I

В тот год ранней весною наша экспедиция пробиралась в глубь Восточного Саяна. Шли тайгой. После ночного урагана всё окружающее нас пространство покрылось свежей белизною. Под ногами похрустывал, скованный ночным морозом, снег. Лошади, вытянувшись гуськом, шли навстречу наступающему дню, и часто мы слышали ободряющий голос Днепровского:

— Ну, ты, Бурка, шевелись!

К полудню дорога размякла. Бедные лошади! Сколько мучений принёс им этот день! Они беспрерывно проваливались в глубокий снег и нам то и дело приходилось вытаскивать их, переносить на себе вещи и сани. Но нужно представить себе нашу радость, когда, ещё далеко до захода солнца, мы увидели впереди ледяное поле Можарского озера. На противоположной стороне, там, где протока соединяет два смежных водоёма, показалась струйка дыма. Это была Можарская рыбацкая заимка. Лошади, выйдя на лёд, прибавили шагу, и скоро мы услышали лай собаки.

Нас встретил рослый старик с большой седой бородой. Он молча подошёл к переднему коню, отстегнул повод и стал помогать распрягать лошадей. Старик часто покрикивал на людей, торопил всех; можно было подумать, что мы его давнишние знакомые.

— Вот и к нам люди заглянули, — наконец, сказал он, когда распряжённые лошади стояли у забора. — Добро пожаловать, человеку всегда рады! — продолжал старик, поочерёдно подавая нам свою большую руку. Это был рыбак из Черемшанского колхоза, дед Родион.

Люди расположились в поставленных на берегу палатках, а вещи сложили под навес, где хранились рыбацкие снасти.

Хозяин гостеприимно предложил мне и моему помощнику Трофиму Васильевичу Пугачёву поселиться в избе. Это было старое зимовье, стоявшее на пригорке у самого обрыва. Когда мы вошли в него — уже вечерело. Тусклый свет, падающий из маленького окна, слабо освещал внутренность помещения. Зимовье было разделено дощатой стеной на кухню и горницу. В первой стоял верстак, висели сети, починкой которых до нашего прихода занимались жена и дочери рыбака. Горница содержалась в такой чистоте, будто в ней никто и не жил. Пол, столы, окна были добела выскоблены, как это вообще принято в Сибири, и все остальные вещи носили отпечаток заботливости хозяйки.

Через полчаса горница была завалена вьючными чемоданами, свёртками постелей и различными дорожными вещами. Нам предстояло прожить на заимке несколько дней, перепаковать груз, приспособив его к дальнейшему пути, и обследовать район, прилегающий к Можарскому озеру.

Распаковывая на полу вещи, я случайно заметил выглядывавшие из-под занавески чёрные лапы какой-то большой птицы. Это оказался белый лебедь. Он, будто испугавшись шума, который мы принесли с собой в горницу, забился в угол. Птица была крупных размеров, с роскошным оперением. Я знал, что в этих местах лебеди не живут, и, любопытствуя, сейчас же спросил о нём старика.

— С прилёта остался, — был его короткий ответ. После того, как вещи были распакованы и горница приняла совсем другой вид, мы сели ужинать. Хозяйка подала на большой сковороде сочно изжаренных на масле с луком свежих сигов. Запах этого вкусного блюда уже с полчаса дразнил наш аппетит. Ну, конечно, не обошлось и без стопки водки — с дороги было положено!

Сиги, как известно, рыба вкусная, а тут и приготовлена она была замечательно, по-таёжному, а посему — пришлось выпить по второй. Старик повеселел, стал разговорчив, и хозяйка, видя, что дело может затянуться, стала налаживать вторую сковороду рыбы.

— Лебедь-то этот в прошлом году на озере жил, — вдруг почему-то вспомнил рыбак про птицу. Мы насторожились, и обычный застольный разговор сразу оборвался.

— Вот уже и много времени прошло, как его с озера принесли, — продолжал он, — а забыть не можем. Жалко птицу…

И старик стал рассказывать нам печальную историю этого лебедя.

Зная хорошо природу и жизнь птиц, он рассказывал красочно, а то, что он сам был свидетелем происшествия на озере, делало его повествование правдивым. Рассказывал он взволнованно, не обрывая фраз, видно было, что старик не впервые вспоминал об этом, и, вероятно, всегда, как и в этот раз, пригорюнившись, слушала его рыбачка…

Поздно, уже ночью, я вышел из избы. В палатках было тихо. Отдыхали лошади, спала тайга. Сквозь ночную тьму на востоке вырисовывались белые гряды Саянских гор. Они, как и всё окружающее, спали под покровом темноты.

Я вернулся в горницу и, находясь под свежим впечатлением, написал тогда же рассказ про лебедя так, как сложился он в моём воображении.

II

В предутренней прохладе дремали седые вершины Саян. Ещё робкие, но уже яркие лучи утреннего солнца играли по безоблачному небу. Склоняясь, они падали на горы и, ломаясь, то исчезали в цирках, то внезапно появлялись, освещая скалы и снежные вершины гольцов.

Внизу, прикрывая равнины, лежал густой туман. От прикосновения лучей солнца он дрогнул, качнулся и будто в испуге стал отступать в глубь гор. Там, раздираясь о выступы скал, он редел и спускался на дно глубоких ущелий.

В это майское утро, под тенью вековых пихтачей, дремало Можарское озеро. Природе угодно было создать это озеро у подножья гор, у самой границы с равниной. Оно состояло из трёх водоёмов, как близнецы, похожих друг на друга и соединённых между собою неширокими протоками. Величавый голец Козя, круто спадая к озеру, питал его бесчисленными ручейками. Они зарождались в узких щелях гольца, у снежных лавин и надувов и, переливаясь по камням, с шумом бежали всё лето. А вам голец, как страж, неподвижно веками стоял у Можарского озера, охраняя его от восточных ветров и снежных буранов.

На запад от озера раскинулась равнина, покрытая мёртвой тайгой, погибшей от лесных вредителей. Всепоглощающая тишина постоянно царит над этой скучной низиной. Разве только ранней весной на старом забытом току защёлкает глухарь, да поздно осенью случайно забредёт туда изюбр, в поисках самки, и рёвом своим разорвёт тишину.

Озеро было тёмноголубого цвета и с высоты казалось кусочком неба, запрятанным в тайге. Вся пролётная птица знала его. Где бы ни лежал путь стаи, — по Енисею или через снежные вершины Саян, она, непременно, заглянет на это озеро, чтобы покормиться и отдохнуть.

Много там сбивается птицы ранней весной. Лишь только солнце скроется за равниной, как, вереница за вереницей, потянутся утки, закружатся стаи гусей, лебедей. И долго потом слышится на озере крик, драка, возня. Но с полночи говор стихает, засыпает уставшая птица. Не спят только сторожа, и в тишине весенней ночи, то близко в камышах, то где-то далеко, слышится их перекличка.

На крутом берегу, там, где протока соединяет два южных водоёма озера, с давних лет приютилась заимка. Она состояла всего из нескольких избушек, старых, сгорбленных и почерневших от времени. В этой дальней заимке жили колхозники-рыбаки. Лето и зиму они проводили на озере, ловили сигов, щук, окуней, а ранней весной бросали рыбачить и занимались промыслом птицы.

В тот майский день жители заимки проснулись рано. Ещё не успел исчезнуть с озера туман, как задымились трубы и во всех дворах засуетились люди. Весенний перелёт птицы уже закончился, и рыболовецкая артель готовилась к весенней путине. Весь день мужики были заняты работой: проверяли сети, плели корчажки, возились у лодок, а вечером, когда солнце, прячась за далёким горизонтом, убирало с гор свои последние лучи, они собрались на пригорок поговорить о предстоящей рыбалке.

Но не успели они переброситься и несколькими словами, как вдали послышался крик птиц. Все прислушались. Крик становился слышнее и слышнее. Всматриваясь в уже наступившие сумерки, рыбаки увидели стаю белых лебедей. Покружились они над озером, покричали и сели на ночёвку.

Все были удивлены таким поздним появлением птиц. Одни говорили, что лебеди заблудились и ищут свой путь к северу, другие видели в этом дурную примету. Но, пока мужики спорили между собою, рыбак Архип взял ружьё и пошёл скрадывать птиц. Уставшие птицы отдыхали недалеко от берега. Подкрался он к ним и выстрелил. Стая шумно поднялась в воздух и исчезла в темноте. Только один лебедь долго бился о воду. Он был тяжело ранен и скоро умер.

Поздно вечером вернулся охотник с добычей.

— Негоже стрелять лебедей, беду в дом накликать, — ругала Архипа жена. — Неси, куда хочешь!

Недовольны были и все рыбаки. Не принято было у них промышлять лебедей.

Ровно в полночь, когда все спали, над озером вдруг послышался лебединый крик. Он разбудил жителей заимки. В избах зажгли огни. Все так и решили — кричит убитая птица. А утром, когда вышли на пригорок, увидели на том самом месте, где Архип добыл птицу, большого белого лебедя. Он бросил в пути стаю и вернулся, чтобы разыскать свою подругу.

Из-за гольца Козя вырвались первые лучи солнца и ослепительным снопом света упали на озеро. Взоры рыбаков были прикованы к сидящему на воде лебедю. Он, вытягивая шею, всматривался в камыши, прислушивался к плеску волн и всё кричал, звал подругу.

— Янг… Янг… Янг… — доносилось из водоёма.

Иногда до слуха лебедя долетал крик, видимо, похожий на тот, которого он ждал. И тогда лебедь плыл вперед, навстречу этому звуку, и рыбаки слышали тихую, еле уловимую песню. Он пел её весной на далёком севере своей подруге. Только ей и были понятны эти звуки, в которых было столько любви и нежности.

Но лебедь ошибался. Это было только эхо его крика, изредка доносившееся от гольцов. Оно не повторялось, и песня любви смолкала. Он возвращался на прежнее место, и рыбаки вновь слышали его печальный крик:

— Янг… Янг… Янг…

Во вторую ночь пуще прежнего кричала птица. Она часто подлетала к избам, и её крик всю ночь до зари висел над заимкой. Понял Архип, да поздно, что зря погубил птицу, напрасно обездолил птицу.

Так лебедь и не улетел. Он будто забыл про север, про родные озёра и просторы тундры. Он не верил уже звукам, не бросался на шелест камыша и в плеске волн не улавливал знакомого призыва. Чем и когда он питался — никто не видел.

А дни безудержно летели. Наступило жаркое лето. Лебедь начал линять, он совсем не летал и, как памятник, маячил на месте гибели подруги.

В напряжённом труде рыбаки забывали об одиноком лебеде. В его крике, который они теперь редко слышали, угасала надежда.

За летом незаметно подкралась и осень. Смолкали звуки в тайге, повяла трава. Предупреждая о грядущих днях, на вершине гольца выпал снег, а горы всё чаще и чаще стали покрываться туманом. Холодные ночи взбудоражили птиц, по-осеннему зашумела тайга.

Ещё несколько дней — и курчавые берёзы, украшавшие всё лето склоны гор, пожелтели. В этих осенних красках уже не было блеска, игры, жизни.

Перекатываясь по тайге, летели на юг стаи мелких птиц. Следом за ними летели журавли, и на озере рыбаки уже не раз видели пролётных чаек. Они были первыми вестниками начинавшегося перелёта птиц.

Не замечал наступившую осень только лебедь. Он оставался на том же месте, совсем не летал, и только изредка его одинокий крик нарушал тишину водоёма.

И стая уток, уже появившаяся на озере, казалось, была бессильна пробудить в нём могучий инстинкт перелёта.

Как-то, совсем нежданно, тёплый день сменился холодной осенней погодой. С неудержимой силой повалила птица на Можарское озеро. День и ночь шли табуны, летели отставшие от своих стай одиночки. Пережидая непогоду, вся эта масса птиц оседала на озере. Огромные табуны шилохвости, красноголовых свиязей, кряковых покрывали берега. Купаясь в волнах водоёмов, плавали стаи крохалей, нырков и других птиц, покинувших родной север. В камышах и по заливчикам шныряли чирки.

Позже появилась белолобая казарка.

— Гонк… Гонк… Гонк… — перекликались вожаки.

Эти осторожные птицы долго кружились над озером, затем спускались на воду и терялись в общей массе птиц.

Лебедь будто потерял зрение и слух, он попрежнему оставался равнодушным к перелёту. А ведь ежегодно осенью, как и все перелётные птицы, он был охвачен желанием лететь на юг. Теперь присутствие на озере даже казарок, с которыми не раз его стая делила невзгоды в пути, казалось, не нарушило его покоя.

И вот, уже на закате дня, когда всё окружающее готовилось к ночи и на озере затихал птичий шум, в небе появилась первая стая лебедей. Завидев озеро, вожак отрывистым звуком предупредил стаю о предстоящем отдыхе. Крик радости вырвался у других птиц. Рыбаки, наблюдавшие за стаей, видели, как сидевший на воде лебедь порывисто бросился навстречу.

— Куу… Куу… Янг… Куу… Куу… Янг… — чуть слышно кричал он и метался по озеру следом за стаей. В этих гортанных звуках будто снова проснулась надежда.

Не ломая стройного перелёта, стая сделала большой круг и пошла на посадку.

Лебедь торопливо плыл к ней, но чем меньше становилось расстояние между ними, тем неувереннее были его движения. Он чаще останавливался, прислушивался к звукам, доносившимся до него, и всё реже и реже кричал.

Стая, заметив одинокую птицу, недоверчиво насторожилась. Лебедь не присоединился к ней, да и птицы не проявили к нему заметного гостеприимства. Они, не задерживаясь, отплыли к берегу, и густые заросли камыша упрятали их от недоуменных взглядов рыбаков.

Лебедь долго смотрел им вслед. Но вот снова послышался лебединый крик, ещё и ещё. Стройные цепочки белых птиц, непрерывно подлетали к озеру, смешивались, кружились и с криком опускались на воду. Лебедь бросался то к одной, то к другой стае, прислушивался к их говору и, не переставая, кричал:

— Куу… Куу… Янг… Куу… Куу… Янг…

Он не присоединился ни к одной стае, хотя каждая из них, появляясь над озером, вызывала в нём беспокойство. И рыбаки понять не могли, что искал одинокий лебедь. Им тогда казалось, что его глухой и отрывистый крик был непонятен стаям, вот почему ни одна из них не приняла его в свою семью, будто не было между ними родства.

Прошло ещё несколько дней — и с тайги слетел красочный наряд. Умолкли ручейки, впадающие в озеро, и не раз над водоёмами уже кружились белые пушинки снега. Заканчивая перелёт, всё реже и реже летели птицы. Теперь в их полёте была заметна поспешность. Они садились на озеро, чтобы только отдохнуть часок — другой и, не задерживаясь, исчезали за южным горизонтом. Только осиротевший лебедь не проявлял беспокойства, и в наступавшей после отлёта птиц тишине уже никто не слышал его крика.

Все жители заимки были обеспокоены странным поведением птицы, они не понимали, почему лебедь не летит в тёплые края, чего ждёт он, прислушиваясь к безмолвию уже умирающей природы? Рыбаки снова ругали Архипа за выстрел, принёсший лебедю так много страданий, и сами лишний раз убедились в том, что нельзя убивать этих красивых и нежных птиц, которых природа одарила сказочным чувством любви.

И вот однажды, на закате дня, рыбаки услышали отрывистый и чёткий крик. Он был похож на тот, который издавал лебедь. Люди вышли на пригорок. Купаясь в лучах заходящего солнца, летела последняя стая лебедей. Плавно махая крыльями, птицы приближались к озеру.

— Куу… Куу… Янг… — прокричал ещё раз вожак, и стая молча стала разворачиваться у дальних островов. Это был условный крик. Он обозначал, в зависимости от интонации голоса вожака, перекличку, подъём или предупреждение об опасности.

Будто вспугнутый выстрелом, лебедь бросился на этот крик. Он узнал родную стаю, ту, которую покинул ещё весной, и в его ответном крике ясно слышалась радость. Он торопился, пытаясь взлететь, хлопал крыльями и всё громче и громче кричал. Ведь он давно поджидал свою стаю, искал её в несчётных табунах и в хоре голосов перелётных птиц. Наконец, он узнал знакомый голос вожака, близкий и родной ему клич.

Стая услышала его зов. Она вдруг повернула и закружилась над ним. Одинокий лебедь продолжал хлопать крыльями и громко кричать. Он, видимо, боялся, что стая не услышит его и улетит. Но вожак подал спокойный, ободряющий звук — и белые птицы шумно опустились на озеро.

Рыбаки долго стояли на пригорке. Они видели, как торопливо подплыл лебедь к стае, и долго слышали его одинокий голос. Постепенно к его голосу присоединились другие, их становилось всё больше и больше и, наконец, они перешли в непонятный птичий гомон.

— Стая узнала лебедя… — говорили рыбаки, и у них спокойнее становилось на душе.

Холодная ночь подкралась тихо, незаметно. В густом мраке уснуло озеро. У берега тихо настывал лёд. Сквозь ночную тишину беспрерывно просачивались таинственные звуки. Они зарождались в дальнем углу озера, там, где ночевала последняя стая лебедей.

Близилось утро. Сквозь нависшие тучи белел рассвет. Где-то, за зубчатым горизонтом, нарождался день. Стая ещё до рассвета покинула место ночёвки. Она готовилась к отлёту. Все жители заимки в это раннее утро были на пригорке. Они вышли проводить любимую птицу.

— Куу… Куу… Янг… — вдруг послышался голос вожака, и сейчас же поочерёдно ему ответили все птицы.

— Куу… Куу… Янг… — повторил он громко и, развернув тяжёлые крылья, пошёл на взлёт. Следом за ним, взбивая шумно воду, стали подниматься остальные птицы. Только последний лебедь долго бежал по воде, хлопал полураскрытыми крыльями, кричал, но оторваться от озера не смог. Стая, поджидая его, сделала в воздухе небольшой круг и стала набирать высоту.

— Куу… Куу… Янг… Куу… Куу… Янг… — кричал ей вслед оставшийся на воде лебедь, будто просил стаю не оставлять его одного.

Лебеди не вернулись. Они потянули на юг и затерялись в сером облачном небе. Одинокая птица долго ещё кричала, прощаясь со стаей, затем она вернулась на своё место и, как прежде, стала молчаливой.

В этот день рыбаки ждали непогоду. Усилился ветер, шумела тревожно тайга. Висевшие над горами тучи вдруг нахмурились, закачались и понеслись в неведомую даль. Это был первый день наступившей зимы. Природа отметила его большим снегопадом.

Крупные хлопья снега вначале падали редко, неуверенно, но затем повалили с невероятной силой. Всё кругом побелело, повисло, прижалось. Под снегом упрятались последние признаки осени, и лишь озеро, теперь совсем потемневшее, ещё сопротивлялось зиме.

К вечеру затих ветер и прекратился снегопад. Звёздное небо предвещало мороз. На озере было спокойно, только изредка потрескивал, настывая прозрачной коркой, лёд. Он всё ближе и настойчивее подступал к лебедю. Теперь в бескрайнем снежном поле он остался один.

— Янг… Янг… — в тиши морозной ночи слышался его одинокий голос. Протяжные звуки волнами разносились по всем уголкам водоёма. Они повторялись чаще и громче и были очень похожи на те, которые лебедь издавал весной. Встреча со стаей, видимо, с новой силой воскресила в его памяти подругу, и в беспрерывных звуках, которые стали похожи на песню, не угасала печаль. — Янг… Янг… та… та… та… Янг…

Эти звуки то замирали, сливаясь в одну тоскливую мелодию, то возрождались с невероятной силой. И тогда рыбакам, слушавшим песню лебедя, чудилось, будто плачет он, прощаясь с подругой. Печальная песня становилась всё тише и тише и в полночь оборвалась. Её сменили глухие удары крыльев о воду. Это птица отбивалась от наседавшего льда.

Утром в небе блеснуло яркое солнце. Алмазными искрами заиграл иней на льду уже замёрзшего озера. Рыбаки вышли на пригорок и удивились — на озере не было птицы. До прибрежного камыша тянулась тёмная полоска изломанного льда. Это был след лебедя. Там, в густом камыше, где кончался след, лежал, распластав по льду крылья, лебедь. Он не добрался до берега, обессилел и умер. Только тогда и догадались рыбаки, что в эту холодную осеннюю ночь он пел свою последнюю лебединую песню.

Рыбаки принесли мёртвого лебедя на заимку, а дед Родион сделал из него чучело, которое мы и увидели в его зимовье.