Огненный глаз Тенгри

Федотов Дмитрий Станиславович

Дмитрий Федотов

Огненный глаз Тенгри

 

 

Пролог

Западная Сибирь, сентябрь 1734 года

В год Огненного Тигра лето пришло необычайно жаркое и засушливое. Томан-елга впервые за много лет обмелела настолько, что даже косули могли переходить ее вброд. Горные ручьи, что берут начало со снежников Алатау и питают реку и ее притоки, совсем иссякли, и мелкая живность в тайге невольно потянулась со склонов в долины и распадки в надежде найти новые места водопоя. Но тайга — не джунгли. Здесь никогда не слыхали о «водяном перемирии». И для хищников — истинных хозяев чащобы — настало время кровавого пира.

Люди тоже не остались в стороне. Охотники днями пропадали в тайге, валились от усталости, но каждый раз приносили богатую добычу. И все радовались: теперь запасов хватит до конца долгой зимы.

Но вот великая сушь пришла в тайгу. Немногие болота пересохли, превратились в гукающие под ногами тугие бубны. Стали еще более коварными — один неверный шаг, и можно провалиться в пещеру без дна с трухлявыми травяными стенками. Из такой уже не выбраться ни человеку, ни даже самому адыгу — хозяину тайги.

А вместе с засухой в тайгу пришел огонь. Этого чудовища боялись и люди, и звери. Он пожирал все, оставляя после себя пепел и смерть.

Напрасно старый колдун Арбанчак день и ночь жег болотную траву и перо глухаря — уговаривал айнов не убивать тайгу и назначить ясак.

Все тщетно. Видимо, снова придется сниматься шорцам и телеутам с обжитых мест и уходить к верховьям Томан-елги, а то и дальше.

Надеялись еще, что осенние дожди остановят пожары, напоят живой влагой болота и ручьи…

Куртегеш еще с вечера засел в удобной развилке огромного столетнего ильма, склонившегося над большой излучиной лесного ручья. Если набраться терпения, здесь можно подстрелить оленя или молодого кабана. На худой конец — зазевавшегося козана. Не всё зверье откочевало на север, кое-что осталось, и у водопоя еще можно было надеяться на удачу.

Куртегеш вздохнул и сжал в кулаке саклагыч в виде головы волка, вырезанный из кедра — священного дерева его рода.

Тайга продолжала гореть. Хотя уже не так сильно, как летом. Но вот пришла осень, а дождей так и не было. Правда, Белый кам Салагай говорил, что знает, как остановить огонь. Еще дед его, Кучуяк, тоже Белый кам, однажды спас людей рода Кедра от буйства айнов, обратившись к самому Тенгри — верховному владыке Верхнего Мира. А в ясак отдал ему свою младшую дочь Куйукчи. Тогда Тенгри усмирил разбушевавшихся айнов — наслал на тайгу проливные дожди, враз погасившие кровожадное пламя. И вот Кучуяк, умирая, якобы передал своему сыну священную бересту, где записано, как говорить с Тенгри, чтобы тот услышал…

Куртегеш принюхался. Ветер с рассветом переменился и теперь дул с полудня, отчего долину ручья постепенно затягивала гарь недалекого пожара. Куртегеш снова сжал саклагыч: если ветер останется, к ночи огонь может добраться и сюда. Тогда придется уходить ни с чем.

Эх, хоть бы у Салагая все получилось! Завтра ночь черной луны — Кара-кай — самое удобное время для камлания. Салагай ушел к урочищу Козыр-агаш еще затемно. С ним его сын Ашпа — лучший в роду следопыт. И ясак приготовлен настоящий — Тенгри понравится.

Выше по тропе послышался треск сучьев и шаги. Куртегеш затаился, медленно потянул из колчана длинную охотничью стрелу — не иначе молодой секач объявился. Но уже мгновение спустя охотник понял, что это не зверь: слишком шумно и беспечно двигался неизвестный сквозь лес. Похоже, и тропы-то не видел — пер наугад, надеясь выбраться из чащобы на более открытое место.

Так мог ходить только человек. И не шорец или телеут, даже не хакас, привыкший к степному раздолью. Так ходили по тайге только пришельцы с закатной стороны — ак-кулы — белорукие. Но что им здесь понадобилось? Отсюда очень далеко до их становища, что появилось на крутом берегу Томан-елги на месте старого торжища еще когда отец Куртегеша был маленьким.

Шаги приближались. Стало ясно, что людей — трое. Причем один не белорукий! Куртегеш буквально слился со стволом ильма. И вот появился первый.

Да, это был телеут, не знакомый Куртегешу, но, несомненно, хорошо знающий эти места. Он ступал уверенно, и от него-то как раз шума не было. Кряхтели, сопели и ломали ветки двое белоруких. Оба молодые, не старше Куртегеша, одетые, конечно, не для похода по тайге, но явно для дальней дороги. Куртегеш уже видел такую одежду, когда приходил на торжище у Томан-елге прошлым летом. Никакого оружия у пришельцев Куртегеш не заметил и значит, белорукие явились сюда не охотиться. Телеут куда-то вел их.

Куртегеш, подчиняясь скорее инстинкту нежели голосу разума, тенью соскользнул с дерева и устремился за незваными гостями. А когда солнце коснулось далеких вершин Салтышыка, охотнику окончательно стало ясно, что белорукие идут прямиком к урочищу Козыр-агаш.

Но зачем? Ни пришельцы, ни телеут не могли знать о священном месте людей из рода Кедра. Конечно, успокаивал себя Куртегеш, они просто идут в том направлении по каким-то своим делам. Может быть, ищут новое место для становища. А может быть, заблудились и теперь пытаются выйти на берег Томан-елги, по которой часто плавают белорукие на своих странных плоских лодках.

Но даже если это так, они все равно могут выйти к священному кедру и невольно помешать камланию Салагая. Куртегеш решил остановить белоруких, но вовремя вспомнил, что почти не знает их языка. Да и как поведут себя пришельцы, если на них из чащи выскочит вооруженный человек? Наверное, испугаются. Они и так боятся. Куртегеш буквально чуял их страх. Точнее, одного из белоруких — низенького и толстого. Куртегеш назвал его про себя Майнакчи — жирненький. Второй же, высокий и поджарый, сильно походил на самого Куртегеша, и охотник дал ему прозвище Тенеш — ровесник.

Так, мучаясь сомнениями, Куртегеш продолжал неслышно следовать за пришельцами. В конце концов, решил охотник, он просто будет следовать за ними и вмешается, только если его помощь действительно понадобится.

К середине дня белорукие, ведомые телеутом, добрались-таки до перевала. Они долго отдыхали в тени большого ильма, телеут куда-то уходил, потом вернулся и, улыбаясь, стал что-то оживленно рассказывать белоруким. Затем они двинулись дальше, но не с перевала, а в сторону, по узкому, постепенно расширяющемуся распадку.

И тут Куртегеш окончательно убедился, что проводник ведет белоруких в Козыр-агаш.

К вечеру пришельцы дошли до капища, но осмотрели его издалека, не приближаясь к Тенгри. Видимо, телеут предупредил белоруких, что бог не терпит иноземцев и лучше его не беспокоить. Все трое ушли на дальний край поляны и заняли старый одаг, явно решив заночевать.

Куртегеш снова забеспокоился: наверняка белорукие захотят посмотреть на камлание Салагая, и тогда всякое может случиться. Но ведь и ему, простому охотнику, тоже нельзя присутствовать при разговоре кама с богом!

Дав себе слово быть начеку, Куртегеш удалился на противоположную от стоянки пришельцев сторону поляны и устроил ложе из веток под огромной старой березой. Долгий переход и волнение сделали свое дело, и охотник незаметно для себя уснул.

Он увидел Тенгри, шагающего через горы. Грозный бог Верхнего Мира вошел в долину Козыр-агаш и остановился возле священного кедра. Вдруг в кедр ударила молния, и дерево загорелось сразу от комля до верхушки. В ярком свете пламени Тенгри увидел замершего посреди капища охотника и громовым голосом крикнул: «Вот мой ясак! Отнесите его в мои чертоги!..» Верные слуги Тенгри — Небесный Пес и Огненный Коршун — сорвались с его плеч и ринулись к Куртегешу, скаля зубы и обнажая когти, и… охотник в ужасе проснулся.

Капище было освещено светом факелов и вспышками молний, раскаты грома живо напомнили Куртегешу голос Тенгри из сна. А у статуи бога явно что-то происходило. Предчувствуя недоброе, охотник бросился туда, позабыв о запретах, но сделать ничего не успел.

Он увидел Салагая и его сына, возившихся со связанным человеком в одежде степняка, и понял, что Белый кам действительно решился провести древний обряд умиротворения бога, что молитва пробуждения уже прочитана и теперь настало время принести жертву, а лучший ясак для умиротворения — сердце врага!

Отвлекшись никогда не виданным зрелищем, Куртегеш пропустил появление в круге капища белорукого. Трусливый Майнакчи шел, не таясь, прямо к жертвенному камню, и все дальнейшее произошло очень быстро.

Майнакчи громко закричал и вскинул вверх зажатую в руках короткую железную палку с приделанным к ней куском дерева. Из палки вырвалось вдруг желтое пламя, и раздался короткий резкий гром. Ашпа, опомнившись, выхватил нож и закрыл собой отца. Но тут в круг ворвался второй белорукий с такой же грохочущей палкой, пленник сбил Салагая с ног, Ашпа тоже упал, и они оба, явно сильно напуганные, бросились бежать. А белорукие, подобрав степняка, поспешили в другую сторону.

Куртегеш так и не смог двинуться с места, пораженный случившимся. Он понял только одно: разбуженный Тенгри не получил ясак и, конечно, теперь разгневается. Обряд обязательно должен быть закончен, иначе всех причастных к нему ждет страшное возмездие. Белорукие, понятно, об этом не знают, но это их не спасет.

«Надо быстрее найти Салагая и Ашпу, — решил наконец Куртегеш. — Пусть Белый кам выскажет свою волю, и я выполню ее!..»

 

Глава 1

Западная Сибирь. Томск 20 июня 20… года

Говорят, что раз в пять лет надо что-либо менять в жизни — или работу, или дом, или жену.

После развода минуло аккурат пять лет. А нынче в моей успешной медицинской карьере все пошло наперекосяк. Я всерьез увлекся пару лет назад так называемой альтернативной медициной и начал потихоньку использовать ее в своей врачебной практике. Но поскольку работал я в официальном лечебном учреждении, прочно стоявшим на постулатах традиционной, то есть аллопатической, медицины, про мои «сомнительные» методы вскоре было доложено начальству. И хотя пользовался я разрешенными «нетрадиционными» методами, вердикт о моей нелояльности был вынесен.

А чуть позже началось медленное выдавливание доктора Котова из коллектива больницы — типичный прессинг, характерный для всякого профессионального сообщества, когда неугодного или просто неудобного сотрудника начинают оттирать, задвигать, лишать возможностей, вынуждая в конце концов подать заявление «по собственному желанию». Ну, я и подал. Заявление тут же подписали, и доктора Котова не стало.

Зато буквально через месяц в еженедельнике «Городской вестник» появился новый сотрудник отдела новостей — корреспондент Дмитрий Алексеевич Котов, ваш покорный слуга.

Свой первый рабочий день на новом месте я решил начать образцово, поэтому явился в редакцию ровно без пяти минут девять.

Надо сказать, что в «Вестнике» я бывал неоднократно еще в качестве «доктора», «волшебника из больницы», «народного целителя» и прочая. В ту пору обо мне частенько писали и, как сказал наш известный сатирик, популярность моя росла, а успех падал. В конечном счете, именно эти интервью и репортажи сыграли не последнюю роль в крахе моей медицинской карьеры. Но не в моем характере было сожалеть о случившемся. Все, что ни делается — к лучшему. Эту мысль я давно сделал своим жизненным кредо.

Войдя в прохладный холл здания, где на втором этаже угнездилась бравая команда самой популярной газеты в области, я приветливо поздоровался со знакомым вахтером Флегмонычем и предъявил новенький пропуск.

— А ты к кому это в такую рань, Лексеич? — нахмурился тот.

Флегмонычем его прозвали сами же языкастые журналисты, после того как всплыла история его чудесного исцеления от тяжелейшего флегмонозного аппендицита. Вообще-то вахтера звали Иван Флегонтович Коротких. Наполовину хант, на другую половину то ли русский, то ли поляк, он имел в результате типичную сибирскую внешность — круглое лицо, широкие скулы, слегка раскосые зеленоватые глаза, кряжистая фигура. Бывший лесной пожарник, три года назад он был уволен со службы по ранению — рухнувшее подгорелое дерево сломало ему ногу. А в прошлом году Иван Флегонтович едва не помер от острого аппендицита. Но вылечили его отнюдь не хирурги, а доктор Котов. Причем безо всякого ножа, одними лишь народными средствами. Впрочем, сей факт так и не был признан медицинскими чиновниками, а исцеление объяснили ошибкой в диагнозе, мол, то был не аппендицит, а всего лишь острый энтероколит.

Но бывший пожарник с тех пор проникся к доктору Котову глубочайшим уважением и пропускал во вверенное ему здание без дурацких формальностей. Тем более мне был непонятен теперь его вопрос.

— Ты что, Иван Флегонтыч, али не признал?

— Так ведь никого же нету в редакции, — все еще хмурясь, сообщил вахтер.

— Работаю я здесь теперь! — бодро заявил я. Но Флегмоныч явно не разделял моего оптимизма.

— Нормальные люди так рано на работу не ходят. Пришлось предъявить кроме пропуска еще и журналистское удостоверение.

— Излишняя бдительность иногда вредит здоровью, — произнес я загадочно и потопал на второй этаж.

Мои новые коллеги и старые знакомые в одном лице действительно заявились примерно через час. К их появлению я успел вскипятить чайник и наделать горку бутербродов из принесенных с собой сыра и ветчины, — «проставился», так сказать.

Первым в комнату ввалился вечно встрепанный и нескладный Женя Перестукин. Поздоровавшись, он несколько секунд изучал мое кулинарное творение на чайном столике, потом изрек:

— Пища уготована для тела, амброзия же укрепляет дух! Но ее-то я как раз не вижу…

— И не стыдно вам, сэр, смущать разум этого юноши? — раздался от двери исполненный сарказма голос. Я оглянулся и сказал:

— Приветствую вас, благородный дон, в стенах сего мирского заведенья!

Федя Маслов, виртуоз диафрагмы и мастер видоискателя, а попросту — ведущий оператор и фотограф редакции, аккуратно повесил на плечики свой стильный кожаный пиджак и спрятал его в шкаф. Впрочем, все звали Маслова не иначе как Дон Теодор, за болезненное пристрастие к изысканности и утонченности буквально во всем — и в быту, и в работе. Мне же Федор напоминал знаменитого Кристобаля Хунту из романа Стругацких — такой же лощеный, подтянутый и чуть надменный в обращении, будь то ответственный за выпуск или сам главный редактор.

— А вас, Дмитрий, кажется, можно поздравить?

— С чем же?

— Вы с сегодняшнего дня причастны к великой тайне!

— Неужели?!

— Именно! Вы из большинства, что следует истории, превратились в одного из вершителей ее. Дон Теодор принял позу римского сенатора и с пафосом продолжал:

— Я не оговорился. Именно мы, газетчики, делаем историю! Не зря нас называют Четвертой властью. Это мы повергаем кумиров и возводим на пьедестал! Это мы вершим революции и предвидим будущее! Это мы…

— …трепачи и пустомели, которых давно надо выгнать на поля — пахать и сеять! — звонко и весело раздалось в комнате.

Мы втроем дружно повернулись на голос, заранее улыбаясь, потому что к нам пришло «солнышко». Светлана Геннадьевна Полонская, редактор отдела, была обаятельнейшей женщиной. О ее возрасте в редакции ходили легенды, но никто точно не знал в действительности, сколько ей лет. Мне лично было все равно, потому что я всегда твердо придерживался мнения: женщине столько лет, насколько она выглядит. Светлана же выглядела изумительно: невысокая, с фигуркой гимнастки и при этом с полноразмерным набором женских прелестей. Короткая стрижка и ясный взгляд фисташковых глаз из-под огненно-рыжей челки довершали образ веселого и доброго Солнышка. И самое главное, Светлана такой и была!

Федор, как всегда, смешался при ее появлении и принялся с озабоченным видом копаться в своем столе. А Женя, тоже как всегда, замер с полуоткрытым ртом, забыв, что хотел сказать.

— Здравствуй, Светик, — улыбнулся я и придвинул ей стул. — Присаживайся, отметим мое вступление в ряды тайных агентов четвертой власти.

— О! Да тут целый день пировать можно, — оценила Светлана мою сервировку. — И когда же ты успел?

— Просто я пришел… пораньше.

— Ага, — она лукаво стрельнула теплым взглядом, — выполняем трудовое законодательство?

— Я подозревал, что он скрытый штрейкбрехер, — проворчал из своего угла Дон Теодор. — И я оказался прав!

— А вот и нет! Димочка пожертвовал личным временем, чтобы угостить нас замечательным завтраком, — тоном мудрой воспитательницы осадила его Светлана и взяла самый толстый бутерброд. — А тебе, Феденька, следовало бы брать с Димочки пример.

Дон Теодор густо покраснел — то ли от смущения, то ли от обиды — и извлек из своей тумбочки банку клубничного джема. Молча подошел к столику и водрузил банку в самый центр, предварительно сняв крышку. Также молча он вернулся на место и продолжил копаться в столе.

— Клубничный джем — моя слабость, — заявил вдруг вышедший из ступора Перестукин и присоединился к нам со своей чашкой.

Но попировать всласть мы не успели. У Светланы на столе запиликал телефон, и она вынуждена была прервать трапезу.

— Это тебя, — выслушав, протянула мне трубку. — Шеф.

Я поспешно вскочил. Шеф, то есть мой непосредственный начальник, заведующий отделом новостей Григорий Ефимович Разумовский, он же Колобок, был человеком быстрым и скорым на выводы. Людей Григорий Ефимович оценивал исключительно по их способности реагировать на «внешние раздражители», как он выражался. У него самого эта скорость была близка к световой. Что совсем не вязалось с его комплекцией, за которую он и получил свое забавное прозвище. Шеф действительно не ходил и не бегал, он катался. Точнее, перемещался на своих коротких ножках настолько стремительно, что частенько не вписывался в крутые повороты редакционных помещений, заставленных столами и шкафами, и порой бывал причиной местных катаклизмов, обрушивая полки с разложенными бумагами и сметая со столов рукописи и корректуры.

— Слушаю, Григорий Ефимович, — схватил я трубку.

— Где вас носит, Котов? — сварливо осведомился Колобок. — Вам что, особое приглашение нужно? Я же сказал вам в пятницу: чтобы с утра были у меня в кабинете!

— Ёлы-палы! — только и смог сказать я и выскочил из комнаты.

Разумовский действительно в пятницу, подписывая мое заявление, буркнул что-то типа «жду вас в понедельник», но я счел фразу чисто фигуральной.

— Вот что, Дмитрий Алексеевич, — сказал он, изучая мою смущенную физиономию, — я понимаю, что в медицине крайне важно все тщательно обдумывать и взвешивать, и торопливость зачастую может выйти боком не только пациенту, но у нас здесь — отдел новостей. А новость, она только тогда новость, когда свежая, с пылу с жару, прямиком с места своего рождения. И в этом случае скорость реакции на нее репортера имеет огромное значение!

— Совершенно с вами согласен, — поддакнул я, чтобы не выглядеть уж полным идиотом.

— Очень хорошо. Но с другой стороны, случаются события, требующие тщательной проверки, перепроверки, наконец более детального изучения, прежде чем о них следует сообщать читателю. Но и здесь мы не должны пускать на самотек! Поэтому от расторопности и скорости мышления изучающего материал журналиста зависит насколько быстро и во всей полноте событие будет донесено до потребителя.

— Весьма тонкое наблюдение, — ляпнул я и тут же прикусил язык.

Колобок несколько секунд пристально вглядывался мне в глаза, затем, видимо решив, что я сказал от чистого сердца, неожиданно продолжил:

— Поручаю вам первое задание. Надеюсь, вы уже слышали об ограблении в краеведческом музее?

— Да, — соврал я, не моргнув глазом.

— Очень хорошо. Так вот, это как раз тот самый случай, когда одного факта мало. «Ну, ограбление, ну, музея — и что?» — скажет наш придирчивый читатель. И будет прав! Ограбление — это не новость, это не пища для ума. Интерес представляют обстоятельства дела, участники события, мнения разных сторон. Колобок сделал многозначительную паузу.

— Да-да, конечно, — поспешно отреагировал я, надеясь, что правильно.

— Вот вы и займитесь этим, — заключил шеф.

— То есть, как?

— Буквально. Разберитесь: кто, каким образом, с какой целью… Не мне же вас учить!

Разумовский снова пристально уставился на меня, словно взвешивая мои кондиции, и я, сделав решительное лицо, поспешил ретироваться из начальственного кабинета.

Вернувшись в редакцию, я налил себе полную чашку уже остывшего чая и залпом выпил. Потом в три приема сжевал бутерброд и снова наполнил чашку. В комнате присутствовал лишь Дон Теодор и наблюдал за моими действиями с видимым интересом. Когда я принялся за второй бутерброд, Федя глубокомысленно изрек:

— Заедание стрессов калорийной пищей ведет к ожирению.

— Наедаюсь впрок, — пояснил я. — Как верблюд.

— Вообще-то они пьют впрок, а не едят. Наедаются хищники. Потому что не знают, когда им в следующий раз улыбнется удача на охоте.

— Грамотный да?

— Образованный. Я так понимаю, тебе дали задание. И не из легких.

— Кошмар!

— А поконкретнее?

— Ограбили краеведческий музей. И мне надо разобраться, что да как.

— Ага. Независимое журналистское расследование.

— Тьфу на тебя!

— Как минимум, колонка в «уголовке». А это — тысячи три знаков. Не хило! — заключил Дон Теодор. — Если понадобится моя помощь, звони, — он перебросил мне свою визитку.

— Я даже не знаю, с чего начать! — возопил я в отчаянии.

— Спокойно, сэр, эмоции вредны. Особенно в таком деле, как независимое расследование.

— Да я ж не смогу…

— Сможешь. Начни… как это у вас, медиков?.. собирать анамнез. То есть пойди в музей и покрутись там, расспроси людей, поговори со следователем.

— Спасибо, Федор. — Я искренне пожал ему руку. — Ты вселил в меня надежду — аналогия удачная.

Рассовав по карманам казенный диктофон, блокнот, визитки и пару бутербродов, я покинул редакцию.

Летний день уже разгулялся вовсю, но жары не обещал. Солнце лишь выглядывало в просветы кучерявых облаков, разливая по улицам приятное тепло. До музея я решил добираться пешком, чтобы собраться с мыслями и настроиться на нужный лад. Полчаса по освеженным ночным дождем улицам, под сенью тополей и кленов — это куда приятнее, чем тряска в переполненной «маршрутке» или медленная езда в сонном, как улитка, троллейбусе.

Богатое воображение рисовало мне картины одну заманчивей другой. Мне виделось, как я крадусь под покровом ночи к тайному убежищу грабителей, бесшумно снимаю стоящего «на стреме» громилу и, завладев его огромным пистолетом, беру в плен остальную банду, ошеломленную моим внезапным появлением. Или наоборот, я путем хитрых вопросов заставляю проговориться главного подозреваемого — директора музея, а они, поняв, что попался, пытается от меня откупиться и выкладывает целый кейс «евриков», но я неподкупен, гордо отвергаю гнусное предложение и сдаю мерзавца и его подельников в руки подоспевшей опергруппы. Блицы, крики «ура!», занавес.

Я очнулся перед самым входом в музей. Когда живешь всю жизнь в относительно небольшом городе, ходить по нему можно даже с закрытыми глазами, а уж на «автопилоте», думая о чем-нибудь приятном и отвлеченном, — запросто. А город наш, хоть и достаточно древний — четыреста лет, не кот чихнул! — топографически вовсе не представляет собой чего-то сложного. Говорят, любой, самый захудалый городишко где-нибудь в Средней Азии или у арабов невозможно пройти без проводника — настолько запутаны там улочки и переулки. А в наших городах, особенно в сибирских, где пространства хоть отбавляй, ни к чему сложности и путаница. Один раз прошел и запомнил без труда.

Театр, как известно, начинается с вешалки. Музеи в этом смысле не оригинальны, но наш краеведческий все же начался с бдительного дежурного смотрителя.

— Музей закрыт!

Сухонький суровый старичок в вылинявшем кителе советского образца храбро загородил мне дорогу. Седые кустистые брови для пущей важности съехались к вздернутому носу-пуговке, а такие же белые усы, слегка потравленные по концам никотином, встопорщились не хуже тигриных.

— Так это же хорошо, отец! — жизнерадостно воскликнул я, протягивая руку. — Дмитрий Котов, журналист из «Вестника».

— Журналист? — прищурился дед, однако руку подал. Пожатие оказалось на удивление крепким. — А ну, покажь удостоверение!

Я продемонстрировал, не без гордости, новенькие хрустящие «корочки» с золотым тиснением «Еженедельная газета «Городской вестник». Дедок внимательно изучил мое фото, сличил с оригиналом, пожевал губами и заключил:

— Новенький.

— Ага, первое задание, — решил я не скрывать своей неопытности.

— И что же это за задание?

— Так ограбили же музей! Вот я и пришел разузнать, что да как?

— А уже были вчерась тут двое, из «Ведомостей», — развел руками дед. — Всё записали…

— Всё да не всё, — не сдавался я. — И потом, с кем они говорили?

— С начальством, конечно.

— Вот! А я, наоборот, с вами хочу поговорить. Вы-то наверняка много чего знаете, что и начальству неведомо?

— Вестимо! — улыбнулся наконец дедок. — Нам, смотрителям, намного виднее, что где делается, да кто куда ходит, на что смотрит… На то мы и смотрители!

— Вот и хорошо! — искренне обрадовался я. — Давайте где-нибудь присядем и поговорим. Как вас по имени-отчеству?

— Петр Силантьевич…

— Замечательно. Ну а меня все-таки Дмитрием называйте — не люблю я по отчеству.

— А зря! — дед посмотрел на меня укоризненно. — Отчество — это же память отцовская. Кто тебя породил, уму-разуму учил, в люди выводил?.. раньше-то и фамилия была по отцову имени: Иван Михайлов сын — Иван Михайлов! Так правильно. А нынче напридумывали себе — Милорадов, Благолепный, Алмазов, Воплощанский… Тьфу! Ровно цирк какой или семинария.

— А ваша фамилия как?

— Шишкин я…

— Ну, вот видите…

— Так я же и говорю, чего попало навыдумывали!

— Ладно, Петр Силантьевич, — примирительно сказал я, стараясь вернуть разговор в нужное русло, — фамилию, как и родителей, не выбирают. Вы лучше расскажите мне, что тут за ограбление случилось?

— А! Аккурат вчерась и произошло. — Дед поманил меня за собой и шустро заковылял вверх по широкой каменной лестнице, истертой поколениями посетителей еще в ту пору, когда в здании размещались музыкальная и художественная школы, плюс концертный зал.

Мы вошли в распахнутые высоченные двери с лепниной и позолотой и сразу наткнулись на большой яркий стенд с надписью кириллической вязью «Региональная выставка «История Сибирского края до эпохи присоединения, X–XVI вв.».

— Надо же, — не удержался я, — никогда не думал, что кто-то всерьез интересуется такой древностью.

— А это ты с нашими учеными обсуди. Они тебе все в подробностях обскажут, — пояснил дед. — Я же могу место показать, да кое-что для пользы дела отметить, чего милиция не обратила.

— Тут и милиция побывала?

— А то! Небось, экспонаты есть очень даже ценные.

— А тот, что украли?

— Не «тот», а «те». Три вещи сразу пропали. Вот, смотри сюда! — Дед ткнул корявым пальцем в витрину, огороженную желтой лентой на стойках и с надписью «Управление криминальной милиции». Витрина оказалась пустой. А на табличке над ней значилось: «Комплект культовых предметов. Кузнецкий Алатау. Приблизительно конец XII — начало XIV веков».

— И что же здесь было? — обескуражено поинтересовался я.

— Какой-то свиток и две фигурки этих… идолов языкастых.

— Языческих… А что, витрина не под сигнализацией?

— Под ней. — Дед вздохнул. — А что толку?

— Отключили? — догадался я.

— Как пить дать! А все этот, чернявый!..

— Какой еще чернявый?

— Да, крутился намедни один — вылитый остяк! — Дед даже кулаки сжал в негодовании. — Выучили на свою голову, — невпопад брякнул он.

— Кого выучили? — я был совсем сбит с толку. — Что за остяк?

— Пошли, — решительно потянул меня дед за рукав, — все равно без рюмки чаю не разберешься.

— Нет, Петр Силантьевич, не могу, — уперся я. — Мне же еще к вашему директору идти.

— К нему и под мухой можно, — хихикнул вдруг дед. — Ладно, слушай. Выставку эту открыли в прошлую среду. А на следующий же день появился этот… остяк. Я-то на него сперва не подумал: ну, ходит себе человек, интересуется, изучает. Так он и в пятницу приперся. И все в энтом вот зале крутился, возле витрины. Встанет перед ней, глаза закроет, руки вот этак сложит и шепчет чего-то. Будто молится. А на что там молиться?

— На идолов, например, — кивнул я. Шишкин как-то дико посмотрел на меня, шмыгнул носом и продолжил:

— В общем, его толкнет кто-нибудь, он отойдет. Потом опять — шасть к витрине, и снова шепчет. Ну, я наконец не выдержал и строго так ему сказал, мол, нечего тут посетителей смущать. Он и ушел.

— А почему вы решили, что украл именно этот… остяк?

— Так ведь больше некому! — Дед хитро оглянулся по сторонам. — А сыскарям я про него ничего не сказал.

— Почему?

— Пущай побегают, — он мстительно усмехнулся.

Я только крякнул на этот пассаж. Похоже, у Петра Силантьевича с милицией свои счеты, и давние. Я попросил смотрителя показать мне кабинет директора и направился к нему по коридору, когда неожиданно из боковой двери прямо на меня выскочил высокий парень в синем рабочем халате. Едва увернувшись от столкновения, я поймал парня за рукав:

— Смотреть надо, куда летишь!

— Извините! — Молодой человек зарделся, как девица, и сложил руки перед собой в традиционном мусульманском приветствии. — Сарыгин Ильдар Файзуллович, научный сотрудник музея.

— Котов Дмитрий Алексеевич, журналист из «Вестника».

— Еще раз прошу прощения. Чем могу быть полезен?

— Я собираю материал по вчерашнему ограблению…

— А-а, вряд ли я обладаю ценными сведениями, — Сарыгин замялся, и я понял, что он врет. — К тому же я все еще вчера рассказал господам из криминальной милиции.

— Я не из криминальной милиции, поэтому не слышал вашего рассказа. Вы можете мне его повторить?

— Боюсь, что не располагаю для этого достаточным временем…

Я пристально посмотрел в его черные глаза и вдруг понял, что парень просто напуган. Страх буквально плескался в его расширенных зрачках. «Вот так-так! — подумал я, слегка растерявшись. — Кто же это тебя? Неужели таинственный остяк?»

— Что ж, надеюсь, мы еще увидимся и побеседуем… когда у вас появится время?

— Непременно. Прошу меня извинить, я очень спешу! — И загадочный научный сотрудник исчез за поворотом коридора.

Пожав плечами, я отправился к директору. По счастью, он оказался на месте. Вернее, она.

Навстречу мне из глубокого кожаного кресла протянула руку для приветствия элегантная дама в строгом деловом костюме в тонкую светло-серую полоску. Смуглую кожу изящно подчеркивала белоснежная шелковая блузка с широким отложным воротником, открывавшим стройную шею и золотой кулон в виде головы какого-то зверя на почти неразличимой цепочке. Немного тяжеловатая грудь отнюдь не портила фигуру этой женщины, наоборот, подчеркивая ее привлекательность, как и толстая, полураспущенная коса густых темно-русых волос, сбегающая по правому плечу. Короче, передо мной была классическая сибирская полукровка, от которых я всегда тащился — иначе не скажешь.

Ореховые с желтой искрой глаза, как у рыси, чуть насмешливо рассматривали меня, прекрасно уловив мое замешательство. Видимо, оценив мою спортивную, поджарую фигуру и не лишенное следов интеллекта лицо, хозяйка кабинета сочла возможным пообщаться. Мило улыбнувшись, произнесла глубоким контральто:

— Добрый день, я директор краеведческого музея Мария Сергеевна Черных. Я осторожно пожал протянутую узкую ладонь:

— Дмитрий Алексеевич Котов, журналист из «Городского вестника».

— Очень приятно. Присаживайтесь. Что вас привело к нам?

— Думаю, вы уже догадались, — произнес я с таинственной интонацией.

— Допустим, — она явно не приняла игру. — И все же, что вас интересует? Вчера здесь уже побывали ваши коллеги…

— Мы — конкуренты, — я решил зайти с другого конца. (Ну, не мог я упустить такой шанс и не попробовать охмурить такую роскошную женщину!) — Я надеюсь, вы поделитесь со мной тем, что не поведали им.

— Это еще почему?

— Потому что я — обаятельный. — Я улыбнулся ей своей самой обезоруживающей улыбкой, и строгая дама повелась!

Впрочем, может быть, ей и самой этого хотелось. Я не стал обольщаться насчет собственной неотразимости. Главное, необходимый контакт — раппорт, как говорят психологи — был налажен.

— Ну, хорошо, — она томно опустила глаза. — Что бы вы хотели услышать?

— Захватывающую историю об ограблении века! Похищены огромные ценности, извлеченные отважными археологами из древнего кургана!.. Нет, похищен древний амулет легендарного сибирского шамана, обладающий мистической силой, способной управлять духами природы!..

— Откуда вам известно про амулет? — Директриса подозрительно посмотрела на меня.

— Я угадал?! Здорово!

— Нет, в самом деле… Вам кто-то рассказал?

— Ваш бдительный смотритель показал мне пустую витрину и сообщил, что именно было украдено. Даже назвал подозреваемого.

— Интересно, — хмыкнула Черных. — А вчера при милиции молчал как рыба!

— Бог с ним, Мария Сергеевна. Или… можно просто — Мария?

— Хорошо, — она улыбнулась и стала совершенно неотразимой. Для меня. — Так вот, Дмитрий. Украдены действительно ценные вещи. Но ценны они лишь для специалистов…

— …или коллекционеров.

— Это почти одно и то же. Следовательно, кража не случайна.

— А что же конкретно собой представляют эти… раритеты?

— Первый, и самый важный, берестяная книга, вернее, свиток с текстом одного древнего заклинания, обращенного к богу Тенгри. Это верховное божество у многих коренных народов Сибири. Он управляет так называемым Средним миром, то есть Землей. Здесь ему подвластно все — от сил природы до последней букашки. Но согласно тем же легендам, Тенгри обычно спит. Не буквально конечно. Ну, он просто ни во что не вмешивается…

— Идеальный правитель!..

— Что-то вроде. А вместо него в Среднем мире хозяйничают его подчиненные: различные духи — айны, кадыги — и прочие нематериальные создания. И только когда необходимо вмешательство высшей власти, Тенгри пробуждается и посылает разобраться в ситуации своих ближайших помощников — Огненного Коршуна и Небесного Пса…

— Занимательно. А как Тенгри узнает о необходимости своего вмешательства?

— Об этом ему могут сообщить камы — шаманы, во время ритуального танца и молитвы. Но чтобы разбудить Тенгри, требуется особое камлание, с жертвоприношением. — Мария вдруг замолчала и, мне показалось, о чем-то задумалась. Я не встревал, ожидая продолжения. — Да, так вот, — снова заговорила она своим неподражаемым контральто, — на украденной бересте, похоже, был записан текст этой… молитвы. А вместе с ней пропали и ритуальные фигурки коршуна и собаки.

— То есть вы хотите сказать, что кому-то понадобился полный комплект для проведения древнего ритуала?

— Ну, для этого одного текста и фигурок мало! Камлание должно проводиться не абы где, а в священном месте, да при черной луне…

— В новолуние…

— Ну да. — Мария устало провела ладонью по лбу. — Только, думаю, все гораздо прозаичнее.

— В каком смысле?

— Комплект заказал какой-то коллекционер.

— И у вас уже есть подозреваемый?

— Я… не хотела бы оговаривать человека без веских доказательств.

Она прямо посмотрела мне в глаза и положила свою теплую ладошку поверх моей, лежавшей на столе. Я понял, что раппорт больше не понадобится. Надо же! Вот уж воистину не знаешь, где найдешь — где потеряешь. От ее ладони исходило не просто тепло — долго скрываемое желание истосковавшейся по мужской заботе и ласке женщины. И одновременно чуть подрагивающие пальцы выдавали накопившееся сомнение в душе этой незаурядной и красивой женщины. Кто-то когда-то, наверное, сильно разочаровал ее в самых чистых и глубоких чувствах…

— Тогда я сам вычислю этого заказчика, — внезапно охрипшим голосом заявил я.

— Не сомневаюсь в ваших способностях, Дмитрий. — Мария слегка сжала мою руку. — Но вот вам еще одна зацепка, о которой не знают… ваши конкуренты. Похоже, что пропал один мой сотрудник.

— Почему «похоже»?

— Потому что я не знаю этого наверняка. Его зовут Антон Урманов. Он должен был выйти сегодня на работу.

— Приболел?.. Перепил?..

— Его телефон не отвечает.

— Уехал срочно куда-нибудь?

— Антон очень дисциплинирован и… немного влюблен в меня. Он бы обязательно предупредил об отъезде.

— А милиция о нем знает?

— Нет. Ведь они были здесь вчера. Антон тоже был на работе. Выставка как раз по теме его диссертации.

— И его найдем тоже! — бодро пообещал я. — А вы знаете, у меня уже есть версия!

— Вот как? Интересно!

— Да. Поскольку вы ставите под сомнение причастность к преступлению коллекционера, могу предложить такой вариант. О раритетах узнали адепты древнего культа Тенгри! Скорее всего, они давно разыскивали их, и — вот удача! — обнаружили на выставке, почти не охраняемой. Для верности один из них посетил выставку, чтобы убедиться, что предметы на месте и разведать подходы к ним. А потом, под покровом ночи адепты проникли в музей и забрали бесценные вещи!

— Зачем?

— Ну, чтобы совершить… возродить древний обряд.

— С какой целью? — Мария посмотрела на меня чуть насмешливо, как учительница на активного, но не слишком сообразительного ученика.

— То есть? — я невольно стушевался.

— Дело в том, Дмитрий, что обряды — особенно подобные пробуждению божества — не совершаются просто так. Для этого нужны очень веские причины! Нечто, из ряда вон выходящее. Потому что не вовремя проведенный обряд или — хуже — незавершение такого обряда могут иметь катастрофические последствия и для непосредственных виновников, и для совершенно посторонних людей.

— Неужели все так серьезно?

— Вы даже не представляете, насколько!

— Значит, моя версия не годится?

— Думаю, что она маловероятна.

— Ладно. Подумаем о другой. — Я вдруг обнаружил, что в течение всего разговора держал Марию за руку. Теперь же пришлось делать над собой усилие, выдавливая слова: — А сейчас, с вашего разрешения, я откланяюсь.

Как же мне не хотелось отпускать ее руку! Марии, видимо, тоже. Несколько секунд мы беззвучно боролись со своими желаниями, наконец служебный долг пересилил, и я поднялся.

— Всего хорошего. Надеюсь, в скором времени увидимся?

— Обязательно, Дмитрий, до свидания.

Улыбка у нее была грустной и какой-то растерянной. А вот обручального кольца на руке не было!

У меня же напротив радужное настроение так и перло изо всех дыр. Проскакав по лестнице через три ступеньки и хлопнув по спине на ходу закемарившего у входа деда Шишкина, я пулей вылетел из музея и помчался на троллейбусную остановку. Бегом бежать до управления криминальной милиции, куда я нацелился, было как-то несолидно, а идти пешком — долго.

«Сохатый» подкатил буквально через минуту, и я понял, что оседлал волну — так я называл это особое состояние, когда подсознание начинает просчитывать каждый шаг и поступок, и возникает обалденное чувство стопроцентного везения. Все желания сбываются, дела делаются на один чих, и при этом ни капли не устаешь!

Сегодня был определенно мой день. Пока троллейбус не спеша нес мое тело к управлению, разум совершил все необходимые выкладки и выдал схему расследуемого преступления, которую я тут же зарисовал в блокнот. Теперь мне было о чем поговорить со своим давним школьным другом, а ныне — капитаном криминальной милиции и лучшим сыщиком области Олегом Ракитиным.

«Памятная тетрадь № 3. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Ноябрь 1745 года Р.Х.»:

12 сентября 1734 года

…Третий день идем на стругах [11] по Томе. Это воистину необычная река! Она берет свое начало в горах, но течение ее неспешно и раздумчиво, будто у какой равнинной реки в Московии.

Мой приятель и помощник Семен Торопчин все время торчит на носу, азартно вертит своей круглой лохматой головой и поминутно вскрикивает — от восхищения должно быть.

Да, тут есть чему любоваться. Природа сего края весьма отличная от российских пажитей, столь привычных глазу. Чувствуется какая-то первобытная могучесть и несокрушимость что в реке, что в деревах, произрастающих по обоим берегам Томы, да и в людях, которых зовут здесь кузнецкими татарами.

Эти кузнецкие татары — премного интересный народ! Из истории края известно, что когда на Тому пришли царевы люди с казаками остроги ставить, эти лесные, почти дикие насельники на поверку оказались не только искусными в охоте и прочих промыслах, но и знатными кузнецами, пользующими даже не медь, но рудное железо!..

Супротив им в тех же горах проживают некие телеуты, лицом и статью схожие с татарами, однако владеющие куда меньшим знанием и способные больше к грубому домашнему труду, скотоводству и звериному промыслу. Справедливости ради надобно отметить, что эти самые телеуты — искусные следопыты, понятливы и незлобивы…

На прошлой седмице, когда наша партия прибыла в Кузнецк, я был поражен не меньше уважаемых наших академиков. Городок расположен в излучине Томы на месте древнего торжища Сибирского ханства, сокрушенного воровским казаком Германом Тимофеевым, прозванным Ермаком. Против ожидания мы узрели не только большой торговый город, но и город ремесленный. Достаточно помянуть Кузнецкую слободу, что тянется вдоль южной окраины поселения аж на полверсты, и всё там — кузницы да плавильни основательные! И дело вершат там не одни люди русские, но больше местные, из татар.

Семен, правда, сказал на это, мол, просто учатся те татары быстро, но сами ничего сотворить не способны, а лишь ведомые и наставляемые мастерами нашими, российскими.

Однако ж академик Гмелин, услыхав подобные речи, немедля сделал строгое замечание Семену о невозбранности скороспелых выводов и поручил ему закупить топлива для речного похода.

А дело в том, что еще в Усть-Каменогорской крепости господа академики, Иван Георгиевич Гмелин и Герард Фридрихович Миллер, сговорились в целях наиполнейшего описания кузнецких и абаканских земель, разделить партию. Господин Миллер, по уверениям его секретаря, весьма не охоч был до водных пространств, и посему предпочел путешествие западным берегом Томы по торной дороге из Кузнецка до Томского острога. Иван же Георгиевич, человек молодой и подвижный, невзирая на природную полноту, с радостью согласился на речной поход. Сроку положили на сию кампанию аж до самого Покрова Пресвятой Богородицы [12] .

В городе Кузнецке наша партия пребывала целых десять дней. Господин Миллер немедля по прибытии отправился к голове, коим здесь поставлен был добрый малый по фамилии Зверев, а по имени-отчеству — Артемий Онуфриевич.

Этот щедрый и отзывчивый человек сам предложил нам постой в лучшем трактире городка, в отдельных нумерах и с прислугою. Так что я например даже вспомнил далекий и уже подзабытый памятью Санкт-Питербурх и наше квартиранство при университете Академии…

Нас было поначалу всего-то двадцать восемь студиозусов, съехавшихся едва ли не со всей Европы в сей студеный, открытый ветрам и морю город, основанный великим царем и императором российским Петром Алексеевичем. Большинство студиозусов не знали русского языка, но паче чаяния профессора наши тоже были из немцев [13] , хуже досталось как раз нам, россиянам. Все лекции и прочие занятия проводились на немецком, либо голландском языке, посему пришлось приноравливаться к ним. Однако ж вскорости все стало на свои места, и спустя пару месяцев мы уже свободно болтали промеж собой по-немецки.

А заселили нас прямо во флигель университета, потому как здание бурсы стояло до сей поры недостроенным. Флигель был небольшой, и нам пришлось выбирать себе сожителей, ибо селиться требовалось по двое. Тогда-то я и сошелся с Семеном Торопчиным. Мне сразу понравился этот большой, шумный, веселый и румяный парень. Он оказался большим умницей, особенно ему давались языки. Но Семен не кичился своими способностями, напротив, старался не выделяться особо среди соратников по учебной компании.

Сдружились мы с Семеном крепко, вместе увлекались ботаникой и историей. И когда на кафедральном собрании зачитали Указ Ее Императорского Величества Анны Иоанновны о создании научного отряда для Великой Сибирской экспедиции и предложили всем желающим принять в ней участие студиозусам явиться для собеседования лично к господам профессорам Гмелину и Миллеру, мы с Торопчиным лишь переглянулись. Нам обоим пришла в голову одна и та же мысль: вот она, фортуна!

Через неделю мы были зачислены в команду господина Гмелина и отряжены в инфантерию Адмиралтейств-коллегии для получения амуниции и прочего довольствия…

Уже на следующий день по прибытии в Кузнецк, я предложил Семену прогуляться по городку, полагая, и не без основания, что в подобной вылазке кроется много полезного для пополнения научного описания Сибирской земли. Торопчин с радостью согласился, мы покинули гостеприимный трактир, и вышли на широкую немощеную улицу, залитую еще по-летнему ярким и теплым солнцем.

Настроение наше, и без того приподнятое, тут же улучшилось еще более, так что мы даже рассмеялись. Мы шли посередине улицы и улыбались всем встречным людям, и люди тоже улыбались нам — и было это чудесно!..

Вдвоем мы посетили местный рынок, или, как его тут называли на татарский манер, базар. От российских рынков он отличался мало — такой же шумный, крикливый, в меру бестолковый, в меру вороватый. Торговали здесь в основном в мену, деньги брали охотно лишь русские купцы. Татары предпочитали товар в обмен на товар.

Я уже писал, что городок Кузнецк не зря так назывался. Здесь располагалось множество кузниц, в которых изготовлялось великое множество полезных вещей — от лемехов и кос до сабель и копий. Между кузнями тут и там дымили небольшие плавильные печи. Но металл при всем при том у татар получался преотличный! Говорили, что виной тому замечательный уголь, коего под местными горами хранится немеряно.

В Кузнецкой слободе я приобрел себе прекрасный охотничий нож с костяной рукоятью и легким муаровым рисунком на отполированном лезвии. Приобретя здесь же прочный кожаный чехол, я тут же привесил нож на пояс и ходил весь день, поглаживая то и дело теплую рукоять.

Семен мою покупку одобрил, сам же обзавелся в шорных рядах кожаным кисетом, расшитым красной и синей нитью по местным обычаям.

И вот когда мы уже порядком подустали и намеревались где-нибудь присесть перекусить, за моей спиной вдруг раздался зычный голос:

— Да неужто это Степан Крашенинников?!

Враз обернувшись, я увидел, что к нам, раздвигая толпу могутными плечами, стремительно приближается смутно знакомый мне человек. Но лишь когда он подошел вплотную, я с радостью признал в нем своего двоюродного брата Федора.

— Какими судьбами ты оказался в наших краях? — гудел Федор, обнимая и хлопая меня по спине так, что ребра затрещали.

— Разве ты не слышал о Великой Сибирской экспедиции? — в свою очередь удивился я.

— Слыхал, конечно! В Кузнецке, почитай, месяц тому только и разговоров, что, мол, идет большой отряд ученых людей, самой императрицей отряженных наш край изучать да описывать. Да ты-то в нем как очутился?

— А мы вот с Семеном помощниками представлены к самому профессору Гмелину Ивану Георгиевичу из Питербурхской Академии, — гордо сообщил я.

— Ну да?! — расхохотался Федор. — Помощники профессора?..

— Ничего смешного в этом я не вижу, сударь, — резко оборвал его Торопчин, гневно сверкая глазами и раздувая ноздри. — И если вам угодно и дальше потешаться над нами, то увольте! Мы вас не знаем!

— Да ладно, Семен, — поспешил вмешаться я, — Федя же это не со зла. Он просто сильно удивлен.

— Точно, братец! Удивлен безмерно, — кивнул Федор и предложил все еще надувшемуся Торопчину: — А давай-ка зайдем вон в тот кабак и выпьем мировую?

Вдвоем мы завели слабо упиравшегося Семена в кабак, оказавшийся на удивление чистым и пристойным. Не в пример питербурхским подобным заведениям. Заказали по чарке хлебного вина и плошку вареного мяса со свеклой и морковью.

За едой и разговорами время пролетело незаметно, и когда я спохватился, мои карманные часы показывали уже пять часов пополудни.

— Извини, брат, — сказал я, — но нам с Семеном еще нужно кое-что прикупить в дорогу.

— А что вы ищете? — поинтересовался Федор.

— Да вот, хотим платье сменить, — пояснил я, — а то жаль кафтаны по лесам да болотам портить. Летом-то просто было: снял верх, да в одних панталонах и рубахе целый день работаешь. А нынче вон сентябрь на носу, ночи совсем холодные идут. Да и днем особого тепла более не будет.

— Да, у нас в Сибири погоды суровые, — кивнул Федор. — Я-то здесь пока наездами бываю, живу-то в Самаре, но могу сказать точно: лучше переоденьтесь-ка вы в местную одёжу. Она и удобнее и потеплее будет ваших кафтанов да панталон. Да и на ногах у вас чего?

— Туфли, разумеется…

— Не пойдет! Эх, помощнички, что бы вы без купца Оникеева делали! Пошли!..

Федор отвел нас в одежные ряды и предложил купить у своего знакомого, местного купца-телеута, по паре длинных домотканых рубах с открывающимся воротом, просторных широких штанов-чембаров, а сверху — по походному шабуру [14] , обрезанному выше колен. Потом мы посетили скорняжные ряды и обзавелись добротными одуками [15] , подбитыми заячьим мехом и заячьими же круглыми шапками, напоминающими казачьи.

— Вот теперь вы настоящие сибиряки! — радостно похлопал нас Федор по плечам. — Теперь можно и в тайгу идти. Не страшно!.. Хотя я бы поостерегся.

— А в чем дело? — спросил Семен.

— Горит тайга. Нынче совсем мало дождей было, болота повысохли — хоть на телеге катайся.

— Ну, мы-то по воде пойдем, на стругах. Авось не страшно будет?

— Ну, ежели по воде…

Возле трактира мы тепло попрощались с моим братом и отправились докладывать о своих успехах господину Гмелину. Он оценил наши обновы и распорядился приобрести подобную одежу и обувь остальным членам отряда.

К сожалению, тогда нам больше не довелось повидаться с Федором. Он отбыл с речным караваном на Обь, торговать с кетами и хантами, а мы продолжили готовиться к сплаву по Томе до Томского острога да знакомиться с жизнью местных кузнецких татар.

Но все хорошее, к сожалению, быстро заканчивается. Десять дней благости, добротной еды и спокойного сна пролетели как ласточки перед грозой. Рано поутру мы погрузились на два струга и отчалили от пристани на простор Томы. Отряд господина Миллера отбыл накануне на пяти подводах и двух колясках…

Еще в Кузнецке наш главный толмач Михаил Яхонтов привел на двор двух коренастых узкоглазых телеутов — Саламата и Торбока, а во Христе — Ивана да Григория. Телеутов определили проводниками. Саламат-Иван отправился с отрядом господина Миллера, а Торбок-Григорий остался с нами. Оба сносно говорили по-русски, но предпочитали помалкивать, пока их не спрашивали.

Наше водное путешествие поначалу развлекало всех. Струги быстро вышли на середину реки, Кузнецк скрылся из виду за поворотом русла, и по обоим берегам подступила первородная вековая тайга. Правда, низкий левый берег до самого окоема покрывал смешанный лес, похожий на обычный среднерусский, где-нибудь под Воронежем или Тулой. Зато правый, крутой и гористый, сплошь зарос огромными елями, пихтами и кедровой сосной, держа в подлеске ильмы, рябину и раскидистые талины по-над самой водой. Красота стояла неописуемая! Бабье лето — в разгаре! Буйство красок — от багряного до бледно-зеленого, от ультрамарина до червонного золота. Немного портили вид изредка попадавшиеся гари. Торбок как-то нехотя подтвердил слова брата Федора, что нынешнее лето было очень жарким, дождей выпало мало, и тайга загорелась.

— Она и сейчас горит, — хмуро добавил он.

— Где же? — уточнил я. — Не помешает ли огонь нашему походу?

— Не помешает. Наши камы отогнали айнов и принесли щедрый ясак Тенгри.

— Но лес все равно горит?

— Да… Потому что Тенгри еще спит.

— А что будет, если он проснется?

— Тенгри увидит, что огонь не слушается камов, и сам остановит его.

— Каким же образом? — Я решил не отставать от телеута: уж больно интересная картина мироустройства у этих аборигенов.

— Тенгри управляет и ветром, и дождем, и огнем… — Торбок говорил все более неохотно.

— А что же нужно сделать, чтобы… разбудить Тенгри? Торбок совсем насупился, потом хмуро бросил:

— Нужно камлание Белого шамана — Ак-куша. И жертва… у священного кедра.

Видя его состояние, я пощадил его чувства и не стал больше расспрашивать, полагая вернуться к разговору позже…

А сегодня, после завтрака на прекрасном песчаном плесе, меня подозвал к себе Иван Георгиевич и благодушно спросил:

— Хотел бы ты, Степан, провести собственные изыскания местной флоры? Я давно за тобой наблюдаю, мне нравится, как ты работаешь с гербарием. Думаю, сейчас самое время попробовать собственные силы. А?

Я, признаться, слегка опешил от такого доверия со стороны уважаемого мною ученого, потому не ответил сразу. Но господин Гмелин счел мое молчание за согласие своим словам и продолжил:

— Послезавтра, как только отец Евстафий отслужит заутреню на Воздвижение Креста Господня, вы с Семеном Торопчиным и нашим следопытом… как его… Торбоком?.. Да. Втроем высадитесь… — он извлек из обшлага своего кафтана сложенный втрое лист бумаги и развернул прямо на колене. Это оказался вполне сносный крок [16] окрестностей Кузнецка. Господин Гмелин разгладил его и повел вдоль русла Томы холеным толстым пальцем с отполированным ногтем.

— Вот здесь! — Иван Георгиевич пристукнул пальцем по бумаге. — В устье реки Нижняя Терсь. Отсюда подниметесь на кряж… Сал-ты-шык… майн гот, ну и название!.. Далее пересечете его по меридиану и по вот этой седловине спуститесь в пойму Томы. У впадения в нее ручья Сары-су мы вас будем ждать.

— Какие же изыскания вы возлагаете на нашу экспедицию? — поинтересовался я.

— Любые, каковые сочтете необходимыми и возможными! — И господин Гмелин хитро улыбнулся. — Привыкайте к самостоятельности, студент Крашенинников, у вас весьма светлая голова на плечах!..

 

Глава 2

Западная Сибирь. Томск 21 июня 20… года

Я рассудил, что Ракитина нужно ловить на работе с утра, иначе потом его и с собаками не сыскать. Служба такая!

Ровно в девять я уже стоял у подъезда старинного особняка с псевдоколоннами по фасаду, в котором при царе-батюшке располагалось губернское полицейское управление. Эстафета поколений, блин!

В управление криминальной милиции меня пропустили «со скрипом». Дежурил какой-то новенький — здоровенный детинушка с лоснящейся круглой физиономией и лихим русым чубом, торчавшим из-под явно малой на размер фуражки.

— И откуда ж ты такой взялся, сержант? — я покосился на его могучие плечи, обтянутые форменной курткой, будто второй кожей. Парень хмуро глянул на меня, потом в удостоверение, и с вызовом произнес:

— Хиба ж вы размовкались тут, господин папирник? Мабуть, друже ваш здесь працюет?

— Тю! Да ты никак хохол?! — заорал я на весь первый этаж. — Ну, надо же, куда вас самостийность на заработки укатала!

Сержант начал медленно наливаться багрянцем. Положение спас не кто иной, как сам Ракитин, вошедший в управление в самый драматический момент. Как всегда мгновенно оценив ситуацию, Олег втиснулся между нами, уже начавшими сопеть и скрести пол каблуками, и скомандовал: брэк!

— Ну не можешь ты, Димыч, без приключений! — укоризненно сказал он, подмигивая мне при этом так, чтобы не видел чубатый сержант. — А ты, Степан, не ведись, как последний лох! Видишь же, что тебя провоцируют, — Ракитин строго посмотрел на враз притихшего хохла.

— Привет, Олег, — сказал я, пожимая его крепкую загорелую руку. — Ты всегда вовремя. Что за дуболомов вы принимаете на работу? Сержант снова громко засопел.

— Прекрати, Котов, не нервируй дежурного! — теперь уже жестко одернул меня Ракитин. — Он, между прочим, при исполнении. Может и физическое замечание сделать — мало не покажется, уверяю!

— Мы тоже не пальцем деланные, кое-что могем!

— Я сказал, не задирайся!

— Все, молчу. — Я примирительно протянул руку набычившемуся Степану. — Звиняйте, шановный пан, не признал! Сержант посмотрел на меня, потом на Ракитина, и ответил:

— Заметано.

Но руки не подал — обиделся. Я хмыкнул и прошел вслед за Олегом через «вертушку» и рамку металлодетектора. Мы дружно поднялись на второй этаж и вошли в кабинет со скромной табличкой на двери «Капитан О.В. Ракитин, оперативный отдел».

Олег включил электрочайник, стоявший на своем законном месте — на подоконнике, и уселся в новенькое, скрипнувшее кожей кресло. Я же оседлал свой любимый стул возле шкафа.

— Ну, выкладывай, с чем пришел? — Олег достал сигареты и принялся хлопать себя по карманам в поисках зажигалки.

Я тоже вытащил дежурную пачку своих любимых «Монте-Карло», прикурил и перебросил зажигалку Ракитину. Вообще-то я курю мало, можно сказать, от случая к случаю. Но с точки зрения медицины, из двух зол надо всегда выбирать меньшее. То есть если в комнате кто-то курит, лучше закурить самому, чем стать пассивным курильщиком. Сделав пару затяжек, я сказал:

— Ты даже не представляешь, Олежек, кто перед тобой сидит!

— Мой школьный друг, отличный врач, бабник, трепло и драчун, — не моргнув глазом, начал загибать пальцы Ракитин.

— Вы мне льстите, капитан!

— Помилуйте, доктор, и в мыслях не держал!

— Ладно, так и быть. Раскрою тайну. Я — клон Джеймса Бонда… э-э, Шерлока Холмса!

— Может быть, миссис Марпл?.. — голосом кинопровокатора спросил Олег.

— Не смешно. — Я сделал каменное лицо. — Короче, я с сегодняшнего дня — репортер отдела новостей «Городского вестника»…

— Эк тебя, болезного, расколбасило!

— … и у меня задание: написать материал по вчерашнему ограблению краеведческого музея.

— Ну и пиши, — Ракитин пожал плечами. — Я-то здесь причем?

— Ну, ты же занимаешься этим делом?

— Нет. Кражей из музея занимается старший лейтенант Еремин. А я все больше по мордобойчикам, по пистолетикам, по трупикам…

— А если я тебе скажу, что в связи с этой кражей исчез человек?

— Тот, который украл?

— Не обязательно. Может быть, он как раз хотел помешать преступлению или стал невольным свидетелем, вот его и… списали?

— Так уж сразу!.. Погоди, а ты кого имеешь в виду? — Ракитин затушил наконец окурок и подобрался.

— Ну вот, теперь я вижу, что разговариваю с сыщиком! — Я тоже загасил недокуренную сигарету. В горшке с кактусом.

Собственно, могучее колючее растение, видимо, давно мутировало, поскольку росло и питалось исключительно на отходах табачной промышленности. «Бычки» плотным слоем покрывали все пространство горшка.

— Колись, Димыч, зачтется, — добрым голосом сказал Олег.

— Ага. Так вот я имею в виду сотрудника музея Антона Урманова, который, по заявлению директора, не вышел сегодня на работу, а телефон его молчит.

— Ну и что? Уехал куда-нибудь…

— По отзыву все того же директора, Урманов очень дисциплинированный работник и не мог никуда уехать без предупреждения.

Ракитин с задумчивым видом достал новую сигарету и принялся ее разминать будто папиросу.

— А не пропустить ли нам по чашечке чайку? — громко предложил я.

— Что?.. А, согласен, — Олег спрятал измусоленную сигарету обратно в пачку. — Я бы и позавтракать не отказался.

— Тогда одного чая мало. Пошли в кафешку.

Мы вышли на улицу и сразу почувствовали, что лето вступило в свои права. Июньская жара уже полностью завладела городом. Лужи от поливальных машин исчезли, пахло разогретой травой и тополиной смолой. Публика норовила передвигаться в тени деревьев, и даже собаки попрятались под кусты боярышника и сирени.

Маленькое кафе с романтическим названием «Приют пешехода» располагалось прямо на перекрестке Тополиного бульвара и улицы Студенческой — весьма бойком месте. По случаю теплой погоды владелец кафе организовал дополнительную открытую веранду под зонтиками прямо на бульваре. Такое удобное место было немедленно облюбовано публикой и, несмотря на ранний час, почти все столики были уже заняты.

Однако Ракитин, видимо, считался здесь завсегдатаем. Едва мы вошли на веранду, к нам подскочила миловидная шустрая девчушка в белом передничке и с двумя задорными рыжими хвостиками за ушами.

— Товарищ капитан, доброе утро! — лукаво улыбнулась она. — Что желаете?

— Привет, Аленушка, — Олег по-отечески потрепал девчушку по румяной щечке. — Нам с товарищем, — кивок в мою сторону, — надо поговорить. И позавтракать.

— Могу предложить салат «Сибирский» и окрошку по-купечески…

— Годится.

Аленка провела нас в дальний угол веранды, где столик стоял прямо под большим ильмом, и зонтика над ним не было.

— Ну-с, продолжим, Холмс! — Ракитин хотел было закурить, но передумал и взялся за дежурный стакан с минералкой.

— Хотите услышать мою версию, инспектор? — Я тоже отхлебнул из другого стакана.

— У вас уже есть версия?

— А то!

— Ладно, излагай. Я решил опробовать на Олеге ту же, что выдал Марии. Правда, с поправкой.

— Этим ребятам, видимо, позарез нужно обуздать свое божество, вот они и решились на кражу.

— Не кражу, Димыч, ограбление, — поправил меня Ракитин, смакуя минералку.

Вода и впрямь была хороша. Холодная, почти без газа, зато с чудесным привкусом хвои и лимона одновременно. И никаких ароматизаторов, господа! Минеральная вода «Чажемто» — уникальный природный дар сибирской тайги, обнаруженный лет тридцать назад нашими геологами. Причем совершенно случайно. Так часто бывает: искали газ — нашли воду.

— А какая разница? — заинтересовался я.

— Кража — есть тайное хищение имущества, свидетелей такого преступления обычно не бывает, улик и следов очень мало. Ограбление же напротив, действо дерзкое, сопряженное с угрозой насилия, применением технических средств и порчей имущества.

— Исчерпывающее объяснение! — честно сказал я. — Но тогда в музее была совершена именно кража…

— Нет, именно ограбление. — Олег поставил на стол пустой стакан. — Смотри: замки дверей вскрыты отмычкой, сигнализация отключена — правда, непонятно каким способом, сторож усыплен…

— Погоди, какой сторож? — напрягся я. — Петр Силантьевич, что ли?

— Ага, познакомился уже, — кивнул Ракитин.

Он замолчал, потому что появилась Аленка с полным подносом снеди. Она ловко расставила тарелки и блюдца, разложила приборы и сделала легкий книксен:

— Приятного аппетита, господа!

Олег снова широко улыбнулся девушке и даже, мне показалось, подмигнул. На всякий случай я плюнул через левое плечо: рыжая ведьмочка явно нравилась Ракитину, но потерять друга в расцвете лет…

— Так вот, — продолжил, как ни в чем не бывало Олег, — вижу, что имел счастье общаться с этим скользким типом.

— Почему ты о нем говоришь в таком тоне? По-моему, милый активный старичок, радеющий за справедливость.

— Ага, милый и активный, — скривился Ракитин, принимаясь за салат. — Этот Шишкин, между прочим, имеет две ходки. И обе — за кражи ценных предметов культуры!

— Ничего себе! То-то он твоих оперов «сыскарями» в разговоре обозвал.

— Еще мягко сказал…

— А мне он про то, что его усыпили, не сообщил.

— Нам тоже. Просто эксперт у нас дотошный, все проверяет. Он и взял остатки чая на анализ из кружки этого… сторожа.

— И?..

— Опиум.

— Да ладно тебе! — Я даже есть перестал, хотя салат оказался на редкость вкусным, с грибами и куриным мясом. — Ты хоть пробовал эту дрянь на вкус?

— Нет, а что?

— Да твой Шишкин сразу бы понял, что в чай что-то подмешано! Жуткое дерьмо.

— Ну, тогда одно из двух, — невозмутимость Олега порой меня поражала, — либо дед в сговоре с похитителем, либо наркоман. Впрочем, первое не исключает второго.

— Есть еще третье. Если он пил не чай, а какой-то напиток, достаточно душистый и имеющий собственный резкий вкус.

— В яблочко, Холмс! — Ракитин отодвинул пустую салатницу и взялся за окрошку. — Чай у Петра Силантьевича был травяной. Эксперт говорит, больше двадцати компонентов. Видать, бережет здоровье, старый хрыч!

— Сложный дед, — согласился я, тоже приступая к окрошке. — Мне умолчал про снотворное, вам — что видел грабителя.

— Как это, видел?!

— Обыкновенно. Вернее, он заподозрил этого парня в причастности к ограблению. Даже описал его довольно подробно.

— Придется деда брать в оборот, — посуровел Ракитин.

— Вернемся же к моей версии…

— Не вернемся, Димыч. Твое предположение слишком запутанно и отдает мистикой, а с пережитками мы боремся.

— Ну а у тебя-то есть версия? — Я был крайне уязвлен, потому что чувствовал нутром, что прав. В отличие от своего до мозга костей реалистичного друга, я-то как раз был склонен к мистическому мировосприятию. По крайней мере, я твердо верил, что случайных событий не бывает, как и случайных мыслей. Причина есть у всего, значит и следствие — тоже!

— Есть, конечно, — ухмыльнулся Олег. — Это заказное ограбление.

— И ты уже знаешь заказчика? — съязвил я.

— Предполагаю. Дело в том, дорогой Холмс, что в настоящее время в нашем славном старинном городе гостит господин Ульрих Крюгер. Герр Крюгер — профессор из Дрезденского университета, большой знаток древних культур Востока и особенно Сибири!

— Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь! — Я отставил пустую тарелку. — Так нечестно, инспектор. Информация должна быть доступной нам обоим. И что же делает здесь профессор из Дрездена?

— Читает курс лекций в нашем университете. И как раз по культуре народов Сибири.

— Неужели он настолько глуп, чтобы находиться рядом в момент совершения преступления, в организации которого его могут заподозрить в первую очередь? — спросил я с нескрываемым сарказмом. Но Олега так просто не собьешь.

— Наоборот, он дьявольски умен. Европейское светило, уважаемый ученый, приехал по приглашению ректора — не сам! Алиби стопроцентное.

— Но за ним же можно проследить и подловить в момент передачи…

— Конечно. Именно поэтому никакой передачи и не будет. Даже звонков по телефону. А зачем? Его помощник — уверен, такой существует, но находится вне нашего поля зрения — заранее обговорил способ передачи заказа и вывоза его из региона.

— Значит, еще и помощник.

— Естественно, Холмс! Этому виду преступлений не один век. Все давно отработано и выверено!

— Как же вы ловите этих «расхитителей гробниц», инспектор?

— О, уверяю вас, это преинтереснейшее занятие!

— Но подозреваемый на роль помощника, думаю, уже имеется?

— Конечно. Это тот самый, внезапно пропавший сотрудник музея.

— Урманов?

— А почему тебя это удивляет? — Ракитин наконец вытащил сигареты и закурил.

— Дисциплинированный, исполнительный, влюбленный…

— В кого?

— В свою начальницу — директора музея. — Я тоже закурил, хотя и без особой охоты.

— Ну, когда предлагают много денег, про любовь как-то сразу забывается…

— Не факт, инспектор, не факт!

— Слушай, Димыч, почему бы тебе не провести собственное, так сказать журналистское расследование. Параллельное с официальным. Обещаю информационную поддержку, в обмен естественно.

— Что, рук не хватает?

— В нашем деле лишних рук, а еще больше мозгов, не бывает, Холмс! — Олег назидательно поднял палец.

— Так и быть, инспектор, — снисходительно кивнул я, — согласен оказать вам эту маленькую услугу. Только уж и вы, будьте любезны, прислушивайтесь к моему мнению, ибо интуиция в сочетании с дедукцией — вещь воистину непогрешимая!

— Договорились! — ухмыльнулся Ракитин и, обернувшись, поманил рыжую Аленку.

— А в качестве аванса, — продолжил я, — предлагаю посетить квартиру пропавшего Урманова.

— И что мы там будем искать?

— Доказательства, инспектор, неопровержимые улики!

— Хорошо. Но только после обеда. У меня еще куча дел.

Подбежавшая Аленка быстро рассчитала нас, и вдруг Олег нежно и решительно взял ее маленькую ладонь и коснулся губами вздрогнувших пальчиков.

— Спасибо за вкусный завтрак, Аленушка! Девчонка зарделась как маковый цвет, но руку не отняла, пролепетала:

— Заходите, Олег Владимирович, всегда рады будем…

— Гхм! — громко сказал я и поднялся. — Жду вашего звонка, капитан. Спасибо за угощение. — И пошел к выходу не оглядываясь.

«Вот это фортель! А у них, оказывается, вон как далеко зашло! Да-а, брат, похоже, скоро ты один в холостяках останешься…» — Дурацкие мысли крутились в голове, как мошкара перед дождем. А где-то в глубине души я был рад за Олега, и девчонка его мне понравилась — правильная она, хорошая. Такая не предаст, не отвернется в трудный момент, не бросит…

Поскольку определенного плана у меня не было, я решил просто пошататься по городу в ожидании звонка Ракитина, и отправился по бульвару в сторону университета.

Университетская роща встретила меня умиротворяющим шелестом разомлевшей листвы и пустынными аллеями. Конечно, сейчас июнь — пора экзаменов, студенты грызут булыжники наук, абитуриентов тоже еще нет, и по тенистым дорожкам гуляют лишь мамаши с колясками да немногочисленные сотрудники, вышедшие размяться из своих лабораторий.

Я пошел по главной аллее мимо стройных голубых елей, почетным караулом выстроившихся по обеим сторонам широкой дорожки, выложенной разноцветной каменной плиткой. И вскоре передо мной открылся центральный вход, над которым золотом сияли на солнце буквы «УНИВЕРСИТЕТ» и, чуть ниже, «основан в 1880 году». Слева от распахнутых тяжелых деревянных дверей с бронзовыми ручками стоял вполне современный щит с кучей разнокалиберных рекламных постеров и объявлений. Я остановился, рассеянно пробегая глазами тексты, и вдруг уперся в скромный листок, отпечатанный на цветном принтере:

«16–26 июня в малом лекционном зале профессор истории Ульрих Крюгер читает курс лекций «Мировоззрения коренных народов Сибири дохристианской эпохи». Ежедневно с 12 до 15 часов. Вход бесплатный».

Я посмотрел на часы — 12.15. Вполне еще можно сходить и убить сразу двух зайцев: послушать интересную лекцию и посмотреть на главного подозреваемого.

Справившись у сонного вахтера, где находится малый лекционный зал, и прошел длинным гулким коридором в правое крыло главного корпуса и потянул на себя высоченную, не меньше четырех метров, дверь. К счастью, петли были хорошо смазаны, и мое появление в аудитории прошло почти незамеченным. Единственным, кто обратил на меня внимание, был молодой человек, стоявший возле нижней ступеньки амфитеатра. Он молча поманил меня рукой и указал на третий ряд. Я на цыпочках пробрался на место и уселся рядом с какой-то худенькой девицей в футболке и джинсах и с огромными очками на курносом носике. Девчонка сосредоточенно строчила карандашом в толстой тетради. Я тоже вытащил блокнот и принял заинтересованный вид.

Профессор Крюгер выглядел типичным бюргером: белобрысый, с одутловатым щекастым лицом и заметно выпирающим пивным брюшком. Одет он был тоже не по-профессорски — светлые летние брюки и рубашка-апаш навыпуск, открывающая заросшую седым волосом грудь. Слегка выпуклые светлые глаза цепко следили за аудиторией. Но говорил профессор на очень приличном русском языке и почти без акцента.

— На прошлых лекциях мы говорили о системе мировосприятия древних народов, населявших пойму рек Оби и Иртыша. Сегодня же мы обратимся к воззрениям горных племен, живших южнее, в горах Кузнецкого Алатау и Бийского хребта. Речь пойдет о шорцах, хакасах, телеутах, кумандинцах и прочих. Собственно, есть мнение, что все эти народы — суть, один большой этнос. Эта гипотеза подтверждается и анализом космогонических представлений перечисленных народов…

Я потихоньку разглядывал присутствующих. Всего на лекцию пришли человек пятьдесят. В основном, похоже, сотрудники университета, аспиранты и просто случайные, как я, люди. Студентов, понятно, почти не было. Не считая моей соседки, еще пять-шесть особо любознательных. Но слушали внимательно, почти все что-то записывали.

— …таким образом, картина мира в представлениях аборигенов Сибири выглядела примерно так, — профессор притушил свет в зале и включил проектор. На экране позади него вспыхнул цветной слайд. — Мир разделяется на три основные части, — продолжал немец хорошо поставленным голосом, — Верхний, Средний и Нижний. Верхний мир — обиталище богов, в Среднем мире живут люди и звери, а в Нижнем мире — души умерших…

Я с интересом разглядывал слайд, на котором была изображена сфера, разделенная внутри на три горизонтальных сектора. Судя по всему, рисовал не профессор — это был снимок какого-то очень старого рисунка, может быть даже наскального. Сфера живо вызвала ассоциацию с космическим кораблем в разрезе. Наверху, в «кабине управления» сидели пилоты — странные существа, непохожие друг на друга. Среди них выделялся один — многорукий и многоглазый, сидевший на чем-то, напоминающем кресло самолета. Ниже его по обеим сторонам стояли и сидели еще несколько не менее жутких существ…

— …сферу мира создал Ульген, — пояснял профессор, пользуясь электронной указкой, и ткнул ею в многорукого. — Он сотворил свет, землю и все живое, то есть Верхний и Средний миры. Потом ему стало скучно и Ульген удалился от дел, создав девять Небес, и поселился на самом дальнем. Но у него был брат Эрлик. Ему тоже захотелось что-нибудь сотворить, и Ульген разрешил ему создать Нижний мир и населить его душами умерших, причем не только людей!..

Я слушал, если честно, в пол-уха — так глубоко в древность моя любознательность не распространялась. Но на всякий случай тщательно зарисовал божественную пирамиду, изображенную на слайде, и подписывал имена существ по мере ознакомления. Гораздо больше меня заинтересовала соседка по парте. Она строчила в тетради как пишущая машинка, успевая поглядывать на кафедру, и тоже рисовала древних духов и богов, только по отдельности: справа фигурка, слева ее описание. Даже кончик языка высунула от усердия! Я не удержался и нарисовал на листке тощую кошку в очках и с высунутым язычком.

— …управление делами Среднего мира, чтобы навести там порядок и наказать недостойных. Верховным богом Среднего мира Ульген назначил Тенгри, повелителя стихий — грома, молнии, дождя и ветра. — Услыхав знакомое имя, я навострил уши, подсунув листок с рисунком под тетрадь девчонки. Но она этого даже не заметила. — Тенгри оказался весьма суровым повелителем, — продолжал вещать профессор, а на экране появилось изображение статуи грозного божества: мощная длиннорукая фигура с грубым, оскаленным лицом и большим треугольным глазом во лбу помимо двух обычных. — Он наслал на поселения людей громы и молнии, от которых загорелись деревья и селения. А когда люди взмолились о пощаде, Тенгри послал ветер и дождь, погасившие огонь, но затопившие землю. Тогда люди снова обратились к повелителю с молитвой о прощении, и великий бог смилостивился, вернулся к себе на Небо. Но с той поры изредка он посылает своих преданных слуг проверить, не нарушают ли люди своей клятвы. Раз в сто лет Огненный Коршун облетает землю и отмечает пылающим оком провинившихся, а затем Небесный Пес приходит к ним и разрывает сердце, выпуская душу. Но Эрлик не берет такие души к себе, в Нижний мир, и они обречены скитаться среди живых, пока кто-нибудь не споет Прощальную песню, снимающую вину с души наказанного…

Теперь я боялся пропустить хоть слово. Профессор говорил очень интересные вещи, и я чувствовал, что эти сведения помогут мне решить загадку ограбления музея.

— Хочу отметить, что многие из этих интереснейших сведений были добыты в свое время вашими соотечественниками, учеными из Петербургской императорской академии наук, участниками Великой сибирской экспедиции под руководством знаменитого путешественника и мореплавателя Витуса Беринга. Этот незаурядный человек, не имевший какого-либо специального образования, но обладавший исключительными энергией и организаторскими способностями, совершил гигантский вклад в развитие русской географической науки!..

В этот момент в кармане у меня завибрировал мобильник. На экранчике высветился номер Олега, и я понял, что на сегодня самообразование мое закончилось, как это ни печально. Пришлось срочно выбираться из аудитории в коридор.

— Ты готов? — сухо поинтересовался Ракитин.

— Да…

— Почему трубку не брал?

— Лекцию слушал!

— Ух ты! — в его голосе прорезались знакомые смешливые нотки. — И чью же? О чем?

— Профессора Крюгера, о древних сибирских богах.

— Ну, Димыч, удивил! Потом расскажешь. Я буду у въезда в Рощу через пять минут.

Олег припарковался возле троллейбусной остановки ровно через пять минут. Это всегда было его отличительной чертой — пунктуальность во всем. Наверное, из-за нее он и не женился до сих пор. Какая женщина сможет вытерпеть такое занудство? Разве что рыжая Аленка?..

Я стоял у газетного киоска под старым тополем и ел мороженое. Оставалось еще полпорции, и я не собирался отказываться от минутного удовольствия. Ничего с капитаном не случится — подождет. Ворчать, конечно, будет — ну, да шут с ним!

Ракитин выдержал ровно тридцать секунд. Из-за киоска мне хорошо было видно, как он, заглушив двигатель своей видавшей виды служебной «ауди», открыл дверцу и встал в полный рост, оглядывая остановку и окрестности. На всякий случай я отступил подальше в тень. Если честно, я пока еще не продумал сценарий своего появления. Но на мое счастье подкатил троллейбус и перекрыл Олегу сектор обзора буквально на полминуты. Этого мне хватило, чтобы заглотать остатки эскимо и встать перед витриной киоска, как ни в чем не бывало.

Троллейбус отъехал, и Ракитин узрел злостного нарушителя своих планов, мирно разглядывающего пестрые обложки журналов. «Сейчас свистнет», — просчитал я. Сзади раздался залихватский разбойничий посвист. Я оглянулся и сделал удивленное лицо.

— Олежек, ты прямо метеор!

— Не морочь мне голову! — грозно рыкнул он. — Где прятался? За киоском?

— Что ты! Разве от тебя спрячешься? Стою, картинки рассматриваю, слышу — свистит кто-то…

— Месье Котофф не делайте мне нервы! Поехали!

Когда капитан криминальной милиции начинает разговаривать как одесский еврей, лучше с ним не спорить. Я уселся на заднее сиденье и барским тоном бросил:

— Улица Северокаштачная, дом двадцать один, квартира сорок семь, второй этаж, второй подъезд. Ракитин только крякнул и втопил педаль акселератора.

Все-таки хорошо быть милиционером: можно хотя бы иногда совершенно безнаказанно нарушать правила, не опасаясь, что тебя остановят и начнут ездить по ушам на тему безопасности дорожного движения. Машину Олега, по всей видимости, гаишники очень хорошо знали, или же думали, что так нагло ездить может только их собрат по мундиру. Во всяком случае, домчались мы до адреса за каких-то двадцать минут. Феноменальный результат, если учесть дневной час пик, пробки на проспекте и кучу светофоров.

— Да вы — Бэтмен, капитан! — сделав круглые глаза, заявил я.

— Карлсон, месье, всего лишь Карлсон, — осклабился Олег.

Квартира Урманова располагалась в старой панельной пятиэтажке эпохи застоя — обшарпанной, унылой и какой-то усохшей, что ли? Двери подъезда были распахнуты настежь, а вместо электронного замка в створке зияла приличная дыра. Внутри стены подъезда, давно не крашенные, имели своеобразный, даже привлекательный вид — они были сверху донизу расписаны граффити. Местами вовсе не бесталанно. А поскольку окна в подъезде давно были выбиты, ничто не мешало солнечному свету озарять этот стихийный вернисаж. Я даже залюбовался, но прагматик Ракитин не дал мне получить эстетическое удовольствие.

— Я бы этих «мазюликов» — на пятнадцать суток с принудительной трудотерапией…

— Это искусство, Олежек, чтоб ты знал!

— Вандализм. В лучшем случае!..

— Это от предков, капитан. Эстафета поколений: наскальные рисунки — фрески — панно — граффити.

— Питекантропы космического века!

— Purquois pas? Кто-то ведь должен напоминать, как все было?

Мы остановились перед дверью квартиры 47, обитой потертым коричневым дерматином. Кнопка звонка свободно болталась на электропроводе. Ракитин аккуратно придержал ее и нажал. Очень тихо и одиноко за дверью пискнула короткая трель. И все. Никакого движения, ни малейшего шума внутри.

— Что будем делать? — задал я резонный вопрос.

— Входить. Признаться, такой ответ из уст представителя закона меня обескуражил.

— Ты же это не всерьез, Олежек? У тебя ведь нет ордера!

— Забыл выписать. Извини. — Он примерился и одним точным ударом ноги выбил хлипкий замок. — Запиши: при осмотре входной двери выявлены следы грубого взлома.

— Надеюсь, стрелять ты не будешь? — Я заглянул в квартиру через его плечо. — По-моему, никого нет дома…

— По-моему, тоже.

Мы прошли крохотную прихожую и очутились в единственной комнате, достаточно большой, но жутко захламленной.

— Что-то непохоже это на жилище ученого, — пробормотал я, озирая царивший кавардак.

— Это похоже на обыск, — спокойно сказал Ракитин, перешагивая через валявшийся у порога раскрытый чемодан. — Причем неумелый, — резюмировал он.

Я же уставился на чемодан. Он был совершенно новый, даже ярлычок на ручке сохранился. И он был совершенно пуст, если не считать одинокого носового платка, торчавшего из внутреннего кармашка на крышке.

— Как, по-твоему, Олежек, если человек собрался уезжать и купил по такому случаю чемодан, насколько вероятно то, что он уедет без обновы?

— Его могли попросить не брать чемодан. Очень попросить…

— Значит, ты считаешь, что на квартиру был совершен налет?

— Нет, твой Урманов просто искал любимую запонку! — Ракитин подошел к распахнутому секретеру и принялся быстро перебирать немногочисленные рассыпанные бумажки.

— Но это же очевидно! — воодушевился я. — Урманов каким-то образом узнал о готовящемся ограблении, может даже преступники обратились к нему с просьбой поспособствовать за мзду изъятию раритетов. Но как истинный ученый Антон Урманов отверг гнусное предложение и решил спасти ценные реликвии, унес их домой. Злодеи явились в музей, усыпили сторожа, отключили сигнализацию, пробрались в зал… А предметы-то тю-тю! Исчезли! Тогда они вспоминают об Урманове…

— Браво, Холмс! — хищно улыбнулся Олег. — Похоже, все так и было. Только Урманов ни от чего не отказывался! Он действительно сам совершил ограбление, принес реликвии домой, и вот здесь-то и случилась накладка. Ценностями заинтересовалась еще одна преступная группа. Они выследили Урманова и решили украсть похищенное. Выманив под каким-то предлогом Урманова из дома, они явились в квартиру и устроили быстрый и торопливый обыск, увенчавшийся успехом…

— Куда же тогда, по-вашему, делся сам Урманов, а, инспектор? — подначил я бравого сыщика.

— Либо скрывается — что вероятно, либо… его уже нет в живых.

— Ну, это вы хватили, инспектор Лестрейд!

— Отнюдь, мистер Холмс, отнюдь! Там, где пахнет большими деньгами, всегда ходит смерть. Уж поверьте моему опыту. Ракитин быстро прошел мимо меня на кухню. Я же снова посмотрел на чемодан.

— Нет, Олежек, Урманов очень куда-то торопился, — громко сказал я. — Он действительно хотел уехать, но потом что-то резко ускорило его планы или вовсе сломало их, и он кинулся в путь буквально опрометью.

— А вот иди сюда, — позвал Ракитин, — и посмотри, как твой борец за культурное наследие торопился!

В маленькой кухоньке в углу притулился складной столик. На нем стояла сковородка с засохшей недоеденной яичницей, вскрытый пакет кефира и две чашки с остатками кофейной гущи.

— Зуб даю, что здесь пировали не конкуренты, — сказал Олег.

— Почему бы и нет? — пожал я плечами без особой уверенности. — Притомились искать, решили…

Я недоговорил. В прихожей неожиданно громко зазвонил телефон. Мы переглянулись. Ракитин кивнул мне:

— Возьми трубку.

— Но мы же…

— Я сказал, бери! И отвечай спокойно, как хозяин.

Я снова пожал плечами и вышел в прихожую. Телефон продолжал надрываться. Тогда я снял трубку и сказал:

— Алло.

— Антон Васильевич? — поинтересовался низкий мужской голос с едва заметным акцентом.

— Да… То есть, нет, его нету дома. — Олег сделал мне страшное лицо, но было поздно. — А кто его спрашивает?

— Извините, я, кажется, ошибся номером. — В трубке запикали гудки.

— Ну и дубина же ты, Котов! — в сердцах выдохнул Ракитин. — Знаешь, что, занимайся дальше расследованием сам и не путайся у меня под ногами! — Он отвернулся от меня, достал мобильник и нажал вызов. — Борцов?.. Говорит Ракитин. Высылай дежурную группу. Записывай адрес…

Я понял, что больше мне здесь делать нечего, мысленно дал себе хорошего тумака и вышел из квартиры.

«Памятная тетрадь № 3. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Ноябрь 1745 года Р.Х.»:

16 сентября 1734 года

…А поход наш через кряж Салтышык, поначалу казавшийся небольшой познавательной прогулкой, на деле получился тяжким испытанием и для наших тел, и для психического состояния души.

14-го числа мы втроем — ваш покорный слуга, студент Семен Торопчин и телеут Торбок — сошли на берег у длинной каменистой косы, отделявшей русло Томы от широкого и шустрого ручья, означенного на кроке господина Гмелина рекой Нижняя Терсь.

Иван Георгиевич сразу после заутрени отца Евстафия пригласил меня в свою каюту — кстати, единственную на струге, ибо на судах этих каюты предназначались исключительно для капитанов или, к примеру, для казачьих атаманов во время похода. Господин Гмелин милостиво предложил мне присесть, сам же расположился в венском кресле против окна и принялся набивать трубку из серебряной табатерки [18] . Я же за отсутствием других сидений, воспользовался бочонком у двери.

Господин Гмелин тщательно умял табак, взял щипцами уголек из маленькой жаровни и разжег трубку. Лишь окончив сию сложную процедуру, Иван Георгиевич счел возможным начать разговор.

— Ты, верно, думаешь, Степан Петрович, и зачем это меня немец через гору посылает?

— Да, господин Гмелин, — подтвердил я. — Если позволите, я уточню свои сомнения…

— Не стоит, — отмахнулся Иван Георгиевич и на короткое время отвлекся курением. Затем снова заговорил: — Видишь ли, Степан Петрович, наше путешествие по Сибири еще в самом начале, предстоит пройти многие и многие мили… э-э, версты… и по воде, и по суше. И не всегда нам придется делать это вместе. Посему я уже сейчас решил озаботиться созданием малых отрядов для самостоятельной работы на просторах этого… unerme?lich — необъятного края.

— То есть, если я правильно понял, господин Гмелин, вы предлагаете провести нам что-то вроде подготовительного похода?

— Да, точно — подготовительного. Или нет, это скорее будет Ausflug — познавательная прогулка.

— Что ж, мы готовы верой и правдой…

— Нет, Степан Петрович, ради науки! Только ради истины и полноты знания пойдете вы туда. Вам нужно будет преодолеть примерно сорок-пятьдесят верст — это займет пять дней. И еще два дня я буду просто ждать вас у Сары-су. Иван Георгиевич вновь занялся своей трубкой, я же терпеливо ждал продолжения.

— Я не жду от вашего похода ни открытий, ни событий — их здесь просто не может быть. Ваша главная задача — пойти и дойти. Я должен увериться в ваших… M?glichkeiten, э-э… возможностях, дабы в будущем поручать вам настоящие и серьезные исследования.

— Постараюсь оправдать, господин Гмелин…

— Да уж, будьте любезны, господин будущий адъюнкт. — У профессора отчего-то начало портиться настроение, что впрочем бывало с ним и ранее, если случалось переедание.

Я счел за благо ретироваться, тем паче, что напутственное слово было уже получено…

Весь первый день мы довольно быстро шли по редколесью и опушкам почти параллельно течению Терси. Погода нам благоприятствовала. Осеннее солнце словно вспомнило о своем летнем прошлом и припекало наши спины так, что к полудню пришлось снять шабуры и переложить их в заплечные мешки. Пообедав солониной, хлебом и чесноком и запив это двумя-тремя глотками портвейна, мы продолжили поход.

Я нашел на одной из полян необычное метельчатое растение, похожее на мелкий камыш, но со странно изрезанными листьями. Торопчин сумел поймать крупную красивую бабочку с огненно-красными пятнами на темно-вишневых крыльях. Я определил ее как представителя семейства Pyralidae весьма редкой разновидности. Торбок же чувствовал себя лучше всех и весь день распевал свои гортанные песни, а на ужин неожиданно приволок большого зайца, успевшего нагулять зимний жир.

Я стал подумывать, что у нас действительно получается легкая познавательная прогулка, однако следующий день в корне поменял сие поспешное заключение.

Поутру, доев остатки зайца, мы продолжили подъем на Салтышык. Речка Терсь, и ранее неширокая, совсем превратилась в ручей, временами исчезавший среди сланцевых выходов, затянутых мхами и камнеломкой. Спустя час Торбок объявил, что надо уходить от реки, и махнул рукой в направлении широкого распадка между двух покатых склонов, укрытых разноцветьем осеннего леса.

Двигаться по камням, пусть и сглаженным ветрами и временем, стало не в пример труднее. Распадок, хоть и широкий, однако же уводил нас вверх. Скорость продвижения упала до полуверсты в час. Но Торбок пообещал провести нас, как он выразился, старой тропой. Она якобы шла по восточному, более ровному склону распадка, и проходила мимо некоего загадочного места Козыр-агаш. Невзирая на расспросы, хитрый телеут только щурил и без того узкие глаза и улыбался, заверяя, что белым телгерам [19] будет интересно.

Подъем по тропе продолжался несколько часов. Дважды мы останавливались и почти валились с ног от усталости. Пот заливал мне глаза и шею, рубаха прилипли к телу.

И это невзирая на, в общем-то, нежаркую погоду и путешествие под сенью сосновых крон.

Семену приходилось и вовсе туго, он тяжело дышал и пучил глаза. Воду свою он выпил давно, и я уже не раз давал ему глотнуть из своей баклаги. Торбок же напротив выглядел бодрым и свежим, умудрялся еще лазить на склон горы и каждый раз приносил то горсть брусники, то ветку кислицы. А однажды предложил пожевать листья какого-то растения, уверяя, что это прибавит нам сил.

Листья оказались на вкус терпкими и кислыми, однако вскоре мне действительно стало лучше, в голове прояснилось, и в ногах появилась непонятная легкость. Торопчину по всей видимости также полегчало, и далее он уже шел по тропе на ногах, а не на четвереньках, как перед этим.

— Что это за растение? — поинтересовался я.

— Китэрэкле саулык, — радостно ответил Торбок. Я непонимающе оглянулся на Семена. Он поморщился и неохотно перевел:

— Что-то вроде «приносящего здоровье»… Черт побери, Григорий! — рявкнул он вдруг на Торбока. — Сколько раз тебя просили говорить по-русски!

— Ты зря сердишься на него, — укорил я приятеля, — ему иной раз проще сказать на родном языке, чем коверкать наш.

— Он живет в России, так пусть изволит выучить и язык!

Меня неприятно поразили слова Семена — раньше за ним такого не водилось, чтобы злиться на чужой говор или поведение аборигенов. Но я счел причиной этого его состояния тяжелыми условиями похода, и вскоре забыл об оговорке. И напрасно!

Часа в четыре пополудни мы наконец достигли перевала, и я предложил сделать большой привал и пообедать. Вдвоем с Торбоком мы быстро набрали валежника и разожгли костер. Семен меж тем разложил прямо на мху нашу походную скатерку, а на ней — скромные остатки запасов.

— Нам не хватит еды еще на два дня, — сделал он вывод.

— Тогда уменьшим доли, — предложил я.

— А зачем мы кормим этого телеута? — заявил вдруг Семен. Я торопливо оглянулся: Торбока на полянке не оказалось.

— В чем дело, Семен? — строго спросил я. — Чем тебе досадил наш проводник?

— Да он специально нас по буеракам и камням ведет! Чтоб мы тут и окочурились!

— Да зачем ему это надо?! Ну, сам посуди. Его же наняли в экспедицию, денег дали, муки да ткани для семьи, пороху… Он благодарен нам аж до земли!

— А теперь ты подумай, — Торопчин зло прищурился и цедил слова сквозь зубы. — У нас карабины, пули, порох, деньги, справная амуниция. Чего стоит завести под какую-нибудь скалу или на осыпь. Свалимся, свернем себе шеи, и все наше барахло ему даром достанется! Закон тайги: что нашел — мое! И главное, врать ему не придется, мол, трагическая случайность — в горах и не такое бывает. А станут проверять — все и подтвердится.

Я был ошеломлен его умозаключениями. Подобное могло привидеться лишь больному головой человеку. А я-то считал Семена своим другом!

— Мне жаль, — сказал я, — что ты так думаешь об этом человеке. Он ничем не хуже нас с тобой. К тому же без него мы действительно не выберемся из тайги. Так что спрячь свои черные мысли подальше и Бог тебе судья!

Торопчин ничего на это не ответил, но по лицу его было видно, что мнение свое о Торбоке он не изменил. На всякий случай я свой рожок с порохом переложил из мешка себе за пазуху.

Отдохнув и подкрепившись, мы отправились дальше по извилистой тропе, явно начавшей спуск, и спустя некоторое время довольно неожиданно вышли в уютную неширокую долину, заросшую высокими травами, ильмами и березами. Сосны исчезли вовсе.

Торбок остановился на краю длинной расширяющейся впереди прогалины и, махнув туда рукой, сказал:

— Это дорога на Козыр-агаш.

— Ну, так пошли быстрее! — буркнул Семен и первым зашагал сквозь травяную стену.

Торбок посмотрел ему вслед и только непонятно покачал головой, потом повернулся ко мне:

— Почему Семен такой усал кеше… Злой, да?..

— Он боится, — сказал я и направился за Торопчиным.

— Я понял, Степан дус [20] , — сказал телеут.

Шагов его я не услышал, а когда обернулся, Торбока позади не оказалось. Невольно я передернул плечами: неужели бросил? А вдруг Торопчин был прав? Усилием воли я отогнал неприятные мысли и продолжил путь.

Но Торбок действительно пропал надолго, и Семен не один раз бросал на меня торжествующие взгляды, но покуда помалкивал, видимо, желая насладиться моей растущей растерянностью. Однако перед закатом, когда мы добрались почти до конца долины, телеут неожиданно появился перед нами, имея вид гордый и торжественный.

— Кэдрле галимнэр, без кильдек. [21] Козыр-агаш — священное место людей из рода Кедра. Еще ни один ак-кул не видел его! Вы будете первыми!

— И что же в нем особенного? — желчно спросил Семен. — Наверное, обычное языческое капище, идолы там всякие…

— Каждое капище своеобразно, — попробовал я его урезонить. — Мы еще не видели ни одного телеутского места поклонения древним богам.

— Козыр-агаш — не наше священное место, — сказал Торбок. — Люди из рода Кедра называют себя сары-шор. Это один из самых старых и больших сеоков [22] . Они жили в этих горах еще до прихода моего племени.

— Зачем же ты привел нас к чужому капищу? — подозрительно спросил Торопчин. — Хочешь поссорить нас с татарами [23] ?

— Дурак ты, Семен! — не выдержал я. — Торбок, наоборот, гордится своими соседями, уважает их верования.

— Ладно, извини, Степан, — Торопчин как-то сразу сник (хотелось верить, что от моей отповеди) и тяжело вздохнул: — Погорячился я что-то…

Мы обогнули небольшой холм, поросший березняком, и перед нами вдруг открылась совершенно круглая поляна, посреди которой рос великолепный, могучий кедр. Огромное, узловатое основание его указывало на весьма почтенный возраст дерева — никак не менее пятисот-шестисот лет. То есть, когда этот кедр был высажен здесь — а сей факт не подлежал сомнению, ибо в таком месте естественным путем он появиться не мог, — на Руси полыхала большая война между Рюриковичами и Ольговичами!

Священное дерево гордо раскинуло свои пушистые ветви, шатром прикрывшие круговую, тщательно утоптанную площадку сажен в двадцать шириной. По окружности площадки через равные промежутки стояли треугольные каменные останцы, явно обтесанные для единообразия. Издали останцы смахивали на зубы некой апокалипсической твари, погребенной под горой. С восточной стороны саженях в пяти от ствола кедра возвышалось собственно идолище — огромный истукан, вырубленный из целого куска скалы, быть может, уже бывшего тут изначально.

Внутренне трепеща перед величием капища, я обошел его за пределами утоптанного круга и встал перед фигурой древнего бога. Истукан был изображен сидящим, со сложенными на коленях руками ладонями вверх. Его грубое лицо, обозначенное лишь примерно, было обращено к вершине ближайшей горы, а во лбу зияло глубокое отверстие, формой похожее на ромб. Или глаз. Хотя остальные два глаза располагались как у человека, только имели квадратную форму.

— Что это за страшилище? — спросил за моей спиной Семен. Ответить я не успел.

— Это Тенгри — хозяин Верхнего Мира, — спокойно и чуточку торжественно произнес голос Торбока.

— Ты говоришь о Небесах? — поспешил вмешаться я, опасаясь, что Торопчин опять сморозит какую-нибудь глупость.

— Небес всего девять, — поучительно сказал Торбок. — На девятом живет Ульген, создатель и отец Вселенной. Он не вмешивается в дела других богов. Нижним Миром правит его брат Эрлик, Средний Мир отдан людям и духам, а в Верхнем Мире живут боги. Некоторые из них следят, чтобы духи не обижали людей. Тенгри — самый главный среди богов, ему подчиняются солнце, луна и звезды. А живет он на третьем Небе…

— А что это там за камень, у ног вашего Тенгри? — перебил телеута Семен.

— Это жертвенный камень. Когда Белый кам приходит говорить с Тенгри, он совершает один из двух обрядов — умиротворения или призвания. На камне приносят жертву, либо оставляют ясак.

— Скажи, Торбок, — спросил я, — а телеуты тоже поклоняются Тенгри?

— Да. Но у нас его зовут Энгер. А ханты, что живут на севере, называют его Эндури. У богов много имен…

Солнце уже зацепилось за верхушки гор, и потому мы решили заночевать здесь, в Козыр-агаше. Правда, Торбок уговаривал спуститься ниже, к перевалу, но Торопчин заявил, что зверски устал и потому никуда отсюда не пойдет. Спорить с ним у меня тоже сил не было.

Мы отошли к дальнему краю поляны, к березовой опушке, и разбили скромный бивуак. Торбок, оказалось, успел добыть где-то три довольно крупные, похожие на форель, синеватые рыбины с лиловыми плавниками, хотя никаких крупных ручьев или озер нам по пути сюда не встретилось.

— Это там, — ткнул телеут рукой с ножом, которым разделывал добычу, в сторону заката. — Под той горой течет Чарык-чул [24] . В ней всегда чистая вода и много рыбы.

Мы поужинали нежнейшим белым мясом, запеченным на плоском камне, положенном в костер, затем вытащили из мешков толстые шерстяные одеяла, которые нам выдал в Кузнецке интендант экспедиции господин Храпов, и улеглись вокруг прогоревшего костра. Караулить, как в прошлые ночи, не стали — Торбок уверил нас, что дикое зверье, в особенности хищники, в Козыр-агаш не заходят. Заснул я мгновенно. Тем неприятнее было пробуждение.

Над горами сверкало и грохотало, хотя никаких видимых признаков приближающейся грозы вечером мы не обнаружили. Выбравшись из-под одеяла, я обнаружил, что телеут снова исчез. Торопчин же продолжал безмятежно спать, причем его храп по силе звука вполне был сопоставим с раскатами грома.

Я стал оглядываться вокруг и вдруг заметил, что на капище, возле жертвенного камня горит свет и мечутся искаженные уродливые тени.

Любопытство и рассудок во мне боролись, наверное, целую минуту, и все же первое победило. Я не стал будить Семена, справедливо рассудив, что без него спокойнее, подобрал свой карабин и крадучись направился к капищу.

Странная и жутковатая картина открылась моим глазам. У ног истукана Тенгри горели два факела, воткнутые, видимо, в специальные углубления по обеим сторонам жертвенника. Перед камнем в круге трепещущего света крутился и приплясывал высокий человек, облаченный явно в звериные шкуры. В руках у него был круглый, разрисованный непонятными знаками бубен. Я догадался, что этот человек — шаман, или кам, как его называл Торбок, — совершает некий обряд, камлание, то есть общение с духами или богами.

Тогда я медленно прополз на четвереньках между треугольными останцами внутрь вытоптанного круга, чтобы разглядеть все действо поближе и записать позже в подробностях. Я понял, какая редкая возможность представилась мне, потому соблюдал крайнюю осторожность. И все же я прозевал, как телеут сцапал меня за плечо и прижал к земле.

— Степан дус, — зашептал он мне прямо в ухо, — дальше ходить нельзя! Это Салагай, Белый кам! Он сейчас будет говорить с Тенгри, ему нельзя мешать…

— А что за обряд он хочет совершить? — тихо спросил я.

— Наверное, будет просить помощи у хозяина Верхнего мира. Видишь, у камня лежит большой мешок. Там баран — дар Тенгри…

Шаман вдруг прекратил пляску, подошел к камню и вытащил из-под своих шкур какие-то предметы. Я не смог их разглядеть из-за большого расстояния, но зоркий Торбок сумел и прицокнул языком:

— Ну, дус, тебе очень повезло! Салагай хочет разбудить Тенгри!..

— Зачем?

— Думаю, из-за пожаров. Тайга нынче горит по всему краю — почти все лето не было дождей, даже болота высохли. Так уже было раньше. Старики говорят: пока Тенгри спит, айны хозяйничают на земле…

Неожиданно наш разговор был прерван громким пыхтением и через мгновение на землю рядом со мной плюхнулся Торопчин.

— Что тут происходит? — довольно громко начал он, но я показал ему кулак, и Семен тут же сбавил тон: — Почему ты меня не разбудил?

— Тише! — цыкнул я на него. — Смотри лучше. Это Белый шаман, Салагай. Он сейчас совершит очень древний обряд с жертвоприношением! Такого еще никто из русских или немцев не видел. Мы — первые!..

Шаман между тем подошел к своему мешку, наклонился над ним, мешок дернулся и забился на земле. Тогда Салагай обернулся куда-то в сторону и крикнул. На его зов из темноты, с противоположной от нас стороны в круг света вошел тоже высокий парень в татарском халате и лисьем малахае, лицом похожий на шамана. Вдвоем они развязали мешок, но в нем оказался не баран!

На свет появился еще один парень. Голова его была обрита, лишь на затылке оставался длинный хвост из волос. Руки пленника были стянуты за спиной у локтей ремнем. Но одежда его заметно отличалась от татарской. Мы с Семеном застыли, пораженные необычным зрелищем.

— Кто это? — наконец смог вымолвить я.

— Это воин-хакас, — как-то нехотя пояснил Торбок. — Две луны назад был набег на городище Сыркаш. Хакасам снова понадобились жены и оружие…

Я слышал кое-что в Кузнецке об этих воинственных кочевниках, но отказывался поверить в свою догадку:

— Неужели Салагай собирается принести в жертву этого воина?!

— Да, — телеут судорожно вздохнул и отвернулся.

— Дикость какая! — в полный голос вдруг заявил Торопчин.

Я не успел его остановить. Семен резво вскочил на ноги и не таясь пошел к капищу. На плече его я к своему ужасу заметил висящий дулом вниз карабин. Шаман и его помощник между тем успели подтащить пленника к жертвенному камню и уложить на него спиной. Помощник придержал хакаса за плечи, а Салагай достал из-под одежды плоскую бутыль, схватил пленника за лицо и влил ему в рот какую-то темную жидкость из бутыли.

Торопчина оба заметили, лишь когда Семен приблизился к ним шагов на десять. Но татары не растерялись. Шаман перехватил пленника, а его помощник шагнул навстречу Торопчину и в руке его сверкнул длинный охотничий нож. Тогда я, не помня себя, вскочил, вскинул вверх карабин, закричал и выстрелил в воздух.

Мое появление также было неожиданным и, в общем-то, решило исход столкновения. Парень с ножом отпрянул назад, Семен же вдруг выхватил из-за пазухи пистоль (я про него не знал!), а пленный хакас вдруг извернулся на камне и ловко ударил обеими ногами шамана в грудь. Салагай не удержался на ногах и упал навзничь прямо под ноги отступавшему помощнику. Тот запнулся об него и тоже упал. Тогда Торопчин взревел как медведь, пальнул из пистоля и, растопырив руки, пошел на татар. Тут оба не выдержали и прямо на четвереньках кинулись во тьму.

Поле боя осталось за нами. Я подбежал к пленнику, пытавшемуся подняться, вынул нож и разрезал путы. Однако это помогло мало. Хакас никак не мог устоять на ногах, его мотало из стороны в сторону, как пьяного.

— Похоже, опоили чем-то, — сказал Семен и витиевато выругался в адрес татар. — Ну, что делать-то будем, Степан?

— Ты лучше скажи, откуда у тебя пистоль? — сердито поинтересовался я.

— Купил в Кузнецке! — с вызовом сказал Торопчин, пряча оружие обратно за пазуху.

Тут к нам подошел бледный даже при неверном свете факелов Торбок. Подбородок его заметно дрожал.

— Что вы наделали, ак-телгер?!

— Мы спасли человека от смерти, если ты не заметил, — огрызнулся Семен, поддерживая шатающегося хакаса.

— Вы лишили Тенгри законного дара!

— Мы прекратили убийство!..

— Мы все теперь умрем… — бесцветным голосом сказал телеут, повернулся и пошел к нашему бивуаку. А гроза заметно пошла на убыль, так и не разродившись дождем…

 

Глава 3

Западная Сибирь. Томск 22 июня 20… года

На следующий день я решил последовать совету Олега и начать собственный розыск. И хотя процесс мне представлялся весьма смутно, в основном по прочитанным когда-то детективам, первый шаг я сделал удачный.

Мария сняла трубку сразу, будто ждала моего звонка. Во всяком случае, мне хотелось так думать.

— Директор краеведческого музея. Слушаю.

— Здравствуйте, Мария Сергеевна.

— Дмитрий?.. Вот уж не ожидала…

— А мне показалось…

— Нет. Вам именно показалось. — Она произнесла это чуточку поспешно. — В чем собственно дело?

— В Урманове. Он действительно пропал.

— Откуда вы…

— Я был вчера у него дома. Там полный разгром и следы поспешного бегства.

— Боже мой!.. В милицию сообщили?

— Я там с милицией и был. Они считают, что Урманов — подозреваемый номер один в деле об ограблении музея. Дескать, он все и устроил, а потом поссорился то ли с напарником, то ли с конкурирующей бандой.

— Какой еще бандой?! Господи, да что они там придумали? Антон и мухи бы не обидел!

Мария сказала это так эмоционально, что у меня в мозгу шевельнулась маленькая черная мыслишка: а не была ли влюбленность подчиненного и начальницы взаимной?

— Я тоже так думаю, — согласился я. — Более того, я склонен предполагать, что Урманов знал или видел грабителей накануне и попытался помешать.

— Каким же образом?

— Этого я пока сказать не могу, Мария Сергеевна, но обещаю, что вы узнаете первой. А сейчас скажите, не было ли у Антона какого-нибудь приятеля, друга, просто близкого человека, кто бы смог рассказать о нем подробнее?

— Дайте подумать…

Уже хорошо! Когда женщина таким образом говорит о мужчине, значит она не испытывает к нему особого расположения.

— Кажется, у него была знакомая в университетской библиотеке, — неуверенно сказала Черных. — Надиева, Нуриева, Надырова… — не помню ее фамилию.

— Замечательно! Спасибо, Мария! Еще увидимся. — И я поспешно положил трубку, потому что дальнейший разговор неизбежно перешел бы личные темы, а мне этого, по крайней мере, сейчас совсем не хотелось.

Надеюсь, она не обиделась. Мария очень умная женщина, а обидчивость — удел недалеких людей.

Окрыленный первым успехом, я тут же позвонил в библиотеку, на ходу придумав себе легенду, будто набираю материал для статьи о нелегком, но почетном труде работников книгохранилищ.

— Дмитрий Котов, журналист, — представился я настоящим именем ответившей мне девушке. — Мне посоветовали поговорить с вашей сотрудницей… Надиевой, кажется?

— Может быть, Нуриевой?

— Да-да, именно с ней! Как ее имя-отчество?

— Анна Маратовна.

— Здорово! А как мне ее найти?

— Она работает в отделе редких документов. Запишите телефон…

«Надо же, как вам сегодня везет, Холмс!» — я торопливо накарябал номер прямо на телефонной полке и состроил себе самодовольную рожу в висевшем над полкой зеркале. Рожа вышла глупой. «Да, везет, очевидно, именно дуракам!»

Трубку на другом конце долго не снимали. Я даже поглядел на часы: может, рано звоню? Наконец задорный девичий голосок произнес с типичным тюркским акцентом:

— Отдел редких документов. Здравствуйте.

— Исян мы сыз! Анна Маратовна, если не ошибаюсь?

— Д-да… А кто говорит?

— Меня зовут Дмитрий Котов. Я журналист из «Городского вестника», занимаюсь ограблением краеведческого музея, в котором работал ваш знакомый Антон Урманов, — выпалил я единым духом и замер, ожидая реакции. «Если она меня сейчас пошлет, будет права!»

— Почему «работал»? «Ура! Клюнула!..»

— Потому что после ограбления его нигде не могут найти.

— А дома?.. — В голосе Нуриевой зазвучала неподдельная тревога.

— Дома его тоже нет. Вы, случайно, не знаете, где он может находиться?

— Погодите! — резко сказала, выдохнула девушка, от былой задорности не осталось и следа. — Вы говорите, было ограбление… Что именно украдено?

— Послушайте, Анна Маратовна, это не телефонный разговор, — миролюбиво начал я. — Давайте встретимся с вами после работы, например в кафе «Сибирское бистро», — назвал я свое любимое, — и спокойно обо всем побеседуем?

— Это у вас такой способ знакомиться? «Ага, ежик начинает сердиться!»

— Если бы захотел с вами познакомиться, поверьте, избрал бы менее экстравагантный способ. И более приятный для вас.

— Извините, — смутилась девушка. — Просто ваше сообщение об Антоне настолько неожиданно…

— Так вы согласны поговорить и… поужинать?

— Да.

— Прекрасно! Тогда до вечера. В котором часу вы заканчиваете?

— В шесть…

— Вот к половине седьмого я вас жду за вторым столиком слева от входа. Хуш булыгыз!

«Вот теперь, дорогой Холмс, вы стали немножко похожи на сыщика! — похвалил я себя в зеркале. — Теперь можно и в редакцию двигать».

А вот это оказалось моей ошибкой. Но о ней я догадался, только переступив порог отдела. Там было пусто. Я посмотрел на часы — половина десятого. Странно! Вроде бы все должны быть уже на месте и пить традиционные утренние напитки, ан нет!

И тогда я совершил вторую ошибку, опять же по незнанию. Я постучался в кабинет начальника. Колобок был на посту.

— Войдите!

— Доброе утро, Григорий Ефимович. — Я попытался ретироваться, но…

— А, Котов, заходи!

Разумовский стоял возле стеклянного чайного столика, примостившегося в дальнем углу кабинета под чахлой пальмой вместе с диванчиком. Шеф называл этот угол «зоной релаксации» и, по рассказам ребят, периодически приглашал «порелаксировать» туда молодых сотрудниц «Вестника».

— Кофе хочешь?

— Спасибо, не употребляю, — вежливо отказался я, проходя в кабинет и останавливаясь напротив стола.

— Правильно, — тут же согласился Колобок, даже, как мне показалось, с облегчением. — Кофе вреден для сердца. А у меня для тебя важное задание…

— Григорий Ефимович, я уже на задании!

— Помню. Но это — так, между делом. Все равно же ты еще не начал?

— Как раз наоборот! Я веду независимое журналистское расследование. Дело весьма запутанное! И у меня нет ни минутки свободной… Но мои неумелые увертки не возымели никакого действия.

— Вот и отдохни, — невозмутимо сказал Колобок, глядя на меня светлыми водянистыми глазами. Как у камбалы. — Знаешь, лучший отдых — это смена занятия?

— В курсе.

— Вот и ладненько. Вчера, вернее, сегодня ночью в коттеджном поселке «Апрель» произошел пожар. Интересный пожар. Съезди туда и подбери материал. Строк на тридцать-сорок.

— Чем же он интересен? — уныло спросил я, поняв, что попал по-крупному, и могу просто не успеть к назначенной на вечер встрече с Нуриевой. — Пожар как пожар…

— Вот съезди туда и все выясни, — почти ласково сказал шеф.

Делать нечего. Я отправился в ссылку. Почти сразу выяснилось, что в поселок реально добраться можно только на личном транспорте, которого у меня под рукой не было. Свою любимую «японочку» — «Тойоту Корону» — я два дня назад сдал на сервис для проверки ходовой части. Автобус же, значившийся в расписании на автовокзале, ходил по маршруту раз в час.

Я даже не особенно удивился, узнав, что он отъехал буквально за пять минут до моего появления. «Спокойно, Холмс! Обстоятельства играют против вас, значит нужно обойти эти обстоятельства!»

И я обошел. «Извозчик» — вихрастый и рыжий как лис дедок — на раздолбанной «десятке», узнав, куда ехать, запросил сразу двести рублей.

— Почему так дорого, отец? — попробовал торговаться я.

— За порожняк, — невозмутимо парировал тот. — Ты что, думаешь, я тебя там дожидаться стану?

— А если я на пять минут?

— Ври больше! В «Апрель» на пять минут не ездют!..

Пришлось соглашаться. Я твердо пообещал себе, что слуплю с шефа три сотни — разумеется, через кассу — на транспортные расходы.

До поселка от вокзала всего-то было десять километров, но добирались мы туда целых полчаса. На выезде из города из-за аварии образовалась длиннющая пробка. Я сидел тихо, слушая разглагольствования деда и моля только об одном: чтобы тот не вздумал повысить таксу за вынужденный простой.

— Вот как ты думаешь, парень, почему мы в пробке стоим?

— Так ведь авария на переезде, — осторожно напомнил я.

— Фигня! Просто ездить народ не умеет! Напокупают корочек, усядутся в свои шевролюги-мерседесы и думают, что крутые водилы! Вот раньше-то как в автошколах учили: и правила движения, и вождение, и матчасть в обязательном порядке. А теперь?.. На компьютере кнопочки потыкал, баранку две недели покрутил — и уже водитель! Тьфу!.. Особенно бабы. Мужик — тот хотя бы колесо пробитое на запаску сменить может. А эти?.. Да они ж карбюратор от вибратора не отличат!

— Ну, это уж вы чересчур, отец, — не выдержал я. — Даже сами гаишники говорят, что женщины попадают в ДТП вдвое реже мужчин.

— Потому что их в три раза меньше!..

Так, за приятной беседой, мы добрались до кованых ворот в кирпичной стене в рост человека, над которыми сияла вычурная вывеска — «Поселок индивидуальной застройки «Апрель». Я расплатился с рыжим дедом, и он тут же укатил обратно в город. Я же, с интересом оглядевшись, поскольку не был тут ни разу, направился к турникету справа от ворот.

Выглядело сие поселение, признаться, весьма одиозно. Ну представьте: периметр в добрый километр, огороженный каменным забором, по верху которого установлены системы видеонаблюдения и датчики движения. Ворота всего одни и будка охраны. Ворота, кстати, с электроприводом. Интересно, а что будет, если вдруг электричество отключат? Очень напоминает обыкновенную зону! Только вертухаев на вышках не хватает. Однако ж цены на домики здесь просто космические. Видать, ностальгия у наших олигархов по прошлой-то жизни!..

В будке за толстенным стеклом, как в банке, скучал здоровенный детинушка в форме известной в городе охранной конторы «Рысь». Перед ним на служебном столе стоял портативный телевизор. Второго охранника, положенного по штату, нигде не было видно.

Я вежливо постучал в стекло, детина никак не отреагировал. Он весь был поглощен каким-то зрелищем на голубом экране. Тогда я нажал кнопку селектора и рявкнул, не жалея связок:

— Встать! Смиррна!

Амбал вздрогнул могучим телом и непроизвольно оглянулся. Наверное, решил, что нагрянула проверка. Но в следующую секунду сообразил, в чем дело, уставился на меня через стекло, и лицо его медленно приобрело багровый оттенок.

Я же улыбнулся ему своей самой обаятельной улыбкой и знаками попросил открыть турникет. Продолжая сверлить меня мрачным взглядом, парень нажал кнопку, и над вертушкой загорелся зеленый свет.

Однако не успел я миновать ее, как распахнулась дверь будки, и дорогу мне заступил все тот же детинушка, сжав пудовые кулаки и играя желваками на своей круглой физиономии.

— Привет! — сказал я. — Разрешите пройти?

— Ты кто такой, юморист недоделанный? — зарычал охранник, надвигаясь на меня, как «Титаник» на айсберг.

— Нехорошо грубить незнакомым людям, молодой человек! — строгим голосом изрек я. — Они могут обидеться и сделать вам бяку.

— Чего-о?!

— Физическое замечание, родной…

— Да я тебя сейчас…

Детинушка неожиданно резво взмахнул своими оглоблями, и мне пришлось сначала увернуться от захвата, а уж затем совершить обещанное. Моего удара — «крыло ласточки» — он, естественно, даже не заметил. Просто вдруг почувствовал, что в легких не осталось ни капли кислорода, раскрыл по-рыбьи рот и с размаху сел на асфальт дорожки.

— Ай-я-яй, сенсей, нехорошо обижать слабых! — услышал я знакомый голос откуда-то сбоку. Из-за угла будки появился человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть.

— Костя?!

— Он самый, Дмитрий Алексеевич. — И Константин Кириллов по прозвищу Кирюха, мой бывший ученик по клубу славянских единоборств, с радостной улыбкой протянул свою сухую и крепкую ладонь. — Сколько лет, сколько зим!

— Здравствуй, Кирюха. Как же ты здесь оказался?

— Надо же где-то деньги зарабатывать, — пожал он плечами.

— Но ты ведь, кажется, в университет поступил? На исторический? — попытался припомнить я.

— Ну да. Только ведь на стипендию не проживешь. — Костя нагнулся к зашевелившемуся напарнику. — Чем это вы Егора?.. «Крыло ласточки»?

— Молодец! Не забыл еще?

— Да я же из клуба не по собственной воле ушел. Разве не помните?

Я вспомнил. Неприятная история. И банальная. Костя возвращался домой с тренировки, увидел в подворотне двух дебилов, терзающих девчонку, ну… и сделал им сгоряча жесткое внушение. В результате один из уродов очутился в больнице, а второй… Второй оказался племянником начальника городского ГАИ, самого Железного Федора — полковника Фесенко. Полковник слыл человеком справедливым, но, видимо, не выдержал давления матери отморозка — своей сестры. Дело, конечно, замяли, но условием этого явилось отчуждение Кирюхи от клуба.

— Что ж ты за городом-то сидишь? А как же учеба?

— Да это временно, на лето, — отмахнулся Костя, поднимая напарника и заводя его в будку. — А так я в универе и сижу! Во втором корпусе, знаете?

— Угу… А я к вам сюда тоже не по своей воле попал. Задание у меня.

— Ух, ты! От кого же? Мы вышли из будки и медленно двинулись по дорожке к домам.

— От шефа. Я уже второй день работаю в «Городском вестнике», журналистом.

— А-а, тогда, наверное, вы из-за пожара приехали?

— Точно! Расскажешь?

— И покажу. Идемте!

Мы двинулись по центральной улочке без названия, имевшей кроме проезжей части даже что-то вроде тротуара с одной стороны. Улочка была заасфальтирована, а пешеходная дорожка выложена серым бутовым камнем. Несмотря на полуденное время, поселок казался вымершим — никакого движения ни снаружи, ни внутри, в палисадниках, засеянных американской газонной травкой, кое-где разбавленной цветниками.

— Куда все подевались? — не выдержал я. — Кого тут охранять?

— Вы правы, сенсей, днем здесь действительно пусто. Только в некоторых домах остаются экономки или горничные. Хозяева на полях, «капусту» рубят! Зато по вечерам или в воскресенье… — Костя поморщился.

— Не будем о грустном, — решил я сменить тему. — Давай лучше про пожар.

— Ага. Ну, пожар-то знатный случился. Дом весь выгорел! Вон он — уже виднеется.

Мы свернули с главной улочки в совсем узкий проулок — двум машинам не разъехаться. Проулок концом упирался в кованую решетку низких ворот. Одна половинка их была распахнута. Газон в небольшом дворике весь изрыт колесами, а сам дом смотрел на мир пустыми черными глазницами выбитых или лопнувших от жара окон. Крыша у дома тоже отсутствовала.

— Да-а, хорошо горело! — согласился я, останавливаясь перед фасадом. Подумал и вытащил дежурную пачку «Монте-Карло». — Это надо перекурить. Рассказывай.

— Короче, все случилось поздно ночью, вернее, под утро, — охотно начал Костя, тоже достав сигареты. — Дом, видите, стоит на отшибе, поэтому начало пожара мы, естественно, пропустили. Даже очень. Спохватились, когда полыхало уже вовсю. И сгорел ведь очень быстро! Пожарникам, собственно, и тушить-то было нечего — так, угольки залить.

— А что же хозяева?

— Так нету их. Вернее, есть хозяин дома, но он живет в городе, здесь бывает редко и только по выходным. Он вообще какой-то… ну, повернутый.

— В смысле?..

— То ли сектант, то ли масон!.. — Кирюха уставился на меня диковатым взглядом. — Бывает, заявится с целой сворой мужиков и баб, в рясы одетых с капюшонами. И все — бритые налысо!

— Может, с кришнаитами водится? — подсказал я.

— Не. Тех я знаю. Эти другие. Скользкие какие-то… короче, у них там, на заднем дворе, за домом, что-то вроде капища организовано. И вот как понаедут, так целую ночь там скачут, песни или молитвы какие орут, костры жгут…

— И в этот раз тоже так было?

— Нет. Никого вообще не было. То есть с месяц назад хозяин дома привез с собой парня странного, представил своим племянником и сказал, что парень тут будет жить.

— Ну и что в этом странного?

— Да сам жилец! Может, он и родственник его, но только еще и сектант. Точно говорю! — Костя заметно разволновался, размахивая рукой с сигаретой.

— Ладно, ладно, верю, — поспешил согласиться я. — И все же, что в этом жильце было необычного? Кстати, где он сейчас?

— Пропал! Сразу после пожара. Или даже до него…

— Может быть, он и устроил пожар?

— Признаться, была у меня такая мысль…

— А кто думает иначе?

— Пожарники. И милиция. Они, когда узнали, что ночью гроза была, обрадовались. Говорят, мол, все ясно — молния ударила. Так в протоколе и записали.

— А сам-то слышал грозу?

— Вроде, погромыхивало где-то… Да, были зарницы. Но мы с Егором как раз футбол смотрели, Лигу чемпионов.

— Ясно. А хозяин приезжал?

— Нет, не нашли его. Телефоны молчат. Никто его не видел ни здесь, ни на работе. Я сам в офис звонил, с секретаршей разговаривал.

— Интересное кино получается! — Я выбросил окурок. — Пойдем, посмотрим?

Мы обогнули дом и оказались на квадратной площадке, стороны которой были тщательно размечены невысокими столбиками с натянутыми между ними тонкими цепочками. У меня создалось впечатление, что площадка точно ориентирована по сторонам света, но проверить это было пока невозможно из-за отсутствия компаса. В восточном, по моим прикидкам, углу возвышалась какая-то странная обгоревшая колонна, или столб. А перед ней в нескольких шагах был вкопан в землю круглый валун со срезанной горизонтально верхушкой. Валун был расколот надвое.

— М-да, и впрямь похоже на культовое место, — пробормотал я, подходя поближе к камню. — Гляди-ка, Кирюха, а валун-то оплавился!

— Ого! Вот куда, значит, молния долбанула! — Костя с восхищением провел пальцами по краю разлома. — Ну и силища!

— Похоже, тут не одна «шалунья» поработала, — сказал я, кивнув на обуглившийся столб. И замер, потрясенный.

Это был вовсе не столб. Сквозь копоть явственно проступали черты свирепого человеческого лица. Приглядевшись, я различил и прижатые к туловищу руки, достававшие почти до земли. Да и лицо нельзя было назвать совсем человеческим.

— Ты прав, Кирюха, это действительно капище. А вот тебе идол, которому оно посвящено, — указал я на изваяние. — Узнать бы еще — кому?

— Значит, тот парень на самом деле был сектант! — торжествующе заявил Костя.

— Скорее язычник. Может, даже шаман.

— И он вызвал эту молнию?!

— Ну, это вряд ли. Наверное, он просто свой обряд подгадал под грозу.

— Куда же он тогда подевался?

— А вот это нам с тобой и предстоит выяснить, — я бодро хлопнул Костю по плечу, хотя сам вовсе не был так уверен в целесообразности предложенного мероприятия. — Давай-ка для начала все тут осмотрим внимательно…

Зараженный моим показным энтузиазмом, Константин пригнулся и пошел кругами по площадке, и сразу стал похож на молодого пса, ищущего след. Я же обратил свое внимание на камень-алтарь и собственно идола. Я уже пожалел, что не могу определить его «национальность» — это бы намного облегчило задачу поисков. Чего?.. Да хоть чего! Любой мелочи, детальки, зацепки.

Я тоже пошел по кругу, вернее, восьмеркой — от алтаря к идолу и обратно, — вороша ногой тонкий слой пепла от сгоревшей травы и чего-то еще. Вот это самое «еще» больше всего меня и озаботило. Что же здесь горело?..

Я снова внимательно осмотрел изваяние и неожиданно сделал маленькое открытие. Похоже, что молния ударила именно в идола — вблизи был четко виден ее «след» в виде извилистой борозды выгоревшей и испарившейся древесины. Я проследил за «следом» сверху вниз, до земли, и тут меня ждала вторая неожиданность: бороздка продолжалась и по земле! И тянулась она прямо к каменному алтарю.

— Это что же получается? — от волнения я не заметил, что разговариваю вслух сам с собой. — Молния ударила в идола, пробежала по земле и вонзилась в камень, расколов и расплавив его?!

— Так не бывает, — откликнулся Костя, услыхавший мой вопрос.

— Сам знаю! Но другого объяснения не вижу.

— Почему? — Константин бросил свои «собачьи» упражнения, подошел и тоже внимательно, чуть не носом, исследовал странные «следы». — А вдруг это все-таки результат обрядовых действий? Тогда все сходится.

— Что сходится?

— Ну, понятно, почему молния так странно себя повела. Тогда же она была не природной, а как бы искусственной…

— Ты сам-то понял, что сказал?

— Нет…

— Вот именно. Ты только что выдал гипотезу, что некий сектант способен управлять молниями! — Я не смог удержаться от сарказма. — Он что, бог-громовержец? Новое воплощение Зевса, или Перуна?

— Тенгри!

— Что-о?!

— Я вспомнил, — Костя пропустил мои выпады мимо ушей и во все глаза таращился на идола. — Вспомнил, где я видел это чудище. В прошлом году мы с ребятами ездили на практику в Хакасию. У них там есть что-то вроде музея-заповедника под открытым небом. Ну, такая небольшая поляна, куда хакасы собрали найденные предметы своей дохристианской культуры. Так вот там они воссоздали древнее капище своего Небесного Повелителя — Тэнге. Этот, — он ткнул пальцем в изваяние, — вылитая копия того, в заповеднике. А Тэнге — это просто еще одно имя Тенгри.

— Какой ты умный, Кирюха! Тебе череп не жмет? Костя непонимающе уставился на меня, и я поспешил исправить свою оплошность:

— Я хотел сказать, что ты молодец! Только почему ты считаешь, что это идол Тенгри, а не Тэнге?

— Так у нас тут хакасы не живут. А у остяков, шорцев, алтайцев он носит имя Тенгри.

— Здорово ты все объяснил!

— Ничего я не объяснил, — отмахнулся он. — Просто теперь ясно, чье это было капище. Но все равно непонятно, откуда молния…

— …и что тут горело, — закончил я мысль. — Действительно, — я подошел к алтарю и еще раз внимательно осмотрел разлом и поверхность камня. — А знаешь, тут что-то лежало!

— Где?

— На алтаре. И это что-то сгорело напрочь! — Я провел пальцем по камню, на пальце осталась жирная копоть. — Если бы мы с тобой сейчас были в крематории, я бы сказал, что эта сажа — остаток сгоревшего тела!

— Вы хотите сказать, сенсей, что здесь сгорел человек?!

— Нет. Но что-то большое и органическое — определенно.

Константин пристально посмотрел сначала на меня, потом перевел взгляд на камень, а с него на землю под алтарем. Вдруг он резко нагнулся и поднял какой-то небольшой предмет, перепачканный в пепле. Я достал бумажный носовой платок и оттер находку. Перед нами предстал кусок обгоревшей кости!

— Это то, что я думаю, сенсей? — хрипло спросил Костя.

— Похоже, — медленно процедил я, разглядывая страшную находку. — Хотя не исключено, что это кость какого-то крупного животного. Свиньи например. Я, пожалуй, отнесу это на экспертизу…

— Смотрите, сенсей! — внезапно прервал меня Константин громким шепотом и показал в сторону дома.

Я чуть повернул голову и краем глаза заметил в темном проеме первого этажа движение.

— Спокойно, Кирюха, — тихо заговорил я, не разжимая зубов. — Идем как бы мимо, к выходу. За углом разделяемся. Я — обратно к черному ходу, ты — с другой стороны. Надо его отсечь от стены поселка, а то уйдет!

Так и сделали. Продолжая громко рассуждать о странностях пожаров, мы свернули за угол дома и тут же рванули каждый в свою сторону.

Я перешел на «кошачий шаг» и стрелой метнулся к приоткрытой двери черного хода. Замерев на секунду перед ней, ввел себя в боевой транс и прыгнул внутрь. Как всегда чувства привычно обострились, а время замедлилось. Я успел миновать небольшой коридорчик и оказался на площадке перед лестницей на второй этаж, когда услышал впереди, на другой половине дома короткий вскрик и звук падения тяжелого предмета.

Мне понадобилось три секунды, чтобы, не зная плана дома, добраться до просторного холла перед парадной дверью. Но за это время услышал еще один то ли крик, то ли стон, потом что-то рухнуло. Оказалось, это упал кусок перегородки, в которую врезалось тело одного из дерущихся.

Мгновения хватило мне, чтобы оценить ситуацию: Косте встретился достойный противник! Мой Кирюха с проклятиями возился на полу в обломках перегородки, а посреди холла, чуть пригнувшись, спиной ко мне, замер высокий черноволосый парень, одетый в камуфляжный комбез, какие носят десантники или спецназ, и такие же специальные ботинки.

Я атаковал его по всем правилам русбоя, сделав ложный заход, но незнакомец не повелся на уловку и встретил меня не менее неожиданным сдвоенным ударом из арсенала, опять же, военного спецназа. Так что мне пришлось спешно сворачивать атаку и самому ставить блок. Основной выплеск силы ушел в сторону, но все равно удар оказался очень сильным. Показалось, что встретился не с живым противником, а с железным роботом!

Тогда я изменил тактику и повел вокруг парня «танец пчелы», выбирая момент для нанесения удара. Но незнакомец, видимо, не собирался биться до конца. Внезапно он совершил — с места! — прыжок через весь холл и ласточкой нырнул в оконный проем. Я рванулся за ним, пройдя окно кувырком, тут же развернулся, ожидая атаки от стены, но перед домом уже никого не было!

Искать неизвестного бойца, понятно, не имело уже смысла, и я вернулся в дом, постепенно отходя от транса и чувствуя, как долбит в виски насыщенная адреналином кровь.

Константин выбрался наконец из-под завала и вид имел весьма комический, если бы не наливающаяся на глазах здоровенная слива на правой скуле.

— Я его достал, сенсей! — радостно сообщил Кирюха, пытаясь отряхнуть с одежды гипсовую пыль. — Честно, достал!

— Ну, он тебя тоже приласкал, — хмыкнул я. — Здоровый бык!

— А где он?

— Ушел и не попрощался.

— Так он и вас… того? — Костя внимательно оглядел мою физиономию.

— Не волнуйся. Все в порядке. Мы просто обменялись любезностями, и он сказал, что ему некогда.

— М-да, ловкий, зараза! Что же ему тут надо было?

— Хороший вопрос. Давай посмотрим…

Мы потратили еще почти час на поиски, но наши усилия были в конце концов вознаграждены.

— Вот зачем он приходил! — торжественно объявил Костя, появляясь из комнаты, служившей раньше, видимо, спальней.

Он протянул мне свою находку. Это была вырезанная из кости голова какого-то зверя с продетым сквозь нее кожаным шнурком. Кость была очень старая — пожелтевшая и потертая. Но все же, приглядевшись, я решил, что изображена голова волка с оскаленной пастью.

— Что это такое? — задал я резонный вопрос.

— Это саклагыч, — охотно пустился в объяснения Костя. — Оберег, по-русски. Такие штуки в старину носили в Сибири воины, охотники, шаманы. Обычно саклагыч изображал какого-нибудь зверя или птицу — тотем рода, к которому принадлежал человек. Но у шаманов саклагыч имел особое значение. Он позволял разговаривать с духами и богами. Поэтому изображал, как правило, либо само божество, либо кого-то из его слуг, помощников.

— Ну и о чем тебе говорит этот… оберег?

— Это саклагыч шамана, — уверенно объявил Костя.

— Так уж сразу и шамана? — прищурился я, вертя находку в руках. — Подгоняешь под свою гипотезу?

— Да нет, правда! — заволновался Костя. — Это ведь не волк.

— А кто же?

— Это голова Небесного Пса — Куклек-эт — слуги грозного Тенгри.

— Ясно. Ну и заварили мы с тобой кашу, Кирюха!

— В каком смысле?

— В прямом! Я же сюда ехал, думал, придется про банальный пожар и олигархов писать. А получилось, что нашел веское доказательство в деле ограбления краеведческого музея.

— Ага, слышал про него, — Костя улыбнулся и тут же сморщился: набухшая ссадина на скуле дала себя знать. — А что там все-таки украли?

— Полный комплект для шаманского камлания богу Тенгри!

— Едрит твою! — не сдержался Константин. — Похоже, сенсей, мы с вами только что упустили преступника?

— Кто же знал… — успокоил я его. — И потом, гоняться за преступниками — дело милиции. А уж мы с тобой, тихонько, по краешку. Подсобим маленько. Сможешь этого… шамана описать, чтобы фоторобот составить?

— Конечно!

— Ну, вот и отлично. Я сейчас обратно в город двину, встречусь там кое с кем. А завтра… ты дежуришь завтра?

— Нет, выходной…

— Чудненько! Завтра я тебе звоню и говорю, куда приехать. Лады? Давай телефон…

В город я летел как на крыльях, несмотря на то, что пришлось протопать до основной трассы пару километров, прежде чем удалось поймать попутку. Я должен был успеть передать Ракитину наши находки до встречи с Анной Нуриевой.

«Памятная тетрадь № 3. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Ноябрь 1745 года Р.Х.»:

23 сентября 1734 года

…Сейчас, когда все уже позади, и мои нервы успокоились, руки не дрожат, я все же решил записать весь трагический конец нашего похода через Салтышык.

Господи, ну почему ты не вразумил меня? Почему не остановил Торопчина?.. Семен, конечно, был не прав, вмешавшись в события, смысла которых не понимал. Но он был настоящим ученым, любознательным исследователем, хорошим товарищем… Да, был.

После стычки на капище, мы враз подобрали свои пожитки и, не дожидаясь рассвета, спешно отправились восвояси. На этом настоял Торбок. Он стал сам не свой от случившегося, все время бормотал о гневе богов, о проснувшемся Тенгри, который остался… голодный? Я так и не понял. Только подумал: неужели такие умелые охотники, плотники, кузнецы, каковыми я видел и знал татар, могут поклоняться столь кровожадному идолу?..

Понятно, что Торбока я пока расспрашивать не стал — не время было. Мы быстро добрались до тропы, ведущей с перевала на другую сторону кряжа. Но дальнейший наш путь превратился в весьма рискованное мероприятие. Ночь была непроглядной, ибо наступило новолуние. Наш спасенный хакас чувствовал себя не лучшим образом — зелье, что ему дал Салагай, наверное, обладало снотворным или опьяняющим действием. Степняк то и дело спотыкался, оступался, даже падал. У него натурально подгибались ноги и, скорее всего, что-то случилось со зрением, ибо он пару раз буквально натыкался на стволы деревьев, хотя те достаточно четко проступали на светлом фоне тропы темными колоннами.

Рассвет застал нас на выходе из ущелья. От невидимого в предрассветных сумерках ручья, вдоль русла которого и вилась тропа, поползли первые языки тумана — обычное явление в здешних местах в это время года, заверил Торбок. Он даже повеселел, завидев тусклую мглу, протянувшуюся над тропой.

— Теперь мы можем немного передохнуть, Степан дус.

— А что же угрожало нам раньше? — пользуясь случаем, решил поинтересоваться я.

— Теперь слугам Тенгри будет труднее найти нас, — охотно объяснил телеут. — Они не любят туман. Он пожирает и звуки, и тени, и следы. Пока туман укрывает тропу, Куклек-эт [27] нас не учует, и Ялкыны-тилгэн [28] не увидит…

Меня так и подмывало расспросить Торбока поподробнее, ибо я почувствовал, что у аборигенов весьма богатая и развитая космогония, равно как и божественный пантеон. Ничуть не меньше, чем у древних греков или римлян. Но обстоятельства были против меня, и я решил отложить разговоры до лучших времен. И оказался прав.

Спустя час, мы возобновили спуск. Весь этот час спасенный степняк проспал — нам кое-как удалось его разбудить. Зато теперь он двигался гораздо увереннее, не спотыкался, и даже проявил некоторую сноровку при переходе через горный ручей, ухватив за шиворот оступившегося Семена.

Дальнейший наш путь стал непомерно легче не только потому, что наступил день, но и местность изменилась к лучшему. Ущелье с ручьем осталось позади, склон становился все более пологим, крупные камни почти совсем исчезли, и тропа вскоре превратилась в настоящую торную дорогу, способную принять и торговый караван на лошадях или даже мулах.

Наша компания вконец взбодрилась и развеселилась, успокоенная окружающей природой и тишиной. За что немедля и поплатилась.

Едва мы покинули лесной полог и вышли на обширную луговину, протянувшуюся вдоль опушки на несколько верст, как позади нас из чащобы раздался воинственный крик, и следом прилетела стрела. Только волею случая она не поразила никого из нас, а вонзилась в походный мешок Торопчина, пробив, как выяснилось, коробку с морилкой. Однако в тот момент всем показалось на мгновение, что Семен убит. От удара стрелы и, конечно, больше от неожиданности он упал на колени, а потом и на живот. Стрела же осталась торчать у него в спине — в мешке, — дрожа и покачиваясь.

Первым опомнился Торбок. Он подскочил к Торопчину, быстро осмотрел стрелу и рывком выдернул ее из мешка. Потом перевернул Семена на спину и наладился было ударить его по физиономии для приведения в чувство, но Семен очнулся сам. Всегдашний румянец изменил ему, лицо сделалось бледным, взгляд потускнел.

— Степан, — позвал он. Я тут же наклонился к нему.

— Я здесь, Сема.

— Степан, — заговорил он загробным голосом, — прости меня, я умираю!.. Обещай, что выполнишь мое последнее желание…

— Хорошо, друг, — я решил с ним не спорить, хотя ясно было, что он даже не ранен.

— Сохрани мои находки и коллекцию! Отвези в Питербурх и передай в Академию…

— Конечно. Я все сделаю, как ты просишь. Но… попробуй-ка пошевелить руками… теперь ногами… теперь головой… Ты не находишь, что рановато собрался на тот свет?

Торопчин еще раз дернул конечностями и сел. В глазах его я прочел неописуемую радость. Он оглядел всех нас, обступивших его, и улыбнулся нарочито небрежно:

— Ну как, здорово я вас разыграл?

— Да-да, — поспешил вмешаться я, видя наползающее на лица аборигенов изумление, — у тебя прекрасно получилось!

— Правда? — Торопчин обрадовался как мальчишка. Он бодро вскочил и хлопнул Торбока по плечу: — Не печалься, Григорий, еще повоюем!

Наш телеут, видимо, тоже обладал чувством юмора. Он кивнул и протянул Семену из-за спины стрелу.

— Возьми на память, дус, — сказал он, сделал паузу и добавил: — Мешок у тебя хороший — крепкий, толстый, как ты сам. Был бы похудее, изге-ук [29] пробила бы тебя насквозь!

Торопчин уставился на стрелу, и глаза его медленно расширились. Я счел себя правым вмешаться.

— Господа, коль дело дошло до стрельбы, значит наши преследователи рядом. Но и до места встречи с экспедицией совсем недалеко. Нам надо поторопиться!

Словно в подтверждение моих слов, от лесной опушки прилетела еще одна стрела и сбила с Семена шапку. От неожиданности он присел и втянул голову в плечи.

Тут же, не сговариваясь, мы с места припустили по луговине к близкой уже реке. Торопчин тоже не заставил себя подгонять, позабыв про шапку.

— Как ты думаешь, Сема, — пропыхтел я на бегу, — почему они целят только в тебя?

— По-моему, они стреляют по всем, — с трудом выговорил Семен. — Просто я — самый крупный, а значит, самая удобная мишень.

Объяснение показалось мне тогда убедительным, но, Боже милостивый, как я ошибался!..

Преследуемые по пятам невидимыми мстителями — а то, что это именно мстители, я нисколько не сомневался! — мы все же сумели добраться до берега неширокого мутного ручья с говорящим названием Сары-су [30] , против устья которого на Томе нас должны были подобрать струги экспедиции. И здесь случилась первая трагедия.

Как только мы остановились на минуту перевести дух на небольшой поляне, заросшей созревшим белоголовником и кипреем, из травы в шагах двадцати от нас поднялся в полный рост высокий, поджарый татарин, вскинул над головой большой охотничий лук и крикнул:

— Тукталырга! Мин аучы чыгышы белэн эрбет агашы! [31]

Мы подскочили, как ошпаренные, и заворожено уставились на татарина. Торбок крикнул охотнику в ответ что-то предостерегающее, но тот, видимо, не разобрал, выставил перед собой лук и потянул из-за плеча длинную стрелу. И вдруг краем глаза я увидел, как Торопчин сорвал с плеча карабин.

Полыхнул бледный при дневном свете выстрел, родивший облако сизо-черного дыма, оглушительно и коротко грохнуло, и в груди у татарина образовалась черная дырка, из которой тут же толчком выплеснулась ярко-алая кровь. Охотник широко взмахнул руками, роняя лук и стрелу, и без звука упал навзничь в густое разнотравье.

— Торопчин! Дурак! Что же ты наделал?!.. — невольно вырвалось у меня, но было уже поздно.

Мы, не сговариваясь, обошли мертвого охотника по широкой дуге, и вскоре достигли места встречи с экспедицией.

Иван Георгиевич стоял на носу струга и смотрел на наше приближение в подзорную трубу. Сейчас же, как мы появились в поле его зрения, он махнул рукой, и от струга к берегу быстро поплыл юркий облас [32] , направляемый улыбающимся Петей Горлановым.

Через минуту мы уже обнимались с ним, как закадычные друзья, хлопая друг друга по плечам. Хакас и Торбок скромно присели в сторонке на корточки, не участвуя во встрече, и о чем-то тихо переговаривались. А Семен, лишь пожав руку Горланову, тут же полез в облас, держа в охапке свой драгоценный мешок.

Мы все еще оживленно болтали с Петей, как вдруг Торбок вскочил и с криком ткнул мне пальцем за спину.

Предчувствуя непоправимое, я резко обернулся, но увидел только, как Торопчин медленно заваливается на бок, а в широкой спине его торчит, подрагивая, знакомая стрела. Вернее, ее родная сестра, прилетевшая, наверное, из густой травы берегового откоса.

 

Глава 4

Западная Сибирь. Томск 22 июня 20… года

— Значит, по-твоему, пожар язычники устроили? — Ракитин скептически вертел в руках мой «трофей» — утерянный незнакомцем амулет.

— А кто же еще? — Я пожал плечами и в очередной раз приложился к бутылке с минералкой, которую вытребовал у Олега, едва переступив порог его кабинета. — Я же тебе толкую: капище там с алтарем, даже жертва была принесена какая-то, — я указал на пластиковый пакетик, лежавший на столе, в который он заботливо упаковал найденную кость.

— Ага. И они же молнию вызвали?

— Ваш сарказм, инспектор, в данном случае неуместен!

— Извини. Пожаром занимается райотдел, — Олег отложил амулет и снял трубку телефона. — Попробую с ними поговорить… — он набрал номер. — Алло! Дежурный?.. Капитан Ракитин из криминального управления. Соедините меня с майором Федосовым. Срочно!

«А ведь этот парень наверняка захочет вернуть свой оберег, — подумал я, глядя на «трофей». — Он обязательно будет его искать, и таким образом можно будет его…»

— Привет, Макарыч, — разулыбался Олег в трубку. — Чем живете-можете?.. Понятно. Я, собственно, по этому поводу и звоню. Тут у меня сидит… один журналист из «Вестника», у него задание от редакции написать материал об этом пожаре… Да, пресса у нас всегда впереди!.. Нет, я его тебе не навяливаю. Наоборот, тут с его помощью открылись некоторые обстоятельства… Похоже, придется дело у вас забирать. Не осерчаешь?.. Баба с возу, говоришь?.. Ну, может, и так. Да, нашли кое-что. На убийство тянет. Лады. Пришлю к тебе Васильченко, а бумаги потом оформим, сам понимаешь, время всегда против нас. Удачи, Макарыч!

— Вот так все просто? — делано удивился я и метнул пустую бутылку в корзину у двери. — Позвонил и тебе отдали дело? А как же профессиональная гордость?

— Причем тут гордость? — Ракитин закурил и принялся пристально разглядывать меня, будто видел впервые. — Протоколы и прочая волокита — это для начальства. Опера всё и всегда решают на личных контактах. Запомни! И чем больше их у тебя, тем эффективнее твоя работа.

— Спасибо. Учту. — Я тоже потянулся за сигаретой. — Так что теперь делать будем?

— Кость — на экспертизу. Составим фоторобот твоего язычника, объявим в розыск…

— Кстати о фотороботе. Надо бы пригласить Константина, охранника из поселка. Он его лучше меня разглядел.

— Вызывай, — согласился Олег и снова снял трубку, набрал номер. — Афанасий Иванович? Добрый день. Ракитин. У меня тут косточка есть, надо бы ее срочно идентифицировать на предмет человечности… Да, есть подозрение согласно обстоятельствам… Замечательно! Сейчас пришлю.

— Костя сможет только завтра приехать, — сказал я.

— Завтра — это долго, — покачал головой Олег и ткнул кнопку селектора. — Серега, где там наш стажер… ну, Руденко этот! Пулей ко мне!

— Ладно, попробую, — вздохнул я. — Хотя внешность мне его некогда было особо разглядывать, больше руками да ногами общались…

— А ты напряги фантазию. У журналистов о-очень богатая фантазия…

— Не смешно. Я еще вот что подумал: а не попробовать ли половить этого «язычника» на живца?

— То есть?

— На его саклагыч, — кивнул я на амулет. — Дадим объявление о находке. Он же ему определенно нужен дозарезу, раз парень явился за ним на место преступления… э-э, камлания.

— Ну да, — хмыкнул Олег. — «Найден старинный амулет в виде головы собаки. Владельца просят обращаться в редакцию газеты «Городской вестник» к журналисту Котову Д.А. с девяти до шести». Так, что ли?

— Великолепно, инспектор!

— Всегда рад вам помочь, Холмс!

— Он обязательно придет…

— И свернет тебе шею.

— Хлопотное это дело, Олежек, ты же знаешь. — Я загасил окурок, встал и потянулся за «трофеем», но Ракитин прикрыл его широкой ладонью.

— Ты хорошо подумал, Димыч, во что влезаешь?

— Ну, ты же не оставишь друга без подстраховки?

— Не оставлю.

— Значит, у нас все получится! — Я решительно забрал оберег. — Пошли фоторобота делать, а то я на деловую встречу не успею.

— О, это интересно! — Ракитин ехидно прищурился. — И каков размер бюста у этой «встречи»?

— Как вам не стыдно, инспектор?! Я же сказал «деловая», а не «личная»!

— Would you be so kind to accept my apologies? — нарочито расшаркался передо мной Олег.

— Ух, ты! Где это ты так навострился по-аглицки шпарить?

— На курсах по обмену опытом.

— А инструктора, случаем, не Аленой зовут?

В этот момент в кабинет без стука ворвался здоровенный лохматый парень в форменной рубашке и брюках с сержантскими лычками на рукаве и спас покрасневшего Олега от неудобного объяснения. Но зато Ракитин выместил свое смущение на спасителе.

— Руденко, вас что, не учили, как входить к начальству?

— Извините, товарищ капитан, — растерялся богатырь, попятившись к двери.

— Стой!.. — Олег взял со стола пакетик с костью и протянул его сержанту-стажеру. — Этот ценный вещдок немедленно доставить в экспертный отдел лично капитану Клокову! Задание ясно?

— Так точно! — радостно рявкнул стажер так, что у меня зазвенело в ушах.

Когда он исчез, с грохотом захлопнув за собой дверь, я укоризненно уставился на Ракитина.

— Молодые кадры, — извиняющимся тоном сказал Олег.

— Щенок сенбернара, — сказал я.

— Ладно, пошли твоего язычника рисовать…

Вопреки моим ожиданиям, процесс создания портрета оказался не таким уж примитивным. Даже продвинутым. Меня усадили за монитор рядом с оператором, и мы с ним за каких-то сорок-пятьдесят минут сотворили практически виртуального двойника моего таинственного противника. Я даже удивился, насколько точно все получилось!

— Как живой, — восхищенно сказал я оператору.

— Стараемся идти в ногу со временем, — пожал плечами тот. — Вам сколько копий распечатать?

— Лично мне? Один портрет и одну фотку, где он вполоборота стоит. Я ее как постер над столом повешу.

Получив распечатки, я вышел в коридор управления и посмотрел на часы. Было около пяти пополудни, и я решил, что еще успею заскочить в редакцию.

Мне повезло: шеф уже ушел домой. Так что отчитываться о проделанной работе не пришлось. В нашей комнате я застал только Светлану, что-то бойко настукивавшую на клавиатуре компа.

— Привет, Солнышко! — мне нравилось общаться с ней. Было в Светлане нечто, сразу же располагающее к доверию и вызывающее желание поговорить и услышать в ответ ее замечательный голос. «Как поющая орхидея!» — услышал я однажды в редакционном коридоре восхищенный комментарий в ее адрес. И сразу согласился с ним.

— Привет, Димочка! — улыбнулась Светлана. — Чаю хочешь? Только что заварила.

Для нее мы все были Димочки, Феденьки, Женечки — и никто никогда не обижался на такую «маменькину заботу». Наверное, все мужчины в глубине души до старости остаются большими детьми, ищущими материнской ласки.

— Ну, вот. А я хотел тебя сам угостить, — притворился я растерянным.

— А ты сделай парочку бутербродов и угости меня, — лукаво подмигнула Светлана.

— Сей секунд! — искренне обрадовался я и кинулся к холодильнику.

Буквально через десять минут мы уютно устроились в нашем «чайном уголке», уплетая бутерброды с сыром и запивая душистым зеленым чаем, в который Светлана добавила какие-то свои травки.

— Ну, как продвигается твое задание? — поинтересовалась Солнышко.

— Ты какое имеешь в виду?

— А что, у тебя их несколько?

— С утра нарисовалось второе, — сказал я и саркастически добавил: — Стараниями любимого шефа.

— Это он тебя на «слабо» проверяет, — кивнула Светлана. — Ну и как?

— А никак! Похоже, оба задания сливаются в одно. Мистика сплошная!

— Расскажи, пожалуйста, мне очень интересно!

Ну, разве я мог ей отказать? Уложился в двадцать минут, включая свою идею о «ловле на живца».

— Вот за этим я и зашел в редакцию. Надо, чтобы объявление попало в завтрашний выпуск.

— Боюсь, что все полосы уже сверстаны, — тряхнула рыжей челкой Светлана. — Но попробуем! Она быстро набрала нужный номер.

— Алик? Савелий еще не ушел?.. Позови его, пожалуйста. Это Полонская… Привет, Савушка! Маленькая просьбочка, только ты мне можешь помочь. Надо дать срочное объявление, именно в завтрашний номер… Крохотное, но на цветной подложке, лучше желтой… Спасибо, Савушка, ты настоящий друг! Значит, текст такой… Светлана надиктовала мой текст, положила трубку и мило улыбнулась:

— Вот видишь, все уладилось.

— Ты и впрямь Солнышко! — восхитился я. — Что бы мы все без тебя делали! — Я нежно и искренне поцеловал ее тонкие, чуть дрогнувшие пальцы. — Спасибо за чай. Но сейчас мне надо успеть еще одно дело сделать. Извини!

— Ну, что ты! Тебе спасибо за угощение.

В приподнятом, даже каком-то благодушном настроении я выскочил на улицу. До назначенной встречи с Нуриевой оставалось полчаса. Пришлось взять такси, чтобы успеть устроиться на обусловленном месте в кафе и заказать хотя бы закуску.

В «Сибирском бистро» меня давно знали, как постоянного клиента. К тому же в свое время я удачно вылечил от застарелой мигрени владелицу кафе, и с той поры личный столик мне был обеспечен.

Едва я появился в зале, ко мне тут же подкатился расторопный паренек явно из новеньких с предложением пройти в правый зал, поскольку свободных мест в главном зале уже не было. Но я остановил его излияния вежливости, сказав:

— Я — Котов, милейший, у меня здесь свой стол.

Паренек, услышав фамилию, переменился лицом, извинился и провел к столику — второму слева от входа, — на котором стояла табличка «Для служебного пользования».

— Что будете заказывать? — осведомился официант, краснея от усердия, как его фирменная бейсболка.

— Ужин на двоих. Пока поставьте пару легких закусок и бутылку сухого белого.

В ожидании Нуриевой я мысленно перебрал все события минувших дней и пришел к выводу, что вроде бы все делал правильно, несмотря на явное отсутствие как журналистского, так и тем более следовательского опыта. Но давняя страсть — стать великим сыщиком — уже проснулась, и загнать ее обратно в глубины подсознания не представлялось возможным. Да и не хотел я этого. А хотел приключений. И побольше!

Я достал из нагрудного кармана саклагыч и в который раз за сегодняшний день принялся разглядывать свирепый оскал фантастического зверя. Небесный Пес — надо же!..

— Забавный амулет! — раздалось у меня над ухом. — Откуда он у вас?

Я поднял голову. Девушка оказалась именно такой, какой я ее себе представлял. Люблю восточный тип! Невысокая, крепко сложенная, смуглокожая, с большими зелеными раскосыми глазами и темными пышными волосами до плеч.

— Здравствуйте, Анна. — Я встал и галантно предложил ей стул.

— Здравствуйте. — Она села безо всякого кокетства, только в глазах плескалось настороженное любопытство.

— Угощайтесь, — повел я рукой над столом.

— Вы хотели поговорить об Антоне?

— Конечно. Но я пригласил вас и на ужин. Одно другому не мешает.

Мой уверенный голос и вежливые манеры произвели должное впечатление. Девушка успокоилась, положила себе в тарелку немного крабового салата и не возразила, когда я наполнил ее бокал вином.

— Так вот об Антоне, — начал я, тоже приступая к салату. — Я знаю о нем только то, что он должен был выйти на работу в понедельник, но не вышел и исчез из дома. Я был в его квартире вместе с милицией — там везде следы поспешного бегства. И мне очень хотелось бы докопаться, от кого он бежал? Это еще важно и для самого Антона, поскольку он — подозреваемый номер один в деле ограбления музея.

— Антон не способен на преступление! — вскинулась Анна.

— Верю, — поспешно сказал я. — Скорее всего, он скрывается от преступников!

— Почему скрывается?!

— Думаю, Антону стало известно о готовящемся ограблении, и он решил спасти ценные раритеты, унеся их из музея. Такова моя версия. И я хочу это доказать. Но для этого вы мне должны помочь.

— Каким образом?

— Расскажите о нем все, что считаете нужным. Причем, если вы скажете, что все должно остаться между нами, я ни слова не передам милиции. Клянусь!

Девушка молча внимательно посмотрела мне в глаза, помедлила с минуту, потом решительно кивнула и начала рассказывать:

— Мы познакомились с Антоном во время туристического похода в Кузнецком Алатау. Мы оба увлекались раффтингом — знаете, такой вид экстремального туризма?..

— В курсе. Сплав по горным речкам на плотах…

— Да. Познакомились, выяснили, что земляки… Антон мне сразу понравился: серьезный, спокойный, умный. Он говорил, что раффтинг для него — своеобразная очистка мозгов. Когда вернулись в Томск, Антон мне сам позвонил. Стали встречаться… Я ему помогала в работе. Антон писал какую-то большую научную работу и часто обращался ко мне с просьбами отыскать в архивах старые документы.

— А на какую тему была работа?

— Что-то по истории Сибири. Я как-то стеснялась подробно его расспрашивать.

— А вы давно его видели?

— Неделю назад. Мы погуляли в парке на Соборной площади, посидели в кафе. И там Антон сказал, что ему предстоит командировка в Барнаул. На несколько дней. Поэтому я и не беспокоилась. Правда, на следующий день после свидания он позвонил и попросил к его возвращению подобрать материалы о пребывании в Томске участников Великой сибирской экспедиции…

— Это о какой же? — заинтересовавшись, невольно прервал я ее рассказ.

— Великая сибирская или Великая северная экспедиция была организована по настоятельному требованию первопроходца и исследователя Витуса Беринга. — Анна рассказывала со все большим воодушевлением, будто это повествование могло действительно пролить свет на исчезновение ее любимого человека. — Первая экспедиция, отправленная еще по указу Петра Первого, доказала лишь одно: просторы на востоке необъятны, почти не заселены и полны всяких богатств…

— Грех было не прибрать их к рукам, — вставил я.

Нуриева глянула на меня с таким выражением, что я тут же дал себе слово следить за языком в присутствии этой неординарной женщины. Ну, в самом деле, у нее близкий человек пропал, приходит некто, вроде бы предлагающий помощь в поисках, и вдруг начинает трепаться как школяр!

— И вот в июне 1732 года, — продолжила Анна, отпив вина из бокала, — Правительствующий Сенат совместно с Адмиралтейств-коллегией Петербургской императорской академии наук подготовил проект указа об организации второй экспедиции, теперь уже для исследования открытых ранее земель. Размах замысла поражал воображение! Предполагалось формирование четырнадцати отдельно действующих изыскательских отрядов. У каждого отряда были свои, строго определенные задания. Для придания всесторонней значимости экспедиции чуть позже был сформирован отдельный отряд из ученых и студентов Академии, которому поручались исследования внутренних районов Сибири, вплоть до Камчатки…

— Извините, — некстати нарисовался все тот же пронырливый официант, — горячее будете заказывать?

— Послушай, мальчик, — сказал я почти ласково, — разве тебе мама не говорила в детстве, что вмешиваться в разговоры взрослых нехорошо? За это можно и в угол поставить!

Несколько секунд парень недоуменно хлопал своими большими, почти девичьими ресницами, потом до него наконец дошел смысл сказанного, и он, покраснев как рак, задом ретировался прочь.

— Зачем вы его так? — укоризненно сказала Анна.

— Терпеть не могу выскочек и хамов, — жестко сказал я, но тут же мягче добавил: — Извините меня, больше не буду. Продолжайте, прошу вас! Вы очень интересно рассказываете, честное слово.

— Так вот, — заговорила Анна с прежним воодушевлением, — в этот научный отряд вошли преимущественно молодые и амбициозные ученые, ставшие впоследствии ведущими профессорами Академии — Герард Фридрих Миллер, Иоганн Георг Гмелин, Людовик Делакройер, Иоганн Эбергард Фишер. Также им в помощь были прикомандированы студенты и адъюнкты — Георг Вильгельм Стеллер, Степан Петрович Крашенинников, Петр Иванович Горланов, Семен Григорьевич Торопчин, рисовальщик Генрих Люсениус, переводчик Иван Яхонтов и еще около пятнадцати человек…

— Как вы их всех запомнили?! — снова не выдержал я.

— Я люблю свою работу, извините за банальность, — улыбнулась Анна одними уголками полных губ. — Этот академический отряд только с июня по октябрь прошел и проплыл путь длиной почти в полторы тысячи верст! Из Тобольска они прошли вверх по Иртышу до Семипалатинска, затем уже посуху добрались до Усть-Каменогорской крепости, а от нее двинулись на север к городу Кузнецку, который располагался на левом берегу Томи у большой излучины. Там отряд разделился. Миллер с большей частью людей пошел вниз по течению вдоль реки к Томску, в Гмелин на двух стругах отправился туда же по воде.

— Извините, Анна, — попросил я, — а вы не могли бы дать мне эти материалы? Под личную ответственность, разумеется.

— Зачем они вам?

— Для общего развития. Нет, на самом деле я тоже активно интересуюсь всем, что касается истории Сибири.

Я почти не лгал. У меня действительно была давняя задумка написать приключенческий роман из времен «мирного» завоевания родного края. Но в данном случае я следовал своему чутью, а оно подсказывало, что Урманов не случайно заинтересовался таким значительным для Сибири событием, как огромная комплексная экспедиция.

— Вы надеетесь, что это вам поможет в расследовании? — Теперь Нуриева посмотрела на меня заинтересованно. В проницательности ей не откажешь.

— Да, — признал я. — Никогда не верил в совпадения. Особенно в случайные. Антон заказывает вам материал о научной экспедиции по Сибири, а через пару-тройку дней происходит кража древних сибирских раритетов большого научного значения. Это не может быть ни случайностью, ни совпадением. Я уверен!

— Вероятно, вы правы, Дмитрий Алексеевич. Хорошо, позвоните мне завтра часов в двенадцать.

— Спасибо, Анна! — я галантно и одновременно искренне поцеловал ее тонкие нервные пальцы. — Непременно в полдень!.. А теперь предлагаю наконец нормально поужинать?

— Согласна! — впервые за вечер улыбнулась девушка. — Можно мне что-нибудь рыбное?

— Конечно!

Я решил не подзывать все того же бестолкового мальчишку, прошел к стойке и сам сделал заказ. Вернувшись за столик, поднял свой бокал и произнес:

— За успех и удачу! Они нам всем сейчас очень нужны.

— Вы найдете Антона, — уверенно сказала Анна, чокаясь со мной.

— От нас не скроешься! — я шутливо нахмурился.

— «От нас»?..

— От меня и моего лучшего друга и гениального сыщика капитана Ракитина. Нуриева кивнула, мы выпили, и я спросил нарочито небрежно:

— А вы не представляете, куда мог податься Антон?

— Нет… Но если он, как вы предположили, скрывается от преступников, то мог поехать к отцу в Юргу.

— Ага! Уже хорошо. Это мы обязательно проверим.

— Погодите, я вспомнила! У него еще друг был, партнер по раффтингу. Кажется, из Шегарки. Михаилом зовут…

— А фамилия?

— Не помню… Антон рассказывал, будто у Михаила там бизнес свой, что-то связанное с лесом.

— Отлично! Шегарка — не город. Думаю, там не много предпринимателей с именем Михаил.

В это время нам принесли заказ. Тоненькая, как тростиночка, девчушка проворно расставила тарелки и, смущенно улыбнувшись, упорхнула.

— Вот это обслуживание! — хмыкнул я, принимаясь за аппетитных фирменных «чебурят» с яблочным соусом. — Не то, что давешний обалдуй…

— Просто вам, очевидно, больше нравятся официантки, — лукаво глянула на меня Нуриева, тоже приступая к еде. — О, как вкусно!

— Это называется «рыбник по-сибирски».

— Никогда не ела такого…

— А его сейчас готовят только здесь да, может быть, в ресторане «Кедр». Это блюдо из старинной сибирской кухни.

Нашу милую кулинарную беседу неожиданно прервала трель моего мобильника, и я пожалел, что не отключил телефон раньше. Звонил Ракитин.

— Привет, говорить можешь?

— А если не могу?

— Но ведь говоришь же?.. Ладно, слушай. Первое и самое главное: кость, что ты мне дал, человеческая!

— Ёкарный бабай! — громко сказал я и тут же извинился перед удивленно посмотревшей на меня девушкой. — Простите, Анна…

— У тебя свидание? — насторожился Олег.

— Деловое. Не переживай. Точно человеческая?..

— Точнее не бывает, Димыч.

— Скверно! И что теперь делать будем?

— Ты — ничего.

— То есть, как?! — я рассердился. — Мы же договорились!

— Повторяю для тех, кто в танке, — голос Олега посуровел, — никуда не суйся! Убийство — это не уличная потасовка и не кража из музея. Дело принимает совсем другой оборот. Теперь оно полностью под моей юрисдикцией. И у меня нет ни времени, ни людей прикрывать тебя. Ясно?

— Ясно… Ну а во-вторых?

— Во-вторых, мне доложили, что профессор Крюгер, за которым, как ты помнишь, было установлено негласное наблюдение, не далее как час назад имел встречу. Догадайся с кем?

— С парнем на фотороботе.

— Снимаю шляпу, мистер Холмс!

— Ну, это же элементарно, Ватсон! Наш таинственный визави охотится за сибирскими древностями, а профессор — крупный специалист в этой области. Да еще иностранец. К кому же еще обратиться незадачливому грабителю? Кстати, установили, что это за тип, за которым мы охотимся?

— На него у нас ничего нет, — голос Ракитина погрустнел. — Более того, этот провора сумел уйти от «хвоста»!

— С потерями или без?

— А?.. Нет, просто слинял, как заправский шпион! Димыч, на кого же мы вышли?

— На очень заинтересованного и очень сердитого товарища.

— Ну, тогда ты там поосторожнее будь.

— Буду, — пообещал я, но уверенности при этом не испытал. — Олежек, дай мне добро на встречу с профессором. Чую, что немец, конечно, не виноват, но какое-то отношение к нашей истории имеет.

— Лады. Но потом обо всем доложишь!

— Договорились! Кстати, капитан, пробейте-ка по своим каналам предпринимателя по имени Михаил из Шегарки.

— Новый след?

— Возможно. Он, по моим сведениям, является приятелем пропавшего Урманова.

Про его отца, живущего в Юрге, я мстительно умолчал, хотя и понимал, что это глупо.

— Спасибо, Димыч, — Ракитин явно повеселел. — Ну, бывай!

— Пока, пока! — Я наконец отключил мобильник и повернулся к Нуриевой, внимательно слушавшей наш разговор. — Прошу прощения, Анна.

— Это и есть ваш лучший сыщик? — кивнула она на телефон.

— Именно! Когда Олег берется за дело, преступник обречен!

— А о каком фотороботе вы говорили?

— О портрете подозреваемого, составленном со слов свидетеля.

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста. — Я выложил фото на стол.

Нуриева взяла снимок в руки и с минуту внимательно разглядывала физиономию моего давешнего «спарринг-партнера».

— А я его, кажется, знаю! — неожиданно заявила она.

— Господи, Анна, откуда?!

— Этот человек в прошлую среду приходил к нам в отдел, тоже интересовался материалами Великой сибирской экспедиции!

— Что же вы молчали?

— Но этими архивами часто интересуются. К тому же он представился научным сотрудником Новокузнецкого университета, удостоверение показал…

— Фамилию помните?

— Прохоров?.. Проханов… Нет, не помню.

— Ладно, все равно, скорее всего, липа. А материалы он получил?

— Нет. Он сделал заказ на копии, но за ними не пришел.

— Ладно, вы ешьте, а то рыбник у вас совсем остыл, а его нужно употреблять горячим…

Ужин наш закончился весьма оптимистично. Нуриева больше не выглядела потерянной и расстроенной, даже посмеялась нескольким анекдотам, которые я рассказал мимоходом.

Было уже часов девять вечера, когда мы вышли из «бистро» в теплые сумерки, окутавшие город. Праздношатающиеся компании молодежи заполнили вечерние улицы и скверы привычным гомоном и смехом, летние веранды кафешек и баров были заполнены до отказа. Я предложил Анне проводить ее и пройтись пешком, но она мягко и решительно отказалась. Мы чинно дошли до остановки, и девушка укатила на маршрутке. Я же отправился домой пешком — по такой погоде грех нюхать бензин или смотреть на летнюю ночь из окна троллейбуса.

Люблю обдумывать дела на ходу. Мысли двигаются в такт шагам — размеренно и неторопливо.

Первые итоги своего журналистского расследования я оценил как положительные, хотя дело постепенно усложнялось. А может быть, мне это только казалось. Вырисовывалась вполне стройная картина.

Допустим, некий современный шаман — их сейчас снова развелось до чертиков! — случайно откопал в библиотеке упоминание о каком-то древнем языческом обряде, связанном с общением с таким же древним духом или богом. Шаман понимает, что если «освоить» такой обряд, его статус в глазах коллег и вероятных последователей здорово возрастет. Он выясняет, что для проведения камлания нужны некие культовые предметы, и начинает их поиск. Нашел бы он их или нет — вопрос, но тут ему просто повезло. Он натыкается на сообщение в газете об открытии региональной выставки, посвященной прошлому Сибири.

Честолюбец решает пойти туда и к своей радости обнаруживает искомое почти в свободном доступе! Он начинает искать подходы к желанным предметам и невольно обращает на себя внимание сотрудника музея Урманова. А может, и предлагает тому принять участие в грабеже. За вознаграждение, разумеется. Урманов гордо отказывается (либо просто отслеживает нечестивца) и, дабы спасти ценные реликвии, решает спрятать их. К примеру, у себя дома, рассчитывая вскоре вернуть на место. Но злодей, видимо, оказался прозорливее и перехитрил Урманова, украв предметы либо из музея, либо из тайника Урманова. И честный сотрудник музея в гневе пускается в погоню за вором. Он настигает того в поселке Апрель, где шаман устроил себе логово, охмурив повернутого на мистике олигарха. Урманов становится свидетелем (возможно, невольным участником!) древнего камлания. И тут возникает дилемма.

Либо он как-то помешал обряду, например ввязавшись в драку с шаманом и сорвав с него оберег, либо Урманов стал участником камлания, вернее, жертвой, принесенной на алтарь божества! Тогда в первом случае, он и сейчас преследует вора, а во втором…

«Бедная Анна!» — невольно вздохнул я, сворачивая в родной двор и подумывая, не сообщить ли Ракитину об этой догадке.

Мне оставалось пройти каких-то пятьдесят метров до подъезда по дорожке, затененной акацией и липами. И в этот момент началось!

Движение за спиной за деревьями я заметил вовремя — сказались многолетние тренировки. Вообще-то это умеет делать любой мастер единоборств — карате, кун-фу, тэквандо, русбой — неважно. Умение «слушать» пространство — основополагающая практика боя. А вот то, что движение двойное, я понял лишь через секунду, когда уже начал ответное перемещение.

Атака неизвестной парочки оказалась воистину молниеносной. Я бы не смог от нее уйти, если бы нападающие не совершили странной на первый взгляд ошибки. На острие вектора атаки он должны были разойтись, взяв меня в клещи. Но бойцы почему-то избрали другой вариант — «жирафа», когда оба атакуют в лоб, но первый ведет атаку на ноги, а второй — на голову противника. Этот прием хорош, но лишь против новичка.

Я легко ушел от нижней «вертушки», прыгнув парню на спину, и связал его напарника верхним боем — фехтованием на кулаках. Боец он был опытный, но русбоем не владел. Через полторы секунды он получил «колун» между глаз и улетел обратно в акации, откуда появился. Заработал свою порцию плюх и первый. Этого я свалил жестким ударом локтем в затылок и для верности добавил пяткой по ребрам. Хруст раздался весьма отчетливый, и парень мешком затих на асфальте.

А в следующий миг появился третий — главный номер программы, мой давешний визави. На этот раз «шаман», как я его окрестил про себя, был одет более подходяще. Что-то вроде плотно облегающего тело трико, пятнисто-серого, почти сливающегося со стеной таких же пестрых зарослей.

«Шаман» тоже явно не знал русбоя, но владел не менее эффективной школой единоборства, даже более пластичной, чем старинная славянская борьба, и такой же универсальной. И он двигался заметно быстрее меня!

Я снова повел, как в прошлый раз, «танец пчелы», провоцируя противника на атаку. Сильно мешали мечущиеся пятнышки света, пробивающиеся сквозь листву. «Шаман» поначалу, как и раньше, попытался вычислить векторы моего перемещения, но затем вдруг остановился и сел на дорожку в позе лотоса. Разгадал мою тактику и дал совершенно адекватный ответ!

Ай да мастер! Уважаю таких. Однако что-то делать все же надо было. И тут настала моя очередь совершить ошибку. Почему-то я решил, что смогу оторваться от «шамана», и пошел вокруг. Ответный бросок его был настолько быстр, что показалось, будто он размазался в воздухе. Я еще никогда не видел, чтобы можно было так атаковать из такого положения!

И «шаман» меня достал-таки! Удар был силен. Кулак «шамана» пробил мой поспешный блок и воткнулся точно в середину грудины, в область сердечной чакры. Кость выдержала, но сознание я все же на несколько бесконечных мгновений потерял.

Очнулся сидя на земле, опираясь спиной на ствол липы. В груди тяжело бухало сердце, избавляясь от остатков адреналина. Голова была звонкой и пустой, как всегда после нокаута. Я медленно поднялся, держась за дерево, полез в карман за платком и сразу обнаружил пропажу. Старинный оберег исчез! «Шаман» добился своего.

«Памятная тетрадь № 4. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Декабрь 1745 года Р.Х.»:

2 октября 1734 года

…вчера прибыли в Томск. У грубо сколоченной, но крепкой на вид деревянной пристани билось на привязи несколько рыбачьих обласов и больших плоскодонок, на которых — как мы уже знали, — местные поселенцы перевозили товары. Пристань была расположена прямо напротив устья неширокой речки, впадавшей в Тому и делившей город на Старый и Новый концы.

Народу на пристани было немного — все больше портовые рабочие да приказчики со складов. Праздной публики, характерной для российских пристаней, глазеющей часами на беготню и возню на причалах, здесь совсем не наблюдалось.

Едва струги ошвартовались, нам бросили сходни, и мы с Иваном Георгиевичем поднялись на пристань. Встречал нас господин Пичугин, референт профессора Миллера — худой и нескладный человек, лет двадцати пяти. Он постоянно шмыгал носом, конфузился от этого и краснел, как девица на выданье.

— С благополучным прибытием, господа! — вымученно улыбнулся референт и сделал приглашающий жест. — Прошу вас следовать за мной. Ваши вещи и прочий багаж разгрузят и доставят на место.

— Питер, — обратился господин Гмелин к поднявшемуся следом за нами Горланову, — проследите, чтобы тут все было в порядке, а затем присоединяйтесь к нам в трактире господина Басаргина.

— Будет сделано, Иван Георгиевич, не волнуйтесь — солидно ответил Горланов и обернулся на подошедших грузчиков: — А ну, пошевеливайтесь, братцы! Каждому — по пятаку серебром, ежели уложитесь за час!..

Гостиниц, равно как и постоялых дворов, в Томске не оказалось, что повергло господина Гмелина в настоящее уныние. Пичугин привез нас на постой в дом купца третьей гильдии Свининникова. Сам хозяин вышел встречать «столичных» ученых гостей, без конца повторяя, какая это для него честь.

— Еще бы! — шепнул мне Пичугин. — Он потом целый год будет всем рассказывать, как его в академию приглашали принять, а он, вишь ли, скромно отказался!..

В доме купца, однако, все было пристойно: светлые комнаты, чистое белье, скромная прислуга. Нам сразу была предложена баня, но господин Гмелин отказался, сославшись на занятость, и уехал на извозчике к господину Мюллеру, который поселился в личном гостевом домике купца второй гильдии Бахметьева. Я же дождался Горланова, и мы прекрасно попарились, с наслаждением отлупив друг друга вениками. А в довершение — розовые и счастливые — получили от дворовой девки Анюты по кружке отличного клюквенного квасу.

Впервые за много дней я лег в настоящую постель с простынями и пуховым одеялом! Сон навалился мгновенно, и я так и не услышал, как вернулся Иван Георгиевич…

А наутро начались сюрпризы. Первым оказался мешок покойного Торопчина. Мне его отдал Горланов, когда приехал на постой, но сил на разбор вещей почившего друга и соратника у меня не хватило.

Зато сегодня сразу после плотного завтрака я решил покончить с этой, весьма неприятной, по-моему, процедурой. Сначала на свет был извлечен дневник Семена — толстая тетрадь в кожаном переплете, исписанная крупным, размашистым почерком. Но я лишь бегло просмотрел записи, отслеживая даты, и убедился, что мы с Торопчиным вели дневники параллельно, то есть делали пометки примерно в одно и то же время. Следовательно, можно было предположить, что и писали мы об одном и том же. Хотя, кто знает…

Я решил все же отложить чтение на потом и занялся остальным содержимым. Так на свет появился охотничий нож в деревянном чехле, расписанном какими-то значками красной краской, и я вспомнил, что его подарил Семену кыпчак из стойбища где-то на Иртыше.

Затем из я извлек из мешка большую берестяную коробку с наклеенной надписью по-латыни «Энтомография». В коробке хранилась коллекция собранных за время нашего путешествия насекомых. По-моему, Семен сделал как минимум десяток открытий для Академии. Во всяком случае, я таких бабочек и жуков никогда не видел ни живьем, ни на рисунках.

Наконец на самом дне мешка моя рука неожиданно наткнулась на сверток из парусины. Я уставился на него, не в силах заставить себя развязать тесемки. Почему-то в глубине души я точно знал, что там находится, но не мог поверить, что это так. И все же я развязал хитроумный узел и развернул ткань.

Передо мной оказались три предмета: берестяной свиток, пропитанный каким-то маслянистым составом, воспрепятствовавшим его высыханию, и две странные фигурки, вырезанные то ли из кости, то ли из какого-то светлого минерала. Одна из фигурок изображала сидящую птицу, поднявшую крылья, будто собираясь взлететь; другая была в виде застывшего в прыжке пса.

Я сидел и смотрел на эти почти чужеродные находки, и в голове моей крутилась только одна мысль: «Семен, Семен, что же ты наделал?.. Зачем ты взял ЭТО?..» То, что предметы именно с капища Козыр-агаш, я не сомневался. Вопрос теперь стоял так: что с ними делать?

Первый и правильный ответ был: вернуть на место. Но как?.. Ехать туда снова не представлялось возможным, причем по многим причинам. Попросить кого-нибудь отвезти реликвии на капище — тоже невыполнимо. Во-первых, начнутся неизбежные вопросы по поводу их происхождения; во-вторых, сделать это смог бы только кто-нибудь из местных — татар или телеутов, а их отношение к сим предметам предсказуемо и однозначно. Единственным человеком, который мог бы дать мне дельный совет, был Торбок, но он сошел на берег еще возле Юрги, отказавшись плыть в Томск. На прощание он все порывался сказать мне что-то, да не вышло. Теперь же я понял, о чем именно хотел говорить маленький телеут…

«Эх, Гриша, Гриша! Видать, не в добрый час привел ты ак-телгеров к священному месту Козыр-агаш. Думал, ученые люди увидят, восхитятся, может, наградят Торбока за приятность… А вот ведь что получилось. Один телгер — вор, другой — сам не знает, кто! Укрыватель…»

Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей, я отправился на прогулку по городку. Благо осенний день обещал быть солнечным — что, как известно, в Сибири является большой редкостью. Я спустился на первый этаж просторного и пустого в это время купеческого дома и вышел на высокое крыльцо, опоясанное резными балясинами. Внизу, на последней ступеньке разлегся на солнышке веселый дворовый пес Брехун. Завидев меня, он радостно вскинулся и замолотил по ступеньке пушистым хвостом-каралькой. Вообще собаки сибирские видом своим изрядно отличаются от российских. Они широкогруды, поджары, с лихо закрученными хвостами и густой, длинной — в вершок — шерстью. Головы лобастые, с треугольными ушами торчком. Окрасом чаще рыжие с подпалинами, иногда — чепрачные, с темной спиной и светлым брюхом. Сибиряки их называют лайки, вероятно, из-за их звонкого задорного гавканья.

Брехун почему-то сразу проникся ко мне доверием и принял в круг жильцов дома, который ему доверили охранять. Я спустился с крыльца и протянул собаке руку. Пес лизнул мою ладонь и вскочил, готовый следовать за мной, но я строго сказал ему:

— Сидеть, Брехун! Стереги дом. — И он, к моему изумлению, прекрасно понял и снова улегся на ступеньку крыльца.

Я вышел из ворот на довольно широкую улицу, носившую название Миллионной, и по скрипучему дощатому настилу не спеша двинулся в сторону торговой площади, что раскинулась возле пристани. Вчера, уставшие с дороги, мы с Горлановым толком даже не осмотрелись там. Теперь же мне представилась такая возможность, и грех было ею не воспользоваться.

Невзирая на ранний час, по улице уже вовсю двигался разнообразный люд — деловитые приказчики, шустрые посыльные, дворовые девки, спешащие на базар, и целая туча всяковозрастной ребятни. Туда же, в сторону базарной площади, тянулись по середине улицы груженные товаром подводы и телеги.

Остановившись на краю базара, я купил у толстой тетки стакан каленых кедровых орешков и встал в сторонке, наблюдая за суетой в торговых рядах. Однако спокойное умиротворение мое длилось недолго.

Не прошло и пяти минут, как откуда ни возьмись, передо мной объявился сухощавый высокий старик в вылинявшем до белизны, когда-то синем кафтане, опоясанный между тем явно новым широким кушаком, расшитым сложным узором и с разноцветными кистями на концах. На ногах старика присутствовали широкие штаны из темной и грубой на вид ткани, заправленные в расшитые тесьмой ичиги [34] , какие носят многие охотники и промысловые люди. Узкое скуластое лицо старика было бронзовым, как и его руки. Но видимо не столько от загара, сколько по природной смуглости. Я сказал «старик», хотя на возраст его указывали только густые седые волосы, выбритые на висках и собранные сзади в длинный хвост, перехваченный витым разноцветным шнурком. Кожа, напротив, выглядела молодо — гладкая и блестящая.

На шее у старика поверх кафтана висело странное ожерелье, состоявшее из стеклянных и костяных бусин разного размера, а в самой середине помещалась восьмиугольная пластинка из желтого металла — вероятно, золотая — с мастерски выгравированным на ней изображением то ли сказочной птицы, то ли дракона. Старик пристально посмотрел мне в глаза и произнес хриплым каркающим голосом:

— Бир шуны кайсы сина тыешле тугель! [35]

— Простите, не понял… — ошеломленно пробормотал я.

— Он говорит, чтобы ты вернул украденное, — раздалось сзади.

Я судорожно дернулся, оглянулся через плечо. В полушаге от меня, прислонившись к столбу коновязи, стоял молодой парень в одежде приказчика. Однако его раскосые глаза и выступающие скулы, да и явный акцент, выдавали принадлежность к одному из коренных сибирских племен — либо хакас, либо татарин.

— Я не понимаю, о чем идет речь, — выдавил я из себя, хотя уже все и сразу понял. Но что-то подсказало мне ответить именно так: никакого доверия или расположения к этим двум аборигенам у меня не возникло. Более того, появилось чувство отторжения, будто они собирались обокрасть меня самого.

— Тенгри ачулана, — снова закаркал старик. — Ул аласы киля узенэ тийешлене. Ялкыны-тилгэн белян Куклек-эт езлиляр синэ. И алар табарлар! [36] — Его твердый как железо палец вдруг уперся мне в грудь.

— Подумай хорошенько, ак-кул, — с плохо скрываемой угрозой добавил сзади парень. — Тенгри добр, но не прощает обмана!

— Я же сказал, что… — вспылил я, снова оборачиваясь к нему, но парень исчез. Конечно, немудрено затеряться в базарной толчее, и все же неприятный холодок между лопаток заставил меня поежиться. Я тут же повернулся к старику, но тот тоже как сквозь землю провалился.

Невольно осенив себя крестным знамением и плюнув трижды через левое плечо, я решительно направился к сторожевой будке, что приметил в правом углу площади. На крыльце в три ступеньки, привалившись к резному столбику навеса, сидел седоусый казак и неспешно покуривал трубку. Его сабля в потертых и посеченных ножнах стояла тут же, прислоненная к дощатой стенке будки.

— Господин казак, — вежливым тоном обратился к нему я, совершенно не разбираясь в военных нашивках и значках, — не будете ли вы так любезны подсказать мне дорогу к дому купца Бахметьева?

Седоусый воин не спеша смерил меня долгим взглядом, кивнул вроде как самому себе и, не меняя позы, поинтересовался:

— А вы, сударь, часом не из эхспедиции господина немца Миллера будете?

— Именно так. Я — адъюнкт Петербургской академии наук Степан Петрович Крашенинников, — представился я официальным тоном. — С кем имею честь?..

В глазах казака блеснуло любопытство. Он степенно поднялся, вынул трубку изо рта, одернул мундир и сказал:

— Хорунжий Томского государева полка Иван Стремных Михайлов сын. Извиняйте, ваше благородие, засумневался я, не признал сразу. Вижу только — лицо новое, да одежа… чудная. Это что ж, теперь все в столицах так ходят?

— Ходят, ходят, Иван, не все, правда… — отмахнулся я. — И не называй меня благородием, потому как из крестьян я. А где же дом Бахметьева, скажи?

— А эвона, — махнул Стремных волосатой ручищей в сторону храма, возвышавшегося посреди площади. — Обойдете церкву посолонь, да завернете в проулок. По нему выйдете на улицу Магистратскую, пойдете по ней налево, и третий дом одесную, с коньками по углам, будет Бахметьевых. У него еще над воротами крашенные петухи сидят — не заблудитесь.

Я поблагодарил словоохотливого хорунжего и вскоре уже стучал кольцом в крашенную суриком калитку двухэтажного купеческого дома.

Господин Миллер отсутствовал, а Иван Георгиевич принял меня радушно. Мы попили чаю с бубликами и занялись обсуждением предстоящего похода на реку Чулыма. Ближе к обеду к нам присоединился Горланов, и день для меня пролетел незаметно.

Возвращались мы с Петром на постой уже в сумерках. Воодушевление и предвкушение новых открытий и приключений захлестнули нас, так что я совсем забыл об утренних неприятностях. Поэтому, когда калитку нам открыла заплаканная Анюта, я сперва решил, что ее наказала за какой-то грех хозяйка.

— Побили? — участливо спросил и Горланов.

— Нет, — всхлипнула девушка, — Брехун…

— Что — Брехун?

— Помер наш песик! — зарыдала, не сдержавшись, Анюта.

— Да от чего ж он помер?! — поразился я. — Отравился?..

— Не-ет, убили его-о!..

— Да кто ж такое мог сотворить?! — допытывался и Петр.

Но Анюта только мотала головой и размазывала слезы по щекам. Наконец она чуть успокоилась и повела нас на задний двор. Там, в сарайке, за дровяной поленницей на старой мешковине лежал Брехун. С первого взгляда было видно, что убил его не человек, потому что у пса было буквально вырвано горло.

— Это какой-то зверь, — сказал Горланов, словно в ответ на мои мысли.

— Откуда зверь посреди города? — возразил я. — И какой?.. Волк?.. Рысь?..

— Рысь — нет. Она нападает сзади, — Петр внимательно разглядывал рану, светя себе масляной лампой, которую услужливо зажгла Анюта. — У бедного пса тогда был бы прокушен загривок, да и на спине остались бы порезы от когтей… Нет, это все же сделал волк.

— А где все произошло, Анюта? — спросил я.

— Да здесь же, у сарая, — всхлипнула девушка.

— Покажи-ка… — поднялся Горланов.

Местом схватки оказался пятачок жухлой травы у стены сарайки в сажень шириной. Он весь был изрыт лапами дерущихся, тут и там на серо-желтых пучках пырея темнели бурые пятна — вероятно, кровь. Петр снова присел, разглядывая землю и подсвечивая лампой.

— Гляди, Степан, — вдруг сказал он и поднял лампу чуть выше.

Я послушно наклонился к нему. Горланов ткнул пальцем в голый участок земли между пучками травы. Там глубоко и четко темнел отпечаток огромной когтистой лапы, похожей на волчью, если бы не размер.

— Таких больших волков не бывает, — заявил я.

— Не бывает, — согласился Петр.

— Тогда что же это за зверь?

Горланов не ответил, а меня вдруг как молния пронзила жуткая догадка. «Нет, этого просто не может быть!» — мысленно возразил себе я. Тем не менее догадка настойчиво продолжала сверлить мозг. Я зажмурился, и тогда из темноты перед внутренним взором выступило бронзовое скуластое лицо старика на базаре. Его сухие губы шевелились, произнося что-то неслышное, и вдруг лицо начало преображаться, вытягиваясь и обрастая шерстью. И вот уже не старик, а оскаленная морда свирепого пса уставилась на меня своими кроваво-черными зрачками, а с огромных желтых клыков ее капала тягучая слюна…

Я тут же открыл глаза, и страшное видение исчезло, но обжигающий холод от дыхания апокалипсического зверя засел в затылке и исчез окончательно, лишь когда я забылся тяжелым сном, переполненный дневными переживаниями и событиями.

Украденные Торопчиным раритеты я твердо решил забрать с собой, надеясь, что неизвестные мне преследователи не смогут гоняться за экспедицией по всей Сибири…

 

Глава 5

Западная Сибирь. Томск 23 июня 20… года

— Ну и что теперь прикажешь делать? — язвительно ухмыльнулся Ракитин, узнав на следующее утро о моем поражении.

— Мне надо срочно встретиться с профессором Крюгером, — мрачно заявил я.

— Это еще зачем?

— «Шаман» не случайно вышел на немца, и вовсе не для того, чтобы сбагрить реликвии.

— А для чего?

— Вот это я и хочу выяснить.

— Ладно, дам тебе шанс реабилитироваться, — оскалился Олег и потянулся к телефону.

— А вот этого не надо! — Я решительно накрыл ладонью аппарат. — Никаких официальных вызовов. Буду беседовать с ним в неформальной обстановке.

— И где же?

— В музее.

— Ого! — Ракитин подергал себя за левое ухо. — Сильный ход… А тебя туда пустят?

— Даже позовут! Как только узнают о моем желании. — Настала моя очередь язвить. Олег озадаченно дернул свое правое ухо.

— Оторвешь, — сказал я.

— А?.. Нет. Черт! Никак не могу отделаться от этой дурной привычки, — Ракитин встал из кресла и пошел по периметру кабинета. — И что ты надеешься выудить из профессора?

— По обстоятельствам. Например, какое отношение он имеет к обряду бога Тенгри?

— А он имеет?

— Несомненно!

— Ладно, — окончательно сдался Ракитин. — Валяй! Только мне — полный отчет!..

— Вам первому, инспектор!

— А кто второй?

— Ты еще не забыл, где я работаю?

— Звони отсюда. Я снял трубку и набрал номер музея.

— Мария Сергеевна?.. Здравствуйте! Котов говорит… Да, двигается помаленьку… Вот с этим я вам и звоню. Просьба у меня: разрешите мне встретиться у вас с немецким профессором Крюгером… Может быть, даже сегодня вечером. Как договорюсь… Спасибо огромное, вы меня здорово выручили! — Я положил трубку на рычаг и щелкнул пальцами: — Вуаля, инспектор!

— Бла-бла-бла, — буркнул Ракитин. — Ты всегда умел уговаривать женщин. Даром, что Кот!

— А то! Ну, теперь — к профессору! — Я вскочил и бодро двинулся к двери кабинета.

— Про отчет не забудь, — бросил мне вдогонку заметно подобревший Олег.

Договориться с Крюгером не составило большого труда. Едва профессор услышал, что его приглашает дама — директор музея, где проходит уникальная выставка да еще по его профилю, немец тут же дал согласие. То, что «дама» не в курсе о своем собственном приглашении, я скромно умолчал.

Покинув университетские стены и окунувшись в утренние лучи солнца, я неожиданно понял, что идти в редакцию не хочется. Я набрал номер на мобильнике, трубку снял Дон Теодор:

— Редакция новостей…

— Привет, Федор, — начал я грустно-усталым голосом. — Что у нас новенького?

— Привет. А ты где?

— Иду в травмапункт, — брякнул я первое, что пришло в голову.

— Черт! Что случилось?

— Пообщался тут неудачно кое с кем. — Я решил выдать ему правдоподобную версию вчерашних событий.

— Это из-за ограбления?

— Ага. Понимаешь, у противоположной стороны появились серьезные возражения по поводу моего расследования, и они вызвали меня на диспут.

— Так. — Дон Теодор перешел на деловой тон. — Помощь нужна?

— Пока нет. Просто скажи там, что я сегодня временно нетрудоспособен: голова после диспута болит. Очень уж аргументы тяжелые оказались.

— Ладно. Отлеживайся, я прикрою.

— Спасибо, Федор!

Конечно, врать нехорошо, но в данном случае грех был невелик. Собственно, писать мне еще было пока не о чем, а сидеть в душном помещении, когда на улице такая изумительная погода — кощунство! К тому же у меня появилась интересная мысль действительно проверить ближайший травмапункт: не обращался ли кто вчера поздно вечером туда за помощью по поводу сотрясения мозга или перелома ребер? То, что двое из троих моих вчерашних визави серьезно пострадали, я не сомневался.

Травмапункт располагался через два дома от моего. Юная медсестричка — явно практикантка — долго не могла взять в толк, что мне нужно.

— Девушка, посмотрите по журналу, были ли вчера ночью или под утро обращения с травмой головы или ребер?

— Пострадали ваши родственники?

— Какая разница?! Знакомые!.. Ищу их с утра. Дома не появлялись, на работе — тоже…

— Минуточку… Как их фамилии?

— Да откуда я… Не помню я их фамилий! Собутыльники они — Василий Иваныч, Петруха, Анка-пулеметчица…

— Пулеметчица?!..

— В журнал, девушка! Посмотрите в журнал! Неужели так трудно?

Наконец она раскрыла толстенный гроссбух и еще долгую минуту возила лакированным коготком по кривым разноцветным строчкам.

— Да, было два обращения, — гордо заключило это юное создание, окончив поиски. — Шнурков Сергей Петрович, двадцать восемь лет, сотрясение мозга первой-второй степени в результате сильного ушиба лобной части головы о твердый предмет… Я невольно с уважением покосился на свой кулак.

— …Сычев Геннадий Степанович, двадцать три года, перелом двух левых задних ребер в результате сильного удара твердым предметом, предположительно палки или обрезка трубы…

А это всего лишь мой локоть! Силен ты, Дмитрий Алексеевич! Но «шаман» тебя все же уделал…

— А вы не могли бы выписать их адреса? Я схожу, хоть проведаю болезных…

— Минуточку… Пожалуйста. — Девчушка протянула мне белый квадратик и вдруг добавила совершенно по-взрослому: — И чего вам, мужикам, неймется? Не можете мирно посидеть?..

— Больше не будем, — пробормотал я и поспешно ретировался за дверь.

Надежда была слабая, но я все же прогулялся по указанным адресам. Конечно, никого не нашел, но по второму адресу словоохотливая соседка сообщила, что «этот нехристь все одно появится через день-два».

— Почему вы так уверены? — поинтересовался я.

— Так у него там попугай и черепаха. Кормить-то надо.

— Ну, если он «нехристь», может, и животные ему по барабану?

— Не-ет, Генка — парень дюже сантиментальный. От человека ему угробить — раз плюнуть, а животину — нет.

— М-да, чудны дела твои, Господи!.. Ладно, завтра зайду.

— Может, передать что? — участливо осведомилась тетка.

— Не надо, — отмахнулся я. — А то еще разволнуется…

«Какой никакой, а улов! Надо будет ракитинских ребят на этого «сантиментального» бандита напустить», — решил я и отправился гулять по любимому с детства городу. До назначенного рандеву с профессором оставалось еще два часа.

Крюгер явился к музею ровно четыре часа пополудни — как и обещал. Свой имидж «бюргера» он однако сменил. Теперь он облачился в светлую летнюю пару, строгую белую рубашку с кремовым воротником-бабочкой и соломенную шляпу. Довершала экстерьер тонкая светлая трость с костяным набалдашником в виде какого-то идола.

Мы встретились на крыльце музея, были подвергнуты тщательной проверке со стороны почти трезвого Шишкина и сопровождены им до директорского кабинета.

— Герр Крюгер, как мне представить вас? — поинтересовался я, взявшись за ручку двери.

— Очень просто, — он молодцевато выпрямился: — профессор истории Дрезденского университета и действительный член Европейской академии наук Ульрих Крюгер.

— Хм, в самом деле, куда уж проще! — не удержался я. Но профессор, кажется, иронии не понял.

— Я чужд болезни тщеславия, — с гордостью заявил он в ответ.

Мария Сергеевна при нашем появлении расцвела милой улыбкой, процедура представления прошла без запинки, мы расположились в уголке отдыха, под неизменной пальмой (по-моему, этот офисный стандарт — пальма, кресла, столик для кофе — специально тиражируют некие фирмы) и смиренно дождались, пока хозяйка приготовит по чашечке кофе на автомате знаменитой фирмы Braun. На столике как-то незаметно возникла вазочка с печеньем и чашка с медом.

Профессор, откушав медку и пригубив кофе, слегка сомлел, и я понял, что сейчас он мне все расскажет.

— Герр Крюгер, — мягко начал я, — я завлек вас сюда не только, чтобы познакомить с красивейшей и умнейшей из женщин нашего города, но и с тайной надеждой получить от вас помощь в одном очень непростом деле. Мария Сергеевна очень мило зарделась на мой комплимент и пробормотала:

— Вы преувеличиваете…

— Ничуть, фрау Мария! — вскинулся профессор. — Я с радостью помогу вам в вашем деле, если это в моих силах.

— Разрешите, я изложу суть проблемы? — обратился я к Черных.

— Конечно, конечно, Дмитрий Алексеевич!..

— Итак, герр Крюгер, позавчера наш родной музей был ограблен!

— Какой ужас!..

— Согласен. Тем более что украдены были очень ценные экспонаты выставки «История Сибирского края до эпохи присоединения…»

— Очень интересно! Я как раз собирался посетить эту выставку, как только закончу читать свой курс…

— У вас еще будет такая возможность, но кое-чего вы уже не увидите.

— Что же именно пропало?

— Э-э… скажем так: комплект предметов для прямого общения с богом.

— ?!..

— Я не совсем удачно выразился… Похищены предметы, предназначавшиеся, судя по всему, для проведения редкого и даже опасного обряда по… — я сделал вид, что в затруднении, и Мария Сергеевна тут же встрепенулась, перестав теребить свою косу.

— Это называется обрядом пробуждения бога, господин Крюгер.

— А! — профессор энергично потер руки. — Все понятно. Могу даже назвать вам имя этого бога!

— В самом деле?

— Да. Это Тенгри! Грозный бог Неба, хозяин и покровитель всего живого в Среднем мире и главный соперник темного бога Эрлика…

— Точно, герр Крюгер! — Я показал ему большой палец. — Так вот, преступник стащил средь бела дня берестяной свиток с текстом… обращения и фигурки слуг Тенгри…

— Огненный Коршун и Небесный Пес, — кивнул немец. — Вы правы, господин Котов. Тот, кто украл эти раритеты, точно знал их назначение…

— …или ему подсказали, что украсть. — Я пристально посмотрел на профессора, стараясь не пропустить возможной реакции. Ведь если заказчик все же он… Но Крюгер и ухом не повел.

— Конечно, это мог быть и заказ. Но, насколько мне известно, в вашей стране коллекционеров подобного рода древностей практически нет. Единственным, кто мог бы возжелать их здесь и сейчас, являюсь я.

— Именно так и думают наши правоохранительные органы, — кивнул я.

— Но я не делал этого заказа!

— Верю. А вот убедить в этом сыщиков будет посложнее. К тому же что-то мне подсказывает, что вы, герр Крюгер, все же имеете к украденным предметам какое-то отношение.

— Почему вы так решили, Дмитрий? — снова взволновалась Мария Сергеевна.

— Потому что не далее как вчера днем герр Крюгер имел встречу с главным подозреваемым в этом деле. — Я положил на столик между чашками фоторобот «шамана». — Узнаете, профессор?

Крюгер с минуту разглядывал чернявую физиономию парня, потом вздохнул и заговорил:

— Не знаю, поможет ли вам моя история, но я действительно имею некоторое отношение к пропавшим раритетам. Дело в том, что мой прадед, как гласит семейное предание, долгое время был обладателем некоего древнего свитка из бересты и еще нескольких предметов, приобретенных им во время проживания в Сибири у какого-то тамошнего купца…

— Минутку, а что делал ваш прадед в Сибири? — не утерпел я. — Его сослали?

— Нет. Мой прадед и его родной брат были потомственными немецкими пивоварами. Оба получили в 1872 году лицензию от Мануфактур-коллегии в Москве на основание пивоваренных заводов в Российской империи…

— Постойте! — меня осенило. — Герр Крюгер, так вы, случайно, не потомок знаменитого Карла Крюгера, который основал в Томске пивоваренный завод в 1876 году?

— Именно так, господин Котов, — с достоинством кивнул немец. — Карл Иоганн Крюгер — мой прадед. Он действительно приехал в Томск в 1875 году, а через год основал пивоваренный завод номер один, как записано было в патенте. Завод располагался, если не ошибаюсь, на территории нынешней университетской рощи. Но поскольку спустя четыре года этот парк отошел в ведение только что открытого, первого в Сибири, университета, решено было перенести завод на его нынешнее место, на улицу Московский тракт. К сожалению, мой прадед скоропостижно скончался в 1882 году, и дело продолжил его родной брат Роберт. Он-то и получил новый патент на завод номер два, основанный в 1884 году…

— Я вспомнила эту историю, — сказала Мария Сергеевна своим неподражаемым бархатным голосом. — В память о старшем брате Роберт Иванович Крюгер разбил у подножия Острожной, то есть Воскресенской, горы большой парк с прудом, фонтанами и разными аттракционами — сад Крюгера. Этот прекрасный парк надолго стал любимым местом отдыха горожан и приезжих.

— Приятно, фрау, что здесь до сих пор помнят заслуги моих предков перед вашим замечательным городом и всей Россией! — несколько напыщенно заявил профессор.

— Есть за что поминать, — сказал я. — Пиво по рецептам ваших предков и сейчас варится самое лучшее. Больше двадцати медалей на международных выставках имеет!.. Однако вернемся к нашим баранам. Что там случилось с вашим прадедом?

— Он умер внезапно, — погрустнел Крюгер. — Я точно не помню, от чего, но… обстоятельства были очень странными. Если хотите, я посмотрю семейный архив. Возможно, там найдется необходимая вам информация.

— Да уж, будьте добры. А что стало с его коллекцией раритетов?

— Ну, после смерти брата коллекция перешла к Роберту, но он решительно не знал, что с ней делать и вскоре подарил коллекцию молодому университету.

Крюгер явно все больше погружался в воспоминания — рассеянно прихлебывал остывший кофе и крошил в блюдце печенье. Потом вдруг встрепенулся и полез во внутренний карман пиджака. На свет появился моднейший девайс — цифровой фотоальбом с возможностью записи саундтреков для сопровождения показа фотографий в режиме слайд-шоу. Машинка была размером со стандартный «наладонник».

— Вот! — Профессор включил альбом, поиграл джойстиком и протянул мне устройство. — Это мой прадед.

На экранчике оказался выцветший снимок, не обработанный программой реставрации. Там был изображен грузный человек в сюртуке, сидящий боком за большим письменным столом, заваленном какими-то бумагами, гроссбухами и другими предметами. На краю стола справа стояла лампа с вычурным абажуром. Свет от нее падал на ближайшие предметы, привлекшие мое внимание. Крюгер, молча наблюдавший за мной, перехватил мой взгляд и пояснил:

— Да-да, это именно те самые раритеты, о которых вы спрашивали! Вот в этом тубусе из нефрита хранился берестяной свиток, а вот эти два предмета и есть фигурки Коршуна и Пса.

— Разрешите мне взглянуть, — попросила Мария Сергеевна.

— Пожалуйста, — я передал ей альбом. — Скажите, герр Крюгер, а что это был за купец, у которого ваш прадед купил раритеты? Насколько я знаю, тогдашние купчины весьма неохотно связывались с торговлей предметами старины — покупателей искать хлопотно, прибыль сомнительна…

— Вы правы, но я не помню, к сожалению, его имени. Хотя в семейных хрониках оно наверняка сохранилось.

— Не сомневаюсь! Немцы всегда отличались завидной пунктуальностью и аккуратностью в ведении дел. Примите это как комплимент, профессор.

— Благодарю вас, господин Котов!

— Однако, вы так и не ответили, кто же тот человек, с которым вы вчера встречались? — Я постучал пальцем по фотороботу, по-прежнему лежавшему на столике.

— Он представился научным сотрудником Алтайского университета.

— Не Прохановым, случайно?

— Кажется, да…

— И о чем вы говорили, если не секрет?

— Он… он настойчиво выспрашивал, что мне известно про бога Тенгри и обряд его пробуждения, — профессор устало откинулся в кресле и потер пальцами переносицу. — Говорил, что пишет диссертацию о верованиях древних шоров…

— Шорцев?

— Да… Хотя они сами себя называли именно «шор», то есть просто «человек».

— Вообще-то, самоназвания «шор» не было, — откликнулась Мария Сергеевна, задумчиво разглядывая фоторобот. — Так назывались сеоки — родо-племенные образования туземного населения Кузнецкого Алатау. Их было несколько: ак-шор, кара-шор, сары-шор… А шорцами их предложил называть известный этнограф и историк Василий Васильевич Радлов в 1861 году.

— Фридрих Вильгельм, вы хотите сказать? — уточнил Крюгер.

— Да, но он принял православную веру и стал Василием Васильевичем.

— Господа ученые, — возопил я, — это все очень интересно, о чем вы говорите, но как это может помочь нам поймать грабителя?

— Вы любите детективы, Дмитрий? — лукаво посмотрела на меня Мария.

— Обожаю!..

— Каков главный принцип поиска преступника?

— Чтобы поймать преступника, надо разгадать его мотив.

— Верно. Вот мы этим и занимаемся… Кстати, — Мария кивнула на фоторобот, — я вспомнила, что тоже видела этого человека в музее накануне ограбления. И по-моему, он беседовал с Ильдаром Сарыгиным.

— А, это тот самый пугливый сотрудник, который отказался побеседовать со мной вчера, — я плотоядно улыбнулся. — Теперь не отвертится!

— Итак, господа, — перебил нас Крюгер, вновь превратившись в сосредоточенного и собранного ученого, — каковы ваши выводы?

— Профессор Крюгер не причастен к ограблению музея, — серьезно сказал я, — но имеет определенное отношение к истории самих раритетов и потому тоже может стать жертвой неизвестного преступника.

— Вы так думаете? — озадаченно уставился на меня Крюгер.

— Непременно! Надеюсь, вы не рассказали ему всего того, что поведали здесь нам?

— Н-нет… Я просто не поверил, что этот господин — ученый.

— Это вас и спасло.

— Майн гот!..

— Дмитрий, перестаньте пугать нашего гостя! — возмутилась Мария.

— Извините, Мария Сергеевна. Я вовсе не хочу, чтобы с профессором что-нибудь случилось. Герр Крюгер, не смею вас больше задерживать! Буду ждать от вас информацию по поводу смерти прадеда Карла и имени купца…

— Да-да, я помню! — профессор спешно поднялся. — Разрешите откланяться!.. — Он осторожно пожал руку хозяйке кабинета, потом мне. — Всего хорошего. Как только Крюгер исчез за дверью, я улыбнулся нахмуренной Марии:

— Ну, вот. Теперь он будет бояться собственной тени и уж точно не ввяжется ни в какую авантюру.

— В отличие от вас, Дмитрий. Я пожал плечами:

— Профессия такая. С вашего разрешения, Мария Сергеевна, я бы хотел срочно пообщаться с Сарыгиным.

— Минутку, — она вернулась к своему столу, сняла трубку телефона, набрала три цифры и спустя полминуты разочарованно положила трубку обратно на рычаг. — Видимо, Ильдар уже ушел…

— Не расстраивайтесь, — я подошел к ней и осторожно взял ее руку в свои, — поговорю с ним завтра. — Я поднес ее чуть дрогнувшие пальцы к своим губам, женщина бросила на меня быстрый настороженный взгляд, но руки не отняла. — А сегодня, — почти шепотом продолжил я, — разрешите пригласить вас на ужин, Мария?

— Н-нет!.. — выдохнула она и сжала мою ладонь.

— Да, — тихо сказал я и пожал ее пальцы в ответ.

— Вы слишком стремительно действуете, Дмитрий…

— Быстрота — залог успеха, говаривал в свое время непобедимый Александр Васильевич!

— Мы не на войне…

— Обещаю, будет вкусно и интересно! Мария не выдержала и рассмеялась, провела пальцами по моей щеке.

— Ваша взяла! Куда вы поведете меня ублажать?

— В настоящую таверну! К настоящему одноглазому пирату!

— Как интересно!..

— Еще бы!..

Мы вышли из музея в украсившийся вечерними огнями город. Жара спала, и теперь волны тепла расходились от тротуаров и стен домов, перемежаясь пока еще осторожными пробежками свежего ночного ветерка. Разомлевшие улицы, расслабившаяся публика, гостеприимно распахнутые двери многочисленных кафешек и баров, легкая музыка, веселый смех — идиллия вечернего города.

Мы с Марией свернули за угол, на Восточный проспект. От музея до таверны «У Сильвера», куда я не без умысла заманил понравившуюся женщину, идти было лениво минут десять — вполне достаточно, чтобы настроиться на романтический лад. И я этой возможности не упустил. Когда мы наконец шагнули на специально выщербленные ступеньки таверны, Мария крепко держала меня под руку, прижимаясь роскошной грудью к моему плечу, и не сводила с меня восхищенного взгляда.

Заведение не случайно имело столь претенциозное название, таверна действительно принадлежала человеку, обалденно похожему на легендарного одноглазого пирата из романа Стивенсона. Правда, звали его по-настоящему Михаилом Соломоновичем Фуксом, но одноглаз он был тоже не понарошку. Года три тому назад Мишка угодил в пренеприятнейшую историю, имевшую возможность закончиться для него путевкой на суровый север. Мишка был силен и бесстрашен, с детства не дурак подраться. Противник его тоже был не робкого десятка, к тому же не один. Эти ребята почему-то решили, что из еврея легко будет выбить согласие на «крышевание» его бизнеса. И просчитались! Мишка спустил с лестницы их посланника, предварительно пересчитав ему все зубы и удалив лишние. А когда возмущенные наглостью «пархатого жида» те явились сами, Фукс достал из ящика письменного стола огромный «кольт», точь-в-точь как у Клинта Иствуда, и отстрелил главарю бандитов мужское достоинство. Шуму было много, заседаний судебных — тоже. Но нам с Ракитиным все же удалось отстоять друга детства. С тех пор Мишка открыл для нас бессрочный кредит в своей таверне, ну и помогал по мере сил, сливая порой Олегу ценнейшую информацию о своих посетителях.

Все это я успел поведать в красках Марии и добился того, что теперь уже она сама нетерпеливо увлекла меня вперед, желая познакомиться с таким незаурядным человеком, как Сильвер.

Мы вошли в полутемный низкий, но просторный зал, обшитый дубовыми панелями. Массивный потолок подпирали не менее внушительные дубовые столбы. Вся мебель в заведении — предмет особой гордости владельца — тоже была из настоящего дерева. Столики располагались здесь с трех сторон по периметру зала. У четвертой стены воздвиглась могучая, затертая до блеска тысячами рукавов, барная стойка, за которой обретался сам хозяин. Несмотря на полумрак, Мишка мгновенно разглядел меня и оценил ситуацию.

— Ба! Какие люди! — взревел он на весь зал, выбираясь из-за стойки и распахивая свои медвежьи объятия.

— Привет, Сильвер! — улыбнулся я, старательно уворачиваясь. — Разреши представить тебе Марию Сергеевну Черных, директора нашего краеведческого музея.

— Ха, что ж так официально? — скривился Фукс и, развернувшись к Марии, расплылся во все тридцать два зуба: — Миледи, почту за честь видеть вас в этом богом забытом кабаке! Любое ваше желание для меня — закон! Приказывайте!..

— Здравствуйте, Михаил… — зарделась Мария. — Я, право, не знаю… Лучше уж вы, Дмитрий, — она с надеждой посмотрела на меня.

— Хорошо, Сильвер, — поспешил я на помощь, — отдельная каюта, два «Мохито» и орешки для начала!..

— Я не пью… — тихо сказала Мария, и это было ее последнее возражение за вечер.

Мы пили ледяной «Мохито» и танцевали, ели обжигающие бурритос с тунцом и авокадо и снова танцевали. Мария оказалась изумительной танцовщицей, горячей и страстной. Я чувствовал, что обоюдное желание нарастает в нас, как цунами, надвигающееся на берег.

Поэтому когда Мишка, улучив момент, шепнул мне, что машина ждет нас у крыльца, я воспринял его слова, как естественное продолжение прекрасного вечера.

— Едем ко мне, — просто сказал я, когда закончился очередной танец.

— Конечно, милый! — кивнула она, и мы надолго слились в поцелуе. Господи, как же нам было хорошо!..

Поздно ночью, когда Мария, утомленная, со счастливой улыбкой на припухших губах, уснула, по-детски разметавшись на постели, я тихо встал, прошел на кухню и включил плиту. Давняя дурацкая привычка — пить кофе на ночь — напомнила даже теперь. Ожидая, пока чайник закипит, я вышел на балкон.

Июньская ночь — это особенное состояние природы. Причем неважно где: в Сибири или в Крыму например. Первый месяц лета потому и первый, что в это время природа, проснувшаяся от долгой зимней спячки и оглядевшаяся, запускает на полную катушку свои могучие жизненные силы. Не знаю, как в тропиках, а у нас июнь — главный месяц цветов. Цветет все, даже ветла. И хотя растения Сибири не отличаются завидным разнообразием, но когда распускаются кисти нежной сирени, когда белой пеной покрываются ветви черемухи, и благоухает розовый ореол яблонь — наступает время любви! Это тихое безумие захватывает буквально всех: воркующие голуби, поющие скворцы, скулящие собаки, завывающие коты — это июнь! Враки, что коты орут только в марте. У нас они ищут невест как раз в июне…

Балкон мой располагался со стороны двора, поэтому по ночам обычно было тихо. Я стоял и слушал, вдыхал эту тишину, закрыв глаза. Пока неожиданно не почувствовал взгляд. Собственно, кто мог смотреть на меня на седьмом этаже? Такой же полуночник из дома напротив?.. Но взгляд исходил со стороны кленов, обступивших парковку внутри двора. Я это определил точно и моментально — даром, что специально тренировался не первый год в развитии экстрасенсорного восприятия.

Я вгляделся в том направлении и вдруг среди пестрой лиственной темноты совершенно ясно увидел знакомую фигуру — «шаман»! Более того, я абсолютно четко различил его лицо, одежду и… сидящую слева от него огромную птицу! В следующую секунду справа от «шамана» шевельнулся сгусток темноты, блеснули две кровавые звездочки — собака! Сенбернар?.. Мастифф?.. Псина тоже была гигантских размеров.

У меня против воли неприятно заныло в животе. Неужели?!.. Значит, все, что мне рассказывала Мария — правда?..

Птица затопталась на месте, расправила крылья и рывком поднялась в воздух. По восходящей спирали она поднялась над деревьями и стремительно полетела в мою сторону. Нервы мои не выдержали, и я буквально прыгнул назад, в спасительную темноту кухни. Захлопнул дверь, и в ту же секунду за стеклом пронеслась огромная быстрая тень, на миг закрыв от яркого света Луны весь балкон.

Ощупью я нашел табуретку и буквально рухнул на нее. Сердце колотилось как в детстве, когда вместе с младшим братом мы крались в дедушкину комнату, чтобы посмотреть в телескоп, сделанный им по собственному проекту. Чайник давно вскипел. Я заварил двойную дозу кофе, с трудом подавив дрожь в руках. Потом все же заставил себя снова выйти на балкон, но ни фигуры «шамана», ни его таинственных спутников уже не увидел.

Лишь минут через двадцать я успокоился настолько, что вернулся в кухню, выхлебал залпом чуть остывший кофе, не ощущая вкуса, и возвратился в спальню. Крадучись, чтобы не потревожить Марию, скользнул в постель и расслабился, вытянувшись на спине. Мария сонно пошевелилась, нашла меня рукой и прильнула всем телом.

— Где ты был?

— Дышал свежим воздухом. Знаешь, какая дивная ночь стоит?

— Какая?..

— Самая короткая в году!

— Так спи, а то не успеешь…

— Уже сплю. Спокойного сна, родная!..

— Бай-бай… — Мария почмокала губами, будто целуя, и перевернулась на живот.

«Памятная тетрадь № 7. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Февраль 1746 года Р.Х.»:

25 марта 1743 года

Вот уже месяц тому, как закончилась моя сибирская одиссея. Теперь же, взирая на пройденный путь, я с радостью отмечаю, насколько полезным и любопытным было для меня сие путешествие. За неполные два года, что я провел на бескрайних сибирских просторах, мои познания в области флоры и фауны азиатского континента неизмеримо выросли и обогатились. А уж сколь интересными явились наши с Горлановым этнографические изыскания — передать словами дневника просто немыслимо!

Безусловно, главным приобретением в области этнографии стали раритеты, полученные покойным Семеном Торопчиным, правда, не совсем честным путем.

Этот уникальный берестяной свиток с руническим текстом, который мне еще предстоит прочитать… Именно мне — ради памяти Торопчина!

Поначалу у меня была мысль сдать находки по протоколу в архив естественнонаучной комиссии Академии, и пусть ими занимаются искушенные в таких делах профессора и академики, но по размышлении пришел к убеждению, что имею приоритетное право заняться исследованиями сам.

Но едва я приступил к расшифровке древних рун, похожих, кстати, на те, что были найдены мною в пещерах енисейских кряжей полгода спустя после злополучного похода через кряж Салтышык, как пришли ночные кошмары.

Какое-то время я старался не думать о них, да не помнил содержания снов — только мутное ощущение от смеси страха и отчаяния, но позже тяжелые сновидения начали завладевать моим сознанием, вторгаясь в явь. Всегда далекий от мистики я пытался объяснить свое состояние переутомлением и даже переживаниями совести. Однако ни прогулки на свежем воздухе, ни успокаивающие порошки, ни даже исповедь не улучшили состояния моих нервов.

В конце концов, после очередного кошмара, в котором ко мне вновь явился старик с базарной площади Томска и потребовал вернуть украденные раритеты обратно в капище, я не выдержал.

В это время в Питербурх по торговым делам приехал мой двоюродный брат Федор. Он был компаньоном у купца первой гильдии Кухтерина, в одной из его факторий в Кузнецке-Сибирском. О приезде брата я узнал случайно. Вернее, разыскал меня он, прислав своего рассыльного в приемный покой Академии. А там ему уже дали адрес моего проживания на Васильевском острове.

И вот в прошлое воскресение, ближе к полудню, возвращаясь со своей ежедневной прогулки, я с удивлением обнаружил возле дома сани, запряженные парой откормленных рысаков. Войдя же в горницу, увидел брата Федора, с удовольствием уплетающего плюшки со смородиновым вареньем, и подливающую ему чай разрумянившуюся Варвару Филаретовну, хозяйку.

Румянилась она, конечно, не от выпитого чая, а больше от пламенных взглядов моего братца, которые он бросал на ее могучие прелести. Варвара Филаретовна вдовствовала уже третий год, самой же ей едва перевалило за тридцать. Так что, как говорится, было на что поглядеть неженатому мужчине!

А Федор, как и я, до сей поры так и не решился связать себя брачными узами. Но если я считал женитьбу делом десятым, к тому же отвлекающим от серьезной науки, то братец мой придерживался другой причины: глупость совершить, мол, всегда успею, а покуда и в умных похожу. Хозяйка, завидев меня, разулыбалась.

— Здоровы ли будете, Степан Петрович! Садитесь-ка к столу, откушайте плюшек свеженьких — утром испекла.

— Благодарствую, Варвара Филаретовна, не откажусь! — ответил я и подошел к брату: — Здравствуй, Федор. Какими судьбами?

— Здоров будь, Степушка! — расплылся он в улыбке, встал и облапил меня по сибирскому обычаю. — Да вот, решил проведать ученого брата. Жаль, в Кузнецке не свиделись. Я в ту пору как раз в Москве был… Слыхал, слыхал про ваши одиссеи! Что, не ожидали такой красоты и долготы увидеть?..

— Да уж, Сибирь — это тебе не Тамбовщина и даже Дикое поле, — согласился я. — Поболе будет. А ведь я, Федор, аж до самой Камчатки добрался!

— Ну да?! — округлил он глаза. — Меня переплюнул? Я, вишь, только до Якуцка доходил — дале не сподобился…

Так, за разговорами, рассказами, мы просидели с Федором до сумерек. Варвара Филаретовна почти не докучала нам своим присутствием. Наоборот, сидела с краешку и внимательно слушала, иногда вздыхая и бросая томные взгляды на Федора, не забывавшего временами подмигивать ей, поведав очередную свою байку о похождениях «за три моря». Я даже раз попенял ему, мол, какой уж из тебя Афанасий Никитин — пшик один! На что сразу же получил достойный ответ: а ты и такого не видел! Тут-то меня и дернул черт за язык.

— А вот послушай-ка, знамый путешественник, — веско начал я. — Наезжаешь ты в Кузнецк без малого десять лет, а не знаешь, что в глубине кряжа Салтышык есть священное место — Козыр-агаш. Там находится древнее капище татарского бога Тенгри. Между прочим, используемое аборигенами до сих пор!

— Ну и что? — хмыкнул брат. — Мало ли таких идолов стоит по тайге?

— Может, и не мало. А только это — очень древнее. И камлать там имеет право лишь Белый шаман, который рождается раз в шестьдесят лет! Этот шаман, или кам, как его называют сами кузнецкие татары, может совершать сложный и опасный обряд — тынычлану уятырле — пробуждения божества с человеческим жертвоприношением.

— Варварство какое!.. Простите, Варвара Филаретовна… Что же воевода? Куда смотрит?

— Ну откуда воевода ваш может знать об этом? Я и сам-то случайно там побывал.

— Расскажи, брат!..

И я рассказал. И пока рассказывал, во мне зрело убеждение, что только Федор и может мне помочь. Только он и способен организовать поход в Козыр-агаш и вернуть на место проклятые раритеты.

Брат выслушал мою странную историю со вниманием, и против ожидания отнесся к ней весьма серьезно. Но совсем не так, как я думал.

— Все это очень интересно, Степан, — хмуря брови, сказал Федор. — И я понимаю твои нынешние чувства. Я бы тоже решил вернуть сих идолов на место — дабы не докучали ни мне, ни другим людям.

— Так верни их, брат! Помоги мне избавиться от кошмаров и мук совести.

— Видишь ли, Степан, — Федор первый раз за вечер потупил глаза. — Я, конечно, помог бы тебе, но… у меня столько дел здесь, в Петербурге, потом в Москве… Да и когда еще я попаду в Кузнецк! Короче, я не возьмусь за это дело. Не с руки мне…

— Ты боишься, брат?

— Я верую в Господа нашего, Иисуса Христа! И не боюсь поганых идолов! Но… вдруг этот… шаман, или кто там?.. вздумает прийти ко мне? Мне что, воевать с ним? За каким лешим, спрашивается?.. Нет уж, ты эту кашу заварил — тебе и расхлебывать! Извини, брат…

Я видел, конечно, что Федор просто испугался. Как испугался бы на его месте всякий нормальный человек.

Мне тоже было страшно. Но деваться было некуда. Съездить в Сибирь не представлялось возможным, а просто выбросить раритеты — не решало задачи. Идолов надо было вернуть на место — только так можно было рассчитывать на «прощение». А как раз этого я сделать и не мог.

У меня оставался лишь один выход: прекратить всякие исследования этих раритетов, расшифровку рун, забыть о них, отвлечь себя другим, более свежим и интересным делом. В итоге я так и поступил.

Вот уже неделю я сплю спокойно, и страшный шаман не приходит ко мне по ночам. Интересно, надолго ли это затишье? Успокоился ли древний бог Тенгри, или только отвлекся от моей персоны?..

Во всяком случае, ныне я готовлюсь к другой интересной работе: мне предложили в Академии проводить исследования и наблюдения в Ботаническом саду. А далее, как знать, возможны и другие замечательные открытия и свершения. Да поможет мне Бог!..

 

Глава 6

Западная Сибирь. Томск 24 июня 20… года

Утро тоже порадовало. В открытую дверь балкона в комнату вливались потоки свежего, очищенного ночным дождем воздуха.

Я потянулся, отбросил покрывало и сделал стойку на руках, затем обратным сальто спрыгнул на пол и проделал короткую разминку, разогревая остывшие за ночь суставы и мышцы. Хотел было помедитировать, но из кухни в комнату вплыли такие запахи, что желудок мгновенно напрягся и тихо взвыл от восторга. Тут же в спальню вошла Мария, закутанная в мой любимый махровый халат — тоже свежая и веселая, как утренний ветерок.

— Привет, Машенька, как спалось?

— Замечательно! Давно не было так хорошо и спокойно. Спасибо тебе! — Она прижалась ко мне всем телом и потерлась щекой и мой подбородок. — Почему у тебя такая мягкая борода?

— Это она размякла от удовольствия. А что там на кухне? Волшебная скатерть-самобранка?

— Всего лишь омлет с зеленью, тосты и травяной чай…

— Царский завтрак!

— Иди, ешь…

— А ты?

— Я уже позавтракала. Надо одеваться и бежать на работу. — Мария выскользнула из халата, оставив его в моих руках. — Не стой столбом! — рассмеялась она, крутнувшись в потоке солнечного света, льющегося из окна.

— Ты лучше всех!.. — сказал я одними губами, уронил халат и шагнул к ней.

— Э-э, нет! Не подходи! Я опоздаю, — Мария ловко увернулась и отскочила к платяному шкафу. — Всё, иди!

Я вздохнул и заставил себя удалиться. Уплетая омлет с тостами, я постепенно включился в ритм нового дня — давняя привычка составлять план действий сработала и на этот раз. И когда на кухню заглянула Мария, тоже деловая и подтянутая — госпожа директор! — я уже тоже настроился на действие.

— До свидания, милый! — Она нежно коснулась горячими губами моей щеки. — Позвони мне, как у тебя дела? Хорошо?

— Обязательно! — Я погладил ее по плечу.

Простучали каблучки в прихожей, клацнула тяжелая дверь. «Ну вот, котяра, кажись, ты попал! Доволен?.. А то! Изумительная женщина!..» — я допил залпом остывший чай, кинул посуду в мойку и пошел одеваться. Сигнал мобильника застал меня уже в дверях.

— Привет, Димыч! — Ракитин смачно зевнул в трубку. — Выспался?

— До упора! А ты, похоже, нет?

— Да, было дело…

— Догадываюсь, как ее зовут.

— Завидно?

— С чего бы?

— Ладно, куда нацелился?

— Ты будешь смеяться — в музей!

— Неужели что-то накопал?

— Потом расскажу. Если все сложится путем, будет тебе вполне рабочая версия!

— Ну-ну… буду ждать!

— Кстати, капитан, есть разминка для твоих «доберманов». Я коротко пересказал результаты поисков своих ночных «обидчиков».

— Что же ты сразу не сообщил? — с упреком сказал Олег. — Небось сам хотел разборку устроить?

— Оно мне надо? Просто не подумал, что это может оказаться срочным. Не думаю, чтобы они выдали своего главаря.

— Почему?

— Потому что ребята наверняка — сектанты. А это люди особого сорта, фанатики. Не будешь же ты их пытать?

— Не буду, но…

— К тому же дерутся они отнюдь не как уличные бойцы — чувствуется специальная подготовка. А сие наводит на определенные выводы!

— Считаешь, занимаются в школе?

— Или занимались в недавнем прошлом. Скорее всего, унибос. Возможно, оба служили в армии в спецназе.

— Ого! Тогда это может оказаться совсем другой уровень, куда нам, псам цепным путь заказан, — с сожалением вздохнул Ракитин.

— Все равно, хотя бы побеседовать с ними…

— Лады, сделаем.

В музее на этот раз я появился почти сразу после открытия. Посетителей еще не было, поэтому дед Шишкин откровенно скучал за своей конторкой и явно маялся похмельем. Глаза у него были красные, как у кролика, а на конторке стояла большая бутылка лимонного «Швепса», к которой дед все время прикладывался.

— А-а, Дмитрий Лексеич, со свиданьицем! — не совсем внятно произнес Шишкин, салютуя мне бутылкой.

— Поправляем пошатнувшееся здоровье? — кивнул я.

— Как можно?! — преувеличенно гневно возмутился дед. — Просто… люблю лимончик с утреца!

— Ага. Почему бы нет? — Я достал фоторобот и положил его перед Шишкиным. — Скажите-ка мне, Петр Силантьевич, не знакома ли, случайно, вам сия физия?

— Ух ты, мать его!.. — выругался Шишкин, хватая фото. — Так это ж тот самый остяк!

— Не ошибаетесь?

— Чтоб мне от палёнки сдохнуть!

— Ну, спасибо, — я хотел забрать фоторобот, но дед вцепился и стал тыкать в него тощим пальцем. — Вспомнил я, Дмитрий Лексеич! Он же с Тошкой… Антоном Васильевичем об чем-то балакал!

— О чем же?

— Не расслышал… Но они долго рядились вон там, у окошка. К ним еще господин Сарыгин подходил, и они втроем какую-то бумагу большую разглядывали!

— А потом? — Я почувствовал нарастающий зуд в кончиках пальцев: наконец-то есть реальный след.

— Потом Антон Василич сильно рассердился, сказал что-то резкое этому остяку и ушел. — Шишкин замолчал и крепко припал к бутылке. Я с трудом дождался, пока он напьется.

— А дальше?

— Что дальше?.. А, господин Сарыгин пожал остяку руку, забрал бумагу и тоже ушел.

— И все?

— Все…

— Что же вы раньше-то молчали, Петр Силантьевич? — не сдержался я.

— А не помнил я, — недоуменно пожал плечами дед. — Вот, «Швепс» помог, наверное…

— Вы глотните, может, еще что-нибудь припомните?

Шишкин послушно приложился к горлышку, побулькал, крякнул и, хитро прищурившись, выдал:

— А ведь они, поди, сродственники!

— Кто?!

— Антон Василич и энтот… остяк!

— Почему вы так думаете?

— Больно уж похожи, заразы!

— Ну, это, наверное, вам показалось: просто оба принадлежат к тюркской национальности…

— Вы что ж, думаете, что Шишкин совсем с ума съехал от водки? — горько усмехнулся дед. — Не-ет, шалишь! Глаз у меня хоть и пьяный, а меткий! Сродственники они, точно! Да вы у господина Сарыгина спросите, он-то должон знать.

— Спасибо, спрошу непременно. Кстати, он здесь?

— А как же! С половины девятого работает, раньше директорши пришел, — дед снова переключился на бутыль с газировкой, поэтому я махнул ему рукой и двинулся по знакомому служебному коридору.

От моего внимания не ускользнуло странное выделение Шишкиным одного из сотрудников. Дед несколько раз за глаза назвал Сарыгина «господином», в то время как даже Марию окрестил просто «директоршей», без титулов.

Дверь с табличкой «Научный сотрудник И.Ф. Сарыгин» была третьей по счету. Я громко стукнул пару раз по филенке, поскольку поверхность двери была обита темным дерматином, и толкнул дверь, не дожидаясь приглашения.

Кабинет научного сотрудника краеведческого музея выглядел, против ожидания, не покрытым патиной времен сумрачным помещением, а вполне современным офисом с кондиционером, бестеневым освещением, легкой стильной мебелью и компьютерным комплексом.

Хозяин кабинета тоже производил впечатление человека, шагающего в ногу со временем, а не архивариуса с горящими фанатичным огнем глазами. Примерно моих лет, подтянутый, с приятным умным лицом. В прошлый раз Сарыгин был в синем рабочем халате, сейчас же облачился в стильный летний костюм из светлой ткани, а в его жестах и речи действительно сквозили аристократические нотки — вполне можно и господином назвать.

В первую нашу встречу Ильдар Файзуллович выглядел сильно испуганным, ныне передо мной сидел уверенный и сильный человек, отлично знающий кто он и какое положение занимает.

— Прошу вас, — хозяин кабинета, не вставая, сделал барский жест, приглашая меня сесть в кресло перед столом.

— Здравствуйте, господин Сарыгин! — сказал я без тени улыбки, делая ударение на втором слове, потом стремительно подошел к столу и оперся на него кулаками.

Такое мое поведение должно было смутить его. По крайней мере, я на это рассчитывал. Тогда появится больше шансов получить правдивые ответы.

— Здравствуйте… — Сарыгин явно не помнил моего имени, а я не счел нужным освежать его память, чем еще больше встревожил.

— У нас есть несколько вопросов, на которые у вас есть ответы, — продолжал я свою психическую атаку.

— В чем дело?! Кто вы такой? — попытался он разорвать стремительно сокращающуюся дистанцию раппорта. Но я не дал ему шанса.

— Кто я, ты уже догадался. А дело в том, что ты нам все время врал!

— Да как вы… Да я…

— Не усугубляй свою вину! У тебя сейчас есть шанс поправить свое шаткое положение. Но только сказав всю правду!

— Я все же не… — Сарыгин стремительно бледнел, точнее серел, поскольку был смугл, и в глазах его снова отчетливо плеснулся темный страх. Этого я и добивался.

— Быстро рассказывай, как все было! — громовым голосом рыкнул я, нависая над ним, вжавшимся в кресло за столом.

Сарыгин издал какой-то хлюпающий звук и зачастил, не смея оторвать взгляда от моего каменного лица:

— Честное слово, это была его идея!.. Я только достал план помещения… я даже не знал точно, что ему нужно… Антон был против, говорил, что это опасная затея… А он настаивал! Да… Сказал, что все равно заберет их, но тогда… Он очень сильный и жестокий человек! Да… Я испугался! У него такой взгляд… убийцы!.. Этот человек опасен! Смертельно!..

— Имя! — гулким голосом произнес я.

— Он называл себя «шул-кэм уятыр аллахына»…

— Что ему было нужно?

— Книга Тенгри и еще культовые фигурки… слуг Тенгри.

— Что он тебе обещал?

— Д-деньги… — в черных от страха глазах промелькнула искра удивления.

Я резко прервал раппорт, выпрямившись и сделав шаг назад. Стало скучно. В глубине души я жаждал древней тайны, мистики, связи времен… Сарыгин оказался обыкновенным мелким обывателем со всеми его пороками и страстишками. Эх!.. И все же.

— Когда вы видели в последний раз Антона Урманова?

— В день… э-э… ограбления, с утра. А в чем, собственно, дело? — К Сарыгину медленно возвращались аристократический лоск и манеры.

— В том, что вы были последним, кто его вообще видел!

— Ни чем больше не могу вам помочь.

— Серебряники-то получили, Ильдар Файзуллович? — не утерпел я.

— Что?!.. — он вспыхнул, вскочил на ноги. — Вы много на себя берете, господин журналист!

— Значит, получили.

— Убирайтесь!

— Ладно. Встретимся у прокурора. — И я злорадно хлопнул дверью, оставив этого хлыща с раскрытым ртом посреди кабинета.

Вообще-то информации Сарыгин мне дал предостаточно. Как раз, чтобы выкинуть из головы предыдущие версии и вернуться к самой первой, выданной по наитию при полном отсутствии информации.

Вырисовывалась следующая картина. Таинственный «шаман» — или Телгер, как он сам себя называл — охотится за древними обрядовыми раритетами, Сарыгин ему помогает то ли из страха, то ли за мзду, а Урманов пытается помешать. На какое-то время ему это удается, но «шаман» не так прост! Он выслеживает Урманова и забирает раритеты. Но и Антон — парень упорный. Он в свою очередь следит за «шаманом», обнаруживает его в поселке Апрель и становится или свидетелем, или участником попытки проведения некоего древнего обряда, называемого «пробуждением бога». По непонятной пока причине обряд остается незавершенным, а погоня — продолжается.

«Куда же они могли направиться?» — эта мысль не давала мне покоя. Разгадав этот ребус, я найду обоих — в этом я не сомневался. Не хватало информации для определения вектора поисков. И тут, как всегда в такие минуты, меня осенило: материалы, которые запросил Урманов накануне своего исчезновения! Идея оказалась столь очевидной, что я не откладывая позвонил Анне Нуриевой.

— Вы могли бы мне оказать небольшую услугу?

— Конечно. А в чем дело? Вы нашли Антона?..

— Пока нет, но с вашей помощью надеюсь, что смогу определить, куда он направился.

— Что же от меня требуется?

— Выдайте мне на время те документы, что просил у вас Антон.

— Хорошо… Я как раз собиралась сдать их обратно в архив, но тут вы позвонили.

— Мне везет. Я зайду к вам через часок?

— Да, конечно. Буду ждать.

Изумительной выдержки женщина! Урманову крупно повезло с подругой — такая пойдет на всё, чтобы выручить из беды, ни за что не отступится. Уважаю!..

Анна ждала меня в комнате, уставленной старинными застекленными шкафами, под завязку загруженными книгами, рукописями и папками для бумаг. Комната была большая, с высоким потолком и огромными окнами, но из-за обилия громоздкой мебели казалась тесной и душной. Рабочие столы сотрудников были буквально втиснуты между шкафами — четыре стола боком возле двух окон. Никаких тебе кондиционеров и прочих благ цивилизации — тяжелая пыль и патина ушедших времен.

— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, — она протянула мне узкую ладошку, но рукопожатие у нее оказалось неожиданно крепким и энергичным.

— Здравствуйте, Аня. Я не очень вас напрягаю своей просьбой?

— Ну что вы! Вот, возьмите, — Нуриева протянула мне бумажный пакет, перехваченный канцелярской резинкой. — Здесь так называемые «памятные тетради» Степана Петровича Крашенинникова.

— А, дневники!..

— Нет, — девушка едва заметно улыбнулась. — Почему-то многие путают… Дневники и путевые заметки ученых восемнадцатого — да и девятнадцатого! — века могут читать только специалисты, потому что фактически эти документы, суть, научные отчеты и наблюдения.

— Но ведь там масса интересной информации!

— Конечно. Для специалистов. Да вот вам для примера, — она взяла со стола раскрытый кожаный фолиант с пожелтевшими обтрепанными по краям страницами, — почитайте!

— «…Это ставшее нам столь полезным животное достигало в длину 8—10 метров и в окружности около пупа — 9 метров», — начал я вслух. — «Вес, по моим расчетам, включая кожу, жир, мясо и внутренности, доходил до 200 пудов. Череп напоминал лошадиный; покрытый шерстью и мясом, он до некоторой степени, особенно губами, похож на голову буйвола. Во рту вместо зубов на каждой стороне две широкие, длинноватые, плоские шаткие кости, из которых одна прикреплена к небу, другая — к нижней челюсти…» И что же это? — спросил я в полном недоумении.

— Здесь подшиты некоторые из путевых отчетов знаменитого биолога-исследователя, участника Великой северной экспедиции Георга Вильгельма Стеллера. В данном случае это — описание легендарной Стеллеровой коровы, открытой ученым во время своих странствий в дальневосточных водах.

— С ума сойти! И что же, они все так писали?!

— Да. Это считалось единственно правильной формой рабочих записей. Могу показать дневники того же Крашенинникова…

Анна раскрыла ближайший шкаф и выложила на стол другой массивный фолиант, также переплетенный в потертую кожу. Девушка быстро пролистала хрупкие на вид страницы и ткнула в одну пальчиком. Я послушно наклонился и прочитал:

— «…Все рыбы на Камчатке идут летом из моря в реки такими многочисленными рунами, что реки от того прибывают и, выступя из берегов, текут до самого вечера, пока перестанет рыба входить в их устья…» М-да!.. В самом деле, малочитаемо.

— Вот! — у Анны в глазах блеснул озорной огонек. — А теперь загляните в тетрадь, что я вам дала. Я повертел пакет в руках, хотел вскрыть, но передумал:

— Верю, Аня! «Памятные тетради» — это другое. Извините, но мне сейчас нужно успеть еще на одну важную встречу. А документы верну в целости и сохранности, не сомневайтесь!

— Верю, — эхом откликнулась девушка и вдруг стиснула кулачки на груди: — Найдите его, Дмитрий Алексеевич!

— Обещаю, Аня. — Я постарался ободряюще улыбнуться. — И, уверен, ваша помощь здесь совершенно не лишняя!

Важную встречу я, что называется, сам себе накаркал. Едва вышел из библиотеки, как взвыл мой мобильник. Номер не определился.

— Слушаю, Котов, — настороженно сказал я.

— Ты меня слушай, а не котов! — хохотнул в трубке Олег. — Куда пропал?

— Я, между прочим, работаю как вол!

— А не желает ли господин вол слегка подкрепиться?

— Желает! Особенно господин вол обожает доморощенных юмористов под соусом бешамель!

— Ага, ну что ж, тогда «на том же месте, в тот же час»?

— И без опозданий! — рявкнул я.

Ракитин позвонил, в общем-то, как нельзя вовремя. Я и сам подумывал, куда бы зайти подкрепиться, ибо Машин утренний омлет давно распался на аминокислоты и углеводы. «Тем же местом» на нашем с Олегом личном языке именовалось любимое «Сибирское бистро». Туда я и направился. До «того же часа» — то есть полудня — оставалось десять минут.

Ракитин как всегда был точен и неумолим.

— Ты опоздал на три минуты!

— Что я тебе, стайер? — огрызнулся я, усаживаясь напротив него за столик возле огромного, во всю стену окна, полуприкрытого легкими жалюзи в виду завладевшей городом жары. — По такой погоде вообще надо ползком передвигаться.

— По такой погоде надо на пляже валяться да девушек в бикини разглядывать, — ухмыльнулся Олег, озирая мою потную физиономию. — Потерю воды будешь восполнять?

— Еще бы!

Ракитин щелкнул пальцами и перед нами почти из воздуха материализовались две большие кружки с пенными шапками. От проворного официанта остался лишь легкий ветерок.

— Вот это сервис! — крякнул Олег, поднимая свою кружку.

— И да разойдется влага по периферии телесной, ибо видит бог: мы не пьем, а лечимся! — торжественно произнес я. — Аминь!

— Хорошо сказал! — восхищенно помотал головой Ракитин. — Аминь!..

Утолив жажду, мы не спеша приступили к салату. Наблюдательный Олег покосился на толстый пакет, который я положил на край стола.

— Ставлю полсоверена, Холмс, что вы раскопали нечто интересное!

— Вам не откажешь в проницательности, инспектор, — подмигнул я. — В этом пакете, я уверен, находится доказательство невиновности Антона Урманова, а также сведения, которые позволят нам обнаружить истинного преступника!

— И что же там? — ткнул пальцем в пакет Ракитин.

— «Памятные тетради» русского ученого Крашенинникова.

— ?!

— Вот и я также сначала отреагировал. Но дело в том, что именно эти тетради накануне своего исчезновения Урманов заказал в библиотеке.

— Не вижу связи с преступлением, — скептически нахмурился Олег.

— Ну, все элементарно, инспектор! Урманов занимается научными изысканиями по истории Сибири, заказывает материалы по Великой сибирской экспедиции, а спустя два дня происходит ограбление, похищены древние сибирские раритеты и Урманов тоже исчезает…

— По-моему, это как раз указывает на причастность Урманова к ограблению, — невозмутимо перебил Ракитин.

— Да что же вы там все твердолобые такие! — взорвался я. — Ну почему не посмотреть с другой стороны? Урманов узнает из материалов экспедиции об истинной ценности этих раритетов и решает помешать злодеянию…

— А откуда он вообще узнал о готовящемся преступлении?

— Вот об этом я и собирался тебе рассказать…

Я торопливо передал Олегу содержание своих утренних бесед с Шишкиным и Сарыгиным.

— Интересный расклад, — хмыкнул Ракитин. — А моему сотруднику оба ничего подобного не рассказывали.

— Любовь народа к милиции безгранична, а потому не может быть выражена словами! — съязвил я. Олег и ухом не повел.

— Допустим, все так и было. Но где же тогда твой Урманов?

— Там же, где и этот «шаман».

— А, тот самый, что дважды отметелил мастера рукопашного боя Дмитрия Котова? — ехидно прищурился Ракитин.

— Ничья… Сам себя он называет Телгер, что по-татарски означает, если мне не изменяет память, «мудрец». Кстати, об Урманове. Ты нашел некоего Михаила из Шегарки?

— Предприниматель без образования юридического лица Михаил Евсеевич Измайлов, двадцать девять лет, не женат, мастер спорта по горному туризму и раффтингу, пропал три дня назад, — ровным протокольным голосом сообщил Олег. Я едва не поперхнулся.

— Ты что?! Как пропал?

— Обыкновенно. Не явился в понедельник утром в свою контору, никому не сообщил о своем отъезде. Сосед видел, как Измайлов сел в свой джип и укатил в направлении Томска.

— А дальше?

— Что дальше? Его помощник и управляющий делами Игорь Никитенко в полной растерянности: шеф никого не предупредил, телефон заблокировал, а тут крупная сделка на носу.

Ракитин отставил пустую тарелку из-под салата и принялся за румяных «чебурят», макая их в свой любимый сырный соус.

— Так вы предприняли что-нибудь? — не сдержался я, забыв про свою порцию горячего.

— Розыск? Ну, это, Димыч, дело нескорое. Конечно, сотрудники заявление написали, отдали его участковому, тот отложил его — по закону! — на семьдесят два часа, которые истекли только сегодня…

— Слушай, капитан, — сказал внезапно севшим голосом, — ты будешь смеяться, но я бы на твоем месте сделал сравнительный анализ ДНК Измайлова и найденной в Апреле кости! Настала очередь бледнеть невозмутимому Ракитину.

— Ты это серьезно?!

— Нет, юмор у меня такой! — нервно оскалился я. — Ты же знаешь, что у меня бывают… озарения.

— Помню. — Олег резко посуровел, подобрался и достал мобильник: — Афанасий Иванович?.. Ракитин говорит. Приветствую… Слушай, надо бы вне очереди сделать один анализ, я вечером запрос оформлю как положено… Так вот, надо сравнить ДНК той кости, что я намедни присылал, и одного господина. Измайлов его фамилия. Он предприниматель, потому его данные по ДНК должны быть в ОВИРе… Ага, спасибо!

Олег спрятал телефон и снова принялся за «чебурят», бросая то и дело на меня настороженные взгляды. Но я упрямо ел молча. Собственно, это действительно было озарением. Я и сам от него прибалдел. Но ведь может такое быть? Может… И тогда «шаман» автоматически становится не просто преступником, а особо опасным, возможно даже маньяком. Религиозные фанатики — самые опасные маньяки. Эта истина тысячи раз подтверждена самой историей цивилизации. Но если «шаман» совершил это ужасное злодеяние, то и над Урмановым висит такая же смертельная угроза! Я решительно отложил вилку и схватил пакет.

— Ты собираешься читать свои «памятные тетради» прямо здесь?

— Почему бы нет?

— Думаю, это не очень удачная мысль, — покачал головой Олег. — Предлагаю поступить по-другому. Мы с тобой едем в управление, я предоставляю тебе кабинет, с диваном. Читай там хоть всю ночь! Бутербродами обеспечим, безопасность гарантируем.

— Хорошо, — подумав, согласился я. — Наверное, так действительно будет лучше. Надо только в редакцию сообщить.

— Из управления позвонишь…

Ракитин распахнул дверь и сделал приглашающий жест.

— Располагайтесь, Холмс! Думаю, здесь вам никто не помешает дедуктировать.

— Благодарю, инспектор. Надеюсь, что не обману ваших ожиданий и к утру я укажу вам, где ловить преступника!

Комната была самой обычной: стол, три стула, диван в одном углу и полудохлый фикус — в другом. Стол оказался девственно чист — никаких бумаг и писчих приборов. Только исцарапанный, с засаленной трубкой, старенький «Панасоник».

— Хозяин временно отсутствует, так что кабинет в твоем полном распоряжении, — пояснил Олег. — Телефон работает. Выход в город через «девятку». Мой внутренний — 234, оперативного дежурного — 101.

— Спасибо. — Я уселся за стол и положил на него пакет.

Ракитин внимательно посмотрел на меня и молча вышел, прикрыв дверь. Я некоторое время отрешенно разглядывал пакет, потом все же решился и разорвал плотную бумагу.

На стол выпала толстая книга в уже знакомом кожаном переплете. С первого взгляда было ясно, что это — современная обложка. Внутри оказались листы рыхлой серой бумаги с бледными синеватыми типографскими оттисками. На титульном листе сверху стоял герб Российской империи, а внизу штамп «Е.И.В. Академии типография, С.-Петербургъ, 1888 годъ». Понятно: подлинники либо не сохранились, либо наоборот содержатся за семью замками в специальном боксе.

Следующий лист был озаглавлен «Памятная тетрадь № 1. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Август-сентябрь 1745 года Р.Х.».

Когда я переворачивал следующую страницу, на миг возникло ощущение стремительного полета — так сознание отреагировало на погружение в «дела давно минувших дней». Я углубился в чтение.

Поначалу шло туго. Шрифт был неровный, бледный, плюс старая орфография, плюс отсутствие знаков переноса и обилие вышедших из употребления слов. Но я сразу понял суть объяснений Анны. Это действительно были сугубо личные записи по памяти событий, что произошли с участием молодого и амбициозного ученого во время его первой в жизни научной экспедиции!

Вся первая тетрадь посвящалась описанию подготовки к путешествию и знакомству с планами будущих исследований. Это пока не имело какого-либо отношения к нынешнему расследованию, но читать все равно было интересно. Я так увлекся, что не сразу сообразил, что за посторонний звук исходит из кармана. Наконец сообразил, что это заливается мобильник. Звонила Анна.

— Дмитрий Алексеевич! Помогите! Я не знаю, что мне делать!..

— Что случилось, Аня?

— Мне только что звонил Антон! Я едва не выронил телефон.

— Откуда звонил?!

— Не знаю… Он очень странно разговаривал, будто на бегу.

— Что, что он вам сказал?

— Он просил не беспокоиться, сказал, что с ним ничего не случилось, но лучше его не искать, потому что это может быть опасно…

— Для кого?

— Для меня… — Девушка всхлипнула, в голосе прорезались истерические нотки: — Дмитрий Алексеевич, я боюсь! С Антоном что-то не так!..

— Спокойно, Аня, — я постарался говорить твердо и уверенно, хотя не испытывал ни того ни другого. — Я сейчас нахожусь в управлении криминальной милиции. Это на Зеленом проспекте. Приезжайте сюда немедленно! Мы втроем, вместе с капитаном Ракитиным, все обговорим и решим, что предпринять. Вы меня поняли?

— Д-да…

— Вы где сейчас?

— Дома…

— Берите такси и приезжайте!

— Хорошо… Спасибо. Анна дала отбой, и я тут же перезвонил Олегу. Пересказав ему суть дела, добавил:

— Мне кажется, что звонил не Урманов.

— Почему?

— Не знаю! Скажи охране внизу, чтобы пропустили девушку.

— Само собой… Как продвигается чтение?

— Помаленьку. Будет что интересное, сообщу…

Нуриева появилась минут через двадцать. Лицо осунулось, но глаза сухие, губы плотно сжаты. Мы собрались в кабинете Олега, и он попросил девушку еще раз рассказать, что ей известно об Урманове.

— А вот у Дмитрия Алексеевича мнение, что звонок был не от Антона, — сообщил Ракитин, когда Анна замолчала.

— А от кого? — вскинулась она.

— Думаю, это был тот, за кем он гнался, — сказал я. — У меня предложение, Аня. Давайте вы сейчас наберите сами номер, откуда был звонок, и еще раз внимательно послушаете голос. А лучше, если сможете сделать проверку…

— Как это?

— Ну, задайте ему в разговоре какой-нибудь вопрос, ответ на который может знать только Антон.

— Да, это было бы неплохо, — подтвердил Олег.

— Хорошо, — вздохнула девушка и достала мобильник. Но минуло не меньше двух десятков гудков, прежде чем на том конце отозвались.

— Говорите с ним, будто с Антоном! — шепнул Ракитин.

— Привет, Тошка! — громко произнесла Анна. — Ты куда пропал?..

Я быстро написал на листке: «Скажите ему, что есть новая информация о Крашенинникове, пусть приедет в библиотеку».

Анна послушно повторила предложение в трубку, потом отрицательно качнула головой. Поговорив еще с полминуты, она отключила телефон. И без того темные глаза ее стали совсем черными, уголки губ опустились. Она снова готова была расплакаться, и я поспешил спросить:

— Это он?

— Нет! — почти выкрикнула девушка. — Это не Антон… Но голос… очень похож.

— Почему же вы решили, что это не он? — спросил Олег.

— Я его всегда ласково звала Тошкой, а он меня — Мотыльком… у нас такая игра была.

— А сейчас…

— … он ни разу не назвал меня… Это не он! — Она наконец разрыдалась, и мы не стали ее успокаивать: нервному напряжению всегда надо давать выход.

Постепенно Анна затихла, сгорбившись и спрятав лицо в ладонях. Тогда я осторожно, почти по-отечески обнял ее за плечи и принялся шептать на ухо всякую ласковую и смешную ерунду. И мои старания все-таки увенчались успехом. Девушка наконец посмотрела на меня, и слабая улыбка светлячком озарила ее милое заплаканное лицо. Ракитин откашлялся и сказал:

— Анна Рафиковна, если хотите, дежурная машина отвезет вас домой. Девушка с благодарностью молча кивнула ему.

«Памятная тетрадь № 8. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е.И.В. Академии наук. Февраль 1755 года Р.Х.»:

19 февраля 1755 года

…сегодня я наконец-то закончил свою многолетнюю работу. «Описание разнообразия и свойств растительного царства земли Камчатки» — вот полное наименование сего труда. Думается, труд мой не останется напрасным. Новая императрица наша, Елизавета Петровна, благосклонно отнеслась к деятельности Академии, но решила, что одной для такой великой страны как Россия будет мало. Уже вовсю идут разговоры о скором открытии Российской академии наук в Москве. Занимается этим сложнейшим делом молодой, русский ученый-самородок — Михайло Васильевич Ломоносов, пришедший, говорят, в старую столицу с одной котомкой за плечами из какого-то глухого уезда.

Что ж, честь и хвала таким самородкам! Может быть, именно им суждено возвысить Россию перед всем миром… Я хочу написать о другом.

Они вернулись. Мои кошмары вновь преследуют меня. Это началось, когда я вернулся из последней поездки по Новгородской и Ладожской земле. До этого на протяжении многих лет я и думать забыл о Белом шамане, древнем боге Тенгри и его слугах, о которых успел прочитать в берестяной книге из капища Козыр-агаш.

Может быть, всему виной мое случайное знакомство с чудским шаманом Ольпереком. Интересно, что у чуди схожий с кузнецкими татарами пантеон древних божеств и прочих духов. В чудском поселении, где нам пришлось провести более трех суток из-за разыгравшейся пурги, я стал свидетелем камлания шамана по прозвищу Ольперек (что буквально означает «тот, который умеет говорить с духами»), призванного хозяином дома Мунчаком, дабы вылечить от лихорадки свою дочь.

Мне было разрешено остаться на время действа, потому что перед тем я самолично удалил Мунчаку больной зуб. Чудичу явно полегчало, и он тут же проникся ко мне большим уважением и благодарностью.

Так вот этот самый Ольперек в моем присутствии взывал не к кому-нибудь, а Тунгре! Когда я позже осторожно поинтересовался, шаман охотно объяснил, что Тунгре — главный дух Верхнего мира, ведающий жизнью людей, животных и птиц. А непосредственными помощниками у него на земле являются чайка Альде и волк Укчу.

— Альде все слышит, Укчу все видит, — кивал на мои расспросы Ольперек. Тогда-то я и вспомнил про Тенгри и Белого кама Салагая…

Вернувшись из похода, я не удержался и извлек из тайника сибирские находки. Много времени провел я, разглядывая фигурки Огненного Коршуна — Ялкыны-тилгэн, и Небесного Пса — Куклек-эт. Но так и не рискнул вновь развернуть берестяную книгу Тенгри.

Однако, как оказалось, даже простого созерцания хватило, чтобы пробудить к жизни неизвестные тонкие эманации, обладающие силой воздействия на разум человека и вызывающие бредовые картины наяву и страшные сновидения.

Скоро месяц, как почти каждую ночь мне снится один и тот же сон. Я бегу по бесконечной ковыльной равнине к высокой горе у самого окоёма, надо мной в низком сером небе кружит гигантский коршун, а позади слышны хриплое дыхание и топот нагоняющего пса. Я должен успеть добежать до горы — тогда я спасен, — но коршун вдруг бросается ко мне из поднебесья, из глаз его выплескивается ослепительный свет, а с бьющих крыльев срываются огненные перья, поджигающие ковыль вокруг меня. Я останавливаюсь, ибо некуда больше бежать, и в этот миг в огненный круг впрыгивает огромный черный пес и кидается мне на грудь…

Я просыпаюсь в последнюю секунду, весь мокрый, с болезненно бьющимся сердцем. Иногда мне кажется, что оно однажды не выдержит и лопнет от напряжения… или черный пес успеет добраться до него и вырвет из моей груди.

Но самое страшное, что недавно кошмар объявился наяву! Я возвращался поздно вечером из Академии, где читал лекцию по ботанике Ладожской земли юным студиозусам, и вдруг отчетливо услышал позади цоканье когтей по булыжнику мостовой и прерывистое собачье дыхание. Я замер как вкопанный, остановился и пес. Тогда я, превозмогая судорогу страха, оглянулся через плечо и… ничего не увидел. А должен был! Ведь улица — сплошная стена из фасадов и заборов с воротами, запертыми на ночь, ни одной подворотни поблизости.

Животному, к тому же явно крупному, просто некуда было деваться! Но тем не менее мостовая была пуста…

А позавчера, тоже припозднившись, я, чтобы сократить путь, решил пересечь Дворцовую площадь напрямки. И когда я достиг середины большого и темного открытого пространства, то услышал над головой приближающееся хлопанье огромных крыльев и крик! Я знаю, как кричит коршун, заметивший добычу. В отчаянии я бросился бежать, чувствуя затылком жар от каждого взмаха, и достиг линии фонарей прежде, чем жуткая птица решила напасть. Я увидел каких-то людей у парапета набережной и закричал: «Помогите!» Двое мужчин, оказавшихся припозднившимися гардемаринами, подхватили меня под руки, не дав упасть в полном бессилии. Они спрашивали меня, что случилось, но я не смог заставить себя рассказать им о своем кошмаре, лишь попросил проводить до дому — благо, эти славные молодые люди тоже направлялись на Васильевский остров…

А сегодня сон был другой. На этот раз ко мне пришел седой старик, которого я встретил на базаре Томска. Я почему-то теперь твердо знал, что он — шаман, кам из какого-то татарского рода. Старик говорил на своем языке, но я почему-то прекрасно понял его.

— Ак-телгер, ты должен совершить тынычлану горефе [40] ! Тенгри должен спать, иначе беды и смерть обрушатся на всех, кого увидит Ялкыны-тилгэн и учует Куклек-эт…

— Я не могу совершить этот обряд, — услышал я свой голос, будто со стороны. — Я ак-телгер, а не Ак-кам…

— Тогда ты должен вернуть священную книгу Тенгри и ее стражей в Козыр-агаш, и новый Ак-кам довершит нарушенное вами…

— И этого я тоже не могу теперь сделать…

— Тогда ты умрешь, ак-телгер! — Старик взмахнул руками и вдруг превратился в огромного коршуна. В ужасе я проснулся…

Я чувствую, что силы мои тают, как снег на печке. Я знаю, что не доживу до рассвета. Но я должен успеть написать просьбу для Федора. Я верю, он выполнит ее — последнюю волю покойного брата… (На этом запись в последней памятной тетради обрывается.)

 

Глава 7

Западная Сибирь. Томск 25 июня 20… года

Чтение «памятных тетрадей» Крашенинникова оказалось настолько увлекательным, что я не заметил, как прошла ночь. Тетрадей было всего восемь, но только три из них привлекли мое особое внимание.

В тетради номер три Степан Петрович описывал свое путешествие от Усть-Каменогорской крепости до Томска. Именно на этом участке маршрута профессор Гмелин, чьим помощником и студентом был Крашенинников, поручил ему первый самостоятельный «экскурс»: пройти пешим путем через хребет Салтышык, собирая по пути образцы местной флоры и фауны. Но не это оказалось главным в записях.

Основная часть текста была уделена событию, совершенно не отраженному ни в дневниках, ни в отчетах, ни в официальной биографии ученого! А именно: Степан Крашенинников вместе со своим другом и напарником Семеном Торопчиным наткнулись в дебрях Салтышыка на древнее языческое капище, посвященное богу Тенгри! Вернее, их отвел туда проводник-телеут по прозвищу Торбок. Зачем он это сделал, я так и не понял. Не понял этого и Крашенинников. Однако о причине, по которой Степан Петрович умолчал об этом эпизоде, нетрудно было догадаться.

На капище произошла трагедия. Молодые ребята, полные веры в науку и в романтику неведомого, не удержались и вмешались в проведение некоего обряда с человеческим жертвоприношением. В результате обряд не был завершен, за учеными началась погоня, и в конце концов Торопчин погиб. Но лишь много позже Крашенинников понял истинную причину погони: Семен украл с капища берестяной свиток и обрядовые фигурки, предназначенные для камлания!..

Когда я дочитал до этого места, вся картина нынешних событий вдруг стала ясной как божий день.

Торопливо дожевав бутерброд и запив его остывшим кофе, я подхватил фолиант и помчался к Ракитину.

Олег спал, уронив голову на стол. Мое шумное появление однако возымело бурное действие. Капитан мгновенно принял вертикальное положение, нахмурился и схватился за какие-то бумаги на столе. Но разглядев, кто пришел, он тихо чертыхнулся, откинулся на спинку кресла и потянул сигарету из полупустой пачки.

— Димыч, ты так до инфаркта меня доведешь!

— Кури поменьше, — отмахнулся я и водрузил на стол фолиант. — Я нашел!

— Что именно?

— Я знаю теперь, где искать грабителя и раритеты!

— Ну-ка, ну-ка! — оживился Олег.

— Кузнецкий Алатау, хребет Салтышык.

— Меркурий — это сразу за Венерой, чуть левее от Солнца.

— Не смешно, инспектор. Я дело говорю. Степан Крашенинников в своих «памятных тетрадях» описал один инцидент, приключившийся с ним и его напарником, во время пешего перехода через этот хребет. А в официальные отчеты его не включил! И знаешь, почему?

— Догадываюсь… Какой-нибудь криминал? — Ракитин был само спокойствие, в то время как меня буквально распирало от энтузиазма немедленно броситься на поиски.

— Именно! Читай, — я ткнул пальцем в страницу перед ним.

Олег склонился над фолиантом и некоторое время молча шевелил губами, с трудом разбирая непривычные шрифт и орфографию. Я даже пожалел его усилия и собрался было прочитать текст вслух, но Ракитин справился сам.

— М-да… — Он глубоко затянулся выгоревшей наполовину сигаретой. — Действительно, темная история. Ай да предки!..

— Если мы поедем туда, то найдем и пропажу, и этого «шамана». Ну и Урманова, видимо, тоже.

— А вот это не факт! Урманов мог и отказаться от преследования, а мог…

— …попасться в руки религиозного фанатика и теперь его жизнь висит на волоске!

— Не паникуй, Димыч, — поморщился Ракитин. — Может, «шаман» твой и фанатик, но не маньяк же? Зачем ему лишние жмурики?

— Олежек, он псих! Я чувствую, добром эта история не кончится!

— Хорошо, что ты предлагаешь? Конкретно!

— Надо ехать в горы, искать капище…

— На чем? — Ракитин загасил окурок и вздохнул. — И кто мне даст разрешение на такое… на эту авантюру? Где доказательства, из коих бы вытекало подобное решение?

— Так вот же! — Я хлопнул ладонью по фолианту.

— Нет, мистер Холмс, в полицейском сыске важны улики, а не домыслы! Давай-ка лучше отработаем то, что у нас есть реально.

— Но ты согласен, что капище найти необходимо?

— Возможно. Но не сейчас.

— Ладно. — Я смиренно склонил голову. — Подчиняюсь давлению обстоятельств. Впрочем, я могу и сам…

— А вот этого не надо! — быстро сказал Олег. — Не хватало мне еще и твоего трупа. Могу обещать, что непременно включу твою версию в список рабочих.

— Хорошо. — Чтобы успокоиться, я в свою очередь полез за сигаретами. — Ты проверил мобильник Урманова?

— Естественно. Оператор утверждает, что абонент вот уже несколько дней, как заблокировал номер!

— Ни фига себе! Это что же — звонок с того света, что ли?

— Ну-ну, только без мистики! — Ракитин встал и принялся разминать затекшее от долгого сидения тело. — Оператор объяснил мне, что подобные фокусы возможны, если перед блокировкой была включена переадресация.

— Все равно не понимаю, — я неожиданно почувствовал, что начинаю засыпать прямо на стуле. — Слушай, а можно где-нибудь всхрапнуть хотя бы пару часиков?

— Предлагаю следующий план, — Олег снова уселся за стол. — Ты идешь домой и спишь, сколько в тебя влезет. А я в это время получу результаты по ДНК-анализу и закажу машину…

— Куда поедем? — я зевнул, едва не вывернув челюсть.

— В Юргу.

— Зачем?

— Там живет отец Урманова. Вполне возможно, Антон завернул к нему.

— Логично, но маловероятно, инспектор.

— Разберемся, Холмс, разберемся!

— А с моими «побратимами» разобрался?

— Пока нет. В бегах твои побратишки, дома так и не появились.

— Ох, чую, встретятся еще они мне!..

— Сплюнь. И топай домой. Я выбросил недокуренную сигарету и покорно поплелся к двери. Обернулся:

— Только без меня не уезжай, ладно?

— Ты же меня знаешь…

— Вот именно!..

До дома я добрался без происшествий, но поспать мне толком не дали. Едва я начал задремывать, как заверещал телефон. В довершение всего трубка оказалась на кухне, и пока я брел как сомнамбула по коридору, телефон буквально надрывался от желания поговорить.

— Слушаю, — произнес я замогильным голосом, нажав клавишу ответа.

— Кто это? — нервно и резко раздалось в трубке.

— Дед Пихто! — рявкнул я, окончательно просыпаясь и одновременно приходя в ярость. — Чего надо?

— Это вы, Котов? — слегка ошарашено произнесли на том конце.

— Нет, это его брат! Кто говорит, блин?

— Разумовский Григорий Ефимович, заведующий редакцией новостей еженедельника…

— Здравствуйте, милейший Григорий Ефимович! — радостно заорал я басом. — А я — Вадим, брат Димитрия. Премного о вас наслышан! Димитрий так много о вас рассказывал, да так весело! Вот, говорит, прихожу я однажды в редакцию, а там меня Колобок дожидается. Зайдите, грит, Димитрий Алексеевич, ко мне в кабинет, посоветоваться надо. У меня, мол, с женщинами не очень получается, а вы, грит, известный затейник и утешитель!.. Мы так смеялись, так смеялись, что прямо с печки все попадали…

— Э-э, п-простите, Ва-вадим, да?.. — Разумовский даже заикаться начал от волнения. — Это все вам Д-дмитрий Алексеевич ра-ассказал?..

— Ого-го, сколько! — жизнерадостно продолжал я орать, хотя уши уже пылали от стыда адским пламенем. — Грит, благодаря мне, наш Колобок теперь по ба… женщинам ба-альшой спец! Спец-огурец! Ха-ха-ха!..

— П-простите, я… мне… А где сейчас Дмитрий Алексеевич? Мы тут во-волнуемся, в редакции…

— Димитрий уже сутки идет по следу предводителя банды «черных археологов», возжелавшего продать за кордон национальное достояние! Меня несло как при поносе. Стыдно было ужасно, но и отступать поздно.

— На помощь ему уже выслана спецгруппа суперсыщиков. Связь только через спутник каждые двенадцать часов!..

— Ну, х-хорошо… передайте, нет… д-держите нас в курсе. П-пожалуйста!..

— Непременно, милейший Григорий Ефимович! До свидания!..

«Ф-фу! Мерзавец ты этакий! — сказал я своей полусонной физиономии в зеркале кухонной двери. — Не стыдно?.. А ну, марш спать!»

Усталость все-таки взяла свое. Я не помнил, как добрался до постели, но проснулся аккурат поперек нее. Проснулся сам. За окном был день, но солнце уже не пялилось в комнату, следовательно, было далеко за полдень.

Первым моим осмысленным ощущением после пробуждения стал голод. Есть хотелось просто зверски. Рыча как рассерженный лев, я устремился на кухню и принялся опустошать полки холодильника. Нашлось, правда, немногое: почти пустая баночка сметаны, подозрительного вида творожный сырок, пучок пожелтевшей петрушки и одинокое куриное яйцо. Но голод — великий стимул творчества.

В результате через двадцать минут на столе красовалась сковородка с обалденно пахнущей румяной запеканкой и дымилась большая кружка зеленого мятного чая. За уничтожением сего кулинарного шедевра меня и застал звонок Ракитина.

— Ты готов?

— Пошти, — сказал я с набитым ртом.

— Выходи через десять минут. Машина будет у подъезда.

С Олегом лучше не спорить. Я вышел из подъезда через восемь минут. Ровно две минуты спустя подкатила серая потрепанная «хундайка» с гражданскими номерами. За рулем восседал смутно знакомый детинушка в форменной кожаной куртке. Капитан расположился на заднем сидении. Едва я уселся рядом, «хундайка» рванулась вперед не хуже быстроногой лани.

— Соблюдаем режим инкогнито? — поинтересовался я.

— Экономим казенный бензин! — отрезал Олег. Он был явно не в духе.

— Так это твоя машина?

— Ваша дедукция как всегда на высоте, Холмс! Поразительная наблюдательность.

— Да что случилось-то?

— Есть две новости: плохая и очень плохая. С какой начать?

— С любой…

— Первое: твой… инсайт насчет жертвоприношения подтвердился. Это кость принадлежала Михаилу Измайлову.

— Это плохая новость? — я проглотил невесть откуда взявшийся комок.

— Ага. А вот тебе очень плохая, — Ракитин пристально посмотрел на меня. — Твой приятель Константин Кириллов сегодня утром найден в полукилометре от поселка Апрель…

— Мертв?! Кирюха?..

— И даже очень. — Олег полез за пазуху и бросил мне на колени бумажный пакет для фотографий.

Я вытащил тонкую пачку снимков. Рука невольно дрогнула, едва я рассмотрел первый. То, что там было изображено, не могло быть Костей. Куча растерзанного мяса в обрывках одежды… Тяжеловатое зрелище даже для медика!

— Ты уверен, что это он? — с трудом произнес я, возвращая фото и пакет.

— Его опознали напарник и директор охранной фирмы.

— И… кто же это сделал?

— По предварительному заключению Кириллов был растерзан каким-то крупным хищником.

— Ты сам-то веришь в эту чушь? Откуда хищники, да еще крупные, в городской черте, возле оживленной трассы?

— Следы зубов и когтей…

— Его, наверное, убили, труп подбросили… А потом на него наткнулись бродячие собаки. — Я изо всех сил пытался отстраниться от реального ответа, который знал, в котором был уверен, но принимать не хотел!

— Труп очень свежий… э-э, недавний. Смерть наступила за пару часов до обнаружения тела. По времени как раз совпадает. Именно около шести часов утра Кириллов обычно проходил по этой дороге на дежурство. — Ракитин крепко сжал мою руку. — Бывает, Димыч, бывает… Это вполне мог сделать волк-одиночка. Или молодой медведь… Да, скорее медведь, потому что у него когти.

— Черта с два, Олежек! — почти выкрикнул я, и молчаливый водитель впервые настороженно оглянулся. Теперь я его узнал — дежурный сержант-хохол из управления.

— Ты можешь назвать убийцу? — недоверчиво покосился Ракитин.

— Могу… Только ты мне опять не поверишь.

— Тогда не надо.

Но я был уверен, что Кирюха пал жертвой грозного Тенгри. Вернее, его слуг — Небесного Пса и Огненного Коршуна. Перед глазами встали нечеткие строчки из «памятной тетради» номер три Степана Крашенинникова: «…— Вы лишили Тенгри законного дара!.. — Мы все теперь умрем…»

Это было предупреждение проводника-телеута, после того как русские сорвали камлание Белого шамана на капище Тенгри. Разбуженный и рассерженный бог будет вечно брать жертвы, пока обряд умиротворения не будет завершен. Но причем тут Костя? Если я правильно понял, слуги Тенгри должны карать только «провинившихся» перед грозным богом людей.

Погруженный в невеселые мысли, я не заметил, как задремал. Все-таки три часа сна — это не шесть, которых мне всегда хватало для восстановления физических и душевных сил. Очнулся я от дружеского тычка Ракитина.

— Просыпайтесь, Холмс, нас ждут великие дела!

Но у меня не было настроения поддерживать нашу любимую с детства игру, и Олег это понял. Мы молча вылезли из машины перед трехэтажным облупленным домом, построенном еще лет пятьдесят назад и с тех пор, видимо, не ремонтировавшемся. Дверь у единственного подъезда отсутствовала, лестничные пролеты подозрительно скрипели и подрагивали, перила болтались, цепляясь друг за друга.

Сержант остался в машине, а мы с Олегом, стараясь держаться стены, поднялись на третий этаж и пошли по темному, длинному, тоже скрипучему коридору, пытаясь разглядеть номера квартир.

Нам повезло. Номер двадцать восемь оказался на месте, в отличие от большинства других. Но звонка не было и здесь.

Ракитин резко стукнул пару раз костяшками пальцев по филенке. За дверью завозились, раздалось покашливание, потом хриплый, будто со сна голос спросил:

— Кого еще черти принесли?

— Телеграмма! — брякнул я.

— Да пошли вы!..

— Плохая идея, — резюмировал Олег и гаркнул: — Откройте! Милиция!

— А вот х… тебе!

— Оскорбление при исполнении!.. — зарычал Ракитин и вдруг мощным толчком распахнул хлипкую дверь.

Раздался звук крепкого удара, короткий вскрик и шум упавшего тела. За дверью царил полумрак, поэтому разглядеть, кого мы только что уронили, не удалось. Лишь когда Ракитин, перешагнув слабо ворочавшегося на полу человека, распахнул дверь в комнату, стало ясно, почему нам не хотели открывать.

Ближняя часть комнаты представляла собой кухню. Справа вдоль стены выстроились: холодильник, раковина, кухонная тумба, газовая плита и высокий шкаф-пенал. На тумбе громоздился сложный агрегат, поблескивая стеклом и медью, а дух стоял такой, что хоть святых выноси. Впрочем, о святых в этой квартире, видимо, давно забыли.

В левой, жилой части помещения поперек низкой тахты навзничь спала баба с красным, испитым лицом. Ее могучие телеса лишь отчасти были прикрыты серой простыней. Возле открытой балконной двери на табурете сгорбился маленький, тщедушный мужичок в пиджаке на голое тело и курил папиросину. У левой глухой стены, между тахтой и покосившимся платяным шкафом выстроились на полу ряды разнокалиберных бутылок и бутылей, заполненных мутноватой жидкостью.

Ракитин, сморщившись от резкого бродильного духа, обозрел весь этот бордель и бросил мне через плечо:

— Давай сюда первого!

Я, дыша ртом, вернулся в крохотную прихожую, сгреб под мышки невнятно бормочущего мужика в семейных трусах и полинялой футболке и рывком поставил его на ноги. Матерщинник оказался длинным и тощим субъектом с небритым лошадиным лицом. Он мутно оглядел нас с Олегом и сипло произнес:

— Какого х… приперлись?

— Еще раз матюгнешься, оставлю без зубов, — пообещал я и ощутимо встряхнул его за шкирку. Тощий испуганно примолк.

— Кто из вас Урманов? — сухо поинтересовался Ракитин, подходя к урчащему и издающему кислое зловоние агрегату.

— Я, господин офицер! — подпрыгнул с табурета тщедушный мужичок. Он выбросил окурок на балкон и попытался встать по стойке «смирно», но его заметно повело в сторону, и пришлось бедолаге хвататься за подоконник.

— Офицер? — удивленно посмотрел на него Олег. — А впрочем, верно. Я — капитан криминальной милиции Ракитин.

— Сержант запаса Василий Урманов, — не без гордости отрапортовал мужичок.

— Что же вы, сержант, бордель в квартире устроили? — нахмурился Ракитин.

— Вертеп, — тихо сказал я.

— Неважно! Посмотрите, Урманов, до чего вы докатились. — Олег уличающим жестом обвел комнату. — Разврат, пьянство, самогонный аппарат… Не стыдно?

— А сын — ученый, историю изучает, диссертацию пишет, — подключился я, усаживая своего тощего подопечного на тахту и показывая ему кулак, чтобы помалкивал. Урманов неожиданно всхлипнул и сник, снова опустившись на табурет.

— Только Антону не говорите! — почти прошептал он.

— Не скажем, — пообещал Ракитин. — Но чтобы завтра этого всего, — он еще раз взмахнул рукой вокруг, — не было, сержант!

— Так точно, господин капитан…

— Ладно, — вмешался я. — Василий… как вас по батюшке?..

— Сергеевич…

— Очень хорошо. Василий Сергеевич, когда вы в последний раз виделись с Антоном?

— В прошлом году. Он ехал в командировку…

— А он недавно не звонил вам?

Урманов то ли шмыгнул носом, то ли хихикнул, и посмотрел на меня вполне трезвым взглядом.

— У меня телефона уже второй год нету. Отключили за долги.

— Дело в том, что ваш сын пропал три дня назад при довольно странных обстоятельствах, — веско сказал Ракитин. — Поэтому нас интересуют любые сведения, которые вы можете сообщить о нем.

— Как по-вашему, куда бы он мог так внезапно уехать?

— Ну, Антоша с детства был резвым. Они бывало с Генкой могли запросто за полсотни верст на озера ушкандыбать за карпами. Причем, как теперь говорят, автостопом…

— А кто это — Генка?

— Да брат его родной, — Урманов снова помрачнел. — Старший он, на геолога выучился. Весь Алтай пёхом исходил, почитай, до самого Китая. Антон его шибко любил…

— А что с ним случилось?

— Погиб. Уж года три как… Под лавину попал возле Старой Крепости. Тела так и не нашли. Урманов отвернулся, размял папиросину, закурил.

— Мать ихняя после этого слегла, за полгода растаяла от горя…

— Извините, мы не знали… — мне всегда в таких случаях становилось неловко, будто я пытаюсь влезть в чужую квартиру или роюсь в чужих вещах. — А… нет ли у вас фото Геннадия? — смутная догадка замельтешила у меня в голове.

— Есть конечно, — Урманов медленно прошел через комнату к платяному шкафу, открыл взвизгнувшую дверцу, долго копался на полках, наконец извлек затертый до белизны пухлый фотоальбом. — Вот, смотрите, — протянул мне альбом.

Я взвесил том на руке и положил его на подоконник. Обыкновенная семейная хроника, ничем не примечательная — свадьба, юность, первая собственная комната, первый ребенок, первые радости, второй ребенок… «А разница-то у братьев года три-четыре, не больше!» Вот и школа, новая квартира (видимо, эта самая!), выпускной у старшего, Геннадия…

Я перелистнул сразу несколько страниц и остолбенел. На меня с профессионально сделанного в фотоателье портрета смотрел, чуть улыбаясь, «шаман»! Ракитин тоже заглянул в альбом и присвистнул:

— Елы-палы! А покойничек-то живуч оказался!

— Что вы говорите, господин капитан? — насторожился Урманов.

— Э-э… Василий Сергеевич, спасибо за сотрудничество, — Олег радушно похлопал его по плечу. — Вы нам очень помогли. А вот это все, — окинул он взглядом расхристанную комнату, — надо срочно прекратить!

— В самом деле, — поддакнул я, — не ровен час, сын узнает!

— Господа, умоляю, не говорите Антону! — Урманов вцепился в нас обоих. — Стыдно-то как…

— Вот и прекращайте!

Недвижно лежавшая до сих пор на тахте баба вдруг открыла глаза и резко села. Простыня, прикрывавшая ее, упала на пол, открывая для обозрения внушительные прелести. Мутно оглядев четырех мужиков, замерших то ли в восхищении, то ли в растерянности, кустодиевская красотка криво улыбнулась и просипела:

— Мальчики, только не все сразу!

— Я первый! — внезапно очнулся тощий субъект, тихо сидевший все время на краю тахты. И цапнул бабу за необъятную грудь.

— Отвали, Колян! — рявкнула та, отмахнувшись дебелой рукой. — Я тебе уже давала.

Получив хлесткую затрещину, тощий Колян улетел с тахты в угол и развалил плотный строй бутылок с самогоном.

— Картина Репина «Приплыли!» — поморщился Олег. — Пошли отсюда, Димыч! Мы отодрали от себя причитающего Урманова и быстро ретировались в коридор.

Когда мы уселись в машину, сержант заинтересованно спросил:

— И шо же там було, Олег Володимирович?

— Три «бэ».

— Шо ж це такэ?

— Бардак, бухаловка и блядство.

Сержант, окончательно сбитый с толку, недоуменно и обиженно оглядел наши каменные физиономии и молча завел мотор.

— Тебе, Степан, надо что-то с юмором делать, — сочувственно сказал Ракитин. — В нашем грубом деле без юмора нельзя. Сержант пробурчал в ответ что-то невнятное и возмущенно повел могутным плечом.

— Подведем итоги, — как ни в чем не бывало повернулся ко мне Олег. — Что мы имеем?

— Воскресшего старшего брата Антона Урманова, превратившегося в адепта культа бога Тенгри, — выдал я.

— И что из этого следует?

— Надо срочно ехать в горы, искать капище.

— По-моему, надо срочно объявлять обоих в розыск. По области.

— По региону, Олежек! Уверен, что братья уже где-то в Кемеровской области. И скорее всего — по дороге к капищу.

— Далось тебе это капище!

— Да в нем-то все и дело! Ну, как ты не понимаешь?! — Я разозлился. — Раритеты нужны Геннадию не для продажи. Он собирается совершить древний обряд. Но не пробуждения бога, как я думал вначале, а его умиротворения!..

— Погоди, какого еще умиротворения?! — Ракитин тоже начал закипать и вытащил помятую пачку «Кэмела». — Мне надо поймать психа-фанатика, убившего как минимум двух человек!

— А я тебе что предлагаю? Они оба там, Олег! На капище! Я уверен, Антон не знает про этот обряд и преследует брата, чтобы вернуть украденные раритеты. А Геннадий, вполне возможно, может использовать Антона в качестве жертвы во время обряда. Он действительно фанатик, но… добрый!

— Добрый?! — Ракитин поперхнулся дымом только что раскуренной сигареты.

— Я понимаю, что говорю странные вещи. Но я сам все понял, только прочитав «памятные тетради» Крашенинникова. Они там по незнанию прервали священный обряд умиротворения бога, призывающий Тенгри остановить пожары, охватившие в тот год весь Кузнецкий Алатау, всю Шорию. — Я старался рассказывать спокойно и внятно, по опыту зная, что лишь так смогу убедить Олега в своей правоте. — Приятель Крашенинникова украл с капища священные реликвии — берестяную книгу Тенгри и фигурки Небесного Пса и Огненного Коршуна, слуг бога. Шорцы устроили погоню и даже убили похитителя, но Крашенинников все же увез эти раритеты с собой. Он хранил их много лет, но посланцы Белого шамана — того, что совершал обряд — нашли ученого в Петербурге. Видимо, опасаясь этого, Крашенинников пытался через своего брата-купца вернуть раритеты в Сибирь, но не преуспел. И умер…

— И куда же делись эти раритеты потом?

— Непонятно. Но каким-то образом они через много лет попали к пивовару Карлу Крюгеру, который основал в Томске пивоваренный завод. Профессор Ульрих Крюгер, правнук Карла, показывал мне фотографию предка с этими предметами. Он сказал, что после смерти прадеда его родной брат Роберт передал раритеты в дар Томскому университету.

— А как все это связано с нашими событиями?

— Думаю, Геннадий Урманов откуда-то узнал о тех давних событиях и вознамерился завершить прерванный обряд, успокоить грозного бога.

— По-твоему получается, что Геннадий Урманов вовсе не преступник, а спаситель человечества?

— Ну, это с какой стороны посмотреть…

— Да с любой! — Олег опустил стекло и выбросил окурок. — Он совершил преступление и должен быть наказан!

— Ладно. Накажешь его, когда найдем. Между прочим, время теперь работает против нас. Можем опоздать…

— Ты опять про капище? А я думаю, что Урманов до сих пор в городе и будет искать новой встречи с Крюгером! — Ракитин отвернулся и снова закурил.

— Знаешь, Олежек, — мирно сказал я, — иногда мне кажется, что у тебя в предках была не обезьяна, как у всех, а коза! Бодливая и упрямая.

До самого города никто из нас больше не произнес ни слова. Меня это вполне устроило — удалось еще урвать для сна часок. Очнулся я, когда мы переезжали по Томь. Сладко потянувшись, я бодро попросил:

— Высади меня возле Политехнического, сержант.

На часах было еще только четыре часа пополудни, и я решил прогуляться пешком до редакции. Если честно, меня до сих пор мучила совесть по поводу грубого розыгрыша Колобка. Очень хотелось как-то загладить вину, не признаваясь впрочем в содеянном.

В редакции стояла всегдашняя предвечерняя тишина. Большинство сотрудников уже отправились по своим личным и не очень делам. Оставались лишь те, кто торопился сдать материал или дежурил по очередному выпуску.

В отделе я обнаружил одну Полонскую, сосредоточенно вычитывавшую текст на компьютере.

— Привет, Солнышко! — обрадовался я и с удовольствием чмокнул ее в румяную бархатную щечку.

— Здравствуй, Димочка, — ласково улыбнулась Светлана, не прекращая работы. — Как продвигается твое расследование? Говорят, ты даже участвовал в схватке с преступником?

— Было дело. — Я налил себе и ей по чашке ароматного чаю и подсел рядом к столу. — История просто невероятная!..

Я, посмеиваясь, рассказал Светлане вкратце о своих похождениях, опуская некоторые личные подробности. В том числе изложил ей собственную версию событий, оформившуюся у меня после прочтения «памятных тетрадей» Крашенинникова. Мне хотелось «обкатать» ее на совершенно постороннем человеке, дабы убедиться, что я прав.

Светлана, забыв про статью, слушала очень эмоционально, ахая и охая, делая круглые глаза, но в конце концов полностью согласилась с моими выводами.

— Димочка, я всегда говорила, что ты у нас прирожденный сыщик, и отдел только выиграет, если ты будешь здесь работать!

— Спасибо, Солнышко. Только я тебя попрошу, пожалуйста, расскажи сама, что считаешь нужным Григорию Ефимовичу. Мне неудобно к нему появляться…

— Да уж, — хихикнула Светлана, — разыграл ты Колобка!.. Хорошо, не беспокойся. Я все улажу.

— Тогда я пошел спать. На ходу глаза слипаются…

Я вышел из редакции и сразу окунулся в вечернее бормотание города. Городская палитра звуков заметно меняется в зависимости от времени суток. По утрам улицы наполнены голосами пробуждения: звонко перекликается птичья мелочь, бодро сигналят торопящиеся на службу машины, людские разговоры короткие, энергичные. К полудню город наполняется симфонией деловых звуков — их слишком много и все разные. Но как только рабочий день заканчивается, наступает самая приятная пора — отдыха и расслабления. И тогда город поет, смеется, ворчит, признается в любви, произносит тосты, просто вопит от радости, от того, что живет и будет жить еще долго-долго!..

Я двинулся по улице сквозь толпу веселых нарядных людей, полуприкрыв глаза и улыбаясь всем сразу и никому в отдельности. Я лишь подумал, что для полного счастья сейчас мне не хватает рядом Марии, ее теплых рук и мягкого завораживающего голоса, пушистой косы и ласкового взгляда.

И тут вдруг ожил мой мобильник. Номер был скрыт. В груди шевельнулся холодок тревоги, но я все же нажал кнопку ответа.

— Привет, мастер!

Голос был незнакомым и одновременно почти узнаваем. То есть я просто знал, кто говорит, и ни капельки не сомневался.

— Здравствуй, Геннадий.

— Ого! Догадался или кто-нибудь подсказал?

— Я мастер…

— Ага. Ну да… Так вот, мастер, имей в виду: я не желаю лишних жертв. А они будут, если ты не прекратишь свои розыски!

— Ты убил моего друга, — жестко сказал я. — Ты мой должник.

— Тебе все еще есть, кого терять, а мне терять нечего! — резко ответил «шаман». — Предупреждаю…

— Ты мой должник! И учти, я знаю, где тебя искать!

— Тебе это не поможет. Ты все равно не успеешь. Осталось три дня…

— Постараюсь. Очень хочется перекинуться парой слов с глазу на глаз!

— Ты до сих пор так ничего и не понял, мастер. Прошу тебя, — в голосе Геннадия вдруг прорезалось отчаяние, — не мешай мне! Всё. Сигнал прервался.

Я стоял посреди шумной улицы, несмотря на светлый час уже залитой веселыми разноцветными огнями, и на мгновение мне показалось, что темно-голубой купол неба над деревьями стал ниже и массивнее, словно прогнулись плечи невидимых за горизонтом Атлантов, поддерживающих его.

Разговор с Геннадием оставил неприятный тяжелый осадок в душе. Я остро ощутил потребность поговорить с кем-то, кто бы понял меня, кто не стал бы сомневаться в моем рассудке, а помог — советом, теплым словом, улыбкой… Я набрал номер Марии.

— Здравствуй, родная!

— Дима?! Ты где?

— В городе. Жив-здоров. И очень по тебе соскучился!

— Я тоже…

— Тогда приходи ко мне.

— Я… мне… Хорошо, я постараюсь.

— А в чем дело?

— Да так. Старые долги…

— Может, я помогу?

— Нет, милый. Я сама. Я приду…

— Спасибо, родная.

До чего же хитра проказница-судьба! Ведь буквально три дня назад я и не помышлял ни о каком романе и ни одна женщина вокруг совершенно не интересовала меня. Я был полон праведного гнева на весь женский род. Случайные подружки за последние пять лет только утвердили меня во мнении о том, что женщины — существа коварные, хитрые и непостоянные. И вот — на тебе! Кот, который гулял сам по себе, влюбился, как мальчишка: сразу и бесповоротно. Причем взаимно! Это хорошо, когда любишь ты. Но еще лучше, когда тебя тоже любят…

В таких приятных размышлениях я дотопал до дома пешком буквально за полчаса. Двор у нас большой, образованный четырьмя длиннющими девятиэтажками. Посередине его уместились детский комбинат, центр бытовых услуг, спортплощадка с волейбольным и баскетбольным полями и две парковочных зоны. И все это изобилие утопало в буйной зелени. Строители ухитрились сохранить большинство деревьев и кустарников. Обилие насаждений, конечно, очищало воздух во дворе, но оно же способствовало размножению пернатых сожителей и росту недовольства среди автовладельцев. Согласитесь, мало приятного каждое утро оттирать с машины засохшие и не очень «плюхи» птичьего помета. Не помог даже сооруженный над одной из парковок навес. Хитрые бестии будто специально залетали под него, садились на машины и продолжали свое гнусное дело. Впрочем пешеходам на дорожках тоже было не совсем безопасно. Случалось, «бомбили» и там.

Поэтому, войдя во двор и поглядывая вверх, я постарался побыстрее добраться до родного подъезда, не переходя, правда, на позорную трусцу. Возможно, именно это меня и спасло. Все произошло внезапно, в полной тишине, и от этого выглядело еще более жутким и иррациональным.

Я вдруг услышал хлопанье множества крыльев высоко над головой и как раз вышел из-под низко расположенных ветвей разросшейся сирени. Тут же сзади мне на голову обрушилось что-то вонючее, ободрало шею когтями и больно стукнуло в темя чем-то острым. Сделав отмашку, я с изумлением увидел кувыркающуюся по асфальту ворону. И тут началось!

Птицы атаковали меня со всех сторон злобно и абсолютно молча! Они били меня крыльями, царапали когтями, норовили клюнуть в голову и особенно в лицо. И это были одни вороны. Раньше я читал о редких случаях нападения этих умных и жестоких птиц, но испытать подобное на себе не мог представить даже в кошмарном сне.

Растерялся я всего на несколько секунд, но этого времени воронам хватило, чтобы изрядно потрепать меня. Получив с десяток чувствительных ударов клювами по голове и рукам, я понял, что спасение только в скорости, и рванул изо всех сил к своему подъезду. Но птицы не отставали.

Добежать до двери оказалось лишь половиной дела, нужно было еще умудриться вытащить из кармана ключи и попасть магнитной «таблеткой» в контакт. Едва я вынул руку с ключами, как в нее вцепились сразу две серые бандитки, и одна из них буквально вырвала связку из моих пальцев! Отчаянно извернувшись, я схватил обидчицу за крыло и с размаху шмякнул о стену дома. Ворона, коротко вскрикнув, выпустила ключи и недвижно свалилась на асфальт. Ключи очутились у меня прямо под ногами, я нагнулся за ними, и тут же на мою беззащитную спину обрушилось несколько свирепых врагов. Боль была страшная, в глазах потемнело, и ключи я подобрал уже ощупью, а вот разогнуться не смог и упал на колени.

И вот когда выхода, показалось, больше не было, раздался оглушительный выстрел, потом еще один, и еще. На этот раз птицы закричали и прянули от меня во все стороны. Я с трудом повернул истерзанную голову и сквозь заливающий глаза пот пополам с кровью увидел идущую по дорожке к подъезду Марию, державшую обеими руками перед собой черный пистолет. А за ней, на самой верхушке могучего тополя на фоне вечереющего неба я с трудом разглядел темный силуэт огромной хищной птицы, равнодушно взиравшей на жуткую сцену побоища кроваво поблескивающим глазом.

Мария остановилась возле меня, подняла пистолет, обводя стволом окружающие кусты и выстрелила еще раз в шевелящиеся среди ветвей тени. Ослепительная вспышка, оглушительный грохот и дымный шар, мгновенно поглотивший листву. Только теперь я догадался, что Мария стреляла светошумовыми патронами.

— Ты очень вовремя, родная! — попытался улыбнуться я, с трудом поднимаясь на ноги.

Мария коротко глянула на меня, отобрала ключи, открыла дверь подъезда и втолкнула меня внутрь. Лишь когда дверь автоматически закрылась, Мария бросила пистолет на пол и прижалась ко мне, крепко обхватив руками. Я скрипнул зубами от боли, поцеловал любимую женщину в пушистую макушку и сказал:

— Пойдем домой, Маша, а то всех соседей распугаем.

— Живой! — всхлипнула вдруг она и принялась неистово целовать мою распухшую физиономию.

— М-машенька, — простонал я, уворачиваясь, — больно! Подбери пистолет и пошли в лифт.

Она быстро закивала, подняла оружие за ствол и протянула мне. Я засунул пистолет за пояс на животе и заковылял к лифту. И вовремя! Из квартиры напротив высунулась сизая небритая харя и сипло поинтересовалась:

— Хто пальбу устроил, мать их?!..

— Инопланетяне, Силыч, — через силу улыбнулся я соседу. — Вот видишь, — показал на пистолет, — отстреливаться пришлось.

— А-а, тарелочки! — зловеще сказал Силыч.

— Алиенсы, блин, замучили! — сказал я, нажимая кнопку вызова лифта.

— Ну и как? Замочил хоть одного?

— Еще бы! Я из «волыны» штук пять, а она вон, — кивнул я на притихшую Марию, — из базуки прямой наводкой, прямо под обтекатель!

— Ну-у?!

— А то! Капец всем. Больше не сунутся, — я шагнул в лифт, увлекая за собой растерянно хлопающую глазами Машу. — Бывай, Силыч!

Ответа соседа мы не дождались — двери кабины на время отрезали нас от внешнего мира, предоставив самим себе.

— Что это было, Дима? Что это за тип? — Мария наконец обрела дар речи.

— Это у нас игра такая, — сказал я. — Силыч — бывший десантник. К сожалению, спившийся окончательно. Уж не знаю, где он служил, но похоже, однажды имел какой-то опыт общения с НЛО. Это событие так его потрясло, что Силыч теперь всюду ищет следы их пребывания и мечтает дать достойный отпор инопланетным агрессорам.

— Да уж, а если эти агрессоры свои, местные?.. — Мария заглянула мне в глаза. — Знаешь, на что это было похоже?

— На сиддху управления чужим сознанием.

— Я не знаю, что такое сиддха, но в тюркском шаманизме этот феномен называется «былы анны». Овладевший им поднимается на уровень Белого кама!

— Я так и подумал, — кивнул я, отпирая дверь. — Заходи, будь как дома!

— Дима, я боюсь! Что происходит?..

— Давай завтра поговорим, ладно? Очень тебя прошу, обработай мне спину и голову, и ляжем спать. Я ужасно устал…

— Хорошо, милый.

— Водка и лекарства на кухне, в пенале…

Западная Сибирь, городок Кузнецк, 31 января 1756 года

— Эй, барин, тута вам письмо срочное! Из самого Санкт-Питерсбурха!

— А, давай, давай, Тимоха! Может, чего дельное по поводу уговора господин Синельников прислал?

Федор, сидевший на лавке разморенный после бани, в одном исподнем, отставил братину с квасом и с жадностью схватил серый конверт. «Надо же! В самом деле из Петербурга депеша…» — он лихорадочно сорвал сургучные печати. Внутри оказался сложенный вдвое лист такой же серой бумаги, но с гербом. Аккуратным почерком, так что прочитать текст не составило труда, было написано: «Милостивый государь!

С прискорбием уполномочены сообщить Вам, что Ваш брат Степан Петрович Крашенинников преставился 26 декабря 1755 года от Рождества Христова в собственной постели и от естественной причины, вызванной ухудшением здоровья.

Настоящим уведомляем Вас, что Вы вступили в права наследства и Вам надлежит получить опись имущества и грамоту на владение в конторе душеприказчика Неклюдова, что на Литейном проспекте в желательные для Вас сроки…» В письме было что-то еще, но Федор не мог читать дальше.

— Как же так?! Степан?!.. Господи ты боже мой! Да что же это деется?!.. — Он метнулся в горницу, потом снова к столу, потом опять в горницу, схватил штаны, одеваясь, закричал:

— Тимоха! Скорей, запрягай Пеструху, мне ехать надобно…

— Куды ж, барин, собрались-то? Аль случилось чего? — засуетился слуга.

— Брат у меня помер!

— Господи Иисусе! Это ж который?

— Ученый. В Петербурге. Я тебе рассказывал… Что стоишь как пень? Беги запрягай!

— Да куды ж вы на Пеструхе-то?! До Питерсбурха, что ли, ехать собрались?

— Балда! К воеводе я…

— Дык, брат-то, поди, давно помер? Федор вдруг замер, потом обессилено опустился на лавку, уронив кафтан.

— И впрямь, чего это я?.. Эх, Степа, Степа… Ладно, пойду хоть свечку за упокой души его поставлю, да сорокоуст закажу.

Федор медленно оделся, нахлобучил лисий треух, сунул ноги в огромные пимы и вышел в снежную январскую круговерть…

 

Глава 8

Западная Сибирь. Томск 26 июня 20… года

Проснулся я рано. Многочисленные царапины и «клювотычины» немилосердно саднили и чесались, заботливо обработанные Марией с помощью антисептика и водки. Осторожно умывшись, я оглядел в зеркале свою потрепанную физиономию. На удивление повреждений оказалось на порядок меньше, чем я предполагал. Самую большую царапину, через весь лоб, я аккуратно замазал тональным кремом из Машиной косметички. Потом обследовал голову, но нашел лишь две запекшиеся ссадины на макушке и за правым ухом. Исцарапанные руки пришлось замаскировать длинными рукавами рубашки. День снова предполагал быть жарким, и я заранее настроился на испытание. В общем и целом, потери, понесенные мной вчера вечером, выглядели неприятными, но терпимыми.

— Могло быть и хуже, — сказал я своему отражению. — Благодари судьбу в лице этой замечательной женщины, что спит в твоей постели!

Я немедленно согласился с замечанием, тихонько вернулся в комнату, оделся и, коснувшись губами бархатной щечки Марии, тенью выскользнул за дверь.

В университет я примчался ни свет, ни заря, бросив в квартире свою спасительницу полусонной и недоумевающей. Лекции Крюгера начинались всегда ровно в девять часов, поэтому уже в 8:30 я дежурил возле дверей малого лекционного зала. Простояв минут пять, я вдруг сообразил, что профессор, должно быть сначала зайдет на кафедру — чайку выпить, записи свои полистать.

Поймав за рукав какого-то субтильного студиозуса, я грозно спросил, где находится кафедра отечественной истории. Мальчишка увлеченно слушал свой плеер, поэтому проигнорировал мои гримасы и поцарапанную физиономию, молча показал три пальца и ткнул указательным в потолок.

На третьем этаже царило утреннее запустение. Почти все двери еще были закрыты, но коридор уже залил золотистый свет из огромного, под потолок, окна в торце. Пара дверей все же оказались распахнуты, и на одной из них поблескивала строгая табличка «Кафедра отечественной истории. Доцент Кривоногов В.И.». Я вежливо стукнул костяшками по косяку и кашлянул.

— Да-да, входите! — раздался из глубины комнаты бодрый тенорок.

Мне пришлось сделать пару-тройку поворотов мимо стоявших «елочкой» высоких книжных шкафов, прежде чем я очутился в самом кабинете. Навстречу откуда-то сбоку выскочил маленький юркий человечек, лысый, в легкомысленной «гавайке» и парусиновых брюках. Самой запоминающейся деталью на его лице были очки — круглые, в массивной роговой оправе. По-моему, такие носили лет сто назад. Человечек улыбнулся от уха до уха и протянул мне сухонькую лапку:

— Доцент Кривоногов! Очень приятно!

— Журналист Котов. — Я решил сохранить деловой вид и сдержанно поинтересовался: — Профессор Крюгер скоро придет?

— Минут через пять. А у вас к нему какое-то дело? — он с сомнением оглядел мою подпорченную воронами физиономию.

— Он мне назначил встречу.

— Тогда присаживайтесь, а я с вашего позволения отлучусь ненадолго. — И он выкатился из кабинета прежде, чем я успел возразить.

Исполнять роль сторожа мне вовсе не улыбалось, а доцент даже не удосужился спросить мои документы. Вот она, извечная ученая безалаберность! А если я сейчас украду какую-нибудь ценную рукопись?..

Впрочем, оглядевшись, я сообразил, что Кривоногов особенно ничем и не рисковал. Кругом громоздились многочисленные папки для бумаг и скоросшиватели — все пыльные и серые, ни за что не разобраться без хозяина! В шкафах, правда, стояли разнокалиберные массивные тома и фолианты с тусклыми, полустертыми корешками. Но и в них мог сориентироваться только знающий человек. Я же таковым не являлся, и, видимо, доцент понял это с первого взгляда.

От скуки и тишины я подошел к столу и принялся листать раскрытый толстый журнал, оказавшийся историческим альманахом.

Мое внимание привлекла статья со странным названием «Этно-исторические особенности и различия обрядовых камланий родовых шаманов северных шорцев (абинцев)». Я начал читать и вдруг наткнулся на текст, будто специально помещенный здесь в ответ на мои вчерашние мысли:

«…В мире духов, на их территории или в их присутствии считалось опасным проявить свою человеческую сущность: подать голос, отозваться на имя и т. п. — «отчуждаемые» части человека могли стать добычей существа иного мира, стремящегося тем самым как бы восполнить свою ущербность.

Иной мир давал знать о себе не только подражанием речи человека; диапазон его звучания был много шире. Угли в очаге, потрескивая, сообщали о настроении духа огня, звон колец тагана предвещал появление гостя… Кормосы (злые духи) могли мяукать, кричать совой или подавать утробный голос. Услышать подобное человеку считалось дурным предзнаменованием…

«Что ушам будет слышно, то и глазам будет видно», — гласила шорская пословица, ставя знак приблизительного равенства между слышимым и видимым…»

Ёлы-палы! Так вот почему мне привиделся вчера этот коршун на тополе! Я услышал шум крыльев, подсознание мгновенно по ассоциации выдало зловещий образ Ялкыны-тилгэна, о котором в последнее время поневоле приходилось много думать, и — пожалуйста! Материализация духов и раздача слонов, как говаривал когда-то великий комбинатор. Ведь, по сути, и Огненный Коршун, и Небесный Пес — кормосы и есть!

Но с другой стороны, нападение птиц — реальность. Причем неспровоцированное нападение. Или нет?.. Мария говорила вчера, что Белый шаман (ладно, будем пока считать Геннадия таковым), имеющий родовой саклагыч, освященный предком-шаманом, способен в какой-то степени управлять поведением тотемных животных и птиц. Но ведь у Геннадия оберег был в форме головы волка?..

Мои мистические размышления прервал громкий стук за спиной. Я стремительно обернулся.

— Guten Morgen! Здравствуйте! — расплылся в вежливой улыбке Ульрих Крюгер.

— Hallo, профессор. И вам не хворать!

— Что вас привело ко мне на этот раз? — Крюгер по-хозяйски уселся в кресло доцента, поставив на стол небольшой изящный кейс из крокодиловой кожи.

— Все то же, профессор. История не закончилась, — я сел напротив на расшатанный стул. — Более того, она обрастает неприятными деталями.

— Неужели кто-то умер? — резко помрачнел Крюгер.

— Вы поразительно догадливы! И сей факт вселяет надежду, что мне удастся докопаться до сути происходящего.

Я достал сигареты, мы дружно закурили — благо, разрешения спрашивать было не у кого. Сделав пару затяжек и выдержав многозначительную паузу, я продолжил:

— Из-за этих украденных раритетов уже начали умирать люди.

— Это ужасно! И много?

— Как минимум двое. Но, видимо, будут еще жертвы…

— Чем я могу вам помочь?

— Посмотрите еще раз внимательно на этого человека, — я вынул фотографию Геннадия Урманова. — В прошлый раз я показывал вам фоторобот. Возможно, он был не очень правильный…

— Ну да, — кивнул Крюгер. — Это тот самый молодой человек, который выдавал себя за ученого из Алтайского университета.

— Мы установили, кто он на самом деле. Это Геннадий Урманов, геолог, пропавший три года назад в горах Кузнецкого Алатау. Его младший брат, Антон, сотрудник нашего краеведческого музея, тоже пропал вскоре после кражи…

— Погодите, господин Котов, — нахмурился вдруг Крюгер. — Урманов, говорите?..

— Вам эта фамилия знакома?

— Минуточку… — Профессор раскрыл свой кейс и выудил оттуда знакомый электронный альбом. Как и в прошлый раз он с минуту повозился с поисковиком, наконец нашел то, что искал, и с довольным видом протянул альбом мне.

На экранчике снова была старая фотография, тоже примерно конца девятнадцатого века, и на ней… был изображен Геннадий Урманов!

— Это шутка, профессор?

— Нет, господин Котов. Скорее материальное подтверждение феномена реинкарнации.

— Не думал, что серьезные ученые настолько склонны к мистике.

— Ну, до мистики тут еще далеко. Науке давно известны факты рождения в разных поколениях двойников. То есть людей, очень похожих друг на друга, но разделенных большим временным интервалом. Причем они необязательно должны быть родственниками.

— А в данном случае?

— В данном случае в имеете счастье лицезреть некоего Сагди Урманова.

— И кто же он?

— Это любимый слуга моего прадеда Карла Иоганна Крюгера, — профессор глубоко затянулся и возвел очи горе. — Прадеду нравилось иметь прислугу из местных, он говорил, что это самые надежные слуги, помощники и защитники…

— Интересное наблюдение, хотя и спорное.

— Вовсе нет! Многие ученые-европейцы, возвращаясь из дальних странствий, привозили с собой слуг-аборигенов, которые многие годы служили им верой и правдой.

— Но здесь-то как раз наоборот!..

— Отнюдь. Те же ученые, исследователи, путешественники, приезжая в страну своих поисков, моментально обзаводились помощниками и слугами из местного населения. И не только потому, что это было дешево!

— Хорошо, допустим, — я постучал пальцем по краю экранчика. — А куда он делся после смерти хозяина? И откуда он у него появился?

— Откуда — не знаю. А вот после смерти прадеда, Сагди бесследно исчез! Дело в том, что Роберт, брат прадеда, хотел взять Сагди к себе, но в суматохе похорон упустил его из виду, а позже просто не смог найти.

— Кстати, профессор, вы не сообщите мне подробности обстоятельств смерти вашего предка? Помнится, вы говорили что-то насчет семейных хроник?..

— Ах да, конечно! Я нашел кое-что… — Он снова полез в кейс, извлек папку для докладов, выдернул из нее листок, оказавшийся факсом. — Здесь на немецком языке…

— Тогда прочитайте по-русски.

— Э-э, лучше я перескажу содержание.

— Валяйте!

Я загасил окурок в пепельнице, обнаруженной среди бумаг на столе, и заложил ногу за ногу, облокотившись на спинку стула.

Поглядывая в листок, Крюгер рассказал в общем-то занятную историю. Оказывается, прадед его не чурался баловаться столоверчением и прочей модной мистикой рубежа прошлых столетий. Приехав в Сибирь, Карл Крюгер быстро заинтересовался местным языческим фольклором, поскольку в наших краях христианство никогда не довлело над населением. То есть крестить-то местных крестили, но это мало что меняло в их духовном укладе жизни. Приобщались к христианской культуре лишь те аборигены, которые имели тесные контакты с городским населением. Так что у Крюгера поле деятельности с самого начала было весьма обширным и свободным. Вскоре у него появился и слуга из местных, шорцев. По всей видимости, Сагди был самым настоящим язычником. Карл Крюгер даже разрешил ему устроить капище на одной из своих заимок в тайге!

— А не был ли этот Сагди шаманом? — высказал я смутное предположение.

— Почему вы так думаете? — удивился профессор.

— Видите ли, Геннадий Урманов, укравший предметы культа Тенгри, пытался провести обряд умиротворения бога. А на это мог решиться только настоящий шаман. Белый кам!

— Вы считаете, что Сагди тоже был Белым шаманом?!

— Необязательно Белым, но шаманом — точно! Не верю я в такие случайные совпадения. Они же — одно лицо!

— Может быть и так, но чем это вам поможет? — добряк Крюгер искренне недоумевал.

— А вот послушайте, что получается, — я прикрыл глаза и постарался говорить кратко и без отступлений. — Двое участников Великой Сибирской экспедиции, Степан Крашенинников и Семен Торопчин, случайно стали свидетелями проведения обряда умиротворения бога Тенгри. Обряд этот древний, с нашей точки зрения — варварский, с жертвоприношением. Человеческим, заметьте! Молодые ученые не удержались и вмешались в камлание, прервав тем самым обряд. Мало того, один из этих мальчишек, Торопчин, стащил культовые предметы — берестяную книгу и фигурки Огненного Коршуна и Небесного Пса. Это было неслыханным кощунством, и, понятно, помощники Белого шамана попытались вернуть украденное. Они даже убили похитителя! Но Крашенинников все же увез раритеты с собой. Дальше начинается форменная мистика. Не вдаваясь в подробности, скажу, что Крашенинников вел, оказывается, некие «памятные тетради», которые никому не показывал, где и записывал все, что с ним творилось с тех самых пор и до самой смерти. Так вот, после его кончины, украденные предметы по наследству перешли к его брату, сибирскому купцу, проживавшему в Кузнецком городке. Далее следы раритетов теряются, но много позже они обнаруживаются у вашего прадеда, приобретшего их у какого-то сибирского купца! Из этого следует, что раритеты так и гуляли по Сибири. И, видимо, за ними продолжалась охота…

— И Сагди был одним из этих охотников?

— Необязательно. Если бы это было так, он просто забрал бы предметы и исчез. Но у него явно был свой интерес в этих раритетах!

— То, что вы изложили, господин Котов, не лишено логики, — серьезно заключил Крюгер.

— Благодарю, профессор, — усмехнулся я. — Но все это звучит лишь как мои догадки. А для криминальной милиции, расследующей кражу в музее и возможное убийство, нужны веские доказательства. В мистику теперь никто не верит!

— И какие же доказательства устроили бы ваших криминалистов?

— Материальные улики, разумеется.

— Например, некие документы…

— А что, есть такие?

— Думаю, таковые найдутся. Кстати, извините за нескромный вопрос, а что с вами-то приключилось? — профессор жестом обвел лицо.

— А это, кстати, наверное, сошло бы за необходимое доказательство, — кивнул я и кратко поведал Крюгеру о вчерашней битве.

— Вы уверены, что видели коршуна? — нахмурился немец.

— Почти. Я допускаю, что все это подстроил именно Урманов. Но зачем и каким образом?

— Зачем — вполне понятно. Вы ему мешаете своими действиями, и он решил вас припугнуть.

— Но ведь его тотем — волк?!

— Если вы правы, и Урманов каким-то образом обрел силу Белого шамана, вид тотема уже не имеет значения. — Крюгер посмотрел на часы и развел руками. — Извините, господин Котов, мне нужно идти на лекцию. Ваши студенты — очень требовательный народ!

— Спасибо, профессор, вы мне здорово помогли! — я с чувством пожал его мягкую руку. — Не смею вас больше задерживать.

Я вышел из кабинета и нос к носу столкнулся с доцентом, который топтался под собственной дверью, как студент-второгодник в деканате.

— Господин Кривоногов, что это с вами?! — не смог сдержать я удивления.

— Не хотел вам мешать, господин Котов, — бледно улыбнулся тот. — Вы закончили беседу?

— Благодарю вас, все отлично! Интервью было весьма содержательным, — раскланялся я и поспешил ретироваться, так как доцент снова начал разглядывать мои «боевые» отметины.

Теперь мне нужно было срочно встретиться с Ракитиным. Потому что идею Крюгера мог реализовать только он.

Солнце еще не успело полностью взять власть над городом, и под прикрытием густой листвы можно было спокойно передвигаться пешком, не рискуя истечь п?том.

Я благополучно дошел до управления криминальной милиции на Зеленом проспекте. В будке охраны снова сидел смурной Степан Бульба и от безделья скручивал на пальце из гвоздиков колечки.

— Здоровэньки булы, пан сержант! — вежливо сказал я.

— А-а, пан журналист! — нехорошо обрадовался Бульба, откладывая гвоздики и воздвигаясь над столом. — Вас-то мнэ и трэба!

— В чем дело, Степан? — на всякий случай я отступил назад.

— Пан капитан велэли вас здэсь чэкаты и найшвыдко доложиты, як вы нарисуетэсь.

— А где же капитан Ракитин? Я его тоже хотел бы видеть.

— Та вин сэйчас дужэ знайчовий разговор мает з полковником Бэрэстом.

— Неужели Николай Матвеевич нашим делом заинтересовался? — нарочито небрежно спросил я.

— А вы и пана полковника чуетэ? — удивился Бульба.

— Вообще-то, он мой родственник, — округлив глаза, шепотом сообщил я.

Это известие добило окончательно простодушного Степана. Он виновато заморгал, вытянулся в струнку — точнее, в телеграфный столб — и пробасил:

— Звиняйтэ, пан Котов, ласкаво просымо до найшого управлэния! Я принял солидный вид и прошествовал через открытый турникет на лестницу.

— Бывает, сержант. Еще увидимся!

Я поднялся к кабинету Олега, но дверь оказалась заперта, и я уселся напротив нее на подоконник.

«Если бы удалось раздобыть какие-нибудь документы, — принялся размышлять я, — например, полицейские протоколы об обстоятельствах смерти Крашенинникова и Крюгера, то там вполне могло бы обнаружиться кое-что интересное. Ведь оба имели длительный контакт с украденными раритетами и вполне могли стать жертвами религиозного преследования. Если не чего-то более страшного…»

Я невольно передернул плечами и поморщился — избитые птицами, они до сих пор напоминали о вчерашнем кошмаре саднящей болью. Мысли тут же вернулись на двенадцать часов назад. «А ведь был там коршун! Ей-богу, был!.. Ялкыны-тилгэн, помечающий очередную жертву Тенгри… Выходит, меня теперь тоже пометили, и надо ожидать появления Небесного Пса?»

От невеселых дум меня отвлек Ракитин, появившийся по обыкновению совершенно неожиданно и не с той стороны, откуда я его ждал.

— Ого, мистер сыщик! Вас-то мне и не хватало! — хищно оскалился он, распахивая дверь кабинета. — Прррошу!..

— Зачем так плотоядно, инспектор? — насторожился я.

Мы уселись каждый на свое излюбленное место, Олег тут же закурил, и я, помедлив, последовал его примеру. Разговор, похоже, обещал быть долгим и не очень приятным.

— Итак, Холмс, для начала я весь внимание, — напористо продолжил Ракитин. — Ваш отчет!

— Извините, инспектор, не успел распечатать! — я решил тоже занять позицию «активной обороны».

— Разрешаю доложить устно. Кстати, что у вас с лицом, Холмс?

— С кровати упал. И так — десять раз!

— А если серьезно, Димыч?

— Вороны побили.

— Я говорю, серьезно!..

— Куда уж серьезнее. У меня и свидетель имеется…

Я кратко пересказал Олегу свои похождения и приключения последних суток, опустив интимные подробности. Ракитин очень внимательно выслушал, тщательно осмотрел мою поклеванную голову, заставил задрать рубашку и исследовал ссадины на спине. Но в конце концов вынужден был признать, что я ничего не сочинил.

— И все равно, этого просто не может быть! — растерянно развел он руками, возвращаясь на свое место за столом.

— «Есть многое на свете, друг Горацио…» — вздохнул я, одеваясь.

— Нет, конечно, птицы изредка нападают на людей, но при чем тут мистика? — уперся Олег. — Всему этому наверняка есть простое научное объяснение.

— А вот профессор Крюгер считает шаманов реальной силой. По крайней мере, им подвластны некоторые, так называемые, экстрасенсорные способности. Наука пока не может объяснить их механизм, но факт существования более не отрицает.

— К чему ты клонишь?

— Олежек, сделай срочный запрос в Питер, в архивы. Пусть посмотрят полицейские отчеты за февраль 1755 года. Точнее, отчет об обстоятельствах смерти академика и профессора Степана Петровича Крашенинникова.

— И что это нам даст?

— Доказательства мистической подоплеки наших нынешних событий.

— Мистику к протоколу не подошьешь.

— Именно! Сделай запрос, будь ласка!

— Но-но, ты мне тут «хохляндию» не разводи, — погрозил пальцем Ракитин. — Мне одного Бульбы выше крыши хватает. Никак по-русски толком разговаривать не научится.

— Сделаешь запрос?

— Сделаю! Что еще?

— Еще один запрос, — я обезоруживающе улыбнулся. — В томские полицейские архивы.

— Погоди, я сам догадаюсь, — остановил меня Олег. — Обстоятельства смерти Карла Крюгера?

— В яблочко! Да вы просто гений сыска, инспектор!

— Элементарно, Холмс!.. Ладно, и что мы с этого будем иметь?

— Если обстоятельства смерти совпадут или хотя бы окажутся схожими, это послужит доказательством, пусть и косвенным, что похищенные раритеты действительно имеют некую мистическую ценность и влияние на людей.

— Ну а дальше?

— А это, в свою очередь, послужит поводом для получения тобой разрешения на поиск капища в Кузнецком Алатау. Кстати, — внезапно вспомнил я разговор с Геннадием, — Урманов сказал что-то про срок в три дня…

— И что?

— А вот что! — Я вскочил и подошел к висевшему на стене большому календарю с видами тайги. — Видишь, — я ткнул пальцем в столбики значков и цифр, — это отмечены фазы Луны. Через два дня — полнолуние! «Белая луна» — Ак-кай — время камлания Тенгри!.. Точно! Как же я раньше не допер?! В своих «тетрадях» Крашенинников пишет, что прерванный им и его напарником обряд совершался как раз в полнолуние. Вот Урманов и ждет его!.. Блин, Олег, надо все делать быстро, иначе мы можем опоздать!

— Да куда опоздать, псих?! — растерянно рявкнул Ракитин.

— Спасти Антона Урманова от возможной гибели на алтаре Тенгри!

— Не верю!

— А я уверен! Неужели ты рискнешь жизнью человека?

— Димыч, не дави на меня, я уже не знаю, чему верить…

— Мне, Олежек, мне. И собственной совести… Извини, интуиции. Вот послушай, что пишет Крашенинников, — я прикрыл глаза и процитировал по памяти: — «…А позавчера, тоже припозднившись, я, чтобы сократить путь, решил пересечь Дворцовую площадь… И когда я достиг середины большого… открытого пространства, то услышал над головой приближающееся хлопанье огромных крыльев и крик! Я знаю, как кричит коршун, заметивший добычу. В отчаянии я бросился бежать, чувствуя затылком жар от каждого взмаха…»

— И к чему это? — нахмурился Ракитин.

— А к тому, что я тоже видел коршуна! Слуги Тенгри возобновили свою жуткую охоту.

— Бред, Димыч! Недоказуемо…

— Тебя бы туда, под вороньи клювы! — озлился я. — Короче, если ты не поедешь, я сам найду это капище!

— Я же сказал, что сделаю запросы… а там видно будет, — Олег примирительно улыбнулся, но улыбка вышла вымученной и неестественной.

 

Глава 9

Западная Сибирь. Кузнецкий Алатау Кряж Салтышык. 28 июня 20… года

Вертолет шел низко, повторяя повороты русла Томи, и казался большой серой мухой под иссиня-свинцовым «потолком» из грозовых туч, укрывшим всю пойму реки. Мы сидели молча, прильнув к иллюминаторам. Разговаривать было невозможно из-за низкого раскатистого рева турбины прямо над головой. Разглядывать внизу, в общем-то, тоже было нечего — стальная лента воды между изрезанными, каменистыми берегами. Удивительно тусклый мир!

Я же никак не мог отделаться от ощущения, что мы летим по какому-то коридору, в конце которого — бездна. Я благоразумно помалкивал, хотя так и подмывало рассказать об этом Олегу, сидевшему с обреченно-насупленным видом. Я понимал, что если выдам что-либо подобное, рискую окончательно потерять его доверие и расположение и быть занесенным в списки ненавистных Ракитиным экстрасенсов, магов и прочих нарушителей нормальной жизни.

Катавасия началась вчера. Пришли ответы на запросы по поводу обстоятельств смерти Степана Крашенинникова и Карла Крюгера. Оба умерли, по заключению тогдашних медиков от «внезапного послабления сердечной мышцы», то бишь — от инфаркта миокарда, говоря по-современному. Само по себе это обстоятельство не выглядело странным. Обоим мужчинам, по меркам их века, было уже немало годков, и подобная причина смерти особого изумления ни у кого не вызвала. Но…

— «…итогом осмотра помещения, именуемом по протоколу кабинетом, явилось обнаружение явных и неявных признаков возгорания ученых бумаг, принадлежавших покойному хозяину — господину профессору ботаники и натуральной истории Степану Петровичу Крашенинникову. Оные бумаги в величайшем количестве разбросанные по столу большому и двум малым, такоже и конторке в красном углу комнаты, большей частию оказались обугленными, а иные сгорели полностью. При том ничто из мебели от огня не пострадало, такоже и рухлядь в платяном шкапу, и парики на болване…» — Олег сморщился, будто разжевал пол-лимона без сахара и чая. — Блин, ничего не меняется!

— Ты о чем?

— О косноязычии наших предков по служебной линии. Это же читать невозможно!

— Давай я почитаю…

— Валяй, а то у меня уже скулы сводит. — Он швырнул распечатку на стол. Я взял из папки другую распечатку.

— Копия полицейского протокола за номером 217-бис от 19 января 1882 года, — сообщил я. — Ну, все читать — смысла нет. Погоди минутку… — я пробежал глазами текст. — Ага, вот!.. «…по заключению медицинского эксперта-криминалиста господина Петраковича, причиной скоропостижного разрыва сердечной мышцы могло стать сильное изумление или даже страх покойного перед неведомой смертельной опасностью. Оная опасность и страх могли соотноситься как с вполне реальными, так и вызванными к жизни неизвестным способом видениями. В последнем случае могло иметь место последствие неумело проведенного сеанса столоверчения, коим, как выяснено, баловался покойный при жизни… Однако ж не менее важным является то обстоятельство, что в личном кабинете покойного, временного купца 1-ой гильдии Карла Иоганна фон Крюгера, экспертом Добрянским отмечены на персидском ковре следы большой собаки, соразмерные следам сенбернара или же мастиффа. Такоже обнаружены на ковре и даже столе клочья собачьей шерсти, более похожие на шерсть лайки… достоверно установлено, что покойный собак в доме не содержал, а иные беспородного племени в количестве двух штук сидят на цепи на заднем дворе и у дровяного сарая…»

— Хватит, Димыч! — взмолился Ракитин. — Я сейчас от злости тресну! Ну, как это можно читать?..

— А сам-то лучше, что ли, пишешь? — ухмыльнулся я, складывая распечатку. — Ну, теперь-то тебе все ясно?

— Что именно?

— Что надо немедленно ехать в горы, инспектор, если вы заинтересованы в поимке преступника!

— Спокойно, Холмс, я же сказал, что поеду…

Вертолет сделал очередной вираж и устремился прочь от реки вдоль широкого распадка, заросшего чернёной тайгой и клином выходившего к берегу. По дну распадка скакала по плоским, синеватым камням неширокая речка, вливаясь в неспешные воды Томи.

Точного ориентира на урочище Козыр-агаш в «памятных тетрадях» Крашенинникова я не нашел. Поэтому нам предстояло внимательным образом исследовать южный склон Салтышыка на протяжении, по крайней мере, десяти-пятнадцати километров параллельно течению Нижней Терси — правого притока Томи, где, согласно записям, были высажены молодые ученые и проводник.

Экипировали нас отлично. Всепогодные комбезы «Маугли» с внутренним влагопоглощающим слоем и воздушным фильтром обеспечивали защиту от дождя, жары и холода. К комбезу прилагались совершенно фантастические ботинки. Это была не просто обувь — сложнейшее инженерное устройство! Во-первых, у ботинок была подошва и изменяющимся коэффициентом жесткости. Чем сложнее был профиль опоры, то есть поверхности дороги, тем более гибкой становилась подошва. Материал как бы облегал все выступы поверхности, скрадывая их и снимая давление и неприятные ощущения на стопу. Во-вторых, ботинки тоже имели систему вентиляции, как и комбезы. Причем устроена она была гениально просто. Во время ходьбы верхний слой стельки работал как воздушная помпа, прогоняя воздух сквозь внутреннее пространство ботинка. В такой обуви можно было идти весь день, не снимая, и ни капельки не устать!

Кроме этого, в заплечных плоских ранцах мы несли трехдневный запас суперконцентратов — толстых блекло-серых плиток, представлявших собой сбалансированный белково-углеводный комплекс с необходимыми добавками витаминов и минералов, обезвоженный по специальной технологии. Достаточно было бросить в стакан с водой кусочек этой плитки размером с вишню, и через десять минут получался невзрачный на вид, но очень питательный бульон по калорийности не уступающий стакану настоящего мясного бульона.

Воду мы с собой не взяли, поскольку в этих краях ее и так было в избытке, а пачка универсальных таблеток «Детокс» обеспечивала два ведра чистой питьевой воды из любого источника, включая болото.

Наличествовали в чудо-ранце и компактная аптечка, и «сухое горючее», способное разжечь костер под проливным дождем, и даже фляжка со спиртом.

На левых запястьях у нас были всепогодные хронометры, а на правых — электронные системы ориентации, настоящие мини-компьютеры, с точностью до ста метров определяющие географическое местоположение владельца. Хотя я лично предпочел бы старый, проверенный туристический компас.

На широких поясах размещалось еще множество полезных в походе мелочей, включая коротковолновую рацию, нож и радиомаяк. У Олега, кроме того, висела кобура с пистолетом, а над левым плечом моталась антенна спутниковой связи. Короче — коммандос, блин!

Однако все ернические мыслишки вылетели у меня из головы уже спустя час от начала нашего похода. Скупость географических сведений о маршруте движения группы Крашенинникова сильно осложняла поиски. Было известно, по сути, только то, что высадились они где-то недалеко от устья речки Нижняя Терсь и должны были двигаться в меридиональном направлении, да и то только до определенного момента, пока проводник не свернул на тайную тропу к капищу. А ведь она и была целью наших поисков!

Иголка в стоге сена при таких условиях выглядела бревном на футбольном поле. И все же мы начали поиски.

Погода стояла пасмурная, но без дождя. И это обстоятельство было нам на руку. Из записей Крашенинникова следовало, что весь первый день они двигались вдоль Терси, которая в своем нижнем течении извивалась по распадку, делясь на множество мелких рукавов. Исследователи заночевали возле нее и лишь на следующий день свернули на север, к хребту. Учитывая это, мы с Ракитиным десантировались в двенадцати километрах выше устья Терси, у подножия невысокого, но достаточно крутого лесистого кряжа.

— Похоже, отсюда они и начали подъем, — сказал я, разглядывая склон в бинокль. — Направление почти точно на север. Олег развернул карту-двухверстку, поводил по ней пальцем, хмыкнул.

— Они могли пройти еще дальше, около четырех километров, вот до этого распадка с ручьем, и двинуться вдоль него.

— Вряд ли, — пожал я плечами. — У Крашенинникова ничего не говорится про ручей, а он был мужик педантичный.

— Ну, все же ты читал не его отчеты, а что-то вроде личного дневника, — вздохнул Ракитин, пряча карту. — Поэтому будем доверять не записям, а здравому смыслу.

— И что же он тебе говорит?

— Что ребятки действительно полезли на кряж где-то здесь. Судя по «красочным» описаниям их восхождения…

— Тогда вперед, инспектор! — сказал я, пряча улыбку.

— Только после вас, Холмс! — осклабился Олег.

Подъем на, в общем-то, несложный по туристическим меркам холм, высотой каких-нибудь полсотни метров, тем не менее отнял у нас часа три. Дело сильно осложнялось тем, что лесистые склоны оказались сплошным буреломом, вдобавок среди мхов и травы, составлявших подлесок, то тут, то там подворачивались крупные оследки — обломки породы, заброшенные сюда когда-то сходом весенних снегов. Эти камни, почти целиком прикрытые моховым одеялом, стоило на них ступить, тут же показывали «зубы». Мхи разъезжались, и наружу высовывались острые ребра, так и норовившие поддать нам по коленям или заднице — в зависимости, на какую точку мы приземлялись.

— Если так пойдет и дальше, — заявил, отдуваясь, Ракитин, — мы будем тут корячиться не один день.

Он уселся на срезанную макушку очередного оследка, снял с пояса флягу, сделал мощный глоток. Я, не садясь, последовал его примеру. Речная вода слегка отдавала химией, но оказалась вполне пригодной — волшебные таблетки делали свое дело.

— У нас нет даже суток, Олежек, — сказал я, возвращая флягу в подсумок. — А тебе настоятельно советую не курить во время подъема.

Ракитин свирепо зыркнул на меня, но сигареты спрятал обратно в нагрудный карман комбеза.

— У меня скоро уши опухнут и отвалятся, — проворчал он, поднимаясь.

— Уши у тебя нормального размера, — успокоил я. — Никаких признаков деструкции.

Поднявшись еще на десяток-два метров по вертикали и отмахав при этом метров пятьсот, мы неожиданно вышли из леса. Теперь перед нами вправо и влево возвышался каменистый откос, поросший лишь кое-где темно-зелеными куртинами камнеломки и тонкими плетьми вьюна.

— Что, и туда полезем? — нахмурился Олег.

— Не сразу, инспектор, не сразу, — снисходительно ухмыльнулся я. — Сначала подумаем, в какую сторону могли пойти Крашенинников сотоварищи.

— Да в любую! — обреченно махнул рукой Ракитин. — Димыч, это чистой воды авантюра! Не найдем мы никого и ничего!

— Надо, Олежек, надо, — ободряюще хлопнул я его по плечу. — Думаю, нам нужно двигаться вправо…

— Почему?

— Потому что у Крашенинникова записано, что они двигались после ночевки сначала еще вдоль реки и только спустя час свернули к кряжу, а мы с тобой сразу двинули в гору. Теперь надо внести поправку. В лесу это сделать было проблематично, зато сейчас…

— Ладно, посидим немного. Или лучше перекусим?..

— Не хочу. Ешь, а я осмотрюсь тут.

Ракитин снял ранец и принялся рыться в нем, а я стал внимательно осматривать в бинокль правую часть склона. Через пару минут я окончательно убедился, что мы на верном пути. Примерно в километре от того места, где мы находились, склон заметно поворачивал к северу, а дальше на восток продолжался только метров через пятьсот-шестьсот. Вполне вероятно, что я увидел устье того самого распадка, о котором писал Крашенинников. Во всяком случае, проверить нужно было обязательно. Я вернулся к жующему Ракитину.

— Заканчивай набивать утробу. Я, кажется, нашел дорогу.

— Что именно? — спросил Олег без интереса, хрустя галетой.

— Похоже на тот самый распадок, что описан в «тетрадях»…

— Ну, надо же, как нам везет!

— Не язви. Лучше помолись, чтобы предположение оправдалось.

— Или что?..

— Или придется заново начинать поиски!

Ракитин поперхнулся галетой и замолчал. Я же, глотнув воды, решительно зашагал к распадку.

Когда мы вышли к его устью, я будто шкурой почувствовал — этот! В «тетради» говорилось, что тропа вилась по восточному склону распадка, и я молча полез вверх. Ракитин топал сзади, ворча себе под нос ругательства, но меня уже было не остановить. Я пер, как доберман, взявший след. С какого-то момента мне стало казаться, что я буквально вижу, как здесь проходили триста лет назад двое молодых парней в компании с ловким, коренастым аборигеном.

Тропа обнаружилась именно там, где я и ожидал. Причем она была весьма хорошо натоптана — видно, пользовалась популярностью по сей день. Это обстоятельство меня ничуть не удивило, ведь, судя по карте, другого удобного пути на перевал не было.

— Мы что, марш-бросок выполняем?! — возмутился наконец Олег, оказавшись на тропе. — Перекур!

— Ладно, — неохотно согласился я, хотя меня так и распирало от азарта. — Десять минут тебе на потраву.

— Да куда ты гонишь-то?!

— Сегодня ночью — полнолуние, белая луна, Ак-кай, по-местному. Если камланию суждено состояться, то именно сегодня.

— А если нет?

— Дай-то Бог!.. Но ты готов рисковать, зная, что возможно совершение тяжкого преступления, а ты в состоянии его предотвратить?

— Димыч, не дави на меня! — Ракитин глубоко затянулся и даже зажмурился от удовольствия. — Моя служебная совесть осталась там, в рабочем кабинете на Зеленом проспекте.

— А человеческая?.. Ведь младший Урманов идет сейчас за своим старшим братцем, как агнец на заклание.

— Он что же, до сих пор ничего не заподозрил?

— Нет. В том-то и дело, что Антон точно знает, что собирается сделать Геннадий. Только он никогда не поверит, что родной брат способен принести его в жертву древнему богу.

— Все-все, убедил, сейчас двинемся. Я посмотрел на солнце, едва проглядывающее сквозь заметно уплотнившиеся облака.

— До захода осталось часов пять. В горах темнеет быстро…

Когда мы вышли к долине за перевалом, поросшей высокими травами и березняком, небосвод уже начал наливаться сумеречной тяжестью.

По моим прикидкам, нам оставалось пройти не так уж много — километра три, не больше. Сбиться с дороги я теперь не боялся. Долина была неширокая, без ответвлений. К тому же по самому ее левому краю, прячась в густой траве, бежал узкий — в два-три метра шириной — ручей или маленькая речка. «Чарык-чул», — вспомнил я название из «тетрадей». Вода в ручье действительно была хрустально-прозрачной и будто бы даже светилась в лесных сумерках. Мы наполнили пахнущей травой и медом влагой опустевшие фляги и даже не стали кидать в нее обеззараживающие таблетки — показалось кощунством портить химией такую замечательную воду.

И все-таки в расстоянии я немного ошибся. До упоминаемого в записях небольшого холма, прикрывавшего подступы к капищу, мы добрались уже в почти полной темноте. Мрак рухнул на нас внезапно. Я остановился было в растерянности, но тут настал момент истины для Олега. Жестом заправского фокусника он извлек из своего ранца пару, как мне показалось, автомобильных очков. Но это были не они.

Едва я нацепил их, что-то щелкнуло, и окружающий мир окрасился во всевозможные оттенки зеленого — от салатного до изумрудно-черного.

— Хорошая вещь — ноктовизор, Холмс! — тоном победителя изрек Ракитин. — Вы не находите?

— Вы правы, инспектор, с помощью этого чуда техники мое ночное зрение заметно улучшилось, — отпарировал я. — Хотя в принципе я мог бы обойтись и без очков. У Олега отвалилась челюсть, а я, неспешно обойдя его, двинулся дальше.

Из соображений секретности, мы взобрались на холмик и, удобно устроившись в развилке огромного дряхлого ильма, не спеша изучили окрестности и само капище.

Да, капище сохранилось! Воочию я разглядывал теперь то, о чем читал в «памятных тетрадях» Крашенинникова. Также в дальнем краю почти круглой поляны возвышался могучий, невероятно старый кедр, также кольцом охватывали выбитый круг капища треугольные останцы. Правда, за триста лет их количество поубавилось, часть каменных зубьев исчезла, а некоторые почти полностью утонули в почве. Но священный круг существовал! И кто-то даже поддерживал его, так сказать, в «рабочем состоянии», расчищая и утаптывая землю внутри капища.

Идол Тенгри тоже, казалось, не был подвластен времени, как и алтарь перед ним. Грозный бог по-прежнему надменно взирал с высоты более десятка метров на пустынную долину, и на толстых каменных губах его застыла саркастическая полуулыбка.

— А за хозяйством явно кто-то присматривает, — тихо сказал Олег, тоже указывая на расчищенный круг.

— Может быть, и нет. Возможно, это сделал Геннадий Урманов. — Догадка пришла ко мне только сейчас.

— Хочешь сказать: приготовился заранее? — хмыкнул Ракитин. — А где же тогда сам?

— Где-то рядом, — я повертел головой и вдруг заметил слева, на краю поляны шевеление светло-зеленых пятен. — Гляди туда! — махнул рукой Олегу. Ракитин посмотрел и присвистнул:

— Да их там пятеро!

— Не вижу. Далеко…

— А ты подкрути разрешение. Слева кнопка есть…

Я нащупал крохотную выпуклость на оправе ноктовизора и осторожно надавил. Послышалось тихое жужжание, изображение быстро и плавно приблизилось раза в два. Теперь и мне стало видно, что по опушке движутся пять человеческих фигур, причем две из них тащат третью.

— Там Антон, — сообщил я.

— Догадываюсь, — откликнулся Олег. — Надо постараться обойтись без стрельбы.

— Пистолет у тебя.

— Лады. Подождем, пока выйдут в круг. Зайдем с разных сторон. Ты берешь «шамана», я — остальных. — Ракитин повозился и сунул мне в руку тяжелый цилиндрик с рубчатой рукоятью. — Держи.

— Что это?

— Парализатор. Высокочастотный разрядник. С десяти шагов вырубает даже быка.

— А, шокер!..

— Его старший брат.

Группа между тем пересекла поляну и ступила в круг капища, явно направляясь к алтарю у ног изваяния Тенгри.

— Расходимся! — шепнул Олег и ужом скользнул по склону вправо.

Я же посидел несколько секунд, настраиваясь на движение, вдохнул чистого ночного воздуха и заскользил с холма влево. Сердце привычно набрало нужный ритм, мышцы налились жаром, сделавшим их упругими и эластичными.

Пришлось делать большой крюк, по самой границе поляны, чтобы не рисковать. В невероятной чувствительности и реакции Геннадия Урманова я уже имел возможность убедиться. А что он предпримет, если заподозрит засаду, предполагать было глупо — все равно не угадаешь.

Я посмотрел на часы: до полуночи оставалось всего несколько минут. На капище тем временем действие тоже развивалось стремительно. Пятерка достигла алтаря, самый высокий (я опознал в нем Геннадия, прибавив разрешения ноктовизору) скинул с плеча небольшой рюкзак, извлек из него темный предмет, оказавшийся то ли коробкой, то ли шкатулкой, поставил предмет на алтарь и, повернувшись к остальным, что-то сказал.

Двое, державшие третьего (Антона! — я не ошибся), положили пленника на землю, прижали, а четвертый склонился к нему с тускло блеснувшей флягой и влил Антону в рот какую-то жидкость. После этого трое помощников «шамана» неожиданно разошлись в стороны к краям круга и замерли там, встав спинами к алтарю.

Ситуация изменилась явно не в нашу пользу. Ракитин, видимо, тоже пришел к такому выводу, потому что у меня в ухе ожила рация.

— Димыч, ты все видел? Я вытянул из воротника комбеза усик микрофона.

— Как на ладони. Что будем делать?

— Брать «шамана» и пленника.

— А охрана?

— К черту! Сунутся — перестреляю.

— Если они нас самих не порешат…

От капища донесся ритмичный звук. Я не сразу сообразил, что это заговорил священный бубен. Камлание Белого шамана началось!

Геннадий преобразился буквально в течение минуты. На нем теперь поверх обычной одежды был надет халат из блестящей светлой ткани, подпоясанный широким кушаком, плечи и голову прикрывала волчья шкура с оскаленной пастью, оказавшейся прямо над теменем новоявленного шамана. Тело Геннадия будто вовсе лишилось суставов и позвоночника, настолько гибким и подвижным оно стало.

Бубен в руках Белого кама вел свою рокочущую песню, и вдруг издалека, с невидимых в темноте гор прилетел ответный раскат грома.

«Только грозы и не хватало! — подумал я и тут же спохватился: — Идиот! Это же… голос бога!» Описание обряда из «памятных тетрадей» всплыло в памяти до мельчайших подробностей. Умом я понимал, что все это всего лишь совпадения, но в глубине души против воли уже зашевелился первобытный страх перед могуществом стихии.

— Димыч, пора! — прорезался в ухе шепоток Ракитина.

— Погоди, Олежек, что-то тут не так! — зашипел я в ответ.

— Начнется гроза, тогда совсем ни хрена видно не будет!

— Гроза укроет нас от охраны.

— Будет поздно!..

— Нет! Обряд умиротворения длится не менее получаса… Послушай, Олег, под прикрытием грозы мы легко снимем охрану и тогда займемся шаманом вместе.

— Ладно, в этом что-то есть. Ждем!..

А возле алтаря превратившийся в Белого кама Геннадий продолжал свой безумный танец-молитву. Движения его постепенно ускорялись, следуя за убыстряющимся ритмом бубна. Вся пляска шла по некоему абрису, центром которого был отнюдь не алтарь, а неподвижно лежащий в трех шагах от него пленник. Антона явно чем-то опоили, иначе бы он вряд ли покорно дожидался окончания камлания, зная наверняка, какая участь ему уготовлена.

Гроза тоже стремительно приближалась. Неожиданно поднялся сильный ветер. Невидимые, упругие воздушные волны били, казалось, сразу со всех сторон, норовя закрутить, запутать в высокой траве. Раскаты грома постепенно тоже сливались в некую ритмическую вязь. И вот над долиной высветилась наконец первая зарница. Ударило тяжко, почва под моими ногами содрогнулась как живая.

«Бог пришел!» — мелькнула дикая мысль, и я невольно тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения.

Дождя все еще не было, а над поляной с капищем разразилась вовсе сумасшедшая круговерть. В неверном свете молний я увидел, как низкие тучи начинают образовывать над поляной воронку, закрученную неведомой силой.

— Димыч, ты это видишь? — Олег уже кричал в полный голос, не боясь быть услышанным на капище.

— Воронку?.. Да. Это потрясающе!

— Пора прекращать эту катавасию! Начинаем!..

И в этот миг с невидимых небес рухнул ливень. В потоках воды сразу исчезли и капище, и поляна. Не видно стало ни зги. Ноктовизор вырубился, и я сорвал его с глаз даже с облегчением. Метнулся вперед, туда, где в последний раз видел светло-зеленый силуэт ближайшего охранника.

Парень ничего не успел сделать, когда перед ним из стены дождя вдруг возникла почти неотличимая от фона фигура. Я срубил его одним ударом, на бегу, и сразу рванулся вправо, к следующему охраннику, благо теперь у меня был хороший ориентир — цепочка каменных останцев. Краем глаза я заметил вспыхнувший дрожащий желто-красный свет в стороне алтаря и понял, что Геннадий закончил призвание бога и зажег священный огонь в нишах у подножия идола. Теперь настала очередь жертвоприношения. «Не успею», — подумал я и резко свернул в сторону света.

И буквально через десяток шагов выскочил из пелены дождя! Вокруг статуи Тенгри и алтаря было сухо, но сильнейший боковой ветер едва не сбил меня с ног. «Воронка!» — понял я, не в силах оторваться от необыкновенного зрелища.

Капище было залито серебристым лунным светом, лившимся через «небесное око», или «глаз грозы», как называют еще это редчайшее явление природы. После тьмы непогоды мне показалось, что попал в солнечный полдень. Я увидел алтарь с распростертым на нем телом Антона Урманова и Геннадия — Белого кама — с воздетыми к статуе бога руками, державшими длинный узкий клинок.

Я не сразу догадался, что за звук примешивается к шуму ветра, но через секунду понял: Белый кам пел! Это был сложно модулированный, многотональный вой: волк, тотем древнего рода белых шаманов, пел свою последнюю песню. Это было красиво и жутко одновременно. Я заколебался, подсознательно не желая вмешиваться в таинство, но вдруг мимо меня мелькнула знакомая фигура в пятнистом комбезе и устремилась прямо на шамана.

Белый кам стоял к нам спиной и, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг. Ракитин вихрем налетел на него и точно так же, не сбавляя скорости, улетел в сторону. Но уже кувырком. И остался лежать там, неестественным образом вывернув назад руку с черным цилиндром парализатора.

Словно пелена спала с моих глаз. Наваждение кончилось, и я бросился вперед, входя в темп. Время послушно замедлило бег, мгновения превратились в секунды. Я уже видел, что Белый кам готов к схватке, и потому изменил вектор атаки, заходя вперед, со стороны статуи Тенгри, чтобы жертвенный огонь мешал видеть своему хозяину. В длинном прыжке, едва не порвав сухожилия на толчковой ноге, я перемахнул алтарь с телом Антона, целясь шаману в грудь. Но Геннадий ушел от контакта! И непонятным образом оказался сбоку от меня метрах в трех. Извернувшись, я сумел приземлиться на ноги и принять оборонительную стойку.

В то же мгновение сверкнула ослепительно белая молния и вонзилась точнехонько в темя статуи. Тяжкий удар буквально потряс все вокруг. Я устоял на ногах, но на секунду потерял ориентацию, и когда снова глянул на Геннадия, то никого в том месте не обнаружил!

Тело Антона от удара свалилось с алтаря прямо перед статуей. Он зашевелился и встал на четвереньки, очумело мотая головой. А вот идол Тенгри устоял. Более того, у него зажегся во лбу третий глаз! Ромбовидная нише теперь сияла каким-то неестественным голубоватым светом на манер прожектора маяка.

В следующий миг я ощутил угрозу за спиной, понял, что не успеваю отреагировать, и, уже приседая и разворачиваясь, услышал откуда-то сбоку крик:

— Берегись!..

Следом грянули подряд два выстрела. Геннадия швырнуло вперед, на меня, перебросило, и он рухнул ничком прямо на алтарь. Дальнейшее произошло, по-видимому, за пару секунд.

Справа я увидел бегущего ко мне Олега с пистолетом в руке, слева из-за алтаря вдруг выметнулась фигура и кинулась к подножию статуи Тенгри, где в нише, между священными огнями я заметил свиток и две фигурки — птицы и собаки.

И тут, как завершающий аккорд вселенского безумства, обрушился второй удар. Но на этот раз молния вонзилась прямо в алтарь, в недвижное тело Белого шамана. Вспышка была настолько сильной, что на какое-то время я ослеп. Ударная волна (!) жестко толкнула меня в грудь и тряпичной куклой прокатила несколько метров.

Кое-как поднявшись, я попытался рассмотреть, что случилось с алтарем и Геннадием, но никакого тела на камне не увидел! Более того, пропал и Антон, и раритеты из ниши, а саму статую расчертила длинная косая трещина.

Вдобавок вокруг стало непривычно тихо, но лишь через несколько секунд я осознал, что ветер и гроза кончились. Внезапно. Словно и не было никакого буйства природы.

— Что это было, Димыч? — хрипло спросил Ракитин, останавливаясь рядом и заметно пошатываясь.

— Нас посетил древний бог, Олежек, — развел я руками. — И, по-моему, на этот раз он получил то, что ему было обещано триста лет назад.

И словно в подтверждение моих слов огромный сияющий лик Луны на миг заслонили две тени — птицы и собаки. А может быть, мне померещилось?..

 

Эпилог

 Западная Сибирь. Томск 30 июня 20… года

Обратно до Томска мы добирались почти сутки. Вертушка забрала нас с опозданием на несколько часов из-за неожиданно разыгравшейся, невиданной по силе грозы. Но это, конечно, была обычная летняя буря, не столь уж редкая в наших местах.

Избитые стихией и измотанные до предела, всю обратную дорогу мы проспали. Летчики с трудом растолкали нас после посадки. Начальство Ракитина озаботилось транспортом, и машина забрала нас прямо от вертолета на поле аэродрома.

В машине мы снова уснули, и Степану пришлось будить нас минут пять. Открыв с трудом глаза и увидев над собой его испуганную румяную физиономию, я пробормотал:

— Дзэнькуе, пан! Бардзо добже… — и снова собрался заснуть, но обрадованный сержант не дал мне уйти в нирвану.

— Пан журналыст, вставайте, будь ласка! Нэвмэстно же!

Общими усилиями нам удалось добудиться Олега. Мы поднялись к Ракитину в кабинет, и там бравый капитан потребовал литр кофе и булку с колбасой. Я тоже решил взбодриться и присоединился к мнению Олега. Заказ наш был выполнен буквально, и когда мы выхлебали по первому стакану ароматного обжигающего напитка, Ракитин наконец спросил:

— Что будем писать в отчете?

— Правду, — не моргнув глазом, сказал я, уписывая огромный сэндвич с салями.

— Какую? — уточнил Олег, тоже принимаясь за еду.

— «Были демоны, мы не отрицаем, но они самоликвидировались», — процитировал я известного персонажа из кинофильма.

— Не пойдет, — помотал головой Ракитин. — Органы в бога не верят, чертей игнорируют, магию разоблачают. Предлагаю тебе занять ту же позицию.

— А если нет?

— Огребешь кучу проблем.

— Например?

— Придется много раз доказывать, что ты психически здоров и не страдаешь галлюцинациями. Димыч, доказательств ведь у нас никаких! Я молча дожевал сэндвич, хлебнул еще полстакана кофе и поднялся.

— Ладно. Я подумаю. А ты-то что напишешь?

— Правду. — Олег сделал официальное лицо. — «В ночь на 29 июня во время операции по задержанию опасного преступника разразилась сильная гроза, и произошел несчастный случай. Объявленные в розыск Антон и Геннадий Урмановы были убиты прямым попаданием молнии. Тела их также не были обнаружены. По предварительному заключению следствия, оба сгорели в грозовом разряде, а проливной дождь смыл все значимые следы. Таким образом, следствие закрывается в связи с трагической гибелью преступника и его жертвы…» Годится? — поинтересовался он уже обычным голосом.

— Сойдет, — кивнул я и вышел.

Я шел по просыпающемуся городу и думал о том, как же мы мало, оказывается, знаем о прошлом, о трагических судьбах наших предков, известных и уважаемых людей, о темных сторонах нашей обыденной и привычной жизни. Что, собственно, мы можем рассказать о событиях всего-то трехсотлетней давности? А ведь такой срок — мгновение в истории. Большинство людей сродни мотылькам-однодневкам, и только подобные Степану Крашенинникову или Антону Урманову вправе именовать себя долгожителями, пытающимися сохранить память для потомков.

Но история — дама суровая и бескомпромиссная. Причинно-следственная цепь событий крепка и нерушима, и если чему-то суждено было произойти, без последствий оно не останется, будьте уверены!

Я шел и думал, что буду скоро говорить в редакции, о чем докладывать Колобку? Расследование ведь закончилось ничем. Точнее, закончилось оно просто феноменально, но об этом-то как раз писать и не стоит — Олег прав!.. А еще я думал, что же мне сказать Анне Нуриевой? То, что придется сообщать ей о гибели Антона мне, я не сомневался. Да и «памятные тетради» Крашенинникова вернуть надо…

При воспоминании о «тетрадях» по спине вдруг пробежал неприятный холодок. Я вытащил мобильник и набрал номер Ракитина.

— Олежек, я, кажется, забыл у вас материалы из библиотеки…

— Ты будешь смеяться, Димыч, — оловянным голосом откликнулся Ракитин, — но вчера ночью в кабинете, где ты работал, произошел пожар. Говорят, короткое замыкание. Система пожаротушения сработала, но твои «тетради» практически полностью сгорели. Мы, конечно, возместим и поможем… Я не стал дослушивать подробности и прервал связь. Беспокоиться больше было не о чем. История сама поставила жирную точку. Материал в газету я так и не написал…