На пороге XII столетия королевство Шотландия выросло почти до своих окончательных границ, и название Scotia, прежде применимое к древнему государству скоттов севернее залива Клайд, распространилось до реки Туид, где и сегодня проходит англо-шотландский рубеж. Необычайная пестрота природных условий и сложные взаимоотношения народов, населявших страну, привели к неравномерному развитию отдельных ее частей.

Местные различия держались стойко и преодолевались крайне медленно. Богатство разнородных традиций, слившихся воедино в шотландской истории, достойно удивления: фригольдер Лиульф, державший в конце XII в. надел от пограничного приорства Колдингем, имел пять сыновей, каждый из которых был крещен разным по происхождению именем: Коспатрик (бриттское), Гамель (скандинавское), Макбет (гэльское), Регинальд (англо-нормандское) и Эггард (англосаксонское). В то же время хартии короля Скоттов обращались ко всем его подданным: «французам, англичанам, шотландцам, валлийцам и гэллоуэйцам».

Общепринятое деление Шотландии на «горную» (Highlands) и «равнинную» (Lowlands), со скотоводческим гэльским и земледельческим англо-шотландским населением соответственно, выглядит слишком упрощенным. И дело не в том лишь, что среди Highlands встречаются равнины, а в Lowlands — возвышенности, и скотоводство там значило не меньше. Целые области на юго-западе (Гэллоуэй, Кэррик) имели ярко выраженный кельтский уклад, тогда как в районе Нагорья были благоприятные для пахоты земли с англоязычным населением (вдоль залива Морей Ферт). Поэтому вернее вести речь о гэльском западе и англо-шотландском востоке.

В самом деле к XIII–XIV вв. в Шотландии сложились две культурно-этнические общности, взаимодействие которых во многом определило судьбы страны. Вот как описывал их в XIV в. Джон Фордан — священник, чей приход лежал как раз на границе между ними, близ Эбердина: «Обычаи и нравы скоттов расходятся согласно разнице языка; ибо употребляются два языка, шотландский [гэльский] и тевтонский [Scots, диалект среднеанглийского]. На тевтонском наречии говорят те, кто живет по [восточному] берегу моря и в долинах, а народ с шотландским наречием обитает в горах и на дальних островах. Первые любят свой дом, образованны, достойны доверия, терпеливы и учтивы, опрятно одеты, приятны и миролюбивы, благочестивы в почитании Господа, хотя и всегда готовы противиться оскорблению. Островитяне же и горцы — дикий, необузданный народ, первобытный и гордый, предающийся разбою и вольной жизни; они умны и скоры в обучении, красивы обличьем, но неряшливы платьем, постоянно враждебны и жестоки к племени и речи англичан, и даже к своим соплеменникам, если их речь иная. И все же они верны королю и державе, и коль скоро ими хорошо правят, они покорны и готовы уважать законы».

Два начала, два образа шотландской истории, кельтский и «тевтонский», сопутствуя друг другу в течение всей средневековой эпохи, не совсем изгладились и сегодня. Оба они в равной мере значительны: первому Шотландское государство обязано своим возникновением и названием, второму — укреплением и дальнейшим развитием. Неслучайно столица переместилась из центра гэльской Шотландии — Данкелда и Скона в Эдинбург. Именно плодородный и многолюдный юго-восток давал наилучшие возможности для движения страны вперед. Кельтская Шотландия боролась с английской, и обе они изменялись под взаимным влиянием. Однако они никогда не были разделены резкой гранью: в среднешотландских графствах кельтские и некельтские черты переплетались. Напротив, экономическая общность и политическое единство Запада и Востока были залогом их сближения.

 

1. РАЗВИТИЕ ФЕОДАЛИЗМА В XII-НАЧАЛЕ XIV в.

Существо процесса феодализации в Шотландии, как и в других европейских странах, заключается в росте крупного землевладения и превращении земельного фонда в феодальную собственность (лат. feodum, шотл. feu), что означало закрепленное хартией держание от какого-либо сеньора или непосредственно от короны за определенную службу или воздаяние. В то же время складывались два основных общественных класса — светских и духовных лордов и зависимых крестьян. В общих чертах шотландский феодализм сходен с теми отношениями, что сложились в других странах Западной Европы, и наиболее близок к англо-нормандскому варианту. Однако путь Шотландии к этим отношениям и их особенности после установления отмечены неповторимым своеобразием, которое обусловлено кельтскими традициями страны.

Если в саксонской Англии накануне нормандского завоевания 1066 г. раннефеодальные отношения уже проделали немалый путь, то на севере Британии они едва намечались. Но и Шотландия испытала своего рода «нормандское завоевание», только то был не насильственный и почти мгновенный переворот, а мирное проникновение и расселение, которое растянулось почти на два века. По своим последствиям оно вполне сравнимо с английскими событиями. Уже вскоре после битвы при Хэйстингсе к шотландскому двору стали прибывать знатные беженцы из англосаксов, но число их было невелико, и лишь немногие осели в Шотландии, получив землю от короны. Решающие перемены наступили несколько десятилетий спустя, когда в страну хлынул поток англо-нормандских переселенцев.

Основным, а для раннего периода нередко единственным видом источников при изучении шотландского феодализма служат хартии, которые налагают очень существенные ограничения на возможности исследователя. Во-первых, хартии в Королевстве Скоттов появляются поздно, лишь в самом конце XI в., и до 20-х гг. XII в. исчисляются единицами, что указывает на замедленное социальное развитие. Во-вторых, из-за невосполнимых утрат уцелевшие хартии не дают адекватного представления об общественно-экономических процессах XII — начала XIV в. (известно гораздо меньше сеньориальных грамот, чем королевских; несравненно меньше документов относится к северо-западу страны, чем к юго-востоку; реже встречаются пожалования светским лицам, чем церкви, и т. д.). В-третьих, многие хартии не могли быть здесь использованы, поскольку они либо содержатся в старых и редких изданиях, недоступных у нас, либо вовсе не опубликованы (это особенно касается грамот XIII в.). В-четвертых, даже те документы, что мне удалось привлечь, по причине их определенного однообразия, краткости, архаичности терминов оставляют множество вопросов без ответа. Иногда все, что они сообщают, в сущности сводится к имени получателя и названию его поместья, без условий держания и каких-либо других подробностей. Поэтому почерпнутые из хартий данные представляют не полную картину феодальных отношений в Шотландии, а только ее отдельные фрагменты и общие контуры. Источники некоторым образом отражают развитие феодального землевладения и вассально-ленной системы, но мало сообщают о внутренней организации маноров и положении крестьянства.

Из семи старейших шотландских грамот одна относится ко времени короля Данкана II (1094) и шесть — Эдгара (1097–1107)., Правда, «шотландскими» их можно назвать лишь условно, так как по форме и содержанию они явно повторяют англо-нормандские образцы и к тому же адресованы английскому кафедральному приорству в Дареме от имени не суверенных королей Скоттов, а вассальных от Англии правителей. Эти документы как будто удостоверяют переход к Дарему ряда южношотландских вилл в «вечное» безвозмездное владение (in elemosina), с предоставлением иммунитета (cum saca et soca) или указанием некоторых прав. Пять из шести хартий Эдгара содержат также право свободно распоряжаться пожалованными землями (libere disponendas). Сам факт первого применения подобных терминов и вообще письменной формы дарения важен, но горсть весьма немногословных хартий не позволяет ни раскрыть характер переданных прав, ни сделать вывод о росте крупной земельной собственности хотя бы в Лотиане до начала XII в. В смысле реальной передачи шотландских поместий Дарему указанные акты не имели долгосрочных последствий, и далеко не все историки полностью убеждены в их подлинности. Нет и каких-либо параллельных примеров наделения землей мирян за ту или иную службу.

Первые твердые шаги к феодализму Шотландия сделала в правление Дэвида I (1124–1153). Дэвид, один из самых одаренных и могущественных монархов за всю историю Шотландии, провел юность при англо-нормандском дворе своего зятя Генриха I, участвовал в военных предприятиях, наблюдал за управлением недавно покоренным государством и даже заседал в королевском суде. Кроме того, он сам сделался крупнейшим английским бароном, когда в 1113 г. посредством брака приобрел титул графа и обширный «хонор» Хантингдон и Нортэмптон с владениями, раскинувшимися по десяти среднеанглийским графствам. Тогда же Дэвид впервые применил полученный опыт на родине: угрожая своему старшему брату, королю Шотландии Александеру I, с помощью свиты из воинственных нормандских рыцарей, он добился от него передачи в свое управление Лотиана и Стрэтклайда — почти всей южной части Шотландии.

Жажда земельных приобретений и надежда на удачу, которая влекла нормандских воинов в Англию, на Сицилию, в южную Италию и Палестину, привела их и в Шотландию. Со времени Дэвида I вплоть до конца XIII в., когда дружественные отношения с Англией рухнули, в стране обосновались сотни выходцев с континента, главным образом из Нормандии, Фландрии и Бретани. Порой они прибывали непосредственно из указанных областей, но чаще через Англию, где к ним присоединялись и местные уроженцы, особенно из Хантингдона, Йоркшира, Сомерсетшира и Валлийской марки.

Примером видного нормандского рода, пустившего корни в Шотландии, могут служить Брюсы. Это имя происходит от селения близ Шербура (ныне Brix). Первый Роберт де Брюс был спутником Вильгельма Завоевателя и получил в награду поместье Кливленд в северном Йоркшире. Его сын Роберт II последовал за Дэвидом в Шотландию и после вступления его на трон в 1124 г. одним из первых был пожалован грамотой на владение землей в этом королевстве — он стал обладателем лордства Эннандейл. Так он сделался вассалом сразу двух королей, но по его смерти в 1141 г. английские земли Брюсов отошли к старшему сыну, а шотландские — к младшему. От эннандейлской ветви произошла династия шотландских королей XIV в., а также — с середины XVII столетия — русский род графов Брюс.

Чаще всего поместье в Шотландии доставалось младшему сыну из того или иного нормандского семейства, так же как и английские земли в XII в. переходили ко вторым сыновьям нормандской знати, а старшие наследовали родовой фьеф в Нормандии. Это порождало запутанные вассальные обязательства даже в пределах одной семьи, причем обычай майората, дававший превосходство старшему сыну, нередко оборачивался к выгоде младшего. У основателя одной из самых знаменитых фамилий в Европе, Алана из Доля в восточной Бретани, было три сына. Первый получил от отца скромный бретонский фьеф, и его потомки не поднимались выше простого рыцарского звания; второй стал родоначальником английских Фиц Аланов — лордов Освестри, затем графов Эрандел; третий, Уолтер Фиц Алан, около 1136 г. поступил на службу к Дэвиду I Шотландскому, был наделен огромными владениями (лордства Ренфру, Мернс, Стрэтграйф и северный Кайл в долине Клайда, маноры в восточном Лотиане и Берикшире), удостоился титула потомственного сенешала (стюарда) Шотландии, а через шесть поколений, в 1371 г., его преемник стал первым королем из дома Стюартов под именем Роберта II.

Вместе с Брюсами и Стюартами многие прославленные шотландские роды восходят к англо-нормандским, бретонским и фламандским рыцарям, призванным на службу Дэвидом I и последующими королями: Баркли, Хэй, Олифант, Линдзи, Комин, Лесли, Фрэйзер и др. Но далеко не все из стекавшихся в Шотландию иноземцев занимали столь же высокое положение. Наряду с магнатами, в их свите или самостоятельно, в страну прибывало множество мелких рыцарей, оруженосцев, простых воинов, ремесленников, прислуги и т.д. Не имевшие господина вскоре его находили и за службу получали небольшие наделы от него либо непосредственно от короны. Возникали социальные условия для субинфеодации, и создавалось сословие мелких и средних феодалов, известных позднее под названием лэрдов.

В целом англо-нормандская иммиграция за два столетия оказала сильное и непреходящее влияние на строй и культуру шотландского общества. Тем не менее класс феодалов сложился отнюдь не только внешним путем, за счет приглашенных короной пришельцев из Англии и из-за Ла-Манша. В XII–XIII вв., да и впоследствии, Шотландия оставалась кельтской страной, где для большинства населения родным языком был гэльский. В противоположность нормандской Англии, где после завоевания многие саксы были экспроприированы, а высшая аристократия полностью замещена нормандцами, шотландская родовая знать и вожди кланов заняли видное место в рядах нового феодального сословия. Более того, основная часть земель сохранилась за гэльскими магнатами, да и верховная власть по-прежнему принадлежала древней династии. Это существенное различие особенно очевидно на высшем социальном уровне. В Англии титулы и владения всех до одного саксонских эрлов еще при Вильгельме I отошли к его нормандским соратникам. В Шотландии даже во второй половине XIII в. девять из тринадцати графств: Кейтнесс, Росс, Map, Этолл, Стрэтэрн, Леннокс, Файф, Кэррик и Марч — были в руках тех, кому принадлежали с незапамятных времен. Эти графы происходили от областных правителей раннесредневековой Скоции — мормеров.

В XII в. все графства были закреплены за своими владельцами, иногда с расширением территории, на основании королевских хартий и превратились в феодальные держания, а графы — в прямых ленников короны (tenentes in capite). Так, около 1136 г. Дэвид I даровал Данкану МакДаффу хартию на графство Файф. В то же время только четыре графства достались вновь прибывшим магнатам: Ментит — Стюартам, Энгус — Амфравиллам, Бахан — Коминам и Сатерленд — потомкам фламандца Фрескина. Но и они оказались у чужестранцев либо потому, что были недавно образованы, либо ввиду родства новых владельцев со старыми. В 1272 г., благодаря браку с наследницей графа Кэррик, этот титул достался Брюсам.

Участие родовой шотландской знати в формировании феодального класса вовсе не ограничивалось графским достоинством. В шотландских документах XII–XIII вв. продолжают упоминаться старинное дофеодальное сословие тэнов и их держания (тэнства), но последние постепенно становятся рыцарскими фьефами, а тэны пополняют сословие лэрдов. Известно, что до 1304 г. Джон, наследник тэнства Коллендер, держал его на условиях рыцарской службы. Иногда подобное держание даровалось короной иноземному рыцарю, как, например, тэнство Конвет в области Мернс — Хамфри де Аддевиллу при Уильяме I.

Таким образом, феодальный землевладельческий класс в Шотландии возник из двух социальных источников: родовой кельтской знати и англо-нормандских и северофранцузских рыцарей-переселенцев. Представители обеих групп наделялись феодальными привилегиями одновременно, обычно не в ущерб друг другу, и все теснее сближались в общественном и культурном отношении. Порой местные магнаты сами предоставляли держания пришлым рыцарям. Так поступил Утред мак Фергус, лорд Гэллоуэй в 1160–1174 гг., даровавший поместье «Лохкиндело» Ричарду фиц Труиту. В других случаях сеньорами выступали нормандские бароны. Констебль Шотландии Ричард Морвилл (ум. в 1189) наследственно, хотя и незаконно, предоставил некоему Эдульфу на условиях рыцарской службы манор Гиллмурстон, получивший название Эддлстон («село Эдульфа»).,

Переход к феодальным отношениям в XII-XIII вв. в Шотландии, как и везде в Европе, сопровождался ростом населения, внутренней колонизацией, основанием новых поселений, вырубкой лесов и освоением целинных земель. Большинство шотландских топонимов старше XIV в., и их изучение подтверждает, что в освоении и феодализации страны участвовали как местные уроженцы, так и пришельцы. Нормандские и фламандские имена: Бодрик, Додин, Локкард, Морис и др. — запечатлены в названиях Ботрикфилд (Ренфрушир), Даддингстон (Лотиан), Локерби (Дамфрисшир), Мористон (Берикшир) и т. д. Но и местные имена различного происхождения отражены повсюду: Кормак — Кормистон (Лэнаркшир), Гирик — Григстон (Файф), Лиульф — Лайлстон (Берикшир), Маккус — Макстон и Максуэлл (Роксборошир), Свен — Суонстон (Лотиан) и др.

В географическом отношении ход феодализации Шотландии на первом этапе, до начала XIII в., можно проследить по расположению характерных для этого периода укреплений — «моттов». Motte — это небольшой замок из дерева или камня, возведенный на вершине холма или искусственной насыпи и окруженный двором (bailey) и рвом. Такие замки строились феодальной знатью в XII в. Сейчас их выявлено до двухсот пятидесяти, в основном на юго-востоке, который и был колыбелью шотландского феодализма, но многие из них позже бесследно исчезли или были перестроены. На второй стадии феодализации (XIII — начало XIV в.) новые общественно-экономические отношения постепенно охватили центральные и северо-западные области королевства. Данные археологии подкрепляются документами: подавляющее большинство хартий XII — начала XIII в. относится к южным и восточным районам, а в XIII в. увеличение количества грамот, охвативших также и северо-запад, отражает нарастающий процесс феодализации.

В шотландских королевских хартиях принятым собирательным обращением к феодальной знати было omnibus probis hominibus — «всем добрым (достойным) людям»; в Англии использовалось выражение omnibus fidelibus — «всем верным [подданным]». На вершине феодальной лестницы находились монарх и графы, число которых вначале составляло тринадцать, но затем возросло. Первым среди равных был граф Файф, имевший почетное право возводить короля на престол. Далее следовали крупные землевладельцы (бароны), часто бывшие прямыми вассалами короля, затем средние и мелкие держатели (лэрды), весьма различные по своему положению и благосостоянию, и, наконец, младшие сыновья лэрдов, иногда именуемые «вавассорами» — вассалами вассалов. Термин «рыцарь» (miles) был многозначным. Обычно он соответствовал более позднему «лэрд» и охватывал широкий слой военно-служилой знати, но изредка применялся и к графам. Все это походило на английскую структуру, которая, впрочем, выглядела более сложной и многоступенчатой. В Англии непосредственный владелец фьефа, как правило, дальше отстоял от короны. При этом в Шотландии господствовал не английский, а континентальный принцип вассалитета по отношению к короне: «вассал моего вассала — не мой вассал», хотя он подвергался ощутимому воздействию клановых связей.

Даже уцелевшие шотландские хартии часто умалчивают о сроках и условиях держания, ограничиваясь туманными выражениями вроде «также, как любой рыцарь может свободно держать от барона» или словами о «должной и обычной службе» (servicium debitum et consuetum). Как правило, уже начиная с Дэвида I, земля даровалась «в наследственный феод» (in feodo et hereditate), т. е. в бессрочное владение на основе майората.

В Шотландии феод (feodum) первое время означал сеньориальное держание, обусловленное военной службой, позже — невоенное, а рыцарская служба получила известность как servitium debitum. Одно из первых и самых любопытных упоминаний о ней встречается в грамоте Дэвида I Александеру Сент-Мартину на фьеф, которого явно недоставало, чтобы окупить закованного в кольчугу всадника. Поэтому король пожаловал фьеф за половину цены рыцаря и обещал платить из казны Сент-Мартину и его потомству по десять марок в год, до тех пор пока не увеличит размер поместья для достижения полной стоимости одного конного воина.

В то время как в Англии многие бароны выставляли для королевского войска десятки рыцарей каждый, в Шотландии даже крупнейшие владения облагались гораздо меньшим числом. Лордство Стюартов (правда, по неполным сведениям) оценивалось всего в 5 рыцарей, Лодердейл — в 6, Эннандейл, графство Леннокс и некоторые другие — в 10, и лишь в одном, исключительном случае речь идет о двадцати., Настолько несопоставимы были экономические и военные возможности двух стран! Поскольку в Шотландии церковные владения не были связаны рыцарской службой, каждый рыцарь ценился особенно высоко. Весьма распространенный в Англии платеж взамен рыцарской службы — «щитовые деньги» (scutagium) — совершенно отсутствует в шотландских документах.

Так как число крупных лордств, подобных названным выше, было ограничено, чаще встречались баронии, оцененные в одного-двух рыцарей, и они считались значительными. В свою очередь лорды перелагали бремя рыцарской службы на плечи своих вассалов, и возникали «дробные» военные держания. Во множестве существовали фьефы, дававшие половину, треть, четверть и т. д. до 1/24 и даже 1/32 (в графстве Леннокс) стоимости рыцаря. Эти цифры показывают, насколько измельчали некоторые феодальные поместья в XIII в.

Держания военного характера не всегда означали собственно конную рыцарскую службу. В 1170-е гг. король Уильям утвердил Роберта Ньюэма во владении мэнором Кэмбо (Файф) «за службу одного пешего воина в рати короля». В 1304 г. Джон Коллендер держал свой фьеф (прежде — тэнство) от короны за одного рыцаря, а также поместье Килсайт от графа Файфа за десять лучников. Другими вариантами были служба в качестве министериала — управляющего манором или замком и, особенно в пограничных районах, обязанность выставлять воинов для крепостных гарнизонов.

В западных областях и на островах, где рыцарская служба появилась в первой половине XIII в., основной формой оставалась военно-морская обязанность. Она восходила к VI в., но отныне приобретала феодальный характер. Единицей обложения здесь была двадцати- или сорокавесельная галера. Эта необычная форма военного фьефа не была свойственна Англии, чей флот состоял преимущественно из кораблей, выставляемых городами (Пять Портов и др.).

При всей значимости рыцарской службы многие фьефы держались на иных условиях: за натуральную ренту (в виде различных продуктов, шпор, перчаток, соколов и т.д.), за твердую денежную плату (in feudifirma), за разнообразные феодальные сборы и «вспоможения» (auxilia) — в бесконечных сочетаниях. Например, около 1208 г. барон Уолтер Олифард передал виллу Колзи близ Эбернети (Файф) рыцарю Элану Суинтону «в наследственный феод» за две марки (марка = 2/3 фунта) в год и за вспоможения на выкуп сеньора из возможного плена, посвящение в рыцари его старшего сына и венчание старшей дочери. С 1211 г. Малколм, граф Файф, за небольшое держание вне пределов своего графства был обязан ежегодно вносить в пользу короля четыре меры овсяной муки, четыре поросенка и 4 марки 8 шиллингов серебром. Как и в других странах, общей тенденцией был переход от натуральной ренты к денежной, и раньше всего это наблюдалось на юго-востоке.

Другие общеизвестные феодальные права и обязанности были присущи и Шотландии. Подчас они особо оговорены в хартиях, иногда подразумеваются. Так, по одной из хартий графа Бахана (ок. 1212) его вассал должен был три раза в год (обычное число) заседать в графском суде, а его рельеф (взнос за вступление в права наследства) устанавливался в двадцать фунтов. Наибольший рельеф вносился, естественно, за графство — в конце XIII в. за Бахан причиталась сумма в 731 фунт 6 шиллингов 8 пенсов.

Высочайшей привилегией, которую король мог предоставить своему вассалу, был иммунитет — частичное или почти полное изъятие фьефа из юрисдикции короны и освобождение от королевской администрации. Им располагали одни лишь магнаты с XIII в., что закреплялось формулой «in liberam baroniam», позже — «in liberam regalitatem». {166} Особенно широко иммунитет предоставлялся со времени Роберта I Брюса.

На вопросы о становлении и эволюции манориальной системы и о вотчинной структуре в связи с процессом феодализации хартии не отвечают. Можно лишь отметить, что термин «manerium» был довольно распространен в юго-восточных земледельческих районах Шотландии, где им нередко обозначалось земельное пожалование. Те немногие историки, кто отважился приступить к этой проблеме, склонны подчеркивать преемственность между манориальным строем XII–XIV вв. и дофеодальными аграрными отношениями и типами поселений; они полагают, что преобладала мелкая и средняя вотчина, обычно в рассеянной форме (так называемый «федеральный» или «дискретный» манор).

 

2. ЦЕРКОВНОЕ ДЕРЖАНИЕ

До сих пор речь шла о светских феодалах, но в развитии крупного землевладения в XII–XIII вв. духовные сеньоры нисколько им не уступали. Типичный образец процветающего монастырского хозяйства являет Линдорс, аббатство тиронского устава (ветвь бенедиктинцев), заложенное около 1191г. Дэвидом, графом Хантингдон и Честер, братом королей Малколма IV и Уильяма I. Линдорский картулярий, который насчитывает около ста пятидесяти документов, главным образом хартий XIII в., издан уже давно, но пока еще не был предметом подробного изучения. Между тем, благодаря своему положению и довольно скромным размерам, Линдорс может служить хорошим примером «среднего», хотя и состоятельного, шотландского монастыря. Сегодня, увы, он лежит в руинах.

Аббатство находилось на берегу реки Тэй в средней Шотландии (северный Файф) и было не из больших: всего двадцать шесть монахов при первом настоятеле, и далее братия едва ли выросла намного. Но размеры пожалований, сделанных графом Дэвидом при основании Линдорса, впечатляют. Монахи получили: 1) деревню Линдорс с церковью, мельницей, окрестными землями и лугами площадью более 8 кв. миль; 2) остров на реке Тэй с рыбными ловлями и пастбищем; 3) другие земли из графских владений в областях Эбердин, Гэрих и Перт; 4) участки в трех городах — Перте (королевский бург), Данди и Инверури (графские); 5) все 10 приходских церквей, расположенных на шотландских поместьях графа, с их землей, часовнями и десятиной, а позже граф добавил еще две церкви в Англии; 6) 1/10 от причитавшихся графу феодальных платежей в лордстве Гэрих — по правам опеки, рельефа и др.; 7) 1/10 доходов графского суда; 8) 1/10 всех доходов, получаемых графом от его брата-короля; 9) 1/10 всех продуктов с графских маноров к северу от хребта Маунт — зерна, масла, сыра, дичи, шкур, напитков, соли, воска и проч.;

10) право добычи камня из графской каменоломни;

11) свободу ото всех светских повинностей и вспоможений; 12) собственный суд и защиту и покровительство графа.

Все это было подтверждено короной и папством, от которого монахи за первый век существования аббатства имели не менее шестнадцати булл и особые привилегии, в том числе дозволение служить мессу с покрытыми головами по случаю холодов. Если учесть, что после графа Дэвида дарения не прекратились, а продолжались до самой реформации, можно представить, что обитель жила безбедно. В 1275–1276 гг. только с отдаленных земель в диаконстве Гэрих было собрано 281 фунт 16 шиллингов 8 пенсов.

В Шотландии самым важным отличием церковного держания от светского была его безвозмездность. Дарение в пользу церкви, как правило, не связывало ее никакими вассальными обязательствами и делалось в сугубо благотворительных целях (in elemosina), т. е. за молитвы или право погребения в стенах обители. В Англии многие церковные земли как соборов, так и монастырей обременялись рыцарской службой наравне со светскими фьефами: с Кентербери и Сент-Олбанс корона требовала по 60 рыцарей, с Бери Сент-Эдмунде и Норича — по 40 и т. д. Шотландское духовенство находилось в более выгодном положении, так как его владения были почти всегда свободны от рыцарской службы. Если земельное пожалование предполагало таковую, то ее обязался нести за клириков сам даритель. Линдорское аббатство также получило свои земли, угодья и привилегии в безусловное владение, «безо всякой службы и обычая и вспоможения мирского и побора, в вольную, чистую и вечную милостыню» (sine omni servicio et consuetudine et auxilio seculari et exaccione in liberam et puram et perpetuam elemosinam). {172} , [35]«Большая хартия» об основании аббатства, по которой преемники графа Дэвида могли требовать от монахов лишь «молитв о здравии души».
Монастырь никак не должен был участвовать в исполнении графом военной службы в размере десяти рыцарей, которая полагалась за его фьефы. Вообще Линдорс располагал очень широким иммунитетом, не только светским — от своего основателя, что было подтверждено короной, но и в канонической сфере — от своей «материнской обители» Келсо и даже (в силу папской буллы) — от главы своего диоцеза, епископа Сент-Эндрюс.,

Изучение Линдорского картулярия показывает, что основы экономического могущества монастыря были заложены графом Дэвидом в конце XII — начале XIII в. В дальнейшем, когда дарителями выступают родственники и вассалы графа, их вклады уже не столь значительны: обычно небольшие суммы денег от нескольких пенсов до одного фунта в год, наделы пахотной земли (площадью от 1 акра до 1 карукаты, но чаще 1 бовата),, пастбища, постройки (messuagia) или участки (tofta) в городах Данди, Перт и Инверкитинг, а также права на рыбную ловлю, сбор древесины на строительный материал и топливо и т.д. Отдельные пожертвования относились к территории Англии.

Почти все акты в пользу аббатства не сопряжены ни с рыцарской, ни с какой-либо иной материальной обязанностью по отношению к дарителям. Только в одном случае, по хартии 1236 г. об обмене монастырской собственности в Перте на королевский манор Федал (очевидно, более доходный), Линдорс должен был ежегодно платить по двадцать шиллингов королю Александеру II., В 1260 г. барон Джослин Бэллиол разрешил монахам подвести к их мельнице проток через свою землю за символическую фирму в виде пары перчаток, что обходилось Линдорсу в малую долю взимаемых им мельничных платежей. При получении новых вкладов аббатство вполне могло рассчитывать на минимальные расходы.

Большое количество подтверждающих хартий в линдорском регистре, выданных сеньорами и наследниками дарителей, короной или даже папством, свидетельствует, насколько ревниво монахи оберегали свои права. О том же говорят и нередкие в картулярии документы по тяжбам с окрестными духовными и светскими лордами, которые обычно завершались к полному удовлетворению Линдорса. Другой любопытной чертой регистра является почти полное отсутствие грамот, исходящих от имени самого аббатства; почти все они выданы в его пользу. Это обстоятельство, к сожалению, не позволяет близко рассмотреть внутреннюю жизнь монастырских поместий и управление ими. Можно заключить, что Линдорс предпочитал непосредственно контролировать свои владения и редко прибегал к субинфеодации, в отличие от других монастырей Шотландии, в частности от соседнего приорства Сент-Эндрюс, которое охотно раздавало свои земли вассалам., Единственное исключение в регистре — грамота середины XIII в., где аббат Линдорский Томас пожаловал клирику Лоренсу Моуату в феод («ad feodam firmam») все владения аббатства в бурге Данди за ежегодную ренту в одну марку, а для преемников Лоренса после его смерти — две марки, причем ему запрещалось отчуждать свое держание без соизволения аббата.,

В целом особенностью Линдорса, несмотря на некоторую концентрацию его угодий вокруг самого аббатства, была удаленность основной части владений от их центра, поскольку область Гэрих отделяли от Линдорса восемьдесят миль. Вероятно, аббатство использовало близлежащие владения в основном для сбора натуральной ренты, а доходы с далеких земель взимало в денежной форме, хотя данные картулярия недостаточны для бесспорных выводов.

Наконец, приведу еще одно, хотя и более позднее, свидетельство монашеской предприимчивости из свитков шотландского Казначейства за 1494–1495 гг.: «Брату Джону Кору… по указу господина короля для изготовления aqua vitae [выдать] по сему счету 8 боллов солода»., Джон Кор, монах аббатства Линдорс, состоял при дворе короля Джеймса IV, а упомянутая в документе «живая вода» (по-гэльски uisge beatha) — первое письменное известие о шотландском виски.

 

3. ФЕОДАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ПРИ КОРОЛЕ РОБЕРТЕ I

К исходу XIII в. феодализация Шотландии в основном завершилась, кроме разве что самых глухих северо-западных районов. Но с 1296 г. мирное развитие было прервано, и началась многолетняя война, которая принесла тяжкие бедствия и без того небогатой стране. Хотя все ее области так или иначе ощутили бремя военных невзгод, самые страшные удары пришлось выдержать юго-востоку — наиболее развитым местностям Лотиана, Эннандейла и Стрэтклайда. Именно здесь лежали самые плодородные земли, большинство крупных бургов и монастырей, которые страдали не только от англичан, но и от применявшейся против последних тактики «выжженной земли», когда шотландцы уничтожали, угоняли и увозили все, что могло достаться врагу. Не желая повиноваться английским властям и новым сеньорам, многие шотландские лэрды и крестьяне покидали свои держания, даже если их не вынуждали к этому силой; хозяйство, особенно земледелие, приходило в запустение; урожаи и доходы падали вдвое, а иногда и впятеро. Десятилетия войны привели к важным экономическим и социальным последствиям для Шотландского королевства.

Для анализа феодальных отношений при короле Роберте I Брюсе (1306–1329), который возглавил и привел к победе освободительное движение, королевские хартии остаются главными источниками. Несмотря на то что количество известных документов начала XIV в. в среднем несколько выше, чем для XII-XIII вв., они имеют те же недостатки, в частности, очень неравномерно распределяются по территории страны и по времени. В единственном дошедшем до нас полностью свитке хартий Брюса, девяносто пять документов относятся к югу и лишь один — к северному шерифству Эбердин. Первая грамота Брюса издана только через два с половиной года после его коронации, и крайне редкие документы до 1314г., изменившего соотношение сил в пользу шотландцев, отражают нестабильность военно-политической обстановки. С конца 1310-х гг., когда внутренняя жизнь Шотландии несколько восстановилась, оживилась и деятельность королевской канцелярии. Всего мной привлечено более двухсот грамот Роберта I (около половины уцелевших хартий Брюса), из которых только 3% адресовано городам, 16% — церкви и около 80% — светским лицам.

Содержание многих хартий Брюса состоит в передаче новым сеньорам феодов, изъятых у противников шотландской короны, часто с прямым указанием факта конфискации (forisfecerunt contra nos de guerra и т. д.)., В изменчивых условиях гражданской и освободительной войны перестановки в среде землевладельцев были неизбежны. Парламент Шотландии в 1314 г. поставил вне закона всех, кто отказывался присягать Брюсу, после чего роды Бэллиолов, Коминов, МакДугаллов, а также английские бароны Ла Зуш, Феррерс, Перси и другие подверглись конфискации. Тем не менее Роберт I, проявляя сдержанность, прибегал к этому крайнему средству лишь в случае измены или упрямого непризнания его власти. В то же время он непреклонно настаивал, что его вассалы не должны держать фьефы от короля Англии и наоборот во избежание двойного подданства, поэтому группа англо-шотландских феодалов, зародившаяся в XII в., вскоре окончательно размежевалась и исчезла.

«Лишенных наследства» было немного, но их огромные поместья, отошедшие в казну, дали Брюсу возможность щедро одарить своих верных сторонников. Среди них были люди разного происхождения, в том числе простого, хотя едва ли можно говорить о возникновении «нового дворянства». Большинство получателей хартий уже принадлежали к рыцарям и магнатам, а более всех возвысились ближайшие соратники Брюса — Томас Рэндолф и Джеймс Дуглас. Перераспределение земельной собственности происходило главным образом внутри сословия феодалов. Любой преданный Роберту I лэрд, обладавший доказательством своих прав до 1296 г., мог рассчитывать на их подтверждение короной.

В своей внутренней политике Брюс стремился сохранить или восстановить, где возможно, довоенное положение, «как во времена Александера, Короля Скоттов, нашего предшественника». Однако времена изменились, и в характере вассальных отношений стали различимы новые признаки. В XIII в. значение военного держания в Шотландии снизилось, что было вызвано мирной эпохой и почти полным использованием земельного фонда. Но при Роберте I, в разгар войны за независимость, короне вновь удалось укрепить феодальную военную службу, которая, как прежде, была прочно связана с земельным держанием. Это расходилось с английской практикой XIV в.: там произошел переход к иному порядку воинского набора с помощью особых комиссий по шерифствам, и старые феодальные отряды скоро перестали созываться.

В начале XIV в. в Шотландии участились пожалования на условиях военной службы во всех ее вариантах, кроме гарнизонной, поскольку Брюс разрушил большинство приграничных замков, чтобы они не могли пригодиться англичанам. Важное значение по-прежнему придавалось конной рыцарской службе. В уникальном полном свитке хартий Роберта I (свиток № 4) за 1315–1321 гг. находятся четырнадцать грамот с точным указанием надлежащего числа рыцарей, т.е. почти 15% всех документов свитка. Не считая фрагментарных данных в поздних описях исчезнувших свитков, всего известно более тридцати таких грамот Брюса — за два десятилетия правления их было издано больше, чем за период с 1226 по 1286 г. С учетом плохой сохранности актов начала XIV в. подобные пожалования, вероятно, производились еще чаще, тем более что в ряде хартий условия держания не оговорены или скрываются за формулой «faciendo servicium debitum et consuetum», [53]В свитке № 4, состоящем из 96 документов, хартии с неопределенными условиями держания составляют около 50%.
которая обычно подразумевала военную службу.

Из восемнадцати датированных грамот, предполагавших рыцарскую службу, одиннадцать приходятся на период с конца 1314 до 1319 г., когда в ходе войны наступил перелом и король Скоттов мог беспрепятственно распорядиться отошедшими к нему землями. Как и следовало ожидать, сопряженные с рыцарской службой фьефы большей частью располагались на юго-востоке Шотландии, в соответствии с их экономическим потенциалом и близостью к районам военных действий. Требуемая короной рыцарская квота при Роберте I, как и в XII–XIII вв., оставалась невысокой. Максимальной она была для графов; из всех вассалов Брюса наибольший отряд рыцарей должен был выставлять Томас Рэндолф — восемь за графство Морей и десять за лордство Эннандейл., Даже для крупных феодов квота редко превышала одного рыцаря, и в хартиях она чаще всего оказывается дробной. В упомянутом свитке № 4 по одной грамоте требуется три рыцаря, по четырем — один, по остальным девяти полагается лишь доля рыцарской службы — 1/10,1/5,1/3 и в четырех случаях — 1/2. В королевских грамотах попадаются и другие величины (1/8, 1/4), но всегда с единицей в числителе (х partem servicii unius militis).

Нет никаких указаний на то, что в правление Роберта I допускалась коммутация военной службы в денежную или иную форму. Обозначенное в хартиях количество воинов нередко сопровождается недвусмысленным пояснением — «для войска нашего». Однако есть данные о том, что, ввиду разорения страны и быстро растущей стоимости рыцарского снаряжения, Брюс иногда предоставлял своим вассалам возможность заменять рыцарей лучниками, что было гораздо дешевле. Например, манор Уитсам в Берикшире, который в XIII в. принадлежал роду Лайл на условиях рыцарской службы, Роберт I разделил на две равные части и даровал их лэрдам Роджеру Принглу и Николасу Фуллеру за «половину службы одного лучника (architenentis)» с каждого. Подобная служба, как менее дорогостоящая, часто становилась условием держания при субинфеодации. В отношении лучников квота колебалась от половины (минимум) до десяти, а обычно составляла один или два. Датированные грамоты показывают, что к 1330 г. пожалования за определенный контингент лучников делались уже чаще, чем за рыцарскую службу.

Как на деле осуществлялась военная служба в случае дробной квоты? Иногда ее могли совместно нести двое или несколько держателей, как явствует из приведенного выше примера — один лучник от двух лэрдов. Шотландский историк Арчибалд Данкан предложил другое объяснение: если период обязательной службы насчитывал сорок дней в году, то «половина» рыцаря или лучника могла означать двадцатидневный срок, 1/10 — четырехдневный, и т.д. Это представляется возможным, хотя такие квоты, как 1/3 или (по документам XIII в.) 1/24, плохо совместимы с данной гипотезой; в Шотландии мелкий держатель вряд ли был способен оплатить рыцарские доспехи, оружие и боевого коня независимо от времени их использования. Вероятно, существовало некое признанное соотношение между рыцарем и лучниками или пешими воинами; по различным данным, оно могло составлять один к двум, к пяти или к десяти.

Некоторые хартии позволяют сопоставить размер военной службы с величиной и доходностью фьефа. Половина поместья Уитсам состояла из «ста солидат» земли, т. е. давала сто шиллингов (или пять фунтов) годового дохода. Следовательно, служба одного лучника, которая полагалась со всего поместья, соответствовала фьефу с доходом в десять фунтов. Та же пропорция наблюдается в грамоте Лоренса Эбернети — два лучника за манор Лэмбертон, оцененный в двадцать либрат земли. Исходя из этого, одного рыцаря мог выставить только лорд, имевший доход в 20, 50 или даже 100 фунтов. Однако иногда хартии приводят к другому результату, и у нас слишком мало данных, чтобы установить точное соотношение.

В северо-западной Шотландии, на побережье и островах, рыцарская служба также существовала, но традиционная военно-морская обязанность была преобладающей. Брюс, прекрасно знавший страну гэлов, понимал ее значение для шотландской короны и сполна использовал пожалования вождям кланов в качестве тонкого политического орудия. Так, в 1315 г. Брюс признал за Колином Кэмпбеллом бывшие коронные земли Лохо и Ардскедниш за одно сорокавесельное судно. Примерно тогда же владения Джеймса Макдонливи в Кинтайре обходились ему в 26-весельную галеру с командой и припасами. Наибольшее число судов полагалось за остров Мэн, дарованный Томасу Рэндолфу, — «ежегодно шесть 26-весельных галер с людьми и припасами на шесть недель». Ряд аналогичных хартий подтверждает, что в первой трети XIV в. военное пожалование «в наследственный феод» (in feodo et hereditate) стало привычным для гэльских магнатов, а их связи с королем-сюзереном стали как никогда тесными. Феодальные отношения получили более широкое распространение, чем в XIII в., проникая в отдаленные уголки Нагорья и Гебридских островов.

Возрождение военного держания при Роберте I не означает, что другие формы феодальной службы были редкостью. В начале XIV в. они столь же разнообразны, как прежде. В грамотах денежные и натуральные платежи порой дополняют военную службу, порой встречаются отдельно. Денежная рента колебалась от одного пенни до двадцати фунтов, натуральная иногда вносилась зерном. Нередки весьма выгодные для получателей пожалования за символическую ренту, именуемую в некоторых грамотах «белой фирмой». Она могла выражаться в виде стрел, перчаток, ястреба и чаще всего — пары позолоченных шпор., Право «белой фирмы», по мнению А. Данкана, освобождало держателя от опеки и рельефа в пользу сеньора.

Важной особенностью шотландского феодализма при Роберте Брюсе было широкое распространение иммунитета, тогда как в Англии наблюдалось «фактическое прекращение иммунитетных пожалований». В хартиях Брюса это обычно передается формулой in liberam baroniam, редкой для XIII в. Среди иммунитетных прав главную группу составляли судебные привилегии, причем по объему они были очень разнообразны. Брюс почти всегда так или иначе ограничивал сеньориальную юрисдикцию, оставляя за королевским судом право разбора тяжких уголовных преступлений («salvis querelis ad coronam spectantibus»). [60]«Кроме исков, относящихся к короне» (RMS, I, Арр. I, № 37).
Высшей, всеобъемлющей формы иммунитета (libera regalitas) при Брюсе удостоились только аббатство Арброт и граф Морей. Из всех владений и привилегий последнего король удержал лишь бург Инвернесс и право патроната над церковными диоцезами.

Таким образом, в развитии шотландского феодализма в начале XIV в. выделяются следующие черты: некоторое, хотя и умеренное, перераспределение земельной собственности за счет конфискаций у противников короны; рост и упрочение военных держаний различных видов; проникновение феодальных отношений в самые отдаленные гэльские области северо-запада; многочисленные иммунитетные пожалования. Не подлежит сомнению, что Шотландия значительно отставала от социально-экономического уровня Англии и других стран «классического» феодализма. Но указанные признаки во многом обусловлены не столько отсталостью страны или консервативной политикой Роберта Брюса, как полагают шотландские историки, сколько насущными требованиями военного времени.

 

4. ПОЛОЖЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА

Основным занятием жителей средневековой Шотландии было скотоводство. На северо-западе разводили преимущественно крупный рогатый скот, на юго-востоке — овец, в меньшей мере — свиней и лошадей. Пастбищами служили все сколько-нибудь пригодные земли: горные луга (в теплое время года), поймы рек, поля (осенью, после сбора урожая) и даже леса. Тем не менее нехватка корма ощущалась, и к празднику Св. Мартина (11 ноября) большую часть стада забивали, оставив нужное число голов для разведения и полевых работ.

Земледелие играло заметную роль, особенно на юге и востоке. Севооборот был очень однообразным — выращивали только зерновые. Шире всего распространились неприхотливые злаки — овес и ячмень, реже сеяли пшеницу и рожь. О местных технических, овощных, фруктовых или бобовых культурах источники едва упоминают, что говорит об их почти полном отсутствии в хозяйстве. Даже в мирные времена хлеб и другие продукты ввозили из Англии и Ирландии. При обработке земли наряду с плугом пользовались и ручными орудиями, удобряя пашню навозом и торфом. Возделываемые поля состояли из узких, около 20–30 футов шириной, полос (rigs), между которыми прокладывали изгороди или канавы.

Данные археологии и аэрофотосъемки местности позволяют представить облик шотландской деревни XII–XIV вв. Южнее залива Форт, где почвы более благодатны, сравнительно крупные селения (touns, vills) в среднем насчитывали тридцать тесно стоящих дворов, вокруг которых лежали большие компактные поля. На севере крестьяне жили на одиноких хуторах или в деревушках до десятка дворов; небольшие участки пахотной земли были разбросаны среди окрестных пастбищ и пустошей.

Как и повсюду в Средние Века, сельское хозяйство развивалось экстенсивно, орудия и приемы труда совершенствовались медленно. Все же к исходу XIII в. зерна выращивали больше, чем прежде, отчасти благодаря смене двуполья трехпольем, отчасти за счет освоения и распашки новых пространств. Все земли, доступные заселению и обработке на агротехническом уровне XIII в., обрабатывались и были заселены.

Хронист английского пограничного приорства Лэнеркост передает следующий рассказ о некоем бедном шотландце. Постоянное повышение его ренты скреплялось непременным рукопожатием с сеньором, и, когда последний в очередной раз протянул руку бедняку, тот отвечал: «Нет, дай мне другую. Ведь эта так часто меня обманывала, что я больше ей не верю». Как же обстояло дело в действительности? Смело можно утверждать, что «крестьянский вопрос» — один из самых темных и неизведанных в истории средневековой Шотландии. Столкнувшись с обилием пересекающихся латинских, гэльских и английских терминов, нелегко определить, синонимичны ли они или выражают разные оттенки социального состояния: крестьяне выступают как nativi, rustici, husbandi, bondi, servi, gresmanni, cumelache, Uberetenentes и т.д. Они разделялись как по правовому (свободные и лично зависимые), так и по имущественному статусу.

Беднейший слой держателей составляли коттеры (cottarii, от англ. cot — «хижина»), которые владели небольшими клочками земли и, не имея тяглового скота, возделывали их вручную. Иногда они работали на более зажиточных крестьян, но их имущественное положение было несхожим даже в пределах одной сеньории. В переписи земель аббатства Келсо (ок. 1300 г.) коттеры численно преобладают над другими разрядами крестьян. В деревне Редден восемнадцать коттеров ежегодно выплачивали денежную ренту в 12 пенсов, а осенью отрабатывали на монастырском домене в течение шести дней, получая бесплатную пищу. Еще один, очевидно, владелец большего участка, вносил 18 пенсов (полтора шиллинга) в год и девять дней трудился на барщине. В Спрустоне один из коттеров владел шестью акрами земли и пивоварней, за что платил 6 шиллингов в год, но остальные пятеро имели всего по полтора акра каждый, и их рента составляла 3 шиллинга и шесть отработочных дней в год. В Мэкерстоне все двенадцать коттеров держали наделы по пол-акра и имели право пасти двух коров на местном лугу; с каждого причиталось 4 шиллинга и девять дней отработок. В Ньютоне же коттеры платили оброк мукой и должны были пропалывать посевы зерна. Наделы коттеров, принадлежавших монастырю Келсо, не превышали девяти акров.

Другой разряд зависимых держателей, описанный в документах Келсо, — собственно «крестьяне» (husbandi) — внешне мало чем отличается от коттеров, за исключением размеров держания. Крестьянские наделы содержали не менее одной боваты (13 акров) пахотной земли, за которую полагалось платить аббатству 4 шиллинга в год помимо прочих повинностей. Восемь крестьян из Реддена имели по две боваты и несли извозные и отработочные повинности. Каждый был обязан раз в неделю на своей лошади доставлять из Берика-на-Туиде зерно, соль или уголь и один день в неделю трудиться на домене. Если первая обязанность не выполнялась, за эту неделю полагалось два дня барщины. Во время страды извоз не производился, но требовалось три дня отработок еженедельно. Вместе с наделом каждый крестьянин получал от аббатства тягловый скот (два быка и лошадь) и нужное количество семян овса, ячменя и пшеницы. В селении Боуден во владениях того же аббатства двадцать восемь местных крестьян должны были отработать на жатве домена четыре дня в год вместе со своими семьями, а пятый — «с двумя людьми» (коттерами-батраками?). Сверх того, требовалось участвовать в мытье и стрижке монастырских овец и перевозить зерно, шерсть и торф. Необычно подробное распределение повинностей, возможно, вызвано спором между монахами и крестьянами, что подразумевается в словах «одна повозка торфа… и не более».

Я так обстоятельно задержался на монастыре Келсо потому, что его земельная перепись дает редчайшую для средневековой Шотландии возможность пристально рассмотреть состояние крестьянства и организацию феодальной вотчины в конце XIII в. Картулярий Келсо показывает, что аббатство располагало обширным доменом и отработочные повинности возделывавших его крестьян были довольно обременительны. Но хотя земли и угодья Келсо были разбросаны почти по всему югу страны, указанные особенности не обязательны для всей Шотландии вообще.

Из шотландских документов нельзя извлечь какое-либо одно обозначение, повсеместно применявшееся к крестьянам. Часто использовалось определение «нифы» (шотл. neyfs, лат. nativi), а на севере также cwnelache или cumherba (гэльск. cumail, cumalach — «удержание» и comarba — «наследник»). Уже сама этимология этих слов намекает на личную зависимость, но есть и прямые доказательства того, что они относились к несвободным держателям. В Шотландии, как и в Англии, не раз выходили указы короны о поимке и возвращении беглых крестьян, обращенные к шерифам и феодалам. Самый ранний из них был издан около 1130 г. Дэвидом I и повелевал немедленно возвратить аббатству Данфермлин всех покинувших свои места cumelache, которые принадлежали Данфермлину со времен короля Эдгара, и всех servi, дарованных ему со времен Малколма III, т. е. с конца XI в. Раздельное употребление двух понятий говорит о том, что они не были тождественны. Servi, похоже, находились в более тяжелой зависимости, поскольку они подлежали возврату за более долгий срок. Оба термина недвусмысленно указывают на прочную связь с определенным сеньором, на прикрепление к его земле. Король Малколм IV (1153–1165) предписал всем крестьянам приорства Рестеннет (Энгус), бросившим свои держания, вернуться обратно вместе с имуществом, запретил кому-либо им препятствовать и признал за приорством право на «всех cumelagas и cumherbas и всех беглецов (fugitivi), где бы они ни были найдены»., Подобные распоряжения продолжали выходить до XIV в.

Наследственность несвободного состояния и прикованность нифов к земле подтверждаются в хартиях такими выражениями, как nativi de terra и servi nativi. Насколько можно судить по отрывочным сведениям, понятие «нифы» охватывало довольно широкий и неоднородный слой крестьян, иногда включая сервов, но в других случаях противопоставлялось им. Ясно лишь то, что нифы принадлежали своему лорду с рождения (откуда nativi) и были «приписаны» к земле (adscripti glebe). В редких для XII-XIII вв. договорах о продаже или дарении крестьян без земли речь всегда идет также об их движимом имуществе и потомстве. В 1253 г. рыцарь Норман Лесли отказался в пользу монастыря Линдорс от jus ligacionis (дословно — «крепостное право»!) на одного из своих крестьян и его потомство (sequela). {214} , [63]слово sequela также означало приплод домашних животных.
Но большей частью земля переходила из рук в руки «с людьми, остающимися на ней».

В конце XII — начале XIII в. стоимость одного серва оценивалась в три марки — сумму настолько значительную, что король Уильям I не преминул возбудить в собственном суде дело против аббатства Скон, от которого добивался выдачи двух беглых крестьян. Не получив удовлетворения в тяжбе, король решил возместить ущерб и проучить укрывателей беглецов — отныне указы об их возврате дополнялись оговоркой: «если они обнаружены вне моего домена». Королевские нифы ставились, таким образом, над всеми прочими и могли избавиться от слишком взыскательного лорда, перебежав на землю короны.

Повинности, которые нес крестьянин в средневековой Шотландии, во многом сближали его с английскими и французскими собратьями. Он должен был молоть зерно на господской мельнице за соответствующую мзду (multure), платить брачный налог (merchet) и подать за вступление в наследство (gressuma, heriot). Он подлежал юрисдикции своего лорда, в чьей курии судился и осуждался. Это право сеньора передано в хартиях формулой «cum furca et fossa», {217} что позже переводилось как «виселица и яма», т.е. способы наказания. Некоторые из повинностей возникли уже в феодальный период и не распространялись на всю страну, выступая как признаки несвободного человека. Другие же имели куда более древнее происхождение и почти всеобщее значение, охватывая весь низший слой держателей независимо от личной свободы. Самой существенной из таких повинностей был «кейн и конвет» — основное выражение феодальной ренты в Шотландии.

Кейн и конвет (гэльск. cam — право, закон, дань; cuid oidhche — постой, гостеприимство) встречается с начала XII в. постоянно и повсюду, кроме южных и северных окраин страны. Порой он расценивался как две обособленные повинности, но эти два термина сочетаются слишком часто, чтобы оправдать подобное разделение. Очевидно, один из них дополняет и предполагает другой. Они восходят к дофеодальной эпохе и тогда означали обязанность крестьян принять на своей земле и разместить на определенное время тэна, вождя или короля. В таком смысле они близки английским понятиям cornage и wayting и валлийским commorth, treth и gwestfa. {218} С течением времени постойная обязанность превратилась в твердо установленную регулярную плату и в конце концов в феодальную земельную ренту, которая собиралась королем или другим сеньором. Кейн и конвет взимался, как правило, всевозможными продуктами. Вот из чего слагался годичный конвет с одного дэвоха земли, поступавший в аббатство Скон: 1 корова, 2 свиньи, 4 мешка муки, 10 мер овса, 10 кур, 200 яиц, 20 голов сыра, 10 пачек свечей и на 4 пенса мыла. В отдельных случаях конвет выплачивался звонкой монетой: двенадцать деревень в Лотиане, хотя они принадлежали приорству Колдингем, ежегодно собирали двадцать марок конвета в пользу короны при Уильяме I Льве.

В XII–XIV вв. в Шотландии существовали все три формы феодальной ренты — отработочная, натуральная и денежная, что видно из приведенных примеров по экстенту монастыря Келсо. По всей стране заметно преобладала вторая форма, первая имела меньшее значение, а будущее было за третьей. Хотя коммутация ренты завершилась только к XVIII в., в XIII в. она уже не была редкостью, причем коммутировались и собственно рента, и повинности. Аббат Келсо Ричард, смещенный англичанами в 1299 г. за соучастие в шотландском восстании, заменил крестьянам Реддена все повинности (см. выше) денежной рентой в 18 шиллингов, а вместо хериота, который обычно представлял собой лучшую голову скота (бык), начал взимать два шиллинга. То же самое наблюдалось в соседнем приорстве Колдингем и других местах. Раньше всего эти изменения проявились на юго-востоке.

В течение XIII–XIV вв. в аграрном и социальном развитии Шотландии все яснее проступают три взаимосвязанные тенденции, сходные с теми, что имели место в Англии: коммутация земельной ренты и повинностей, сокращение домена и ослабление серважа до полного исчезновения несвободных крестьян. Слабеющая связь держателей с землей вела от наследственного землепользования к срочному. Лорды все более охотно применяли в своих поместьях наемный труд или сдавали их в аренду по частям. Арендный договор обычно заключался на срок от одного до пяти лет с правом возобновления, реже — на более длительный период или пожизненно. Держатель выплачивал лорду годовую фиксированную ренту (лат. firma, шотл. ferm, откуда название арендатора — firmarius, fermour).

Старейшая из сохранившихся переписей светских бароний (и единственная до XV в.) — экстент лордства Мортон, составленный в 1376–1378 гг. для его владельцев Дугласов, содержит данные о многих разрозненных районах южной Шотландии. На землях Мортона еще попадались коттеры, которые несли отработочную повинность, но подавляющее большинство держателей арендовали участки на один год, и лишь некоторые дольше, но не более, чем на пять лет. Средняя годовая рента равнялась примерно одному фунту, но иногда по-прежнему дополнялась продуктами. С манора Эбердур (Файф) лорд Мортон получал 4 челдера овса, 16 боллов (1 челдер) ячменя, 4 овцы, две дюжины кур и 15 фунтов 15 шиллингов серебром.,

Коммутация и другие внутренние и внешние факторы способствовали быстрому обретению зависимыми крестьянами личной свободы и их частичному переходу в разряд фригольдеров уже к концу XIII в. Хотя в более поздних хартиях изредка и говорится о «bondis, bondagiis, nativis et eorum sequelis», {224} это вызвано скорее консерватизмом королевской канцелярии, чем реальным положением дел. Как выразился один шотландский историк, «сервильность тихо скончалась в XIV в.». Последние удары ей нанесли Черная Смерть, хотя эпидемия чумы в Шотландии не причинила таких ужасных бедствий, как в других краях, и особенно — нескончаемая война с Англией. Сохранилась вольная грамота короля Роберта Брюса, выданная одному из крестьян. Она гласит, что Эдам, сын Эдама, «не является нашим подневольным человеком или нифом» (поп est homo noster Hgius seu nativus); он и четыре его сына вольны переселяться куда угодно со своим имуществом (libere valeat transferre ubicunque voluerit) и навеки освобождаются «от всякого ига и бремени неволи» (ab omni jugo et onere servitutis). {227} , [66]Грамота выдана в Эбердине 10 сентября 1319 г. и озаглавлена «Libertas Ade fllii Adam recognita coram camerario et justiciario» — вольная была заключена в присутствии королевского казначея и юстициария.
Последний раз сервы упоминаются в Шотландии в 1364 г.

Конечно, тот же процесс личного освобождения крестьян проходил и в Англии. Однако необходимо еще раз подчеркнуть, что Шотландия была страной с сильными кельтскими традициями и преобладанием скотоводческого хозяйства. Несвободные крестьяне были сравнительно малочисленны и во всяком случае никогда не составляли столь высокую долю населения, как в Англии. Точные подсчеты невозможны, но достаточно сказать, что примерно на половине территории Шотландии, включая Нагорье, острова, Гэллоуэй и другие области, серваж был совершенно неизвестен. К сожалению, именно эти районы хуже всего представлены в документах. С другой стороны, нет оснований считать, что несвободное крестьянство численно превосходило фригольдеров даже в земледельческих районах, поскольку знакомые по Англии понятия servi и villani в шотландских источниках редки, а в отношении таких категорий, как husbandi и cottarii, не установлено, в какой мере они были прикреплены к земле и были ли вообще. Личная зависимость в Шотландии имела весьма ограниченное распространение во времени и пространстве: ее еще не было до XII в. и уже не было после середины XIV. Быть может, именно малочисленность класса несвободных крестьян объясняет его быстрое исчезновение.

Кроме описанных категорий крестьян, чей статус не всегда можно определить, существовали и другие, которые, несомненно, означали свободных держателей, например «гресмены» (gresmanni). Они получали в надел участок не пашни, а пастбища, за который платили оброк, иногда, видимо, сеном, так как в документах из графства Энгус есть упоминание о «луговом кейне». Пастбище оценивалось не по размеру, а по численности стада, которое на нем кормилось. В XIII в. два крестьянина, охранявших лес аббатства Линдорс и заготовлявших топливо, имели участки, где один мог пасти двух коров и десять овец, а другой — двух коров, двадцать овец и коня. К фригольдерам относились также «сержанты», известные с начала XIII в. на королевском домене, да и сам термин liberetenentes обычен в XIII–XIV вв. В Шотландии никогда не было пропасти между простым происхождением и благородством, и слой свободных держателей объединял верхушку крестьянства и мелких лэрдов.

Нельзя не остановиться еще на одной важной повинности крестьянина — военной, которая вновь обнаруживает несходство шотландского обычая с английским. Для англосаксонского ополчения битва при Хэйстингсе стала роковой, и оно больше не созывалось. В XII—XIII вв. английским вилланам (кстати, этот термин не свойствен Шотландии) запрещалось носить оружие, и главную мощь армии составляла рыцарская конница. В войнах XIV в. ее затмили знаменитые лучники, которые вербовались особыми строевыми комиссиями из свободных йоменов. Шотландское войско и в XI, и в XIV в. неизменно представляло собой пешее народное ополчение с очень небольшим отрядом рыцарей. Оно набиралось из всех мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, способных носить оружие, кроме, естественно, знати и духовенства, но не исключая лично зависимых крестьян. В отличие от рыцарской службы (servitium debitum), чрезвычайная военная повинность называлась «шотландской» или «общей службой» (servitium Scoticanum или forinsecum), и ею облагались все фьефы и держания в стране, в том числе церковные.

Парламентские статуты 1318 г. предписывали каждому шотландцу, чье имущество стоило не менее десяти фунтов, иметь кольчугу, шлем, перчатки, копье и меч; тот, кто был победнее и имел хотя бы одну корову, должен был обзавестись копьем или луком с двумя дюжинами стрел. В боеспособности «всеобщей шотландской рати» (communis или Scoticanus exercitus) англичане нередко убеждались.

Несколько слов надо сказать о сельской общине, о которой очень мало ранних известий. Косвенные данные показывают, что она повсеместно была устойчивой. В Линдорском картулярии и других источниках отмечаются общинные пастбища (communes pasturae), которые находились в совместном пользовании одной или нескольких деревень и лежали на разном удалении от них., Обработка земли тоже велась сообща. По экстенту лордства Мортон более чем на половине держаний сидело не по одному, а по нескольку арендаторов (от четырех до десяти). О том же свидетельствуют старинные земельные меры: 13 акров составляли одну бовату (лат. bovata, шотл. oxgang — «ход быка»), а 8 боват, или 104 акра, — 1 карукату (лат. car(r)ucata, шотл. ploughgate — «путь плуга»). Для тяжелого колесного плуга использовалась упряжка из восьми волов, а крестьянин среднего достатка владел лишь двумя волами; неслучайно надел в две боваты назывался «крестьянской землей» (husbandland). {237}

В деревнях издавна проводились регулярные переделы земельных участков (rundale, runrig). Первое прямое известие о них датируется 1428 г., но есть и более ранние указания. В одной грамоте (около 1205 г.) говорится о «каждой пятой борозде поля», что, вероятно, означает порядок передела. В другом документе, середины XII в., читаем о половине карукаты, «разбросанной по полю», которую монахи аббатства Келсо собирались обменять на целый участок того же размера. Различия в качестве и расположении крестьянских наделов предполагали их периодический обмен.

 

5. КЛАНЫ

Клан — символ Шотландии. Родовая гордость ее жителей вошла в поговорку и всегда поражала иностранцев: «Пускай я беден, зато благороден. Слава Богу, я Маклэйн!» А Кэмероны из Лохила утверждали, что в их клане «одни господа». В начале XVIII в. английский лейтенант Берт в изумлении заметил: «Почти все они являются генеалогами». Шотландский епископ Джон Лесли в XVI в. писал, что это чувство «разделяется всем народом, а не одним лишь дворянством», и, несмотря на то что после Унии 1707 г., поражения якобитских восстаний и массовой эмиграции кланы подверглись жестоким испытаниям, полностью разрушить их не удалось. Более того, пока шотландский диалект среднеанглийского языка вытеснял гэльскую речь, понятие «клан», напротив, с гор и островов северо-запада покорило всю страну, даже юго-восток, где оно было прежде незнакомо. В конце концов кланами стали именоваться все знатные фамилии Шотландии, в том числе англо-нормандского или иного происхождения (Стюарт, Хэй, Элиот, Армстронг, Кер(р) и др.). Сегодня ощущение принадлежности к определенному клану по-прежнему непоколебимо и в самой Шотландии, и среди выходцев из нее по всему миру. Едва ли найдется другая страна, где имя человека можно узнать по одежде, так как большинство шотландцев носят строго установленный клетчатый рисунок (тартан) и значок с девизом и нашлемником своего кланового вождя.

Шотландская клановая система, похоже, зародилась в VI в. с переселением из Ирландии племенного союза скоттов Дал Риаты (ряд кланов, как и король Макбет, считались прямыми потомками «дома Лорна»), но сложилась она после дробления Дал Риаты, во взаимодействии с местными племенами пиктов и бриттов, позже — норвежцев. Средневековых письменных свидетельств о ней немного, поэтому приходится ссылаться на поздние источники, которые дают некоторое представление об этой стойкой социальной форме.

Итак, клан (гэльск. clann — «дети», «потомство») — большая родственная группа, ведущая происхождение по мужской линии от далекого (на 10–12 и более поколений) полулегендарного предка. Почти все известные ныне шотландские кланы возникли в средневековую эпоху, и немалая их часть может предъявить достоверные генеалогические древа, коренящиеся в XII–XIII вв. и даже ранее. Так, МакДугаллы, МакДоналды, МакЭлистеры и МакРори ведут свой род от гэло-норманнского «короля Островов» Сомерледа, который пал в битве при Ренфру в 1164 г. Ряд кланов произошел от кельтского духовенства, которое не всегда отличалось воздержанностью: МакТэггарт, Макферсон («сын священника»), МакНэб («сын аббата»), МакМиллан («сын постриженика»).

Обычно кланы делились на несколько ветвей (sliochdan), или «септов», которые не всегда носили имя главной ветви, но признавали ее верховенство. Однако септы могли и выделиться в особый клан, иногда того же имени, как случилось с могущественными кланами Стюартов, МакДоналдов и Кэмпбеллов. Образование горных кланов с их септами и знатных родов «равнинной» Шотландии (в дальнейшем также называемых кланами) в основном закончилось к XV в. Ныне в Шотландии насчитывается около двухсот кланов и несколько сотен септов. Уже в Средние Века круг фамилий, относившихся к знатным, был очень невелик, но число лиц, их носивших, составляло гораздо большую долю населения, чем в Англии и многих других странах.

Клан осуществлял различные общественные функции: экономические, административные, военные, культурные. Одним из необходимых его признаков была прочная связь с определенной территорией, иногда географически замкнутой (остров или горная долина — глен). Согласно одному парламентскому акту XVI в., кланы были сплочены «общей кровью и местом обитания». В Средние Века, ввиду непрерывных усобиц, владения этих «полунезависимых княжеств» часто менялись. Расширить область своего господства можно было несколькими путями. Во-первых, за счет изгнания соседей или получения конфискованных короной земель, от чего при Роберте I и Дэвиде II особенно выиграли МакДоналды и Кэмпбеллы. Во-вторых, с помощью «брачной политики», построенной на тонком расчете; именно так в XIII–XIV вв. возвысились Фрэйзеры — отнюдь не единственный пример французского рода, ставшего горным кланом. В-третьих, путем принятия под покровительство мелких кланов или септов, которые подчас брали имя клана-покровителя (Морисоны, МакОли и МакКиверсы с острова Люис именовали себя МакКензи). При этом клан, искавший защиты, вносил за нее определенную плату (calpe) и клялся в вечной верности. Иногда складывались целые конфедерации кланов вроде Союза Кошки (Clan Chattan), куда входили Макинтоши, Макферсоны, Шо, Фаркарсоны, МакБэйны и др. Разумеется, не все кланы были удачливы: иные распадались, теряли владения или были поглощены. Особенно пострадали за свою непокорность Макгрегоры, которые впоследствии даже были объявлены короной вне закона.

Кланы не просто занимали тот или иной округ, но и обладали признанным наследственным правом на него (duthchas), которое основывалось на коллективной земельной собственности. Отдельные подразделения и семьи внутри клана тоже имели право наследственного землевладения в силу принадлежности к нему. Duthchas измерялся не менее чем тремя поколениями, жившими на данной территории. В отличие от Нового времени, в Средневековье у большинства шотландских горцев скорее мог смениться господин, чем место проживания.

Сохраняя многие признаки древней родоплеменной организации, клановая система несла в себе и новые черты: будучи в теории равны перед своим вождем, члены клана уже не имели равных прав на землю. Их имущественное и социальное положение, как правило, определялось степенью истинного или мнимого родства с вождем, который одаривал близких родичей лучшими землями и особым вниманием. Родственные узы прикрывали и оправдывали различие в условиях держания, а вождь и верхушка клана все более выделялись.

Родовые связи были прочными и в других кельтских странах — Ирландии и Уэльсе. Но в них размер семейных групп, державших определенные участки земли, обычно ограничивался только четырьмя поколениями, от прадеда до правнука (гэльск. derbfhine, валлийск. gwelyau), далее они дробились. В Шотландии же такие небольшие группы никогда не обладали особым правом на землю, будучи подчиненной частью большого клана; родственная группа и ее земельные права не ограничивались числом колен, если оно превышало три. Степень родства учитывалась в других случаях. Закон клана МакДафф, главой которого был граф Файф, устанавливал кровную месть (или возможность избежать ее) до девятого колена. Обычай гласил, что клан признает кровное родство до сорокового колена, а приемное — до сотого, хотя вычислить его было едва ли возможно.

Вождь постепенно приобрел почти неограниченную власть над своим кланом, на что ему не требовалась иммунитетная хартия от далекой короны, шотландской или норвежской (Гебриды отошли к Шотландии в 1266 г.). Члены клана были подсудны вождю, обязаны следовать за ним в военных и морских походах, оказывать гостеприимство и платить дань. Беднейшие из них пасли его скот и возделывали его землю. Он должен был защищать своих подданных, они — повиноваться ему, но даже беднейшие оставались свободными людьми. Ни один член клана не был сервом, ни тем более рабом, во всяком случае на своей территории. Кланы в самом деле походили на княжества, почти независимые (до поры) от королевской воли. У МакНилов с острова Барра было принято начинать трапезу лишь после возгласа с башни замка Кишимул, что вождь уже сделал это. Опираясь на могучие крепости, сильный флот и нерушимую преданность своего клана, гэльские вожди могли угрожать кому угодно, не исключая и короны.

Вожди держали собственный пышный двор с многочисленной свитой и традиционными чинами, часто наследственными, включая бардов-сказителей (seannachie), арфистов и волынщиков. Порой складывались целые «профессиональные» кланы, как, например, Мак-Вурихи (Карри) и МакКриммоны, служившие поэтами и музыкантами у гэльских магнатов, в частности у островных МакДоналдов и МакЛаодов из Данвегана, от Средневековья до XVIII в.

Верховная власть в принципе передавалась по наследству, но порядок ее перехода не так жестко зависел от права первородства, как по феодальному обычаю. Есть примеры отречения, низложения и выборов главы клана, когда наследниками провозглашались его дядья, братья или даже побочные сыновья. В таких важных случаях решение выносили клановые советы старейшин либо общие собрания из нескольких сотен членов. Для несовершеннолетних или больных преемников назначались опекуны, как правило, из сородичей.

В XIV в. особенно возвысились айлейские МакДоналды, чей вождь объединил под своим владычеством почти все Гебриды и многие области по западному побережью и принял гордый титул Лорда Островов (сами гэлы называли его Buachaille пап Eileanan — Пастырь Островов). Каждый новый Лорд провозглашался на острове Айла после торжественного ритуала и издавал феодальные грамоты на латинском и гэльском языках «при согласии и зрелом размышлении своего совета», куда входили четырнадцать «лучших баронов Островов», в том числе епископ Содорский и аббат Айонский. Шотландские короли долго не признавали Лордство Островов, но только в 1493 г. смогли положить ему конец. 

Как ни прочен был клановый строй, с XII в. он стал медленно поддаваться воздействию двух внешних сил, надвигавшихся с юго-востока: королевской власти и феодальных отношений. Запад страны стал постепенно притягиваться к востоку. В XII в. гэльские графы, они же вожди кланов МакДафф, Росс и др., перешли на положение прямых вассалов короны, а их графства обратились в феодальные держания. К середине XIII в. эти изменения затронули центральную и западную Шотландию, где местные магнаты были готовы воспринять новый порядок отношений с короной для своих целей. Первое из дошедших до нас пожалований за рыцарскую службу на северо-западе (хотя таковые могли быть и раньше) — грамота 1240 г., по которой король Александер II передал Гиллеспи МакГилкристу часть поместья Финхарн (Аргайл) за «полтора рыцаря». Число документов такого рода росло, и выдавались они не только королевской канцелярией. В 1262 г. Дугалд МакСуин предоставил Уолтеру Стюарту, графу Ментит, земли на полуострове Кинтайр и близ него за 2/3 рыцаря в королевском войске, «in libera baronia» {257} , [70]Такие показатели дробной рыцарской службы, как 2 / 3 и 1 1 / 2 , не встречаются в юго-восточной Шотландии, во всяком случае в начале XIV в.
— ранний пример формулы, означавшей иммунитет.

Время от времени кланы противились появлению в их краях англо-нормандской знати. В 1228 г. был взят и разрушен замок Эбертарф (южнее Лох-Несса) и убит его строитель Томас Мэйтленд. Но в основном феодализация гэльских районов была мирной и неуклонной. Гэльские магнаты и вожди кланов утверждались короной в своих владениях, часто с расширением границ, и лишь иногда здесь удавалось закрепиться пришельцам (фламандец Фрескин в графстве Морей, Роберт де Мейнерс в графстве Этолл, Фрэйзеры, Гранты и др.). Со второй половины XIII в. бароны Аргайла и других западных областей неизменно присутствовали на королевских советах и парламентах. Их связи с короной заметно окрепли при Роберте I. Благодаря его активной западной политике земли многих клановых вождей стали зависимыми от короны военными держаниями. Последствия не замедлили сказаться: гэлы поднялись на войну против Англии и участвовали в английских и ирландских походах Брюса.

Повинности, которые возлагались на крестьян западной Шотландии, в целом совпадали с теми, что были приняты на юго-востоке. В хартии 1240 г. лорда Аргайла Юэна МакДугала они названы как «cain, coneveth, feact, slagad et ich». {260} Кейн и конвет нам уже знакомы, feact и slagad означали военную обязанность членов клана, a ich (чаще cobach) — просто дань, вспоможение в пользу вождя. Рента и повинности, кроме военной, имели почти исключительно натуральный характер. Плата за вступление в наследство и за покровительство вождя (calpe) представляла собой «лучшую восьмую часть» скота.

Шотландские гэлы больше полагались не на письменную, а на устную традицию, и нередко соглашения о союзе или о владении землей заключались словесно. На острове Айла, как полагают, это звучало так: «Я, МакДоналд, восседающий в Замке Доналд, дарую тебе право на твою землю отныне и назавтра и на все последующие дни, покуда у тебя достанет яств для великого МакДоналда Островов».

Шотландская клановая система при всей ее прочности не была извечной и вездесущей. Она не распространялась на юго-восток страны, хотя, как было отмечено, знатные роды Лотиана позднее также получили название кланов. Несмотря на то что кланы начали складываться в VI–XI вв., говорить о клановой системе, на мой взгляд, можно лишь в феодальный период, когда она окончательно сформировалась на большей части Шотландии. В XII–XIV вв. эта система была клубком родовых и феодальных связей, которые укрепляли друг друга. По заключению У. Р. Кермака, «хотя теории землевладения, лежавшие в основе двух систем, столь различны, на практике гэльская плановость и феодализм были очень сходны».

Феодализация, проведенная на северо-западе под началом короны, как ни важна она была для упрочения единства страны, оказалась довольно поверхностной. Связи кланов с короной становились все теснее, но первенство по-прежнему принадлежало отношениям внутри клана и между отдельными кланами. В то время как общей тенденцией в Европе было ослабление и распад родовых связей еще в раннее Средневековье, в Шотландии происходило обратное: по крайней мере до XVI в. кланы множились и крепли на основе отношений покровительства и приемного родства. Это выражалось в так называемых «договорах преданности» (bonds of manrent), когда вожди или магнаты предлагали защиту мелким рыцарям или более скромному люду в обмен на их верную службу «против всех смертных, кроме одного лишь Короля Скоттов»; ранний пример такого письменного соглашения известен в клане Лэмонт в 1433 г., и вряд ли он был первым в условиях извечных межклановых распрей и набегов за добычей.

 

6. ГОРОДА И ТОРГОВЛЯ

Многие шотландские города (бурги) стоят на месте древних поселений. Недавние, первые по счету, раскопки в Эдинбургском замке отодвинули дату основания столицы с V до I в. н.э. Но если время возникновения английского средневекового города — X–XI вв., и «Книга Страшного Суда» перечисляет около восьмидесяти городов, ничего, что заслуживало бы такого названия, в Шотландии XI в. еще не было. Необходимый для возникновения и роста городов уровень социально-экономического развития был достигнут только в XII в., когда само понятие «бург» обрело историческую форму и правовое признание в первых королевских хартиях.

Городскому развитию способствовали многие обстоятельства, прежде всего выгоды географического положения. Одни города были центрами плодородной округи (Джедборо, Хэддингтон), другие занимали прекрасную оборонительную позицию (Эдинбург, Стирлинг), третьи имели речную или морскую гавань (Перт, Берик-на-Туиде). Более половины шотландских бургов, в том числе все крупные, были портами восточного побережья, удобного для судоходства, либо находились поблизости от него. Иногда все эти природные достоинства сочетались.

Города XII–XIV вв. отличались от своих предшественников не столько размерами (они были очень невелики и росли медленно), сколько новым торгово-экономическим, административным и юридическим значением. В них имелись замок с королевским дворцом и резиденцией шерифа, судебная палата, собор или большая церковь со школой, один или более монастырей, рынок. Жители занимались главным образом торговлей и ремеслами, хотя и владели скотом и земельными участками. Город становился все более важным местным и государственным центром и вступал в особые отношения с короной или другим сеньором.

По роду вассальной зависимости бурги делились на королевские, церковные и баронские. Инициатива в создании бургов из старых поселений и основании новых принадлежала королям, начиная с Дэвида I. Еще до коронации Дэвида в одной из его хартий первыми в качестве бургов названы Берик-на-Туиде и Роксборо (ок. 1120 г.). Ко времени смерти Дэвида в 1153 г. их стало семнадцать, в том числе пятнадцать королевских. Вслед за короной и с ее одобрения патронами городов выступили духовные и светские сеньоры. Церковные бурги зарождались при соборах (Сент-Эндрюс, Глазго, Брихин) или аббатствах (Келсо, Арброт). Подчас положение города менялось с переходом к новому владельцу. Данди возник как бург короля около 1180 г., к 1195-му был дарован Уильямом I своему брату Дэвиду и оставался за его преемниками, но в 1327 г. привилегии Данди как королевского города были подтверждены., Изредка два разных по статусу бурга существовали бок о бок: Кэнонгейт, зависевший от августинского монастыря Холируд, примыкал к Эдинбургу — королевской резиденции. Оба имели хартии от короны и слились лишь несколько веков спустя. К 1400 г. в Шотландии образовалось 70 бургов, включая 45 королевских, 14 баронских и 11 церковных. В Англии веком раньше было уже 278 городов.

В западной Шотландии города долгое время отсутствовали по ряду причин. Сказались и скудость ресурсов, и невысокая плотность населения, и господство натурального хозяйства, и удаленность от европейских торговых путей. Тем важнее были немногие бурги, основанные короной для управления гэльскими областями. На юго-западе Уигтон был призван держать в покорности неспокойное лордство Гэллоуэй. Далее на север грозные крепости Дамбартон и Инвернесс словно клещами охватывали Нагорье. Первый стал коронным бургом в 1222 г., второй — уже в середине XII в. и с тех пор считается столицей Хайлендс. Еще западнее королевский замок Тарберт охранял узкий перешеек между полуостровом Кинтайр и Нэпдейлом. В 1320-х гг. Роберт I возвел Тарберт в ранг королевского бурга и порта.

Для привлечения жителей в свои бурги король или другой сеньор предлагали благоприятные условия, в первую очередь защиту и покровительство, что обеспечивалось непременным наличием замка. Но это влекло и обратную обязанность: самим заботиться о своей безопасности. Правда, обычный для Англии побор на содержание городских стен (murage) не был принят в Шотландии. В XIII в. каменные стены опоясывали только Перт, прочие города были окружены лишь валом, рвом и частоколом, да и то не всегда. Города Шотландии, не исключая и ведущих (Берик, Перт, Эдинбург, Эбердин, Данди), имели весьма скромные размеры: даже в конце XIII в. население первого из них, Берика, оценивается примерно в 1500 человек. После его захвата англичанами первенство перешло к Эдинбургу, где в XIV в. было около четырехсот домов и, возможно, до трех тысяч жителей; известный франко-фламандский хронист Фруассар описывает его как шотландский Париж, хотя величиной он был скорее сравним с родным для Фруассара Валансьеном., Вторым шел Эбердин (около 2000 человек), а большинство насчитывало лишь по несколько сотен. К 1400 г. население одного Лондона (до 50 тысяч) почти равнялось всему городскому сословию Шотландии.

При устройстве на новом месте горожанам давалось право (kirset) безвозмездного проживания и пользования своими участками в течение одного года или более. В таких отдаленных и менее привлекательных для поселения местах, как Дамбартон и Дингуолл, срок «свободного сидения» доходил до пяти и даже десяти лет. По прошествии года и одного дня ни один лорд не мог требовать возвращения своего бывшего держателя, перебравшегося в город, и крестьяне стекались туда со всей округи. Это удостоверяет правовая норма конца XII в., по которой крестьянин (rusticus), даже живший вне города, мог иметь в нем участок. Сельские черты в облике бургов различимы в названиях улиц: Cowgate («коровья дорога») в Эдинбурге и др.

Число городских обитателей множилось не только за счет коренного населения, но и приезжих торговцев и ремесленников из Англии, Нидерландов, северной Франции, Германии, которые оседали в шотландских бургах и нередко оказывались в более почетном положении, чем местные уроженцы. Около 1144 г. одним из основателей церковного бурга Сент-Эндрюс был фламандец Майнард, получивший в нем сразу три участка и должность управляющего (prepositus). В конце XII в. английский монах Уильям из Ньюборо заметил, что «города Шотландского королевства населены англичанами». Действительно, своим успехом в Шотландии английская культура и язык (Scots) обязаны прежде всего городам, где они возобладали.

Существенной привилегией бургов, оформленной королевской или сеньориальной хартией, было собственное право и суд. Шотландское городское право сложилось на основе местной практики под влиянием обычаев английских городов, в частности Ньюкасла, которые в свою очередь опирались на установления пикардийского города Бретей. Для городов Шотландии высшей судебно-правовой инстанцией была коллегия «Четырех Бургов» (Берик, Эдинбург, Стирлинг и Роксборо), возникшая в середине XIII в. По четыре представителя от каждого из них собирались под председательством королевского казначея для разбора возникавших тяжб и апелляций горожан. Так был составлен свод городского права Шотландии — «Законы Четырех Бургов» (Leges Quatuor Burgorum). {283} С 1369 г., ввиду захвата англичанами Берика и Роксборо, их места в коллегии заняли посланцы Лэнарка и Линлитго.

Бурги приносили короне большие доходы, включая ренту за землю, отчисления из городских судов, «малые пошлины» на товары, привозимые из округи для продажи на рынке. Вначале эти поступления были неустойчивыми и собирались непосредственно казначеем и королевскими чиновниками, но в дальнейшем корона предоставила их сбор самим горожанам в обмен на твердую ежегодную сумму (фирму). Первым подобной привилегии удостоился около 1235 г. Берик-на-Туиде, чья фирма была установлена в пятьсот марок (333 фунта 6 шиллингов 8 пенсов), хотя вскоре выяснилось, что она была чрезмерно завышенной, и Берик поначалу не мог внести ее полностью. Хартией 1319 г. король Роберт I Брюс «навечно» пожаловал право фирмы Эбердину, за которым последовали и другие города. Первые подробные данные о величине фирмы для ряда королевских бургов содержатся в свитках шотландского Казначейства за 1327 г. (см.: Табл. I).

Табл. I

Данные только для первых десяти бургов (фирма всех 26 королевских бургов, упомянутых в отчете Казначейства, составила 1133 ф. 3 ш. 4 п. (ER, I, p. Ixxxviii)

Приведенные цифры не обязательно отражают истинное значение города (Эдинбург имел слишком низкую фирму — ср. с Табл. II), но утрата Берика, который один платил почти треть общей фирмы, была весьма ощутимой для шотландской короны.

Важнейшим преимуществом бургов была торговая монополия. Уже ранние королевские хартии, данные городам, назначали в них еженедельные рыночные дни и ярмарки. В городах сосредоточилась вся местная торговля, хотя внутренний обмен сковывался слабыми экономическими возможностями и недостаточной областной специализацией. Объем внешней торговли, напротив, быстро возрастал. Шотландские порты не шли ни в какое сравнение с континентальными или английскими, но они много значили для страны, которая в огромной степени зависела от импорта. Даже в мирные и благополучные времена зерно доставлялось из Ирландии, Англии и других стран. Ввозилось буквально все, от продовольствия и сырья до оружия и предметов роскоши. В 1385 г. французские рыцари из свиты адмирала Жана де Вьенна, прибывшие в Шотландию для совместных военных действий против англичан, были поражены отсутствием многих привычных вещей: «До сих пор мы не знали, что такое нищета!»,

Чтобы обеспечить приток необходимых товаров, пошлины на ввоз отсутствовали до конца XIV в., если не считать сбора за якорную стоянку, но вывоз облагался с изрядной прибылью для казны. Шотландский экспорт включал соленую и вяленую рыбу, жемчуг и лес. Главной же статьей была продукция овцеводства (шерсть, руна, шкуры), которая и подлежала обложению. В отдельные годы из Шотландии вывозилось морем более пяти тысяч мешков шерсти, и в XIII — начале XIV в. по поставке этого сырья на европейский рынок ее опережала только Англия, правда, значительно (в пять раз).

В 1270-е гг. казна приступила ко взиманию «новой» или «большой пошлины» на шерсть и шкуры, шедшие на экспорт. Эту пошлину собирали в портовых городах таможенные чиновники (custumani), и она никогда не заменялась фирмой. Вот итоги ее сбора за 1327 г. в первых десяти бургах (см.: Табл. II).

Табл. II

Для удаленных от моря городов указан ближайший порт.

И здесь около трети доходов приносил Берик. Лишившись его, король Дэвид II, который по возвращении из английского плена в 1357 г. должен был собрать огромный выкуп, удвоил и утроил «большую пошлину».

Торговые связи простирались все дальше. В страну прибывали корабли из Англии и Ирландии, Норвегии и Дании, Франции и Италии. С XIII в. в Берике и Данди действовали фактории иностранных купцов. В Берике было даже два подворья: ганзейское («Белый Дом») и фламандское («Красный Дом»), причем фламандцы держали его от короля Шотландии с условием защиты от англичан; в 1296 г. при штурме Берика Эдуардом I все тридцать фламандцев полегли, отбиваясь до последнего. Шотландские купцы в свою очередь не ограничивались собственным рынком, посещая многие гавани Северного моря, Балтики и Атлантического побережья. Во Фландрии в 1292 г. у них было конфисковано товаров на солидную сумму в 1459 фунтов 8 шиллингов. Не позже 1347 г. шотландцы основали свою нидерландскую факторию сначала в Мидделбурге, а с 1359 г. — в Брюгге. С конца XIV в. Шотландия помимо названных выше предметов стала вывозить шерстяные и полотняные ткани и соль.

Развитие торговли отражено в истории монетной системы. До начала XII в. слабый внутренний обмен обеспечивался малым количеством иностранных монет — английских, скандинавских и ирландских. С ростом населения, городов и экономики возникла потребность в своих денежных средствах. Около 1136 г., после захвата Карлайла, где находились серебряные копи и монетный двор, Дэвид I выпустил первую шотландскую монету — серебряный пенни. Вскоре чеканка началась также в Берике, Эдинбурге и Роксборо. При Александере III (1249–1286), в самое спокойное для Шотландии время, действовали сразу восемнадцать монетных дворов, и пенни Александера III — наименее редкая из всех монет средневековой Шотландии. Золотая монета, нобль или полмарки (6 шиллингов 8 пенсов) Дэвида II, впервые появилась около 1357 г. Шотландская монетная система соответствовала английской, и между ними долго сохранялся паритет, но десятилетия разорительных войн не могли не сказаться, и с 1367 г. шотландский фунт стал заметно падать в цене. В 1374 г. четыре шотландских пенса уже приравнивались к трем английским.

Торговая монополия, освобождение от некоторых пошлин и прочие привилегии не давали равных преимуществ всем городским жителям. Полноправным горожанином-фрименом являлся только член торговой гильдии. Возникновение торговых корпораций в шотландских городах по сравнению с Англией запоздало на столетие; первые из них сложились в Берике и Перте к началу XIII в. На исходе века они существовали также в Эбердине, Стирлинге, Данди, Элгине и Эдинбурге. Как явствует из устава берикской гильдии, это было замкнутое объединение с высоким вступительным взносом в сорок шиллингов. Войти в гильдию могли лишь состоятельные горожане, поскольку дневной заработок простого ремесленника составлял всего от двух до шести пенсов. Мясники, сапожники и рыбаки принимались в гильдию при условии, если они лишь надзирали за трудом своих работников, не пачкая собственных рук. Тем не менее члены гильдии отождествляли себя со всей «общиной города», и постепенно купеческая олигархия стала безраздельно властвовать в городах, особенно после перехода на фирму. В 1291 г. Эдуарду I присягнули только 81 человек от имени «общины» Берика и 71 — от Перта. Таков, видимо, был численный состав торговых гильдий обоих бургов.

Главная особенность шотландского города — его преимущественно торговый характер. Ремесло оказалось в тени торговли, и ремесленники смогли создать свои цеховые организации только в XV в., чему всячески препятствовали влиятельные торговые гильдии. Сельское ремесло корона подвергала запрету: указ середины XIII в. не позволял чесальщикам шерсти покидать город и жить среди «горцев» под страхом тюрьмы. Но и городское ремесло претерпевало большие трудности и явно отставало от европейского уровня из-за бедности природных ресурсов и непрестанных войн. Большинство ремесленников не допускалось в торговую гильдию и было отстранено от городского управления. При этом иногда, особенно в мелких бургах, торговца нелегко было отделить от мастерового. В Шотландии сословные преграды, как и их восприятие в сознании людей, не отличались четкостью и преодолевались намного легче, чем в Англии и на континенте.

Преобладали ремесла, связанные с сельским хозяйством и местным сырьем: ткачи, кожевники, кузнецы, пекари, мясники, рыбаки, каменщики. Шотландцы были искусными судостроителями. В 1247 г., готовясь к крестовому походу, граф де Сен-Поль заказал себе в далеком Инвернессе корабль, на котором отплыл в Палестину с отрядом крестоносцев из Блуа и Фландрии; корабль был так велик и красив, что вызвал восхищение английского историка Мэтью Пэриса. Галера, одна из излюбленных фигур шотландской геральдики, помещена в гербах Лордства Островов, графства Кейтнесс, многих городов и кланов.

В XII–XIV вв. в Шотландии не было ничего похожего на коммунальное движение и вообще сколько-нибудь крупных городских волнений. Бурги соблюдали еще большую покорность короне и сеньорам, чем в Англии, и вполне довольствовались своими привилегиями. В XIII в. мэр был у одного Берика, но в XIV в. и другие бурги получили частичное самоуправление. Городские советы, состоявшие почти сплошь из членов торговых гильдий, отныне избирали олдерменов или провостов — под бдительным надзором короля или иного сеньора. Шотландские города были надежным оплотом королевской власти, которая весьма дорожила своими бургами. Этот союз ярко проявился в эпоху войн за независимость и стал одним из условий победы шотландцев.

 

7. ECCLESIA SCOTICANA

Сразу несколько веских причин побуждают обратить особое внимание на историю церкви в Шотландии. Во-первых, ее исключительная роль в общественно-экономическом развитии страны, в ходе феодализации, освоении земель, а также в культуре. Во-вторых, большое число уцелевших средневековых документов имеют церковное происхождение и содержание: древнейшие хартии шотландских королей обращены к духовенству; из известных грамот Малколма IV (1153–1165) более 75% выдано в пользу клира. В-третьих, как мы видели, церковное держание по ряду признаков существенно отличалось от светского. В-четвертых, шотландская церковь занимала уникальное положение не только на Британских островах, но и во всем католическом мире.

В середине XIII в. шотландец Уильям Бернэм, студент Оксфордского университета, изучая труды английского хрониста Уильяма из Малмсбери и дойдя до описания собора 1072 г., который разделил всю Британию между архиепископами Кентербери и Йорка, пометил на полях книги: «salva Ecclesia Scoticana» (кроме Шотландской Церкви). Английские прелаты выдвигали подобные притязания потому, что Шотландия была единственной страной в Европе, не имевшей духовного примаса. Из двенадцати равноправных диоцезов два подчинялись иностранным митрополиям (Гэллоуэй — Йорку, а Островное или Содорское епископство — Нидаросскому архиепископу в Тронхейме, Норвегия). Но остальные десять — Сент-Эндрюс, Глазго, Данблэйн, Данкелд, Брихин, Эбердин, Росс, Морей, Кейтнесс и Аргайл — находились в привилегированном положении.

Еще в 1176 г. папа Александр III буллой «Super anxietatibus» воспретил королю Англии Генриху II вынуждать шотландских прелатов к присяге, а архиепископу Йоркскому — осуществлять какие-либо духовные права над ними. В 1192 г. последовала булла Целестина III «Cит universi», провозгласившая шотландскую церковь «особой дщерью» Рима (filia specialis). {311} Это означало, что епископы могли, как прежде, посвящать друг друга в сан и держать ответ только перед самим понтификом или его легатом безо всяких посредников (nullo medio). Такой порядок впоследствии неоднократно подтверждался, в том числе всесильным Иннокентием III. Наконец, Гонорий III в 1225 г. предоставил епископам Шотландии право созывать провинциальный собор и избирать из своей среды «хранителя привилегий Шотландской церкви».

Система диоцезов и приходов в основном сложилась к XIII в. Последними образовались епископства Аргайл (1180-е гг.) и Содор (с присоединением Гебридских островов в 1266 г.). Иерархия была традиционной: епископства делились на архидиаконства, диаконства и приходы. Несмотря на формальное равенство всех епископов, диоцезы Сент-Эндрюс и Глазго заметно выделялись богатством и влиянием. В конце XV в. они были преобразованы в архиепископства, а в Сент-Эндрюс в 1410 г. возник старейший университет северной Европы (севернее Кембриджа). Обычная для Англии связь между черным и белым духовенством — существование монашеских общин при кафедральных соборах — в Шотландии встречалась только в двух случаях: в Сент-Эндрюс служили августинские каноники, в Уитхорне (Гэллоуэй) — премонстраты.

Хотя до XIII в. кое-где еще сохранялись полумонашеские килдейские общины как память о древнем кельтском христианстве, новый этап монашеского движения, начавшийся в конце XI в., состоял в основании крупных аббатств, которые имели мало общего с суровыми и неимущими общинами раннего Средневековья. Многие монахи прибывали из Англии и с континента. В создании новых обителей и наделении их землей, угодьями и привилегиями участвовали и короли, особенно Дэвид I, и члены правящей семьи, и магнаты. К началу XIV в. общее число мужских и женских монастырей всех ведущих орденов, кроме картезианского, превысило восемьдесят. Затем оно выросло, но все равно в несколько раз уступало Англии. Были представлены как чисто английский орден гилбертинцев, так и отсутствующий в Англии — валлискаулианцев (от бургундского монастыря Валь-де-Шу), а также госпитальеры и тамплиеры.

Аббатства Шотландии не были столь грандиозны, как Клерво, Монте Кассино или Сент-Олбанс, но при скромных возможностях страны они были прекрасно обеспечены, в чем убеждает пример монастыря Линдорс. К самым видным и почитаемым относились: приорство Сент-Эндрюс, посвященное небесному патрону Шотландии Св. Апостолу Андрею; родовое аббатство Стюартов — Пэйсли; эдинбургское — Холируд; место коронаций — Скон; усыпальница королей — Данфермлин и три пограничных — Мелроз, Келсо и Джедборо. В начале XIII в. в Джедборо жило до пятидесяти монахов, в середине XIV в. в Сент-Эндрюс — около сорока. Для сравнения: прославленные английские монастыри Кентербери и Риво в 1165 г. насчитывали по сто сорок монахов каждый, не считая «братьев-мирян».

Главная церковная подать, десятина, взималась в Шотландии, вероятно, с IX в., но регулярно — лишь с XII. Иногда по желанию дарителя церкви предоставлялась «вторичная десятина» (decima secunda) — дополнительная доля с каких-либо продуктов или платежей, в ряде случаев — 1/8.

Одним из источников обогащения монастырей стала апроприация, т. е. приписка к ним приходских церквей со всеми правами и доходами «для собственных нужд» (ad proprios usus). Линдорс обладал шестнадцатью такими приходами, в том числе двумя английскими, тогда как аббатства того же тиронского устава Келсо и Арброт имели соответственно 23 и 34 приходские церкви. Накануне Реформации шотландским монастырям принадлежало почти 90% приходов своей страны, английским — лишь около одной трети.

С помощью своих огромных доходов клирики вели оживленную хозяйственную и торговую деятельность, в чем обычно превосходили светских сеньоров, и добивались еще большего. Они рубили лес, добывали торф и уголь, выпаривали соль, расширяли пахоту. В распоряжение церкви поступали лучшие по качеству земли, и уровень их обработки был самым высоким. Дошедшие до нас сведения (особенно по картуляриям монастырей Келсо и Колдингем) позволяют предположить, что хотя домениальное хозяйство кое-где сохранялось в существенной мере, к концу XIII в. монастырские домены заметно сократились, будучи разбиты на крестьянские наделы. Очевидно, этот процесс свойствен шотландскому землевладению в целом, хотя проследить его в светских манорах невозможно из-за скудости данных. Ведущим направлением сельского хозяйства в Шотландии повсюду, даже в самых плодородных районах, было разведение скота, преимущественно овцеводство. Именно в этой области аббатства всех орденов наиболее преуспели, особенно цистерцианцы, имевшие в Шотландии одиннадцать мужских и восемь женских общин. Большинство из них значатся в торговой книге конца XIII в. итальянского купца Франческо Пеголотти, приобретавшего шерсть в Британии. Согласно его подсчетам, богатейшее цистерцианское аббатство Шотландии — Мелроз — в год производило пятьдесят мешков шерсти трех сортов (тонкой, среднего качества и грубой). Следовательно, поголовье монастырских овец должно было достигать 13 тысяч, а может, и более, так как Пеголотти, по-видимому, приводил неполные цифры. В перечень включены и монастыри других орденов, но тщательную сортировку шерсти использовали только цистерцианцы. Самой высококачественной и дорогой была шерсть аббатства Купар Энгус: около 1300 г. во Фландрии (список Пеголотти составлен для фламандского рынка) мешок тонкого руна стоил 18½ марок, шерсть второго сорта — 10½, третьего — 9 марок., Монастыри не только выступали первыми в стране производителями шерсти, но и вели прибыльную посредническую торговлю ею, скупая у лэрдов и крестьян и перепродавая итальянцам или фламандцам.

Успешно соперничая со светскими лордами в ведении хозяйства, церковь безраздельно господствовала в сфере культуры и образования. Наиболее величественные памятники шотландского зодчества XII–XV вв. — романо-готические кафедральные соборы в Сент-Эндрюс, Глазго, Эбердине, Элгине и других епископских центрах, а также монастырские (Данфермлин, Мелроз, Арброт, Пэйсли, Джедборо), городские и сельские храмы. К великому несчастью, многие из них были полностью уничтожены или дошли до нас только в печальных руинах после череды английских нашествий вплоть до Кромвеля и, в еще большей мере, после иконоборческих погромов фанатичных приверженцев кальвинистской реформации. По тем же причинам, за редчайшими исключениями, безвозвратно погибли неисчислимые памятники скульптуры, живописи и прикладного искусства, некогда наполнявшие эти храмы и вдохновленные истовой христианской верой их творцов.

Большинство литературных и исторических произведений этого периода созданы клириками (Джон Барбор, Джон Фордан, Уолтер Боуэр и др.). До основания Сент-Эндрюсского университета в 1410 г. обучение велось в соборных или монастырских грамматических и богословских школах, которые существовали во многих бургах. Но уже в XII–XIII вв. шотландцы хорошо знали пути в лучшие школы Англии, Франции и Италии. Поводом для издания первой грамоты привилегий Оксфордскому университету стала гибель в 1248 г. шотландского школяра Гилберта из Данфермлина.

Второй по древности оксфордский колледж, Бэллиол, основан родителями короля Шотландии Джона Бэллиола в 1263 г. В Орлеане в начале XIV в. шотландских студентов было так много, что они образовали свое землячество.

Получив в Оксфорде, Париже или Болонье степень магистра и право повсеместного преподавания (jus ubique docendi), некоторые выходцы из Шотландии достигли европейской славы. В их числе один из предводителей Сен-Викторской богословской школы близ Парижа Ришар (ум. 1173); придворный схоласт и астролог императора Фридриха II, переводчик Аристотеля Михаил Скотт (ок. 1160–1235) и преемник Роберта Гроссетеста по руководству оксфордской францисканской школой Питер де Рэмзи, затем епископ Эбердинский (ум. 1256). Правда, никто из них не может сравниться с соперником Фомы Аквинского, «Тонким Доктором» Джоном из Данса в Берикшире по прозванию Duns Scotus (ок. 1265–1308), который был признан крупнейшим философом Средних Веков и обосновал католический догмат о Непорочном Зачатии Девы Марии.

 

8. ГОСУДАРСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ

До конца XIII в. Шотландией правила одна из древнейших в Европе династий, и монархия с незапамятных времен хранила многие кельтские обычаи. Хотя у шотландских государей была корона, до XIV в. коронации как таковой не было. Короли вступали на престол путем восхождения на «Камень Судьбы», который, по преданию, был доставлен в Шотландию скоттами Дал Риаты в конце V в. и с IX в. находился в аббатстве Скон близ Перта. Во время обряда сказитель (seannachie) по-гэльски читал всю родословную повелителей скоттов. Даже после того как Эдуард I Английский похитил «Камень Судьбы», короли из рода Брюсов и Стюартов по-прежнему приходили к власти в Сконе. Когда папа Иоанн XXII особой буллой в 1329 г. признал за правителями Шотландии право коронации и помазания на власть, англичане лишились последней возможности утверждать, что Шотландия якобы не является полноценным королевством.

До XV в. страна не имела признанной столицы; королевский двор поочередно пребывал в разных бургах и замках. В 97 изданных в Шотландии хартиях Дэвида I (1124–1153) названо двадцать восемь резиденций: 14 грамот вышли в Эдинбурге, столько же — в Сконе и Перте, 12 — в Стирлинге, 11 — в Данфермлине. Значение Эдинбурга было велико уже в XII в. и затем еще более упрочилось. Из общего числа хартий Дэвида II (1329–1371) уже 305 издано в Эдинбурге и его пригороде Холируд, 179 — в Перте и Сконе, в Эбердине — всего 39, в других бургах еще меньше. С конца XIII в. перемещения королевского двора были вызваны изменчивым военно-стратегическим положением. Главные королевские бурги — Берик, Перт, Эдинбург и др. — надолго попадали в руки англичан, и тогда центром сопротивления временно становился Дамбартон, Стирлинг или какой-либо другой хорошо укрепленный город.

Вместе с королем странствовал и государственный аппарат. Шотландская административная система во многом строилась по образцу английской и французской, но в Шотландии разделение дворцового и государственного управления проходило медленнее. Образование королевской администрации в целом завершилось при Уильяме I по прозванию Лев (1165–1214). Знаменательно, что именно тогда возник символ шотландской монархии и государственности — герб: в золотом поле восстающий червленый лев с лазоревыми когтями и языком, окруженный двойной каймой с цветами лилии, в чем позднее усматривали отражение союза с Францией.

Высшие придворные должности занимали: сенешал (Steward, лат. Dapifer, позже — Senescallus), констебль (от лат. Comes stabuli), маршал (Mariscallus), дворецкий (Butler, Pincerna) и «страж ворот» (Durward, Ostiarius). {331} Все они изначально были связаны с дворцовым обиходом и в точности соответствовали таким русским вельможам, как стольник, чашник, конюший и др. Но их полномочия вскоре вышли за пределы придворных обязанностей. Стюард был ближайшим советником короля по всем государственным вопросам, а констебль и маршал стояли во главе армии. Все эти должности в XII в. были вверены знатнейшим родам и стали наследственными.

Еще два важнейших государственных поста, канцлера и казначея, не перешли в родовое владение и замещались короной. До 1335 г. канцлер (Chancellor, Cancellarius) неизменно был клириком. Он председательствовал в королевском совете и парламенте, хранил большую печать, которой заверялись акты первостепенного значения, и руководил королевской канцелярией (Capella regis), где велось все государственное делопроизводство: издание, переписка и хранение всевозможных документов. Пост казначея (Chamberlain, Camerarius) занимал обычно мирянин. Как глава финансового ведомства, он отвечал за все доходы и расходы короны. Под его наблюдением в казну поступали средства от домениальных земель и бургов, феодальные платежи, таможенные сборы и т. д., и обо всем этом надлежало регулярно отчитываться перед Казначейством. Шотландское Казначейство (Exchequer), в противоположность своему английскому аналогу, не было постоянно действующим учреждением. Оно собиралось раз в полгода или несколько лет в виде комиссии аудиторов, которая заслушивала отчеты казначея и других финансовых служащих. На местах Казначейству подчинялись городские (лат. ballivi, шотл. baillies) и таможенные (custumarii) чиновники, а также шерифы.

В административном отношении страна делилась на шерифства. Впервые шериф округа Роксборо по имени Коспатрик выступает свидетелем одной из хартий в 1119 г. Затем число шерифств быстро росло, покрывая все новые области, что означало их более эффективное подчинение центральной власти, так как шериф был главной опорой короны в своем округе. Границы шерифств то и дело менялись и приобрели окончательный вид лишь к XVI в., с основанием последних на северо-западе. В конце XIII в. их было до тридцати. Короли Джон Бэллиол (в 1293 г.) и Роберт I предприняли серьезные и отчасти успешные усилия к основанию новых шерифств на гэльском западе., Центром шерифства (caput) служил укрепленный королевский бург. Полномочия шерифа были довольно широки: сбор налогов и повинностей, содержание замков, проведение воинских наборов и смотров, исполнение всяческих распоряжений верховной власти. Кроме того, шериф выступал и судьей.

Судебная система, подобно английской, состояла из четырех звеньев: суд барона — шерифа — юстициария — короля. Для большинства шотландцев, зависимого крестьянства, суд лорда был первой и последней инстанцией. В нем рассматривались различные споры и правонарушения, возникавшие в повседневной жизни поместья. Уголовные наказания крестьянам выносились за поимку с поличным при совершении убийства или кражи, и смертный приговор был окончательным. Под председательством самого сеньора присяжными в суде выступали его держатели. Правосудие было прерогативой лордов и важной обязанностью вассалов.

Не получив удовлетворения в курии своего лорда, истец мог апеллировать в шерифский суд. Хотя по компетенции он ненамного превосходил сеньориальный, суд шерифа имел больший вес. Это был уже официальный орган, заседавший в королевском бурге при участии прямых ленников короны. Правда, доступ туда был усложнен тем, что, как правило, от истца требовалось особое платное предписание (brieve), выданное королевской канцелярией. Оно указывало на нанесенную обиду или злоупотребления в ходе дела и обязывало шерифа или юстициария провести новое расследование.

Высшего судебного ранга юстициария удостаивались три человека из магнатов. Каждый начальствовал над одним из трех судебных округов — Лотиан, Гэллоуэй и Скоция (севернее залива Форт). Реже назначались по два-три юстициария на округ. Обычно дважды в год, весной и осенью, юстициарий проводил выездную сессию суда в каком-либо бурге своего округа. Всеобъемлющая юрисдикция этого подвижного трибунала позволяла рассматривать все гражданские дела и преступления. В последнем случае он был конечной инстанцией: только юстициарий мог разбирать самые тяжкие уголовные дела, так называемые «четыре иска короны» (грабеж, поджог, насилие и убийство), изъятые из нижестоящих судов. Кроме того, юстициарий контролировал действия шерифов и других должностных лиц. Штрафы и поборы, собранные на выездных заседаниях, были не последней статьей казенных доходов: в 1266 г. юстициарий Лотиана собрал почти 550 фунтов. Однако в гражданских делах сторона, недовольная вынесенным решением, могла обжаловать приговор юстициария и обратиться еще выше, к правосудию короны, которое с середины XIII в. вершилось в парламенте.,

Шотландский парламент, как и английский, начал складываться в XIII в. на основе королевского совета магнатов. Вначале верховный совещательный орган в Шотландии именовался colloquium (что близко по смыслу к parliamentum — «обсуждение»). Становление сословного представительства было постепенным. Colloquium впервые упоминается в 1235 г., далее в 1248, 1256,1258 (дважды), 1264,1265 гг. и т.д. Появление слова «parliamentum» в Шотландии, очевидно, вызвано английским влиянием. Из дошедших до нас актов первое известие о нем относится к марту 1290 г., применительно ко съезду магнатов в Биргеме, где обсуждалось соглашение с Англией; там присутствовали 12 епископов, 23 аббата, 11 приоров, 12 графов и 50 баронов. Однако термин «colloquium» не совсем вышел из употребления и позднее, так что преемственность между ним и «парламентом» неоспорима.

Ранние парламенты состояли только из прелатов и баронов, без участия третьего сословия, но скоро представительство было расширено. В феврале 1296 г. при ратификации франко-шотландского союза в Данфермлине свои печати к документу впервые приложили шесть главных королевских бургов: Эдинбург, Берик, Роксборо, Стирлинг, Перт и Эбердин — «в знак своего согласия и одобрения». При Роберте I Брюсе горожане уже прочно вошли в парламент; тогда же в него были приглашены и «свободные держатели»: статуты 1318 г. были приняты «при согласии графов, баронов и фригольдеров». В 1320-е годы по приказу короля шерифы обязывались созывать «епископов, аббатов, графов, баронов, свободных держателей и шесть достойных людей от общины каждого бурга в вашем округе… на наш парламент».

В борьбе с Англией Брюс располагал твердой поддержкой всех сословий, и их представители были привлечены к управлению государством. Но, невзирая на значительный рост состава, шотландский парламент, в отличие от английского, навсегда остался однопалатным, что, опять же, говорит о большей социальной однородности Шотландии, о недостаточной четкости сословных границ, а также о сплочении всех сословий страны в пору жестоких испытаний. Не случайно горожане и фригольдеры появились в парламенте в период Первой войны за независимость: победа могла быть достигнута только ценой всеобщего единства. Этим же объясняется и удивительное согласие во всех действиях королевской власти и парламента при Роберте I, особенно по сравнению с аналогичными отношениями в Англии при Эдуарде II, весьма далекими от единодушия.

Colloquium, или парламент, собирался не регулярно, а по необходимости, о чем шерифы уведомляли депутатов за сорок дней. В конце XIII в. вызов в парламент рассылался магнатам лично, а с увеличением представительства его оглашали шерифы по своим округам. Парламент Шотландии был высшим законодательным и судебным органом, способным решать в присутствии монарха и с его согласия все важнейшие государственные вопросы. Ордонансы парламента, его постановления по гражданским тяжбам обладали высшей юридической силой. Отменить или пересмотреть их мог лишь сам парламент. После внезапной гибели короля Александера III в 1286 г. парламент принял на себя всю полноту власти и в продолжение войн за независимость неизменно выступал с патриотических позиций.

Помимо парламента в Шотландии действовали еще два высоких коллегиальных органа — общий и королевский советы. Общий совет (concilium generate) no числу и рангу участников мало уступал парламенту. Его компетенция охватывала почти столь же широкий круг вопросов, кроме одного: общий совет не занимался судебным разбирательством. Именно благодаря этому он несколько выигрывал перед парламентом, так как растянутые гражданские процессы не отвлекали его от насущных дел. К тому же общий совет мог быть созван быстрее, чем за сорокадневный срок. С конца XIV в. в постановлениях общего совета и парламента латинский язык уступил место шотландскому диалекту (Scots), который все более отдалялся от среднеанглийского языка; первый известный законодательный акт на этом национальном языке — решение общего совета в Перте в январе 1399 г. о назначении Дэвида, герцога Ротсей и наследника престола, королевским наместником натри года.

Для скорейшего решения неотложных задач монарх постоянно пользовался услугами своего личного, королевского совета (concilium regis, затем — secretion). Это был весьма узкий по составу совещательный орган при особе короля, членами которого являлись лишь несколько лордов, прелатов и сановников, наиболее близких ко двору. Совет работал в глубокой тайне, откуда его второе название. Формально он не мог сравниться с общим советом и парламентом, поскольку не принимал государственных актов. Зато он обсуждал и готовил многие из них и служил надежной опорой короне, в то же время оказывая на нее немалое влияние.

В беспокойной истории Шотландии исключительное значение приобрел титул Хранителя Королевства (лат. Custos Regni, франц. Gardeyn du Reaume). Так именовался регент, назначаемый парламентом во время нередких периодов междуцарствия, малолетства или пленения короля. Первые шестеро Хранителей были избраны в 1286 г., но чаще регентство принадлежало одному человеку, обычно из числа знатнейших магнатов. Однако самым прославленным из Хранителей стал неимущий рыцарь Уильям Уоллес (в 1297–1298 гг.). Хранитель был облечен почти такой же властью, как король, от лица которого он правил.

* * *

Вследствие глубоких общественно-экономических изменений к исходу XIII в. Шотландия представляла собой единое феодальное государство с достаточно сильной центральной властью, хотя северо-западные гэльские области сохраняли некоторую обособленность. В истории шотландского общества и государства в XII–XIV вв. немало сходного с другими странами средневековой Западной Европы, как в процессе феодализации, так и в становлении сословно-представительной монархии и государственного управления. В то же время своеобразие Шотландии определяется сочетанием таких особенностей, как основанная на скотоводстве экономика (при растущей важности земледелия в плодородных районах юго-востока), сохранение и дальнейшее развитие кланового строя во взаимодействии с феодальными отношениями, преобладание лично свободного крестьянства и ограниченность серважа в пространстве и времени, преимущественно торговый характер бургов, слабость ремесла и отсутствие его цеховой организации до XV в., однопалатный парламент, уникальное положение церкви, гэло-английская культура — все это отличало Шотландию не только от стран континента, но и от соседней Англии, с которой ей предстояло вступить в единоборство.

В развитии Королевства Скоттов были заложены противоречивые начала. Ощутимое и продолжительное внешнее влияние не вытеснило устойчивых кельтских традиций. Клановый строй и феодальная система, казалось бы, по самой своей природе чуждые друг другу, не только сосуществовали, но и взаимно укреплялись. Несмотря на запоздалость и длительность феодализации, растянувшейся до XIV в., итогом стало то, что не удалось в Ирландии, — необычный, но естественный союз старого и нового, архаичного и передового, родового и феодального, гэльского и англо-нормандского.