Был жаркий день июля. В тайге всё притаилось, спряталось, и даже листья берёзы привяли от горячих лучей солнца. Я с проводником Тиманчиком — колхозником из Угоянского стойбища, возвращался на свою базу. Ни тяжёлые рюкзаки, ни жаркие лучи летнего солнца так не изнуряли нас, как гнус. Утром нам не дали спокойно позавтракать комары, их было так много и они проявляли такую активность, что буквально нельзя было открыть рот, вздохнуть. Когда же мы стали собираться в путь, навалилась мошка, а затем появился и паут. Вся эта масса отвратительных насекомых сопровождала нас весь день… Вначале мы отбивались от них руками, отмахивались головами, но скоро это утомительное занятие до того надо ело, что мы решили не сопротивляться и сдаться «на милость победителей».

Тропа, по которой мы шли, вывела нас на верх пологого хребта и, не меняя направления, потянулась прямо на восток. Солнце продолжало немилосердно палить. Мы торопились, зная, что по пути к реке, на расстоянии двадцати километров, нигде не сможем утолить жажду, а следовательно, и отдохнуть. Наши собаки Чирва и её сын Майто буквально изнывали от жары.

Тиманчик меньше заботился о себе, чем о своих собаках. Хорошая собака для эвенка — это его друг в походах, это благополучие всей семьи. Только неудачник живёт в тайге без лайки, — говорят эвенки.

В каждом распадке собаки бросались искать воду, но напрасно. Вот уже третья неделя, как на небе не появлялись облака, и влага исчезла, её нет в распадках, в мелких ключах, даже таёжные речонки обмелели до неузнаваемости.

Не доходя километров десять до реки, мы, пересекая высохший ручей, вдруг услышали лай. Зная, что наши зверовые собаки не облаивают птиц, бурундуков, а белку — только в охотничий сезон, и что в этом районе не бывает сохатого, — подумали о медведе. При мысли, что собаки держат косолапого, слетела усталость и сердце забилось знакомой тревогой. Ещё несколько минут, и мы, оставив рюкзаки на тропе, бросились на лай. Чем ближе подбирались мы к собакам, тем осторожнее вели себя; стараясь быть незамеченными. То ползли бесшумно по траве, то, нагнувшись, пробирались по чаще, а лай становился всё слышнее, всё настойчивее. Вот мы уже совсем близко, метрах в ста. До слуха доносился треск сучьев и возня. Ползём ещё вперёд. У меня в руках готовое к выстрелу ружьё.

— Нет, не медведь, — произнёс громко мой спутник, поднимаясь во весь рост, и минуты напряжения сразу оборвались. Я тоже встал, и какое-то непонятное разочарование овладело мной. Собаки, увидев нас, начали лаять с ещё большим азартом. Мы подошли к ним. Предметом их внимания был небольшой ворох наносника, обнимавший корни старой ели. Видимо, в дождливое время ручей, в русле которого мы находились, заполняется водой, иначе наносник никак не мог бы попасть под ель. Но странно: собаки, до крови разорвав морды, грызли зубами палки, работали лапами, пытаясь разбросать этот наносник и проникнуть вглубь. Сколько было азарта в их работе! Мы не могли понять, кого они загнали туда. Когда же собаки были пойманы, несмотря на их страшное возмущение, я заглянул под наносник. Странный звук донёсся до моего слуха. Он напомнил мне ворчание кошки, когда у неё пытаются отобрать кусок мяса, который она только что стащила из-под рук хозяйки. Я долго всматривался в темноту и, наконец, увидел две пары светящихся точек, прямо смотревших на меня. Ещё несколько секунд, и в корнях ели я заметил две усатые мордочки. Собаки, увидев, что я пытаюсь разобрать наносник, стали ещё более нетерпеливы.

— Наверно, маленький рысь, — сказал Тиманчик, не заглядывая внутрь. — Тут, видишь, всякие разные косточки есть, это они кушают.

Он оказался прав. Под елью, корни которой прикрывались наносником и хламом, прятались маленькие рыси.

Мы решили разобрать сушник и унести малышей к себе на стойбище. Сколько в глазах этих крошечных животных было страха и возмущения, когда мы добрались до них. Прижавшись друг к другу спинками, они дружно отбивались от нас лапками и злобно, как взрослые, ворчали. Я снял гимнастёрку, завязал воротник, и мы пленили малышей.

Солнце было в зените. В тайге стало душно, даже в тени не было прохлады. Хотелось пить, но мы могли только мечтать о тех блаженных минутах, когда, наконец, доберёмся до воды. Я приподнял свою ношу и хотел было итти, но Тиманчик остановил меня.

— Наверно, близко вода есть, без воды рысь тут жить не может, — сказал он и стал внимательно всматриваться в окружающую обстановку.

Действительно, ведь не могли же малыши жить без воды, тем более, что они уже питались мясом. Тиманчик быстро, что свойственно эвенку, разыскал еле уловимую глазом тропу и пошёл по ней. Освобождённые собаки побежали вперёд. Вдруг снова раздался лай, и до слуха долетел треск и шум.

— Не старая ли рысь? — подумал я.

Когда шум стих, мы разыскали воду, вернее маленькое болотце, к которому ходили на водопой рысята. Вода в нём была далеко не свежая и тёплая, но мы, правда без наслаждения, всё же утолили жажду.

Через полчаса мы продолжали свой путь по тропе. Собак ещё не было. Малышей я нёс в рюкзаке, который мы освободили для них. Малейший толчок и неловкое движение рюкзака раздражали их. Они, не переставая, ворчали, выражая этим своё негодование.

Солнце уже склонилось к лесу, но жара не уменьшилась, и мы снова изнывали от жажды. Я старался не думать о воде, но мысли о ней, как назойливая мошкара, неотступно преследовала. Наконец, — это было уже вечером, — пологий хребет кончился, и мы стали спускаться в долину.

Ничего не хотелось, кроме воды и прохлады, даже предстоящий отдых после длительного пути не соблазнял нас.

Но вот окончился крутой спуск, скоро остался позади и сосновый бор, граничащий с береговыми елями. Ещё полкилометра пути, показавшегося нам бесконечным, — и мы увидели знакомую поляну, затем услышали и долгожданный шум реки. Только тут нас догнали собаки. Не задерживаясь на поляне, мы добрались до реки и дали волю своим желаниям. Мы пили, купались, радуясь, как дети, прохладе. Много ли человеку нужно! Буквально через десять минут на наших лицах уже не осталось и следа от усталости.

Предстояла ночёвка. Хотелось есть, но в наших котомках, кроме маленького кусочка пышки, ничего не было, если, конечно, не считать чайника и небольшой сковороды, в которой мы обычно жарили рыбу. Но ведь мы находились в тайге, отсутствие в наших рюкзаках запасов продовольствия не смущало нас. Пока я устраивал ночлег, привязывал собак и возился со своими юными питомцами, Тиманчик что-то делал, усевшись на гальку. Я стал наблюдать за ним. Он вытащил нож и срезал на голове небольшую прядь волос, затем достал из шапки два голубых пёрышка кедровки и белой ниткой стал всё это прикреплять к маленькому рыболовному крючку. Через несколько минут я уже видел в его руках искусно сделанную мушку, на которую он собирался ловить хариусов. Но вода в реке была настолько прозрачной, что нужно было прикрепить крючок к бесцветному поводку, иначе рыбы не обманешь. Он нашёл в своей дорожной сумочке оленью жилу, чем починяют эвенки олочи, осторожно отделил от неё три тончайших нитки и из них сделал поводок.

Тиманчик был мастер обманывать хариусов. Я был свидетелем, как эта хитрая рыба жадно бросалась на приманку и ровно через полчаса многие из них уже жарились на нашей сковородке.

Вечерело медленно, в июле в этих местах почти не бывает темноты — не успеет вечерняя заря погаснуть, а уж на востоке разгорается утро. Но человек быстро привыкает к светлым ночам и в положенное время легко засыпает. Усталость требовала своего, но прежде чем отдаться минутам отдыха, я решил посмотреть рысьих малышей, которые были устроены на ночь под лиственницей, недалеко от костра.

Они не спали, были голодны, скучали о матери и не понимали, почему их лишили родного уголка под старой елью. Но стоило мне только прикоснуться к рюкзаку, как они сейчас же разражались гневом. Только теперь я рассмотрел их.

Им было, видимо, немногим больше двух месяцев, но как они походили на мать и пушистыми шубками, и ушками, и хвостиками. Такой же злобный, не знающий примирения взгляд, полный хитрости и ненависти. Их маленькие пухлые лапки кончались острыми когтями, всегда готовыми к защите. Это были уже рыси, получившие по наследству от матери, нужный для их звериной жизни, инстинкт. Они прижимались друг к другу и, приняв оборонительную позу, предупреждающим взглядом смотрели на меня.

Я завязал рюкзак, проверил, надёжно ли привязаны собаки, и стал готовиться ко сну. Тиманчик уже спал.

По реке струилась прохлада, и вместе с ней на зелёный покров долины тонким слоем ложилась роса. Появился ветерок, и радостно зашумели освежённые листья деревьев.

Мы быстро уснули.

Часа в два ночи нас разбудил отчаянный лай собак. Мы вскочили. Кто-то с треском удалялся от бивуака. Тиманчик быстро отвязал собак, и они скрылись. Мы стояли, посматривая друг на друга, не понимая, кто бы это мог быть, а лай всё усиливался, и скоро перешёл в схватку. Тиманчик с берданой в руках бросился на лай, я последовал за ним. Мы ещё не успели добежать до дерущихся, как по лесу раздался отчаянный визг собаки Майто. Хорошо, что было светло. Выскочив на поляну, окружённую небольшими елями, мы увидели катающийся по земле клубок. Борьба была настолько ожесточённой, что даже наше появление осталось незамеченным. В общем клубке мы увидели животное светлой окраски. Это была крупная рысь. Подобрав под себя Майто, она так и застыла, стиснув стальными челюстями горло собаки. Чирва, спасая сына, сидела на спине зверя и зубами рвала хребет. Майто задыхался и уже чуть слышно хрипел. Два прыжка — и Тиманчик оказался у дерущихся. Бердана, описав в воздухе круг, угодила в лоб рыси, и ложе переломилось пополам. Тогда эвенк схватил ствол и, как безумный, стал бить им зверя.

Удары, рычанье — всё смешалось, и в этом гвалте трудно было что-нибудь разобрать.

Через минуту рысь свалилась набок, но челюстей не разжала, так и умерла с задушенным Майто.

Горю Тиманчика не было предела. Он разжал пасть зверя и, приподняв безжизненное тело Майто, стал тормошить его, пытаясь пробудить в нём жизнь, но всё было напрасно…

Мы вернулись к месту ночёвки, ещё не вполне сознавая всё, что случилось. Для нас было несколько странным поведение рыси. Обычно этот зверь не выдерживает натиска собак и отделывается от них, забравшись на дерево или просто удирает. Что же заставило её решиться на схватку с собаками? Это было загадочным, и только тогда, когда я подошёл к лиственнице, под которой лежали малыши, всё прояснилось. Под деревом не оказалось рюкзака. Мы его нашли, вместе с малышами, на кромке поляны, где собаки догнали рысь. Это была мать малышей. После нашего ухода она вернулась к старой ели, не нашла там своих детёнышей и все десять километров шла следом за нами и, затаившись где-то близко от нашей стоянки, ожидала ночи. Какая великая сила — материнский инстинкт! Ведь это он заглушил страх и заставил ползти к лиственнице, где всё кругом было насыщено человеческим запахом.

Какой нужно обладать ловкостью, чтобы подползти неслышно к лагерю и стащить, буквально из-под носа у собак, рюкзак с малышами. Но самым удивительным было другое. На том месте, где мы подняли рюкзак, лежал принесённый рысью заяц. Отправляясь на поиски детей, она хотела утолить их голод и несла им запас пищи.

Утром в десять часов мы были на стойбище.

Много времени прошло с тех пор, наши маленькие рысята привыкли к пище, подросли, но в их глазах, были ли они сыты или голодны, никогда никто не видел примирения. Во всех их движениях, во взгляде лежала печаль неволи. Они находились всегда в каком-то напряжённом состоянии, особенно самка. Она никогда не смотрела в глаза человека, вечно пряталась и беспричинно раздражалась.

Враждебность скользила во всех движениях молодых рысей, может быть, потому, что мы, постоянно занятые работой, не уделяли им достаточно внимания и ласки.

Весною следующего года, когда нашим питомцам было уже по году, они особенно переживали неволю и своим поведением вызывали у всех нас чувство сожаления. Наконец, я не выдержал и решил отпустить их на волю. Двадцать шестого мая мы поднялись на лодке вверх по реке, имея намерение достигнуть устья Чулы и через неделю вернуться обратно. В лодке с нами были и рыси. Утром, после первой ночёвки, мы их решили отпустить на свободу.

В тайге ещё шло снеготаяние, уровень воды в реке неизменно поднимался, затопляя берега. Мы, не достигнув цели, вынуждены были вернуться на стойбище. Каково же было наше удивление, когда, подплыв к своей старой ночёвке, увидели сидящих на наноснике наших рысей. При нашем приближении они встали и отошли к кустам.

Не знаю почему, но мы радовались этой встрече. Рыси к нам не подошли. Мы оставили им свои небольшие запасы мяса, рыбы, хлеба и уже больше никогда с ними не встречались.