Грязь, похожа густую сметану, налипает на подошвы сапогов пудовыми гирями, и норовить стянуть обувь с ног. Колеса похожи на глиняные диски, повозки измазаны по верхушки тентов, а мы все, люди и лошади, напоминаем ожившие статуи китайского императора.

Природа как с цепи сорвалась. Дождь льет, не переставая, иногда чуть стихает, но проходит совсем чуть-чуть и припускает вновь. Поливает утром, днем капает, вечером моросит, ночью барабанит по парусиновой крыше и с рассветом все начинается по заведенному порядку.

Наш караван прополз всего пять верст и встал на ночной отдых, вымоталась все, кони тянущие нагруженные повозки, стрельцы, чуть ли не на руках, вынесшие на небольшой взгорок половину обоза.

Первая часть проехала и перетерла в жижу весь грунт, вот и пришлось рвать пупок, ребятам и зверятам. Нет бы, погоде испортиться на неделю позже, так на тебе… Застала на середине пути.

С навеса, натянутого на оглоблях, срываются вниз редкие капли воды. Уставший народ сидит у костерка и тянет к огню озябшие руки. Просушится возможности нет, просто негде и в целях профилактики мы пьем неразбавленное вино, а некоторые балуются спиртом, но в меру, только чтоб не простыть. Все разговоры о тепле, о баньке, о жарких объятиях жен и подружек, прерываемые изредка взрывами смеха после удачных шуток. Мужики они… Они и здесь мужики, все те же разговоры и те же шутки.

Ставлю кружку с горячим напитком на землю рядом с собой, достаю свой дневник, надо записать последние события, пока свежи в памяти.

Боя как такового не было, была бойня. Но обо всем по порядку.

На военном совете каждая мелкая вошь попыталась гнуть свою линию и возбухать, но были успокоены Силантием, от его тихого, спокойного тона, заткнулись самые горластые и даже выслушали мое предложение. Нет, ретивый нашелся, а как же без оппозиции, без неё ни как.

Сотник дослушал все возражения, согласно кивая на каждое сказанное слово, опосля озвучил всего две цифры:

— Там, — он мотнул гривой седых волос — ляхов и немцев было семнадцать с половиной десятков у Федьки — три. Побили у него осемьнадцать человек, а ворогов он положил всех.

Грохнул кулаком по столу, так что кружки попадали и рявкнул на моего оппонента, — Пасть закрой, очесок собачий, не то сам пойдешь топором махать и туда, куда я укажу… Понял меня?

Все вздрогнули, а Федька Ухов побледнел. Метнул в мою сторону взгляд полный злобы, сглотнул и замедленно кивнул.

«Вот так и наживают врагов»

В лесу по периметру поля устроили завал, свалив на проходимых местах деревья, перекрыв, таким образом, все тропки, открытым осталась только дорога, по которой мы пришли.

За последующие три дня я спал всего часа четыре от силы, крутился юлой, стараясь успеть сделать, все что задумал.

Лисовики пришли на пятый день, когда напряженное ожидание стало спадать, примчался высланный загодя наблюдатель с сообщением — идут.

Это не отряд хоть как-то сорганизованных поляков, бандиты они и есть бандиты. Улюлюкая, с громкими криками, свистом, они выскочили из леса и погнали коней к деревне. Но тут их ждал небольшой облом. Они попали в эдакий своеобразный загон, перегороженный в конце баррикадой. По всей территории, на тщательно выверенном расстоянии, стояли безобидные с виду стожки сена в пару метров высотой. Когда отряд остановился, а особо ретивые спешились и бросились разбирать завал, я замкнул цепь. Одновременный подрыв двенадцати мин снаряженных полновесной картечью и двумя килограммами пороха каждая, убил все, что там было.

Людей, коней и даже мошкары стало меньше. Выжило несколько человек, но ненадолго, они развернули коней и поскакали к лесу. Навстречу им из кустов вспыхнули маленькие облачка дыма, и они все попадали на землю.

На лугу, горело разбросанное сено, стонали недобитые бандиты, очумелыми метеорами носились выжившие лошади, ржали раненые кони… Война-с…

Черт, когда я подберу нормальную развесовку пороха для мин, когда снаряжал, казалось мало, теперь вижу, много… Слишком много, для того чтоб ухлопать двадцать семь чело… тварей, хватило бы и трети от общего количества. В лесу были обстоятельства, а здесь? Ну и за каким я пустил по ветру, аж полтора пуда (!) Я его ненавижу, терпеть не могу этот черный порох. Много, мало, хватит не хватит, сухо, сыро…

Для меня это сражение окончилась, когда крутанул рукоять, замыкая контакты. Мне даже встать из окопа не дали, крепкие крестьянские ладони легли на плечи, а Иван зачитал мои права и обязанности:

— Силантий не велел.

И дальше как воды в рот набрал, вот как хочешь, так и понимай. Наверно будем сотника ждать, пока он с поля вернется. Чтоб время даром не терять, принялся разбирать свою адскую машинку.

Пятым чувством (жопой) почуял когда подошел Силантий, на лице хмурая задумчивость.

— Погуляйте малость хлопцы — Отправил стрельцов подальше от нас, а сам присел на корточки, отчего мы оказались практически вровень.

— Федь, у вас Там — выделил слово — всегда Так воюют? — Спросил тихим голосом, внимательно всматриваясь мне в лицо.

Я не отвел взгляда и без слов просто кивнул.

Он вздохнул, посмотрел на поле, на копошащихся там людей:

— Меня впервые жуть пробрала…

Я стоял, не шевелясь и не дыша.

— Видел, как из пушки стреляют, но многие остаются живы… Как ворота в крепостице порохом рвали…

Но вот чтоб… три десятка… будто муху прихлопнул

Он качнул головой и передернул плечами, будто ему стало зябко:

— Ты один такой к нам пришел?

Я разлепил слипшиеся губы:

— Да.

— Ну, дай то бог, чтоб сие так оказалось.

Больше ничего не сказал, встал и ушел. Я смотрел ему в спину, провожая взглядом.

В Тот день, я ни стал расстраивать старого кавалериста повествованием о судьбе конницы.

Участь её печальна. Порох называют убийцей рыцарства, кольт — великим уравнителем, а пулемет — могильщик. С каждой войной, от битвы к битве стратегическая роль конницы падала, в конечном итоге, лошадь стала средством доставки солдата на поле боя и только.

Можно понять Силантия, он настраивался на бой, а тут — бум и все. Враги мертвы, война окончена.

А где же воинская доблесть, блеск клинков и звон булатной стали?

— Эй, бездельники — окликнул стрельцов, стоящих кучкой неподалеку — шагайте сюда. Я один все не унесу, и мне еще провода сматывать.

Где-то через час, вернулся домой. Когда я просил к вечеру истопить баню, на меня смотрели с недоумением — вроде как, третьего дня мылся. Надавил авторитетом… Силантия и вот теперь, собрав чистое бельишко, иду париться.

Вернулся и застал полный дом народа решающего насущный вопрос — что делать с лошадьми, делили мои трофеи. Сначала возмутился, но мне напомнили, что трудились всем миром и лошадки, стало быть, теперь общественные. Поинтересовался о количестве, мне ответили что, относительно целых четыре штуки, а еще пять можно поставить на ноги, хоть оныя и пулями посечены.

Не подумав, ляпнул, ерунду несусветную:

— Да пустите их на мясо, чего голову ломать — вытирая волосы полотенцем, озвучил свое предложение

В избе наступила гробовая тишина. Её нарушил Силантий, хымкнув, ласковым голосом произнес:

— Феденька, ступай-ка ты отсель, покедова тебя самого… — и выразительно так… посмотрел.

Лошадь в крестьянском хозяйстве была всегда самым главным, вторым по значимости шла корова и дальше весь остальной скот. Поэтому её холили и лелеяли, тряслись над ними. Тут я со своим предложением. Упс.

Юркнул за занавеску, отделяющую закуток у печи, тут стояла моя кровать, и затаился там.

Немного темновато. Запалил свечку, достал записи, «калькулятор» и занялся подсчетами.

Бубнеж голосов сначала отвлекал, а потом я увлекся настолько, что прозевал момент, когда все стихло и гости разошлись. Азартно щелкаю косточками, двигаю их налево, направо, беру ручку и записываю получившуюся сумму в нужную графу на разлинованном листе бумаги. Откладываю самописку, веду пальцем по строке, нахожу цифру и, обнулив счет, набираю заново.

— Я тебя уже давно знаю и каждый раз не перестаю удивляться — раздается над ухом тихий голос Силантия — То ты мастер, пришедший к Никодиму с голой задницей. Он концы с концами еле сводил, но послушал тебя и копейка в мошне зазвенела. Вроде бы простоватый ты с виду и добрый, а зело бешеным бываешь ежели, что не по твоему нраву делают, но людишки к тебе так и тянутся. Не стрелец, ибо науки воинской не ведаешь… Да вот опосля похода твоего так ужо не разумею. Другорядь купец ты, счету и грамоте обучен, чудной какой-то, но цифирь кладешь справно и молвишь верно.

Федор, каким зельем ты опоил холопов моих, что они на коленях просили отпустить их к тебе на службу?

Заметив, что я открыл рот для ответа, он поднял руку, останавливая готовые сорваться слова:- Обожди, еще не все молвил. Я не ведаю, кто тебя к нам послал, господь бог или сам диавол. — помолчал собираясь с мыслями продолжил:

— Внучка моя, Агрипина… Она все кто у меня есть, остатнюю родню, бог забрал, кого лихоманка извела иные сами померли, прочих тати и татрва поганая измучила. Она просила отдать её за тебя, люб ты ей.

Да вот, не хотел я тогда. Зрел в тебе босяка, голытьбу подзаборную, смерда. А теперь не разумею, может ты обскажешь как быть?

— Отдай Агрипу за меня замуж, буду холить, и лелеять, а по воскресеньям носить на руках.

— Тьфу, на тебя, короста — Он взмахнул рукой, привычно прижимая покалеченную к животу — с ним как с человеком, а ему все бы только посмеяться над стариком.

— Силантий Митрофанович, я прошу руки Вашей внучки — вставать на колено я не стал, а просто постарался сохранить на роже достаточно серьезное выражение.

Он изогнул бровь, на лице появилась насмешливое выражение:

— С родом дворянским хочешь породниться?

Не успел я вякнуть хоть что-нибудь, как меня фактически женили.

— Как она молвит, так и будет — и вытянув шею посмотрел мне за спину с любопытством в голосе поинтересовался — Что это?

— А — а. Считаю, за сколько добычу продать сможем.

— Ну-ка, подвинься — решительно толкнул меня в плечо, усевшись цапнул листы с записями, с близоруким прищуром, на вытянутой руке посмотрел на них, отдал обратно — Молви давай, а не то карябаешь словно курица лапой.

То что это написано на новорусском его не смутило, все равно сослепу не разглядел.

— Ежели четыре лошадки Федьке отдадим, из тех, коих сегодня взяли, то…

— Уд ему собачий под хвост, а не лошадок, пущай пораненных выхаживает, ему они и достанутся, и то жирно.

— Тогда будет их у нас, без малого, сотня голов. Как уж ты их делить будешь — мерины строевые, кони добрые, меренки, мне не ведомо, но себе хотел бы отобрать и оставить с два десятка лошадок.

И заторопился договорить, видя, что он хочет перебить меня:

— Своим деревенским раздам, а они мне опосля за них деньги отдадут. Не все же мне на Бабае дрова из леса возить да в телегу запрягать.

Силантий согласился:

— Твои кони, делай что хошь. А какие по уговору отдать надобно, завтра смотреть будем и дуванить.

— Про дуван, мы с ляхов и седла забрали с упряжью, как с ней быть?

— А ни как, уговор токмо о лошадях был — Силантий хмыкнул — можешь по рублю дать им — подумал немного и закончил мысль — и то много будет.

— А кто помер, их долю кому? Не по-людски будет, они головы сложили…

— Отдельно, я сам опосля отдам.

Помолчали немного и продолжили, обсуждение трофеев с оценкой. В некоторых итоговых суммах пришлось урезать осетра. Мушкеты посчитал в фунтах и приблизительно перевел цену в рубли, сотник назвал более реальную цифру. В итоге на треть в минус ушло. Талеры со злотыми меняют по весу, а рубль тяжелее будет. С камнями, сотник молвил — сам не ведает, но у него есть на примете, к кому обратиться.

Все исправления вносятся в графы, звонко щелкают косточки калькулятора, и вот я озвучиваю итог. Мы взяли трофеев, без учета отданных лошадей, на восемьсот рублей, точней семьсот девяносто три.

На самом деле сумма будет еще меньше, потому что часть вещей не будет продана, а роздана стрельцам, с которыми я эти дни воевал, бок обок. Я так хочу, так и будет.

Когда заявил об этом Силантию, он только одобрительно посмотрел и ничего не сказал.

Он уже собрался уходить, я вспомнил и спросил о парнях:

— Отпустишь ребят ко мне?

Сотник остановился на пороге и не оборачиваясь ответил:

— Отступного с тебя возьму, да пускай идут с миром.

— И много, того… отступного?

— Я думать буду — наклонил голову перед низкой притолокой и вышел.

Закрываю записную книжку и тру уставшие от напряжения глаза. Теперь понятно почему все переписчики были близорукими. С такого освещения совсем ослепнуть можно. Костер давно прогорел и светился жарким, мрачно — красным мерцанием. Вокруг раздавалось сопение уставших за день людей.

Тогда последние строчки на сегодня и все.

Днем, когда наш доблестный отряд карабкался на местные Гималаи, случайно оказался рядом с Силантием.

Напомнил о цене вопроса.

Получил ответ: «А по пять рублей с каждого и забирай. Грамотки, домой приедем, отпишу».

Я честная Маша, прикидываю — пять на четыре — двадцать, вполне разумная цифра.

Соглашаюсь и, разворачивая корноухого чтоб отъехать, слышу — Федь, а ты всех берешь?

Вертаюсь обратно:

— Силантий, а твоих тут сколько?

Чуть не подавился слюной, когда он сказал:

— Восемнадцать душ будет — В его взгляде проскакивает искорка понимания, и он заливается веселым смехом. Насмеявшись и утирая слезу, спросил — А ты, думал, что токмо про тех молвил, что к тебе приставил?

Я с трудом сглатываю возникший в горле комок и киваю тупой башкой. За прошедшие дни я так и не удосужился поговорить с народом, узнать, что почем, куда и как…

С усилием отодрал от горла цепкие лапки зеленой подруги, чуть не задавила стерва пупырчатая.

Вымученно улыбнулся:

— А-а, давай всех, раз сами хотят.

Уже убирал книжку в мешок, когда на ум пришла шальная мысль — Силантий за Агрипиной должен будет дать приданное…