Катрин де Вивон, маркиза де Рамбуйе, мерзла. Лет пятнадцать назад она заметила, что жар от камина вызывает у нее какие-то странные приливы крови и необъяснимую слабость. Вскоре оказалось, что солнечные лучи производят такое же действие. Врачи ничего не понимали. Оказалось, что ее раздражает даже умеренное тепло от камина, но жить в холодной комнате тоже не слишком приятно, и маркиза стала изобретать всякие спасительные средства. Одним из них был мешок из медвежьей шкуры, куда она прятала ноги.

Человек, впервые оказавшийся в ее салоне, сперва удивлялся, отчего хозяйка почти не встает. Отсутствие камина в гостиной тоже как-то смущало, особенно зимой. Потом этот человек понимал, что не обязательно все время околачиваться возле кресла хозяйки (а если прием она устраивала в спальне, то возле ее кровати с балдахином), а можно перемещаться по небольшим, теплым и уютным комнатам, обставленным для приема гостей. Стены и обивка мебели, выполненной из красного дерева, были из голубого шелка, обшитые по швам золотым позументом. А по самому полю — серебряные и золотые королевские лилии. Но предметом особой гордости маркизы были, конечно, картины! В небольшой анфиладе из четырех комнат располагались полотна самых известных французских художников эпохи. Вернисаж открывали несколько картин на библейские мотивы Мартена Фремине, придворного художника короля Генриха Наваррского. В следующей комнате висело сразу четыре работы любимца высшего света, талантливейшего Валантена. Его «Концерт», например, можно было рассматривать часами и не уставать удивляться многоликости и скрытой иронии персонажей. Далее следовали светлые и насыщенные жизнью полотна молодого Вуэ, ставшего недавно первым художником короля Людовика и руководителем мастерской королевских шпалер. И завершали вернисаж работы Николя Пуссена из жития святого Игнация Лойолы и пейзажи Клода Желле. Именно этот вернисаж и прославил салон маркизы на весь Париж и одновременно стал поводом для собраний эстетствующей публики.

Разумеется, гвардейцам его преосвященства путь туда был заказан.

Анри еще никогда не бывал в этих «голубых гостиных», слыхал о них всякое, в том числе и о картинах, и порядком волновался. Люси его успокаивала: в особняке маркизы Рамбуйе собирается столько всяких чудаков, что любая оплошность новичка будет принята благосклонно.

— Она и сама иногда чудачит. При отеле есть небольшой сад, так маркиза распорядилась посадить под своими окнами два ряда смоковниц, а между ними посеять обыкновенную траву. И потом хвалилась, мол, она единственная, кто живет посреди Парижа и видит из окна своего кабинета, как косят луг, — весело рассказывала графиня. — И она обожает всякие шуточки.

Что касается «шуточек», де Голль их не очень жаловал. Если честно, он порой их просто не понимал и потому всегда был готов ответить на неудачную шутку вызовом на поединок. Дрался он, правда, всего лишь раз, легко ранил противника, и кардинал Ришелье сделал все, чтобы избавить своего лейтенанта от неприятностей, а капитан де Кавуа изругал драчуна последними словами. Честь честью, но эдикта о дуэлях король пока не отменил. А неприятность грозила весомая — конфискация трети имущества! Поскольку нужно было выручать де Голля, заодно повезло и его противнику, который спьяну вызвал его на поединок. Ему тоже светило не менее серьезное наказание — трехлетнее изгнание и потеря половины имущества!

Родной дед де Голля с хохотом рассказывал, как некий господин де Жерсей подшутил над фрейлиной покойной королевы-матери. При ее дворе было правило: в присутствии государыни сидеть только на полу. И вот этот проказник, взяв у лакеев грязный мяч из бараньей кожи, которым они забавлялись на заднем дворе, ухитрился незаметно просунуть это сокровище фрейлине между платьем и нижними юбками. Девица встала — мяч вывалился и запрыгал по полу. Молодые придворные расхохотались, но королева пришла в ярость.

Анри нарочно рассказал эту историю леди Карлайл, чтобы она поняла: такие «шуточки» ее новоиспеченному кавалеру не по нраву.

— Теперь иное время, — дернула в ответ плечиком англичанка. — Грубые нравы канули в Лету. А тонкие шутки как раз в большой моде. Вот как история с графом де Вардом. Даже мы в Лондоне смеялись.

Анри только вздохнул: и эта проделка, над которой потешался весь Париж, ему тоже не очень-то понравилась.

Как-то вечером, в гостях у маркизы и ее дочери, юный граф был приглашен к ужину и съел неимоверное количество грибов. Заметив это обжорство, маркиза и ее дочь, мадемуазель Жюли, ухитрились подговорить графского лакея, и он ночью притащил камзолы, пурпуэны и рубашки своего хозяина. Все горничные взялись за иголки и к утру ушили одежду на добрых четыре пальца, после чего лакей отнес ее обратно. Наутро де Вард стал одеваться и с ужасом заметил, что резко растолстел. Не веря глазам своим, он перемерил чуть не весь свой гардероб и решил, что так разнести человека может только из-за грибов. Этого шутницы и добивались. Дело было в воскресенье, с утра следовало идти к мессе, и графу пришлось явиться в церковь в халате. Все, кому он жаловался, — словно сговорившись, пророчили ему скорую погибель. Наконец нашлась добрая душа и растолковала бедняге шутку.

— Но подобные вещи случаются в отеле не каждый день, — не совсем уверенно сказала Люси. — Обычно в «голубых гостиных» говорят на возвышенные темы, слушают концерты и рассуждают о природе прекрасного. Это что-то вроде протеста против придворных нравов. Маркиза все время старается дать всем понять, что на придворных балах и увеселениях одни интриги, а у нее — одно торжество хорошего вкуса!.. Кстати, вам дали денег на приличную одежду?

— Да, миледи, — хмуро кивнул де Голль.

— Не дуйтесь, Анри. Вы ведь понимаете: нельзя ехать к маркизе в том кожаном колете, в котором вы несете службу.

— У меня есть все необходимое, чтобы…

— Не спорьте. Я уже поняла, что вы за человек. С вас станется надеть камзол, который был в моде при покойном короле Генрихе. Мы сейчас поедем к портному. У хороших портных всегда есть одежда на продажу. Я позабочусь о вашем приличном виде!

— Я и сам могу съездить…

— Ни в коем случае!

То, что англичанка взялась столь откровенно им командовать, очень не нравилось де Голлю. Но выбора не было. По-прежнему хмурясь и не желая поддерживать беседу, он отправился с дамой к портному, а там чуть не тронулся рассудком.

Леди Карлайл наслаждалась разговором о новейшем покрое штанов и о цветах, которые только на той неделе вошли в моду у молодых придворных. Названия она уже слыхала, а теперь портной показывал ей рулоны бархата, шелка, саржи, тафты и атласа.

— Я бы советовал молодому господину костюм цвета «турецкий бирюзовый», а к нему ленты цвета «печальная подружка», или «хворый испанец», или «голубиная грудка»…

Замельтешили в воздухе ленты, которые портной ловко бросал на колени очаровательной клиентки, и бедный лейтенант понял, что пора бежать без оглядки.

Он не был щеголем, увы, он был солдатом, и парижская вычурная жизнь по сей день казалась ему нелепой. Анри знал, сколько времени проводят придворные, советуясь с портными, но сам с большей охотой ровно столько же времени проводил в фехтовальном зале. Что греха таить — он желал сделать карьеру и вовсе не собирался по пути к славе отдать Богу душу от шпаги какого-нибудь записного бретера. Война — другое дело. Смерть на войне де Голль признавал достойной. Но погибнуть из-за того, что какому-то болвану перья на его шляпе показались забавными?!. Понимая, что такого болвана можно встретить каждый день, стоит только выйти из Пале-Кардиналь, Анри серьезно готовился к будущим схваткам…

— Мой друг, примерьте-ка вон тот пурпуэн цвета гусиного помета! — донесся до его ушей властный голос графини, и бедного гвардейца чуть не вывернуло наизнанку.

Узрев побледневшие губы и пунцовые скулы своего спутника, леди Карлайл сообразила, что рискует не выполнить задание его преосвященства, и пошла на попятный. Она выбрала для Анри одежду серовато-синего цвета, и в самом деле очень элегантного, хотя более подходящего человеку зрелому, сорокалетнему. В конце концов, маркизу де Рамбуйе и ее язвительную доченьку очень легко рассмешить, и человек, одетый чуть более ярко, чем принято при дворе, моментально станет мишенью для едких шуток. Люси очень хотелось отделать наряд лентами цвета «незабвенный закат» или «адское пламя», но она благоразумно воздержалась. Правда, нужный довод пришел ей в голову чуть ли не в последнюю минуту. Нельзя, чтобы молодой человек затмил свою спутницу! А ведь это может случиться помимо его желания. Он молод, строен и, кажется, даже красив?..

Сметанная белыми нитками одежда висела на шесте, оставалось только подогнать ее по фигуре. У портного имелось достаточно подмастерьев, и вскоре Анри стоял перед зеркалом, то отступая подальше, то поворачиваясь боком. Зеркало было достаточно большим для мастерской портного — целых полтора парижских фута в высоту и около фута в ширину.

— Замечательно! — подытожила Люси и деловито распорядилась: — Теперь едем ко мне. Моя рукодельница Уильямс завьет вам волосы. Она это делает превосходно.

Лейтенант только зубами скрипнул.

Кормилица действительно наловчилась действовать щипцами очень аккуратно. Пока она возилась с кудрями Анри, горничные одели графиню для выхода и обвили ее тонкую талию длинной нитью жемчуга в несколько рядов. Простое ожерелье из довольно крупных жемчужин она надела на шею. Платье Люси выбрала без затей, бледно-лазоревое. Будь цвет погуще, его бы можно было назвать турецким бирюзовым. Но зато воротник модница надела самый лучший — из драгоценного брюссельского кружева. Теперь, по ее мнению, она идеально гармонировала со своим кавалером.

Увидев Анри — с крутыми черными локонами, с завитой пышной челкой, в модном пурпуэне — с разрезными рукавами и чуть завышенной талией (причем шов, которыми была пришита баска, совершенно закрывали маленькие розетки из лент и такими же розетками были отделаны края узких штанин, кончавшихся чуть ниже колен), увидев, как он в этом модном костюме хорош, Люси заволновалась, и это было хорошим признаком. Давно уже ей так не нравился мужчина подходящего для любовных отношений возраста. Именно мужчина! Ведь Фердинандо графиня считала мальчиком, игрушкой, забавой, ну и ходячим кошельком.

Анри же вынужден был признать: леди Карлайл разбирается в мужской одежде. Сам он чувствовал себя с локонами и челкой до бровей довольно нелепо. Ленточные розетки были неизбежным злом, но гладкий, без кружев, воротник и такие же гладкие манжеты, а также изящные сапоги с приспущенными голенищами его вполне устраивали. Он даже подумал, что если в таком виде явиться в гостиную мадам де Мортмар, Катрин, пожалуй, соблаговолит выслушать признание.

Девушка, по натуре кроткая и добросердечная, де Бордо была уже несколько испорчена придворной жизнью, и Анри молил Бога, чтобы какой-нибудь высокопоставленный пройдоха не вздумал подсунуть ее королю, как подсунули сперва фрейлину д’Отфор, потом фрейлину де Лафайет. И хотя эти два королевских романа сводились к совместному музицированию и обмену записочками, как знать, долго ли его величество намерен хранить подозрительную верность ее величеству. Верность, возможно, вынужденную, потому что ходили слухи: у молодого Людовика несколько лет назад образовался огромный нарыв внизу живота; нарыв прорвало, но вся эта беда как-то сказалась на его амурных способностях…

— Мой веер! — приказала леди Карлайл горничной и повернулась к де Голлю. — Ну, едем, мой друг! И будем молить Бога, чтобы маркиза не придумала какую-нибудь новую игру. В последний раз все писали друг дружке записочки с вопросами про «Астрею». Хорошо, что я опоздала, и меня не взяли в игру. Вы ведь читали «Астрею»?

— М-м-м… — рассеянно отозвался Анри, поглощенный мыслями о возлюбленной, — читал…

— Невозможно, не правда ли, запомнить все эти вставные истории и всех пастушков с пастушками?

— Да, миледи…

Роман, уже который год не выходивший из моды, де Голль читать пробовал, но отложил в сторону, поскольку очень уж не терпелось взяться за трактат испанца Каррансы «Философия клинка».

— Уильямс! Взгляни, карета уже ждет?..

Портшез — отличное изобретение для путешествующей дамы. Отец Жозеф прислал очень удобный, с крепкими молодыми носильщиками, но вдвоем поместиться там было невозможно, да и ни к чему, пока в Париже есть наемные кареты.

Анри охотнее прокатился бы верхом, но делать нечего — сел в карету рядом с англичанкой.

Путешествие в экипаже по парижским улицам оказалось неожиданно амурным. Карета то и дело накренялась. Сперва Люси, проехав вправо по сиденью, буквально упала на де Голля, потом он, проехав влево, угодил в объятия дамы.

* * *

Особняк маркизы на улице Святого Томаса был парижской диковинкой — его полностью перестроили внутри по собственным чертежам Катрин де Вивон, отчего дом стал совершенно не похож на своих многочисленных собратьев, заполнивших центральные улицы столицы.

Чем ближе подъезжал экипаж к отелю, тем беспокойнее становилось на душе у де Голля. Он знал, что большинство гостей маркизы — противники кардинала. И у него в голове не укладывалось: как может умный и образованный человек строить козни первому министру короля, который столько делает для блага Франции? Очевидно, в подлунном мире имелись две Франции. Одна вела войны, заключала выгодные для себя договоры с другими странами, осваивала заморские колонии, торговала, строила корабли, наводила порядок в армии, с трудом помирила своих католиков и гугенотов. Другая Франция чувствовала себя смертельно обиженной всеми этими достижениями, постоянно ущемлявшими древние права ее аристократов. Другая Франция гордилась тем, что ее мужчины и женщины одеты со вкусом, а не как буржуа, что они читают модные романы и слушают модных проповедников, а не пробавляются сплетнями своего квартала, могут перечислить предков чуть ли не до Карла Великого. Но главным образом эта другая Франция гордилась тем, что борется с кардиналом Ришелье, и тут уж соображения разума и государственной пользы были недействительны.

Однако задание отца Жозефа следовало выполнять, даже с риском наслушаться глупостей и гадостей.

Как и предупреждала Люси, в спальне, где маркиза принимала гостей, было прохладно. Анри не удержался и, кланяясь, посмотрел на подол платья хозяйки. Подол чуть задрался, и он увидел пресловутый мешок из медвежьей шкуры.

Пока леди Карлайл объясняла маркизе де Рамбуйе, кто такой де Голль, и без зазрения совести восторгалась его мадригалами, новоявленный поэт исподлобья разглядывал многочисленных гостей. Кое-кого он встречал в Пале-Кардиналь: узнал по портрету поэта Венсана Вуатюра, ответил улыбкой на улыбку Жану Ротру. Но пока ни в ком лейтенант не увидел сходства с хриплым демоном из «Шустрого кролика». Гости же, слушая Люси, молчали. Оставалось ждать, пока они заговорят, желательно — не все разом, а по очереди.

Однако заговорить пришлось самому де Голлю.

Правильно сделала графиня, что заставила его несколько раз прочитать вслух мадригалы — да не просто, а с чувством, с волнением в голосе. Поняв, что в исполнении гвардейского лейтенанта лучше всего прозвучали бы счета за овес, сено и починку конской сбруи, Люси догадалась спросить, видел ли он на спектаклях «Бургундского отеля» актера Бельроза. Анри припомнил, что видел его пару раз в пасторалях, где красавчик исполнял роли трогательных пастушков. Помогло. И теперь де Голль по мере сил пытался копировать актера.

Мадам де Рамбуйе — немолодая, темноволосая, крупного сложения, но еще красивая дама — немедля пожелала услышать мадригалы. И она их услышала, правда, немного удивившись тому, что поэт читает по бумажке.

— Не знал, что вы еще и сочинитель, де Голль! — восхищенно воскликнул Ротру. — А мадригалы действительно хороши. Не правда ли, госпожа Артенис?

«Артенис» было анаграммой имени Катрин де Вивон, иначе к ней в салоне и не обращались, за глаза добавляя к нему «несравненная».

— Да, я получила истинное удовольствие, — ответила маркиза своим непередаваемым контральто, приводившим многих ее гостей мужеского пола в щенячий восторг, — а вы, месье де Марсийак?

Анри с любопытством посмотрел на молодого человека, стройного, с точеным смуглым лицом, с огромными черными глазами, который двигался с изяществом аристократа и вельможи бог весть в каком поколении. Этого юношу де Голль видел раньше всего раза два. Франсуа VI, сын герцога де Ларошфуко, носил почетный титул принца де Марсийак. Он редко бывал при дворе, тем более — в Пале-Кардиналь, потому что открыто признавался в своей нелюбви к Ришелье. Ходили слухи, что на него положила глаз главная интриганка двора — де Шеврёз.

— На мой взгляд, всякая поэзия многословна, то же самое можно выразить в лаконичной форме, — высокомерно ответил де Марсийак.

— Вы себе противоречите, мой друг, — мягко укорила его маркиза. — Вы такой любитель романов! А что получилось бы, если, к примеру, сюжет «Астреи» выразить в лаконичной форме? Как вы сведете пять тысяч страниц в один афоризм?..

Моментально завязался литературный спор. Анри же превратился в слух, передвигаясь вдоль стены, чтобы оказаться поближе то к одному, то к другому гостю. Ему было холодно, однако он держался стойко.

Графиня Карлайл в своем низко вырезанном платье тоже явно мерзла. Но она была деятельной натурой и даром времени не теряла. Разглядывая принца де Марсийака, Люси подумала: «Если Шевретта выбрала этого мальчика для постельных утех, в которых она знает толк, значит, в нем что-то есть, кроме знатного рода и красивого лица! Он явно умен, он весьма привлекателен. Пожалуй, мальчик может пригодиться для замысла Элфинстоуна?..» И она потихоньку стала подвигаться поближе к принцу. В конце концов, этот ироничный черноглазый юноша и самой ей понравился.

Анри же в своих странствиях по будуару маркизы наконец оказался у двери, ведущей в следующую «голубую гостиную» и вошел. Там было гораздо теплее, в углу настраивали инструменты два скрипача и виолончелист — видимо, сегодня предполагался домашний концерт, — а у камина стоял ангел!

Лишь у ангелов бывают такие светлые золотистые волосы, которые вьются сами, без папильоток, и такие огромные голубые глаза. Анри подумал, что прав будет тот художник, который догадается написать ангела с лицом этой стройной шестнадцатилетней девушки. Молодые люди не были представлены друг другу, поэтому лейтенант не осмелился заговорить с красавицей в скромном платье, с воротником под горлышко. А она, увидев незнакомца, высокомерно отвернулась.

Но это не было простым высокомерием вчерашней монастырской воспитанницы, которую научили шарахаться от мужчин. Анри явственно почуял вражду. Недоумевая, он отступил к двери и столкнулся с Жаном Ротру, который тоже пришел погреться в гостиную.

— Кто эта особа? — шепотом спросил де Голль.

— Дочь принца Конде, Анна-Женевьева. Ее недавно вернули из монастыря кармелиток, — охотно пустился в объяснения драматург.

— Это чувствуется…

— Не беспокойтесь, дружище! Она быстро привыкнет к светскому обществу. Чего вы хотите от ребенка, который родился в тюрьме? Сперва — тюрьма и общество одних лишь родителей, потом — монастырь. Впрочем, как свидетельствует история, в результате получается очень сильный и стойкий характер, истинная героиня трагедии! — Ротру посмотрел на девушку внимательнее. — Я бы даже сказал: она может натворить немало бед, если поставит перед собой высокую цель…

— Так вы пророк, Жан?

— Иногда случается. И его величество, и его преосвященство не вечны. Пошли им Бог долголетия, но после их смерти в стране непременно начнутся беспорядки, а это ангельское создание как раз придет в такой возраст, чтобы с большой охотой и знанием дела возглавить смутьянов. Не забывайте, что у его величества еще нет наследника…

Он осекся, потому что Анна-Женевьева почти вплотную прошла мимо них, гордо подняв прелестный подбородок с ямочкой.

— Спаси и помилуй нас Господь от подобных ангелов!.. — пробормотал Анри. Он снова сильно обеспокоился за Катрин: как бы и ее не впутали в опасную интригу. Она мало похожа на амазонку, вроде Жанны д’Арк, способную вести войско в атаку с боевым топором в руке. К счастью, она и на Шевретту не похожа, для которой поле политических сражений — постель. Однако Катрин предана королеве, она может с радостью взяться за тайное поручение той же Шевретты. Но там, где герцогиня отделается очередной ссылкой, фрейлина может поплатиться свободой — заточат пожизненно в отдаленный монастырь, и замаливай потом несуществующие грехи…

— Пойдемте к маркизе, Анри, — встрепенулся Ротру. — Там сейчас будет весело: обязательно сцепятся принц де Марсийак и аббат де Гонди. Они любят поспорить. А аббат обещался приехать к шести.

Де Голлю очень не хотелось уходить от камина, но пришлось.

Вокруг постели маркизы уже были сдвинуты стулья и раскладные табуреты. Когда Анри и Ротру вошли, вся компания хохотала. Леди Карлайл тоже была там, сидела возле самой кровати, задорно смеялась и то и дело что-то шептала на ушко хозяйке. А вот де Голль все острее чувствовал себя чужим.

— Я помню ваш гадкий афоризм, Франсуа! — воскликнула маркиза. — «Какая это скучная болезнь — оберегать свое здоровье чересчур строгим режимом!»

— Это не афоризм, мадам, а жизненное наблюдение, — с достоинством ответил де Марсийак. — Я называю такие наблюдения максимами.

— По-латыни «maxima» — значит «величайшая», — громко произнес некий молодой человек, дерзко присаживаясь на постель рядом с маркизой. Она, впрочем, не возражала, и другие гости тоже отнеслись к этому на удивление спокойно. — Кажется, вам, месье, смерть от скромности не грозит!

«Ого, — сказал себе Анри, — так вот кто сюда пожаловал! Ротру оказался прав. Хотя голос у этого смуглого господина не хриплый и ростом он куда ниже того мерзавца с лютней, — хорошо, если мне по плечо, — однако именно на него нужно обратить особое внимание. Он так открыто выступает против кардинала Ришелье, что с него станется платить сочинителям за гадкие песенки. Впрочем, едва ли не все гости маркизы де Рамбуйе были бы рады падению его преосвященства и передрались бы за право нашептывать свои бестолковые советы королю…»

Одетый с неимоверным щегольством, в пурпуэн и штаны цвета адского пламени, с преогромными ленточными розетками на подвязках и такими же розетками на туфлях, с необъятным кружевным воротником, вопреки эдикту кардинала о борьбе с роскошью, этот молодой наглец тем не менее был лицом духовного звания. Однако сутану надевал только в случае острой необходимости. Звали его Жан-Франсуа-Поль де Гонди.

По воле отца он в десять лет принял постриг. Родня посодействовала тому, чтобы в четырнадцать он стал одним из каноников собора Парижской Богоматери. Будь у него желание продвигаться вверх по лестнице церковной иерархии — с его способностями, честолюбием и азартом де Гонди бы, возможно, и на папский престол когда-либо посягнул. Он достиг успехов в богословии — после диспута в Сорбонне получил степень доктора теологии. Он мог произнести такую проповедь, что при дворе неделю только о ней и говорили. Он мог бы даже стать сподвижником Ришелье, но… помешала любовь.

Юного Жана-Франсуа угораздило влюбиться в Анну де Роан, герцогиню де Гемене. Дама была старше него на семь лет, имела супруга, родного брата герцогини де Шеврёз, и двоих сыновей, но все это для влюбленного не имело значения. Страсть де Гонди была совершенно рыцарской. Что, однако, не мешало ему напропалую колобродить с более доступными красавицами. Видимо, таким образом будущий аббат протестовал против навязанного ему духовного сана.

Осенью 1630 года был раскрыт очередной неудачный заговор аристократов против кардинала. Заговорщиков покарали — кого тюремным заключением, кого ссылкой. Обе дамы из семейства Роан были основательно замешаны в этом деле. Но если герцогине де Шеврёз, как говорится, сам Бог велел встревать в интриги, то ее невестка Анна, одна из самых образованных аристократок Франции, гораздо меньше привлекала к себе внимание двора, уже уставшего считать любовников Шевретты. Однако Анна де Роан так же была предана Анне Австрийской и так же принимала участие во всех интригах, которые могли бы пойти на пользу королеве. В качестве наказания обеим герцогиням было предписано покинуть Париж.

Рыцарь де Гонди остался без дамы сердца. Это привело его в ярость. Он объявил свою личную войну кардиналу. И его счастье, что Ришелье никогда не обращал особого внимания на таких салонных вояк. Тем более что де Гонди был малого роста, близорук, некрасив, нескладен и неловок. Насмешница-природа, как видно, решила отыграться за блестящий ум, необычайную одаренность и бешеную энергию влюбленного священника.

Ко всему прочему, де Гонди имел весьма задиристый нрав и постоянно норовил затеять дуэль, мало беспокоясь о репутации противника.

Де Голль подумал и подошел поближе. Де Гонди, красуясь перед дамами, вполне мог брякнуть что-нибудь такое, из чего проницательный человек сделал бы разумные выводы.

Тут в дверях появился лакей маркизы.

— Госпожа де Комбале и госпожа де Сабле! — объявил он.

Маркиза даже вскочить попыталась, но медвежий мешок не дал ей ступить и шагу.

— Боже мой, наконец-то! — воскликнула она и заторопилась: — Господа, господа, освободите стулья для дам! Месье Марсийак, сделайте милость, приведите мою Жюли!

Старшая дочь маркизы любезничала в одной из «голубых гостиных» с поклонником, Шарлем де Сен-Мором, которому предстояло вскоре стать маркизом де Монтозье. Замуж она вообще не собиралась, уверенная, что и в шестьдесят лет найдет женихов. Семейные хлопоты редко бывают утонченными и изысканными, а ей нравилось блистать в материнском салоне среди самых образованных и талантливых парижских кавалеров.

Принц де Марсийак поспешил выполнить поручение и едва не столкнулся с Анной-Женевьевой. Извинившись, он хотел было поцеловать ей руку, но девушка отдернула кисть с таким видом, будто к ней пытался прикоснуться парижский золотарь. Однако и она проводила молодого человека внимательным взглядом, и он, выходя из спальни, обернулся.

Глазастая графиня Карлайл все это видела и улыбнулась, подумав: вот так зарождаются роковые романы. В том, что роман будет именно роковым, она не сомневалась.

Мари-Мадлен и ее молодая подруга вошли, отвечая на приветствия и поклоны дежурными улыбками. Обе были явно не веселы, но госпожа де Сабле все же старалась держаться бодро.

— Выше головку! — шепнула она де Комбале. — Они должны понять, что вам ничего не угрожает. Они должны видеть, что вы — хозяйка Пале-Кардиналь!

Мари-Мадлен вздохнула и благодарно улыбнулась подруге. Хотя ей было не до веселья: она знала, что отец Жозеф слов на ветер не бросает. Но, несмотря ни на что, нужно было показать всему Парижу, что ее положение в Пале-Кардиналь остается прежним. Поэтому мадам де Комбале нарядилась для визита к маркизе в свое лучшее платье и надела самые дорогие драгоценности, в том числе недавно подаренные кардиналом серьги с изумрудами и бриллиантами, которых еще никто в Париже на ней не видел. Мадам де Сабле тоже выглядела превосходно.

Анри искренне обрадовался, увидев свою покровительницу.

Они даже толком не были знакомы, просто матушка де Голля воспользовалась случаем и попросила племянницу кардинала замолвить словечко за сына. После чего семейство де Голлей нанесло благодарственный визит госпоже де Комбале, и матушка с чистым сердцем вернулась в Бретань — теперь будущее Анри было обеспечено. Таких словечек мадам де Комбале замолвила уже немало. И хотя в итоге словечка не потребовалось, поскольку его преосвященство лично выбрал молодого лейтенанта из большого числа претендентов в его гвардию, позже де Голль часто встречался с мадам де Комбале в Пале-Кардиналь, и оба всякий раз радовались встрече. Это была необъяснимая и совершенно невинная симпатия.

Пройдя поближе к Мари-Мадлен, Анри выслушал все обязательные дамские приветствия и понял, что раньше племянница кардинала бывала в отеле Рамбуйе чаще.

— Да я и при дворе появляюсь редко, — отвечала на упреки хозяйки мадам де Комбале. — У вас мне нравится куда больше, Артенис, ведь вы, припоминаю, даже слова «интрига» не выносите?

— Да, у нас споры возникают только о литературе, искусстве и философии, — сказала маркиза. — Я думала, что знаю всех парижских стихоплетов, но леди Карлайл отыскала совершенно неизвестного. Вот он!

Красивым жестом хозяйка салона указала на де Голля.

— Но я знаю этого поэта!.. — воскликнула де Комбале.

— Мадам, я искренне рад вас видеть! — Анри склонился над рукой Мари-Мадлен.

— Так вы — поэт?! — удивилась она.

— Да, по случаю… — смутился Анри и, чтобы избежать следующего вопроса, снова поцеловал руку Мари-Мадлен.

Люси внимательно наблюдала эту сцену. И соображала она быстро. Франсуа де Ларошфуко был бы отличной добычей, но если удастся приручить любовницу самого кардинала, если удастся перетянуть ее на свою сторону — это будет настоящий успех! Женщина, близкая к Ришелье и понимающая, что законный брак невозможен, в один прекрасный день может возненавидеть любовника — такие случаи были графине хорошо известны.

— И я рада видеть вас, Анри, — сказала Мари-Мадлен, но голос у нее был печальный.

— Вас что-то огорчает, мадам? — шепотом спросил де Голль.

Мари-Мадлен вздохнула.

— Отец Жозеф считает, будто мадам велела похитить нового кота его преосвященства за то, что он испортил ее юбки! — возмущенно прошипела в ответ мадам де Сабле. — Мою милую подругу оклеветали… тсс! К нам подходят…

— Господин де Голль, представьте меня мадам де Комбале, — ослепительно улыбнувшись, произнесла Люси. — Вы ведь можете это сделать? Мне, право, неловко просить, но я вижу, что вы оба рады друг другу… — И она опустила взгляд, всем видом показывая смущение.

— Я многим обязан мадам де Комбале, — объяснил Анри. — И она всегда была незаслуженно добра ко мне… Мадам, позвольте представить вам леди Карлайл.

— Я слышала о вас, когда вы приезжали в Париж с графом Карлайлом пару лет назад, — вежливо сказала Мари-Мадлен. — Надолго ли вы приехали на этот раз?

— Мой муж остался в Англии, и я отправилась на континент одна, — премило защебетала Люси. — Даже любящие супруги должны отдыхать друг от друга. Я хочу обновить гардероб, побывать на балах… Я непременно хочу увидеть новый балет, который сочинил его величество Людовик! Вы, французы, должны гордиться: ваш король пишет прекрасную музыку. Я помню его великолепный концерт для скрипок и гобоев!..

— Мадемуазель де Бордо! — объявил лакей у дверей.

Если бы де Голль знал, что Катрин бывает в отеле Рамбуйе, он бы наотрез отказался ехать туда с графиней Карлайл. Но было поздно. Катрин уже входила в спальню маркизы, а англичанка, как на грех, положила надушенную ручку на плечо де Голлю и даже приникла к нему, всем видом показывая: этот молодой человек мне очень нравится. Она верно рассудила, что подобраться к мадам де Комбале, завоевать ее доверие, проще всего таким образом.

— Вы ведь помните этот концерт? — обратилась Люси к мадам де Комбале. Та в растерянности взглянула на подругу — бедной Мари-Мадлен сегодня было не до музыки.

Верная де Сабле самоотверженно поспешила на помощь.

— Кто же не помнит этого концерта? — делано удивилась она. — Мы в Пале-Кардиналь постоянно музицируем, в гостиной мадам де Комбале бывает очень весело. Как раз вчера мы пели на два голоса «Отец мне мужа подарил» — это было так забавно! Вот и господин де Голль подтвердит!

Врать Анри не любил, но иногда приходилось. Да и умоляющий взгляд мадам де Комбале он понял правильно.

— Действительно, получилось очень забавно, — сказал он.

— Жаль, я не знала, что мадам приглашает вас к себе, — капризно заметила Люси, — не то бы раньше попросила вас, мой друг, взять меня с собой, чтобы засвидетельствовать мадам свое почтение. Я бы спела шотландские песенки, они бы всех очень позабавили!

Она отлично видела, что Мари-Мадлен чем-то сильно озабочена, и тоже хотела ее поддержать, ведь эта поддержка в скором будущем хорошо бы окупилась.

— Я не знаю шотландского языка, — призналась Мари-Мадлен.

Люси рассмеялась, и ее звонкий хохот привлек внимание Катрин де Бордо. Фрейлина повернулась и увидела, как незнакомая ей дама, опираясь на плечо лейтенанта де Голля и едва ли не прижимаясь к нему, весело объясняет что-то племяннице кардинала.

Катрин, конечно же, догадывалась, что очень нравится де Голлю. Она поощряла его ухаживания — самую малость, насколько это может себе позволить незамужняя девица. Но она знала также, что молодому человеку просто необходима любовница, — об этом все при дворе толковали и очень удивлялись целомудрию короля, который и в спальне королевы появлялся очень редко, и ни одну придворную даму к себе не приблизил. Сплетники рассуждали так: пусть после болезни его величество еще не готов к постельным подвигам, но зачем же это всем показывать? Можно выбрать сговорчивую особу и навещать ее, чтобы все видели и понимали: король бодр и полон сил. Придворные невольно сравнивали Людовика с его покойным батюшкой, королем Генрихом, который ни одной юбки не пропускал, причем до последних дней жизни был влюблен страстно и бурно, как шестнадцатилетний паж.

Если бы Катрин узнала, что де Голль завел себе подругу где-то в городе, как сделал это его друг де Мортмар (госпожа де Мортмар очень была этим огорчена и не раз жаловалась на сына), она бы отнеслась к этому спокойно. Незримая подруга словно бы не существует. Но сейчас рядом с лейтенантом стояла яркая женщина, от природы кудрявая (это Катрин поняла сразу), прекрасно одетая и ведущая себя с Анри так, как если бы они были новобрачными! Возраст незнакомки Катрин тоже определила верно — за тридцать. Очень опасный возраст, в котором у женщины есть все — ее еще не покинули красота и стройность, уже имеется любовный опыт, в семейной жизни полная определенность, а желания полностью созрели, и бояться нечего.

Это означало, что впереди у де Голля долгие и приятные амурные отношения.

Катрин и не подозревала, что может вдруг, ни с того ни с сего, приревновать. Хуже того, она не знала про себя, что именно ревность подскажет ей, как побороться за любовь де Голля. Странным образом раньше ей эта любовь не слишком была нужна, а вот теперь вдруг потребовалась!

Подойдя к постели маркизы де Рамбуйе, Катрин заговорила куда громче, чем полагается хорошо воспитанной девице, тем более — придворной девице, чей шепот должен был напоминать шелест и при том звучать внятно. Катрин желала привлечь к себе внимание лейтенанта, а точнее, отвлечь его от наглой дамы в оранжевом платье и одержать над ней победу.

Услышав этот звонкий голос, Анри резко обернулся. Мысленно проклиная графиню, он попытался отстранить ее — не тут-то было! Англичанка словно приклеилась к нему.

А в это время аббат де Гонди вдруг почувствовал себя актером, который вынужден молча подпирать декорации. Спор, в котором он блистал, угас, и другие персоны завладели вниманием всего салона. Это было недопустимо, но одновременно имелся верный способ заставить всех замолчать и внимательно слушать себя. Им де Гонди не преминул воспользоваться.

Он подошел к несчастной де Комбале и поклонился.

— Что новенького случилось в Пале-Кардиналь, мадам? — вызывающе громко спросил он. Ближайшие к ним гости тут же прекратили беседу и уставились на наглеца.

— Все по-прежнему, месье, — быстро ответила вместо Мари-Мадлен госпожа де Сабле. Она догадалась, что этот неприятный господин сейчас пойдет в атаку на ее старшую подругу.

— Неужели? А как здоровье его преосвященства?

И на этот вопрос также дала достойный ответ госпожа де Сабле.

— Миледи, прошу вас: дайте мне пройти! — меж тем шипел де Голль, пытаясь стряхнуть с себя англичанку.

— В чем дело, Анри? — преспокойно мурлыкнула Люси и прихватила пальчиками его локон.

Лейтенант смутился. Он не мог позволить себе быть грубым со знатной дамой, но он должен был оказаться рядом с Катрин!

— Его преосвященство так много работает! — издевательским тоном продолжал де Гонди. — Вам, мадам, следует его поберечь… ради блага всей Франции!

Гости маркизы, предчувствуя назревающий скандал, притихли.

— Его преосвященство не нуждается ни в чьих советах, — отрезала госпожа де Сабле. — Тем более в советах родной племянницы.

— Но кто-то же должен позаботиться о его преосвященстве! Ради того хотя бы, чтобы наши добрые парижане перестали беспокоиться. Ведь этак, не зная меры в трудах, недолго и в гроб себя загнать! — съехидничал де Гонди и вдруг запел:

Госпожа де Комбале ахнула и побледнела.

Если бы де Гонди вздумал так намекнуть на незаконного младенца любой другой из присутствующих дам, вход в отель Рамбуйе был бы для него закрыт навеки. Но он оскорбил любовницу ненавистного кардинала, и даже «несравненная Артенис», строго блюдущая хороший тон в своем салоне, не сразу одернула наглеца. А уж гости — те просто обрадовались.

Никто не имел ничего против мадам де Комбале — она не блистала остроумием и начитанностью, не злословила, ни у кого не отбивала любовников. Но удар был нанесен по кардиналу.

Мгновенно опознав зловредную песенку, де Голль решительно отстранил жмущуюся к нему Люси и встал перед бессовестным скандалистом. Первая негодующая мысль была: поединок, и немедленно! Однако, посмотрев на щуплого де Гонди сверху вниз, Анри опомнился. Драться с неловким и нескладным аббатом было бы просто неприлично.

Графиня Карлайл заставила де Голля купить накануне дорогие вышитые перчатки. Анри за ненадобностью сунул их за отворот голенища. Сейчас настало самое время вспомнить о них. Лейтенант нагнулся, быстро достал скомканные перчатки, расправил и резко ударил де Гонди ими по щеке. Затем бросил их на пол, повернулся и вышел из спальни маркизы.

Он понимал, что отныне его в отеле Рамбуйе и на порог не пустят. Но иначе поступить он не мог.

Де Гонди несколько секунд стоял, окаменев от неожиданности. И вдруг раздался смех. Непонятно было, кто расхохотался первым. Но подхватили все гости.

Тогда аббат кинулся следом за обидчиком, однако споткнулся и еле устоял на ногах. Хохот громыхнул с новой силой.

— Кажется, наш святой отец доигрался, — укоризненно сказала маркиза. — Мари, моя дорогая, не придавайте значения его инсинуациям! Он, как злая мартышка, которая развлекает хозяев ужимками.

— И ваш уважаемый дядюшка, помнится, именно про него изволил сказать, что у него рожа висельника, — напомнил Жорж де Скюдери. — Я сам слышал!

Этого человека Катрин де Вивон принимала главным образом ради его сестры. Де Скюдери сочинял напыщенные трагедии, а сестра Мадлен пока ничем не прославилась, но маркиза называла ее «Сафо», как греческую поэтессу, и утверждала, что у этой старой девы литературного таланта хватит на полдюжины писателей, нужно только немного подождать.

Люси Карлайл, сообразив, что сама судьба дает ей отличный шанс, мигом оказалась возле расстроенной де Комбале.

— Послушайте, мадам, мы должны что-то предпринять! — зашептала она. — Они будут драться, и лейтенант де Голль обязательно убьет этого гадкого задиру. Мы должны удержать месье де Голля! Он настоящий рыцарь, но он может за это жестоко поплатиться.

— Мне не следовало приезжать сюда… — с истеричной ноткой в голосе ответила Мари-Мадлен. — Но вы правы, миледи, я не хочу, чтобы из-за моих проблем пострадал такой замечательный человек!..

Сбежав по лестнице в вестибюль, Анри остановился. Там было тепло. Очень не хотелось покидать столь уютный дом, но дело было сделано, и пути назад де Голль не видел.

— Стойте, стойте, негодяй! — кричал наверху де Гонди. — Я убью вас!

— Дайте мой плащ! — приказал Анри лакею, стоявшему у двери гардеробной. Хотя в покоях маркизы было прохладно, мужчины оставляли суконные плащи, а дамы — меховые накидки внизу.

Сверху раздались треск и грохот. Де Гонди, поскользнувшись, сверзился со ступенек. Пытаясь удержаться, он ухватился за алебастровую вазу, украшавшую перила, и кубарем полетел вместе с ней. Хорошо еще, что лететь было недалеко — парные вазы украшали лестницу в самом ее начале.

— Черт бы побрал этот дом! — выкрикнул аббат, сидя на полу среди осколков. — Но мы все равно будем драться! Не смейте убегать от меня! Трус!..

Следом за ним в вестибюль сбежал Ротру.

— Господин де Голль, я все видел. Я все понял! — воскликнул драматург. — Я сам все объясню его преосвященству, а теперь уходите!

— Вы это отцу Жозефу объясните! — сердито ответил Анри.

— Да поднимите же меня, дурачье! — в бешенстве воззвал аббат к лакеям, видя, что те и не думают бросаться ему на выручку.

— И ему, и всем, кто пожелает знать правду, — пообещал Ротру. — Но какая гадость!.. Зато теперь весь двор узнает, что святой отец де Гонди поет гадкие уличные песенки.

— Это не простая уличная песенка, — с горечью произнес де Голль. — Ее сочинили не пьяные кучера в кабачке, но человек, имеющий имя и деньги!

— Такую мерзость?!

— Да.

Лакеи наконец поставили де Гонди на ноги, отряхнули с пурпуэна алебастровую пыль и крошки, и аббат первым делом вытащил шпагу.

— Защищайтесь, вы, кардинальский прихвостень! — потребовал он. — Сейчас я вас отправлю на тот свет!

Анри отступил на несколько шагов и с интересом наблюдал, как де Гонди ковыляет к нему, неловко размахивая шпагой.

— Ну, что прикажете делать с этаким дуэлянтом? — спросил он Ротру.

— Уходите скорее!.. — снова заторопил тот, но оглянулся на лестницу и махнул рукой. — Всё! Опоздали. Они уже тут…

Сверху спускались зрители. Многих заинтересовала дуэль между такими неравными противниками, а заодно привлекала возможность погреться возле пламени огромного вестибюльного камина.

— Обнажайте шпагу! Или я при всех назову вас трусом! — пригрозил аббат, становясь в стойку.

Тут Анри осенило.

— Господин де Гонди, я согласен с вами драться, но при одном условии.

— Какие могут быть условия?! — возмутился аббат. — Вы оскорбили меня, и я должен смыть оскорбление кровью!

— А вы оскорбили мадам де Комбале. Так вот…

— Трус!

— Так вот, господин де Гонди, я буду драться с вами при одном условии, — хладнокровно сказал де Голль. — Вы должны назвать имя человека, который научил вас той мерзкой песенке.

— Да вы с ума сошли! — еще пуще взъярился аббат.

— Не хотите — оставайтесь с пощечиной, — спокойно пожал плечами де Голль. — А я пойду. Как вы изволили выразиться, я кардинальский прихвостень, и у меня есть служебные обязанности.

— Перестаньте его дразнить! — зашептал Ротру. — Вы уйдете, а он на меня набросится…

— Что позорного в том, что вы исполняете поручения его преосвященства и получаете за это деньги?..

Драматург не успел ответить. Де Гонди взревел как бык во время гона:

— Я заколю вас, жалкий шаркун! — И бросился на де Голля, целясь шпагой ему в горло.

Анри понял, что бедным аббатом владеет слепая ярость. В последний миг он резко уклонился. Де Гонди, не встретив сопротивления, пролетел мимо, снова споткнулся и пропорол клинком обивку стоявшего у двери в гардеробную кресла.

Гости маркизы дружно зааплодировали.

— Я повторяю, господин аббат, дуэль в обмен на имя сочинителя, — напомнил лейтенант.

— Я вас умоляю, де Голль! Вам нельзя с ним драться!.. — воззвал Ротру.

— Это почему же? Он дворянин, и я дворянин. Дворяне должны отвечать за свои слова.

— Говорю вам, с ним драться просто нельзя. Он же почти слепой!

— Для слепого он довольно шустро двигается…

Де Гонди справился наконец со своей шпагой, освободив ее из кресла, и теперь озирался явно в поисках обидчика.

— Вот, полюбуйтесь, он вас потерял! — горько произнес Ротру, кивнув на аббата. — Подумайте: вы убьете слепого! Он же делает все, чтобы вы его закололи, и что потом?..

— Не мешайте, прошу вас, господин Ротру, — жестко сказал Анри. — Мне не оставили выбора. Я должен узнать имя сочинителя. Человеку, которому я служу и которого очень уважаю, нанесли публичное оскорбление. Да и вы, помнится, у него на жалованье состоите…

— Весь Париж от вас отвернется!

— А вот на это мне плевать!.. Господин де Гонди, вы не передумали драться? Тогда — имя сочинителя, и мы начинаем!

— Вы хотите сделать из меня доносчика, месье трусливый заяц? Не получится! — гордо ответил аббат, разворачиваясь на голос.

— Значит, и дуэли не получится. — Де Голль решительно повернулся к выходу.

Гости маркизы с неподдельным интересом следили за событиями в вестибюле. Такого спектакля они явно не ожидали. И теперь драма готова была вот-вот закончиться, но на сцене появился еще один актер — принц де Марсийак.

— Господин де Голль, вы сами видите: аббат вам не противник, — произнес будущий автор знаменитых «Максим», легко сбегая вниз по ступенькам.

— Вижу, месье, — почти равнодушно ответил Анри, остановившись на пороге. — Он достаточно зряч, чтобы оскорбить даму, и недостаточно зряч, чтобы ответить на оскорбление. Видимо, ему нужен защитник. Это будет забавная дуэль: я защищаю даму, а вы, как понимаю, собрались защищать подслеповатого наглеца?

— Нет, никогда! — закричал де Гонди, грозно размахивая шпагой во все стороны. — Принц, уходите, я сам сумею себя защитить!

— Имя сочинителя! — напомнил де Голль, не двигаясь с места.

— Видимо, мне придется оскорбить вас, месье, чтобы получить вызов! — высокомерно заявил де Марсийак. — И тогда вы перестанете издеваться над бедным аббатом.

— Может, лучше будет, если я оскорблю вас? — усмехнулся Анри. — Но учтите, фехтованию я учился не в салонах у светских дам. И крови успел пролить больше, чем вы извели на свои стишки чернил.

— Принц, это правда! — крикнул кто-то с верхней ступеньки лестницы. — Красный герцог набирает себе гвардейцев из армейских офицеров!

— Вы меня оскорбили?! — удивленно уточнил де Марсийак.

— Если вам угодно считать это оскорблением, то считайте. — И де Голль опять повернулся к аббату: — Имя сочинителя, месье!

— Ради всего святого, на пару слов! — взмолился Ротру, хватая лейтенанта за рукав. — Отойдем сюда, к камину.

— Вы оскорбили меня? — повторил молодой де Ларошфуко, не в силах поверить в такое невероятное событие. — Вы?.. Меня?!..

— Одну минуту, господин де Марсийак, — невозмутимо сказал Анри. — Господин Ротру хочет мне что-то сказать. — Он был от души благодарен драматургу — тот дал ему возможность немного согреться. — Я слушаю вас, господин Ротру.

— Господин де Голль, оставьте в покое аббата, — тихо заговорил драматург. — Он упрям, как триста спартанцев в Фермопильском ущелье. Я берусь узнать у него имя сочинителя, только не деритесь с ним! Эта дуэль вам славы не принесет. И его преосвященство будет не в восторге…

— От дуэли с принцем де Марсийаком его преосвященство тоже будет не в восторге, — вздохнул Анри.

— Но это хоть поединок равных противников… Послушайте, вы не знаете аббата — он вызывает на дуэль всех! И если бы каждый принимал вызов, то Гонди бы уже давно оказался на Гревской площади, посреди эшафота, как несчастный Монморанси. Но за тем числилось, кажется, всего девятнадцать поединков, а наш аббат имел бы их больше сотни…

— Двадцать две дуэли, — припомнил Анри. — Думаете, мне очень хочется убивать этого чудака?

— Уходите, господин де Голль! Я побегу к госпоже маркизе, она все уладит, я уверен. А вы — уходите!

Последнее слово Ротру произнес слишком громко, и де Марсийак его услышал.

— Я тоже против того, чтобы вы бились с нашим аббатом, — сказал он, подходя. — Но у меня со зрением все в порядке, я не спотыкаюсь о ковры и не налетаю на стены. Я за него, господин де Голль. Не беспокойтесь, о нашем поединке никто не узнает. Мы будем драться в саду госпожи де Рамбуйе.

— Думаете, кто-то из этих господ способен молчать дольше десяти минут? — спросил Анри, указывая на лестницу.

— Ради вас — вряд ли, — усмехнулся принц. — А вот ради меня, точнее ради моего батюшки, эти господа охотно солгут. Допустим, мы поспорили о некоем фехтовальном приеме и решили провести в саду учебную схватку. Они рады будут соврать, потому что…

— …потом будут веселиться: как ловко им удалось обмануть короля и кардинала, — закончил де Голль.

Аббат не слышал этого разговора. Его страстная душа, ослепнув от ярости, выстроила вокруг себя некий особый мирок, и сейчас в этом мирке принц де Марсийак выступал секундантом де Гонди. В предвкушении дуэли подслеповатый фантазер и задира разминался со шпагой, делая выпады и поражая воображаемого врага.

— Не все ли вам равно? — спросил молодой де Ларошфуко.

Анри повернулся к Ротру.

— Вы дали обещание, — напомнил он.

— Да, господин де Голль. Я все сделаю.

— Отлично! Господин де Марсийак, неплохо бы сравнить наши шпаги.

— Если мы сделаем это, все поймут, что поединок настоящий.

— Да и так поймут…

— Так они с чистой совестью скажут, что не видели серьезных приготовлений к дуэли. Положимся на судьбу и на свое мастерство.

Анри кивнул. Принц ему нравился все больше. «Умен, храбр, благороден, красив… Верно, далеко пойдет — достойный отпрыск древнего рода…»

— Где тут выход в сад, господин де Марсийак? — спросил он.

— Господа, — громко заговорил принц, — мы с господином де Голлем поспорили о сущей мелочи — о положении корпуса при выполнении удара из двойной финты, парада и рипоста! Мы выйдем в сад, проведем две-три учебные схватки и вернемся. А вы ступайте к нашей несравненной Артенис. Негоже оставлять без внимания гостеприимную хозяйку.

Если бы Анри дрался с кем-то другим, незнакомым, гости маркизы встали бы у всех окон, ведущих в сад. Но речь шла о возможных неприятностях для будущего герцога де Ларошфуко — и никто не захотел выступить свидетелем дуэли.

Де Гонди, увидев, что лейтенант и принц идут к двери, ведущей в сад, устремился следом. Но Ротру ловко перехватил его и стал что-то нашептывать на ухо. Аббат выслушал только первую фразу, потом резко оттолкнул драматурга и первым выскочил в сад.

Там было все необходимое для схватки: широкие дорожки и просторные газоны между рядами смоковниц. Вот только некстати начался снегопад — последний февральский снегопад, надо думать, та прощальная метель, после которой наступает весна.

— Защищайтесь, месье! — встав напротив де Марсийака, закричал аббат.

— Сейчас, — хладнокровно ответил молодой человек и, вступив в эту нелепую схватку, через несколько секунд выбил шпагу из рук де Гонди. Отлетевший клинок застрял в кроне смоковницы. Аббат нагнулся и завертелся, пытаясь высмотреть оружие на прошлогодней траве, которую прикрыл тонкий слой снега.

— Предлагаю до первой крови, — сказал де Голль, которому де Марсийак стал симпатичен. — В конце концов, не вы оскорбили даму.

— Я невысокого мнения об этой даме, — высокомерно ответил принц.

— Ну, как вам угодно…

Оба встали в позицию и скрестили клинки.

Поединок сначала был неспешным — противники изучали друг друга.

Аббат, выйдя на газон, вертел головой и неуклюже поворачивался, все еще пытаясь сообразить, куда улетела его шпага. Наконец он наткнулся задом на ствол смоковницы. Везение его было таким, что шпага выскользнула из голой кроны и воткнулась в землю, пригвоздив огромную розетку на туфлях аббата и чиркнув острием по лицу.

Де Гонди вскрикнул и схватился за щеку. Увидев на пальцах кровь и не поняв сослепу, что произошло, он растерялся.

— Я ранен! — воскликнул он. — Помогите!..

Принц и лейтенант невольно прервали поединок и повернулись к нему.

— Посмотрите, что там с этим несчастным, месье, — предложил Анри. — Я со спины на вас не нападу.

И пока его противник был занят аббатом, де Голль огляделся по сторонам.

Оказалось, что в сад отеля Рамбуйе выходили и окна особняка герцога де Шеврёза.

Этого господина, законного супруга Шевретты, при дворе считали полным ничтожеством до такой степени, что полностью отрицали его участие в интригах жены. Поэтому все кары, предназначенные Шевретте, его не касались. Он жил то в своем владении Дампьер, то в Париже и заботился о детях — их в семействе было пятеро. Видимо, сейчас герцог был в Париже — если судить по открытым окнам его кабинета. Может, только что приехал и приказал проветрить помещение?

Возле открытого окна стояли двое мужчин. Один был де Голлю незнаком, но второго он узнал сразу. Да и как не узнать эту круглую физиономию с крючковатым носом! Лейтенант достаточно на нее насмотрелся в Пале-Кардиналь.

В кабинете герцога де Шеврёза стоял беглый поэт Адан Бийо!

— Господин де Марсийак! — воскликнул Анри. — Не уходите, мы продолжим схватку, я сейчас вернусь!

Он вбежал в отель Рамбуйе, пронесся через вестибюль, выскочил на улицу и помчался к воротам герцогского особняка.

В дом его, однако, не впустили. Привратники божились, что герцога де Шеврёза в Париже нет, и знать не знали никакого Бийо. Правда, имя Ришелье их немного испугало, но они держались стойко.

Сильно озадаченный таким поворотом, Анри пошел обратно в отель Рамбуйе. Ему было холодно, на душе скребли те самые кошки, которых парижане считали маленькими демонами. И вдруг лейтенанта осенило: герцога в особняке может и не быть, но герцогиня запросто могла тайно вернуться в Париж! Тогда кое-что становится понятным. И присутствие Бийо в кабинете, и упрямство привратников. Так что же — значит, за спиной сочинителя стоит Шевретта?!. Значит, это все-таки «мэтр Адан»?..

В полном смятении Анри вошел в вестибюль отеля. Там его поджидал озабоченный Ротру.

— Господин де Голль, лучше вам наверх не подниматься, — шепотом, хотя, кроме двух лакеев, в вестибюле больше никого не было, сказал драматург. — Они там затевают какую-то злую шутку. На это мадемуазель Жюли мастерица. Принц де Марсийак сказал, что вы, похоже, сошли с ума — чуть ли не в разгар поединка выкрикнули что-то невнятное и сбежали. Аббат де Гонди, конечно, сразу за это ухватился и закричал, что вы сумасшедший. Так что вряд ли вас там сейчас хорошо встретят…

— Катрин… — пробормотал Анри. Все складывалось так плохо, что дальше некуда.

— Возьмите в гардеробной свой плащ и уходите, — настаивал Ротру. — Я все объясню его преосвященству.

— Я же приехал сюда с дамой! — с раздражением вспомнил Анри.

— Я и даме все объясню. Увезу ее отсюда. Только, ради бога, уходите, пока все это не кончилось кровью!

— Отчего вы так обо мне беспокоитесь? — сердито спросил де Голль. — Вы же здесь — свой! Вы такой же, как они!

— Нет, вы ошибаетесь, — твердо ответил драматург. — Я ведь из небогатых дворян, и меня заботы господ аристократов, которых его преосвященство лишил каких-то привилегий, не касаются. Я очень хорошо разделяю литературу и жизнь, месье. Мое дело — писать комедии, трагикомедии и трагедии. Хорошо их писать, понимаете? А это трудно, мне уже наступает на пятки этот прокурор из Руана… Прокурор пишет трагедию, которая перевернет все представления о прекрасном, вы это себе представляете?

— Не представляю, — хмуро ответил Анри, которому сейчас было наплевать на всю драматургию разом.

— Сюжет и героев он взял не в Элладе, не в Риме, а в испанской истории! У Артенис мы как-то читали отрывки. И знаете, это было великолепно! А я в ужасе… Руанский прокурор Пьер Корнель, и вдруг — трагедия! Ну да, я тоже беру сюжеты у испанцев, это модно, но он?!.. Уходите, господин де Голль, иначе вы сейчас наделаете бед, я это по лицу вижу!

Анри задумался. По всему выходило, что пока он не справился с заданием отца Жозефа.

— Послушайте, Жан, — обратился он к драматургу. — Сегодня здесь собрались все, кто обычно бывает у госпожи де Рамбуйе? Погодите, не отвечайте сразу! Я хочу попросить вас составить список гостей. Тех гостей, кого я мог видеть и слышать. Это очень важно. Сделаете?

— Да хоть в стихах — только уходите поскорее! — поспешно заверил драматург.

И окрыленный де Голль ушел.