Рассвет в пути. В плену завала. Мальчишка из Пензенской деревни. Ночной ураган. В гостях у деда Родиона.

Еще была ночь. Тайгу опутывала густая тьма, но уже кричали петухи и дымились избы. Узкая дорога змейкой обогнула Черемшанку, последний поселок на реке Казыр, и, перевалив через сопку, скрылась в лесу. Лошади, покачивая головами, шли дружно. Вел обоз Прокопий Днепровский. Слегка сгорбленная широкая спина, размашистые шаги придавали его фигуре особую силу и уверенность. Изредка, поворачивая голову и не останавливаясь, он покрикивал на переднего коня:

— Ну ты, Бурка, шевелись!..

Властный окрик оживлял усталых лошадей.

Днепровский, прекрасный охотник и хороший следопыт, уже много лет был членом экспедиции. Еще в 1934 году, когда мы вели работу в Забайкалье, скромному, трудолюбивому колхознику из поселка Харагун понравилась экспедиционная жизнь. Он понял, что может принести пользу родине своими знаниями природы, и остался на долгие годы с нами. Многолетний опыт развил у Днепровского «шестое чувство», благодаря которому он никогда не плутал в тайге и в горах, не раз выручал нас из беды. В присутствии Прокопия все чувствовали себя как-то увереннее, тверже.

«Этот не сдаст! Этот выручит!..» — думали мы, глядя на него.

Сегодня первый день нашего путешествия. Настроение у всех приподнятое, как это всегда бывает у людей, отправляющихся в далекий, давно желанный путь. Остались позади сборы, хлопоты, друзья, театры, городская суета, а впереди лежали лесные дебри, дикие хребты Восточного Саяна, вершины которого уже вырисовывались на далеком горизонте. Там, в первобытной тайге, среди гор и малоизведанных рек, мы проведем за работой все лето.

Экспедиция состояла из тринадцати человек, различных по возрасту, характеру, силе, но все мы одинаково любили скитальческую жизнь и были связаны одной общей целью. Мы должны были проникнуть в центральную часть Восточного Саяна, считавшуюся тогда малоисследованной горной страной. Природа нагромоздила тысячи препятствий на пути человека, пытающегося проникнуть в этот сказочный, полный романтизма, край. Путь тогда преградили бурные порожистые реки, белогорья, заваленные руинами скал, чаща первобытного леса. Вот почему в центральную часть Восточного Саяна мало кто заглядывал из путешественников. Много смельчаков вернулось, не завершив маршрута, другие обошли стороной эту часть гор. Людям не суждено заглянуть и на минуту времени вперед. Мы не знали, какие удачи, какие разочарования ждут нас там, кто вернется и чьи могилы станут памятником человеческих дерзаний.

Имевшиеся до этого времени сведения, собранные геодезистами, географами, геологами и натуралистами, побывавшими в различных частях Восточного Саяна, не отличались ни полнотой, ни точностью, а в топографическом отношении эти горы представляли собою «белое пятно». Правда, на всю территорию имелась карта 1: 1.000.000 масштаба, но она была составлена больше по рассказам бывалых людей да охотников-соболятников, проникавших в самые отдаленные уголки гор. И только совсем незначительная часть, главным образом, районы золотодобычи, были нанесены на ней более или менее точно.

Конечная задача экспедиции — создать высокоточную карту. Мы должны проложить геодезические ряды через Восточный Саян и нанести на «белые пятна» карт направления горных хребтов и отрогов, определить их высоты, распутать речную сеть, проследить границы и дать общее представление об этом большом горном районе. Для достижения цели нам придется проникнуть в места, куда, может быть, еще не ступала нога человека.

Всю техническую работу вели Трофим Васильевич Пугачев и я. Остальные одиннадцать человек были проводники, рабочие, охотники.

Обоз шел медленно. Со скрипом ползли по еле заметной дороге груженые сани. Далеко за холодным, синеющим горизонтом занималась багряная зорька. Перед нами распахивался темный лес, из глубины его доносилась утренняя перекличка дятлов. Становилось светлее и шире. Лучами восхода посеребрились вершины далеких гор. Появилось солнце и, не задерживаясь, тронулось навстречу нам по глубокому небу.

Несмотря на ясное, солнечное утро, окружающая нас картина была чрезвычайно мрачной. Мы пробирались сквозь погибший лес. Вековые пихты, еще недавно украшавшие густозеленой хвоей равнину, стояли ободранные, засохшие. Тяжелое впечатление производили эти мертвые великаны. У одних слетела кора, и они, обнаженные, напоминали скелеты, у других обломались вершины, а многие упали на землю и образовали завалы, преграждавшие путь нашему обозу.

Не было в этом лесу зверей и боровой птицы, и только изредка, нарушая тишину, доносился крик желны, да иногда слух улавливал стон падающей лесины. С тревожным чувством мы погружались в это обширное лесное кладбище. Путь становился все труднее и труднее.

Правда, то, что мы видели, не являлось для нас неожиданным. Местные промышленники рассказывали нам о мертвой тайге и причинах гибели леса.

Еще совсем недавно всхолмленную равнину, в клину слияния рек Кизира и Казыра, покрывал хвойный лес. Он был и на хребтах, оконтуривающих долины рек Амыла и Нички, и на отрогах, изрезанных многочисленными притоками этих рек. Вековая тайга хранила неисчислимые богатства. Не перечесть, сколько было в ней белки, птицы, какая масса кедровых орехов и ягод! А сколько городов, именно городов, можно было выстроить из столетних деревьев!

Но в 1931 году в лесу вдруг появились вредители: пихтовая пяденица, «монашенка» и непарный шелкопряд. Вредители нашли благоприятную почву для существования и размножения.

Очевидцы-промышленники, побывавшие в то время в тайге, говорили: «И откуда только взялась ее такая масса, негде ногою ступить, на ветках, на коре, на земле — всюду гусеницы. Они ползают, едят, точат». Словно густым туманом окутала паутина тайгу, поредела и пожелтела на деревьях хвоя. Лес заглох. К осени тайга покрылась пятнами погибшего леса.

На следующий год вредителя появилось во много раз больше. Шел он стеною, оставляя позади себя обреченные на смерть пихтовые деревья. За три года погибло более миллиона гектаров первобытной тайги.

Очевидцы были поражены тогда прилетом огромного количества птиц: кедровки, ронжи, кукши, а также появлением множества бурундуков. Эти благородные обитатели лесов противодействовали распространению вредителя. Птицы питались личинками бабочки пяденицы, бурундуки поедали усачей. Но спасти лес им не удалось.

Осыпавшаяся хвоя засохших деревьев заглушила жизнь на «полу». Растения, которые любили тень густого леса, погибли от солнца, влажная почва высохла, исчез моховой покров. И, как следствие исчезновения растений, вымерли муравьи, покинули родные места рябчики, глухари, ушли в глубь гор звери, и тайга стала мертвой.

Вредители дошли до границы пихтового леса и погибли от голода.

С тех пор прошло четыре года. С мертвых деревьев слетела кора, обломались сучья и уже успели подгнить корни. От легкого ветра падали великаны, заваливали обломками стволов землю, превращали равнину в непроходимую пустыню.

Неохотно пропускала нас мертвая тайга. Путь оказался заваленным обломками упавших деревьев. Обоз все медленнее продвигался вперед. Люди расчищали проход, работали топорами. От губительных лучей мартовского солнца дорога мякла, лошади чаще стали заваливаться. К четырем часам снег окончательно расплавился, и мы вынуждены были остановиться.

Предстояла первая, долгожданная, ночевка. Забыв про усталость и голод, мы с наслаждением принялись за устройство ночлега: расчищали поляну от снега, валежника, таскали дрова, готовили подстилку для постелей. Людской говор, стук топоров, грохот посуды сливались с ржанием коней. Но вот вспыхнул большой костер, на таганах повисли котлы, все в ожидании ужина притихли.

День заканчивался. За корявыми вершинами мертвых пихтачей багровел закат. Темнело небо. В просветах деревьев, освещенных костром, танцевали силуэты. После ужина лагерь угомонился. Съежившись от холода, у огня спали люди. У возов кормились лошади. Я подсел к костру и сделал первую запись.

«25 марта. 1-й лагерь. Как и надо было ожидать, начало оказалось ужасным. Проходы завалены погибшим лесом, толщина снега более метра. Только благодаря усилиям всего коллектива нам удалось продвинуться на 16 километров, но добраться сегодня до Можарских озер, как намечалось, не смогли. А ведь и люди, и лошади — при полной силе. Что же ждет нас дальше? Мы не должны щадить свой труд, но, чтобы не попасть впросак, не должны и пренебрегать осторожностью. Сегодняшний день для нас серьезное предупреждение. Но человек должен победить! Если мы не достигнем цели, на смену нам придут другие, третьи — они заставят Саяны покориться, открыть свои недра и отдать неисчерпаемые богатства и силы на службу советскому человеку.

Восточный край неба покрылся грязными тучами. Костер, развалившись на угли, напрасно пытался отпугнуть наседавшую темноту. Дремали уставшие лошади. Против меня сидя спал мой помощник Трофим Васильевич Пугачев. Обняв сцепленными руками согнутые в коленках ноги и уронив голову на грудь, он казался совсем маленьким. Его смуглое лицо еще не утратило юношеской свежести. Если бы не борода, которую он тогда отпустил ради солидности, ему ни за что не дать 27 лет. Я смотрел на него и не верил, что в этом свернувшемся в маленький комочек человеке билась неугомонная, полная отваги и дерзаний жизнь.

А кажется, совсем недавно (в 1930 году) юношей пришел он к нам за Полярный круг, в Хибинскую тундру. Тогда мы делали первую карту апатитового месторождения. Жили в палатках на берегу шумной речки Кукисвумчорр. Теперь там раскинулись просторнее улицы города Кировска, а тогда был выстроен только первый домик для экспедиции Академии наук; путейцы нащупывали трассу будущей дороги, а геологи горячо спорили, подсчитывая запасы апатитовой руды.

Помнится, как-то вечером, когда все спали, я сидел за работой. Это было в конце мая, в период распутицы в тундре. Порывы холодного ветра качали деревья. Шел дождь. Неожиданно раздвинулся вход и в образовавшееся отверстие просунулась голова юноши.

— Погреться можно зайти? — произнес он тихим, почти детским голосом и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь.

С одежды стекала вода, он весь дрожал от холода. Я молча рассматривал его. Голову прикрывала старенькая, непомерно большая, ушанка, с узких плеч свисал зипун, разукрашенный латками. На ногах, завернутых в онучи, истоптанные лапти. Маленькое, круглое лицо, еще не обожженное северным ветром, хранило застенчивость.

Незнакомец устало осмотрел внутренность палатки, снял котомку, мокрый зипун и, подойдя к раскаленной печи, стал отогревать закоченевшее тело.

— Ты откуда? — не выдержал я.

— Пензенский.

— А как попал сюда?

— Мать не пускала, да я уехал, охота лопарей и северное сияние посмотреть.

— Один приехал?

Он, не отвечая, вскинул на меня светлые глаза, переполненные усталостью.

Пока я ходил в соседнюю палатку, чтобы принести ему поесть, он свернулся у печи да так, в мокрой одежде, и уснул.

Это был Трофим Пугачев. Начитавшись книг, он с детства стремился на Север, в глушь, в леса, которые не видя полюбил. И вот, убежав от матери, из далекой пензенской деревни, он добрался до Хибинской тундры.

Мы зачислили его рабочим в партию. Просторы тундры, жизнь в палатках и даже скучные горы Кукисвумчорр и Юкспарьек, окружавшие лагерь, стали дороги парню.

Так началась жизнь Пугачева, полная борьбы, тревог и трудовых успехов.

По окончании работы в Хибинах наша геодезическая партия переехала в Закавказье. Пугачев вернулся домой. В памяти он сохранил яркие впечатления о северном сиянии, о тундре, о своей работе.

В тундре Пугачев видел, как только что родившийся теленок оленя следовал за матерью по глубокому снегу и даже спал в снегу. Это удивило юношу. Он поделился своими впечатлениями со старым саами.

— Ты спрашиваешь, почему теленок оленя не замерзает? — сказал житель тундры. — Говорят, есть на юге такая страна, где на солнце яйца птиц пекутся, вот там как могут жить люди?

В самом деле, как живут люди в жарких странах? Это заинтересовало любознательного юношу.

В апреле следующего года он приехал на юг, разыскал наши палатки в далекой Муганской степи Азербайджана. Трофим хотел познакомиться со страной жаркого солнца.

Затем у него зародилась дерзкая мысль побывать в далекой Сибири, там, „где золото роют в горах“; на побережье Охотского моря. Желаниям не было конца.

С тех пор прошло много лет. Жизнь Трофима Васильевича слилась неразрывно с жизнью нашей экспедиции. Быть первым на вершине пика, бродить бурные горные потоки, терпеливо переносить лишения, жить трудом и борьбой — вот какими качествами отличался этот человек. В нем будто уживались два Трофима: в лагере он скромный, застенчивый, большой шутник, всегда готовый к услугам; в походе же беспощадный, верткий, волевой, способный удивить любого смельчака.

Сбылась мечта полуграмотного парнишки из пензенской деревни — он стал путешественником! Теперь Трофим Васильевич выполняет работу инженера. Он видел не только тундру и страну горячего солнца. За его плечами угрюмая приохотская тайга, суровые Баргузинские гольцы, узорчатые гребни Тункинских Альп, а впереди, как и всех нас, его ждут малоисследованные горы Восточного Саяна».

…Шальной ветер, прорвавшийся из темных дебрей мертвого леса, вернул меня к действительности. Окружив костер, крепко спали мои спутники. На краю подстилки лежал Шайсран Самбуев, отбросив голые ноги на снег. Добрый и покладистый характер бурята был хорошо известен нашим собакам Левке и Черне. Это они вытеснили его с постели и, растянувшись на ней, мирно спали.

Я подложил в огонь недогоревшие концы дров. Треск костра разбудил дремавшего дежурного. Он встал, громко зевнул и ушел к лошадям. Я залез в спальный мешок и, согревшись, уснул. Но спал не долго. Внезапно в лагере поднялась суета. Люди в панике хватали вещи и исчезали в темноте. Конюхи отвязывали лошадей и с криком угоняли их на середину поляны.

С востока надвигались черные тучи. Они ползли, касаясь вершин деревьев. Воздух переполнился невероятным шумом, в котором ясно слышались все усиливающиеся удары. Я бросился к людям, но не успел сказать и слова, как налетел ветер и деревья вдруг закачались, заскрипели, а некоторые стали с треском падать на землю. Лошади сбились в кучу и насторожились. Все молчали, а ветер крепчал и скоро перешел в ураган. От грохота и шума, царивших вокруг нас, создавалось впечатление, будто между бурей и мертвым лесом происходила последняя схватка. И, отступая, лес стонал, ломался, падал. Прошло всего несколько минут, как мощные порывы ветра пронеслись вперед, оставляя после себя качающуюся тайгу. И долго слышался удаляющийся треск падающих деревьев.

Мы не успели прийти в себя и достать из-под обломков леса оставшиеся у костра вещи, как в воздухе закружились пушинки снега. Они падали медленно, но все гуще и гуще.

К утру на небе не осталось ни одного облачка. Медленно появилось солнце, освещая безрадостную картину мертвой тайги. Выпавший снег прикрыл следы ночного урагана.

Мы тронулись в путь. Под ногами похрустывал скованный ночным морозом снег. Лошади, вытянувшись гуськом, шли навстречу наступающему дню, и снова мы услышали ободряющий голос Днепровского:

— Ну ты, Бурка, шевелись!

К полдню дорога снова размякла. Бедные лошади! Сколько мучений принес им этот день. Они беспрерывно проваливались в глубокий снег, то и дело приходилось вытаскивать их и переносить на себе вещи и сани. Можно представить себе нашу радость, когда еще задолго до захода солнца мы увидели ледяную гладь Можарского озера! На противоположной стороне, там, где протока соединяет два смежных водоема, показалась струйка дыма. Это была Можарская рыбацкая заимка. Лошади, выйдя на лед, прибавили шагу, и скоро послышался лай собак.

Нас встретил рослый старик с густой седой бородой. Он подошел к переднему коню, отстегнул повод и стал распрягать.

— Вот и к нам люди заглянули, — заговорил он, когда распряженные лошади стояли у забора. — Добро пожаловать, человеку всегда рады! — Здороваясь, он поочередно подавал нам свою большую руку.

Дед Родион был рыбаком в Черемшанском колхозе.

Люди расположились в поставленных на берегу палатках, а вещи сложили под навес, где хранились рыбацкие снасти.

Хозяин предложил мне и Трофиму Васильевичу поселиться в избе. Это было старое зимовье, стоявшее на пригорке у самого обрыва. Когда мы вошли — уже вечерело. Тусклый свет, падающий из маленького окна, слабо освещал внутренность помещения. Зимовье разделено дощатой стеной на кухню и горницу. В первой стоял верстак, висели сети, починкой которых занимались жена и дочь рыбака. Горница содержалась в такой чистоте, будто в ней никто и не жил. Пол, столы, подоконники зимовья добела выскоблены, как это принято в Сибири. Все остальное носило отпечаток заботливой хозяйской руки.

Через полчаса горница была завалена чемоданами, свертками постелей и различными дорожными вещами. Нам предстояло прожить на зимовье несколько дней, перепаковать груз, приспособив его к дальнейшему пути, и обследовать район, прилегающий к Можарскому озеру.

Хозяйка подала ужин: на большой сковородке сочные, изжаренные на масле с луком, свежие сиги. Не обошлось без стопки водки — с дороги положено!

Сиг, как известно, рыба вкусная, а тут еще и приготовлен он был замечательно, по-таежному. Старик повеселел, стал разговорчивее, а хозяйка, видя, что ужин может затянуться, налаживала вторую сковородку рыбы.