Заночевал у Данилы, а чего-то засиделись, заболтались и мне стало лень тащиться на ночь глядя, через всю деревню. Зато выспался от души. Когда выполз с сеновала, солнце уже стояло довольно высоко. Гостеприимного хозяина не было, ушел работать. В избе, на столе под рушником с вышитыми красной нитью петухами, обнаружился кувшинчик молока, извечная каша и хлеб.
«Остался маленький пустячок, подождать два месяца, потом один год и у меня будет достаточно картошки, для того чтобы засадить большущее поле. Только вот решу вопрос с сохранностью урожая, так сразу и займусь. Еще бы хорошо было, маслица подсолнечного, увы, сей цветок пока до Москвы не добрался. Может в Голландию смотылять? — „Здрасте и кто туточки у вас семушками торгует? А это вы, двести килограммов братец отвесь… Не ведомо что такое килограмм, да вы дикий человек, уважаемый“ Привезу и стану монополистом масляным. Если растение приживется в Подмосковье…»
Приятные мысли о продуктовом изобилии прервали на самом интересном месте. Дверь открылась и вошла целая делегация из Силантия, кучи мужиков в стрелецких кафтанах и Клима.
— Вот ты где… Всю деревню на уши поставили, разыскивая, а он сидит, и как ни в чем не бывало, кашу жрет. — Силантий как обычно, сама любезность. Может же когда захочет приятного аппетита пожелать.
— Ты почто, вахлак не молвил, что к Даниле пойдешь? — остановился напротив, снял шапку и рукавом утер пот со лба.
— Выспаться захотел, от твоего храпа стены трясутся, так и кажется — что изба по бревнышку раскатывается. — Честно ответил. Так ему не по нраву, шипит как змей, только что ядом не плюется.
— Говорено было Никодимом — «быть на виду и шкод никоим образом не чинить»
А еще мне не понравилось быть как на витрине, десяток глаз рассматривали самым беззастенчивым образом, разве что не раздевали, чай не девка.
— Силантий, хорош бухтеть, говори — зачем искал? — Я конечно не злопамятный, просто записал, чтоб не забыть, как меня поимели в разнообразных позах, притом два раза переворачивали…
— Чавой?
— Хреновой! Молви, что надобно. — Отпил немного молока из кувшина. Поторопился, две струйки стекли по усам и упали на грудь, намочив рубаху. Раздраженно бухнул донышком о стол, чуть не расколотил посудину вдребезги.
Стрелец обернулся, подал какой-то знак и мужики молча, вышли, забрав с собой нашего завхоза. Как успел заметить он собственно первым и ломанулся на волю.
Когда дверь закрылась за последним, Силантий положил свою шапку на край стола и пятерней пригладил растрепанную прическу, — Федя ты почто злой такой?
— Пушка не стреляет… Силантий мне лжу молвит… Денег нет…
Жучара, что хочу то и слышу, салдофон хренов, дай только с новой цацкой потешкатся. При слове пушка — у него стойка стала как у легавой на боровую дичь. Лапу поднял, морду вперед вытянул и только кончик хвоста, чуть подрагивает.
— Какая пушка? — Голосок как у батюшки, елейный насквозь. Может посторониться, пока не забрызгал?
— Простая… — Мне расхотелось, что-либо говорить, накатила волна апатии, и захотелось, чтоб на месте этой старой, хитрой сволочи, сидела его внучка…
Наверно что-то у меня на лице отобразилось. Силантий вдруг выпрямился, расправил плечи, как-то подобрался и посмотрел с такой властностью во взгляде, что мне захотелось стать в стойку. Приложить руку к несуществующему козырьку и гаркнуть во весь голос — «Слушаюсь господин генерал»
— Сопляк, да ведомо тебе, сколько людишек, твоему слову поверило и моему? — На самом деле из его предложения только одно слово и было нормальное. Остальное обычный мат, сказанный раздраженным до крайности человеком.
— Ежели ты своим не дорожишь…
— Прости.
— То я… — Запнулся на мгновение и закончил спокойным тоном. — Молви, что у тебя стряслось.
Коротко описал суть проблемы, не вдаваясь в технические детали. Он не поверил в предполагаемые ттх (солдат он и есть солдат) переспросил с сомнением в голосе.
— А рази такое может быть, чтоб три отрока на себе таскали… Без лошадей и людишек обозных… А припас огненный как?
— Да что тебе на пальцах буду молвить, пойдем, сам все увидишь. — И стал собираться.
* * *
Силантий обошел вокруг миномета, покачал за ствол, попробовал приподнять одной рукой. И покачивая головой, подошел ко мне. Я мастерил, стоя у верстака, из подручных средств приспособление для замера внутреннего диаметра ствола, мрачно размышляя о перспективах кастрации. Укорачивать не очень то и хотелось, дальность выстрела упадет, а с другой… Нет у меня прицела, чтоб научить людей стрелять с закрытых позициям на версту. Все что будет, белая полоса по стволу, отвес позади миномета и две вешки впереди, створ для ориентирования направления. Шкала, маркированная шагами для определения расстояния. И все.
— Эта твоя труба…
— На пушку не похожа. — Закончил его мысль. — Дело не в ней, а в ядре, снаряде. — Отложил поделку в сторону взял в руки одну мину. Незнакомые стрельцы, чуток поодаль стоящие, подошли ближе и то же стали слушать.
— Ты видел и не раз как пушкари из своих пушек стреляют? Ежели у града стену сломать, ядро каменное берут али чугунное, по войску картечью вязаной, когда оно близко подойдет. Это ты и сам ведаешь. А вот что делать ежели он сидит за горой? — Задал вопрос.
В обход идти… Не всегда такое можно, река, болото мешают… И наверх не взойдешь, крепко ворог сидит с пищалей метко стреляет… Ну я не конный, но думаю, что пока лошади заберутся, всех воев перебьют… — И завертелся ужом, отвечая на кучу вопросов, посыпавшихся со всех сторон. Скромная фигурка Клима, появившаяся в дверях, была практически спасением. Махнул рукой подзывая.
Он, протиснувшись мимо обступивших меня мужиков, поставил на верстак коробочку из бересты.
Не торопливо снял крышку, вынул патроны, покрутил в пальцах, и отложил. Пододвинул мину и стал вынимать стреляную гильзу. В это раз решил не мудрить с маленькой навеской и сразу вставил восьмиграммовый заряд, снарядил заодно и вторую, с двумя кожаными кольцами. Совместными усилиями, агрегат вытащили на улицу и установили, к деревне задом к лесу передом. На всякий случай отогнал всех на десяток шагов, практически за угол, оттуда и выглядывали любопытные лица.
«Радость моя, если сейчас обгадишься, с тобой и знаться никто не захочет»
Опустил мину в ствол и пригнулся. Бдам — с. С каким то железным лязганьем над головой прозвучал выстрел. Опорная плита дрогнула и сдвинулась в бок, снизу выплеснулись маленькие струйки пыли и заклубились в воздухе.
«Долбо… Кретин. Беруши — придумали глухие трусы»
Словно сквозь вату, слышал гомонящих вокруг меня людей. Когда над ухом взрывается что-то, ощущения довольно неприятные… Через пару минут маленько отпустило и я смог начать отвечать.
— Не ведаю куда улетела… Нет, не зашибет… не взорвется… Хочешь знать? Иди и найди, она может в болоте утопла… Силантий, давай отвезем в овраг и там испробуем… Нет, здесь не буду… Да она каждая гривенник стоит… Да!
Раскрутили еще раз стрельнуть, двое стрельцов ушли за телегой, почему-то на себе тащить, никто не захотел.
По пути на полигон, забежал домой, захватил взрыватели, порох и пару гранат, на всякий случай… Если уж устраивать презентацию, так по полной. Добраться удалось всего лишь до выезда из деревни, а дальше все-таки пришлось тащить на руках, заодно продемонстрировал разборку.
Молодежь дорубила остатки кустарника, собрали все в одну большую кучу и сожгли. Овраг, некогда бывший чуть ли не мусорной свалкой (на мой взгляд), преобразился, теперь это была почти ровная поляна. Появление странной процессии вызвало неподдельный интерес, особенно после того как всю толпу попросили (странные у мужиков способы выражать свои «просьбы») После сборки выгнал «добровольных» помощников, снарядил мину. Вставил патрон, отмерил порох и вкрутил взрыватель.
С того места откуда собрался стрелять до крайнего рубежа мишеней, тристо метров. На глазок выставил угол возвышения, миномет к земле крепить не стал, выстрел всего один будет. И дай бог, чтоб удался.
Потом петь будут — «бросил взгляд тверезый, блин, в последний раз»
Опустил мину в ствол… Жаль, что нельзя узнать результат первого выстрела, найти что-то на болоте без миноискателя, не реально. Даже если она просто перелетела кусты, растущие за забором…
Грохнуло, если судить по моим отбитым барабанным перепонкам, разницы ни какой нет. А вот окончание… Столб разрыва поднялся, потом точно измерю, примерно на двухстах пятидесяти.
Или я оглох окончательно или… Да нет слышу как ветер шумит в ветвях березы. Оборачиваюсь и вижу что они, молча, смотрят на мою шайтан — трубу. Для них это, сейчас что-то непонятное… В их понятии пушка — это ржущие от натуги лошади, матерящиеся от злости и усталости мужики, вцепившиеся из последних сил за колеса, выталкивая бронзового монстра в гору.
Мать твою… Сюда бегут… На всякий случай отошел и встал с краю, пусть руками трогают, понюхают, даже лизнуть разрешаю. Дождался Силантия с его свитой, и мы пошли смотреть результат. За нами увязалось еще человек десять.
Плохо. Очень плохо. Отвратительно, на земле небольшая воронка и маленький отвал выброшенной взрывом земли. Это говорит о том, что мина сначала углубилась и только потом взорвалась. Надо переделывать запал — укорачивать, ставить другой капсюль и использовать бумажную трубку, так огонь быстрей дойдет до основного заряда и воспламенит его. Мне нужен осколочный снаряд, а не фугасный. Жаль что отверстие маловато, можно было бы порох вставлять сразу в мешочках, а не засыпать. Пересыпающийся порошок плохо действует на балансировку мины, чем это грозит, могу только догадываться… Как вариант — при максимальных углах, она просто не перевернется и упадет хвостом вниз. Сделать самоликвидатор? В принципе реально, огнепроводная трубка, горящая фиксированное время, зажигается от патрона и при падении на грунт воспламенят основной заряд. Риск подрыва в стволе… Затяжной выстрел из ружья двенадцатого калибра в состоянии убить стрелка. Может и кирпич с крыши упасть… Под богом ходим… Что завтра будет, нам не ведомо. Точно могу сказать, только одно — ежели две мины в трубу не загонят, жить будут.
Осталось найти малость деньжат, вставить фитиль Антипу и запустить процесс…
— Федь, а Федь… Федор твою мать, оглох что ли? — Силантий пихнул меня кулаком в бок, — еще есть?
— Есть, но не дам. На них пацаны учиться будут.
— Да я не про то. Как далече твоя труба кидать могет?
«А правда на какое расстояние, сможет улететь эта дыня? У амеров от двух с половиной, до трех с копейками летает. А не развалится самовар от полного заряда в сорок граммов пороха»
— Две версты, может меньше, может больше, — Пожал плечами. — Разброс будет слишком большой.
И пояснил, — Между точками разрыва будет слишком велико расстояние. Мишень может не попасть под накрытие. — По выражениям мохнатых лиц понял — говорю на китайском языке.
Объяснил еще проще. — Одна бабахнет здесь, вторая у околицы, а третья вообще за деревней… — Добавил ложку меда к их разочарованию, — не успеете прочесть «отче наш» как она (она — пушка) выстрелит тридцать раз. — Прихвастнул малость, дай бог, половину необученный расчет сможет запулить.
Если вернуться живыми и захотят остаться, я из них за зиму таких минометчиков сделаю… На тысячу шагов будут в кошелку попадать, с первого выстрела.
— Поэтому надобно ближе подкрадываться, на версту али половину и оттудова стрелить.
— Сколько людишков для неё надобно?
— Ежели на себе тащить придется — то пятеро, в телеге возить — трое…
— А что так, по-разному выходит?
Я расписал штатное расписание на расчет. — Трое носят сам миномет, двое снаряды, если телега есть тогда двоих не надобно.
Силантий мотнул гривой седых волос, подзывая «свиту» что-то им коротко сказал и четверо стрельцов весело, с матерком. Поминая — ять и буки — через слово, просто таки набросились на толпу, словно овчарки согнали стадо в некое подобие строя, из которого пинками выгнали намеченных мной артиллеристов и послали в нашу сторону. Остальных погнали прочь к выходу с полигона.
Пушкарей, пятого стрельца, Силантий поставил пред мои очи. Прошелся вдоль куцего строя, скривился как после горсти клюквы и коротко бросил, — Учи. — Заложил руку за спину и неспешным шагом, отправился в деревню.
— Силантий, погодь. — Окликнул его.
Он вытащил искалеченную руку из отворота кафтана, помахал обрубком и даже не обернулся.
— Да постой же ты, черт сивый. У меня еще одна новинка есть. — Он остановился и так же спокойно пошел обратно.
Остановился напротив, — Мефодий, почему отроки ворон считают? — Спросил с интонациями доброго дедушки, да только стрельца и пацанов, словно ветром сдуло… вместе с минометом.
Проводил взглядом, повернулся ко мне. — Молви.
«О-х… т-ь не встать. Спокойно, неторопливо, лениво, тихим голосом, два слова… Да уж из меня командир как из навоза пуля… Пугачева петь будет — Настоящий полковник… Кто же ты на самом деле?»
Я вытащил из кармана не заряженную гранату и подал ему.
Он осмотрел, покатал на ладони, — Что такое?
— Граната, внутрь сыплем порох…
Он насмешливо продолжил, — дроб али пули свинцовые, дырку затыкаем, и фитиль вставляем, запаливаем и в ворога кидаем…
Подкинул и поймал, покачал, словно взвешивая, — Полфунта будет, с порохом фунт. Мелковата твоя граната. — И протянул её мне обратно.
От его тона… Честно скажу, обидно стало… За себя. — Силантий, у тебя что, совсем крыша — ку-ку?
Удивить, нахамить и завладеть вниманием, не понял ничего и на всякий случай обиделся, уж больно тон был насмешлив. — Ну, молви… Чадо.
— Маленькая, да удаленькая, — я присел на корточки, отмерил и всыпал навеску пороха внутрь, из кармана достал запал, ввернул.
— Вот теперь, ежели дернуть вот за это колечко и бросить, она взорвется.
С её помощью можно сделать так, что тати, каковые за тобой по лесу идут следом, сами гранатку взорвут. Урон себе нанесут — кого побьет, иных покалечит, глядишь, и отстали. Можно швырнуть так, что она над главами разорвется, али под ногами и откинуть не успеют. Воды не боится, можно рыбу в озере глушить, в дождь, снег, жару, холод (ну ты и сказочник Федя!). На две сажени вокруг себя кого не пришибет, тому увечье нанесет. (Сие испытание еще не проводил)
— Дай, — И властно протянул руку.
Я вложил в раскрытую ладонь, ребристую тушку, — Зовется сия штука, ЭФ один.
— Чтой название странное, — крутил теперь внимательней рассматривая предохранительную скобу, разогнутые усики чеки и само кольцо, отрезанный от пружины и спаянный, кусок.
— По имени моему, звать меня — Федор.
— Ну кА, подмогни, Федька дерни за кольцо.
— Э… Отдай, я сам покажу.
— Цыть у меня… А ну тяни, давай, а не то, эвон Мефодию кликну…
— Давай подальше отойдем. — Позвал его за собой. Мы удалились шагов на сорок, когда я остановился.
— Дай гранату, — И улыбнулся, первый раз за весь день. — Отдам, вот те крест, токмо покажу, как правильно держать надобно.
Подробно объяснил, показал, даже пару раз вложил в его лапищу свое детище. После того как пошел на второй круг — понял, пора закруглятся.
— Так, держи крепче, — Разогнул усики и выдернул чеку. — Бросай как можно дальше и пригнись к земле. — Напомнил ему.
— Не учи батьку, сыновей делать — Силантий размахнулся и захерачил гранату метров на пятьдесят. Через пяток секунд послышался тугой хлопок и над местом подрыва вспух дымный шар. Что-то цвиркнуло в недорубленных кустах и на землю неспешно упала ветка с двумя листочками.
— Не так чтоб… — Силантий посмотрел на меня… — И сколько такая стоит? — Спросил и, не дожидаясь ответа, зашагал смотреть результат.
«Не так что бы очень, но так уж и быть… Сколько стоит… Жучара! Привык кирпичи кидать в килограмм весом… Хм, неплохо шестьдесят шагов без одного. Это считай сорок с лишним метров на круг выходит. Граната нынешних времен, представляет собой полый шар, набитый порохом и картечью, с коротким фитилем. В принципе сама по себе задумка, как раз для уровня техники данного века. Только вот недостатков два, тяжелая, а фитиль враг мог выдернуть, затушить или просто откинуть гранату в сторону. И все это сводит на нет, боевые свойства оружия»
Походили, посмотрели, нашел большой фрагмент корпуса, грамм на двадцать, кусок от запала и больше ничего на глаза не попалось.
Обратно шли в молчании, атаман думу думал, о чем свидетельствовали нахмуренные брови и перекатывающиеся желваки на скулах. Остановились на половине дороги, — Сколько денег надобно, чтоб у кажного стрельца по две гранаты были?
— Семь рублей и полтина.
— Это почем же штука — то?
— Два алтына было, седмицу назад.
Силантий крякнул от такой цены и яростно зачесал бороду. Потом видимо решился. — Вечером денег дам.
— Не торопись, у меня осталось всего сорок штук запалов, а их здеся никто делать еще не могет.
Как же приятно когда «зеленая подруга» навещает других. И хочется и колется и мамка не велит…
— Федя, — Ласково попросил Силантий. — ты ужо постарайся, старика уважить.
— Три седмицы не раньше, сорок отдам сразу… Надобно будет завтра Клима в город отправить, пущай Антипу наказ передаст. Митрофаныч, а может и на снаряды для пушки деньжат найдешь?
В ответ приподнялась лохматая бровь.
— Тридцать… Пять… — Советский принцип — проси больше, все равно на… хутор пошлют.
— Двадцать!
— Тридцать пять!
— Пятнадцать и пошел на хер, у меня мошна не казенная.
«Что и требовалось получить — денег на сто пятьдесят мин. Чтоб тебя, на чем я их возить буду, это… Четыресто восемьдесят килограмм чистого чугуна, без пороха, тридцать пудов…
И тут моя жаба удовлетворенно икнула, — уташ-шим.
А в голову пришла еще одна мысль, — Гранатомет на пятьдесят семь миллиметров, этот как его…
Блин не помню, но точно знаю, что есть, будет, такая приблуда и спецов. Полтинник калибр, на сотню с лишним гранату кидает осколочную. Таких могу сотворить цельных два. Один чуть длинней, другой по короче, переломка, взвод при открывании ствола, передняя рукоять, постоянный прицел. Трубчатый приклад с пружиной для амортизации отдачи. В принципе сделать можно. А вот с гранатой придется помудрить, тут нужна гильза…»
— Чего еще удумал? — Силантий толкнул меня в бок и пошел вперед.
Пожал плечами и двинулся следом. — Оружье что гранатой стрелять сможет… — Договорить не успел, уткнулся носом в широкую спину остановившегося стрельца. Силантий медленно повернулся.
— А ты не лжу молвишь? Побожись.
— Вот те крест. — Размашисто перекрестился. — Через три седмицы… Думаю, шагов на двести стрелить будет. — И поправился, наткнувшись на недоверчиво насмешливый взгляд, — Хорошо, на сто.
Он покачал головой и зашагал прочь размашистым шагом.
«да уж, сей прожект за свои бабки… Ладно хоть на все остальное выцыганил…»
И припустил следом, квакающие в животе кишки не лучший друг для молодого (!) здорового организма.
На половине дороги отстал. Мы догнали медленно плетущихся несунов, с трудом пробирающихся по извилистой тропе с разобранным на части минометом.
— Мефодий, погодь чуток. Куда вы его тащите?
— Силантий молвил — на кузню отнесть, пущай там стоит.
— !? — так ничего и не придумав что сказать в ответ, подобрал отвисшую челюсть и плюнув с досады поторопился за ушедшим вперед стрельцом. Али его уже стоит звать — Господин сотник? Не, обожду, шея чай своя, не чужая…
* * *
Заканчивается июль, последние жаркие денечки стоят. Деды, местные, молвят — скоро дожди пойдут, ежели больше седмицы лить будут, жито зальет.
Как успел убедиться, местная метеослужба работает четко, без сбоев и неверных прогнозов. Все что говорят на следующую неделю, сбывается на все сто прОцентов.
Спросите у какого-нибудь древнего аксакала — что и как. Я заинтересовался и в ответ услышал — Смотри, как воробьи в пыли плещутся, словно в луже… Утречком, раненько еще до свету стань и глянь на росу — ежели на песчинки похожа али совсем нет, день сухой будет. В горошины собралась — к вёдру… С полуночи ветер над лесом дует, верхушки гнет, жди, через три дня на четвертый, дождь зарядит…
Гуси гогочут, утки крякчут, пес хвостом нос закрывает… А по мне какая разница, на чьи ворота соседский кобель лапу задрал…
Обидел дедушек, они со мной с месяц не разговаривали, плевались и уходили. Пришлось мириться, итогом стало нравоучение на тему — молодость есть порок, но проходящий. Но с тех пор, сводки погоды получаю регулярно и в срок.
Надо придумать, чем занять… А чего я собственно беспокоюсь, у них вон кучу командиров нагнали…
Мастер — десятник может сказать Силантию…
Вот не понимай черта в суе, он и явится. Стоит на крылечке и рукой машет. Позвал, а сам не дождался в избу вошел. Ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Я что вьюноша по первому взмаху на полусогнутых бегать, надо, подождет. И свернул в сторону двух нулей на задворках, заросших огромными листами туалетного папира. Оправившись, поплескался у колодца, смывая грязь, набравшуюся за половину дня проведенного на полигоне и в кузне. Утерся подолом рубахи и, накинув кафтан на плечи, соизволил пойти в дом.
— Федь, бабы к обедне быстрей собираются, чем тебя со двора дождаться.
— Что тебе надобно старче? — Спросил, усаживаясь за накрытый, между прочим, и довольно нехило, стол.
— А в лоб?
— А за что?
— Федька, неча кобениться…
— Так я ничего такого не молвил. Спросил токмо.
— Тебе деньги не надобны?
— А что ж ты сразу не сказал, я бы бегом бежал…
— Могет мне на лобном месте, криком кричать — Федька, дуй ко мне, я те гроши щас дам.
— Я пришел, деньги давай. — Протянул раскрытую ладонь.
Силантий скрутил из трех пальцев кукиш, плюнул на него и воткнул в подставленную ладошку. — Опосля, сначала трапеза. Я те ждал, таперича ты обождешь.
Хотел ответить, отвлек скрип петель открывающейся двери. Нарисовался один из «обозников» Иона кажется. Снял шапку, перекрестился на образа, низко поклонился и остался стоять на месте.
— Проходи, Иона, свет не засти. Остальные где?
— Идут, — Проворчал стрелец, усаживаясь на лавку. — Отроков токмо утихомирят…
И пояснил на молчание Силантия, — бузить удумали.
Морщины на лице старика разгладились, глаза сузились, от чего выражение стало хищным, — Сколько?
— Трое.
— Ну?
— Как завсегда, опосля посмотрим, а то и…
— Нет!
Я крутил башкой со скоростью метронома — тик-так, тик-так. На миг даже мелькнула мысль — при таком темпе голова отвалится раньше, чем пойму, о чем речь идет.
Силантий обратил на меня взор, — Молчи.
«Как там у этой, блин не помню… Во! Алиса. Чем дальше — тем страншее и страншее… А может это не её слова?»
Махнул рукой, — да ну вас с вашими тайнами. — И потянулся к еде. Навалил в миску тушеных овощей, накрошил мяса, отрезал ломоть хлеба и принялся уплетать. Хотят разговоры говорить, дело ваше, а у меня окромя молока с кашей с утра маковой росинки во рту не было. И ту доесть не дали…
«Самоликвидатор, хм. Вещица скажем нужная, того что мину или гранату кто-то сможет повторить, не боюсь. А вот то, что она просто упадет как кирпич и не взорвется, это плохо. К чертям собачим, Алекс освободиться, дам ему задание. Патрон для токарного станка. Пусть на досуге поразмыслит — как это можно соорудить, если что, подскажу… Надо модифицировать взрыватель, боек сделать двух сторонним. Рассчитать длину запала… М-да. Это увеличит длину, минимум в два раза… И пока не забыл, винты нужны с плоской резьбой для винтового пресса…»
Пока расправлялся с обедом, незаметно подошли и оставшиеся члены команды Силантия, совет «пенсионеров» был в полном составе. После утоления голода, инстинкты самосохранения чуток приутихли, язык приобрел свободу и замолотил, сам не зная чего, наверно искал приключения на задницу.
— Парни, про Силантия мне ведомо, а сами-то воевали, али токмо девок на сеновале щупали? — С прищуром оглядел собравшихся стрельцов. Наблюдать за пестрой компанией одно удовольствие…
«ё- Никодим, да они как гусаки… Как вы их только различаете. — На мой взгляд, отряд стрельцов только что прошедший мимо, и те, что стояли в карауле были из одного полка. Ан, нет. Никодим указал пальцем за спину, — Енти, из пятого полка Федьки Александрова, а вот это воронье из одиннадцатого, Давыдки Воронцова. У них платье разное и шапки… А ты Федь, часом не ослеп?
— Буду я картузы разглядывать, а что до ферязи, там и там она красная, а сапоги, если уж на то пошло, у всех желтые…
— Да них шапки разныя, у тех темно-серая, а ентих коричневая!
Я оглянулся и посмотрел в след уходящим стрельцам. Пожал плечами и фыркнул в сомнении — Фиг его знает, может и так.
В результате, была прочитана коротенькая лекция (как раз до дома хватило) на тему распознавания стрельцов с поименным перечнем всех деталей одежды, упоминанием имен полковых командиров»
Не скажу, что я стал экспертом в этом деле, но навскидку уже мог сказать — кто откуда. Сидящая напротив меня компания отличалась, и сказал бы, довольно сильно. Кафтан, темно-зеленый — почти как у полка Афанасия Левшина, разница в оттенке. Серый подбой, красные петлицы — такого сочетания не припомню и что меня больше всего поразило, совершенно черные сапоги, у прочих были цветные.
За них ответил Силантий. — Федор, пиво будешь, — И с любезным оскалом (при желании можно принять за улыбку) сдвинул кувшин в мою сторону. Усы у него намокли и обвисли, это делает его немного похожим на моржа, чья шкура испещрена множеством шрамов.
Беру посудину за узкое горлышко. В подставленную кружку, льется тонкая струя напитка, я смотрю сквозь упавшую на глаза челку, на сидящих напротив стрельцов.
Мефодий, спокойно равнодушно обгладывает мосол, доставая узким ножом костный мозг. Иона даже не поднял глаз от миски. Лениво ковыряется, выискивая вкусные кусочки и, по одному отправляет их в рот, тщательно пережевывает. Трое других, чьи имена мне еще не известны, ведут себя схожим образом. Но у всех сидящих за этим столом (окромя меня) есть схожая черта. У всех крепко сбитые фигуры, одинаковая стрижка, масть, скупые экономичные движения…
Раньше Силантия шибко не рассматривал — крепкий дед, всяко бывает, хорошо сохранился… А вот сейчас, на фоне пришлых… Блин, если бы не рука калеченная, она чуть по суше будет, один в один как эти «обознички»
— Благодарствую Силантий Митрофанович, дай бог тебе многие лета, — Малость юродствуя, моя жопа отправилась за счастьем. — Сподобился сиротинушке, милостыньку подати.
Ранее бывало, просишь сокола нашего ясного — Силантий во имя Христа дай испить из тваво кувшина напитка богом данного. А он молвит — рылом не вышел… Силантий ты почто мне лжу сказывал? — Закончил довольно серьезным тоном, глядя прямо в глаза.
— Я? — Он благодушно улыбается, — Когда?
— Это кто? Обозники? — широким жестом показываю на стрельцов. — Дай то бог, ежели они знают с какой стороны бочку с зельем взять и как на телегу закинуть. Зато у всех повадки матерых душегубов, отправивших к праотцам не одного ворога.
Тишина. Полнейшая тишина, не прерываемая ни единым звуком. Послушал её немного и продолжил, не дождавшись ответа на свой вопрос.
— Тогда спрошу вас, господа возничие. Что надобно наперед грузить еду али зелье?
— Федя, помолчи чуток, — дедушка проснулся и высказал свое слово.
— А рази, я не могу спрошать у честных людей? Или им чтоб ответ молвить твое указание надобно?
Думается мне, что кажный, не один десяток годков пищаль на плече таскал и не один фунт пороховой гари снюхал. — при этих словах, на лицах стрельцов замелькали улыбки.
«О-о. Каменные истуканы имеют что-то человеческое…»
Придал своей физиономии, дикое выражение, словно в голову ударила желтая кровь с аммиачным запахом. Оставалась только зарычать и набросится на соседа, вставая с лавки. — Ты че скалишься?
Он скривился в усмешке, бросил короткий взгляд на деда и сдвинулся в сторону.
На этом все и закончилось, Силантий отпил глоток из кружки, поставил на стол, — Федь, из тебя скоморох пустяшный, зазря токмо людей обижаешь. Илья тебе слова плохого не молвил, а ты как пес цепной на него бросаешься, да только зла в тебе нету. Сядь уж, горе луковое. Лучше парням покажи гранатку, кою с тобой в овраге взорвали.
Купил меня с потрохами, о своих цацках могу трендеть, хоть целый день. Достал и выложил на стол пустой корпус, который тут же пошел по рукам, а я пустился в разглагольствование по поводу применения. На заданные вопросы ответил практически честно, утаив только парочку приемов — таких как бросок с задержкой. Поубивают себя к чертовой бабушке, а меня виноватым сделают. Да и состав замедлителя требует доработки и проработки отдельных частей, чтоб начать делать их в неограниченном количестве. Там глядишь, и сами додумаются.
Когда трапеза была практически закончена (да все давно уже сидели и переговаривались, лениво допивая напитки, кому что налили)
Силантий решительно разогнал служивых, — Так хлопцы, пора и честь знать, отроки чай заждались.
Парни быстренько собрались и потянулись в сторону двери, последним потащился и ваш покорный слуга. Попытался.
«А вас Штирлиц, я попрошу остаться»
Нечто подобное услышал, когда уже взялся за ручки двери, чтоб прикрыть её за собой. Вернулся, повинуясь молчаливому указанию, сел на лавку. Сижу, жду, когда господин сотник соблаговолит собраться духом, ибо вид у него, какой-то смущенный, или это так кажется…
Решился сам помочь, — Силантий, ведомо мне, что ты был сотником одно время, а где не знаю… С Никодимом знаком… Его спрашивал, где вы дружбу свели, на тебя кивает — надобно будет, сам молвит…
Он встал из-за стола, сходил к своей заначке принес пузатую бутыль темно-зеленого стекла, заткнутую обернутой в тряпицу пробкой и залитую воском. Ни говоря, ни слова откупорил, разлил по кружкам тягуче красного вина. Одну сдвинул в мою сторону, вторую взял сам, отпил глоток, отставил.
— Никодим молодец и Марфа под стать ему буду, справная баба. Ежели упомнишь, мы с тобой тогда токмо свиделись и тати на двор влезли…
— Да, помню. Мне еще тогда по хребту сильно перепало и черпушку разбили.
Он кивнул на мои слова, продолжая, — опосля, тебе Никодим быль сказывал о том, как Марфа ему жизнь сберегла. Вот тогда мы и встретились в первый раз. Я ужо сотню водил. Без малого на тех землях, верой и правдой почти сорок годков, тропы лесные, овраги да все там исходил, истоптал. Даже пришлось, почитай лето и зиму, головой отвечать за Сенецкую засеку. Это сейчас там тишь да глад, да Литва в соседстве, а тогда…
[- Митрофаныч, а скажи нам — Ежели, татарин какой али ногаец, на стену полезет, что делать должон? — Вопрошающий старик, опоясанный наборным поясом с саблей, ладонью оправил коротко стриженную бороду и посмотрел на стоящего перед ним отрока. Десятник Яков, всех называл по отчеству, родовитые бывало ворчали, а потом привыкали. Кряжистый, большой силы человек, всегда спокойный и миролюбивый, с мещеряны был родом. Вывести его из себя могли всего две вещи — незнание очевидного и вороги, ежели случалось, что вторые попадались, лучше было стоять позади, чем мешаться под ногами…
Когда Силантий первый раз попал на заставу, его определили в десяток лесной стражи, им одного не хватало. Ребята все молодые бесшабашные, озорные… Ходили тайными тропами, татей смотрели, ежели нужда была, гонца слали. С ними пробыл всего ничего, самую малость, три дня. А потом, крымчаки прорвались через засеку и, собрав полон решили уходить через их заставу. Его как самого молодого, вперед послали, упредить, а сами спину его держали… Они все там остались, навсегда…
Стремительно проносятся низко растущие ветви деревьев, и приходится низко нагибаться к лошадиной шее, чтоб не быть сбитым на землю. Уже дважды спас щит, перекинутый на спину, в нем торчат стрелы, с белым гусиным оперением. Пробили насквозь и острый наконечник одной из них, разодрал кафтан, исподнее и сумел добраться до тела. От чего на правом боку мокро и с каждым конским скоком седло начинает противно хлюпать. Оторвались совсем недалеко, когда пал мерин скачущего последним стражника, не выдержало видимо сердце али стрела достала. Молча ткнулся мордой в серую землю, перевернулся разок и замер, выставив вверх копыта с истертыми подковами. Парня выкинуло из седла и со всего размаху приложило об узловатые корни, торчащие тут и там. Он так и не встал, оставшись лежать на месте изломанной куклой. Задерживаться нельзя, уже слышен шум погони. Десятник утер рукавом, мокрое от пота лицо, прохрипел, — Айда, ходу. И вновь впереди узкий, извилистый, зеленый коридор из кустов, стремительно уходит назад. На одной из развилок они разделились, на короткую тропу, ведущую к заставе, ушли четверо, уводя за собой татар. Оставшиеся двинулись по длинной, что идет в обход оврага, через болото. По ней редко ходили, мокрая топкая болотина, проваливается под ногами коней, и они вынуждены идти шагом. На перепутье, десятник остановился и поднял руку, вслушиваясь в звуки леса. Постояв так, совсем немного, решительно свернул на узкую тропку уходящую в чащу. Придержал своего мерина и когда Силантий подъехал ближе, остановил, — Не гоже тебе с нами идти, ступай, довези весть…
Опосля ему рассказали… Они успели, с наскока ударили в спину, опрокинув, стоптали сразу троих татар и прорвались к своим друзьям, прижатым около большого дуба на огромной поляне. Враг растерялся, и они, зарубили еще одного. Подобрали тех, у кого убили лошадей и начали уходить…
Не смогли, усталые кони с двойной ношей, быстро выдохлись и через версту их нагнали, обошли и зажали в неглубоком овражке…
Весточка пришла вовремя, поднятая по тревоге сотня, встала на горячий след и, растрепав по пути чамбул оставленный задержать погоню, догнала уходящую орду. Полон в тот раз отбили, людишек возвернули по родным местам. Силантий, потерял много крови и два месяца, до самой зимы, шатался словно неприкаянный…
Снег выпал в тот год рано, уже в первых числах октября легкий морозец сковал льдом неглубокие лужицы. Пожухлая трава по утрам серебрилась льдистыми иголками изморози, таявшими под лучами дневного солнца, если ему удавалось пробиться сквозь низко плывущие облака. А еще через седмицу, на место побитых стрельцов, да детишек боярских другие новики пришли…]
— Поставили меня в десяток острожный, как сейчас упомню, Яковым ево звали, могутный муж был. Его через пять годов татары на стене из луков постреляли. Дотошный, совсем как ты, в кажну дырку залезть норовит…
[Криком караул кликать, в колокол набатный стучать.
Десятник довольно улыбнулся, — А вот лестницу ужо подставили тати и лезут.
— Надобно лестницу в бок валить, чтоб она, падая, другие сбила.
— Почему набок?
— Так легшее…
— А за каким лешим, чадо мое бородатое, седни от себя толкал? Тебя почитай, словно ежа, ногаи стрелками истыкали. Помер ты поутру от ран тяжких, надобно службу заказывать, батюшку просить молебен прочесть — о невинно убиенном отроке Силантии сыне Митрофановым, а детишкам… — Последовал широкий взмах рукой, на скалившихся в усмешке парней, — Тризну справить, помянуть безвременно усопшего воя…]
— По сию пору помню свою сказку первую, кою писал по наущению Якова — Он поднял взгляд к закопченному потолку.
— От сизого болота, речка Вырка сия довольно мелкая, посередь полтора аршина, ширину будет семь саженей, течет в глубоком овраге. Правый склон высок и порос лесом, левый же низок, с него к воде пройти можно. Промоина та с половину версты тянется, на берегах кусты растут и дерева, берега топкие, мест для ночлегу нет. Далее через версту падь в одну сажень…
Тут он остановился, потер лоб и смущенно улыбнувшись, сказал, — От, запамятовал…
[- Силантий, я ж те, прости господи, — Яков отступил на шаг и опустил саблю, — молвил не раз — когда ударил, поддерни на себя, а ты что творишь? Сабелькой словно дрыном машешь.
— Как батя с дедом учили. — Силантий смахнул со лба капельки пота.
— Батя с дедом, — Ворчливо повторил Яков. — Токмо мечом так бьются, откель ты такой выискался на мою голову. — Решительно воткнул оружие в землю и ушел, размашисто шагая, в сторону ближайших построек. Скоро вернулся, держа в руках старый чекмень. Подвязал за ворот к слеге, чтоб висел словно чучело. Удовлетворенно осмотрел и подозвал Силантия. — Сруби рукав, словно это татарин.
Силантий встал напротив, примерился, покачал саблей, взмахнул… Халат отшатнулся как живой, дернув ватным плечом и, насмешливо закачался, совершенно целый, если не считать старых дыр, из которых клочьями лезла серая вата.
— Посторонись, — Яков встал на его место, примерился, сабля со свистом описала серебристый полукруг. Рванина чуть дернулась, и срезанный рукав упал на землю. Десятник подцепил кончиком и поднял. — Понял как надобно?]
— Я токмо через седмицу догадался, как надобно сабельку держать. — Стрелец нацедил из бутылки немного вина, отставил в сторонку, взял в руку кружку, — Добрый десятник Яков был, пусть земля ему пухом будет. — Медленно выпил и стряхнул последние капли на пол.
После некоторого молчания, когда каждый думал о своем, он продолжил, — Через семь годков, собрали нас, сколько можно, оставив кажного десятого и, пошли воевать татар ногаев с турками.
В лето 7080-го июля в 26 день приходил крымской царь на Русь с великим войском. И на Молодех сеча свершилась, и войска его побито бесчисленно. Князь Михайло Воротынский с нами был, гуляй городище, ставил. В передовом полку воевода князь Дмитрий Хворостинский со товарищи налетел на орду и побил у них людишек знатно. И царь послал нагайских и крымских татар с царевичи на помощь двенадцать тысяч, и мчали они детишек боярских, дворян со стрельцами до самого города гуляя. И князь Дмитрий с полком своим поусторонился города гуляя направо, и в те поры князь Михайло велел нам, стрельцам, из пищалей стрелять по татарским полкам, а пушкарям из большого наряду из пушек стрелять.
В том бою многих татар побили, но и нам досталось на орехи. — С этими словами Силантий выставил искалеченную руку.
— Из трех тысяч стрельцов, живых осталось один с полусотни, а не пораненным, из сотни. Не один ни ушел, все остались на поле том, сложили свои головы. Не приведи господи, такое еще раз увидеть…
[- Идут! — Пронесся над полем крик и подхваченный многими голосами, словно птица пролетел над построенными в длинные ряды, полками. Стрельцы принялись раздувать фитили, те, у кого потухли, прижигали у соседа и, раздувая щеки, дули изо всех сил на слабый тлеющий огонек. Забегали десятники, полусотники и сотники, раздавая на бегу зуботычины нерадивым, шутками и прибаутками взбадривали воинов. Послышался чей-то вскрик. Силантий обернулся и успел увидеть как Яков, бьет в ухо стрельца, молодого парня, токмо в прошлом году пришедшего. То сковырнулся на землю, но был вздернут на ноги за ворот кафтана, поставлен в строй, соседи всунули в руки упавшую пищаль. — Сыпь на полку зелья.
Посмотрел на судорожные попытки снять с берендейки натруску, сорвал с него, подсыпал, сколько нужно и вложил в руку. — Держи, не теряй.
Поднял с земли шапку, пару раз стукнул себя по ноге, стряхивая налипшую грязь, аккуратно одел парню на голову. Подправил чуток, опустив на одно ухо, отчего вид у стрельца стал подобающим. — Ты милай не боись, мне самому страшно… — Повернулся к своему десятку, окинул взглядом серьезные лица, — Да где ж мы их хоронить то будем? Пошто морды такие кислые, словно клюквы нажрались, али не лупили мы татарву почем зря?
С поля, от реки, послышался гул. Прослужив уже достаточно, Силантий не мог его ни с чем перепутать, так звучали тысячи конских копыт. Он подобрался, уложил на воткнутый бердыш пищаль, крепко держа его за древко левой рукой. Вжал приклад в плечо, чтоб не выбило отдачей и замер, моля только об одном — лишь бы фитиль не погас.
Из-за леса, показались первые конные, по знаменам распознали своих, кои ушли вдогон и, нагнав войско вражеское посекли сторожевой полк. Теперь они шли обратно, ведя за собой погоню. За две сотни шагов, они поворотили лошадей влево, уходя в сторону и открывая своих преследователей.
— Целься… — Все словно замерло… Пригнувшись к холкам маленьких лошадок, ощетинившись тысячами копий, на них надвигалась неисчислимая орда. Рядом кто-то охнул, поминая пресвятую деву богородицу, кто-то злобно матерился… За спинами, из гуляй города, словно неведомые чудища, рявкнули пушки большого наряда, выбрасывая сизые клубы дыма и дроб свинцовый. С пронзительным свистом, картечь ударила в надвигавшуюся лаву, разрывая на части, убивая и калеча все вся на своем пути. Прорубила широкие просеки, выбив сотни наездников из седел и опрокидывая лошадей оземь. В ответ послышался жуткие крики и завывание врага продолжающего во весь опор мчаться на укрепления.
Когда осталось двести шагов, раздалась долгожданное — Пали!
Силантий нажал на курок, и зажмурился, оберегаясь, тлеющий фитиль опустился, уткнувшись в горку пороха. Последовала яркая вспышка, мелкие, горящие порошинки разлетелись в разные стороны, одна самая злая ужалила в щеку. Отдача мягко толкнула в плечо, и тяжелая пуля улетела навстречу с врагом. На своем коротком пути она встретила только лошадиную голову, со всей силы врезалась в неё, разорвала на части и расплескала содержимое черепа во все стороны. Ноги убитого животного подломились, и туша рухнула на землю, калеча своего наездника не успевшего выдернуть ноги из стремян и соскочить на землю. Хотя это все было бы бессмысленно, не успел всадник помянуть Аллаха, как в спину с размаху ударило копыто, выбило дух. Сверху пал еще один конь, затрещали сломанные ребра, разрывая легкие и выходя наружу. И одним ногайским воином стало меньше.
Густое облако порохового дыма окутало строй стоящих стрельцов.
— Заряжай, — крикнул Яков, яростно шуруя шомполом в стволе, трамбовал всыпанную навеску зелья, выхватил из сумки пулю, зажал в зубах. Полез за пыжом, куском просаленной кожи. Обернул, опустил в дуло, несколькими сильными ударами осадил на место. Положил пищаль на бердыш, насыпал затравку, раздул фитиль, поправил, чтоб он точно попал куда надо, оглянулся на свой десяток. Почти все, будучи опытными стрельцами, справились наравне со своим командиром, молодой парнишка немного замешкался, но вот и он готов.
— Целься… — Все замерли на мгновение.
— Пали…
Одновременно заревели пушки, разрывая нападающих на части. Залп проделал огромные бреши, но не сбили пыла нападающих, изрядно поредевшие татары врубились в ряды стрельцов…]
— Мы стояли в третьем ряду и успели еще разок стрельнуть, прежде чем до нас добрались вороги.
Опосля бросили мы пищали на землю и взялись за бердыши… — Силантий замолчал, уставившись невидящим взглядом прямо перед собой.
[Отшатнулся от летящего в грудь копья, и с широкого размаха, чуть присев, подрубил ноги коню. Тонко заверещав раненое животное рухнуло, упавшего всадника ткнули подтоком в спину. Снова замах, удар по древку, отбить в сторону, перевернуть и проносящийся мимо татарин сам себе выпустил кишки, располосовав брюхо. Что с ним было дальше, смотреть некогда. Из облаков дыма один за другим выезжают враги и, каждый норовит приложить чем-нибудь стрельца. В дело идет все, остро заточенные сабли, топоры, копья, кистени…
Болит спина, плечи, из рассеченной брови струится кровь, заливая правую половину лица. Рукава разодраны лохмотья, а ноги скользят по раскисшей земле… Надо стоять… Упадешь — умрешь.
Для Силантия, да и не только для него, все слилось в одну нескончаемую череду ударов отбитых и пропущенных. Медленно шаг за шагом они отступали под натиском, нагромождая перед собой вал из трупов… А потом усталость взяла свое…
Свалив очередного коня, провалился вперед на выпаде и, татарская сабля скользнула по древку бердыша…]
— Даже понять ничего не успел, как меня ужо с ног сбили. Пытался встать на карачки… Очнулся в потемках, наши ходят живых ищут. Я лежу, пошевелится не могу, рук и ног не чую. Токмо что смог, голос подать. Опосля в обозе, коновал, сунул в зубы деревяху, двое за плечи держат, а он отрезал кисть, она на жилах болталась. Культю чистой тряпицей замотали, вина зелена глотнуть дали…
Почитай седмицу мы просидели, жрать нечего, овес токмо был, да лошадок пораненных резали. Благо хоть воды вдосталь. В субботу татары с коней сошли и пешими на нас пошли. Первый раз диво такое зреть сподобился. Я к култышке кинжал ремушками подвязал, саблю в правую руку… Не единожды вспомнил в тот день десятника сваво ибо только его трудами жив остался. Татары смогли дойти до стен гуляя, через верх вервицы свои кидали с крючьями, руками погаными расшатывали бревна. Одного срубишь, а на его месте ужо две хари визжат и копьями грозят, в бойницу суют, достать пытаются… Опосля, когда кончилось все… В иных местах, где пушек не было, по трупам до середины стены встать можно было… Руки, пальцы, головы ведрами собирали и земле предавали…
Пока мы секли татарву, князь воевода Михайло поднял полк большой и долом обошел ворога, обождав немного со всего наряду пушки стреляли. Из гуляй города, князь Дмитрий собрал всех кто мог оружье держать, немцев наемных, стрельцов и напустился на татар. Поле красное стало, в небо дым сизый от зелья сгоревшего, клубами подымается… И крик велик стоял. И разгромили мы войско татарское, побегли они от нас…
Славу кричали, молебен благодарственный опосля отслужили и службу в память погибших воев. Три дня убитых земле предавали. Нечисть побитую в овраг сволокли и там засыпали, чтоб зазря не смердели.
За ту битву, за службу ратную получил землицы надел…
— Силантий, но землю дают только тем дворянам, кто службу ратную несет. Мне Шадровитый так сказывал. — Я не утерпел и перебил его рассказ.
— А я и сейчас служу и помру на службе той.
— И где?
— Да почитай годков пятнадцать как головой хожу над детишками боярскими кои на засеки служить приходят.
— Так ты выходит пограничник?
— Федька… Найдешь же ты слово правильное — пограничник. Служилый по границе… Верно, граничные мы людишки, вместе с воеводой, что государем поставлен, чинить препятствия разным татям лихим да татарам, ежели они хотят на нашу землю прийти за полоном.
— Так это что получается, — я немного обескуражено смотрел, на сидящего передо мной старого стрельца и только после его рассказа, понял, что это за люди, кто эти десятники в непонятных кафтанах, — парни, твои что ли?
Он просто кивнул.
И у меня потихоньку, медленно, отвисла челюсть, и глазки поползи с насиженных мест, стараясь забраться как можно выше на лоб.
Его рассмешила моя удивленная физиономия, — Рот закрой, не то ворона влетит. — Сказал, вставая со своего места. Плеснул немного вина по кружкам, заткнул бутыль и отнес в заначку.
— Что дальше делать будем Федор?
— Гад ты Силантий, — проворчал, прежде чем вылить в рот дозу вина.
— Вот те нати, сызнова собачится.
— А ты тоже хорош гусь… Я роду племени подлого… Разок токмо сотником меня ставили… Завистники службу нести не дали… Ты почто меня к Архипу отправил? Сам же можешь отряд вести, а мне сговариваться с ним пришлось, я ему теперь оружье отдать должон…
— Нет меня здесь, Феденька и отроков что в сарае сидят, тоже нет. Я в поместье своем, болезнью липкой болен, лежу, рукой ногой пошевелить не могу. Старый я, неровен час, как вдруг помру, парни сподобились меня на богомолье в дальний монастырь повезти. Здесь в деревне на постой остановились, худо вдруг мне стало… — Произносил это все с таким достоверным видом и подобающим лицом, на миг даже поверил ему. Потом не сдержался и улыбнулся
— Врешь как сивый мерин и не краснеешь. (Хотел добавить про уши и лапшу… Не поймет) А порох тогда откуда?
От ответа захотелось заржать, — Оно тебе надобно? — настолько современно (по моим меркам) прозвучал. — Есть и есть, пользуйся, пока дают.
Пожал плечами в знак согласия. Да вот только голова от языка, давно живут отдельным домом, — А кто тебе там жить мешает? Может его… Таво… Ну на ловлю поехал, кабан там задрал али медведь порешил. В баньке со товарищи угорел, опились хмельного да уснули, а оно возьми да займись от искры на пол упавшей. Могет на него тати напали, он серебром хвастался в кабаке, они доглядели и… кистеньком по головушке и шапка горлатная не спасла… Слуга какой…
— Федя, побойся бога, это ж грех какой на душу брать, не можно так. Не тать он, все-таки какой.
— А тропить тебя словно зайца, можно? Силантий, есть поговорка хорошая — нет человека, и он жить не мешает. (Пришлось переиначить) Да застрелите вы его при первой же заварушке на засеке и дело с концом.
— Хватит Федя попусту языком молоть, надобно дела делать. — Сказал, хлопнув ладошкой по столу, и вставая, добавил тише, — удумаешь невесть что.
Да вот тон его, задумчивый, мне очень по нраву пришелся.