Бывают минуты в жизни – глянешь в зеркало, а оно трещинками мелкими идет, будто инеем подернуто. Рассыпается, умирает, по ветру ледяному поземкой белой летит.

Отчего так, милостивые государи? Просто все: смотришь, а из зазеркалья не ты на тебя глядит. Усмехается еще, да паскудно так, скотина.

Врет сказка древняя! Не оттого зеркало тролля на осколки раскололось, что до Неба паршивец вскарабкаться решил. Небо – что ему суета мелочи всякой? Взглянул черт старый на собственное отражение – а ему оттуда Не-Он ухмыльнулся.

Вот как мне примерно сейчас.

Отставить фанаберии, господин штаб-ротмистр!.. Приказываю сам себе, зубы сжимаю. Помогает. Как правило.

Нет поземки, как не было!.. Белые лепестки с деревьев по ветру летят, мягко ложатся на водную гладь.

Пыхтит колесный пароходик, к пристани старательно подползая, молодчина этакий.

Сходни – на землю.

Добрались, слава богу!

…Нет поземки – и штаб-ротмистра тоже нет. Спускается по сходням меж пассажиров господин облика цивильного: сюртук черный покроя невиданного, джинсы старомодные – такие веке в двадцатом носили, а то и в девятнадцатом, не знаток. Шляпа темно-серая с полями загнутыми, часы на цепочке.

Серебряный значок купца второй гильдии на лацкане – ладья в Пустоте.

Штаб-ротмистры?.. Нет их тут, не видно – и все.

Ну, надеюсь. Если не облажался. Даже походка – и та расхлябанная, с легким намеком на военное прошлое – все равно не скроешь, так лучше подчеркнуть. Я отчего перед зеркалом в салоне будто барышня плясал? За этим, за этим…

Обвел я взглядом пейзаж – а славно, славно вельми! Модифицированная вишня в цвету, горы на полнеба воздвиглись.

И сам городок, Новоспасск, очень даже ничего, пусть и застройка по большей части деревянная и одноэтажная.

Хмыкнул я тихо. Пароход с колесом на корме; пассажиры: дамы в кринолинах, господа в пиджачных парах; домишки деревянные, а по улицам меж ними лошадки скачут, в повозки впряженные.

Ровно в головид исторический попал. Бытие определяет сознание – добрая фраза, никак не поймешь, кто кем командует, а все одно выходит: так сразу и не разберешься, в каком веке оказался.

Если не присматриваться.

А присмотришься – фыркнешь, не удержишься. Пароход-то паром, быть может, и пышет временами, вот только дров на нем не найдешь и угля тоже: компактный ядерный энергоблок котел греет.

Дамы с господами одеты невесть как – исключительно те, кто не на службе; остальные – во вполне современного вида комбинезонах, офисных костюмах и коротких сюртуках, разве что ткани непривычны.

Лошадки скачут – половина добрая из искусственной матки родом; все до единой неказистые мохнатые тяжеловозы – эта порода лучше всех переносила долговременную заморозку эмбрионов.

Макабр!

Огляделся – не встречают. Подождем. Все равно делать нечего.

…Не мне ждать! Господину незнакомому, пугающему.

Что у меня осталось своего? Имя – чужое, и служба – не моя, даже рожу скальпелем перед вылетом подправили.

– Зачем? – спросил я Старика, когда тот огласил свой вердикт. – Разве иначе нельзя?

– Нельзя, дружок, – отвечал Старик.

«Старик», он же думный боярин от Имперской Безопасности Владимир Конрадович Шталь, пребывал в настроении странном и даже романтическом.

Он только что сдался в сражении, что вел полжизни против всего мира, от покойного Государя до любимой секретарши. Сохранив фактический контроль над ведомством, согласился представлять его в Боярской Думе – собрании лучших специалистов по всем аспектам жизни Империи, консультировавшем и дававшем советы Ее Величеству.

Такой финт ушами теоретически плясал на грани нарушения закона. Но заклятый друг Кронин из флотской Дальней Разведки, спецслужбы, отравлявшей существование Шталя сильнее всяких иноземцев, плевать хотел на приличия, давно практикуя подобное; вокруг наследства в очередной раз трещавшего по швам Европейского союза начинался большой шпиль; провокаций на границах становилось все больше…

В Думе был нужен лучший. В ведомстве тоже требовался лучший.

Это понимали и молодая Государыня, и сам Шталь.

Тогда я стоял в кабинете со знаменитой табличкой на двери, с которой гордо взирало на недоуменного посетителя выведенное аккуратным почерком «Мой!», и искренне недоумевал, чем заслужил ссылку.

– Дорогой мой! – Шталь неуклюже, но честно пытался подсластить пилюлю. – Яхонтовый! Вы засветились во время Марсианского Провала… молчите, молчите, я не отрицаю, что вы герой, но засветились бесповоротно, так что в основной оперативный состав вам дорога заказана. Сколько лицо ни правь, есть приметы, которые не изменишь. Так?

– Так.

– А я, как вам известно, обожаю сеять свет и сладость. Но делать это перед мертвецом – несколько бессмысленно. На Земле вам грозит опасность, делом снова заинтересовались. Да и сами скажите, разве в тринадцатом отделе так весело? Сочинять отписки для бояр от сельского хозяйства о том, что Имперская Безопасность уверена – в изученном пространстве зеленых человечков не бывает… Тихий ужас же! А в колонии на Тритоне воздух, селянки… Слетайте, а?

Тут Старик попал в точку. В тринадцатом, иначе прозываемом «богадельней», весело не было. Именно туда скидывали поток «мусорных» запросов, захлестывавший ведомство, и именно там я проторчал последний год, минувший с конфузии на Марсе.

– Посидите годика четыре в резидентуре в колонии на краю Ойкумены. «Подкрышником». Подучитесь. А там и вернуться можно. Или вас что-то держит в Солнечной?

…Я вздохнул, глядя на полет белых лепестков. Меня ничего не держало.

Что в итоге осталось у меня своего? Древнее печатное Евангелие в саквояже. Любовь без шансов на взаимность – равно бесплодная на Тритоне и Земле. Карьера – без надежды принести пользу Отечеству; даже в «богадельню» не гожусь, только в «подкрышники» на краю света, иуд вербовать да сребреники распределять ради тайн великих – кто куда стадо перегнал.

Еще – игольник.

Непростой – шкатулку красного дерева с ним доставил в ночь перед отъездом лейб-фельдъегерь, вылупившийся на мои погоны с нелепой смесью зависти, восхищения и фальшивого пренебрежения во взоре.

Понятное дело: юнец, а уже штаб-ротмистр, да еще высочайшие дары получает. Видать, герой!

Дурак ваш фельдъегерь.

Героев зовут на годовщины выпусков из Высшего Военно-Космического – даже если те вынуждены ответить отказом из-за дел службы. Их не клеймят за спиной предателями Флота, променявшими честный хлеб навигатора и сотрудника Дальней Разведки на подачки зловредных «бесов»-безопасников.

И не заткнуть поганых ртов, не рассказать, что ДыРа чуть не развязала мировую войну, попутно отправив под нож собственных людей, и только «бесы» да личное вмешательство молодой Государыни спасли положение.

Не то чтобы я питал иллюзии относительно морального облика моей нынешней службы – но все-таки до такого наши не опускались.

Кажется.

Короче, меня не позвали – и это было горько.

Приложив палец к планшету в подтверждение получения и отослав порученца, открыл шкатулку. На черном бархате лежали небольшой, похожий на древний «Парабеллум» игольник и шесть магазинов к нему.

Невероятно дорогая игрушка. Невероятно полезная. Сто выстрелов в магазине. Принцип пушки Гаусса – бьет далеко, точно и больно: шьет при желании танковую броню. Интеллектуальная система наведения и «умный» прицел, позволяющие забыть о поправках и дрожи в руках, паля чуть не на километр.

Царский подарок. «Императорский», – поправил я себя.

Никаких гравировок с именами и званиями – очевидный плюс при моей профессии. Почему-то то, что дарительница вспомнила об этом, рождало теплое чувство в груди.

…Сейчас игольник приткнулся в подмышечной кобуре.

Я посмотрел на очередного пассажира, добравшегося до встречавших его… друзей?.. членов семьи?

В воздухе звучал мелодичный смех. Где-то звонили церковные колокола.

Невольно я подался к смеющимся. Не помню, когда именно разучился улыбаться. Но знаю точно – с тех пор чужая радость действовала на меня как наркотик. Пожалуй, я даже начал понимать, почему сказочным упырям требовалась живая кровь.

Своя, мертвая, не грела.

Удар по плечу заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Тоже мне, разведчик. Зазевался – и вот результат. «Поляну не держал», а если бы ко мне подобрался убийца?

Тьфу.

Есаулу в запасе Халилову такие терзания от рождения неведомы. Есаул шагал по жизни бодр, весел и неистов. Усы воинственно закручены, невообразимый лиловый пиджак таинственно мерцает, фамильная сабля вдохновенно торчит перпендикулярно поверхности.

– Григорий Петрович! Не встречают! – радостно осведомился он.

Именно осведомился. С вопросительной интонацией славный казак сроду не водился. Мы свели знакомство во время семидневного плавания из Святого Владимира – губернского города, или, по-местному, столицы атаманства, административного центра русского сектора планеты.

Я никак не мог включиться в разговоры попутчиков, посвященные большей частью ценам на зерно и алмазы, редкоземельные элементы и скот; местным поэтам и местному же высшему свету.

Есаул стал истинным спасением. Плевать он хотел на разговоры. Бравый офицер желал перекидываться в покер и вист, пока «супруга с ухватом» далеко. Я же играл и был равнодушен к проигрышам – лишь бы не остаться наедине с собой.

Можно сказать, брак, заключенный на небесах.

– Как видите, Харитон Семенович, – пожал я плечами.

– И моей не видно, – прищурился он. – Опять в кофейне Федотова с подружками засела и обо всем забыла, хохотушка. Пройдемся? Мы вас подкинем куда нужно. А то останавливайтесь у нас, не стесните, что вам по гостиницам кости ломать?

– А ухват? – искренне заинтересовался я. – Да и жилец я беспокойный.

– Я сам беспокойный. А ухват… Да, ухват – это аргумент. Ставлю боевую задачу: за поездку понравиться Мариетте Иоанновне. Справитесь – сама пригласит. Главное, не попадитесь на предложение познакомить с ее сестрой. Редкого норова девица, чистый зверь-каркадил, брр…

– Так точно, господин есаул, – щелкнул я каблуками.

За легкой беседой мы добрались до конца причала и вышли на улочку.

– Хмм. Странно! – отметил есаул. – Народ как слизнуло с улиц. Ровно и не суббота.

Так, этого Вергилия стоило держаться. С моей-то точки зрения, в местном захолустье с его десятью тысячами населения иначе и быть не могло.

– Тпру, тпру, нечистая вас побери, – рядом с нами лихо затормозила… бричка?.. карета?.. Не специалист! Открытая конная коляска о двух диванах с поднимающейся крышей, в общем.

На переднем, сжимая вожжи, восседала хрупкая, но весьма бойкая дама, ростом Халилову примерно по пупок. Свежестью лица она напоминала гимназистку, возраст выдавал лишь мудрый взгляд карих глаз из-под темной челки. Одета была в безразмерную юбку-брюки и белую блузку. Револьвер на поясе смотрелся на своем месте.

– Дорогая, позволь представить тебе… – закашлялся и как-то съежился Халилов.

– Собутыльника? Только в карты резались и водку пили, горе луковое, или еще во Святом Владимире по бабам прошлись?! Отвечай!

Школа Старика все-таки кое-что мне дала. До Шталя далеко, но с этим справиться можно, да и не слышалось в голосе злобы – поза одна.

– Мариетта Иоанновна, милейшая! – включил я воркующий голос. – Разрешите? Григорий Петрович Леонтьев, лейтенант Флота. В отставке по ранению, ныне купец скромный. Заверяю, как на духу: по бабам не ходили, водки не пили, а в карты резались, да еще как! Только пух летел. Но на фишки, исключительно на фишки. Разорил бы меня ваш супруг иначе вконец. Великий мастер, цените!

– Ладно, ценю, – смеются глаза госпожи Халиловой. – Так уж и быть. И прощаю. Но если узнаю!..

– Ручку, ручку позвольте, – последний залп даю и тон выключаю.

– А вы знаете, как успокоить женщину, Григорий Петрович. Вы ведь не женаты? – Взгляд на пальцы вашего покорного. – Не хотите с сестрицей моей знакомство свести?

Есаул делает круглые глаза и чиркает ладонью по горлу. «Каркадил!» – шепчет театрально.

Смеемся все вместе. Они искренне. Я – эхом, отражением.

– Загружайтесь, – машет рукой Мариетта. – Не знаю, что случилось, но на перекрестке форменный затор. Все к реке спешат. А кое-кто с оружием бежит.

– Там, – повернулся ко мне, севшему рядом с вещами на заднее сиденье, есаул, – река излучину дает. А за ней – граница с Большой Пятеркой. Территория корпораций. Посмотрим. Вооружены?

Я откинул полу сюртука и похлопал по кобуре.

– Отлично, у меня тоже револьверт. Что творится, сейчас выясним, – зоркий есаул углядел бегущего в ту же сторону паренька, по виду гимназиста.

Дождался, когда коляска поравняется с ним, и цепко ухватил его за ухо.

– Малый, куда все смылись?

– Там эти… планетяне…

– Докладывай толком, боец.

– Так точно, – вздохнул «боец». – Ефим Петров, учащийся, пятый юношеский Новоспасской базы. Говорят, у корпоратов инопланетяне высадились. Разрешите ознакомиться с обстановкой на месте?

– Ша! Дуй на базу, жди приказа. Понял?

– Так точно, – увял паренек.

– Смотри, помощь потребуется – а ты без шабли и в гражданском. Понял? Выполняй! Мари, гони!

И Мари погнала.

…У реки я, честно говоря, мало что понял. Виднеется на горизонте бульба бурая, неровная. Может, холм, может, гора. Говорят – не было такой с утра еще.

Им виднее. Не станет же целый город меня разыгрывать? Тут, конечно, глушь медвежья, развлечений мало, но не настолько.

Достал коммуникатор – мало у кого они на Тритоне есть. Включил дальномер, навел… Охнул. На всякий случай игольник вытащил, прицел включил – нет ошибки!

Мама дорогая!

Да эта штуковина метров на триста потянет в высоту. По земным меркам – плюнуть и растереть, а по здешним – чудо чудное. Да еще пакость какая-то во множестве великом по ней ползает – ровно муравьи стальные.

– Блин, – заметил я вульгарно. – Что, правда? Человечки зеленые? Господь, Ты – великий шутник…

Непонятное не спрашивало мнения тринадцатого отдела о своем существовании. Непонятное просто взяло, нагрянуло, выперло прыщом на носу – сами разбирайтесь, как со мной жить, господа хорошие.

Оно даже не ждало нашего решения; что ему до нас! И все.

По крайней мере, так казалось.

Ближе к берегу толпа редела. Кто-то организованно грузился в конные коляски, спеша на базу.

Казачий город. Пограничье. Порядок знают.

У самого берега на импровизированных позициях суетились казаки в броне.

Мы прорвались через давку, есаул коротко кивнул стоявшим в оцеплении – и вот мы стояли перед хмурым седым типом в бронескафе с лычками войскового старшины на плечах.

За спиной – импульсный карабин, в глазах – арктический лед. Хоть сейчас на войну.

– Знакомься, наш царь и Бог, командующий базой Лев Иннокентьевич. А это – хороший парень Гриша Леонтьев, хочет с нами насчет посадочной площадки для постоянного торгового сообщения договориться. Вы друг дружке и нужны. На наших буераках нигде, кроме базы, не сядешь.

– Боюсь, сейчас не до того, – оборвал войсковой старшина. – Как вот это решится – зайдете, хорошо? Чаю попьем, подумаем. Свои купцы – ладно будет.

– Лев, что это такое? – Халилов нахмурился.

– Сами не знаем. Вылезла. От корпоратов – тишина. Как вымерли. Англичане-соседушки истерят. Особист мой волосы все на груди выдрал, из Владимира помощь не раньше ночи обещают…

Сигнал коммуникатора заставил отвлечься. Шифровка по спутниковой. Из Владимира. Припомнил код, разобрал кое-как смысл.

«Нет связи с резидентом. Приказываю принять ситуацию под контроль. ОСО – игнорировать. Разрешено нарушить конспирацию. Просим оценки обстановки».

А я что? Отбил: прибыл, аномалию наблюдаю. Обстановку оцениваю. Помощь? Обойдемся покамест. Трое наших всего во Святом Владимире сидят, особистов армейских не считая, нешто сам не справлюсь?

– Лев Иннокентьевич, – говорю, – на два слова. Харитон Семенович, Мариетта Иоанновна, подождите меня у… э-э… повозки, пожалуйста.

– Фаэтона, – пришел на помощь отец-командир.

Так вот как эта телега зовется!

Мы отошли в сторону. Сомнения мешали начать разговор. Курировать операции местного казачьего войска – не моя задача. На то особый отдел есть.

Агентура и активность на территории вероятного противника – вот моя головная боль. Только непонятное выросло, получается, в нашей зоне ответственности.

Проморгали, долбодятлы. Или нет? Молчит резидентура, и резидента не видно!

Будь собеседник флотским, из пехоты или даже из строевых казаков – был бы в курсе стандартной процедуры. А здесь?

– И что скажут бесы по этому поводу?

Прозвучало почти обличающе. Но выдохнул я с облегчением. Не надо долгих объяснений. Войсковой старшина службу помнит.

– Скажут, что мой приезд никак не связан с… этим поводом. По крайней мере, меня в курс не вводили. Как догадались?

– Игольник штучной работы, таких гражданским не продают, господин…

– Штаб-ротмистр. У вас острый глаз.

– Что делать будем? Полагаю, решать вам?

– Видимо, господин войсковой старшина. Я поставлю в известность. На вашем месте я бы вызвал людей из запаса. Пока – первую очередь. И приготовьте приказ для второй. Расконсервируйте технику. Естественный ход.

– Понял вас. Но все-таки… Лезть на их территорию – провоцировать инцидент. Не лезть… Сами понимаете. Мне беспокойно.

– Мне тоже, – пожал я плечами. – Будем на связи.

Я соврал. Беспокойства не испытывал. Слова «леденящий ужас» были бы куда уместнее.

…Коняшки цокали копытами, а Харитон Семенович изволили философствовать. Как известно, величайший шик и главное хобби истинного офицера – легкая фронда.

– Что вы видите окрест, друг мой?

– Колонию? – пытаюсь угадать.

– Нет-с! Про-вал, зарубите себе на носу. Форменный провал.

– Да ну тебя, – супруга бравого есаула только рукой на него махнула.

– Цыц! – есаул грозно пошевелил усами. – Вот вы купец. А что торговлишке нашей мешает?

Преодолеваю сковавший меня у реки ужас. Держу рожу, отвечаю спокойно:

– Принцип сверхсветового движения. Чем тяжелее груз, тем дольше летит судно и тем больше горючего ест. Больше топлива – дороже полет. Прогрессия геометрическая.

– Верно! – радуется есаул. – Купеческие ладьи от Земли досюда за полгода долетают. Лет пятьдесят назад, когда колонию основали, года полтора занимало. Правильно?

Киваю.

– А колониальному ковчегу… или там грузовику большому десять лет требовалось, и полет до сих пор обошелся бы в пятилетний бюджет Империи. Даже с колонистами в анабиозе, штабелями погруженными. Места для техники – никакого. Только небольшие приборы и расчет на то, что все вместе сумеют построить технологические цепочки почти с нуля.

– Разве не сработало?

– Нет, – отрубил есаул. – Политики изволили рассчитывать на дружбу народов, единый порыв и прочую чушь. Как же! Шесть ковчегов, пять от великих наций, один от корпораций. Вот только «великие» уж очень великими оказались. Как выяснилось, что тут ни фастфудов, ни автострад – сгрудились у ковчегов и их подъедать начали. Никаких цепочек, одно вымирание. А вкалывали только мы. Да и у нас… Не все без цивилизации смогли. Такими темпами до аэромобов век пройдет. Метрополия идет вперед, в будущее, а мы топчемся на месте! Мыслимо ли? В городе три с половиной авто, тракторов не считая, и два из них на базе.

– Хмм, – говорю, к народу на улицам присматриваясь. – Тогда очень боялись войны. В одиночку бы не потянули. Да и сами посудите – красиво у вас.

Фыркает есаул.

– Это, – заявил, – есть. Чай, на Руси живем. Сами посудите: нет в путях наших ничего нового. Монархия наследственная на престоле; меритократия на местах; европейский, прости Господи, социализм в экономике да вера в сердцах – сколько раз видано! Одна только разница есть – мы делаем все это красиво. Потому и Империя!

– Тоша не так уж не прав насчет темпов, – задумчиво сообщила ничуть не увядшая под суровым взглядом есаула Мариетта. – Откуда, думаете, в наших краях весь этот… антураж реконструкторский? Свыкнуться с условиями пытаемся. Себя убеждаем – игра это. Психологи говорят: компенсация.

Фаэтон остановился у конторы товарищества «Купец Калашников и партнеры». В издевательском названии мне почудилась знакомая рука – та, что свой кабинет подписала «Мой!».

– Вас точно не подождать? Если вот этот, – есаул нахмурился, – ваш торговый представитель, с ним каши не сварите.

– Благодарю, не стоит. Дела-заботы, знаете ли… Встретимся на базе или к вечеру подъеду к вам, как договаривались, – пресловутое приглашение от Мариетты не замедлило последовать по пути – и, заметьте, никакого ухвата.

Дождавшись, чтобы фаэтон скрылся за углом, двинулся вперед.

Страх? Отличная штука, вот только на него нет времени.

Подергал входную дверь – закрыто. Нырнул в просвет между домами и вскоре оказался у задней двери.

Игольник – на изготовку. Скрытый за косяком ридер тихонько пискнул, опознавая поднесенный к нему купеческий значок.

Просканировал дверь: очень тихо, очень спокойно – не хотелось нарваться на мину-сюрприз. Перекрестился мысленно да внутрь вломился.

Пронесло. Никаких мин. И силовой вход тоже лишним оказался. Нет врагов!

А есть обшитая светлой вагонкой комната – смола застывает на стыках досок – и полосы света сквозь жалюзи, натужно гудящий вентилятор местного производства в уголке и рабочий стол. Под потолком лениво кружились мухи.

На столе валялось тело в рубашке цвета хаки с короткими рукавами и таких же шортах. Задом оно опиралось на стул, уронив голову в светлой панаме на сложенные на столешнице руки.

Тело храпело.

Убрал игольник в кобуру. Прикрыл за собой жалобно застонавшую дверь – жестко я с ней обошелся, да.

Подошел к столу, двумя пальцами кувшин подхватил. Понюхал. Ну и шмурдяк, Господи помилуй!

Выплеснул содержимое в грязный фаянсовый умывальник у стены. Налил из крана водички.

Проследовал к телу – и с чувством, толком, расстановкой полил из кувшина.

– А? Ч-чо?

– Ротмистр Апельсинов, смирна-а! – рявкнул зло. – Что за бардак на вверенном объекте?

Апельсинов – сухощавый, лет сорока, тоской в глазах более смахивающий на кабана на бойне, нежели на сотрудника достойного ведомства в конторе, – заморгал недоуменно.

– Д-дай… Бодун, – нескладно, но вполне понятно взмолился он.

Дал, почему нет? Отхлебнул Апельсинов. Глаза в ужасе вылупил.

– А джин? Где? – с ужасом сказал.

– На своем месте. В канализации, – выплюнул я.

Страх? Исчез: вскипел да испарился. Одно озверение осталось.

– Что, – спрашиваю нежно-нежно, – за бордель, ротмистр? В ближайшем будущем, полагаю, бывший ротмистр? В городе чэ-пэ, Владимир каналы связи обрывает, а военное положение вводит кто бы вы думали? Не резидент, мальчишка зеленый, только с парохода! Мне что, туды-растуды, резидентуру принимать?

– Принимай, – отвечает. – Только спать не мешай.

Захлебнулся я. Онемел. В жизни такого не видел. Ну да, тут край света, тут всякое возможно, но разгильдяев в службе нет.

«Правда?» – смеется кто-то издевательски на краю сознания.

– А что, – спрашивает тем временем Апельсинов, – совсем плохо?

– Совсем, – говорю.

– Тогда точно принимай, – вздыхает. – Нет меня. Не потяну. Тень осталась. Запил. Коды к терминалу сейчас продиктую. Ох, выцарапывал я его… А ведь всего-навсего комп из столовки ковчега, сто лет в обед.

– Почему? – понять пытаюсь. – Что с вами произошло, господин ротмистр?

– Ты про тринадцатый отдел слышал? Богадельню? – вопросом на вопрос отвечает.

– Служил, – кривлюсь.

– Тут – хуже. Там хоть делом занят, а тут делать нечего, вот и думаешь, думаешь… Никакого спасу нет. Знаешь, жил такой Феликс Дзержинский. У большевиков сразу после краха Первой Империи за нашего Старика.

– Ну?

Я плохо понимал, при чем тут древняя история.

– Может, он и гад был, не знаю, но умный. И остроумный. Сказал когда-то: у настоящего чекиста, беса по-нашему, должны быть горячее сердце, холодная голова и чистые руки. Смешно! Мы – те, кто Иуд кует и сам предает с холодным сердцем. Кто не жалеет ради идеи самих себя, кто убивает… Откуда всему этому взяться? Шутник великий! Грустный, правда… Не бывать государству без бесов-то. Сдохнет держава.

Язык Апельсинова заплетался. Но он сумел передать свою боль мне.

…Через час я вышел из конторы через переднюю дверь – злой, заметьте, как черт. Апельсинов продолжил сиесту – толку от него все равно не было.

Бывший столовский компьютер работал исправно, хоть и с заминками. Передо мной открылась вся история падения моего номинального командира.

Поначалу дела шли неплохо. Энциклопедия подлости вербовавших и завербованных внушала уважение. Да и терминал удалось выбить, а это, уже понял, явление по местным меркам беспрецедентное.

Потом, один за другим, агенты начали исчезать. Кто-то перебегал. Кто-то умудрялся избавиться от компромата. Вдумайтесь, дать человечку спрыгнуть с крючка! Некоторые переставали брать взятки.

В итоге от всей агентуры на территории Пятерки корпораций осталось одно имя. Я запомнил его.

Полистал отчеты.

Есаул достаточно верно описал местную международную обстановку. Разве что жестковато – соседушки-иноземцы тормозили по-черному, но своего не упускали, строились потихоньку.

Корпораты – иное дело. Новоспасск, как-никак, являлся единственным удобным для наблюдения за ними населенным пунктом на планете. И пусть с каждым годом отчеты становились все более формальными, общую картину уловить удалось.

Те заперлись в нескольких городках, выросших вокруг места высадки. Дождались легких кораблей с Земли. И превратили свою базу в научный центр, где понятие «этика» в повестке дня не значилось.

«Прелестно», – решил я. Пусть это не отвечало на вопрос, откуда взялся неизвестный объект, пусть даже на Земле мгновенное строительство такой штуки выглядело дурной шуткой…

Это все же зацепка.

Размышления прервал оклик:

– Сергей Афанасьевич!

Молчу, иду, думаю: «Нет тут никаких Сергеев Афанасьевичей, ошиблись, милейший. Григорий Петрович я, уж больше полугода».

Сам думаю, сам полы сюртука расстегиваю. Влип, нет?

– Григорий Петрович? – Тот же голос. – Господин Леонтьев?

«Р» раскатистая, а гласные – будто каши в рот набрал. Швейцарец?

Взгляд бросаю – стоит чудо чудное, диво дивное. Словно к конному… фаэтону, или как его там, руль спереди прицепили. Под днище – движок поставили.

А на переднем диване восседает этакий, в шляпе пирожком да самомодном в прошлом сезоне в Столице костюме.

Руки поднял – будто внимание привлекает. А для понимающих показывает: не будет пальбы.

Подхожу.

– Прошу простить?..

– Отто Рейнмарк, торговец.

– Швейцарец? – усмехаюсь.

– В точку. Швейцарский… не будем бросаться некрасивым словом «резидент»… наблюдатель за территорией Пятерки в этом богоспасаемом городе, – приподнял господин Рейнмарк шляпу, лысину роскошную показав.

– Только за ней? – ухмыляюсь.

Улыбнулся швейцарец. Искренне, обезоруживающе… По-настоящему, без игры. Такие улыбки надо на баланс брать, как вид вооружений – ценная в нашем деле штука.

– Вы же, – спросил, – на базу сейчас? Давайте подвезу! И никаких отказов не приму, так и знайте – обижусь.

Ну, если обидится…

…Пыхтит двигатель бензиновый допотопной конструкции. Пыхтит Рейнмарк, мобиль на горку заводя. Язык высунул от усердия – а все равно трещит, будто из пулемета строчит.

– Людям нашей профессии надобно дружить. А то пойдут… вместо службы – убийства, вместо игры агентурной – интрига кровавая. Поверьте моему опыту. Это ведь у вас первое такое назначение? Молчу-молчу.

И я молчу. Киваю. Что мою рожу даже после скальпеля опознать можно – знал. Что аж досюда ориентировки дойдут – не ждал.

– А господина ротмистра не вините, – соловьем швейцарец разливается. – Во-первых, у нас с агентурной там не лучше, безо всякой выпивки. Все испарились за полгода! Во-вторых… Давайте я вам сказку расскажу? Жил да был молодой ротмистр, еще при прошлом вашем Государе. Тогда как раз террористы из исламской Северной Африки на христианский Африканский союз полезли. Дал Царь-Император приказ: единоверцам-христианам помочь, но в войну не лезть. Помните?

– Предположим.

– Так вот ротмистр сей гениальный шпиль провел. Настучал ему агент, где штаб вторжения сидит. Двух часов не прошло – с орбитальной базы «Цесаревна» штурмовики стартовали. А в командирской машине ротмистр на месте второго пилота сидел. Очень хотел самолично узреть, чем дело кончится. Все бы ничего, но… Догадываетесь, чем обернулось?

– Соврал контакт? – наугад говорю.

– Если бы! Одного агент не сказал. В деревеньке мирной штаб оказался. Под деревенькой, вернее, в подвалах. Ротмистр властью Имперской Безопасности приказал операцию прервать. Командир авиакрыла – кап-два некий – решил бесов зловредных умыть… Велел продолжать под его ответственность.

– И что с деревенькой стало? – меня передернуло.

Живешь так – и не знаешь, что небо на голову вот-вот рухнет. Женщинам, детям, старикам – всем без разбору…

– Неведомо, – вздохнул Рейнмарк. – Как и то, кто первым оружие выхватил, и выхватил ли вообще. Одно известно – ротмистр здесь, а командир крыла мичманские погоны на Плутоне примерил. Не вините Апельсинова, молодой человек, прошу вас!

Мы помолчали.

– У каждого, – будто с намеком произнес швейцарец, – есть предел возможного. Некоторые философы считали: не заметь, перешагни ненароком – станешь больше, чем человек. Мои наблюдения говорят об обратном. Вот и база…

Да, она была перед нами – обнесенная забором из тонкого, но прочного металлокомпозита, перед въездом скучают пятеро казаков в полных бронескафах.

– Моих полномочий недостаточно для того, чтобы это обсуждать официально, – выдернул из себя через силу, – но… Мы можем рассчитывать на сотрудничество в вопросе территории Пятерки?

– Моих тоже, – вздохнул швейцарец. – Поэтому официально: нет. На нашем уровне – да. Более того: неофициально можете рассчитывать на то, что швейцарская территория не вмешается, как бы ни обернулось дело. То же – с остальными. Решено, что это имперская проблема, коль скоро именно вы граничите с корпорациями.

– Спасибо, – искренне сказал я, спрыгивая с мобиля. – И за то, что подвезли – тоже.

– Не спешите благодарить, молодой человек, – Рейнмарк приложил руку к шляпе. – Буду на связи. И помните о пределе возможного.

Излишнее напоминание.

…Мы сидели за столом и грустно смотрели на остывающий ужин. Есаул чистил карабин. Не то чтобы это действительно требовалось импульсному оружию – но руки занимало. Мари, в свою очередь, делала вид, что вовсе не беспокоится.

Выходило плохо.

К Халиловым я заглянул уже в потемках – бросить вещи в гостевой комнате и кинуть что-нибудь в рот. Первое удалось куда успешнее второго.

За бездарно проведенные на более напоминавшей сборный пункт базе шесть часов структура на горизонте росла еще трижды, скачками и без особой системы, дотянув в итоге до десятка километров.

Сопромат вентилятором вертелся в гробу и тихонько плакал.

Сейчас строительство, кажется, остановилось.

Местный ОСО в лице двух усталых вахмистров и командовавшего ими тридцатилетнего вечного подпоручика с удовольствием переложил ответственность на столичного гостя.

Толку от их архивов не оказалось. Разве что сыскалось неплохое досье на господина Рейнмарка со списочком всей его сети в Новоспасске, давным-давно кормившей почтенного швейцарца отборной дезой. Я, честно говоря, вздохнул с облегчением – после знакомства с Апельсиновым, знаете ли, всякого ждешь…

Да и выводы из бумаг напрашивались неплохие: европейцу стоило доверять, насколько вообще можно верить лицам нашей профессии.

– Время, – коротко бросил я. – Мариетта Иоанновна, мое почтение.

Удалился тихо.

Этим двоим нужно попрощаться. Есаул пойдет в штурмовой группе – так решили еще днем.

…Как же я им завидовал! С кем мне прощаться? Может, и было б с кем, парень видный – да только все не с той одной, что нужна.

На улице бросил взгляд на владения Халиловых. Неплохо устроились! Просторный деревянный дом, небольшое поле, на котором фырчал трубой роботрактор – шасси и двигатель уже местные, процессор и датчики земные.

Такие здесь у каждого рачительного крестьянина в заводе, а кто дело только начинает – общинный за малую мзду в аренду берет.

Я тихонько вздохнул. «Терпкая грусть – очень русский порок», особенно если «грусть без какой-нибудь ясной причины». Из головы не шли слова ротмистра и философствования швейцарца.

Где он – мой предел возможного? И когда я шагнул за черту?

Скрывшись из Столицы под чужим именем? Раньше, избрав службу, на которой невозможно остаться чистеньким? Или отказавшись бороться и объявив то чувство, что некогда испытывал, мертворожденным? Разучившись радоваться?

Ответь, Господи!

Впрочем, Небо не спешило – быть может, сказало достаточно. А может, все дело в том, что я перестал ждать от него ответа…

С крыльца бодрым аллюром скатился Харитон Семенович. Махнул рукой: мол, пойдем.

Пошли. Молча.

– Мне не нравится план, – заметил он уже за воротами базы.

– Из разряда «нищие не выбирают», – ответил, ныряя за неприметную дверцу во внутреннем периметре.

– Скандал…

– Будет так и так. Подобьют? Значит, так судило Провидение. Нам нужна информация. Нужно понимание обстановки, – ступеньки из пластали будто стонали под подошвами.

Я привычно врал. На понимание надежды не имелось. Слишком чуждым представлялось то, что нависло с краю окоема.

В ангаре ждал престарелый десантный бот в черном космическом камуфляже. Ждали и двадцать казаков.

Разведка. Будем надеяться – не боем.

…Ненавижу бронескафандры. Умом понимаю – не глупцы ладили, все продумано. Но как вспомню, что в вакууме или токсичной среде эта штуковина легко и непринужденно рубит подстреленные руки-ноги владельцу ради сохранения герметичности – сразу фобия режется.

Зудит, паскуда.

До того тихо постанывавшие движки взвыли – мы подходили к точке высадки. Я глянул на обзорник. Внизу тьма непроглядная. Не поверишь, что под нами город, вернее, поселок на три тысячи жителей – корпораты тут зерно растили.

Но приборы не ошибаются, а пилоты с навигаторами, хотя и известные безумцы, к малым ошибкам не склонны. Уж если лажают – то фатально. Сам такой, по первой специальности.

– Господа мои, внимание на визоры! – План бойцам не озвучивали до последнего момента, так еще на базе условились. Настоящих буйных мало, не поймут.

– Работаем у самой стены Структуры. Поэтому действуем быстро и четко. Задача: получить общее представление о происходящем, собрать любую возможную информацию и уйти. Спокойно и без лишнего шума. Приоритетные цели выделены на карте. Если что – не церемонимся. Недосуг. Вопросы?

Вопросов не было, и слава богу – ответов чрезвычайно не хватало.

Тревожное молчание нарушил Халилов.

– Друг мой, это идиотская затея. Мне она определенно по душе!.. – восхитился есаул.

Раздались неловкие смешки со всех сторон.

Молодец, отреагировал, как репетировали. Неприятно вертеть чужими эмоциями. Но не делать этого нельзя.

– А если это действительно Первый Контакт? – спросил казак Трифонов. – Шанс узнать соседей по Вселенной?

– Если Контакт – ответят. Должны понимать, что мы разумные существа, которые не могут не попытаться выяснить, что стряслось с их единородцами. С моей точки зрения, нынешняя обстановка выглядит как вторжение. Война нам не нужна, но с Империей не говорят с позиции силы – пусть зарубят себе на носу, если таковой у них имеется.

– Даже если они строят такие надолбы? – усомнился Халилов. – Знаете ли, масштаб не тот… Гулливер и лилипуты. Возможен ли такой спор для Империи?

– Тем более, – отрезал я. – Мы – не лилипуты. Единственное, что невозможно – признать себя таковыми и сдаться. Остальное – выдержим.

Мне бы хоть каплю той профессиональной убежденности, с которой я пудрил мозги!

Но люди, кажется, прониклись. Успокоились. И этого достаточно – как сие ни прискорбно. «Ты сам-то хоть во что-нибудь веришь?» – спросил я себя.

Отвечать не стал. На Страшном суде еще отвечу. И за это, и за все остальное.

Поднял страховочный фиксатор, зашел в кабину. «Надолба», она же Структура, приблизилась, затмила собой весь горизонт.

Как будто скребущая нижние орбиты и в то же время до ужаса приземистая, вблизи она казалась глыбой выветренного песчаника, испещренной ведущими внутрь ходами. Металлических строителей, которых я заметил с утра, ни следа. Ну и славно.

– Радио сдохло на подлете, – констатировал пилот. – Есть связь по лучу со спутником.

– Запросите наличие на орбите кораблей и спутников Пятерки.

– Есть. Отвечают – на месте, но отключены.

– Датчики работают?

– Так точно. Засечек от живых объектов нет.

– Продолжать сканирование.

…Чувствовал я себя кретином. Посвети еще прожектором, чтобы точно не промахнулись! Светить не стали, но из матюгальника поорали, есть грех.

Хоть бы что!

– Начинаем.

…Рухнул бот коршуном на окраину, опустить рампу. Забрало прозрачное – задвинуть, рвануть карабин из крепления.

Одним прыжком вниз спуститься, на колене замереть, выход остальным прикрывая.

Кашель двигателей – бот взмыл в воздух, спеша доставить вторую группу на северную окраину.

С руки Трифонова сорвался дрон, исчез в темноте, заглядывая в окна. Пока мы занимали позиции у края ровной площадки – вернулся.

Я застыл в ожидании видеопотока на визор. Потом вспомнил о проблемах со связью, чертыхнулся. Глянул на оператора. Тот покачал головой.

Пусто.

– Пошел! – командую.

Казаки не разочаровали. Можно выдохнуть – очень уж меня беспокоил выход в поле с компанией необстрелянных иррегулярных. Конечно, двое из тех, что с нами, – недавние поселенцы, из Солнечной присланы, бывшие спецназовцы, повоевать приходилось. Но все же…

Тем более этих я сплавил во вторую группу. Сам я, мягко говоря, не вояка, но бойцов от паники удержу, коли что случится.

Наверное.

Идем, значит. Почти рутина. По противоположной стороне улицы вторая пятерка топает; видим дверь – вскрываем, заходим.

Сначала – страшновато. Потом непонятно. Потом мурашки по хребту побежали.

Тихо в домах. Чисто. Стерильно.

Только пыли немного лежит. Мебель – в чехлах, посуда – в шкафах. Будто уехали отсюда надолго. Может, и обратно не собирались, но просто так вещи оставлять жалели.

«Мария Селеста», чтоб ее! Хотя нет, там, кажется, даже столовые приборы нашли брошенными, будто все вышли покурить и решили радикально не возвращаться.

Ближе к центру, где тревога буквально висела в воздухе, мы обнаружили дом, отличавшийся от иных.

Дом, где когда-то жил наш агент. Ради которого я и затеял эту вылазку.

Такой же типовой проект – вот только хозяева явно спешили. Очень спешили.

Осколки, плесенью покрытые. Одежда раскидана у шкафов.

В задней комнате стояла пустая кроватка. Погремушки слегка позвякивали на сквозняке. Гирлянда на стене складывается в силуэт котенка и буквы латиницы: «Viel Glück zum 1. Geburtstag, kleines Kätzchen!»

Маленького котенка, значит. Поздравляют. С первым днем рождения. С-сука!..

Не знаю отчего, но от всей этой картины веяло такой безнадегой, что меня оно добило.

Кто-то выматерился.

Я распахнул забрало и исторг из себя ужин. Потом стоял и отпыхивался, привалившись налобником к стене.

Полегчало. Немного.

Судя по звукам, кто-то следовал моему примеру.

Заставил себя собраться. Герметизировал скафандр. Бросил коротко:

– Воздух безопасен.

Бойцы воздержались от комментариев. Слишком хорошо понимали, что я чувствую.

…Дальше шли тревожно, готовые палить в любую тень. Оттого – не сильно удивились, когда на севере зазвучали выстрелы, а в небо взвилась сигнальная ракета.

– Бегом марш!

…Мы выскочили из переулка и залегли с южной стороны сквера. Кто-то палил с чердака какого-то магазина по северной стороне – истерично, наудачу, длинными очередями.

Наши не отвечали огнем. Это могло значить только одно.

С неба упал дрон. Я усадил его на руку. На визоре возникла запись – маленькое чердачное окошко, смутный силуэт внутри.

– Палят-с без предупреждения, – прокомментировал бодрый голос Халилова в наушниках. – Уж не знаю, сколько там патронов припасено, но не мало, – сбился, усмехнулся. – Я не я буду, по нам стреляет прекрасная дама! Статус, приказания?

Все ему бабы, прохвосту!.. Включил запись:

– Статус – активный, вас наблюдаем. Отвлечь огнем. Обозначить деятельность. Как две трети магазина расстреляет – начинайте, но не дай вам бог попасть даже в здание. Дайте десять секунд, входим через боковую дверь, дальше сами.

Дрон ушел в небо, а мы, дождавшись огня, рванули вперед.

…Позицию отыскали не сразу – да и вломились тоже. Заодно стало понятно, почему дроны и датчики бота проморгали стрелка.

Прямо под крышей некто предусмотрительный обустроил «безопасную комнату» – экранированную и бронированную, с потайным окошком, легко превращающимся в часть стены.

Каморка была небольшой – полтора на два, и заполнена по большей части банками консервов и оружием.

Внутри нашлись двое – женщина с маленьким ребенком. Стоило мне ворваться внутрь, она выронила карабин и остолбенела.

Синяки под покрасневшими глазами на бледном лице делали ее похожей на дохлого и очень несчастного енота.

Я успел подхватить и усадить ее до того, как валькирия упала. Система опознавания лиц выдала на визор досье – жена нашего агента, Карла Курц.

…Все время, что мы грузили ее внутрь бота, она бормотала: «Они боятся улыбок». Раз за разом. Не переставая.

Лишь раз взгляд ее прояснился, когда я упомянул имя ее мужа.

– Томаса больше нет. Он спас нас. Сказал: «Передай русским: „Они боятся улыбок“. Русские обязательно должны узнать», – сказала она и вновь начала механически повторять: – Они боятся улыбок. Они боятся…

Это было ужасно.

Вызванный по лучу спутник обеспечил связь с базой. Доктор пожал плечами: «Посттравматический синдром. Когда сможет говорить? Э-э, милейший, а вы уверены, что она сможет?»

– …Хорош клеиться, служба ждет, – устало шуганул я есаула, который хлопотал над Карлой с сыном, будто наседка, устраивая их в боте поудобнее. Глаза казака масляно блестели за бронезабралом.

– Я чисто платонически! – возмутился он.

– А ухват это слово знает? – спокойно поинтересовался я. – Ладно, твоя голова, тебе беречь.

Халилов заулыбался и утроил усилия.

Только после этого до меня дошло: и впрямь – платонически, такой уж человек.

Впрочем, кое-что извиняло меня: из головы не шло то, что пожертвовавшего собой ради семьи агента мы взяли шантажом – на супружеской измене. Почему-то показалось: несмотря на то что вербовали мы его, а не наоборот, он лучше нас. Неудобная мысль.

…Дальше шли под прикрытием бота, светившего прожекторами и воспроизводившего через громкоговорители закольцованную запись о том, что-де в городе – оперативная группа Российской империи, требуется помощь – обращайтесь; к тому же настоятельно просим всех уполномоченных лиц немедленно явиться.

Результат, понятно, был нулевой.

…Сюрприз ожидал на городской площади. Мы с Халиловым критически смотрели на монорельсу, уходивший от станции вверх по ноздреватой стене Структуры.

Администрация поселка висела метрах в пятидесяти над нашими головами, вырастая прямо из «камня». Здание, не рассчитанное на такую нагрузку, частично осыпалось, но две стены каким-то чудом держались.

– Так, – сделал я вывод. – Компов с архивами мы тут не найдем.

– Чуждый разум… – протянул стоящий рядом Трифонов восхищенно.

– Дурдом, – подытожил я. – Все на борт!

Оттолкнулся от земли, включая движки, запрыгнул в машину.

Прошел в кабину, встал за спиной пилота.

– Мы видели пещеры. Выведите снимки на экран.

– Так точно. До пятидесяти метров стена глухая. Выше – сыр швейцарский.

– Видите, обломок рельсы на вход указывает? На километре. Большая такая, шириной метров в тридцать. На дистанцию десантирования подведете?

Стандартные двигатели бронескафов к полетам не слишком располагают. Впрочем, прыгнуть с ними на двадцать метров в длину – не проблема.

– Обижаете, шеф, – улыбнулся местный профессиональный псих, захлопывая рампу и бросая бот так, что я попытался рухнуть в проход.

А подвел он нас к пещере красиво. Я оценил. Чуть не расшиб, но это дело наживное. Зато даже так перепрыгнуть можно. Без извращений.

– Ждать сигнальной ракеты. Пока отойти.

Карабин из крепления доставать не стал. Игольник в помещении поворотистей.

– Начали!

Момент ничем не замутненного ужаса во время прыжка, перекат в сторону, оружие – к бою, зеленая дымка ночника на визоре.

Привычная рутина… для кого-то. Не для меня.

– Продвигаемся! Пробы брать не забываем. Сенсорам на все сто не доверяем, мало ли…

Чуть дальше форма коридора стала странной. Я подкрутил сенсор, добиваясь картинки получше. Из песчаника на стенах и потолке выдавались коньки крыш и верхние этажи домишек, неведомо как вросших в «камень» и торчавшие под немыслимыми углами.

На миг я удивился, отчего свисавшие с потолка крыши не осыпались, как здание администрации, но сканер развеял сомнения. Это не дома. В смысле – ничего общего по химсоставу со строительными материалами. Более того, полостей внутри, судя по всему, не было.

Нечто приняло привычную форму. Брр.

Через сто метров крыши кончились, а «песчаник» стен сменился металлом. На вид композит: пласталь. Обычная. Если обычной можно назвать пласталь, которая держит такую Структуру.

Судя по показаниям сенсоров, атмосфера совершенно нормальная, тоже никакой экзотики. А за стенами, под полом и над потолком протянулись переходы и коридоры.

Пришлось напомнить чуть расслабившимся казакам, где именно мы очутились.

Я шел в середине строя рядом с Халиловым, когда началось.

Поймите меня правильно, в псевдогравитации нет ничего удивительного, на каждой посудине есть. Но вот психов, которые использовали бы ее на поверхности планет, я покамест не встречал.

В общем, стоило бухнуться сначала о потолок, а потом о стены – слегка растерялся. Когда же нас потянуло к выходу, а спереди тихонько покатилась подозрительно совпадающая по форме с коридором затычка, понял: амба.

Выживать, знаете ли, мое хобби. Очень не люблю умирать, милостивые государи. Не пробовал, но знаю заранее.

Уцепился я за выступ в стене одной лапой, второй игольник сжимаю – обидно перед смертью высочайший подарок потерять. Остальных тоже разметало. Рядом Халилов да Трифонов держатся. На радар гляжу – и доходит.

– Проходы! Вышибные заряды, сучьи дети! – ору.

Помирать – так с музыкой.

Услышали. Поняли. И соседи, и остальные.

Дальнейшее слилось в памяти в отсчет секунд – успеем, нет – и сомнения: а ну мощности не хватит?

Успели. Отзвучали взрывы. Нырнул в пробитую дыру в последний миг.

Мгновение падения – уже в глубь Структуры. Грохот и боль.

В последний миг бортовой комп скафандра амортизировал движками падение – потому я цел остался.

Подскочил. Кто рядом? Есаул Халилов, таких даже пуля не берет. Еще Трифонов. Двоих вижу.

Остальные? Нет их. Мертвы ли, живы – не понять.

Вокруг – туман фиолетовый. Поиграл фильтрами и сканерами – ох, все равно видно плохо.

– Целы? – спрашиваю.

– Курва, – сообщает есаул.

Оглянулся я. Не прав есаул. Не «курва». «Курвы». Металлом отливают, конечностей у каждой… много их, конечностей, не до подсчетов, рожи металлические.

Дали мы стрекача – дай бог ноги. Смешно, позорно?

Быть может. Только общение в планы вот этого явно не входило. Хорошо хоть, не стреляли.

Миновали пару развилок, сворачивая то тут, то там. Отстали от нас.

Тут сбоку стена прозрачная показалась. Глянул – очумел. Лежат тела человеческие на столах, под машинерией хитрой. И все бы ничего, только…

Препарированные тела-то. Черепа вскрыты – аккуратно так, аж противно.

Замутило, но быстро прошло. Не до того.

– Отставить фанаберии, – шиплю. – Все, что не в нашей форме – валим наглухо.

Протестов ждал в основном от Трифонова, штатного идеолога Первого Контакта, будь последний неладен. Зря! Все всё верно поняли.

Не познать нам их.

Никогда.

Даже если им известно о существовании Господа и различии добра и зла – не понять. Игр с гравитацией, опустевших домов, анатомированных трупов, всего форменного безумия, что творилось вокруг.

Кто сказал, что логика существ иной биологии и истории не будет казаться нам вывернутой наизнанку и наоборот? Может, они и не подозревают, что люди разумны. Мы и сами-то друг друга не всегда понимаем, даже нормальные, а ведь есть еще и психи.

Куда к чужим лезть?

Дальнейшее путешествие протекало нервно, но штатно. Комнаты, заполненные непонятными машинами; в одном месте Халилова к потолку гравитацией притянуло, будто в ловушку попался, насилу сняли; тварей больше не видели, но всякие тени в тумане… Бродили тени.

Наконец мы выбрались из коридора на балкон в огромном – метров сто в высоту – зале. Гравитация ослабла до восьмой «же», а мы вылупились на пульсирующие потоки света, напоминавшие лучи громадных лазеров, встречавшиеся в центре помещения.

– Господин штаб-ротмистр! Что это? – смотрю, Трифонов в какой-то пульт пальцем тычет.

Глянул. Нет, я не совсем серый, знаю, что во Вселенной есть общие для всех константы. Число пи там, схема атома водорода…

Только арабские цифры и латиница в число этих констант определенно не входят.

– Ну-ка, – отстранил я казака. – Это не Первый Контакт, господа. Определенно не Первый и даже не Контакт. Человечьим духом пахнет.

Поежился – на инопланетян легко списать любую пакость, а вот на таких же, как мы… Ох и муторно на душе стало!

Обозначения незнакомые. Разве что вот – кнопка, а под ней «EW Systems» подписано. Это даже я знаю. «Устройства РЭБ» по-нашему, то бишь радиоэлектронной борьбы.

О, думаю, сейчас с нашими покалякаем. Щелкнул я кнопкой.

Дебил! С какого перепоя я решил, что это именно РЭБ? Потому что в головиде герой обязательно приходит к Самому Главному Пульту?

В общем, не РЭБ это оказалась.

Бросило нас по кривой, о стенку припечатало – я даже привыкать начал, а что, обычное дело, со всеми случается. А шар яркий в центре зала как-то подозрительно распухать начал.

– Ходу! – ору, а сам движки на скафандре врубаю.

Хорошо, вектор гравитации вниз по ближайшему коридору направлен. Хорошо, магазины полные.

Прекрасно!

Несемся. Куда – сами не знаем. Мелькнули впереди хари железные, перечеркнул их строчкой из игольника… Что с ними дальше стало – понятия не имею. Мимо пролетели.

А за нами – волна яркая. И, подозреваю, с жизнью не совместимая.

Закричал Трифонов – в ловушку гравитационную попался, к стенке притянуло. Выручить бы, да куда там! Щелкай не щелкай переключателем движков – вниз несет.

Даже и не пробовал. Дурной я человек, не то что Халилов.

Вижу впереди – небо черное, звезды…

Приехали.

Стрельнул на удачу сигнальной, да только кто успеет! Лететь до самой сырой землицы. И кто меня просил именно на километре заходить? Пятьдесят метров бы сдюжили, даже сотню – повалялись по госпиталям потом, ничего особенного…

А еще… Так не хочется трусом помирать. Скурвился, братец! Как есть скурвился.

Кончился коридор. Пустота вокруг. Сверху – свет яркий потоком бьет. А снизу… Снизу бот десантный взмывает. Гравизацепы – включить. Движки скафандра – на максимум. Пусть горят, пусть дохнут, но…

Повезло. Дотянул. Прямо на покатую спину бота бухнулся. Рядом – Халилов опрокинулся. Неудачно, боком.

Потащило есаула к краю. Врешь, безносая!

Игольник выкинул, зато товарища держу.

И сам держусь.

Боль я почувствовал позже.

…Мертвецы приходят под утро. Заглядывают в окна лишенными век буркалами, мерцают бледными ликами в темноте.

Стонет. Не мертвец, другой. Нешто я? Просыпаюсь.

Поднимаюсь тяжело на постели, стараясь не потревожить ушибов. Падение обошлось недешево. Вся эта вылазка вышла слишком дорогой. Восемь человек потеряли.

Приходят теперь.

Мне и раньше приходилось терять соратников и убивать врагов. Но никогда, никогда я не терял никого из-за собственной трусости и глупости.

Кое-как накинул халат поверх пижамы.

Спустился вниз, в гостиную. Задумчиво посмотрел на графин с коньяком – и налил сока какого-то местного фрукта.

Напиток этот я невзлюбил с первого дня на Тритоне: слишком горчил.

Как мои мысли.

Что мешало мне подумать перед тем, как руки корявые к кнопкам тянуть? А если идиот от рождения – почему не попытался затормозить, вытащить Трифонова?

Только не надо о том, что долг рядовых – умирать, чтобы жили более ценные сотрудники. Для кого моя рожа «более ценна»? Все, что я видел, мог рассказать и погибший.

Является теперь, гад. В окошко смотрит.

…Я гостил у Халиловых четвертый день. Отделавшийся парой переломов есаул валялся в постели, едва удерживаемый совокупными усилиями доктора и Мариетты.

Меня же занимала депрессия.

Так и так дел выходило немного.

В Новоспасск коршунами слетелись представители штаба войскового атамана, а вслед за ними великих держав, забывших о нейтралитете. Иноземные политики с нашими штабными азартно делили шкуру неубитого медведя и, в принципе, никому не мешали: все равно Столица по гиперсвязи настоятельно посоветовала оставить решение вопроса в ведении бесов.

Что до них, коллеги из Святого Владимира предпочли свалить ответственность на меня. Не виню: кто-то непременно должен был сломать на проблеме шею, а я уже успел вляпаться по уши.

Местная Дума не слишком помогла. Высоколобые подкинули пару целей для дронов и разведвзводов, которые мы с завидной регулярностью отправляли на ту сторону, окончательно наплевав на суверенитет территории Пятерки. От Структуры, впрочем, держались подальше. Одного раза хватило.

Видимой пользы выполнение задач не принесло.

Из головы не шли нелепые слова спасенной про улыбки. Они пугали сильнее, чем что бы то ни было.

Будем говорить прямо – у меня не осталось веры. Патриотизма. Смелости и совести. Даже страха. Я перешагнул за грань возможного, вышел с другой стороны и обнаружил, что там тоже есть жизнь. Если бы нашел пустоту – вышло бы проще.

И я не был уверен, что то, что воздвиглось у горизонта, не станет такой же гранью для всей Империи – а то и Человечества.

Пограничные патрули уже поговаривали о призраках на том берегу.

…«Вы слишком много думаете, – сказал мне вчера отец Георгий. – Это хорошо». Я только скривился в ответ. В церковь шел неохотно – мешали те остатки стыда, что затаились на дне сердца.

Но особого выбора не имелось – можно было, конечно, напиться, но три чайных, трактир и ресторан гостиницы оказались под завязку забиты политиканами, а это еще хуже.

Нажираться в гостях счел, тем не менее, верхом моветона.

В храме дышалось свободнее. Привычные слова, смысл которых вдруг разучился понимать, успокаивали, как и знакомые с детства запахи. Народу на службу набилось много, но это было в порядке вещей – люди в Новоспасске не забывали о Боге. Не то что я.

«Знаете, сыне, – сказал батюшка, до ужаса нелепо смотревшийся в подряснике как будто не по размеру, – вы не так уж больны, как вам хочется думать».

Мы шли по дорожке, беседуя. Ветер бросал в лицо лепестки вишни – будто началась метель, а нервы утратили способность чувствовать мороз.

«Не надо, отче, – попросил я. – Раз уж зашла речь о врачебных метафорах… Помните, была такая болезнь – лепра? Проказа, как в Писании. Прокаженным больно. До определенного предела. Когда болезнь его перешагнет, у них уже ничего не болит. Нечему. Вы можете дать мне что-то от фантомных болей?»

«Ко мне и моим братьям идет весь город, – невпопад ответил батюшка, – от пятилетнего мальчугана до войскового старшины. Все хотят знать наше мнение о том, что за рекой, хотя мы в первый же день объявили, что будем ждать и молиться».

«Это естественно», – пожал я плечами.

«Это естественно. Люди обеспокоены. Но вы первый из всех, с кем я говорю за эти дни, кто озаботился своей душой», – в глазах священнослужителя – искорки от солнца; а кажется – слезы.

«Я не…»

«Просто вы не осознали того, что тревожит вас. Успокойтесь. Тот, кто еще ищет Бога – уж точно ничего и никого не потерял, – рассудительный голос священника бесил. – Вы ведь исповедовались? Вот и прекрасно. Время и раскаяние… перевязки, если угодно, сделают остальное. Не отнимайте время у санитара».

Слова – жесткие. Улыбка – извиняющаяся.

«Вы всегда так суровы с больными?» – спросил я устало.

«Только с ипохондриками».

Не слова – приговор. Не помогут.

«Штаб-ротмистр, – тихо окликнул он вслед. Весь город уже знал мои звание и род занятий. – Я немного интересовался старинной медициной. Предположим, у больного запущенная лепра. Недужный испытывает страдания и проходит курс лечения. Но болезнь должна дойти, как вы выразились, до определенного предела, чтобы выяснилось – перешагнет ли он его себе на погибель, подействует терапия или болезнь его оставит сама собой, унеся с собой часть тела. Разница в том, что в случае… лепры души этот выбор всегда за пациентом».

Стало легче. Ненамного, но уже что-то.

…Звонок в дверь прервал воспоминания. Стало страшно – в окно покойник насмотрелся, теперь через главный вход полезет?

Спросит: «Зачем?» А самое паскудное – спокойно объясню, зачем и отчего.

Тьфу!

Прогнал мару, открыл раннему гостю. На пороге стоял Отто Рейнмарк.

Швейцарец поднял шляпу и заявил:

– Одевайтесь и следуйте за мной. Нет времени здороваться с хозяевами. К вашим вышел человек с той стороны. Если это еще можно назвать человеком.

– Правда? – Я уставился на коммуникатор.

Сигнал отсутствует.

– Связи нет с ночи. Меня с авто мобилизовали ездить на посылках, – господин Рейнмарк улыбнулся, будто сотворивший отменную шалость мальчишка.

Я не стал его разочаровывать, сообщая, что его личность отлично известна. Впрочем, он и сам об этом знал.

– Тут две минуты, но доедем. Допустите к источнику?

– Можно, – секунду поколебавшись, ответил. Хорошие отношения дорогого стоят. – Но только после меня и в моем присутствии.

– Право первой ночи – святое, – усмехнулся Рейнмарк.

…Передо мной сидел мертвец. Прикованный к стулу, он все же оставался безучастен.

Заходил в комнату – чуть не поперхнулся. Предупреждали, но одно дело услышать, даже увидеть на голодисплее, другое – лично. Решил часом, что кошмар не закончился. Вот он, Трифонов. Но что с ним стало?

Белая рожа, выпяченные буркала глаз, сосуды налились застоявшейся кровью… Чувство вины переполнило сердце. Потом я заметил вкрапления металла на коротко остриженном черепе казака и успокоился.

На пушку берете, господа? Не на таких напали.

– Мы просим, – невыразительный голос. Не призрака – машины, – чтобы нам дали возможность высказаться перед остальными державами.

– Возможность будет, – хмыкнул я механически. – Что ты такое и почему на тебе тело уважаемого человека?

Врать не впервой. Будет им возможность, только шнурки поглажу, как papа́ выражаться любит. Интересно, что такое «шнурки»? Но как поглажу – сразу, точно…

– Мы – единение, – собеседник замялся. – Вечность. Сингулярность, созданная на корпоративной территории.

Ну ровно дешевый автопереводчик.

– Подробности? – говорю.

– Мы были людьми. Мы остались ими. Человечество ждало пути слиться с машиной, слиться друг с другом. Века. Теперь точка сингулярности пройдена. Мы – ваше будущее.

– Забитый эфир? Вскрытые тела у вас на борту? Побоище, что вы учинили моим ребятам? Тело нашего человека, из которого вещает непонятно что? Не прельщает, извини, – не удерживаюсь от сарказма.

– Вы не так поняли. Мы не так поняли. Эфир – случайность, ошибку ликвидируют очень скоро по вашим меркам. Тела – покинутые оболочки. Сканирование требует уничтожения органического мозга. Побоище… Вы… Мы, – поправляется машина, – влезли в служебный туннель во время диагностики. Потом поиграли с настройками. Далеко ли до беды, если ребенок забредет на энергостанцию?

– Ты… вы не ответили про Трифонова.

– Я остался собой. Внутри сингулярности. Зацепился, не успел с вами… Все было добровольно. Со мной поговорили, убедили и я все понял. Теперь это тело – платформа для нас, – мне показалось, что в голосе прорезался намек на чувство. – С кибернетическим мозгом. Позовите мою жену – и я расскажу ей то, что знаем только мы. Друзей. Родственников.

Затошнило.

– Трифонов, что ты с собой сделал? – смотрю с ужасом.

– Я остался собой, – повторило это. – Но теперь я не один. Никто не одинок. Каждый вечен. Ваша секунда для нас – миллиард лет. За полчаса, еще до полного единения мы научились строить здание, что вы видели. И больше нет вопроса прогресса. Никакого копошения на полях и в шахтах на протяжении поколений. Никаких пустых мечтаний. Каждый может создать свой мир и уйти в него.

Мерзко на душе. Гадко.

Будто в зеркало тролля заглянул.

– «Легион имя мне, потому что нас много»… «И сказали они: построим себе город и башню»… – прошептал я памятные с детства слова, облокотившись о холодную металлическую стену.

– Чем отличается один носитель информации от другого? – удивился не-Трифонов. – Органика или нет – мы сознаем себя. Мы люди.

– Вот только, – грустно улыбнулся я, – тот человек, что ложится под нож, умирает раз и навсегда. Буквально. Возможно, в муках. Что-то не вижу принципиального отличия от голофото. А ваших созданных миров – от галлюцинаций наркомана.

И тут мой собеседник содрогнулся. «Они боятся улыбок», – вспомнил я. Действительно боятся.

– Мы знаем, что вы не поймете, и готовы уйти. Из Млечного Пути, раз нам не по дороге. Просим об одном – разрешите дать людям на этой планете выбор. Потом мы исчезнем и не побеспокоим вас. Нам нужен экипаж. Мы заплатим. На том магнитоносителе, что у меня изъяли, чертежи новых сверхсветдвигателей. Никаких годичных перелетов. Я продиктую пароль.

Старые замшелые цитаты, почему все сводится всегда к вам?

Не страна Гадаринская – Тритон. Выходец из гробов: не двое, один. Разрешения войти просит: не в свиней, в людей.

Оглянулся – никого вокруг. Ни ангела с мечом огненным, ни святых с апостолами, ни Того единственного, Кому такие вопросы решать.

Посланцев Неба не было. Только профессиональный Иуда.

Небо считало: у нас должно войти в привычку лично справляться с ниспосланными испытаниями.

Да и существовало ли оно, это Небо? Господи, только бы увериться!

Я открыл рот:

– Ответьте на два вопроса, – когда кончаются хорошие солдаты, на пулеметы идет шваль; больше некому.

– В обмен на один наш.

– Хорошо.

– Штаб-ротмистр, вы боитесь. Вам одиноко. Вам дискомфортно. Вы даже не верите в своего Бога. Разве вам не хочется присоединиться к нам?

Я улыбнулся, светло, как не улыбался очень давно; стало легко-легко, словно в учебке после марш-броска с выключенными гравикомпенсаторами скинул тяжеленный вещмешок – нет, иначе: будто кто плечо подставил, и понимаешь – рядом свои.

Всегда и везде. С тобой.

– Сначала мои два вопроса. От них будет зависеть, каким загибом я вас пошлю и ответ на первую просьбу.

Спросил раз, другой. Выслушал. Сказал:

– Хочется. И именно поэтому – никогда и ни за что. Мертвым не понять. Гоните код, ваша агитация не повредит Империи, – рассмеялся в лицо железному ублюдку.

…Развод земли и неба проходил как все разводы – в слезах и с грохотом. Мелкий дождь оплакивал несбывшееся, дальний рокот двигателей провожал устремившуюся ввысь «башню».

Цепкий глаз заметил бы лишь одну странность – Небо оставалось здесь, на земле. Плоть, лишенная плоти, улетала куда-то… надеюсь, подальше отсюда.

Мы стояли вчетвером на веранде дома есаула: Халилов с супругой, Рейнмарк и я.

Могильщики.

Слово само запало в голову, вынырнуло из давно читанной книжки – не задушить, не выкинуть.

– Проклятье, до сих пор не верю, что один из наших согласился, – ругнулся есаул. – Как его, Апельсинов?

– Надо поставить кенотаф, – заметил я.

– За оградой, – откликнулась Мариетта Иоанновна тихо. – Самоубийц хоронят за оградой.

– Его место – внутри, – возразил Отто Рейнмарк. – Он умер давно.

– Иногда покойные очень хорошо изображают живых, – вздохнула госпожа Халилова.

Я промолчал. Показалось – не об Апельсинове речь. Обо мне. Не том, что здесь торчит, на дождь глядя – том, который сошел с парохода меньше недели назад.

– А я удивлен, – восхитился есаул. – Вы, Отто, не только не последовали примеру большинства своих, но и попросили подданство.

Разведчик пожал плечами:

– Я слишком стар, чтобы отвыкать от своей шкуры. А, как вы выразились, мои… Шестьдесят процентов ушло. Они слишком хотели комфорта. Мы отвыкли ковыряться в грязи и работать руками, вот в чем беда! Думаю, на Земле получится не лучше – наши любимые мертвецы напоследок проорали о себе на всех частотах и дали координаты для связи.

– Попробуем организовать контрпропаганду, – усмехнулся я. – Все-таки не каждый, посмотрев на то, как выглядят тела, решится.

– Скоро на Землю? – невпопад спросил Халилов.

– Через два часа придет срочный борт из Владимира. Долечу – сорвут погоны. Впрочем, плевать. Мне достаточно сознавать – бессмертны люди, а не эти… постчеловеки.

…Столица встретила меня привычной суетой аэромобов над крышами небоскребов, запахами блинов и чая с чабрецом из буфета военного космодрома, где мне дали посадку.

А еще – невероятной свободой движений. Курьерский корабль по размерам лишь чуть больше истребителя, а кокпит так вообще почти такой же, только со встроенными тренажерами и анабиоз-системой. Три месяца внутри – истинная пытка.

Впрочем, насладиться разминкой не дали. Даже переодеться – и то не вышло. Хмурые коллеги втолкнули в аэромоб прямо в заскорузлом от пота летном комбинезоне, и через двадцать минут под нами показались зеленые деревья дворцового парка.

У самого парадного меня встретил встревоженный Старик.

– Ну и навел ты шороху, Сергей Афанасьевич! Неужели нельзя работать тихо, спокойно, изящно?.. Напоминаю, дражайший мой дуболом, не в бронетанковых службу несешь.

На язык просилось многое – и беспрецедентная ситуация, и цейтнот… Промолчал.

Сказал только:

– Владимир Конрадович, все совсем плохо?

– Даст Бог, сладится, – вздохнул бессменный руководитель Имперской Безопасности. – Обязательно нужно было давать дуракам обо что лоб разбить?

Вспомнилась контора Апельсинова. Такие всегда найдут обо что расшибиться. А Шталь продолжал:

– В бывшем Евросоюзе целые секты… уходят. У нас тихо отчего-то, но надолго ли? Ее Величество рвет и мечет. Что-то ей в отчете ой как не приглянулось. А Государыня не самый приятный, знаешь ли, человек в такие моменты.

Мы остановились у памятных дверей, перед которыми застыли суровые барышни в мундирах лейб-гвардии – охрану молодой Императрице набирали исключительно из отличниц военных училищ: не стоит множить искушения той, что и так владела чуть не половиной мира.

Именно тут проходил «разбор полетов» после Марсианского Провала. Только я тогда выходил с боку припека, а сейчас… Сейчас главный фигурант.

– Заходи. Если не вернешься – с меня конный бюст на родине героя.

– А вы? – удивился я.

– Тебя требуют. Велели не соваться. А я и рад: не меня песочить будут, – фальшь перла из всякого слова, каждой вымученной хохмы, неловкого обращения на ты вместо обычного шутливого вежества…

Да, Шталь не бросал своих сотрудников. И очень беспокоился, когда не мог за них вступиться.

…Внутри все так же, как мне некогда запомнилось – камин и полки с бумажными книгами, горделивые портреты на стенах и широкое окно в сад.

Государыня – вовсе не похожая на официальные портреты, скорее на юную барышню, которой впору бегать на танцы и читать любовные романы, – сидела в кресле. Длинные темные волосы струились вниз.

Когда-то, впервые увидев ее, влюбился. Окончательно. Бесповоротно. Ни слова не сказав даже духовному отцу.

Лишнее.

И разговоры, и мечта.

Сейчас в глазах промелькнет знакомое выражение: жестокое разочарование; «стена, кирпичи, приговор – расстрел».

Она не грешила подобным. Но так даже больнее.

– Господин штаб-ротмистр, – она поднялась.

Стало неудобно. И стыдно.

Не ей передо мной – мне навытяжку стоять. Ни капли укора в глазах – только сочувствие и интерес.

– Ваше Величество, – склонил голову. – Прошу простить, прямо с корабля.

– Варвары, – констатировала она. – Сказала «срочно», но не настолько же! Присаживайтесь, прошу. Не смотрите так на чехлы, они не кусаются. Ну, чистые, так не век им такими быть.

Послушался. Не стоять же, раз садиться велят? Радуйся, дурак, – предел мечтаний достигнут!

– Сначала о неприятном, – сказала она тихо, усаживаясь напротив. – Я читала отчеты. У меня есть несколько вопросов. Во-первых, подробной стенограммы беседы с… Трифоновым, назовем его так, никто, оказывается, не вел. Казаки, что поделаешь. Только общий пересказ в вашем рапорте. У меня создалось впечатление, что вы о чем-то спросили – и именно эти ответы обусловили окончательное решение. О каких именно из перечисленных вами фактов шла речь? Второе. Почему вы посчитали, что ваш выбор – в интересах Империи, а не лишил ее будущего?

В голосе звякнула сталь. Далеко-далеко, но она не дала забыть, кто восседает передо мной.

– Ваше Величество, – из себя выдавил. – Разрешите излагать прямо и без экивоков?

Дождался кивка.

– Вы совершенно правы. Одно следует из другого. Я спросил: «Верите ли вы во что-либо? Бога, концепцию, идею?» Потом уточнил: «И вы уверены, что живы?» На основании ответов сделал вывод: их «будущее» – путь в никуда; но опасен он лишь для тех, кто уже убил себя в душе своей, простите за неуместную красивость. Остальные будут спасены нашей инфокампанией – и это вместе с полученной технологией послужит пользе государства Российского.

– Хмм. И каковы же были… ответы? – Она подвинулась на краешек кресла.

– «Понятие не имеет практического смысла» и молчание. Не стану уточнять, что в той ситуации запрет навряд ли что-то изменил.

– Но уточнили, – заметила она.

Огромные глаза, чей цвет я никак не мог уловить, заглянули мне в душу.

– Скажите, – спросила она, – а почему вы считаете себя вправе принимать такие решения? Я не оспариваю и в целом согласна с вашей логикой, но мне интересно.

Я вздохнул. Улыбнулся. По-настоящему.

– Ваше Величество, мы оба знаем – из злых дел не построишь жилой дом. Только темницу. Древо познается по плоду. Но дерево, чьи плоды ядовиты, все-таки сгодится на щит. Оттого вы дали мне власть и обязанность нарушать закон Божий и людской. Предавать. Покупать предателей. Убивать. Совершать диверсии. Иметь дело со злом, знать зло и быть той скованной из него броней, без которой невозможно ваше добро – иначе на него покусятся куда более дурные, нежели я, люди. Полагаю, это подразумевает и право решать, jure dicere.

– Право на решение, данное искренне верующему в Господа нашего? – улыбнулась она в ответ вдруг очень по-детски.

Слишком понимающе.

По своему обыкновению отвечая сокровенным мыслям, а не дежурной вариации на тему истины, срывающейся с уст, когда, может, и хочешь сказать правду, да не умеешь. Ненавижу, когда меня читают. Но злиться на нее – не в моих силах.

– Не осознай я вдруг себя таковым – духу не хватило бы, – признался смущенно. – И никакое знание зла тут ни при чем. Почти.

И не соврал. Ни себе, ни ей.

– Вы все сделали верно, Сергей Афанасьевич. Иногда, – задумчиво произнесла она, – мы вынуждены удерживать позицию или делать шаг назад, просто чтобы идти вперед.

Праотец Ной молчаливо согласился с иконостаса в красном углу. Ему беззвучно вторили портреты со стен – Кутузов и Жуков, Деникин и Первый Государь Второй Империи…

Иногда самое важное – не перешагнуть черту. Не расшибить лоб о предел возможного.

Истина заключалась именно в этом.