытами мелодию, под которую можно подстроить имя любого из ездоков или напевать незатейливую детскую песенку. Из перелесков, подходивших близко к дороге, то выпархивала, испугавшись, какая-нибудь птица, то заяц перебегал дорогу. Так ехали всю ночь.Начался рассвет. Звёзды таяли и уходили с небосвода одна за другой. Вдалеке появилась оранжевая заря. Дети чуть ли не в один голос спросили: «Пап, а пап, мы едем туда, где заря касается земли, прямо в зарю?» Отец улыбнулся, а потом засмеялся, сказал: – «Пока мы до неё доедем она превратится в солнышко. Это же лучи солнца показываются на горизонте». В душе он был доволен тем, что дети следят за дорогой и интересуются, что будет впереди.Солнце было уже высоко, когда перед ними предстала по обе стороны дороги большая поляна. Вдалеке поблескивала вода, и в вышине на огромной плоской горе возвышался город. Он ещё спал. По видневшемуся склону его окаймляли высокие тополя и берёзы. Пока ещё подробнее его рассмотреть не удавалось. Подъехали ближе. Остановились. Стали всматриваться. Дома утопали в зелени. Были видны одни крыши. Казалось, что город состоял из одних крыш с трубами, из которых кое-где шёл дым. Город пробуждался. В домах с высокими крышами высвечивались окна. При въезде в город с левой стороны, на горе, между подножьем и вершиной, скрываясь в зелени леса, стояла водокачка. Утопая в красоте зелёных деревьев, она казалась игрушечным домиком. Издали было огромное желание взять в руки и подержать его, настолько красиво он вписывался в окружающую природу, казавшуюся большой картиной, уходящей в небо. А внизу, у подножья горы, текла река Ишим, воды которой водокачка очищала, питая гор од. Река окаймляла всё подножье горы широкой лентой, уходящей вдаль, которую трудно окинуть взглядом. Слева от дороги стояло несколько небольших домиков, почти одинаковых и хорошо ухоженных. Перед ними открывалась панорама с большим деревянным мостом, ограждённым перилами и на крупных сваях. Так они доехали до города Петропавловска. Раньше, находясь рядом с Омском на юге Сибири, он был российской территорией. Позже его передали со всеми крупными железнодорожными узлами Казахстану. В то время это был крупный узловой центр железных дорог, куда сходились со всех сторон одиннадцать железнодорожных линий.Налюбовавшись красотами его окрестностей, глава семейства посадил детей на телегу, поправив упряжку лошадей, и всей семьёй проследовали в контору начальника по строительству.

Жизнь в Петропавловске сложилась очень удачно. Парфирию доверили очень ответственный и самый важный в то время участок по строительству дорог в городе. Начальник выделил ему бригаду. Он с бригадой стал заниматься благоустройством города. Вначале выкладывали центр города булыжником, а тротуары выкладывали каменными большими плитами, примерно метр на метр. Через определённое количество рядов Парфирий высекал свои инициалы крупными буквами – «Г.П.» Это означало «Глухих Парфирий». Служили такие дороги и тротуары десятилетиями, не требуя ремонта. Жаль, что эти дороги не сохранились до сих пор. Введя новшество, всё покрыли асфальтом. Во вторую очередь выложили тоже одну из важных и необходимых дорог от рынка к деревянному мосту, который проходил через реку Ишим. И так, улица за улицей, благоустраивались быстрыми темпами. Работа велась в две смены. Получили сразу большую комнату на первом этаже, уходившем вниз, в землю. Маленькие окна её лежали прямо на земле, в них были видны только ноги прохожих. Парфирий и его семья были очень довольны первое время. В этой комнатке они долго сидели зимними вечерами, особенно когда спали дети. Особого внимания на бегущие мимо минуты и месяцы не обращали. Но совсем не замечать времени они не могли. Дети подрастали. Надо было думать об их будущем. Они с Анной мысленно сроили планы…Парфирий ходил вокруг дома и думал, где бы построить хотя бы небольшой сарай. Но двор был небольшой, его территория предназначалась только для сушки белья. Дом стоял на углу улиц Дубининой и Коминтерна. Его называли красным, потому что при строительстве его выкрасили в красный цвет. С обеих сторон его подпирали близко стоящие рядом соседние дома.Становилось прохладнее. От постоянного ветра слышался шелест листьев. Словно они вели разговор меж собой, куда им лететь при сильном порыве ветра. При очередном порыве, срываемые ветром, они неслись стеной, затем, ослабевая, падали на землю, на глазах меняя цвет…Он поднял воротник, поглубже нахлобучил шапку, повернулся спиной к ветру, продолжая прикидывать, где же всё-таки можно что-то пристроить… Явно территории не хватало.Однажды им помог случай. Очень неприятный, но внезапно изменивший всю их жизнь.Начальник строительства, видя большие успехи в строительстве дорог, сам старался улучшить условия жизни хорошему работнику. Случай произошедший с их семьей, ещё больше укрепил начальника в этом стремлении. Парфирий часто задерживался на работе вечерами, работа велась и в ночные смены. Дома оставалась Анна с маленькими детьми. Ефим уже женился и временно уехал к родителям жены в Шадринск. Егор работал на железной дороге. Он тоже работал посменно и часто ночами. Было поздно. Анна с детьми спала. Проснулась от удара в окно и посыпавшихся стёкол, соскочила. Увидев людей, пытавшихся залезть в сломанное окно, схватила ухват и давай обороняться. Справиться она не смогла, они же мужчины. Выхватили у неё ухват, отбросили на улицу, и, схватив её за лямки ночной рубашки, пытались вытащить в окно. Она сильно закричала, закричали дети. Услышали соседи. Испугавшись общего переполоха, они отпустили лямки рубашки и бросились бежать. Утром пришли Парфирий и Егор. Егор очень любил порядок во всём. Узнал, что это были за ребята, оказалось, из другого района города. Тогда, собрав своих друзей, объявил, что они сами должны соблюдать порядок в своём районе. Позже это стало называться добровольной дружиной. С тех пор в их районе не было ни одного случая грабежа или насилия.А начальник строительства для семьи Парфирия выхлопотал квартиру рядом с этим домом. Но это была настоящая большая квартира, занимавшая половину двухэтажного дома. На втором этаже были покои: две большие комнаты, одна маленькая, прихожая переходящая в кухню-гостиную, и терраса. Подниматься в них нужно было по широкой лестнице. А на первом этаже, под лестницей, был сеновал, погреб и большое пространство. Вот тогда-то и купили корову взамен проданных лошадей. Раньше их держать было негде. Эта квартира отвечала всем параметрам большой семьи Парфирия и Анны. Жили они в ней долго и счастливо, пока не началась Великая Отечественная Война.

На пороге лета отступает всякая туманность и серость. К концу мая лес одевается в зеленый наряд, цветут сады, буйно разрастаются травы. Несмотря на незначительное похолодание, весна берет свое. Благоухает сирень. В народе такое время называют «именины весны». В школе раздался последний звонок. Я была рада не потому, что не надо учить уроки, радовалась тому, что впереди лето. Наступила «большая перемена». Так я называла каникулы, во время которых будет возможность вместе с родителями выехать за город ловить рыбу.Дома давно уже приготовлены снасти для рыбалки. Мой отец, Парфирий Евдокимович, внимательно выслушивал прогноз погоды по радио, дополняя его собственными наблюдениями, ведь наряду с показаниями барометра погоду могут предсказывать растения, насекомые, птицы и звери. Многолетний опыт отца и его наблюдательность помогали ему распознать признаки приближения устойчивой ясной погоды. Поглядывая на барометр, он улыбался и следил за небом. В сплошных облаках появлялись просветы. Дым поднимался вертикально. Утренняя заря была золотая и светло-розовая. Появившиеся к полудню кучевые облачка бесследно растаивали вечером.Исследовав все это, отец обращался к своему многочисленному семейству, говорил, что пора выезжать на природу. В последние годы родители всегда брали меня с собой, а младших оставляли на попечение старшему брату и сестрам. Брат был уже женат, сестры работали, и у них были кавалеры.Место для летней стоянки отец выбирал заранее километров за пятьдесят от города среди леса и озер.Озеро Пестрое находилось совсем рядом – километрах в шести, но он ходил туда пешком один, только осенью и зимой. Приносил много мелкой рыбы: чебачков, окуней, карасей, пескариков. Улова хватало для семьи дня на два, и отец никогда не забывал одаривать соседей. Обращаясь к жене, отец говорил: «Аннушка, отнеси соседям по чашке рыбы, порадуй их». Чашка была эмалированная, и входило в нее килограмма два мелкой рыбы.Время было тяжелое для всех: недавно окончилась Великая Отечественная война. Только и выживали тем, что посылала мать-природа.– Ну, Аннушка! – сказал он и на этот раз, – давай, выноси из избы все, что нужно для поездки. Ты ведь сама все знаешь, ты у меня инженерша, а я пойду запрягать Катьку.«Инженершей» он ласково называл мать за ее светлую и умную голову. Она никогда много не говорила, но дела вела по-хозяйски, с толком. Сама была так скромна, что, казалось, ее дома и слышно не было. Тихая, ласковая, молчаливая – а в доме всегда чистота, все прибрано, детей всегда есть чем накормить, сама в утра до поздней ночи в огороде копается, и всегда соседей первая угощает своими руками выращенными огурцами, помидорами, свеклой и картофелем. Соседи говорили, что жена у Парфирия Евдокимовича такая, какой не сыщешь больше на всем белом свете. Скромность у Анны Егоровны словно вперед нее родилась. Добрая, никогда ни в чем не откажет. А работящая! Только рассвет забрезжит, она с ним в огороде здоровается. Не успеет распрощаться с солнышком – уже луне кланяется. Любил ее отец до самозабвения. Всегда с нею во всем советовался, без нее не мог ни один вопрос решить. Бывало, вставляет оконные рамы, и непременно к ней обращается: «Ну, инженерша моя, иди сюда, подскажи, как их лучше вставлять, чтобы тебе светлее было». Везде нужен был ее совет.У нас была корова, и звали ее Катька. Лошади не было, и отец приучил ее ходить в упряжке. Выгода от нее была большая. Она и молока давала много, правда, жидкого, и корм себе заготавливала на зиму сама. Накосят мама с папой сена, запрягут Катьку, а она везет спокойно, медленно пожевывая жвачку. Знает, что зимой настанет пора отдыхать в амбаре, и будет она теперь сыта.Папа и мама учили меня косить сено, купили мне маленькую косу. Когда я ее поднимала, она постоянно втыкалась своим острым носом в землю. Отец показывал, объяснял: надо, чтобы трава подходила ближе к пятке. Пяткой у косы называется то место, где лезвие соединяется с черенком. Я очень старалась, но у меня не всегда хорошо получалось. Отец шутил, что с моей производительностью мы никогда не накосим на зиму сена, надо еще подрасти, и отправлял меня собирать уже высохшую траву граблями в валки. Это я уже умела делать хорошо, собирала сено в кучи. А папа метал из них стога. Так, в работе, и проходило лето…

Наконец, все готово. Вещи погрузили. Папа усадил маму и меня в телегу, а сам пошел рядом с Катькой. Собака Сильва, большая, ухоженная, с блестящей шерстью, длинной мордой и красивыми ушами, радовалась поездке и прыгала на всех: то бросалась Катьке на морду, то путалась под ногами, то бежала рядом с хозяином, зачастую забегая вперед. По городу идти недалеко, всего несколько кварталов, а там – деревянный мост через Ишим, и дальше поля и леса. Папа сел в телегу, и мы все вместе весело смеялись, радуясь наступившему теплу и красивым окрестностям. Проезжая мимо озер, отец слезал с телеги и осматривался, хотя место для стоянки было им выбрано уже давно. Он проверял: вдруг что-то изменилось, и лучше будет устроиться здесь. Но нет, вот он снова садится в телегу, и наше путешествие продолжается.Наконец-то приехали на место. Оно действительно удобное: сухая поляна недалеко от лесной опушки. В лесу можно добывать дрова, а озеро находится совсем неподалеку. Папа сразу распределил обязанности между всеми и сказал, что надо позаботиться о ночлеге до темноты. Вещи мы разгружали все вместе: походную палатку, матрацы, стеганые одеяла, кастрюли, сковородки… Потом отец взялся за установку палатки, а нас послал за хворостом для костра.Кругом яркая изумрудная зелень, густая трава, листья на деревьях шелестели от легкого ветерка. Щебетание птиц завораживало нас. Собирая хворост, мы то и дело останавливались и прислушивались, стараясь угадать, какая пичужка издает ту или иную трель.Солнце уже клонилось к вечеру. С двумя вязанками хвороста мы вернулись к отцу, натягивающему палатку.– Отлично, мне как раз нужны помощники, – произнес он. – Аннушка, подержи веревку, чтобы я получше привязал ее к кольям.Я тем временем уже укладывала хворост, чтобы его было удобно брать и подбрасывать в костер. Неподалеку от палатки отец углубил небольшую ямку, положил привезенные из города кирпичи, поставил треножник. Все было готово. Оставалось только добыть из озера рыбу.– Валя, пойдем, проверим сети. А ты, Аннушка, приберись в палатке, застели на ночь постели, – сказал отец.Сильва увязалась за нами, она то забегала вперед, то отставала, ища в траве кузнечиков или других насекомых. Бегая за бабочками, она взвизгивала и лаяла, радуясь, что нашла себе товарищей по играм.Подойдя к озеру, папа встал у самой воды на одно колено и тихо сказал:– Здравствуй! Я пришел к тебе с семьей на лето отдыхать. Пожалуйста, не забудь накормить нас рыбкой.Потом он встал, посадил меня в лодку, Сильва сама запрыгнула на корму, и мы поплыли. Папа управлял веслами, а я опустила руки за борт. Лодка немного накренилась, но мне нравилось бултыхать в воде руками, пропуская теплую воду между пальцами. Поверхность озера была гладкая, и по ней скользили лучи солнца. От солнца за лодкой бежали золотистые зайчики, при движении лодки они плясали, убегали и появлялись вновь. Мне хотелось смотреть и смотреть на это зрелище, не отрываясь, но солнце уже бросало косые лучи на камыши, собираясь уйти за горизонт.Тем временем Сильва, спокойно лежавшая на теплой поверхности кормы, встала на передние лапы и начала всматриваться вдаль, туда, где виднелись березовые поплавки поставленных папой сетей. Многие из них ушли под воду, и папа сказал, что рыбка уже попалась в сетку, можно доставать ее из воды.Папа стал вытягивать сеть из воды и погружать ее на дно лодки. Рыбешка сама выскакивала из сетей. Трепещущая, она отливала серебром. Сильва, спрыгнув с кормы, стала играть с ней. Она лаяла, трогала рыбу лапами и мешала работе. Хозяин прикрикнул на нее, скомандовал, чтобы села на место, пригрозил, что больше в лодку ее брать с собой не будет. Сильва прислушалась, все поняла, села на корму и оттуда наблюдала за рыбой, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Шелковистые уши ее трепыхались. Она лаяла тоненьким голоском, даже подвывала, как бы сер-дясь на то, что ей не дают вволю наиграться. Выбрав рыбу, отец снова начал водворять сеть на место. Я тем временем собирала рыбешек со дна лодки в ведро, приговаривая, что сегодня мы покушаем ухи из свежей рыбки. Обращаясь к отцу, я спросила:– Пап, а пап, мы когда-нибудь сварим тройную уху? Я ее очень люблю.– А как же, обязательно! – ответил он, налегая на весла. Солнце уже скрылось за горизонтом, и мы поспешили к палатке. Возле нее на треножнике уже висел котелок с дымящимся чаем.Спустилась ночь, исчезли из виду лес, берега озера, наша палатка. Вокруг одна темнота, и что-то таинственное скрывалось в ней. Прислушиваешься к каждому движению, шороху, треску, приветанешь, чтобы подбросить веток в костер, всмотришься в окружающую темноту, и кажется, что тебя что-то там поджидает. Но это что-то ждущее совсем не страшное, а сказочное, таинственное, как местные легенды о лесовике или водяном. В воображении возникали образы из историй, которые любил рассказывать отец. Сказок и легенд он знал множество, о каждом своем друге-рыбаке рассказывал как о герое, который творит волшебство. Рассказы оживали, автор уходил куда-то в сторону, уступая место своим героям. Это было удивительно. Часто отец говорил о жизни, учил, как правильно ловить рыбу, ориентироваться по сторонам света, определять по приметам погоду на завтра.– Знаешь ли ты, какая рыбка самая маленькая? – спрашивал он меня.Я не знала. Тогда он рассказывал, что самая маленькая рыбка – бычок, живущий в водоемах на Филиппинских островах, его длина – всего лишь один сантиметр. Самая большая рыба – китовая акула – достигает девятнадцати метров в длину. А одна из крупнейших щук, весом около двадцати восьми килограммов, была поймана в бассейне реки Лены. Я всегда удивлялась, сколько всего знает мой отец, внимательно слушала и старалась запоминать.… Спокойный голос отца не нарушает тишину леса. Сильва лежит рядом, положив голову на передние лапы, прищуривает глаза и слушает рассказы хозяина, как будто что-то понимает. Корова тоже пристроилась на ночлег неподалеку и жует свою нескончаемую жвачку, изредка шумно вздыхая в темноте…

Папа хорошо знал Теплое озеро и учил меня наблюдать и запоминать все: его отмели и глубины, каждую затонувшую корягу, каждый подводный камень, поросшие лесом мысы и пологие песчаные берега. Я всегда старалась быть хорошей ученицей и любила смотреть часами на водную гладь. Иногда закидывала камешки и считала круги на воде, а чаще просто любовалась. Это было красивое круглое озеро. Окруженное тростником, оно казалось таинственным. Это был настоящий затерянный рай после шума городской цивилизации. И чем больше я всматривалась в водную гладь или прибрежные заросли, тем больше нового мне открывалось. Весной вода прозрачная оттого, что живых организмов в ней немного. Но что это зеленеет на дне? Это тянутся плети водорослей, похожие на традесканцию. Летом по зеркальной поверхности плавают белые кувшинки и желтые кубышки. Вспоминаю, как однажды я чуть не перевернула лодку. Отец ловил на удочку, и у него как раз начинался клев, а я потянулась за белой кувшинкой. Мне захотелось ее сорвать, но не тут-то было. Корень растения крепко засел в земле на дне озера. Я сильно потянула, лодка накренилась, вода начала заливаться в нее. Я испугалась, а папа быстро переместился на противоположный борт и объяснил, что стебель кувшинки очень длинный, им можно измерять глубину озера, а цветок сорвать нельзя, можно только срезать ножом. Существует пословица: «Июнь – на рыбалку плюнь». Она, конечно, придумана неудачниками. Успех неизменно сопутствует тому, кто умеет правильно оценивать особенности поведения рыб, знает их повадки и может выбрать наиболее подходящий способ ужения или привлекательную наживку для привередливой рыбы. Папа был рыбаком от Бога. Он знал, в какое время какая рыба больше ловится. Знал, что карась клюет на мотыля, хлебный мякиш, овсянку или распаренные хлопья геркулеса, а сазан и карп – на тесто и кашу.В светлые лунные ночи рыба в озерах ловится хорошо. Лески круто уходят вниз, под лодку. В это время суетиться не надо. Смотришь, как теребит червя ерш, и вот он уже оказывается на крючке. К соседней леске мягко и уверенно подплывает лещ, уводит шнур в сторону. Тут же ощущается рывок: окунь схватил ерша и уже сам бьется на крючке. Вот и попались на уху озерные жители… Мы подплываем к берегу. Лодка глубоко уходит носом в песок, несколько раз покачивается. Сильва, которую на этот раз с собой не брали, чтобы не мешала, запрыгивает в лодку, крутится под ногами, не дает вынуть рыбу – так она радуется нашему благополучному возвращению. Наконец, мы идем к палатке, а она, как обычно, то забегает вперед, то останавливается и смотрит преданными глазами, словно сообщая, что путь свободен.

Все мы любили тройную уху, приготовленную главой семейства на молоке. Наша корова Катька давала много молока, в день по пятнадцать литров, но оно было жидкое. Вот папа и приспособился варить на нем тройную уху. Получалось необыкновенно вкусно. Лучшая уха получается из мелкой рыбы – ершей и окуней. Обычно подготовленную рыбу заливают холодной водой. Папа потрошеных ершей минут сорок варил в молоке, а затем выбрасывал и в том же отваре в течение получаса кипятил окуней. Снова вынимал их, бульон цедил через сито, а потом клал в него нарезанную большими кусками крупную рыбу. Варил недолго – пока у рыб не побелеют глаза, после чего снимал уху с огня и ставил на горячую землю у костра на двадцать минут.Иногда он готовил уху и на воде, тогда бросал в кастрюлю мелко нарезанную морковь, репчатый лук, корень петрушки, душистый перец и лавровый лист, кипятил, и только после этого клал в отвар крупную рыбу. Перед подачей на стол добавлял укроп, зеленый лук, гвоздику и другие пряности.Знали мы и «настоящую рыбацкую уху». В нее не добавляется никаких пряностей. Такая уха, сваренная из свежей рыбы на костре, имеет свой тонкий аромат и считается самой лучшей.

К концу лета дни начинают убывать. Длиннее становятся ночи, ниже по небосклону ходит солнце, оно уже не так жарко греет. Исчезает назойливый гнус, от которого мы спасались по ночам, разводя дымовые костры из хвойных веток и свежей травы. Таких препаратов, как «Фумитокс» или «Раптор» раньше не было. Прохладное дыхание недалекой осени первыми отмечают осина и береза – на их зеленом наряде появляются желтоватые, бурые и красноватые заплатки. Кажется издали, что они одеты в платья всех цветов радуги. Жухнут травы. С похолоданием прекращается летнее цветение воды: микроскопические водоросли оседают на дно, а более крупные всплывают, и ветер гонит их к берегу. Налим, ранее прятавшийся от жары в водорослях, теперь становится смелее и подходит к берегу. Окуни собираются огромными косяками и настойчиво преследуют рыбную мелочь. Самое удачное время для ловли с лодки.За лето я полюбила это теплое и ласковое озеро, его спокойную тишину, волны, густые заросли тростника, туман над водой и даже печальные голоса гусей, улетающих на юг. Прощаясь с ним до следующего лета, я понимала, почему отец выбрал для нашего отдыха именно его.Когда я вспоминаю детство, ко мне приходит необыкновенное чувство. Я понимаю, что испытываю настоящее счастье. Это счастье теплое, как прикосновение рук матери, ласковое, как ее глаза, в которых отражается небо. Я вспоминаю наше озеро, сбор хвороста в лесу, изумрудную зелень и пение птиц. Вспоминаю кукушку, которая однажды так долго и потерянно кого-то звала, отсчитывая года: «Ку-ку, ку-ку..» Это было похоже на сказку. И сказка часто оживает во мне, тогда я снова вижу костер, песчаную отмель, зеркальную гладь озера, слышу шорохи стрекоз и потрескивание сучьев в огне. Мое счастье со мной, во мне, и я знаю, что оно никогда не покинет меня.

Каждый вечер перед сном я рассказывала сказки сначала своим детям, а затем и внучкам. Вот и сейчас они уже подросли, а спать не ложатся без них. Не уснут, просят вновь и вновь: «Бабуля, расскажи нам сказку». Я отвечаю: «Я вам все сказки рассказала», – «Ну, тогда расскажи, как ты была маленькая и ездила в пионерский лагерь».

«Ну, хорошо, хорошо, так и быть расскажу. Мне от роду было восемь лет. Я закончила первый класс учёбы и перешла во второй. В то время в школу принимали с семи лет. Чтобы как-то отметить это событие, родители решили меня, «второклашку», отправить в пионерский лагерь. Приобрели путёвку в пионерский лагерь «Золотая осень», так его называли. Меня стали собирать для отправки.

Папа с мамой докупили мне новую одежду: платье, чулки, носки, туфли, купальник, зубную щётку с пастой и много, много другого.

Наступил день отправки. В маленький чемоданчик мама сложила всё отглаженное бельё, одежду, полотенце. Мама укладывала так аккуратно, что вместилось всё, кроме моего летнего зонтика. Но мы с мамой договорились, что я его буду держать в руках.

Мы всей семьёй отправились в организацию к маме, куда должны были подать автобус. День был прекрасный. На голубом небе светило солнышко, да так ярко, что его лучи падали на дома, цветы, дорогу. Всё казалось золотым.

Пришли мы в организацию. Детей вместе с родителями собралось много. Вскоре подъехал и автобус. Мы все вместились в него, а папы и мамы стояли на улице и давали последние напутствия: застегни воротничок, поправь носочки, убери чёлку с глаз, не ходи одна никуда, слушайся пионервожатых.

Наконец, автобус поехал, и все стали, прощаясь, махать руками.

Выехали за город, асфальт закончился, и впереди показалась длинная пыльная дорога. Среди низкорослых кустарников, росших по обочине дороги, встречались и большие деревья: ели, сосны, берёзы. Но чаще всего встречались стройные, как свечки, тополя. Так мы ехали более часа. Вдалеке впереди показались большие-большие ворота, а вокруг много зелени, да такой яркой и сочной, воздух был чист и прозрачен. Вышли мы все из автобуса, на воротах было написано большими буквами: «Добро пожаловать в «Золотую осень».

Нас повели всех в администрацию пионерлагеря, чтобы расселить по палатам. Когда мы шли по главной дорожке, мне сразу всё понравилось. Вокруг был зелёный лес, между деревьями которого просматривался папоротник с крупными листьями; клумбы с цветами, стадион с беговой дорожкой и с разными спортивными снарядами: турником, бумом, лесенкой, и ещё много других, которых я даже не знала ещё. Мне досталась палата под номером четыре, большая, светлая, и кровать прямо у окна. Из него виднелось озеро и лес. Недалеко от входной двери, на площадке около палаты, стояло много умывальников. Предстояло рано-рано поутру заниматься зарядкой и принимать водные процедуры.

Все распаковали свои вещи, кое-что переложили в тумбочки и пошли дружненько в столовую в сопровождении нашего вожатого Игоря Петровича. На ужин нам подали салат, тушёный картофель с мясом и по стакану горячего кипячёного молока с булочкой. Проголодавшись с дальней дороги, мы съели всё. Перед сном мы погуляли. Отправились спать в палату. Многие уснули сразу, было слышно по их лёгкому храпу. Я заснуть долго не могла. Смотрела через окно на темнеющий лес, яркие звёзды на синем небе и вспоминала папу с мамой, как они меня провожали, махая мне руками на прощанье. Слушала ночное щебетанье птиц – видимо, они собирались все вместе в свои гнёзда. Думала о том, как завтра надену свой новый купальник, и Игорь Петрович будет учить меня плавать.

Так я лежала долго и вдруг отчётливо услышала щебетанье одной птицы, которая своим гортанным голосом выкрикивала: «Под – пора, под – пора». Так повторялось много раз. Мне показалось, что она всем желает спокойной ночи. Летящие звуки были похожи на слова: «Спать пора, спать пора». Я ещё долго размышляла, что это за птица, такое небесное создание? Она желает всему своему птичьему племени спокойной ночи и нам тоже.

Вскоре заснула. Ночь прошла быстро. Я хорошо выспалась. Открыла глаза, было уже раннее утро, но все ещё спали. Солнышко поднималось из-за озера. Птички стали оживлённее щебетать, и я снова услышала ту птицу, которая говорила: «Ста – пора, ста – пора». Звуки её голоса снова были похожи на слова: «Вставать – пора, вставать – пора».

Внучата внимательно слушали мой рассказ. Вдруг спросили: «А правда, так говорила птичка человеческим голосом, и как она называется?».

Я ответила, что правда. Звуки, которые она произносила, были похожи на эти слова. Эти звуки она произносила каждое утро и вечер. Я точно не знаю, как она называется… Удод, что ли?

Я ещё долго перебирала в памяти и вспоминала голоса всех птиц, но точного ответа так и не нашла. Но тут я услышала лёгкое посапыванье своих внучат и подумала: они меня правильно поняли: спать пора.

ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ

Из репродукторов лилась торжественная музыка, один марш сменялся другим, поднимая дух новобранцев. Друзья и родные собирались небольшими группами, провожая молодых ребят на службу в армию. На перроне было тесно, шумно, но для танцев место находилось. Шел 1938 год.

Егора провожали всей семьей: отец и мать, сестры Полина и Мария. Родители давали последние наставления, а он с рук не спускал самую маленькую сестренку Валю. Ей было всего два года, и он ее очень любил.

Наконец, объявили, что до отправки поезда осталось пять минут. Начали расходиться по вагонам. Матери плакали, прощаясь с сыновьями, так неожиданно повзрослевшими. Егор поцеловал мокрые от слез глаза мамы, обнял всех, а маленькую Валю прижал так, что порезал ей подбородок остро отточенным химическим карандашом, лежавшим у него в нагрудном кармане. Егор про него совсем забыл. Сестренка от боли заплакала, все бросились платочками вытирать выступившую из ранки кровь. Порез оказался глубоким. Егор сокрушался, ругал себя за неловкость, ласкал сестру. Рубашка на нем запачкалась ее кровью. Поезд тронулся, мать выхватила у него дочку и сказала: «Беги, а то опоздаешь!» Егор вскочил на подножку поезда и замахал рукой, на рукаве были пятна крови.

В вагоне он разместился на средней полке рядом со своим другом Павлом. Они дружили давно и даже на работу устроились вместе – на железную дорогу. Ехать надо было далеко: с юга Сибири до западной границы. Друзьям долго не спалось. Каждый думал о своем: о проводах, о том, как без них будут жить родные. Оба были старшими сыновьями и помогали родителям содержать семьи. За окном темнело. Под стук колес Егор и Павел заснули в раздумьях о доме.

Утром друзья неожиданно с головой ушли в воспоминания.

Им было что вспомнить – и с тоскою, и с радостью, и с гордостью, и с юмором. Вспоминали друзья, как наводили порядок в своем районе. В каждом из городских районов молодежь устанавливала свои порядки. Они жили под горой, где протекал Ишим, и называли себя Подгорными. На горе размещались Центральный, Вокзальный, Заисан и другие районы.

Заисан славился хулиганством. В один из воскресных дней в подгорный кинотеатр пришли заисанские ребята, начали грубо приставать к девушкам, устроили шум. Ребята-»подгорцы» тут же побежали к Гоше, которого негласно считали своим атаманом. Егору подчинялись, уважая его разумность и осмотрительность. Дорога была ему честь своя и всего района. Гоша прибежал в кинотеатр и, увидев все своими глазами, громко свистнул. Его ребята уже знали, что делать. Каждый схватил за шиворот кого-нибудь из пришельцев и выставил из кинотеатра. Во дворе Подгорские собрали всех заисанцев. Егор спросил: «Ну что, будем драться, или мы вас проводим домой, чтобы вы никогда у нас не появлялись?» Надо отметить, что честь свою принято защищать было дракой. Дрались ремнями. Заисанские ребята, видя преимущество хозяев района, попросили их не провожать, пообещав, что спокойно уйдут сами. А через некоторое время прибежал сам атаман Заисана, просил у Егора извинения, объяснял, что ребята все затеяли без его ведома, обещал, что такое больше не повторится. Егор четко и серьезно ответил: «Чтобы такое было в последний раз! А так, пожалуйста, приходите в наш кинотеатр, встречайтесь с девушками, но только все должно быть по-хорошему, без обид».

После этого два района подружились. Случалось, что ходили на свадьбы друг к другу.

Разговорились откровенно и об Ане. Умная и красивая девушка постоянно ходила с ними – и в кино, и на танцы, и купаться на реку Ишим. Они без нее тоже ни шагу – всегда и везде были втроем. Но однажды Павел сказал: «Гоша, а ведь Аня любит только тебя». Егор все понимал, но не хотел обидеть друга и не подавал вида. Ждал, когда девушка об этом скажет сама. А Паша любил ее страстно, но тоже молчал. Пусть сама выбирает…

Так шло время. В армию она провожала обоих, так и не сумев открыться никому в своих чувствах. Теперь это было бы совсем некстати. Аня надеялась на письма, в которых она всё объяснит… И будет ждать возвращения.

Друзья вспоминали, как втроём ходили загорать на Ишим. Река спокойно протекала по низменной части города, загибаясь рукавом под отвесом горы. На горе размещался Заисан, а у её подножия река, изгибаясь, образовывала небольшой полуостров, где стояла водокачка, перегоняющая по трубам воду Ишима на высокую водонапорную башню в центре города. Там работал отец Егора, Перфирий. Он следил по приборам за уровнем воды в реке и водоразбором. Егор с Пашей много раз бывали на башне и наблюдали с высоты город. Подгора с утопающими в зелени садов прямыми улочками казалась им совсем маленькой. Егор гордился отцом и тем, что ему доверили такой ответственный участок работы.

Ведь вода – это сама жизнь. Через реку был построен большой деревянный мост, но им ребята редко пользовались: Ишим переплывали, купаясь, от берега до берега несколько раз без отдыха. На другой стороне был пологий песчаный пляж. Они любили загорать, подолгу лежа на песке, пригретые солнцем, временами бросались с разбега в реку, брызгались, барахтались в воде.

Невдалеке был большой цветущий луг. Гоша с Пашей убегали, оставляя Аню одну, приносили каждый по охапке цветов, обсыпали девушку и просили сплести им венки, чтобы не перегреть головы. Пока Аня занималась цветами, они уходили к реке и ныряли с крутого отвеса горы напротив водокачки. В этом месте Ишим был очень глубоким, но они бросались в воду, касались дна и, гордые, возвращались к Ане. Она уже сплела венки и по очереди надевала их на покорителей речной стихии. Потом они весело съедали принесенную из дома еду – хлеб, огурцы, помидоры, пили не успевший остынуть на солнцепеке чай. Здесь, на берегу Ишима, они взрослели, закалялись, набирались сил.

Получив повестки из военкомата, они почувствовали себя совсем взрослыми. И вот теперь поезд уносит их к месту будущей службы.

В воспоминаниях время прошло незаметно. Прибыв в самую западную точку нашей страны, друзья получили назначение в пограничные войска. Учили их серьезно и добросовестно, так что к концу службы они считали себя бравыми и умелыми солдатами.

Шел уже 1941 год. Застава находилась у самой границы. Каждое дежурство, оседлав своих скакунов, друзья уходили в дозор, следили, чтобы нарушитель не мог проникнуть на нашу территорию. Мужественные, сильные, гордые, они все-таки скучали по родному краю и писали письма домой о скорой демобилизации. Но началась Великая Отечественная война.

Егор перечитал письмо отца, в котором тот писал: «Сынок, пограничник – это очень большая ответственность за нашу страну и в то же время первая пуля в лоб. Береги себя, но не будь трусом». На письмо он ответил тогда, что будет служить верно – «Или грудь в крестах, или голова в кустах» – и добавил: «Память у вас есть обо мне живая – не заросший шрам на подбородке моей маленькой сестренки».

И в первом бою, увидев многочисленного и хорошо оснащенного врага, он вспомнил все – и город, в котором вырос, и письма родных, и любимую девушку на берегу Ишима, и слова воинской присяги. Егор произнес: «Будем стоять насмерть!»

Из репродукторов лилась торжественная музыка, один марш сменялся другим. Звучали песни Великой Отечественной войны.

После «Прощания славянки» зазвучала песня «Синий платочек» в исполнении Клавдии Шульженко. Анна любила эту песню. Она напоминала ей отчасти о судьбе ее сына Егора.

Анна принарядилась, готовясь к празднику Победы и встрече дорогого гостя, украдкой смахивая слезу, накрывала на стол. Муж ее, Пар-фирий, запрещал ей плакать, говорил, что Аннушка и так слез наплакала целое море. Сейчас он вошел в комнату и спросил, увидев жену:

– Ты что это нарядилась, как невеста?

– А ты забыл, – ответила она, – что сегодня праздник у нас двойной? К нам в гости должен прийти Павел, друг Егора, с женой Аней.

Парфирий не забыл ничего. Он знал, что Паша всегда был рядом с Егором, до самого дня гибели. Но он любил свою Анну до безумия и не упускал случая шутливо поревновать ее. Вместе они закончили собирать на стол. В то время пышных обедов не устраивали. Все со своего огорода: огурцы, помидоры, капуста, морковь, свекла… Основным продуктом был картофель. Анна подходила к делу творчески, варила его, тушила, жарила, делала вареники и котлеты.

Все приготовления были закончены. Пар-фирий, чувствуя внутреннее беспокойство жены, попросил принести письма сына, Их было совсем немного, и последнее, самое страшное известие – похоронка. Письма были самым большим сокровищем в доме. Анна принесла коробочку, перевязанную красной лентой:

– Давай их перечитаем, а то вдруг забудем что-нибудь спросить у Паши.

Они знали наизусть каждое слово, написанное сыном, но в этот день им захотелось перечитать все – как будто остаться наедине с ним.

Анна начала читать, целуя знакомые строчки, губы и руки ее дрожали. В первом письме Егор рассказывал, как они с Пашей доехали до места службы, восхищался природой, сравнивая с просторами Сибири, упоминал о зреющих хлебах, о гроздьях ягод на кустах.

Заметив, что слезы вот-вот хлынут из глаз Анны, Парфирий взял второе письмо и стал читать сам. В последнем письме сын сообщал, что скоро служба закончится, и он, собираясь домой, уже купил подарки: маме – платок, папе – красивую рубашку, маленькой сестренке Вале – игрушечного львенка, а остальным еще подыскивает, откладывая из своего армейского жалования. Писал, что соскучился по родным местам, вспоминал, как клевер цвел, светился за Ишимом дол и спела рожь, как от лаванды – цветка тех мест – чувствовался в воздухе горький аромат…

В дверь постучали. Пришли долгожданные гости. Павел схватил Анну в объятия, левой рукой крепко прижал к себе и приговаривал, целуя: «Мама, мама…» Он часто называл ее так, еще когда они с Егором были подростками. Анна тоже обняла его, но ужас охватил ее, когда она почувствовала пустой рукав вместо правой руки. А Павел уже обнимал отца Егора. Так, в объятиях и в молчании, прошло несколько минут. Потом Павел представил хозяевам свою жену Аню, бывшую подругу и их сына.

Как водится по русскому обычаю, все сели за стол. Потом начались разговоры. Павла попросили подробнее рассказать о последних днях, проведенных им вместе с Егором.

Павел начал с того, что, отслужив три года на границе, они должны были демобилизоваться и вдруг получили приказ об отправке на фронт. Началась война. Они попали на передовую линию обороны. Бились насмерть. Враг не ожидал такого отпора и делал вынужденные передышки. Большой бой завязался второго сентября 1941 года. Он продолжался более пяти часов. Много наших солдат полегло тогда, но неприятеля – в пять раз больше. Уже стемнело, а снаряды все рвались и рвались. Егор дрался как лев. Он стрелял из винтовки, бросал гранаты. Павел даже не успевал за ним, хотя не привык отставать от друга. Слышал только его команды: «Быстрее! Давай еще гранаты!» Много тогда положил Егор фашистов. Наши бойцы не сдавали позиций. Фашисты, не ожидавшие такого противостояния, уменьшили натиск и немного затихли. В это время Павлу осколком снаряда оторвало правую руку. Подбежала медсестра, оттащила его подальше, перевязала рану и поспешила оказывать помощь другим. Павел лежал, корчась от боли, пока не закончился бой. Егор подошел и спросил: «Как ты?» Но Павел только мог показать глазами на просачивающуюся сквозь бинты кровь. Разговаривать сил не было. Егор бросился к командиру и попросил позволения лично доставить друга в госпиталь. Получив разрешение, усадил его на коня, привязал крепко к себе веревкой и приказал крепко держаться здоровой рукой за его ворот.

Уже светало. Они мчали в госпиталь, а фашисты просматривали позицию, их пули свистели вокруг. Когда добрались, оказалось, что вся шинель Егора изрешечена пулями, но в него не попало ни одной. Сдав друга на руки врачей, Егор попрощался с ним и отправился обратно. Уже совсем рассвело. Это было третьего сентября…

Павел остановил рассказ. Он тяжело дышал, заново переживая события военных дней. Парфирий передал ему похоронку: «Ваш сын, Глухих Егор Парфирьевич, пал смертью храбрых на поле боя третьего сентября 1941 года». Дрожащей левой рукой Павел взял документ, перечитал его и сказал, что Егора, очевидно, убили, когда он возвращался в часть. Ведь было совсем светло, а позиция простреливалась. Спас друга, а сам… Все за столом надолго замолчали, словно отдавая память погибшему.

Потом Павел рассказал о себе. Залечив рану, помогал в госпитале: одной рукой рубил дрова, топил печи, придумывал разные бытовые приспособления. Людей не хватало, и его не комиссовали, потому что нуждались в его помощи. Раненых поступало все больше и больше. Он ухаживал за ними, кормил, приносил воду, помогал выздоравливающим передвигаться – делал все, что было в его силах. Демобилизовали его, когда уже началось наступление и наши войска продвинулись далеко на запад.

Прослушав рассказ Павла, все снова замолчали. Нелегким был разговор, как будто довелось вновь пройти дорогами войны.

Проводив гостей, Анна бросилась на кровать и зарыдала. Муж боялся подойти и решил дать ей выплакаться. Анна и так хорошо держалась при гостях, нашла в себе и мужество, и волю. Парфирию самому хотелось заплакать вместе с ней, но ведь он мужчина…

Наконец, Анна затихла. Он, стараясь успокоить ее, заговорил о том, что на войне судьбы людей иногда складываются очень похоже. Он сам в гражданскую был ранен, из-за перебитого сухожилия одна нога стала короче на четыре сантиметра. И тоже не комиссовали, а обязали собирать убитых с поля боя и отвозить в братские могилы. Пули часто свистели вокруг, шинель была как решето… А сын погиб за родную землю, спасая всех и своего друга. Он похоронен в братской могиле у деревни Борки Калининградской области.

– Вот обживемся немного после войны, – успокоительно говорил Парфирий Анне, – накопим денег и съездим обязательно к сыну на могилу. И Валюшку с собой возьмем, у нее тот шрамик на подбородке до сих пор виден… Обязательно съездим…

Весной 1939 года Михаил отслужил в армии и вернулся в родной Ленинград. На заводе, где перед уходом на службу он успел проработать совсем немного, его приняли с распростертыми объятиями. Нужно было только оформить документы, сфотографироваться.

В самом радужном настроении он шел по Невскому проспекту и заглянул в первое попавшееся фотоателье. Зашел – и остолбенел. Перед ним за небольшим столиком сидела хрупкая, изящная девушка с ямочками на обеих щеках. Мягкий голос профессиональным тоном произнес:

– Молодой человек, вы хотите у нас сфотографироваться?

– Да… Да! – растерявшись, ответил Михаил.

– Тогда проходите. Какого размера вам нужны фотографии?

Девушка провела его в соседнюю комнату к мастеру, который уже суетился возле своего громоздкого аппарата.

Выйдя из фотомастерской, Михаил всю дорогу размышлял, где он мог ее видеть. Порылся в памяти. Нет, они никогда не были знакомы. Вдруг его осенило: во время армейской службы эта девушка не единожды являлась ему во сне. «Это судьба», – подумал он.

В назначенный день, явившись за фотографиями, он решил быть посмелее и, взяв из ее рук конверт, сказал:

– Вы мое имя знаете по квитанции, а как ваше?

– Полина, – коротко ответила она и рассмеялась. Улыбка сделала ее еще красивее, и Михаил снова чуть не растерялся, но взял себя в руки и задал традиционный вопрос:

– Что вы делаете сегодня вечером? Может, согласитесь прогуляться по Летнему саду?

Она согласилась – и с этой прогулки начались их постоянные встречи. Летний сад, Невский проспект, походы в кинотеатр и даже в цирк.

Михаил и Полина все больше узнавали друг друга. Высокий, красивый, работящий и внимательный парень мог быть мечтой любой девушки. У Полины, как говорится, голова всегда была на плечах. На работе ее уважали, часто обращались за советом. Михаил тоже серьезно собирался строить свою дальнейшую жизнь. Через год он сделал ей предложение, считая, что, имея стабильную работу, они оба смогут вполне обеспечить семью.

Шла весна. Полина родилась девятого мая и любила это время года за то, что пробуждается не только природа, но и человек. Он становится обновленным, добрым, улыбчивым, как и она сама.

Девушка не то чтобы отвергла предложение, но сказала, что надо еще некоторое время подумать. Муж в семье – голова, он всему опора. Но и роль женщины в семье не меньше. Жена – самый близкий человек, и она может иногда высказать мужу то, что не решаются говорить другие.

– Мы должны понимать друг друга, наши отношения должны быть прозрачными, только тогда мы будем счастливы, – добавила она.

Михаил смутился, он чувствовал, что и дня не может уже прожить без любимой, но теперь он восхищался глубиной ее ума и казнил себя в душе за поспешность, а Полина в это время думала о том, что она слишком уж категорично разговаривала с Мишей, без которого уже не мыслила своей жизни.

Свадьбу решили сыграть осенью.

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война», – эти слова известной песни отразили судьбу всей страны.

Поля встретила Михаила с полными слез глазами. Все их планы рухнули. Миша внимательно посмотрел в лицо невесты:

– Ты ведь понимаешь, что я должен идти на фронт?

Она крепко обняла его и ответила:

– Это святое.

Михаил сразу пошел в военкомат, отправку назначили через три дня. Опытные, отслужившие в армии люди были на фронте очень нужны. В Ленинграде у Михаила оставались престарелые родители. Отец его на гражданской войне потерял ногу, ходил на костылях, и он хорошо понимал, что значит защищать родину. У матери от неожиданного известия все валилось из рук, но и она поняла порыв своего сына.

Провожали на поезд его все вместе. Вскочив на подножку вагона, Михаил крикнул:

– Папа, мама, берегите Полю. Свадьба состоится!

С самого начала войны из Ленинграда началась эвакуация, но Полина оставалась с родителями в родном городе. Получая от Михаила редкие и наспех написанные треугольнички, она понимала, как трудно ему приходится, каким опасностям он подвергается в самой горячке боя. Сердце ее разрывалось. Нет, она не могла сидеть сложа руки, надо было тоже идти защищать родину и во что бы то ни стало разыскать на фронте любимого. Полина записалась на курсы медсестер, научилась бинтовать, останавливать кровь – оказывать первую помощь при ранениях. Писем от Михаила давно не было. Она сходила в военкомат и попросилась на фронт в его часть, но отправили ее совсем в другую сторону, под Сталинград. Время было тяжелое, люди были нужны везде.В боях она выносила на себе раненых в безопасное место, перевязывала и убегала помогать другим. И, хотя понимала, что жених ее воюет далеко, каждому непременно внимательно заглядывала в лицо – не Михаил ли это?Писем все не было, да и быть не могло. Ее любимый Ленинград – в блокаде, связь с родными потеряна.Шли дни. Состоялась решающая битва за Сталинград. Наши войска начали наступление, стали продвигаться на запад.Полина продолжала работать в госпитале, она уже набралась опыта. Главный врач Василий Иванович видел в ней человека самоотверженного, ощущающего боль каждого, как свою собственную. Она стремилась помочь всем. После дежурства часто писала под диктовку раненых письма их родным, спешила сообщить, что чьи-то сыновья или мужья живы.Делая самые сложные операции, Василий Иванович всегда ассистировать просил Полину: она работала четко, быстро и правильно подавала инструменты.Однажды он сказал ей:– Если со мной что-нибудь случится, ты меня заменишь.– Что вы, Василий Иванович, уже ничего не может случиться, – отвечала она, – Мы побеждаем, скоро прогоним проклятых фашистов с нашей земли, теперь все будет хорошо.И все-таки случилось. Госпиталь переводили на новое место, вагоны попали под обстрел, было много раненых и убитых. Ранило осколком и Василия Ивановича. Помочь старались всем, до него дошли последнего. Он лежал на полу в углу вагона и не двигался, только взглядом показал наверх. Полина догадалась, осторожно приподняла ему голову. Из затылка сочилась кровь, жить ему оставалось недолго. Он обвел глазами весь собравшийся персонал и остановил взгляд на Полине. Все поняли, что ей продолжать его дело.Их привезли под Симферополь, там госпиталь и обосновался до самого конца войны. Наскоро оборудовали палаты, стали поступать раненые. Принимая новеньких, медсестры всегда сообщали Полине, если появлялся кто-нибудь по имени Михаил. «Ее» Михаила среди них не было, но она не теряла надежду, что Миша жив и когда-нибудь они встретятся.Поначалу Михаил писал домой, но письма шли медленно, почта часто задерживалась, часть, где он служил, постоянно перебрасывали с места на место. Когда письма перестали приходить совсем, он понял, что ждать ответа из блокадного Ленинграда бесполезно.Из газет он узнавал, что войска Ленинградского фронта делают все возможное и невозможное, удерживая врага у городской черты. Немцам так и не удалось войти в осажденный город. Там находились все дорогие Михаилу люди – его родители, родители Поли и она сама. О ней он тоже ничего не знал. Смогут ли они выжить?Михаил служил в пехотном батальоне, державшем оборону на подступах к городу. Рядом с Михаилом находился его друг Вадим Лавров. В передышках между боями они часто говорили о своих родных. Вадим тоже оставил дома невесту. Михаил поражал друга своей рассудительностью. Он умел дать дельный совет при выполнении боевых задач.– Яростная атака уносит многие жизни, – говаривал он, – а добрый командир выигрывает малой кровью. Важно запугать врага неожиданными действиями, это результативнее фронтальной атаки.Направляясь на выполнение задания, он непременно затачивал штык и примыкал его к винтовке:– Не забывайте, – поучал он друзей, – штык всегда может пригодиться. Немцы боятся наших штыков, они в этом слабее нас, поэтому русских мало погибает в штыковой атаке.Чтобы хорошо знать расположение противника, часто ходили в разведку. Михаил всегда говорил, что информации много не бывает. Надо уметь использовать любую – добытую перед боем, в бою и после него.Зимой, когда в заснеженных полях между Доном и Волгой шли тяжелые бои, Михаил узнал, что блокада Ленинграда прорвана, и стал одно за другим писать письма домой. Долгожданный ответ пришел через месяц. От родителей он узнал и о пережитых ими тяжелых днях, и о Полине.Пришли дни, когда враг стал отступать, наши войска уже прогнали его почти до самой границы. Михаил с удвоенной силой сражался теперь и за своих близких, едва не умерших в дни блокады, и за погибших друзей, с которыми сроднился в боях, и за Полину, выполнявшую трудную и ответственную работу…В бою на подходе к реке Висле Михаилу оторвало кисть левой руки. Подбежавшая медсестра пыталась остановить кровь, но ничего не помогало. Последнее, что он помнил, были слова медсестры:– Срочно в госпиталь. Много крови потеряно. Конец непредсказуем.Потом он увидел склонившегося над ним врача – майора медицинской службы и услышал его вопрос:– Ну что, очнулся? Как себя чувствуешь?Только теперь Михаил понял, что на фронт ему уже не вернуться: винтовку в одной руке не удержишь. Как только ему стало лучше, он написал письмо Полине. Адрес симферопольского госпиталя сообщили ему родители.

Полина, как обычно, принимала раненых, назначала процедуры, иногда выполняла операции – и все думала о Мише. Война уже подходила к концу, а они не только не смогли встретиться на фронте, но и писем не получали друг от друга. Где он сейчас? Хоть бы что-нибудь узнать… Однажды, погруженная в такие невеселые мысли, она сидела в своем кабинете. Вдруг без стука к ней вбежала запыхавшаяся медсестра Надя:– Полина Парфирьевна, письмо!Полина в оцепенении смотрела на треугольничек письма в ее руках и молчала. Тогда Надя обратилась по всем правилам:– Товарищ майор медицинской службы, вам письмо.Полина очнулась и взяла его. Вскрывать боялась – что там? Только узнав почерк Михаила, стала лихорадочно разворачивать листок. Значит, живой, живой! Это его рука.В письме Михаил коротко рассказывал о себе, о ранении, жалел, что не придется ему дойти до Берлина, а заканчивал письмо так: «Любовь моя, Полина, очень жду осуществления намеченных нами планов. Надеюсь на скорую встречу».Дочитав письмо, Полина долго стояла, прижав его к груди, а потом бросилась просить командование, чтобы ее отпустили к Михаилу. Ей отказали: замену сейчас не найти, война скоро закончится, определишь своих подопечных в настоящий госпиталь, тогда и отпустим. Она осталась и каждый день в душе молила Бога, чтобы скорее заканчивалась война, чтобы ничего уже не случилось с Мишей, чтобы увидеть, наконец, родителей.И вот свершилось. Сочный голос Левитана девятого мая 1945 года объявил по радио победу над фашистской Германией. Полина никогда столько не плакала в свой день рождения. Впрочем, плакали от счастья и радости все. Раненые кричали, поднимая вверх костыли, лежачие жали руки подходивших товарищей и желали друг другу побыстрее выздороветь. Теперь одна дорога – домой! Срочно готовились документы к выписке. Легко раненные, кто мог передвигаться, уходили сами, для других заказывали коляски, вызывали родственников. Оставшихся определили в стационарную больницу…Наконец Полина была свободна. Домой она летела как на крыльях – скорее бы увидеть всех своих!Михаила выписали из госпиталя в самый день Победы, девятого мая. Приехав домой, он прошелся по улицам Ленинграда, где когда-то прогуливался вместе с Полиной. Тех мест было не узнать: многие дома, создания Растрелли, Росси и других великих зодчих, были разрушены. Теперь все это надо было воссоздавать.Настал день, когда все родные пошли на вокзал встречать Полину. Первым к вагону подбежал Михаил, он снял ее со ступенек, крепко прижал к себе правой рукой, а левую спрятал за ее спину и сказал: «Моя победа приехала».

Свадьба, назначенная четыре года назад, состоялась. Шло время. У Полины и Михаила родились три сына и дочь. Пошли внуки. Когда они расспрашивали деда о войне, он был немногословен, говорил, что кто по-настоящему воевал и видел, как кровь лилась мешками (это его выражение), тот о войне никогда рассказывать не будет. Еще раз переживать все, пропускать через сердце слишком тяжело. Он старался вспоминать только хорошее: о мужестве, о верных друзьях, о победе.Они с Полиной прожили 40 счастливых лет, участвовали в восстановлении города. Последние годы Михаил часто болел, давали о себе знать старые раны. Иногда он поговаривал о смерти, настаивал:– Ты меня похоронишь, а сама должна дождаться правнуков. Им без тебя будет трудно. А тебя похоронят дети – вон какие у нас хорошие ребята и внучата. Я горжусь ими. Не зря мы с тобой прошли вместе по дорогам войны.Но Полина неизменно отвечала:– Не смей умирать, держись. Мы еще пригодимся.И он соглашался, не уставая удивляться разумным словам своей подруги.