Глава 1

Прошло почти три месяца с того страшного дня, когда я потерял Ирину, единственную настоящую Женщину в моей жизни, мою лучшую половину. Но недаром говорят, что время лечит любые раны. Постепенно боль притупилась и куда-то ушла, а осталась лишь тягучая тоска по невозвратному, которую отчасти удавалось заглушить работой, отчасти вином. Я равнодушно отметил, что люди вообще и женщины в частности почти совсем перестали меня интересовать. Все они были какими-то обыкновенными, плоскими, что ли?.. Умом я понимал, что это опасный симптом не только для моей психики, но и для профессии, и все равно ничего не мог с собой поделать. Или не хотел?..

Чтобы окончательно не превратиться в мизантропа и затворника, я вспомнил о своем детском увлечении и завел кота – купил у какой-то бабульки в подземном переходе, возвращаясь однажды вечером из бара. Звереныш, несмотря на юный возраст, оказался на редкость сообразительным и самостоятельным. Он быстро усвоил мой образ жизни и понял главное, что от него требовалось: не мешать хозяину, а незаметно заполнять лакуны пустоты его одиночества своим присутствием. И Грэг это делал виртуозно! Наверное, именно благодаря его трогательной заботе и опеке я не спился, а медленно и постепенно вернулся к нормальной жизни со всеми ее радостями и огорчениями…

Какое-то время после нелепой и странной (для окружающих!) гибели Ирины Колесниковой сотрудники криминальной полиции продолжали активные поиски Нурии Саликбековой, используя весь имеющийся арсенал средств и способов обнаружения, но… Эта таинственная женщина исчезла бесследно! Ее не только не смогли обнаружить физически, но и одновременно пропали все данные о ней из компьютерных баз: оперативники не нашли ни одного упоминания о Нурие Рафаиловне Саликбековой! А главный компьютер управления после получасового поиска по всем служебным сетям выдал заключение, что человека с такими характеристиками никогда не существовало. После этого несколько дней все, включая комиссара, ходили с мрачными физиономиями, но потом вынуждены были признать свое поражение, и постепенно повседневная рутина вновь затянула нас в свои сети.

В тот холодный сентябрьский вечер я сидел один-одинешенек в нашей «уголовке» и пытался выдавить из себя хоть пару строк о новых «художествах» местных ревнителей государственных интересов в сфере разработки новых газовых месторождений на юге губернии. Сей лакомый кусок вновь, как всегда, пытались растащить по собственным карманам, минуя «закрома Родины». Система была отработана еще при Трехпалом Президенте, а потому все попытки пресечь незаконное «распределение сырьевых и топливных ресурсов» неизбежно заканчивались одинаково – ничем. Тем не менее среди СМИ самого разного калибра считалось неким признаком хорошего тона – периодически облаивать всю чиновную рать сверху донизу за лиходейство и мздоимство, получать дежурные заверения от властей предержащих обещания непременно во всем разобраться и с чувством выполненного долга снова переключаться на какие-нибудь более интересные темы вроде диспута о количестве ночных баров и борделей в губернском городе.

И вот когда я, совсем отчаявшись «родить» что-нибудь читаемое, допивал остатки остывшего кофе, проснулся мой телефон. Чтобы догадаться, кто звонит, мне не пришлось даже воспользоваться одной из своих новых способностей, разбуженных моей возлюбленной, Ириной Колесниковой, магом и целителем, спасшей меня от смертельной болезни. Простейшая логическая цепочка указала, что именно мне, именно сюда, именно в этот час мог звонить только один человек. Поэтому я снял трубку и спокойно сказал:

– Привет, Олег! Что новенького?

– А?!.. Привет, котяра… Черт, как ты это делаешь?!

– И это спрашивает сыщик?! – притворно изумился я. – Могу сказать больше: у тебя на руках свежий труп и, скорее всего…

– Стоп! – Ракитин наконец опомнился. – Тебе Алена звонила?

– Дедукция, Ватсон, дедукция, – развеселился я. – А что, снова непонятка нарисовалась?

– Пожалуй, в твоем стиле, – Олегу было явно не до шуток. – Но пока никаких комментариев и анонсов!

– Не учите меня жить, капитан. Адрес?

– Проспект Мира двенадцать, квартира тридцать шесть, лифт не работает, – в трубке запикали гудки.

Они пели о моем спасении от творческих и душевных мук, по крайней мере, на время. И я выскочил из редакции в промозглый сентябрьский вечер.

Город был захвачен туманом, что в сентябре здесь – дело обычное, но создающее ряд неудобств. Например, когда вам нужно как можно быстрее попасть на другой конец города, а вы принуждены тащиться в собственной машине со скоростью престарелого тяжеловоза. Вообще туман как природное явление при наблюдении его со стороны весьма необычен и даже по-своему красив. Его поэтически сравнивают то с молоком, то с ватой или сливками – в зависимости от плотности тумана, освещения и настроения наблюдателя. Но лишь попав в него, все эпитеты меняются на полярные – и ведь тоже вполне обоснованно! С изнанки туман выглядит полной противоположностью себе самому. Странная бесцветная муть в паре с гнуснейшей разновидностью дождя – нудной и бесконечной моросью – все, что остается бедным горожанам вместо солнца и осенней палитры природы.

Я медленно ехал по забитым клубками и лентами тумана улицам, и через короткое время возникло неприятное ощущение, что еду по кладбищу: ни машин, ни людей, ни освещенных окон. Правда, минут десять спустя я разглядел впереди разноцветные блики и отсветы реклам и витрин и вскоре с облегчением вывернул на Центральный проспект, пронзавший город насквозь. Лохматая сырость здесь изрядно поредела и плавала теперь отдельными клочьями где-то на уровне вторых этажей, временами скрывая крикливые вывески всех этих реформаторских контор и бесконечных магазинов. Но вечерняя жизнь на местном «бродвее» несмотря на это била ключом.

У ресторана «Сибирь» уже перемигивались три патрульных джипа, из концертного зала выливалась пестрая горластая толпа наших меломанов, а с набережной доносились такие разудалые вопли и хохот, что было ясно – туман для них, как рыбий хвост коту.

По адресу, указанному Олегом, я добрался без приключений и даже сразу попал в нужный подъезд, хотя в наших «монолитках» найти что-нибудь, как правило, проблема. Первым, на кого я наткнулся, оказался вовсе не труп и даже не Ракитин. Знакомый хмурый верзила в черной форменной куртке патрульного, готовой лопнуть на богатырских плечах, полностью загораживал проем входа на площадку этажа. Меня он в упор не видел, уставившись куда-то в пространство между верхними лестничными маршами и изредка вяло смаргивая – по-моему, он спал самым натуральным образом. Это был не кто иной, как наш «непримиримый борец с уличной преступностью» и большой любитель пива сержант Степан Бульба. Вступать с ним в контакт я посчитал за бесполезную трату времени, поэтому, заглянув в узкую щель между могучим кожаным локтем и стеной, я не громко, но внятно сказал:

– Эй, капитан, пресса уже здесь!

Из ближней квартиры высунулась знакомая взъерошенная голова и сказала:

– Пропустить!

– Это ты кому? – поинтересовался я, потому что черная кожаная глыба не шелохнулась.

– А, черт! – Ракитин, начальник оперативного отдела криминальной полиции города и мой лучший друг, появился на площадке и рявкнул «бдительному» Степану над ухом: – Сержант Бульба!

Эффект был потрясающим: Степа вздрогнул и молниеносно скользнул спиной к стене, а в руке его угрожающе выставилась увесистая дубинка. Но в следующую секунду он уже оценил ситуацию и обреченно вытянулся «во фрунт»:

– Простите, Олег Владимирович, задремал – вторые ведь сутки на ногах.

– Ладно, – буркнул Ракитин и кивнул мне головой: – Идемте, Холмс, удивлять буду.

Да, посмотреть было на что! В первый момент мне показалось, что на темно-красном ковре в гостиной, больше похожей на будуар европейской принцессы восемнадцатого века, лежит одна из статуэток Родена, увеличенная до естественных размеров и зачем-то брошенная здесь.

Нагая женщина на ковре, во всяком случае, вполне могла бы стать прообразом творений гения, но… это была Анна Леонтьевна Закревская, несостоявшийся доктор психологических наук, она же – Энни-Шоколадка, проститутка высшей квалификации, гетера. В респектабельных университетских кругах о ней говорили как о талантливом социопсихологе и психоаналитике и… при случае с удовольствием пользовались ее «услугами». Бытовало также мнение, что Анна сменила профессию только для того, чтобы собрать материал на докторскую диссертацию.

Однако загадка заключалась не в этом. Точнее, их было две. Во-первых, сыщики не нашли ни одного документа на имя Анны Леонтьевны Закревской, а во-вторых, при наличии явных следов борьбы начисто отсутствовали чьи бы то ни было отпечатки пальцев, кроме хозяйских. Создавалось впечатление, будто она специально бродила по квартире, хватаясь за что ни попадя и сея хаос и беспорядок, а потом в порыве безотчетного мазохизма схватила бронзовый канделябр (XVIII век, Франция, на восемь свечей, вес – пять килограммов) и проломила себе голову точно над правым виском, что и засвидетельствовано в протоколе осмотра тела.

«Ха-ха – четыре раза», – как сказала одна моя старая знакомая, обнаружив, что у нее в автобусе разрезали сумочку и стащили кошелек с зарплатой. Я смотрел на Олега, держа наготове диктофон, а он смотрел на меня, и мы оба некоторое время надеялись, что другой откроет рот и внесет ясность в то дурацкое положение, в котором оказалась вся группа плюс журналист Котов. «Гляделки» продолжались довольно долго и, убедившись наконец, что проку от них никакого, Олег скомандовал «брэк». Эксперт собрал свои пожитки и виновато удалился, санитары унесли тело, а мы с Ракитиным, прихватив проснувшегося сержанта, отправились в управление.

«…Дело было вечером, делать было нечего. Дима пел, Олег молчал, Николай ногой качал…» – это почти про нас, а Николай Матвеевич Берест, комиссар криминальной полиции Сибирска, сидя, по обыкновению, на подоконнике, пытался в это время переварить добытую нами информацию с помощью заветной вересковой трубки, набитой его любимым табаком «Герцеговина Флор», и стакана с любимой минеральной водой «Сибирские Афины».

Опрос соседей, как и осмотр квартиры, тоже ничего не дал, кроме неясного чувства собственной неполноценности. Впрочем, здесь я говорю только о себе. А так мы просто сидели, курили, тянули из бутылок степлившуюся «минералку» и ждали, когда кого-нибудь осенит дельная мысль.

– Кому выгодно? – неожиданно глубокомысленно изрек Олег.

– Что? – не понял я.

– Древняя формула юриспруденции, – откликнулся Берест. – Тут масса вариантов: соперничество, ревность, месть за неоправдавшиеся надежды, наконец – просто пьяная драка…

– Она была пьяна? – я снова вытащил диктофон.

Николай подозрительно покосился на него и погрозил мне похожим на ствол кольта сорок пятого калибра пальцем.

– Никаких интервью и «прямых включений»! Следствие только начинается. Что скажу, то и напишешь, понял?

– А как же свобода слова и информации? – прищурился я, нажимая кнопку записи.

– Димыч, сломаю и скажу, что так и было! – нахмурился бравый комиссар. – Ты же знаешь правила.

– Так была Шоколадка пьяна или нет? – я убрал диктофон и достал карманный ноутбук и стилос.

– Ну, не то чтобы очень, но и не совсем уж, – Олег сунул пустую бутылку под стол. – Ноль-четыре или ноль-пять промилле: бутылка пива или стакан вина… Короче, если ссора, по крайней мере, непьяная.

– А какая?

– Да никакой! – Николай вдруг соскочил с подоконника и принялся расхаживать из угла в угол, размахивая трубкой. – Черт побери! Ведь не сама же она себя?!

– Не сама, – откликнулся Ракитин, – но… похоже, все-таки сама.

– Канделябром? Двумя руками? В висок?!

– А что?

– Ты сам попробуй. Пресс-папье, например, а мы посмотрим, – Берест снова сел, на этот раз прямо на стол. – Давай, следственный эксперимент номер один!..

Мне между тем удалось ухватить за виляющий хвостик одну верткую мыслишку и вытянуть на свет, но вид ее оказался весьма непрезентабельным. Как бывший врач я понимал, что этого не может быть, но тем не менее я встрял с ней в спор профессионалов:

– Братцы, а как по-вашему, у кого могут быть одинаковые отпечатки пальцев?

– Ни у кого, – автоматически отреагировал Олег и тут же повернулся ко мне. – Собственно, что ты имеешь в виду?

– Ну, если предположить, – продолжал я, чувствуя себя круглым идиотом, – что у преступника точно такие же отпечатки пальцев, то все сходится. Близнецы или двойники, например…

– Гениально! – хмыкнул Ракитин. – В тебе сейчас кого больше – врача или фантаста? Даже Степа знает, что у близнецов не бывает идентичных отпечатков. К тому же у Закревской нет ни братьев, ни сестер. Сюжет для романа…

– Для уголовного дела, – неожиданно серьезно отозвался Николай. – Ежу понятно, что это не самоубийство, – он слез со стола и уселся в свое официальное кресло. – Так, треп окончен, начинается отработка версий: убийство с целью ограбления или из мести. Ракитин, какую легенду предпочитаешь?

– Вторую, – Олег медленно встал и с хрустом потянулся.

– Согласен. А вам, господин Котов, я напоминаю еще раз: без протокола, – и Берест направил на меня указательный палец, будто прицелился.

– Обижаете, господин комиссар, – в тон ему откликнулся я и тоже поднялся. – В рабочем порядке: тридцать-сорок строк в «подвале».

– Ракитин, помощь нужна? – Берест спросил таким тоном, в котором ясно сквозило «лучше откажись, все равно не дам».

– Нет, – сказал я и посмотрел на Олега.

– Нет, – ответил тот и вышел, хлопнув дверью.

– Бай-бай, май френд! – я сделал Николаю ручкой и поспешно ретировался, пока до него не дошел смысл последнего диалога.

Однако, как я ни спешил, Ракитина догнать не удалось, только услышал прощальный рев его джипа. Правда, сие меня нимало не огорчило. Напротив, так было даже удобнее: времени предостаточно, а значит, можно покопаться в этом деле самому и заодно оказать негласную помощь следствию. Ведь известно, что журналисты на самом деле и есть главные сыскари, а все прочие служители Фемиды лишь делают вид, что знают, где и кого искать, беспардонно пользуясь плодами трудной работы служителей Пегаса.

А потому я приободрился, закурил и потопал прямиком к первоисточнику всех информационных каналов нашего славного города – в ночной клуб «Наяды», благо там я был почти как щука среди карасей, ибо мои «добровольные» помощники и помощницы, особенно последние, души во мне не чаяли с тех пор, как я три года назад во всеуслышание объявил, что не намерен более связывать себя узами Гименея.

Мои старенькие «сейко» отметили перезвоном курантов одиннадцать часов, когда я толкнул широкую сверкающую дверь. Здесь, как и во всяком подобном, уважающем себя заведении, уже началась еженощная тусовка, а попросту – хорошо продуманное, методичное выравнивание извилин молодых мозгов с помощью синтетической музыки и синтетических напитков в сочетании с синтетическими чувствами. Публики было пока относительно немного, так что я без труда добрался до стойки бара и уселся на высокий красный табурет. Закурив, я принялся не спеша оглядывать помещение, выискивая знакомые физиономии среди скачущей оравы «юных павианов».

Да, зрелище было – хоть куда! От пестроты одежды и блеска огней зарябило в глазах и выступили слезы. Хохот, пьяный галдеж, надрывные вопли, символизирующие, по мнению их издающих, бурные эмоции, и музыка! Если это музыка… Боже, ну почему ты придумал только семь нот, да не научил ими пользоваться?

Едва я расположился, напротив буквально из воздуха материализовался вездесущий и непотопляемый как атомная подлодка Мишка Фукс по прозвищу Сильвер, главный содержатель заведения, лучший бармен всех времен и народов и великий знаток пива.

Мишку я знал уже, наверное, лет десять. И все это время он был толст, добродушен и слегка пьян. Вообще-то, если учесть, сколько алкоголя ему приходилось выпивать ежедневно со всеми, кого он знал лично из посетителей бара, оставалось лишь удивляться, как Сильвер до сих пор не угодил в соответствующее лечебное заведение. Но лично я полагал, что весь секрет был в том, что Мишка пил исключительно легкое пиво или вовсе безалкогольное. А уж в способностях к разливу напитков ему равных просто не было.

Как-то в прошлом году мы с Ракитиным после бурных именин нашего однокашника, Игорька Калюжного, гордости и кошмара всей школы (гордости по успеваемости и кошмара по поведению), зашли к Сильверу «на огонек», дабы пополнить «топливные баки» (дело было зимой и на дворе стоял тридцатиградусный мороз). Мишка встретил нас весьма радушно, и когда Олег скорее в силу профессиональной привычки, нежели от желания подколоть «доброго еврея», предложил ему пари на бутылку коньяка, что он, крутой опер, засечет Сильвера на жульничестве тот не моргнув глазом согласился. После чего набулькал нам по сто пятьдесят сухого «Мартини», отмеряя дозы специальным стаканчиком на глазах Ракитина. Олег тут же потребовал обычный граненый стакан на двести пятьдесят граммов, и каково же было его удивление, когда обе порции вина спокойно уместились в этом объеме!

– Здорово, райтер! – приветствовал меня Сильвер в своей обычной «рокерной» манере.

Имея два высших образования, филологическое и юридическое, Мишка прекрасно знал четыре языка, включая идиш и хинди, но «на работе» предпочитал общаться на молодежном арго, тяготея именно к лексикону рокеров. Экстерьер он поддерживал тоже соответствующий: застиранный до белесого состояния тельник, кожаная затертая безрукавка, сплошь покрытая всевозможными бляхами и заклепками, на шее – витая железная цепь с огромным «пасификом» и черная бандана на голове поверх копны длинных спутанных смоляных кудрей.

– Шолом, кэп! – в тон ему отозвался я и выразительно постучал костяшками пальцев по стойке.

Но Сильвер отменно знал свое дело, и не успел я открыть рот, чтобы уточнить заказ, как передо мной оказался высокий фирменный стакан с изображением шкодливой девчонки-наяды, наполненный янтарным пенным напитком, в просторечии именуемым пивом.

– Ты, случаем, не телепат? – поинтересовался я и сделал первый глоток. – Бэст! Мишаня, без тебя все нынешнее поколение работников пера и шпаги вымерло бы от жажды!

– Гут гецухт! – самодовольно кивнул он в ответ. – Хорошо сказал! И какую шелуху ты огребаешь в этот раз?

– Энни-Шоколадка откинулась прямо на своем сексодроме, – внятно, но тихо сказал я, наблюдая за Мишкиной реакцией, и не прогадал.

Сильвер заметно напрягся, стараясь скрыть рванувшиеся наружу эмоции. И это ему почти удалось, но зардевшееся ухо и крупные бисерины пота на верхней губе выдали его с головой. Мишка зыркнул глазами по сторонам, потом ловко наполнил еще один бокал пивом и пристукнул им о мой.

– Мир праху ее! Эта телка многим фору давала, даже зеленухами рулила, как надо клиентуру сшибать, – он в два глотка ополовинил стакан, рыгнул и уставился на меня своими сионскими «сливами». – А кто хелпер, выяснили?

– Нет, мой добрый еврей, – сказал я ласково, – мне почему-то кажется, что ты про него знаешь гораздо больше меня?

Мишка тут же насупился и с оскорбленным видом принялся цедить пиво. Я его не торопил, ибо знал по опыту, что Сильвер всегда выдает только тщательно отфильтрованную собственным инстинктом самосохранения информацию, благодаря чему, в общем-то, и жив до сих пор. Поэтому я тоже не спеша потягивал ароматный терпкий напиток, изредка затягиваясь сигаретой для полного букета, и в ожидании читал этикетки бутылочного «иконостаса» на стеллаже за Мишкиной спиной.

На этот раз на обдумывание ответа хитрый «сын Израилев» потратил никак не меньше минуты – небывалое для него время! Наконец он поставил пустой стакан на стойку, побарабанил по ней своими, похожими на волосатые сосиски пальцами и выдал:

– Митяй, я его не знаю! Но, – заторопился он, увидев мою вытягивающуюся физиономию, – есть одна зеленуха, с которой Шоколадка коннектила весь последний месяц, по-моему, даже тичером у ней была. Может, тебе ее аскнуть?

– Слушай, Сильвер, – поморщился я и снова выразительно постучал по своему опустевшему стакану, – я тебя не узнаю! Ты же всегда мне первач сливал, а теперь предлагаешь отстоем попользоваться? И вообще, давай-ка перейдем на нормальный язык, а то у меня скоро уши отстегнуться и язык как у змеи станет.

Я подождал, пока Мишка не наполнит оба стакана тем же божественным нектаром, и уточнил как бы между прочим:

– Кстати, как зовут эту зеленуху?

– Светлана Величко, кажется… Нет, точно! Митяй, я тебе правду говорю: не знаю я, кто мог завалить Энни, – Сильвер даже в грудь себя кулаком стукнул для убедительности, потом все же добавил: – Но догадываюсь.

– Во-от, видишь, как полезно пить свежее пиво! – подбодрил я и чокнулся с ним стаканами. – Я весь внимание.

– Позавчера сюда заходил один мужик и спрашивал, где найти Шоколадку, – Мишка говорил медленно, подбирая слова и щедро подкрепляя их пивом. – Я поначалу подумал, что это ее новый клиент. Мужик был стильный: в тройке, пальто-маджорик, штиблетах от Усолова, короче, как раз в духе Энни. Ну, я сказал ему, что она работает только по предварительному заказу, и если у него есть ее мобильник, то пусть созвонится. Мужик сказал, что ему, мол, Шоколадку посоветовал его знакомый, а номера не дал, так что, может быть, я ему подскажу, а он, мол, в долгу не останется.

– Ну и?.. – не выдержал наконец я. – Короче, Моисей ты мой расейский!

– Дал я ему мобильный! – сознался все-таки этот жулик. – А когда он ушел, подходит ко мне Люська-Шанель и спрашивает, мол, что за мэн? Я ей говорю, не твое со… вообще-то, дело. А она мне, мол, похож, грит, этот «чижик» на бывшего мужа Анькиного! Шоколадка, грит, от него сбежала, чтоб свободным бизнесом заниматься, а он, грит, уж так ее любил, что поклялся найти и придушить собственными руками. Короче, Шекспир отдыхает! Я ей говорю, что ж ты, стерьва, раньше-то молчала?! А она, мол, я что для нее, мать-наставница, что ли? – и Мишка снова выкатил на меня свои невинные «сливы».

– Так, – подытожил я, отставляя стакан, – значит, Люська-Шанель опознала бывшего мужа-ревнивца, а ты мне пытаешься подсунуть какую-то стажерку?! Слушай, наследник Флинта, я ведь тебя могу и одноногим сделать для полноты образа! Совсем ссучился?

– Митяй! – у Мишки даже губа нижняя затряслась от обиды. – Да я же никогда тебе туфту не подсовывал, я помню, как ты меня от зоны отмазал! А Персик… Величко, правда, много чего порассказать может. Шоколадка ее тут недавно так отметелила, прямо в туалете, что никаким гримом не замазать было. А за что? – и он для вящей убедительности покрутил в воздухе рукой.

– И впрямь: за что?

– Вот и спроси ее!

– И где же твой… Персик?..

– Дома, наверное. Отлеживается.

– Ладно, кэп, не тушуйся, – сказал я примирительно. – Ты мои координаты все знаешь? Ну вот, как эта твоя зеленуха объявится, свистнешь. Лады?

– Гут гемахт! – к Мишке вернулось хорошее настроение. – Еще пива?

– Сыпь! – кивнул я. – Как говорил незабвенный Мих-Мих, «алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах»! Люськи сегодня тоже нет, что-то я ее не вижу?

– Трудится, аки пчелка! – хихикнул воспрянувший духом Сильвер. – Боюсь, долго ждать придется.

– А я и не буду! Посижу еще у тебя, авось и найду кого-нибудь для душевной беседы. Иди, кэп, трудись! Лэхайм!

Радостный Мишка мгновенно испарился и тут же материализовался в дальнем конце стойки возле двух субтильных созданий без внешних половых признаков.

Некоторое время я сидел, расслабившись, лениво потягивая пиво, и наблюдал за той странной парочкой, пытаясь определить, кто же из них больше подходит под местоимение «она». Потом мне это надоело, я развернулся и принялся разглядывать танцующих в середине зала. Визги и вопли рэйв-авангарда к тому времени сменились вполне приличным блюзом, да и публика немного посолиднела. Я даже стал подумывать, а не найти ли мне партнершу поопытней – блюз я любил с юности.

Но обернувшись к стойке за стаканом в очередной раз, я обнаружил, что одиночество мое закончилось, ибо рядом – даже в опасной для меня близости! – расположилось юное создание с роскошными формами, открытыми к всеобщему обозрению. Три кусочка чего-то ярко-алого общей площадью в двадцать квадратных сантиметров и несколько таких же изящных витых шнурков, видимо, должны были по замыслу владелицы выполнять роль некоего вечернего туалета, но почему-то никем – и мной в том числе – не воспринимались всерьез. Однако красотку сие обстоятельство нисколько не смущало. Лениво взглянув на меня, она выудила из сумочки тонкую коричневую палочку «Данхилла» и роскошный позолоченный «Ронсон». Зажав сигарету между пальцев с ядовито кровавыми ногтями, девица жестом, не встречающим отпора, протянула зажигалку мне. Все еще слегка обалдевший, я зажег сигарету ей и прикурил сам, вернув изящную вещицу.

– Sanks! – она небрежно бросила «Ронсон» на стойку рядом с сумочкой. – Your name?

– Дмитрий, – механически ответил я, не в силах оторваться от двух верхних треугольничков. – And your?

– Midgy…

– And why English?

– А, просто так, – она выпустила дым через свой античный носик.

– Понятно, – я тоже затянулся.

«Ну, Котов, вот тебе и отдых для души и тела. Правда, насчет души, это еще надо посмотреть, а в остальном очень даже может быть…»

– Как жизнь, Крошка?

– А?.. Ну, да… Вообще-то, я Анастасия, можно Настя, – нехотя сообщила она. – А ты не коп?

– Нет. К полиции я имею весьма косвенное отношение. Я – репортер уголовной хроники из «Вестника», Дмитрий Котов.

– О-о! – она округлила свои и без того огромные зеленые глаза. – Обожаю про это читать! Убийства, грабежи, изнасилования, наркотики!.. И ты все-все видел? Сам?!..

– Ну-у… почти.

– А сюда зачем пришел? – Крошка прищурилась, взяла со стойки свой бокал с янтарно-зеленой смесью и отхлебнула.

– Слушай, а что это ты пьешь? – я сделал заинтересованную мину, хотя прекрасно знал весь репертуар этого заведения: не хватало еще, чтобы какая-то «молодая да ранняя» устраивала мне допрос с пристрастием! – Никогда такого не пробовал!

– «Наяда», наш фирменный. Так…

– Тебе заказать еще? За знакомство?

– Валяй! – она снова приложилась к бокалу.

Я подозвал какого-то молодого бармена, сменившего Сильвера за стойкой, сделал заказ и закурил. Девчонка, казалось, забыла про меня: тихонько тянула коктейль, сидя в пол-оборота, курила и с лица ее не сходило выражение скучающей апатии пополам с тупым безразличием. Раньше, лет десять-пятнадцать назад, такие лица мне приходилось видеть только в медицинских учреждениях специального профиля. Тогда это называлось «синдром капюшона»…

Я тоже курил, неспешно прокручивая в уме варианты дальнейшего общения с этой юной Данаей, но все они почему-то, в конечном счете, неизбежно сводились к одному. А Настена тем временем расправилась с напитком и вновь повернулась ко мне.

– Хочешь, угадаю, о чем ты сейчас думал?.. Как бы переспать со мной и не заплатить!

– Да ну?! – притворство мое было явно преувеличенным. – А почему?

– А все мужики так думают!

– Н-да, наверное!.. Черт! Неужели?!.. Нет, не угадала.

– Ха! Так я и поверила!

– Вторая попытка…

– Ну-у, – брови домиком, губы бантиком, а в глазах зеленые бесенята, – может, кого из наших угрохали, а ты собираешь материал! – и она торжествующе-выжидательно впилась в меня глазами.

Бармен разрешился наконец двумя бокалами «Наяды» и даже соломинки не забыл.

– Почти, – я пригубил свою порцию. – Итак, Крошка, расскажи мне про Анну Закревскую…

Ход был рискованный, но оправданный: либо – десятка, либо – молоко. Ведь не тащить же ее сразу к себе! Там все равно уже никакого разговора не будет, а так – вдруг что-нибудь да наклюнется?

– Энни-Шоколадку? Классная «чапа»! А что, она кого-нибудь…

– Нет, ее…

– Чего-о?! – Крошка вытаращилась на меня так, будто я предложил ей переспать с крокодилом. – Ты хочешь сказать, что Энни…

– …больше нет, – от напряжения у меня заныл затылок и я вынужден был основательно приложиться к стакану. – Ее нашли часа три-четыре назад в собственной квартире с проломленным черепом и совершенно голую.

Я вдруг увидел, что Настя напугана. Причем жутко, до икоты. Реакция, как говорят психиатры, неадекватная, а следовательно, журналист Котов, ты просто обязан выяснить причину. Разумеется, любым законным способом.

– Она была твоей подругой?

– Что?.. Да нет, но… Конечно, она много делала для меня, помогала, а потом… А?!..

Крошку словно подменили: она вертелась на табурете, будто сидела на раскаленной сковородке, поминутно открывала и закрывала сумочку, вытащила сигарету, сломала ее в пальцах, уронила зажигалку, потом схватила бокал двумя руками и судорожно, захлебываясь, выпила одним духом. Теперь единственным желанием, ясно обозначившимся на ее хорошенькой мордашке, было убраться от меня куда подальше и побыстрее. Но – увы! – именно этого я сейчас и не мог ей позволить. Олег никогда не простил бы мне такого жеста, а уж тем более наш бравый комиссар. А «синяя птичка удачи» совсем не по правилам лупила крыльями и вот-вот была готова рвануть обратно к себе в поднебесье.

– Послушай, Настя, – я постарался вложить в голос все теплое и доброе, что еще оставалось в моей заскорузлой репортерской душе и даже по-отечески обнял девчонку за полные бархатные плечи, – я ведь только журналист, меня не интересуют подозреваемые или виновные, ни ты, ни кто другой. Мне важна суть дела – это мой хлеб, а сдавать вас органам – все равно, что отрезать от каравая вкусную поджаристую корочку, это не по-гурмански. Я прошу тебя помочь мне, лично. Официально – никаких имен и адресов. А потом мы с тобой вместе пройдем универсальный курс по восстановлению душевного равновесия у меня дома. Горячую ванну, вкусный чай, хорошую музыку и нежное обращение гарантирую. Договорились?..

Несмотря на мои заверения Крошку все еще трясло, поэтому я потребовал двойной бренди в мелкой фасовке, и лишь после такого курса терапии она оправилась настолько, что смогла, озираясь и помогая себе очередной порцией «Наяды», рассказать весьма занятную историю. Настолько занятную, что у меня мигом улетучились из головы все сладко-щемящие планы на продолжение нашего вечера. Пришлось спешно придумывать крутую историю о взимании долга чести с одного известного в городе господина и улететь из нежных девичьих рук скорбным ночным мотыльком.

Выбравшись из клуба в промозглую мутную тьму, я попытался связаться по мобильнику с Ракитиным, потом с Берестом, но ничего не вышло. Управленческие телефоны молчали, а мобильные просили оставить сообщение «после звукового сигнала» или перезвонить попозже. Учитывая, что было уже глубоко за полночь, я попросил Олега перезвонить мне утром по срочному делу и хотел было вернуться в клуб за Настей, но фривольное настроение куда-то пропало, вдруг накатила какая-то волчья тоска, которая нет-нет да и приходила с тех пор, как от меня «ушла» Ирина. Захотелось завыть на желтые пятна фонарей вдоль проспекта, и я пожалел, что не забрал свою «двадцатку» со стоянки возле городского управления криминальной полиции. Пришлось тащиться сквозь холодную колышущуюся мглу до троллейбусной остановки.

В ожидании хоть какого-нибудь транспорта я достал сигареты, попытался прикурить и в этот момент услышал за спиной приглушенные туманом цокающие шаги. Мимо меня совсем близко прошла высокая светловолосая женщина в длинном бежевом плаще и остановилась метрах в десяти впереди. Послышался шум приближающейся машины, женщина обернулась, и… незажженая сигарета выпала у меня изо рта, а сам я на несколько мгновений превратился в соляной столб. Это была Анна Закревская собственной персоной, живая и здоровая! Во всяком случае, куда здоровее, чем я сам в тот момент.

Скрипнули тормоза, хлопнула дверца, пропел клаксон – женщина исчезла.

А я еще какое-то время пытался осмыслить свое состояние, пока не подошел ночной троллейбус. Тогда я решил, что Закревская мне привиделась – в тумане, да еще изрядно выпивши, я вполне мог и обознаться, – и уже с чистой совестью поехал домой.

 

Глава 2

Выспаться мне не дал не кто иной, как Ракитин. Что звонит именно он, я понял сразу, но трубку снял после того, как телефон пропел вызов раз двадцать и, по-видимому, слегка подустал, но замолкать не собирался. Проклиная в душе настырность друга, я заставил себя сползти с постели и на четвереньках (другое положение тело отказывалось воспринимать) добрался до охрипшего от усердия аппарата.

– Какого лешего, Олег?! – я вложил в этот рык все остатки эмоций, но он не возымел никакого действия.

– Привет, Димыч! Ты просил позвонить, что случилось?

– Ты на часы хоть иногда смотришь? – едва ли не с обидой поинтересовался я.

– Конечно, уже девять часов, рабочий день в самом разгаре, – Ракитин был абсолютно серьезен и неумолим, как торнадо или цунами.

Я плюнул на попытки вызвать сочувствие к своему больному организму и попробовал сосредоточиться на реальности. Тут же почувствовал, как что-то мягкое и теплое трется о мои голые ноги – Грэг, брат мой меньший, как же мне хреново! Кот, словно приняв эту душераздирающую телепатему, коротко муркнул и снова шоркнулся пушистым боком, на сей раз прямо о мою щеку. Я попытался погладить Грэга по выгнутой спинке, но промахнулся и едва не потерял равновесие.

– Слушай, капитан, у меня есть интересная информация для следствия, но по телефону не могу. Мне надо сначала немного поправить здоровье. Через час подъезжай ко мне, поговорим.

– Что, так тяжело дается знание? – саркастически хмыкнул он.

– Не пытайся шутить, Олежек, юмор никогда не входил в список твоих добродетелей. В приложении к тебе – это скорее недостаток, – я тоже уперся.

– А если я пива привезу? – голосом бывалого провокатора продолжал он.

– Тогда – недоразумение…

– Ладно, шутник, – посерьезнел Ракитин, – ехать к тебе у меня времени нет. Через час жду тебя возле Нового собора, не более пяти минут. Опоздаешь, отстраню от дальнейшего участия в расследовании!

В трубке запел сигнал отбоя. Вот так! И с таким тираном и узурпатором я дружу уже больше двадцати лет! И лучшего желать не хочу, между прочим. Странная штука – мужская дружба.

Я глубоко вздохнул и заставил себя принять вертикальное положение. Грэг снова закружил между моими ногами, неосознанно создавая дополнительные помехи движению больного организма хозяина. Не желая обижать преданное животное и стараясь не обращать внимания на протестующий гул и звон в голове, я осторожно перешагнул через кота и отправился сначала на кухню, где буквально в полуобморочном состоянии от тошноты и пульсирующей боли в затылке сумел приготовить целых пол-литра знаменитого эликсира жизни – «доши», напитка из мяты, меда и лимона, выравнивающего перекошенную алкоголем энергетику организма и очищающего ткани от шлаков. Потом, в обнимку с кружкой животворной жидкости, забрался в душ, настроил его на самый жесткий режим и минут пятнадцать подставлял больное тело под контрастные струи, пока кожа не стала багровой, а голова не обрела легкость и ясность.

Допив «доши», я наконец почувствовал, что снова могу управлять собственным организмом, и даже смог без проблем вскрыть банку с кошачьими бифштексами и плюхнуть их в миску возле холодильника. Но окончательное возвращение к жизни состоялось с помощью уникальной медитативной техники, которой успела обучить меня чудесная и удивительная женщина по имени Ирина! Каждый раз при погружении в причудливый и ни с чем не сравнимый мир трансовых видений меня не покидало ощущение, что кто-то находится рядом, может быть, прямо за спиной, и ненавязчиво помогает мне пройти этой призрачной, переменчивой дорогой, чтобы в конце обрести себя, осознать свою целостность через неразрывность земного и небесного бытия…

В итоге ровно через час я стоял, нахохлившись и засунув руки в карманы куртки, напротив Нового собора, воздвигнутого сравнительно недавно на том же самом месте, где каких-то еще полвека назад возвышался памятник Лысому Вождю.

Ракитин был, как всегда, точен как атомный хронометр. Рядом со мной взвизгнули покрышки его служебной «ауди» и, будто сама собой, распахнулась дверца.

– Падай, горе-алкоголик! – Олег, ухмыляясь, разглядывал мою постную физиономию, еще хранившую следы борьбы с похмельем.

– От такого же слышу! – вяло огрызнулся я, устраиваясь рядом на переднем сиденье.

– Я, брат, отрываюсь только по выходным и не чаще раза в месяц, – покачал головой Ракитин. – А ты, смотрю, все не можешь забыть?

Он, сам того не ведая, попал мне прямо в сердце, в едва затянувшуюся рану, и я не смог сдержать гримасы боли. Олег тут же понял, что перегнул палку, и сказал примирительно-извиняющимся тоном:

– Прости, Димыч, я не хотел!.. Так что ты собирался мне рассказать?

– Я, между прочим, вчера не напился, а получил производственную травму! – уже успокаиваясь, начал я в своей обычной манере – Зато добыл вам сразу двух подозреваемых.

– Уж не мужа ли Закревской? – проявил осведомленность Ракитин, доставая сигареты, и, перехватив мой заинтересованный взгляд, пояснил не без самодовольства: – Опер я, по-твоему, или погулять вышел?

– Ну да, первым, по логике, и должен быть бывший муж-ревнивец, – кивнул я и прищурился на Олега. – А второй?

– Да кто угодно! Любовник, пьяная подружка, маньяк, наконец, – отмахнулся Ракитин. – Все равно, если не бывший муж, будем проверять всех подряд и рано или поздно откопаем.

– Копать не придется, Олежек! Второго я дарю тебе безвозмездно, – я сделал широкий жест рукой и тоже прикурил.

– Ладно, я тоже делаю тебе подарок, беру с собой на свидание с Павлом Юрьевичем Закревским. А ты мне по дороге расскажешь о второй персоне.

С этими словами Ракитин развернул машину, и мы неспешно покатили в сторону Университетского городка.

– Хорошо, капитан, тогда послушай сказку про умную и добрую тетеньку-проститутку и ее любимую ученицу, – я сделал глубокую затяжку, выдерживая актерскую паузу, выпустил дым в приоткрытое окно и продолжал: – Жила-была мудрая, красивая и добрая женщина, кандидат психологических наук, решившая во имя научной достоверности собираемого материала для докторской диссертации временно поменять профессию – получить, так сказать, данные из первоисточника…

– А знаешь, как называлась ее диссертация? – перебил Олег, не отрывая взгляда от дороги. – «Социально-психологические аспекты возникновения случайных интимных связей как отражение скрытых потребностей общества в сфере эротической культуры человека».

– Круто! – я невольно прищелкнул языком. – Энни-Шоколадка не зря пользовалась такой бешеной популярностью. Так вот, профессию-то она поменяла, но поскольку все же была человеком высокообразованным, поклонницей «Камасутры» и тому подобного, то довольно быстро снискала уважение и почет среди остальных «ночных бабочек» и стала брать кое-кого из них на своеобразную стажировку, обучать древнему искусству любви.

Я выбросил окурок и прикрыл окно до узенькой щели для вентиляции.

– И вот внезапно эта добрейшая и отзывчивая женщина превращается в какое-то исчадие ада, безжалостную садистку и публично избивает свою ученицу, а потом устраивает в клубе, где работает, форменный погром, поранив еще несколько человек. Причем ей как-то удается скрыться до появления патрульных.

– Единичный случай, с кем не бывает, – скептически хмыкнул Ракитин.

– Если бы единичный! Эта удивительная женщина превратилась в ужасное чудовище, агрессивное, злопамятное и подозрительное, одержимое манией преследования. Причем периодически она снова становилась почти прежней, хотя и чем-то озабоченной, говорила, что ей необходимо с кем-то посчитаться, и снова зверела и набрасывалась на девочку-стажерку…

– Может быть, у Закревской просто съехала крыша от психического перенапряжения? – предположил заинтересовавшийся моим рассказом Ракитин. – Ведь оставаться и ученым, и проституткой одновременно, думаю, непросто…

– Все было бы так, если бы она недавно вновь не стала прежней, доброй и ласковой, будто ничего и не было, – возразил я.

– Получается, что рассчиталась?

– А может, и нет?

– Тогда это уже третий подозреваемый…

– А второй – эта девчонка, без сомнения, – подытожил я. – Ее подружка вчера поведала мне сию жуткую историю, и она же слышала, как эта несчастная стажерка, предварительно хорошо нагрузившись для храбрости, обещала пристукнуть свою наставницу, если та не прекратит над ней издеваться.

– И кто это?

– Светлана Величко по прозвищу Персик.

– Ты ее видел?

– Нет, вчера ее не было в клубе, – я внимательно посмотрел на Олега.

Видимо, нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль, потому что Ракитин вытащил рацию и включил вызов.

– «Букет», я – «Гвоздика», прием…

– «Букет» на связи, в чем дело?

– Здесь Ракитин. Саша, пробей-ка через нашу базу адресок некой Величко Светланы…

– Других данных нет, Олег Владимирович?

– Нет. Но, думаю, двух Светлан Величко у нас в городе не найдется.

– Принято.

Ракитин убрал рацию и ловко повел машину по узким проездам Университетского городка.

Через пару минут мы остановились перед двенадцатиэтажной башней с единственным подъездом («умным домом», как его окрестили студенты), в которой проживало большинство доцентов и профессоров университета. Входная дверь, по традиции, была заблокирована электронным замком новейшей системы, в микрочип которого вводились дактилоскопические данные жильцов. Считалось, что эти замки гарантировали полную безопасность жилища, но Ракитин тут же опроверг сие распространенное заблуждение: послюнил большой палец, а затем, прижав его к опознавательному окошку, сделал быстрое и сложное движение. Спустя секунду послышался щелчок и дверь открылась, как бы приглашая в свое сухое и теплое нутро, прочь от мерзкой сырости.

Уже в лифте я, не совладав с природным любопытством, спросил Олега:

– Как тебе это удалось? Бывал здесь раньше?

– Нет конечно, – хитро прищурился он, – как говорится, ловкость рук и никакого мошенства, голимая физика, брат! Движущийся палец оставляет на поверхности стекла разводы, соответствующие рисунку папиллярных линий, а слюна как достаточно вязкая и прозрачная жидкость фиксирует их. Получается как бы несколько наложенных друг на друга картинок. Практика показывает, что в девяти случаях из десяти хоть один из этих отпечатков-фантомов да окажется в памяти контрольного чипа.

– Лихо! – я невольно прищелкнул языком. – И такому тоже учат в криминальной полиции?

– А то! – довольный произведенным эффектом Ракитин приосанился.

В этот момент лифт добрался наконец до одиннадцатого этажа и выпустил нас на полукруглую площадку, залитую белым светом галогеновых ламп. Олег уверенно направился к двери с номером «66», обитой красным коленкором по последней моде, и нажал на плоскую клавишу звонка. Сигнал приглушенно пропел несколько тактов турецкого марша, и буквально тотчас же дверь распахнулась. Хмурый взлохмаченный мужчина в линялой футболке, тренировочных штанах и шлепанцах на босу ногу встал на пороге, загораживая проход, молча и пристально разглядывая нас.

– Здравствуйте! Павел Юрьевич, если не ошибаюсь? – Олег показал свое удостоверение. – Капитан Ракитин, криминальная полиция. А это – Дмитрий Котов, журналист из «Вестника».

– Не ошибаетесь, – проворчал хозяин, не двигаясь с места. – Чем обязан, господа?

– Может быть, вы позволите войти? Как-то неудобно в дверях разговаривать, – Олег был сама галантность и доброжелательность.

– О чем вы хотите со мной говорить? – по-прежнему хмуро поинтересовался Закревский, однако все же посторонился, пропуская в просторную прихожую.

Ракитин, продолжая улыбаться, быстро и профессионально осмотрелся. Я тоже успел оценить обстановку и пришел к выводу, что женщины тут давно уже не было. Печать одиночества, причем тщательно поддерживаемого одиночества, проявлялась буквально во всем: от ободранной полки с телефоном до единственной пары мокрых ботинок под вешалкой и пыльных разводов на полировке платяного шкафа.

– Павел Юрьевич, мы хотели бы задать пару вопросов, касающихся вашей жены, Анны Леонтьевны Закревской, – приступил к делу Олег.

– Аня мне больше не жена! – резко вскинулся Закревский и даже руки на груди скрестил, пытаясь придать себе оскорбленный вид.

– А по моим данным, вы с ней так и не развелись, – парировал Ракитин. – Значит, жена законная!

– Я презираю проституцию! И я презираю женщин, торгующих своим телом! – продолжал хорохориться Закревский, но в глазах его ясно проступили смятение и страх.

А еще я вдруг почувствовал, правда, на короткое мгновение, сильнейшую тягучую боль и тоску пустоты в груди этого нестарого еще мужчины, будто сам стал им! Наваждение тут же кончилось, но теперь я больше не мог, как минуту назад, думать о его возможной виновности в смерти жены. Я точно знал, что Закревский не виновен, что он даже не знает о ее смерти и до сих пор безумно любит Анну, несмотря на внешнюю браваду и позу.

Поэтому, чтобы прекратить бессмысленную перепалку и помочь обоим, я жестом остановил Олега и спросил:

– Где вы были вчера вечером, когда убили вашу жену?

Закревский застыл от моих слов, потом глаза его медленно расширились, руки опустились.

– Что вы сказали про Аню? – он произнес это свистящим шепотом, голос отказался повиноваться ему.

– Ваша жена была найдена вчера около восьми часов вечера в арендуемой ею квартире мертвой, – четко проговорил я, не спуская с Закревского глаз. – Где вы были в это время?

– Что значит «мертвой»? Кто это сделал?! – продолжал хрипеть тот, не слыша вопроса.

– Она убита, – вмешался Ракитин, – ударом подсвечника по голове. Мы ищем убийцу и рассчитываем на вашу помощь, Павел Юрьевич.

– Да-да, я понимаю, – потерянно забормотал Закревский, голос снова вернулся к нему, но какой-то другой – механический, что ли?

– Так когда вы виделись с Анной Леонтьевной последний раз? – решил я спросить его по-другому.

– Виделся?.. Да нет, я не видел Аню больше месяца… Она сама так хотела, – Закревский слепо повернулся и побрел в глубь квартиры, продолжая разговаривать как бы сам с собой, а мы потихоньку двинулись за ним. – Она говорила, что скоро все закончится и мы снова будем вместе… А я, я не мог больше терпеть… Я так сильно любил ее! Я пошел в этот мерзкий клуб, где она… Но Ани там не было, и телефон ее молчал… Тогда я вернулся домой и стал ждать ее. А потом она позвонила…

Он пришел на кухню и принялся рыться в ящиках стола.

– Когда, во сколько это было? – тут же уточнил Ракитин.

– Не помню…

– Постарайтесь, Павел Юрьевич, это очень важно! – мягко настаивал Олег.

– Кажется, часов в девять… или десять, – он посмотрел на нас потемневшими от внутренней боли глазами. – Да, в девять. Я как раз включил телевизор. Хотел хоть как-то отвлечься, пока она не придет… Она позвонила и попросила, чтобы я пришел в парк, к фонтану. Это место нашего самого первого свидания!..

Мы с Олегом переглянулись, и я спросил:

– Вы ничего не путаете, Павел Юрьевич? Точно, в девять часов?

– Разумеется, у меня прекрасная память на числа.

– И вы пошли на встречу?

– Естественно!.. Но она не пришла, – Закревский вытащил из ящика помятую пачку сигарет и зажигалку, кое-как прикурил, морщась от дыма, как человек, давно не имевший дела с табаком, потом продолжил: – Вместо нее ко мне подошла красивая молодая женщина, назвалась Аниной подругой и сказала, что Аня прийти не сможет, что к ней пришли… в общем, к ней пришел очередной…

– Понятно, – поспешил я ему на помощь. – А как звали подругу?

– Надя, кажется… – Закревский курил, почти непрерывно затягиваясь и стряхивая пепел прямо на пол. – Я ее никогда раньше не видел.

– А вы бы смогли ее узнать, если бы встретили еще раз? – спросил Ракитин.

– Конечно, – кивнул Закревский и бросил окурок в раковину. – Она весьма привлекательная женщина.

Я в это время подумал о своей вчерашней встрече на остановке и вынужден был признаться себе, что Энни-Шоколадка мне, видимо, не померещилась. Вот и Закревский подтверждает, что она была жива, в то время как ее труп уже находился в морге управления криминальной полиции. И в этот момент я явственно почувствовал затылком легкое, но пронзительно холодное дуновение – «ветер смерти», – и понял, что всем нам грозит серьезная опасность. Но вот какая и откуда?..

– Павел Юрьевич, мы хотели бы попросить вас, – я счел необходимым вмешаться в разговор, – если кто-либо еще позвонит от имени Анны Леонтьевны или будет интересоваться ею, сообщите немедленно нам. Лучше – капитану Ракитину, но можно и мне, на мобильный. Запишите, пожалуйста, номер.

– И мой тоже, – поддержал меня Олег.

– Вы думаете, что этот… тот, кто убил Аню, может и меня?.. – Закревский пытливо вгляделся в нас по очереди, но мы, не сговариваясь, постарались сохранить выражение невозмутимости на физиономиях, и несчастный муж сдался. – Хорошо, если вы так считаете… Диктуйте, я запомню.

Когда мы уже ехали обратно в город, Ракитин вдруг внимательно глянул на меня и спросил:

– Слушай, Димыч, а ведь ты что-то почуял там, у Закревского, а? Когда про телефон заговорил?

– Я, Олежек, скоро, наверное, сам маньяком стану или магом… – вздохнул я и вытащил сигареты. – Мерещится всякое периодически. Вчера вот на остановке, ночью, вроде как Энни-Шоколадку встретил… – я закурил и протянул пачку другу. – А давеча, ты прав, действительно на меня накатило, в ниндзюцу называется сакки – «ветер смерти». Это обостренное ощущение опасности, которое тренируется почти во всех школах боевых искусств, включая русбой.

– Ну и кто, по-твоему, может нам угрожать? – Ракитин тоже прикурил и зажал сигарету в зубах.

– Не знаю, Олежек, не знаю. Но только «ветер смерти» никогда не ошибается, – я посмотрел на его сосредоточенное, даже затвердевшее лицо и попросил: – Подбрось меня до редакции.

В родную «уголовку» я попал как раз в обеденный перерыв. Едва открыв дверь, я окунулся в ароматнейшее облако из запахов свежесваренного кофе, ликера «Амаретто», горячих тостов и нарезанного лимона. Леночка Одоевская, наша суперкарго и редактор, напевая тихонько какой-то новый шлягер из репертуара бессмертной «Машины времени», которой вот уже лет семь или восемь руководил сын несравненного Андрюши Макаревича, колдовала у столика за ксероксом, и, подчиняясь легким порханиям женских рук, на его полированной поверхности вырастал очередной шедевр сервировки. Прикасаться к такому чуду и тем более пользоваться им, по моему разумению, было просто кощунством. Но, как говорится, «голод – не тетка», и, глубоко вздохнув и сотворив на физиономии приличествующую случаю улыбку, я направился к столу.

Леночка, увидев меня, как всегда, мило улыбнулась в ответ и даже подставила бархатную щечку для дружеского поцелуя, но в глазах ее по-прежнему плескалась обида пополам с надеждой и теплыми искорками затаенной печали. И как всегда, я постарался ответить ей, используя свою новую способность, послав психоэмоциональный фантом пушистого золотисто-розового шарика, и она приняла его и отвернулась с заблестевшими глазами. А я в который раз мысленно извинился перед ней, и на мгновение будто теплые и ласковые, такие родные и далекие руки прикоснулись к моим щекам, погладили по затылку и исчезли. Но еще долгих две-три секунды я не в силах был шевельнуться или вздохнуть – Ирина?!..

– Котов, тебе тут сообщение на «секретаря» пришло, – сказал мне в спину вошедший следом Федя Маслов, он же – Дон Теодор, гений объектива, «ученый малый, но педант».

– Кто? – очнулся я и взял со столика бутерброд с сыром, листиком салата и кружочком лимона сверху.

– Какой-то Сильвер, – Дон Теодор ухмыльнулся и тоже потянулся за едой. – Уж не тот ли Одноногий Джон от самого Стивенсона?

– Нет, Федя, всего лишь однофамилец, к тому же не одноглазый, – жуя на ходу, я направился к «секретарю».

Этот агрегат представлял из себя последнее слово в офисной технике. Практически это был самый настоящий робот, умеющий выполнять массу полезных и нудных функций. Например, принимать и отвечать на звонки или переадресовывать их по обстоятельствам, работать самостоятельно с факсами, записывать и хранить до востребования оперативную информацию по профилю отдела, напоминать каждому из нас о его обязанностях и ежедневных рабочих планах, а также много еще чего.

Набрав свой личный код, я через пару секунд получил весь текст на плоском цветном экранчике: «Кот, СВ объявилась в клубе, напуганная и пьяная, просила меня вызвать какого-нибудь знакомого мента. Я пообещал. Дуй скорее в клуб, пока СВ опять не сбежала! Сильвер».

Аппетит у меня сразу пропал. Я почувствовал странную внутреннюю дрожь – ожидание вперемежку с тревогой, и даже не глотнув кофе, выскочил из редакции.

Моя «старушка», «Селенга» двадцатой модели, не подвела и на этот раз, и через каких-нибудь десять минут я уже распахнул стеклопластовые двери клуба «Наяды». В виду неурочного часа зал был почти пуст, только в дальнем углу возле подмостков возились с микшерским пультом две унылых патлатых личности, да за стойкой бара неизвестный мне молодой и какой-то весь прилизанный парень протирал полотенцем высокие фирменные стаканы для пива. Мишки Фукса видно не было, как не обнаружил я и таинственной Светланы Величко – СВ по кодировке Сильвера, – поэтому, подойдя к стойке, негромко осведомился:

– Эй, малый, а где хозяин?

Парень мутно глянул на меня, и я понял, что он совершенно и бесповоротно пьян. Мне ничего не оставалось, как обогнуть стойку и пройти под табличку «Посторонним вход запрещен». Парень сделал слабое рефлекторное движение в мою сторону, видимо, пытаясь преградить дорогу, но в этот момент силы оставили его окончательно, и он рухнул прямо на коврик под стойку. Задерживаться ради него я не стал, прошел по узенькому коридорчику до обитой под крокодиловую кожу двери и оказался в личных апартаментах «капитана Сильвера», где обнаружил его самого и роскошную молодую особу с фигурой храмовой танцовщицы в весьма недвусмысленной позе (кажется, «пробуждающаяся лиана» из «Камасутры» или что-то в этом роде). Они были так заняты изучением сей сложной позиции, что даже не заметили моего появления. Мне пришлось громко сказать «гм-м!», дабы обратить на себя внимание.

– А, Кот, наконец-то! – ничуть не смутился Мишка, поднимаясь с огромного «сексодрома», занимавшего почти половину помещения, и натягивая штаны. – Я уже заждался!

– Вижу, – хмыкнул я. – Небось старался изо всех сил?

– А то! – осклабился он и кивнул на продолжавшую лежать в откровенной позе и томно улыбавшуюся нам красотку. – Знакомься, Персик, или Светлана Величко, в натуральном виде, живая и невредимая, как обещал.

– Привет, маленький, – заплетающимся языком мурлыкнула та и протянула мне полную холеную руку, – иди сюда, поиграем!

– В другой раз, красавица! – отмахнулся я и с сомнением посмотрел на Сильвера. – Думаешь, она еще что-то может помнить после такого «загруза»?

– Вспомнит! – пообещал Мишка и бесцеремонно потащил слабо упирающегося Персика с кровати к другой двери, напротив входной, за которой обнаружилась шикарная просторная ванная комната с полным набором необходимых наворотов, включая джакузи.

Прикрыв за Сильвером дверь, я уселся в кресло возле низкого стеклянного столика, заставленного всякой снедью и бутылками с ликером, джином и тоником, и слегка подзаправился, слушая приглушенные вопли и ругательства, доносившиеся из ванной. Я успел ополовинить литровую бутылку тоника и съесть порцию крабового салата с холодными тостами, когда дверь ванной распахнулась и на пороге появился красный как помидор Мишка, вытолкнувший вперед себя тоже румяную Светлану, кутавшуюся в огромное махровое полотенце.

– Вот! Получи и распишись! – шумно отдуваясь, Мишка плюхнулся в соседнее кресло и схватил со стола бутылку джина.

Красотка между тем быстренько шмыгнула в угол за ширму и буквально через минуту вышла уже весьма прилично одетая в модный переливчатый костюм-блонди и полупрозрачную «водолазку». Улыбка и взгляд у нее были теперь вполне осмысленными. Она подошла ко мне и протянула красивую ухоженную руку с длинными пальцами безо всяких следов маникюра.

– Светлана, – приятным низким голосом сказала она и присела на низкий пуфик рядом с моим креслом. – Вы не коп?

– Нет, – ответил я, с удовольствием ее разглядывая. – Меня зовут Дмитрий Котов. Я – репортер уголовной хроники из «Вестника».

– Жаль, – погрустнела Светлана, – тогда вы мне не сможете помочь…

– Думаю, что смогу, – ободряюще улыбнулся я. – Я веду параллельное расследование обстоятельств смерти вашей знакомой – или подруги? – Анны Леонтьевны Закревской, известной как Энни-Шоколадка.

При упоминании имени Закревской Светлана заметно вздрогнула и напряглась. Тогда я, чувствуя как начинают разгораться мои уши, взял девушку за локоть и усадил к себе на колени, приобняв за полные и горячие даже через ткань бедра.

– Я полагаю, так тебе будет спокойнее, – я постарался произнести это как можно равнодушнее, хотя внутри против воли все уже начинало вибрировать и звенеть от близости молодого женского тела. – Расскажи-ка нам, Персик, что же все-таки между вами произошло и почему?

Светлана покосилась на меня, слегка пошевелилась, как бы устраиваясь поудобнее на моих коленях, отчего вибрация и звон внутри организма стали почти физически ощутимыми, потом коротко вздохнула и заговорила.

В целом она подтвердила своим рассказом все, что поведала мне ее товарка Крошка Настя. Да, Энни сначала приветила Величко, обучала ее премудростям «Камасутры», даже жила у Светланы какое-то время. Потом, примерно недели две назад, Закревскую вдруг словно подменили. Она стала агрессивной, подозрительной, раздражалась по малейшему поводу, задирала других «ночных бабочек», скандалила с клиентами. И больше всего доставалось, конечно, Светлане. Несколько раз Шоколадка даже била ее в туалете клуба, а последний раз так, что Величко пришлось дней пять отлеживаться дома, запершись на все запоры и не отвечая ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки. Позавчера Закревская снова встретила Светлану в клубе и вновь была прежней: веселой, улыбчивой и доброй. И самое интересное, Энни явно ничего не помнила из своих «художеств», как будто это была не она!

– И вот вчера, – продолжала свою странную и печальную повесть Светлана, прильнув ко мне всем телом, обняв одной рукой за шею и поглаживая как-то по-особенному мочку моего уха, отчего по телу пробегали горячие волны и мужское естество мое отказывалось подчиняться рассудку, – я возвращалась домой примерно в шесть часов вечера и вдруг увидела Энни, выходящую из моей квартиры с какой-то незнакомой молодой женщиной! Я едва успела отскочить обратно за угол и спрятаться в нише мусоропровода. Я испугалась, правда! Подумала, что они приходили за мной, чтобы снова поиздеваться или изнасиловать…

– А откуда у Энни ключ от твоей квартиры? – спросил я, почти естественно прикасаясь губами к коже у Светланы за ушком и чувствуя ответное движение ее тела.

– В том-то и дело, что я ей ключа не давала! – она округлила свои большие фиалковые глаза и выпрямилась, при этом пальцы ее, будто невзначай, забрались в волосы у меня на затылке и принялись легонько поглаживать и массировать кожу. – И эту женщину я раньше никогда не видела!

– Как она выглядела? – мне удалось немного стряхнуть сладострастное напряжение и взять под контроль желания тела. Теперь ласки были приятны, но и только, и не мешали думать и соображать.

– Молодая, лет тридцать, – медленно начала вспоминать Светлана, – высокая, одного роста с Энни, темные пышные волосы, черты лица я плохо разглядела… красивая, но скулы, по-моему, широковаты… Одета была в такой же, как у Энни, светлый плащ и полусапожки… Все.

– Ты в квартиру заходила потом? – я снова был собран и готов к действию.

– Нет! Что ты?! – испугалась Светлана и прекратила свои провокации, видимо, почувствовав изменения в моем настроении. – Я убежала оттуда, как только они ушли, и на такси уехала к тетке в Академгородок. Там и ночевала. А сегодня решилась попросить Мишу помочь, и вот пришел ты!

– Все праильна, – подал наконец голос Сильвер, но язык уже совсем не слушался его, так как за это время «добрый еврей» успел «уговорить» всю бутылку джина. – Щас Кот пойдет с тобой и выпуси-ит кишки обеим б…дям!

– Гут гецухт, кэп! Отдыхай, – я деликатно спустил с колен роковую красотку и поднялся. – А мы с Персиком прогуляемся и посмотрим, что делается в ее квартире. О’кей?

– Зеер гут! Тока верни моего пупсика в цельности и престранности… – он не договорил и захрапел, уронив лохматую голову себе на грудь.

На моей верной «двадцатке» мы добрались до дома Светланы всего за четверть часа. Это был стандартный «монолит» в новом элитном микрорайоне города, окруженном с трех сторон естественным сосновым лесопарком, но, разумеется, чистым, ухоженным и с биотуалетами на каждом перекрестке пешеходных дорожек. Поднявшись на лифте на восьмой этаж, мы осторожно, стараясь не шуметь, подошли к обшитой деревянными «под ясень» панелями двери с обычным механическим замком «Медведь», который, по уверениям криминалистов, до сих пор не удалось открыть ни одному вору, а вот Энни-Шоколадке с ее таинственной «подругой» посчастливилось.

Я отобрал у Светланы ключ и, отперев дверь, толкнул ее рукой. Полутемная прихожая, а также длинный коридор за ней, оказались как на ладони. Я вошел первым, заглянул налево, в кухню, потом прошел на цыпочках по коридору до приоткрытой двери гостиной и наконец остановился перед входом в спальню. Светлана быстренько перебежала ко мне, снова прижалась сбоку всем телом, и тогда я нажал на ручку двери.

Ничего не случилось, квартира оказалась пустой. Никаких следов постороннего присутствия мы не обнаружили. А когда осознали это, давившее на обоих нервное напряжение спало, и мы естественным образом оказались в объятиях друг друга на широкой и низкой софе посреди спальни.

Лишь часа через два мы наконец смогли встать и, по-прежнему не разжимая объятий, нагишом отправились на кухню – желудки обоих настойчиво требовали восполнения потраченных калорий. Там нам все-таки пришлось разъединиться, Светлана принялась хлопотать у плиты, а я от нечего делать прошел в гостиную, потому как заметил там при осмотре стойку с музыкальным центром. Выбрав диск с записью Яны Барышевской, восходящей звезды отечественной эстрады, я вставил его в «сидюк» и тут краем глаза заметил в кресле странный пестрый предмет, наполовину скрытый подлокотником.

Все еще не разобрав, что это, я подошел поближе и увидел… куклу! Несколько мгновений я не мог понять, что так меня в ней удивило, а потом, осознав, остолбенел. Странная кукла была как две капли воды похожа на Светлану Величко! Словно кто-то буквально скопировал женщину, вплоть до крохотной родинки на границе пушистого треугольничка внизу живота и пигментного пятнышка в виде сердца под правой ключицей. Завороженно я поднял куклу, оказавшуюся чересчур тяжелой для своих размеров, из кресла, и у меня тут же возникло знакомое ощущение ледяного сквозняка в затылке – «ветер смерти»! Одновременно с ним появилось не менее удивительное и зловеще-омерзительное чувство, что кукла живая. Я как бы раздвоился. Одна моя половина, загипнотизированная немигающим взглядом фиалковых глаз жуткого создания, покорно готовилась к чему-то, еще более ужасному и непонятному, что вот-вот должно было произойти, а другая, ясная, собранная и решительная требовала от первой: «Очнись! Не смей раскисать!»

И не знаю, чем бы все закончилось, но к реальности меня вернул дикий, душераздирающий вопль Светланы, вошедшей в этот момент в комнату. Я немедленно отшвырнул куклу в дальний угол и протянул руки к прижавшейся от ужаса к косяку девушке. Она тут же бросилась ко мне и буквально повисла на шее, рыдая и бормоча что-то неразборчивое. Раздвоение мое тут же прекратилось, я прижал к себе теплое вздрагивающее тело, погладил Светлану по волосам и сказал слегка осипшим голосом:

– Пойдем, Персик! Все в порядке. Ничего страшного, это просто чья-то неудачная шутка. Разберемся…

 

Глава 3

…В парке было пусто и тихо. Мир словно лишился всех красок, став черно-белым. Мертвенное сияние редких сутулых фонарей вдоль иссохших сиренью аллей лишь слегка осветляло клочкастую пакость, заполонившую все вокруг. Отсыревшие линялые скамейки сиротливо жались к черным кустам когда-то живой изгороди, а в ее скрюченных лапах запутались комья тумана.

Парапет разоренного фонтана тоже набух и поблек, пришлось подложить под себя толстый номер «Вестника». Я ждал. Неуютное состояние раздвоенности – участие в действии и стороннее наблюдение – ни на миг не отпускало. Я знал, что сейчас что-то произойдет, но не знал, что именно. В таких случаях всегда выручает сигарета.

Фонтан был центром двух главных аллей, и обойти меня было бы мудрено – разве что ломиться сквозь кусты напрямик. Напряжение ожидания физически давило на мозг, и тут боковым зрением я заметил справа на аллее фигуру, почти сливавшуюся с окружающей мглой. Там шла высокая стройная женщина в светлом плаще и пышной гривой волос, ореолом клубящихся вокруг головы.

Странно, но шагов абсолютно не было слышно, хотя ее модные сапожки на шпильках наверняка подкованы. Женщина быстро поравнялась со мной, и я замер, так и не поднеся руку с сигаретой ко рту. Это была Анна Закревская! Энни-Шоколадка, собственной персоной, живая и здоровая!

Она прошла мимо, даже не заметив меня, и свернула направо. Я смотрел ей вслед, пока догоревший окурок «Монте-Карло» не обжег мне пальцы. Анна исчезла в тумане, но я знал, что эта аллея упирается в ограду Института психофизики, поэтому был уверен, что нагоню беглянку. Однако, когда я добрался до высокой чугунной решетки, Закревской там не оказалось. Я быстро огляделся: налево – непролазная стена боярышника, направо – травянистая поляна, за ней – снова боярышник, и там, на ветвях что-то белело.

Это был ее светлый плащ, а рядом на земле валялось черное вечернее платье, о котором упоминала Светлана, сапожки и изящная перламутровая сумочка. Я поднял ее. Деньги и документы на имя Анны Леонтьевны Закревской, включая кандидатский диплом, но сама она будто растворилась в тумане. Нагишом?!.. Куда?!..

Лихорадочно озираясь, я вдруг заметил по ту сторону ограды женскую фигуру, направлявшуюся к темной громаде главного корпуса – Энни?!.. Зачем?!.. Не помня себя, я прыгнул на витую решетку, срываясь и чертыхаясь, вскарабкался наверх, оглянулся еще раз в поисках фигуры, и тут мои кроссовки поехали по мокрому металлу, обожженная рука не выдержала рывка, я полетел вниз головой в серую зыбь и…

Я лежал в полной темноте, на полу, рядом с креслом, из которого выпал. Зверски болел палец, ныло ушибленное при падении плечо, а над ухом верещал и всхлипывал телефон, который я сам же поставил на пол, поближе к креслу, но почему-то не включил автоответчик. Морщась от бегавших по спине мурашек, я ощупью нашел трубку.

– Котов. Я слушаю.

– Какого черта, Митяй?! – рявкнул Олег, как мне показалось, на всю комнату. – То ты оставляешь сумасшедшие послания, то спишь как сурок! Ну-ка, быстро выкладывай, что это за кукла, и куда ты ее девал?

– Быстро только у бурундуков получается, – огрызнулся я, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах: позор! сыщик доморощенный! соня мартовская!.. – Олежек, не рой землю и не ломай телефон, а дуй прямо ко мне, сейчас.

– В шесть часов утра?..

– Pourquoi pas? Все равно ведь не спишь, а так узнаешь мно-ого интересного.

– Что-то еще накопал? – уже более миролюбиво осведомился Ракитин.

– И что-то, и кого-то, и даже пиво есть, – я наконец-то проснулся окончательно и даже уселся в кресло с телефоном на коленях.

– А кофе?

– Ну, брат, хотеть не вредно!

– Вредно не хотеть. Ладно. Через десять минут, – он бросил трубку.

Ощупью примостив аппарат на журнальный столик, я прошлепал на кухню, зажег свет и осмотрел ноющий палец – черт побери, самый настоящий укус! Грэг, кошачья душа… Ах ты, засранец этакий!.. Я вытащил из холодильника банку ветчины, не спеша вскрыл ее, достал хлеб и принялся сооружать бутерброды, краем глаза следя за дверным проемом. Расчет оказался верным: через пару минут кот бесшумно влился в кухню, будто оживший кусочек коридорной темноты, и нырнул под стол. Дальнейшее было делом техники, и еще через несколько секунд он уже мохнатым мешочком покорно висел в моей руке с куском ветчины во рту, зажмурившись и поджав хвост. Я не выдержал и вместо того, чтобы прочитать «штрафнику» воспитательную нотацию, рассмеялся. Кот недоверчиво приоткрыл один глаз, потом другой и, уяснив наконец, что наказание отменяется, окончательно осмелел, распушил хвост и решительно потребовал «досрочного освобождения», которое тут же и получил.

Ракитин был, как всегда, точен и голоден. А потому уже с порога взял пеленг на кухню, и теперь сбить его с курса можно было разве что прямым попаданием из базуки. Выглядел он, не в пример мне, бодро, будто спал всю ночь, что, конечно, не соответствовало действительности.

– Та-ак, с чего начнем? – Олег уселся верхом на мой любимый табурет с амортизаторами вместо ножек и, пожирая глазами тарелку с горкой бутербродов и батарею запотевших черных банок с золотыми фазанами на боках, попытался изобразить заинтересованность.

– Со Светланы Анатольевны Величко, двадцати трех лет, студентки четвертого курса филологического факультета нашего достославного университета, – я с невозмутимым видом оседлал стул напротив него.

Ракитин сделал «домиком» свои роскошные брови, рассеянно взял банку с пивом, вскрыл ее и отхлебнул изрядный глоток.

– Ты все-таки обскакал доблестных сыскарей? – он потянулся за бутербродом.

– Ну, это было не так уж и трудно, – я тоже открыл банку. – Просто я заранее договорился с хозяином «Наяд», Михаилом Давидовичем Фуксом, по прозвищу Сильвер, моим старым приятелем, чтобы он сообщил мне, как только появится интересующая меня особа. Ты же понимаешь, что население охотнее общается с журналистами, нежели с представителями власти. Я пообещал, что все останется «for you privat ear», и этого оказалось достаточно. Кстати, что ты сам выяснил о Величко?

– В определенных кругах известна под именем Персик. Блондинка, фиалковые глаза, плотного телосложения, особые приметы – родимое пятно в виде сердца в правой подключичной ямке, любимый напиток – джин с тоником и киви. Начало трудовой биографии: анаша, ночные клубы, незаконная торговля валютой, прощенная в виду малолетства, «динамо»… Короче, полный набор! – Олег снова переключился на ветчину и пиво.

– Я уже рассказывал тебе, что она была подругой, вернее, стажеркой у Энни-Шоколадки? И какие у них вышли недавно «багинеты» с нанесением телесных повреждений по инициативе Закревской? А потом вроде бы все снова наладилось?

– Ну и что?

– Ничего особенного, – я приложился к банке. – Только вот два дня назад Светлана, возвращаясь, по-видимому, «со службы», застала выходящими из ее собственной квартиры Энни-Шоколадку и еще какую-то неизвестную ей женщину: молодую, высокую, темноволосую, скуластую, одетую так же, как и Закревская. Ключей Величко своей наставнице, как она уверяет, не давала. У Персика хватило ума спрятаться и подождать, пока они уйдут, но в квартиру она зайти так и не решилась. Потом она обратилась к своему шефу, то есть Сильверу, с просьбой свести ее с кем-нибудь из представителей вашей конторы для защиты чести и достоинства, так сказать. И Миша Фукс позвонил мне, – я взял с тарелки бутерброд и принялся уплетать его за обе щеки.

– Ерунда! – отмахнулся Ракитин, не забывая отхлебывать пиво. – Они же все – нарки! Твоя Величко просто забыла, как дала Закревской ключ. Ну а что касается третьей…

– Это еще не все! – перебил его я и отобрал банку. – Самое интересное, я обнаружил в квартире Светланы очень странную и необычную игрушку. Куклу.

– И что же в ней странного? – Олег спокойно вскрыл другую жестянку с пивом и тоже взял бутерброд. – Куклы у незамужних и бездетных женщин – не такая уж редкость.

– Допустим, – кивнул я, – но это весьма необычная игрушка. Понимаешь, Олежек, – я постарался припомнить свои вчерашние ощущения при контакте с куклой, – когда я взял ее в руки, я никак не мог убедить себя, что держу неживой предмет! В общем, таких подробных игрушек я никогда прежде не видел и ничего о подобном не слышал. К тому же там у меня опять сработала экстрасенсорика, чтоб ей!..

– «Ветер смерти»? – Олег заинтересованно посмотрел на меня. – Ну-ка, ну-ка? А еще «дровишки» имеются?

– Неужели для «костерка» не хватит? – прищурился я. – Лучше подумай, кто же в таком случае пристукнул нашу Аннушку?

Ракитин вдруг поставил початую банку на стол, полез в карман куртки и кинул мне два пластиковых пакетика с окурком и пуговицей от рубашки.

– Здорово! – выдохнул я и достал сигареты. – Где?

– У нашей Аннушки под кроватью, в углу у стены, – хмыкнул Олег. – Обрати внимание на «бычок».

Я взял пакетик и поднес под «бра» над столом: там лежал мундштук папиросы с угольным фильтром на конце и двойным золотым ободком по краю.

– «Publish smoky», – прочитал я затейливую латинскую вязь. – Шикарный табак! Кажется, такие папиросы продают в бизнес-клубах?

– Браво, Митяй! – Ракитин снисходительно кивнул и закурил мою сигарету.

– Бьюсь об заклад, – невозмутимо продолжал я, – что эта «визитка» кого-нибудь из крутых, типа Брокмана, Семенова, Тарасова или Гурвича?..

– Великолепно! – прицокнул языком Олег. – Держитесь за стул, Ватсон, это – Феликс Гурвич!

– Президент Лесного банка?! А откуда ты… ах да, «пальчики»! Ну что ж, – я повертел в руках банку пива и сделал изрядный глоток, – я так и предполагал.

– Я тоже, – Ракитин поднял свою банку, присоединяясь к моему тосту. – А «курсовка» у Феликса Абрамовича была на шесть лет в еловый бор, что под Нарымом. Сам выписывал.

– М-да, ларчик вроде бы открылся, – я разочарованно почесал за ухом, но тут перед глазами снова поплыла туманная аллея с удаляющейся женской фигурой, брошенная на кустах одежда и сумочка с документами. – А если у него алиби?

– Окурок абсолютно свежий, а Закревская курила «Данхилл». Обрыв нитки – тоже свежий, так что собирайся, едем за президентом. Семьдесят два часа без душа, бритья и кофе я ему обеспечу, – Олег поднялся и выбросил пустую банку в ведро под раковиной.

– Что ж, я готов, только тапочки сниму, – сказал я и вышел из кухни.

Однако в банке Гурвича не оказалось, а неподдельное удивление сотрудников по поводу отсутствия шефа, слывшего человеком пунктуальным и деловым, не оставляло сомнений, что с президентом случилось нечто серьезное. Марш-бросок на квартиру тоже ничего не дал: двухэтажный модерновый особняк с зимним садом, бассейном и подземным гаражом встретил нас в вестибюле гулким шепотом фонтана да подвыпившей компанией во главе с референтом – в столовой. От них мы кое-как добились, что Гурвич вчера объявил им, мол, дома ночевать не буду, ждите к завтраку. Но не появился. А завтрак уже остыл, поэтому пришлось его съесть, а заодно и выпить откупоренное вино, чтоб не выдохлось, потому как…

– Идеи будут? – мрачно спросил Олег, усаживаясь за руль потрепанной, но все еще шустрой служебной «ауди».

– Одна: отоспаться, – я сладко зевнул и достал сигареты.

– Где он может быть? – Ракитин завел двигатель, включил противотуманные фары, потом отобрал у меня пачку и закурил.

Мимо машины, размытая туманными струями промелькнула светлая женская фигурка, и я отрешенно проводил ее взглядом – ерунда, показалось!

– Если Гурвич убийца, то скорее всего… – я выразительно помахал рукой перед собой.

– А если свидетель?

– Тогда либо еще прячется, либо уже мертв, – я покосился на Олега. – Думаю, для тебя предпочтительнее первое.

– Потрясающая прозорливость! – почему-то нервно хохотнул он. – Может быть, ты даже знаешь – где?

– Может быть, но не скажу! – я тоже почувствовал нарастающее странное напряжение, но не придал ему значения, выбросил недокуренную сигарету и поднял стекло. – Кто из нас сыщик?.. Поехали, мне в редакцию надо.

– Я тебе не такси! – неожиданно огрызнулся Ракитин. – Два квартала пешком прогуляешься.

– Ну и черт с тобой! – странное внутреннее напряжение внезапно скачком овладело мной, я моментально разозлился и вылез из машины. – Кстати, чтоб ты знал, если хочешь найти вещи и документы Закревской, не поленись прокатиться в парк и пройтись вдоль ограды Института. Очень рекомендую! – я злорадно хлопнул дверцей и, не оглядываясь, пошел прочь.

Через несколько секунд сзади взвыл двигатель, взвизгнули покрышки и стало тихо. Я снова закурил и медленно двинулся дальше. Внезапный приступ злости прошел, напряжение внутри тоже исчезло, и теперь я силился отыскать его причину. Ведь раньше никогда не замечал за собой подобной вспыльчивости, а тут?.. Да и Олег – хорош! Чего взбеленился?!.. Н-да, как говорят психиатры в таких случаях, реакция явно неадекватная. Почему?..

Серый осенний день давно вступил в свои права, но солнце так и не показалось: над городом властвовал все тот же гнусный природный аэрозоль. Он забирался во все щели – и домов, и одежды – и напитывал мерзкой влагой буквально все. Через пять минут мои куртка и кроссовки стали вдвое тяжелее и такими холодными, что зубы непроизвольно начали выстукивать что-то вроде чечетки, а глаза – активно искать по сторонам какую-нибудь подходящую вывеску бара или кафе.

Но, как назло, по дороге ничего путного, кроме одинокой продуктовой палатки, так и не попалось вплоть до самой редакции. В отдел я ввалился уже совершенно продрогший и, не раздеваясь, припал к горячему, на мое счастье, электрическому самовару, раритету нашей «уголовки», подаренному мне во время одной из командировок в таежную глубинку старым егерем на память.

Дон Теодор молча и участливо посмотрел на мою трясущуюся челюсть и вернулся к любимому занятию: просмотру очередного своего видеошедевра на встроенном в камеру экранчике. Леночка Одоевская, как всегда, куда-то исчезла до окончания рабочего дня, и я было совсем уже расслабился, согреваясь телом и оттаивая душой, как вдруг дверь распахнулась, и в нашу тихую обитель ворвался тайфунчик под названием Гриша-Колобок, он же Григорий Ефимович Разумовский, наш непосредственный начальник и заместитель главного редактора по связям с общественностью.

В комнате сразу стало шумно, суетно и бестолково. Колобок, зацепив по дороге все возможные углы и выступающие за края столешниц предметы и уронив по крайней мере одну линейку и два стилоса, плюхнулся на соседний стул и схватился за чайник с заваркой.

– Привет, Котов! – радостно пробулькал он, не отрываясь от носика. – Давненько не виделись! Как идет расследование? Нашли кого-нибудь?

– Кого-нибудь нашли, – нехотя ответил я, по опыту зная, что Гришу в таком возбужденном состоянии игнорировать нельзя, несмотря на всю бестактность и никчемность его вопросов.

Григорий Ефимович слыл человеком обидчивым и считал, что никогда никого не спрашивает зря, а только по существу.

– Это хорошо, это здорово! Я всегда в тебя верил и говорил, что из Дмитрия Алексеевича вышел бы прекрасный сыщик, если бы не вышел отличный журналист! – продолжал балагурить Колобок.

Это была еще одна его слабость: все свои шутки замглавред непременно считал гениальными и, по слухам, даже собирался вскоре опубликовать их отдельным изданием под заголовком типа «На острие пера» или «Мысли мимоходом». Насчет первого – не знаю, а вот второе название подходило Грише целиком и полностью, потому что мысли у него действительно появлялись исключительно мимоходом.

– Благодарствуем, Григорий Ефимович, в самую точку! – подыграл ему я. – Вот, замерз малость, за преступниками гоняясь.

– Значит, бегаешь медленно, раз замерз, – подытожил довольный Колобок. – А вот мне сорока на хвосте принесла, ты какую-то куклу необыкновенную нашел, вроде как копию некой оч-чень красивой женщины, а?

«Я бы этой сороке весь хвост пооборвал!» – подумал в сердцах я, но вслух сказал:

– Кукла и впрямь хороша, Григорий Ефимович, только оригинал – куда лучше!

– Ну-ка, ну-ка, покажи! – оживился еще больше Колобок, облизываясь что твой мартовский кот. – А может, познакомишь по дружбе, с оригиналом-то? Пособишь начальнику?

– Нет проблем, шеф! – я нарочито бодро вскочил, подошел к своему личному шкафу-пеналу, открыл цифровой замок и приглашающим жестом распахнул дверцу. – Прошу, полюбуйтесь!

Колобок привстал со стула, и вдруг физиономия у него вытянулась, а нижняя губа обиженно оттопырилась. Заподозрив неладное, я стремительно обернулся к шкафу. Кукла исчезла!

– Ну и как все это понимать? – протянул подозрительным голосом замглавред.

– Ей-богу, не знаю, Григорий Ефимович! – ошарашенно откликнулся я. – Федя, к моему шкафу кто-нибудь подходил?

– Не видел, – лаконично ответствовал Дон Теодор, не прерывая просмотра. – Вы же сами шкаф запирали.

– В том-то и дело, – я в замешательстве сел прямо на стол и полез за сигаретами.

– Пропал ценный «вещдок»! – трагически констатировал опомнившийся Колобок. – Ох, и попадет же тебе, Котов!

– Какая теперь разница? – я сделал подряд пару затяжек и уже спокойнее продолжал: – Открыть замок, в принципе, можно, но нужно время. Здесь в течение дня все время кто-то был! А ночью здание охраняется… И если это не проделки Елены Даниловны, то значит, кукла действительно испарилась или дезинтегрировалась, или не знаю что!

Тут замглавред сделал вдруг страшное лицо и замогильным голосом произнес судьбоносную речь:

– Господа, я догадался, что это за кукла! Это магический атрибут для наведения болезни или даже убийства! Про магию вуду читали? Ихние колдуны делают как бы копию человека, на которого хотят воздействовать, а потом, например, втыкают этой фигурке иглу, скажем, в печень и – пожалуйста, у человека рак печени! Или другое…

– Откуда в Сибири возьмутся жрецы вуду? – скептически поинтересовался Дон Теодор.

– Ну, может быть, это и не вуду, – стушевался, как всегда, перед ним Колобок, до оторопи боявшийся Фединых вопросов. – Может, еще какая-нибудь древняя магия, мало ли?

Наш экскурс в практическое колдовство был прерван внезапным звонком моего мобильника.

– Котов слушает…

– Привет! Берест, – бравый комиссар был явно чем-то озабочен. – Живой пока?

– Это шутка или пожелание?

– Это предположение. Слушай, тут мне Ракитин докладывает, что ты нашел какую-то странную куклу на квартире подозреваемой Величко и почему-то забрал себе? На каком основании, я тебя спрашиваю? – Николай постепенно начал распаляться, и я понял, что разноса мне не избежать.

– Кукла исчезла, комиссар, – сообщил я убитым тоном, решив, что повинную голову меч не сечет, и ошибся.

– Как это «исчезла»?! – раздался в трубке громовой рык. – Куда? Почему?

– Откуда я знаю! – в сердцах огрызнулся я и тем подписал себе приговор.

– Гражданин Котов, потрудитесь добровольно и немедленно явиться в управление для дачи письменного объяснения по поводу допущенной вами преступной халатности в отношении хранения ценного вещественного доказательства по делу об убийстве!

– Вот это да! – не удержался я, поскольку терять мне теперь было уже нечего. – Долго репетировал?

– Быстро! – рявкнул разозлившийся комиссар, и я поспешил выключить телефон.

– Ну, все, Котов, – сочувственно вздохнул слышавший весь диалог Колобок. – Тридцать суток административного ареста тебе обеспечено.

– Не каркай! – вконец расстроился я, надел не успевшую просохнуть куртку и медленно вышел из редакции.

Настроение у меня было ужасное. Я брел по улице словно в каком-то трансе и, наверное, поэтому не сразу обратил внимание на рекламный щит, мимо которого проходил, хотя натренированный мозг и отметил на нем вопиющую несообразность. И когда смысл ее дошел до сознания, я буквально споткнулся на ровном месте, потом судорожно оглянулся и выронил сигарету. Там, поверх ярких, цветастых бланков и листков рекламы висела, распластавшись, пришпиленная за все четыре лапы, пушистая мурка и остекленело, с безмерным удивлением смотрела на меня. Я пятился на онемевших ногах, пока туман не задернул своей мутной завесью этот тихий кошмар, и только потом смог повернуться и идти дальше. Мне необходимо было срочно выпить: в голове творилось черт-те что, а зубы грозили перемолоть друг дружку в порошок.

Поэтому, узрев впереди неоновую палитру кинотеатра «Орион», я немедленно устремился туда и спустя пару минут с облегчением влил в себя первую порцию коньяку, тут же потребовав следующую. Но лишь третья смогла унять нервный озноб и внести некоторую ясность в мироощущение.

«Что это: дикость, развлечение, садизм, жизнеутверждение, психоз?!.. Распять доверчивое животное, глядящее тебе в глаза, похохатывая и приплясывая от удовольствия?!.. Да полноте, человек ли это?.. Ха, конечно! Еще и не то умеем! Перечислить?.. Пожалуй, без толку. Тем более что это даже не материал для газетной полемики, когда вокруг ежедневно происходят куда более мрачные безобразия… И все же, почему эта кошка так тебя задела?.. Откуда я…» – мой разговор с самим собой внезапно был прерван душераздирающим воплем, криками и топотом десятков ног в фойе.

Сработал профессиональный рефлекс, и я оказался там раньше, чем сообразил, что этого делать не следовало. Меня едва не размазала по стене волна обезумевших от ужаса и отвращения зрителей, ломившихся к выходу. Мне отвесили хорошего тумака по уху, чувствительно врезали по ребрам, саданули чем-то твердым по спине и вдавили в узкую нишу за рекламным стендом – и все это не более чем за секунду. Голова гудела, спина и ребра нещадно ныли, нос и глотку забило прошлогодней пылью, рядом кого-то рвало. Толпа качнулась в сторону, и мне удалось проскользнуть в зал.

В первый момент я не понял причины паники – внутри был полумрак. Но через несколько мгновений глаза привыкли к освещению, и я почувствовал, как мои кишки тоже просятся наружу. Везде – на креслах, в проходах, даже на радиаторах отопления были разбросаны трупы кошек и собак!.. И какие трупы! Задушенные, раздавленные, обезглавленные, с выпученными белесыми глазами и прикушенными черно-синими языками, вывернутые лапы, оторванные хвосты… А запашок стоял, как на распаханном кладбище или в морге, где забыли включить холодильник.

В общем, в фойе я очутился значительно быстрее, чем выходил из него. Пришлось сделать пару-тройку дыхательных упражнений, чтобы унять разгулявшиеся внутренности и выгнать из легких тошнотворно-сладкий запах. Взгляд мой блуждал по фойе скорее автоматически, чем осознанно, и вдруг споткнулся на одном лице – улыбающемся, довольном, любующемся учиненным бедламом – Феликс Гурвич?!

Это было невероятно. Это было иррационально. Но тем не менее там, у самого выхода стоял он, Феликс Гурвич – бывший секретарь горкома комсомола, фарцовщик и стукач, а ныне – президент крупнейшего в Сибири Лесного банка – и наслаждался сотворенным безобразием!

Надо было срочно все поставить на свои места, иначе я всерьез опасался за рассудок. Я ринулся сквозь мечущуюся толпу, отчаянно работая плечами и локтями и моля Бога и чертей только об одном, чтобы не дали упустить того, у выхода.

Но… внезапно меня крепко схватили за шиворот, съездили по другому уху и радостно констатировали:

– Попался, гад!.. Господа, вот он! Это его работа, я видел!

Я открыл было рот, чтобы возразить, но здоровенный потный детина, державший меня, сунул мне под нос грязный волосатый кулак, больше похожий на кувалду, и раздельно произнес:

– Закрой хлебало, сволочь!

Я быстро огляделся. Кольцо раздраженных, испуганных, злых лиц катастрофически сжималось, уже замелькали скрюченные, дрожащие руки, слюнявые, перекошенные рты. Промедление было смерти подобно: объяснять что-либо перепуганной толпе – безнадежное дело, а вот остаться калекой…

Я не стал демонстрировать свои кондиции «барса» перед неподготовленными обыкновенными людьми, пусть даже и возжелавшими моей крови. Кодекс рукопашника запрещает такие неадекватные действия. Поэтому, симулировав обморок, я повис на руке мордатого, а когда тот попытался вздернуть меня вверх, неожиданно выпрямился, саданув ему головой по челюсти. Лязгнули зубы, детина всхрапнул и выпустил мой воротник, заваливаясь под ноги окружающих. Истерично взвизгнула какая-то размалеванная девица, отшатнулась в сторону ее подруга, и я зайцем метнулся в образовавшийся проход.

«Только бы не нарваться на любимую полицию», – успел подумать я, ныряя в спасительный туман, так как в отдалении уже был слышен ее уверенный, победный голос.

Внезапно впереди я увидел знакомую серую фигуру – Гурвич, мать твою?!.. Не уйдешь! Я примерился было схватить его сзади за горло, но он вдруг перехватил мою руку, быстро нагнулся и перебросил через себя – моим же коронным приемом! Копчиком об асфальт – это я вам скажу!.. Взвыв от боли, я почти рефлекторно выполнил прием «копыто» и… попал во что-то мягкое и податливое. Он не то застонал, не то всхлипнул, и на меня рухнуло массивное тело. Оно оказалось почему-то очень холодным, скользким и буквально расползалось под пальцами. И тут на меня вдруг накатила волна такого ужаса, что я заорал, не щадя связок, благим матом, как в детстве во время отцовской порки. Я орал, судорожно расшвыривая вокруг куски этого мерзкого желе, только что бывшего человеком, и очнулся лишь, когда в лицо ударил резкий запах нашатыря, и надо мной склонилась знакомая черная кожаная глыба.

– Да это же господин Котов?! – удивленно прорычал сержант Бульба, бережно хватая меня под мышки. – Что случилось? На вас напали?

– Вы так вопили, будто вас резали без наркоза, – сострил его молоденький напарник, помогая мне дойти до машины.

– А вы, случайно, не из «Ориона» выскочили? Там бардак какой-то, – поинтересовался Бульба, втискиваясь на место водителя.

– Н-нет, – промычал я, все еще внутренне содрогаясь от пережитого.

– Куда вас отвезти?

– Д-домой, если можно, – выдохнул я, откидываясь на спинку сиденья и доставая сигареты. – Не найдется ли у вас спичек, сержант?

 

Глава 4

…Будильник верещал как мартовский заяц, причем оказался не на тумбочке рядом с кроватью, а посередине комнаты на столе. Поэтому, стукнув по обыкновению ладонью и не попав, я слегка удивился и, определив примерное направление, спросонок запустил в него шлепанцем.

Проклятье!.. Надо же было вчера так надраться, да еще в одиночку?!

Я с кряхтеньем и стонами, почти на ощупь – глаза отказывались воспринимать даже электрический свет – пробрался в ванную и отвернул холодный кран на всю катушку. В голове ревел стадион, а пенальти, по-моему, били прямо в затылок. Приоткрыв глаза, я попытался рассмотреть себя в зеркале – м-да! Как там говаривал покойный Владимир Семенович в известном фильме: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!..»

Вода пошла совсем ледяная, и я, набрав побольше воздуху, сунул свой «чугунок» под звенящую струю. Стадион под черепом взвизгнул и бросился врассыпную – отлично! Я с ожесточением растер жидким холодом лицо и шею и почувствовал наконец, что приобрел нечто общее с цивилизованным человеком, журналистом Дмитрием Котовым.

Правда, я несколько переоценил собственные силы, потому что, выйдя из ванной, вновь услышал в голове отдаленный тяжелый гул. Сообразив, что без лечения не обойтись, я двинулся на кухню за пивом, но в самом конце этого несложного маршрута ноги мои вдруг разошлись во времени и пространстве, голова сделала вид, будто ее это не касается, и больной хозяин, брошенный на произвол судьбы, оказался на полу. Стадион под черепом завороженно замолчал, похмельные мысли встали во фрунт и попытались проанализировать ситуацию, а в правую руку от локтя до пальцев впились сотни взбесившихся кактусов. Задница прилипла к линолеуму, а под левой рукой хрустнули ошметки яичной скорлупы. Ругательства застряли в пересохшей глотке – полжизни за пиво! – и тут я увидел эту черную бестию, виновника всей трагедии.

Ярость прибавила скорости сонным мышцам, и мне удалось ухватить замешкавшегося кота за ухо.

– Так ты еще и вор?!

Грэг матерно заорал, извернулся и цапнул меня за палец. От неожиданности и боли я выпустил мерзавца, и он тут же удрал из кухни.

На сей раз я благоразумно отказался от помощи «традиционной медицины» и прибегнул к старому и проверенному средству. Бутылка пива и вчерашний холодный бифштекс все-таки придали некоторую жизнеспособность моему организму, так что я даже оказался в состоянии без происшествий добраться до телефона и с первого раза набрать правильный номер.

На удивление, Ракитин отозвался сразу и с явным неудовольствием.

– Котов? Какого лешего, где ты болтаешься? Хочешь, чтобы за тобой «луноход» прислали? Ты еще вчера должен был явиться для объяснений!

– Слушай, Олежек, не гони! Я же вовсе не уклоняюсь, и если у тебя найдется пиво и аспирин, то я примчусь быстрее лани.

– Мне не до шуток, Димыч, тут такое творится! Ладно, иди проспись, но только до обеда! Я тебя прикрою от комиссара.

– Погоди, – я с трудом ворочал языком, стадион в голове снова заполнялся зрителями, – а разве тебя не интересуют подробности происшествия в «Орионе»?

– А что тебе известно? – Ракитин насторожился.

– За пиво и аспирин…

– Шантажист. Жду.

Вот это – по-ракитински! Я выскочил на улицу с максимальной скоростью взбесившейся черепахи и, окунувшись в знакомую промозглую сырость, оседлавшую город, самоуверенно решил, что могу вести машину. Однако на стоянке меня ожидал сюрприз. Моей верной «двадцатки» на месте не оказалось, а на очевидный вопрос сторож вытаращился так, будто я заговорил с ним по-китайски. Это было уже слишком!

– Тебе за что деньги платят?! За охрану стоянки или…

– Помилуйте, Дмитрий Алексеевич! – старик замотал головой, словно пытаясь отогнать навязчивое видение. – Так ведь не ранее как полчаса назад вы же сами и взяли «Селенгу» вашу!

– Слушай, Минеич, – мне вдруг стало не по себе, – а ты, часом, не приложился с утра?

– Ни в коем разе! Как можно? – старик истово перекрестился. – А вот вы вчерась…

– Вот именно! – я поспешно полез за сигаретами. – Так что, сам понимаешь, не мог я раньше… Только сейчас из дома, – я закурил и протянул пачку сторожу.

– Да неужто я бы вас не признал, Дмитрий Алексеевич?! – продолжал бормотать он, осторожно разминая сигарету, – и куртка ваша, и кепка, и джинсы… – он погремел коробком и выудил заскорузлыми пальцами спичку.

У меня отлегло на душе – конечно, простой угон! Наверное, это и к лучшему – на такси доберусь. Я ободряюще хлопнул Минеича по плечу, отдал ему всю пачку «Монте-Карло» и двинулся к проспекту.

Свободная машина, казалось, поджидала меня на троллейбусном кольце, и едва я устроился на заднем сиденье, ринулась в светлеющую мглу пустынного проспекта.

…Я шел по какой-то незнакомой улице в старой части города, обстроенной черными бревенчатыми двухэтажками на кирпичных фундаментах. Мне нужно было во что бы то ни стало добраться до конца улицы до того, как это произойдет.

Что?..

Я не знал точно, но знал, что могу и должен обязательно предотвратить это. Поэтому я шел и шел, и задыхался – курить надо меньше! – и сердце снова, как в первый раз, пустилось вскачь… Я уже видел перекресток, и фонарь на углу, а к нему, впереди меня, шла женщина, чем-то знакомая, и именно в ней было все дело! Но – далеко, а она почти дошла до угла. Вот остановилась, оглянулась будто ее окликнули, и – действительно – из-за дома появилась фигура, тоже знакомая…

Тороплюсь, задыхаюсь – ни побежать, ни крикнуть. «Господи, да что же это?!.. Он набросился на нее, душит!.. Скорее, лишь бы успеть!.. Что?.. Не знаю. Помочь ей? Спасти?.. Или – нет, увидеть! Увидеть его лицо, обязательно! Это очень важно, чтобы спасти ее…»

И вот уже я рядом. Женщина стоит на коленях, хрипит, глаза закатились. Он убивает ее, медленно раздавливая гортань…

«Садист! Выродок! Повернись ко мне, посмотри в глаза! Я запомню тебя, я узнаю тебя и тогда тебе – конец!..»

Воздух вдруг становится плотным и вязким, движения даются с трудом, а тот упорно отворачивает лицо, и мне нужно обойти его, чтобы узнать. Запомнить. Спасти…

Неожиданно он резко поднимает голову, и я вижу его в упор. И узнаю. И кричу от ужаса. И не слышу собственного крика. А он бросает свою жертву, хватает меня за плечи и трясет, и что-то говорит одними губами, и в глазах его страх, отчуждение, просьба…

– Эй, приятель, очнись! – услышал я откуда-то издалека и с трудом приоткрыл отяжелевшие веки.

Таксист испуганно тряс меня за плечо, перегнувшись через сиденье.

– Ты чего это?

– А? Что? – я не узнал собственного голоса и закашлялся.

– Припадочный? – уточнил таксист, успокаиваясь.

– Да нет, задремал вроде. Кошмар приснился.

– Бывает… С тебя десять монет, – он включил встроенный в панель управления видеоплеер.

Я протянул ему деньги и вылез из машины. Резкая смена сухого тепла салона на холодную пронизывающую сырость окончательно привела меня в чувство, но где-то в глубине сознания затаился неприятный колючий комочек страха пополам с подозрением.

Олега, вопреки ожиданию, на месте не оказалось, но кабинет его был открыт, а на столе стояла банка пива с таблеткой аспирина на крышке. Едва я проглотил лекарство и принялся за пиво, устроившись в кресле хозяина, как в дверь заглянул наш доблестный комиссар Берест и воззрился на меня, как на зомби.

– Так ты живой?!.. А где Ракитин?

Я едва не свалился со стула, подавившись пивом.

– То есть как «живой»?!.. Что за идиотский вопрос?

– Разыгрываешь? – Николай подозрительно покосился на банку и сел, по обыкновению, на стол.

– Чтоб я жил на одну зарплату! – поклялся я. – Только что прибыл на такси по настоятельной просьбе капитана Ракитина, а он…

– Кстати, господин журналист, на каком основании вы игнорируете требования правоохранительных органов и увиливаете от дачи показаний? – вспомнил, на мое несчастье, Берест. – По «браслетам» соскучились?

– Не смешно, комиссар, – я скорчил оскорбленную мину. – Когда это я уклонялся от сотрудничества с органами?! Наоборот! Всю свою сознательную жизнь я мечтал влиться в ряды отважных борцов с преступностью и кровью и потом, так сказать…

– Это называется «словесный понос на почве сильного эмоционального перенапряжения», – невозмутимо парировал Николай. – Мы тоже книжки почитываем. Так почему я, комиссар криминальной полиции, должен, как студент-первокурсник, ожидать чуть ли не до полуночи явления журналиста Котова с повинной?

– Слушай, начальник, чтоб мне пенсию не дали, если вру! – я решил куролесить до конца. – Не мог я вчера, на шухер налетел в «Орионе», едва ноги унес, чтоб мне копчиком в кадык получить!

– И как же ты уцелел все-таки сегодня? – прищурился на меня бравый комиссар.

– Да где я должен был уцелеть-то?! – не выдержал я, вконец сбитый с толку его поведением.

– Интересно! – хмыкнул Берест и принялся набивать трубку. – Дело в том, господин журналист, что десять минут назад нам позвонил некто Вольский и сообщил, что ты разбился на своей «Селенге» у кинотеатра «Орион». Олег выехал туда, а ты…

– …воскрес и явился в управление, чтобы посмотреть на ваши глупые рожи! – я сплюнул и принялся искать сигареты в ящиках стола. – Дело в том, господин комиссар, что сегодня утром мою машину угнали со стоянки, и разбился, скорее всего, похититель, – я выудил помятую пачку «Петра» и закурил.

– Ну, тогда все прекрасно! – ненатурально обрадовался Берест и даже ногой взбрыкнул. – Так ему и надо! Зато ты – жив-здоров и если бы помог нам разрешить еще одну ма-аленькую закавыку…

– Короче, Холмс! – мне ужасно не понравилась его ухмылка.

– Для тебя – господин комиссар! – лицо Николая стало скучно-официальным. – Вы, господин Котов, должны объяснить, откуда вам стало известно о местонахождении вещей Анны Закревской? И вообще, почему вы суете нос не в свое дело?

– Я веду параллельное расследование! – огрызнулся я и демонстративно принялся за пиво.

– Что ж, ваше право, – холодно согласился Берест. – Но тогда вы тем более обязаны делиться добытой информацией с официальным следствием.

– А я и делюсь! Вещи ведь нашли?

– Нашли. Но мне интересно, как вы узнали об их местонахождении? – комиссар, прищурившись, упер в меня желтый от никотина палец. – Я жду объяснений.

– Мне… позвонили, – я сделал скорбное лицо.

– Кто?

– Не знаю… Он не назвался.

– Неудачная версия, – вздохнул Берест с ложным сочувствием, выколачивая трубку в пепельницу. – На сумочке убитой обнаружены отпечатки именно ваших пальцев…

Тут настала моя очередь вытаращиться, и комочек страха глубоко в мозгу зашевелился и начал разрастаться в размерах.

«Отпечатки пальцев?!.. Сон?!.. Сумочка?.. Чугунная ограда?.. Падение?.. Но ведь этого не может быть?! Я же знаю, что был дома и видел сон! Сон!.. Но вещи-то нашлись?!.. Свихнуться можно!..»

– Слушай, Коля, – я попытался улыбнуться как можно доверительнее, – если я скажу правду, ты же все равно не поверишь.

– Постараюсь, – кивнул он, – а ты не ври.

– Ей-богу, Матвеич! Я все это увидел во сне! – выдохнул я и, заметив на его лице скептическую ухмылку, торопливо пересказал сюжет своего первого видения.

Берест вновь набил трубку, слез со стола, но высказать свое мнение не успел. В коридоре раздался топот, и в кабинет ввалился взмыленный Ракитин. Увидев меня, он шумно, облегченно выдохнул и полез в холодильник. Мы с Николаем молча ждали, пока он гремел банками и бутылками. Наконец, с жестянкой «Черри-колы» в руке Олег уселся верхом на стул посреди кабинета и изрек:

– Ну и живуч же ты, Лексеич! И разбиться успел, и уцелеть, и в управление добраться – герой!..

– Не понял… – у меня неприятно засосало под ложечкой.

– Ну, в машине же ты был? – Ракитин, причмокивая, отпил из банки.

– Кто тебе такое сказал?

– Свидетель, Димыч, самый настоящий и очень даже живой! Вольский Антон Аркадьевич, сотрудник…

– …Института психофизики, доктор психологических наук, отдел пограничных состояний, – закончил за него я, чувствуя, как все холодеет внутри.

– Стоп! – Берест принял профессиональную стойку. – Откуда ты его знаешь?

– Не бери меня «на понт», начальник, – я попытался отшутиться. – Интервью как-то брал. Помнишь, год назад он проводил экспертизу одному психу-нимфоману?..

– Так вот, – невозмутимо продолжал Ракитин, – этот Вольский видел тебя за рулем твоей «двадцатки», можно сказать, в упор, поскольку ты едва не сбил его возле кинотеатра «Орион», а потом на полной скорости въехал в бетонный столб уличного освещения. Вольский, между прочим, считает, что это было «покушением на убийство» – ни больше, ни меньше. И все бы ничего, да вот исчез ты с места аварии и даже следов не оставил, – Олег снова хлебнул шипучего напитка, крякнул, утершись рукавом, и выжидательно уставился на меня.

– Каких следов? – я все еще пытался превратить ситуацию в шутку, потому что боялся, что она окажется правдой.

А страшно было до икоты, которую едва удавалось заглушить пивом. Одно из двух: либо у меня раздвоение личности и я действительно умудрился выкинуть эти фокусы с одеждой (а может, и с убийством?!) Закревской и с собственной смертью, либо кто-то меня подставляет, чтобы вывести из игры. Насчет третьей версии я предпочитал не думать, иначе на самом деле мог бы свихнуться.

– Понимаешь, – проникновенно сказал Олег, – когда я вижу рулевую колонку, вдавленную в спинку водительского сиденья и намертво заклиненные дверцы и не вижу следов крови, у меня возникает резонный вопрос: куда и как мог уйти тот псих, что сидел за рулем?

– Братцы, – тихо простонал я, – ей-богу, я здесь ни при чем, поверьте! Меня самого от этого трясет, и сны дурацкие снятся.

– В твоей машине, между прочим, обнаружилась странная вещица, – сообщил Ракитин и швырнул пустую банку в корзину для бумаг.

– Какая еще вещица? – у меня вдруг засосало в животе от нехорошего предчувствия. – А документы на машину нашли?

– Документы пропали, Димыч, – подозрительно вздохнул Олег, – а вот кукла твоя осталась!

– Что еще за кукла?! – мне снова показалось, что откуда-то потянуло ледяным сквозняком, и я невольно поежился.

– Твоя точная копия! – Ракитин откровенно наслаждался произведенным эффектом. – Даже усы рыжие и ямочка на носу. И совершенно голая!

Я, наверное, не очень хорошо выглядел после его сообщения, потому что внимательно наблюдавший за мной Берест вдруг молча полез в холодильник, достал запотевшую банку фирменного «Крюгера классического» и протянул мне.

– И что ты можешь сказать по этому поводу? – поинтересовался он, когда я ополовинил банку и слегка оправился от потрясения.

– Коля, я не знаю! – как никогда в жизни честно признался я. – Но только ничего хорошего из этой истории не получится. По-моему, это и не куклы вовсе…

– А что же?

– Не знаю! У Светланы… Величко тоже кукла обнаружилась…

– И где же она, кстати? – Николай был неумолим.

– Исчезла! Не доставай меня, комиссар, самому тошно! – я допил пиво, и никто из них мне не помешал, оба терпеливо ждали. – А где, кстати, моя кукла? – обернулся я к Олегу.

– Не волнуйся, эта не исчезнет, – заявил он, но я не разделял его уверенности. – Я отправил ее в хранилище под охраной в специальном контейнере для транспортировки радиоактивных веществ.

– Дай-то бог!..

– Ты так и не объяснил, откуда на вещах Закревской твои «пальчики»? – напомнил мне Берест.

– Понятия не имею! Я же сказал, что видел странный сон…

– Насчет ясновидения я, в принципе, не возражаю, но один случай – еще не доказательство…

– Два, – выдохнул я. – Второй был сегодня, в такси.

– И что же? – неожиданно каким-то деревянным голосом спросил Ракитин.

Я перехватил его напряженный взгляд и почти уверился в мысли, что он тоже знает. Ведь там… Но каким образом?! Один сон на двоих?!.. Или двое в одном сне? Или был кто-то третий? Или… Абсолютная чушь! И рассказывать при Олеге нельзя…

– Н-не знаю, не уверен… Бред какой-то! – я раздавил в кулаке пустую жестянку. – Это надо проверить, иначе я сойду с ума.

– Дважды это еще никому не удавалось, – отрешенно сказал Олег, рассматривая носки своих ботинок.

– Я тебя тоже очень люблю, – огрызнулся я.

– А что? – вновь заговорил Берест, тщательно раскуривая трубку. – Пожалуй, стоит проверить. Когда там все у тебя произошло?

– По-моему, у нас и так дел невпроворот, чтобы еще глюками заниматься! – вдруг взъярился Ракитин. – Кстати, господин ясновидящий до сих пор не соизволил поведать нам о вчерашних событиях в «Орионе», коим был свидетелем. По моим данным, там видели человека, весьма похожего на Феликса Гурвича, а некоторые даже утверждают, что именно он устроил весь бардак.

– А санэпидстанцию хоть вызвали? – поинтересовался я, вспомнив с содроганием вчерашнюю кунсткамеру в зале кинотеатра.

– Зачем? – удивился Олег.

– А кто же уборку делал? – тоже удивился я. – Там же скотобойня натуральная была!

– Ничего подобного там не было! – рассердился Ракитин. – Просто кто-то пустил слух, что кинотеатр заминирован и вот-вот рванет. Ну и понеслось… это самое по трубам.

– Ерунда какая-то! – я даже расстроился. – Что ж я, по-вашему, анаши обкурился? Я своими глазами видел этот кошмар: там будто вивисектор сумасшедший резвился, по всему залу расчлененка валялась – кошки, собаки, даже кролики, по-моему…

– Эй, Котов, – нахмурился Берест, молча слушавший наш диалог, – ты ври да не завирайся! В «Орионе» целая бригада работала и никто ни одного трупа не видел, даже мыши.

– Значит, глюки, – мне стало вдруг спокойно и тоскливо. – Братцы, я не хочу в Сосоновый бор. Я нормальный!

– Кто бы сомневался, – поспешил поддержать меня Олег. – Но Гурвича-то ты тоже видел, как и другие?

– Видел, – кивнул я и невольно передернул плечами, вспомнив кошмарную драку. Все-таки мне не померещилось: это на самом деле был Гурвич, и он меня облапошил в тумане! – Я сам пытался задержать его, но, видимо, недооценил физическую подготовку.

– Свою?

– Его…

– Вот вам еще одна шарада! – почему-то обрадовался Ракитин, возвращаясь на свое место с новой банкой «Черри-колы». – А то глюки какие-то…

– Директор Лесного банка – псих? – с сомнением хмыкнул Берест.

Ответить ему Олег не успел. Дверь кабинета распахнулась и весь проем заняла фигура в черной коже.

– Разрешите, господин комиссар?

– В чем дело, сержант? – Николай быстро сунул трубку в карман, ведь официально считалось, что Берест бросил курить еще полгода назад.

– Тут один чудак просит, чтобы его в кутузку засадили, – Бульба смущенно переступил с ноги на ногу, будто этим чудаком был он сам.

– Интересно! Ну, давай его сюда, – Николай посмотрел на нас и пожал плечами – еще один?!

Сержант шагнул назад, в коридор, и махнул кому-то рукой. Мы дружно уставились на дверь. Мы ожидали увидеть кого угодно, только не человека, осторожно, но с достоинством вошедшего в кабинет. Он удивленно осмотрел наши отвисшие челюсти и вытаращенные глаза и счел нужным пояснить:

– Меня зовут Феликс Абрамович Гурвич. Я являюсь директором Лесного банка, депутатом городской думы и добропорядочным гражданином и требую защитить мою жизнь, честь и достоинство.

Думаю, нет нужды описывать наши рожи. На ум приходят лишь пошлые сравнения, типа «к нам едет ревизор» или «а по утру они проснулись» и даже «картина Репина «Приплыли». Все равно не точно и неправда!..

Феликс Абрамович, на мой искушенный взгляд, ничуть не изменился с тех пор, как мы с ним виделись года три назад при весьма щекотливых обстоятельствах, для него, разумеется.

Тогда господин Гурвич проходил свидетелем по делу о крупных финансовых махинациях некоего благотворительного фонда «Новая Сибирь». Лесной банк, возглавляемый вышеупомянутым господином, являлся основным пайщиком и одновременно управителем означенного фонда, созданного для повышения жизненного и культурного уровня коренного населения Западной и Восточной Сибири. И все бы ничего, но по странному стечению обстоятельств деньги, собранные и отпущенные на открытие новых школ, библиотек, компьютерных центров и прочая, почему-то бесследно растворялись на необъятных таежных просторах, а через некоторое время таким же таинственным образом «толстели» банковские счета местных чиновников от администрации, долженствующих как раз следить, куда и как эти общественные деньги вкладываются.

Феликс Абрамович тогда добровольно вызвался сотрудничать со следственными органами, благо баллотировался в то время на теплое и ответственное место депутата городской думы. Но спустя всего несколько месяцев дело отчего-то зашло в тупик, часть важных отчетных банковских документов пропала куда-то и, несмотря на титанические усилия господина Гурвича по их розыску, так и не нашлась. Через полгода дело было закрыто «за недостаточностью улик», а Феликс Абрамович спокойно вернулся к своим прямым служебным и общественным обязанностям. Более того, умудрился сохранить мандат народного избранника.

Господин Гурвич и теперь выглядел моложе своих сорока пяти лет. Подтянутый, широкоплечий, без намека на брюшко, с глубоким и цепким взглядом серо-стальных глаз и черной густой шевелюрой без малейших признаков облысения и седины. И лишь темные круги под глазами да неестественная бледность плохо выбритых пухлых щек намекали, что их хозяину за последние несколько суток пришлось несладко.

Он по очереди настороженно и внимательно оглядел всех присутствующих и повторил слегка дрогнувшим голосом:

– Прошу уважаемые органы правопорядка защитить мою жизнь и достоинство.

– Проходите, господин Гурвич, – спокойно предложил Берест, воспользовавшись правами начальника и хозяина положения. – Мы готовы вас внимательно выслушать.

– Но я вижу здесь посторонних, – заявил беглый банкир, недобро уставившись на меня.

Еще бы! Не кто иной, как журналист Котов три года назад раскопал того самого отставного бухгалтера, давшего следствию ценнейшие сведения об истинных объемах средств фонда «Новая Сибирь», распределяемых по районным отделениям. Господину Гурвичу тогда пришлось изрядно понервничать, прежде чем его ушлым юристам удалось уговорить этого честного человека отказаться от своих показаний…

– Дмитрий Алексеевич Котов – журналист, имеющий постоянную аккредитацию в управлении криминальной полиции, – веско сказал комиссар. – Так что, прошу, Феликс Абрамович, излагайте вашу одиссею.

Гурвич переступил с ноги на ногу, одернул дорогую, из тонкой темно-серой замши, куртку и с независимым видом прошел мимо меня к столу. Медленно и с достоинством опустившись на предложенный стул, он вынул из нагрудного кармана вычурную с золотым тиснением коробку папирос «Publish smoky» и изящную перламутровую зажигалку в виде обнаженной женской фигурки, держащей на голове амфору, затем тщательно размял папиросу и со вкусом закурил.

Мы молча наблюдали за его действиями, понимая, что банкир не из тех, кто побежит в органы по пустякам. Чтобы решиться на такой шаг, Гурвичу должно было достаться, по моим расчетам, что называется «по самое не балуйся». Наконец, сделав несколько глубоких затяжек, он заговорил.

– Три дня тому назад я познакомился в театре, на премьере новой пьесы Семена Велисевича «Оборотни» с очаровательной женщиной, Анной Леонтьевной Закревской, как выяснилось, большой поклонницей творчества юного гения драматургии и профессиональным психологом. Мы чудесно провели вечер, посидели после спектакля в «Лайзе», погуляли по ночному городу, потом я проводил Анну до ее дома, и она, вполне естественно, пригласила меня на чашечку чая, – Гурвич мельком глянул в мою сторону, стряхнул пепел в предложенную комиссаром пепельницу и продолжал: – Как-то незаметно выяснилось, что Анна не только интересная и умная собеседница, но и просто роскошная женщина!

– И вы не устояли! – не выдержал я: этот вальяжный мартовский кот раздражал меня все больше и больше.

– Разумеется, как всякий нормальный мужчина, – галантно осклабился Гурвич. – То, что произошло между нами, не имеет отношения к делу, поэтому, комиссар, я прошу разрешения не уточнять деталей…

– Допустим. Пока, – кивнул Николай и занялся своей трубкой.

– Спасибо. Так вот, утром я проснулся довольно поздно, по вполне понятным причинам. Анны уже рядом не было, я услышал ее голос, доносящийся из кухни и напевавший какую-то модную песенку, уловил запах свежемолотого кофе и только собрался вставать, как мне показалось, что слышу чьи-то шаги в соседней комнате. Но едва я прислушался, шаги стихли в коридоре, – Гурвич аккуратно загасил окурок в пепельнице и извлек из кармана мятную пастилку, кинул в рот.

– Вы проверили, кто это был? – поинтересовался Ракитин, тоже с легкой гримасой брезгливости наблюдавший за банкиром.

– Нет. Специально нет, – покачал красивой головой тот. – Правда, когда я вышел в коридор, направляясь в ванную, то увидел на пуфике под зеркалом весьма занятную игрушку, которой раньше вроде бы не было…

– Уж не куклу ли, часом, господин Гурвич? – у меня неприятно засосало под ложечкой, и появилось четкое ощущение тяжелого, недоброго взгляда в затылок, так что я с трудом подавил желание обернуться.

– Вы, как всегда, чертовски догадливы, мистер журналист! – язвительно отозвался этот «казанова». – Именно куклу. Кстати, очень похожую на Анну. Я даже подумал сначала, что кукла сделана на заказ. Знаете, есть такой модный вид искусства…

– И вы рассмотрели ее? – продолжал я расспрашивать, решив не обращать внимания на его укусы.

Сейчас мне было важнее выяснить, прав ли я в предположении о назначении этих кукол? Мысль об этом преследовала меня со вчерашнего дня, когда я увидел первую куклу – Светланы Величко, а дополнительный толчок к развитию мои размышления получили после «эпохального» инсайта Колобка насчет религии вуду…

– Конечно, я заинтересовался! – заметно оживился вдруг Гурвич, вытащил новую папиросу и принялся постукивать ею по коробке. – Я даже взял ее в руки и, вы не поверите, господа, мне показалось, что она теплая! К тому же довольно тяжелая для своих размеров. Вы не в курсе, из чего сейчас делают куклы?

Мы с Ракитиным и Берестом переглянулись, и по молчаливому соглашению продолжил допрос Олег.

– Феликс Абрамович, а вы не пытались выяснить, откуда она у госпожи Закревской?

– Нет! – как-то странно дернулся тот и поспешно начал прикуривать папиросу. – То есть я собирался это сделать, но потом решил сначала принять душ и… – он запнулся на полуслове, еще больше сжался и даже снова побледнел, видимо, вспомнив дальнейшие события.

– Что с вами, Феликс Абрамович? – заметил его состояние и Берест. – Вам плохо?

– Н-нет, все в порядке. Теперь, – Гурвич уже справился с собой, глубоко затянулся и продолжал: – В общем, я думаю, это меня и спасло! Когда я минут через десять вышел из душа, то вдруг услышал стоны и хрипы, доносившиеся из гостиной, а потом и увидел… – он снова замолчал и сделал две-три затяжки. – Нет, господа, этого лучше не видеть! Там, в гостиной, на ковре Анна боролась с… сама с собой! Ну, то есть на Анну нападала женщина, как две капли воды похожая на нее! Копия!.. Я… я ничего не успел предпринять! Я был ошарашен и растерян! Я… я не знал, кому из них надо помогать!

– И никто из них не кричал и не звал на помощь? – уточнил Ракитин.

– В том-то и дело, что нет! – Гурвич в отчаянии сжал кулаки, позабыв про папиросу, и не заметил, что раздавил мундштук. – Одна из них ударила другую большим подсвечником – канделябром – по голове, и та, другая, упала на ковер, обливаясь кровью. Я не выдержал и вскрикнул. Тогда первая, я не знаю, была ли это Анна, обернулась и, улыбаясь, молча пошла на меня! Я отступил в коридор, и тут получил сильнейший удар сзади по голове!

– Значит, в квартире находился кто-то еще! – констатировал верный своему логическому кредо Берест.

– М-да, – хмыкнул Ракитин, – получается, что был. Но ведь мы у Закревской каждый сантиметр обнюхали! Никаких следов чужого присутствия!

– И тем не менее! – Николай, как всегда, был неумолим. – И что же было потом, господин Гурвич?

– Когда я очнулся, то в квартире, кроме мертвой Анны, никого не было, – уже как-то нехотя продолжал тот. – Голова моя буквально раскалывалась от боли, но крови я не обнаружил, только шишка изрядная. А дальше… Я подумал, что в убийстве заподозрят меня, и поэтому решил…

– …смыться! – снова не удержался я от комментария. – А проще говоря, струсил и бросил истекающую кровью женщину, с которой только что провел чудесную ночь! Идеальный поступок народного избранника!

– Господин Котов, по-моему, вы забываетесь! – лязгнул начальственным тоном Берест.

– Молчу, – буркнул я, встал и отошел к окну, доставая сигареты.

– У вас все, господин Гурвич? – сухо поинтересовался комиссар.

– В том-то и дело, что на этом мои несчастья не кончились, – окончательно стух наш банкир. – Когда я вернулся домой, то меня не пустил на порог мой собственный начальник охраны!

– То есть? – Ракитин сделал профессиональную стойку. – Что значит «не пустил»?

– Буквально! – развел руками Гурвич. – У меня же на входе система видеоконтроля, и вот мой Виктор Иванович, которого я знаю уже не первый год, опытный телохранитель, заявляет мне через громкую связь, чтобы я убирался куда подальше, будто я какой-то бомж! А когда я попытался урезонить его, мол, иди проспись Иваныч, наверное, перебрал вчера, пока меня не было, он послал меня по матери и другим адресам и пригрозил, что если не уйду сам, то он выйдет и мне поможет, потому как его хозяин давно вернулся и спит!

И банкир уставился на нас ошалелыми глазами. Мы, признаться, верно, выглядели не лучше. Во всяком случае, челюсти отвалились одновременно у всех троих. Первым опомнился Ракитин как истинный опер.

– Что же вы предприняли?

– Я здорово испугался, растерялся окончательно! – Гурвич говорил теперь каким-то заискивающим тоном, от прежней вальяжности не осталось и следа. – Согласитесь, для одного дня это уже было слишком! Я чувствовал, что здесь что-то не так: или меня кто-то очень умело пытается вывести из совершенно непонятной мне игры, или я не понимаю чего-то совсем очевидного. Короче, я от отчаяния и страха сначала поехал на дачу. Там мне стало совсем плохо, показалось, что кто-то следит за домом, и я решил приехать к вам.

– Мудрое решение, – кивнул Берест. – Здесь вам действительно ничего не угрожает, а вот насчет чести и достоинства…

– Дмитрий Алексеевич, расскажите-ка господину Гурвичу про вчерашние свои приключения в «Орионе», – предложил вдруг Ракитин, незаметно подмигивая мне. – Да и нам, сыскарям, не грех будет еще раз послушать…

 

Глава 5

Берест гнал машину почти наобум. Олег наотрез отказался заниматься «мистикой в служебное время» несмотря на присутствие непосредственного начальника. Тем более, заявил он, что «текучку» тоже надо кому-то разгребать, иначе она запросто может превратиться в натуральный снежный ком, так как поток сообщений о нелепых и жутких происшествиях за последние сутки начал угрожающе нарастать, а вразумительных объяснений этому до сих пор никто не смог дать. Собственно, это последнее обстоятельство как раз и склонило Николая на проверку моего второго «вещего сна». Он даже не стал давить на Ракитина за неповиновение, а просто озадачил его поисками запропастившейся куда-то Светланы Величко, которой не оказалось ни дома, ни на «работе».

У меня же внутри давно сидела уверенность, что все это: и смерть Закревской, и происшествие в кинотеатре, и прочие безобразия вроде разгрома группой молодежи мемориала памяти воинам-сибирякам (ребята, кстати, после этого выглядели так, будто только что проснулись и о своих «художествах» даже не подозревают!), и мои кошмарные вещие сны, и даже непонятные резкие смены настроения у всех нас – звенья одной цепи. Теперь сюда же пристраивались: странный угон моей машины и не менее странная, но добровольная явка Гурвича с повинной, да еще его жутковатый рассказ о двойниках. В какой-то момент разговора с банкиром у меня мелькнула мысль, а нет ли здесь действительно примеси магии? Но тогда разбуженная Ириной экстрасенсорика промолчала, и предчувствие исчезло. А вот теперь, заново прокручивая в голове всю беседу, я вдруг явственно ощутил зловещий ледяной сквознячок, принесший, показалось, далекий и знакомый шепот: «…будь осторожен… слушай себя… слушай эйдос – он знает все…»

Николай свернул на очередную узкую, извилистую как лесная тропа, улочку старого города, казалось, до отказа забитую вездесущим туманом. Он с размаху шлепался медузой в лобовое стекло, пытался зацепиться за дверцы и крышу и вязкими струями стекал с багажника на мостовую. Дело осложнялось тем, что я никак не мог вспомнить название той улицы, хотя мог в подробностях описать ее – стоило прикрыть глаза и картина восстанавливалась. Однако мы не теряли надежды, и Николай с обычной педантичностью обследовал эти застарелые городские вены по одному ему известному плану.

– Что ты думаешь по поводу показаний Гурвича? – нарушил молчание Берест, присматриваясь к щербатым контурам дороги, выныривающим из тумана.

– Он сильно напуган, хотя и старается держаться этаким казановой, которому все нипочем, но не врет, – я полез за сигаретами. – Ясно одно: то, что он увидел в квартире Закревской подействовало на него похлеще шока. Я бы, наверное, тоже слегка двинулся. Представь картинку: ты только что переспал с роскошной женщиной и вдруг видишь, как она раздвоилась и дерется сама с собой! Куда там Хичкоку или Кингу! – я закурил и приоткрыл боковую форточку.

– А как быть с его заявлением насчет собственного двойника, который устроил погром в «Орионе»? – Берест включил дворники, чтобы очистить стекло от водянистых следов тумана.

– Коля, ожившие двойники – это, конечно, из области фантастики, но… – тут я вспомнил драку в тумане возле кинотеатра, – что-то ненормальное вокруг происходит. А у банкира Гурвича скорее всего острое расстройство психики с явлениями расщепления личности, к тому же…

– …у журналиста Котова приступы ясновидения, – он отобрал у меня зажигалку. – А у котов так просто приступы чревовещания!

– Вполне возможно, – я вдруг совершенно успокоился, и ко мне вернулась прежняя задиристая манера разговора. – Вот видишь, сам с котом разговаривал?

– Он со мной. Ругался, п-подлец, что я его рыбу в холодильнике доел! П-представляешь, картинка?!.. – Берест как-то странно вздрогнул и затих.

– М-да, прямо как у Булгакова… Он в очках был?

– Кто?!.. Ах да, нет, нормальный! – Николай настороженно покосился на меня. – Ты на что это намекаешь?

– Стоп! – я заставил себя мыслить серьезно, хотя это и было чертовски трудно: мозг отчаянно сопротивлялся и старался отрешиться от непонятностей за тонкой ширмой иронии. – Я сдаюсь, не хватало, чтобы мы еще и с тобой разодрались из-за кошки, хотя вывод тут напрашивается очевидный: причина всего этого безобразия, по-моему, должна быть одна! Понимаешь, мы как бы находимся внутри многогранника – можем сосчитать все грани, а представить как он выглядит в целом не в состоянии. Короче, нужен человек, так или иначе знакомый с проблемой и способный свести все факты вместе, – я вызывающе уставился на Береста. – Ну-ка, Холмс, продемонстрируйте свой метод!

С минуту Николай молча крутил баранку, потом вдруг резко затормозил, так что я ощутимо приложился лбом о стекло.

– Вольский! – выдохнул он, выбросил окурок в окно и посмотрел на меня. – Уж ему-то по должности положено разбираться в подобной чертовщине.

– Браво, комиссар! – морщась, похвалил я. – Только водила ты никудышный.

– Ну, в данном случае, похоже, что Холмс – ты, – с сожалением изрек Берест.

– Благодарю, Ватсон, – раскланялся я. – Ну что, навестим ученого?

– А как же сон?

– До вечера еще далеко, успеем, – заявил я с уверенностью, которой не чувствовал.

Наоборот, во мне зрело убеждение, будто мы пытаемся стоять сразу в двух лодках, а впереди река раздваивается.

Но сейчас реальнее казался шанс с Вольским. Николай, видимо, пришел к такому же выводу, потому что резко развернул машину и взялся за рацию:

– «Букет», ответь «Тюльпану»! Прием…

– «Букет» на связи. Это вы, господин комиссар?..

– Выясните, где находится сейчас сотрудник Института психофизики Вольский Антон Аркадьевич. Жду…

Берест вырулил на проспект Молодежи, сбросил газ и перестроился в правый ряд, ожидая результатов проверки.

– Сдается мне, что наш ученый тоже в бега ударился, – высказал я предположение.

Николай не удостоил меня ответом, разглядывая белесые пласты и комья, облепившие голые тополя вдоль дороги. Всегда он так, наш Пинкертон, еще со времен ухаживания за моей старшей сестрой, когда щеголял безусым лейтенантом, только из «учебки» – ни за что не выскажется, если не уверен. Даже в порядке бреда. В отличие от меня.

«Фантастом» меня окрестили в шестом классе. Я тогда написал и публично зачитал свой первый фантастический рассказ, за что и был бит. А через полгода однокашники ходили за мной по пятам и просили дать почитать «что-нибудь еще», потому что рассказ оказался напечатанным в молодежном альманахе. Теперь-то мне за него стыдно, а тогда…

Сейчас же, несмотря на молчание Береста, я был почти уверен, что Вольского в Институте нет, а искать его следует, например, дома или на даче. Видимо, снова заработала моя экстрасенсорика, разбуженная Ириной. Не шел он у меня из головы, и все тут. Он, я, кинотеатр… Почему-то эпицентром всей этой неразберихи норовил стать именно «Орион»? Да еще Вольский?.. Неужели его и впрямь пытались задавить? Тогда – кто?!.. В ожидании ответа на запрос я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза…

…Татьяна сидела в моем любимом кресле в своей любимой позе – скрестив по-турецки ноги, едва прикрытые легкой голубоватой тканью ее любимого шелкового платья. Высокая девичья грудь призывно проглядывала сквозь полупрозрачные складки – короче, на ней было одно лишь платье. Странно, но я нисколько не удивился, увидев ее, закурил и сел на журнальный столик напротив.

– Сколько лет мы не виделись?

– Не помню… Пять, шесть… Ты соскучилась?

– Тебя невозможно забыть… – Татьяна слегка повела плечами, грудь сладко шевельнулась под платьем. – А меня?

– Я помню…

Я почувствовал, как внутри всколыхнулось что-то горячее, желанное, давно забытое.

– Выпьешь?

– С тобой…

Я подошел к бару, плеснул в бокалы по глотку сибирской водки и бросил по кубику льда из морозильника. Она приняла стакан с полуулыбкой.

– За прошлое?..

– За настоящее.

Я разглядывал ее сильное гибкое тело сквозь запотевшее тонкое стекло и не мог оторваться: так приятно, так сладостно и так… давно!

Татьяна приподняла бокал и сделала маленький глоток.

– Как ты меня нашла и… зачем?

– Желание и немного везения, – снова улыбка пугливым светлячком мелькнула по красивому лицу. – Рад?

– Удивлен, – я отпил обжигающей холодной жидкости.

Желание боролось с подозрением: все-таки откуда?!

…Расставание было черным и мрачным. Без криков, без слез и разбитой посуды. Ледяной лабиринт молчаливой отчужденности и бескровная дуэль неприязненных взглядов. Потом – грохот захлопнувшейся двери, осиротевшие шлепанцы в прихожей, голова, гудящая похмельным набатом и – пустота. Пустая квартира, пустая постель, пустое кресло, пустой шкаф, голова, сердце, жизнь…

Наполнение было долгим и мучительным. Статьи, поездки, интервью, снова статьи и снова поездки, и писк компьютера, и резь в глазах, и строчки мыслей, и – кофе, сигареты, кофе, сигареты…

Дни приходили и уходили. Женщины – тоже. Только серая муть неудовлетворенности и раздражения продолжала окутывать сознание и душу сентябрьским туманом.

– Ты вспоминаешь? – Татьяна спустила ноги с кресла не поправив платья, и стройный мрамор объемно высветился в золотистом круге на темно-зеленом бархате обивки.

– Я хочу…

Проглотив остатки содержимого стакана и комок сомнений, я опустился на ковер рядом с креслом и провел пальцами по нежному абрису.

Дрожь была мгновенной и обоюдной. Ее – сладостная, моя – удивленная. Ее – от вожделения, моя – от холода! У человека не может быть такой холодной, обжигающей кожи! Даже у мертвеца!

Я резко отпрянул от кресла, но подняться с ковра уже не успел – липкая холодная масса рухнула на плечи и грудь, сдавила виски, оплела ноги и руки. Каждое движение давалось с великим трудом и сопровождалось отвратительным мокрым чмокающим звуком. Я все-таки встал на четвереньки и даже уцепился за стеллаж с книгами. Псевдокисель очень медленно, но все же стекал с меня, потому что уже потерял свою структурность, но знакомый и ласковый голос продолжал:

– Дурачок! Зачем же ты все испортил?.. Ведь ты же хотел!.. Быть рядом, быть всегда, быть…

– Эй-эй, котяра! – неожиданно рявкнул над ухом знакомый бас. – Ты куда это отправился?! Серый стал, не дышишь?..

– Все нормально, – я облегченно вздохнул и вытащил сигареты, но прикурить смог лишь со второго раза.

Берест некоторое время внимательно разглядывал мои мелко трясущиеся пальцы, потом – мятую, испуганную физиономию и наконец сделал единственно верный вывод:

– Опять?..

Я кивнул и сосредоточился на сигарете. Николай снова включил рацию.

– «Тюльпан», Вольского в Институте нет, домашний телефон не отвечает. Дачу проверять? Прием…

Берест посмотрел на меня, я отрицательно покачал головой.

– Не надо. Отбой, – буркнул Николай в микрофон.

– Холмс не ошибается, – изрек я, выстреливая недокуренную сигарету в форточку дверцы. – Двигай в Академгородок, командир, я знаю, где живет наш подопечный.

Берест только крякнул на этот пассаж и вдавил акселератор так, что буквально через двадцать минут звонок за шикарной под «шагрень» дверью пропел нам первые такты «Тореадора». Однако ответа не последовало. Мы переглянулись, и я повторил арию с тем же результатом. Бравый комиссар уже начал ехидно поглядывать, но тут меня осенило:

– Коля, ну-ка, рявкни по профессиональному! Наша интеллигенция до судорог боится служителей закона – это у нее наследственное.

– Да с чего ты взял, что он дома?! – не выдержал Берест. – Сегодня суббота: может, он на даче малину подвязывает?

– Наши ученые грызут «скалу познания» шесть дней в неделю. Рявкни, дружище!

Николай бешено посмотрел на мою невинную физиономию, откашлялся и стукнул кулаком в дверь:

– Откройте! Милиция!..

За «шагренью» послышалась какая-то возня, невнятное бормотанье, потом щелкнул замок и перед нами открылась ярко освещенная прихожая, почти пустая и оклеенная немецкими обоями «под орех». Вольский, худой и бледный, в распахнутой рубашке навыпуск и спортивных брюках стоял напротив, у входа в гостиную, в напряженной позе и, держа руки за спиной, пытался построить на своем бледном узком лице любезную улыбку.

– Чем обязан, господа?

Слова он не произносил, а выплевывал, словно шелуху от семечек. Глаза его при этом лихорадочно обшаривали нас с ног до головы, будто бы искали подтверждения, что это – мы, а не кто-нибудь еще. Особенно меня. Ну да, я же, по его мнению, покойник и вдруг явился с визитом. Ничего, переживем!..

– Комиссар Берест, – Николай показал удостоверение.

Вольский кивнул, но глаз от меня не отвел. По-моему, он даже не видел Береста, его более всего интересовала моя персона.

– Несколько вопросов, Антон Аркадьевич, – спокойно продолжал Николай, принимая тактику «консультации». – Вы позволите пройти?

– А?.. Да-да, конечно, прошу! – Вольский, не поворачиваясь, толкнул задом стеклянную дверь гостиной и скрылся в ее полумраке.

Свет он включил, когда мы были уже на пороге комнаты, а сам хозяин успел перебраться в дальний угол к огромному аквариуму и усиленно делал вид, что разглядывает стайку перламутровых рыбешек.

– Антон Аркадьевич, у нас находится человек, – Берест явно решил брать «быка за рога», – который подозревается в злостном хулиганстве, если не сказать хуже, и который сдался добровольно, потребовав от полиции защиты жизни, чести и достоинства…

– На том основании, – зачем-то встрял я, – что у него, якобы, есть двойник, который и учинил все приписываемые ему безобразия, в частности, вчерашний дебош в кинотеатре «Орион».

Я не спускал глаз с правой руки ученого и готов был поклясться, что в ней пистолет. Но зачем?!..

– Вы желаете, чтобы я осмотрел вашего арестанта? – хрипло осведомился Вольский.

– Если не трудно, – кивнул Николай. – Нам рекомендовали вас как крупного психотерапевта. Кроме того, это – не единичный случай, поставивший нас в тупик. Надеюсь, вы узнали господина Котова, который, по вашему сообщению, разбился сегодня утром на своей машине? – Берест пристально посмотрел на скорчившегося в углу Вольского. – Вы можете с уверенностью сказать, что в машине был именно он?

– Да. Я знаю Дмитрия Алексеевича. Мы встречались несколько раз, – Вольский все больше нервничал и даже забыл про своих рыбок. – А сегодня утром у кинотеатра «Орион» он едва не сбил меня! Ошибиться я не мог. Это верно так же, как и то, что господин Котов не мог остаться в живых!..

Все дальнейшее произошло почти мгновенно. Вольский вскинул правую руку, тускло блеснула вороненая сталь, хлопнул выстрел, и мою левую щеку опалило огнем. Я ничком бросился на роскошный персидский ковер и еще в падении увидел, будто в замедленном кино, как Николай летит, распластавшись в прыжке, к белому как мел ученому, а тот очень медленно поворачивает хищное рыло пистолета в его сторону. Ковер смягчил удар, а второго выстрела так и не последовало.

Я приподнялся на локтях и сел, привалившись к дивану. Щека горела адским пламенем, Берест с профессиональным интересом рассматривал «трофей», а наш ученый Вильгельм Телль, скорчившись, полулежал в кресле напротив, слегка посиневший от временного недостатка кислорода в легких.

– Живой? – ухмыльнулся Николай. – В который раз за сегодняшний день? Поздравляю с боевым крещением.

– Ковбой чертов! – морщась, прошипел я и достал носовой платок. – Ты, случайно, не перестарался? – кивнул я на Вольского.

– Как в учебнике – ровно полторы минуты. Пожалуйста, можно продолжать общение, – Берест спрятал оружие в карман куртки и сел в соседнее кресло.

Вольский с кряхтением поднялся, держась за живот, сделал несколько наклонов, восстанавливая дыхание и с изумлением и радостью уставился на меня.

– Дмитрий Алексеевич?!.. Ну, слава богу! Живой!..

– Второй раз, вашими молитвами! – огрызнулся я и тоже сел на диван.

«Иезуит, чтоб тебя!.. Сначала палит в человека, а потом радуется, что не попал!..»

– Погодите, я вам сейчас спиртом обработаю, – он суетливо кинулся к серванту, покопался там и вернулся с тампоном. – Позвольте?

– Нет уж, я сам!

– Ну-с, – хлопнул себя по колену Николай, – надеюсь, теперь вы объясните суть инцидента?

– Конечно, конечно! – Вольский уже полностью пришел в себя, чего нельзя было сказать обо мне. Он застегнул и заправил в брюки рубашку, сложил на груди холеные руки и принялся расхаживать по комнате. – Видите ли, все эти слухи, разговоры по городу о маньяках, двойниках, опять же – попытка наезда, туман… Я был просто напуган! Я…

– Что за вздор, Антон Аркадьевич! – прервал его Берест. – Не стыдно?.. Взрослый человек, ученый!.. Вы же встретили нас с пистолетом! Значит, ждали?

– Ждал… Но не вас!

– Зачем же тогда открыли?.. Вот что, – Николай начал сердиться, первым признаком чего было легкое заикание, – д-давайте-ка начистоту: что в-вам известно обо всей этой чертовщине?

– Послушайте, господин комиссар, – взмолился Вольский, – я не могу вам сейчас все рассказать, не имею права! Мы сами еще далеко не во всем разобрались…

– Та-ак, – Берест прищурился, – следует ли вас п-понимать, господин ученый, что весь этот б-бардак устроен по команде сверху или д-даже запланирован?!..

– Не передергивайте, милостивый государь! – Вольский попытался встать в позу. – В Институте ведутся весьма важные исследования, и я бы не хотел…

– Настолько в-важные, что вы стреляете в людей?! – взорвался Николай. – Вот что, п-профессор, я вас сейчас арестую по обвинению в п-покушении на убийство! Переночуете в д-допре на нарах, а завтра п-поговорим! Одевайтесь!

Такого поворота Вольский явно не ожидал. Небрежно-спесивое настроение слезло с него, как кожура с ошпаренного томата. Он вцепился в куртку комиссара и завопил:

– Умоляю вас, не надо! Я не в него стрелял! То есть в него, но не в этого, а в того, который… должен был… а он не… Вы меня понимаете?

– Нет! Выражайтесь яснее, – Берест невозмутимо отодрал от себя икающего от страха ученого и сделал вид, будто ищет наручники.

– Хорошо, – Вольский упал в кресло и уронил голову на руки. – Хорошо, я все объясню. Я стрелял в господина Котова, так как не был уверен, что он настоящий человек, а не психом.

– И что же? – поинтересовался Николай.

– Если бы это был психом, то при попадании никакой крови не обнаружилось бы, а сам он, вероятнее всего, дезинтегрировался, поскольку его квазимолекулярная структура весьма неустойчива к экстремальным воздействиям, – глухо пробормотал ученый.

– Идеальный способ! – не выдержал я. – И простой, как амеба!

– Так, – Берест потеребил кончик носа, – Антон Аркадьевич, а теперь потрудитесь объяснить, что такое «психом»?

– Да-да, – Вольский вздохнул и выпрямился в кресле, хлопая себя по карманам. – Дайте, пожалуйста, сигарету, господин Котов.

Я протянул ему «Монте-Карло», он долго терзал свою зажигалку, наконец прикурил и глубоко затянулся.

– Видите ли, господа, психом – суть душа человеческая в чистом виде. Точнее – психокинетическая эманация биополя, имеющая все психометрические характеристики данного, конкретного индивидуума. Я понятно изъясняюсь?

– М-мм, не совсем, – покрутил головой Берест, а я пожал плечами:

– Думаю, профессор имел в виду как бы копию личности без материальной оболочки, верно?

– И да, и нет, – Вольский вскочил и принялся расхаживать по комнате, потирая виски и лоб, как бы стараясь вспомнить все подробности случившегося. – Мы работали над модулированием зет-излучения Чижевского, считая его ключом к психоэмоциональной матрице всех живых существ, пытались создать нечто вроде теории Единого поля биосферы… Была сконструирована камера Жизни… Получены отличные, даже ошеломляющие результаты на животных – крысах, кошках, обезьянах… «Голубая дымка в розовом рассвете…» Слишком все шло гладко! Слишком!..

– А потом? – тихо спросил Николай. – Понадобился доброволец?

– Д-да… – медленно проговорил Вольский, останавливаясь перед ним, – и не один…

Он снова зашагал по гостиной, стряхивая пепел куда попало.

– Только ни черта у нас не получилось с ними! Ни черта! – ученый распалялся все больше. – И теория – кувырком, и деньги – по ветру, и тему – под сукно!.. Я пытался отстоять группу, доказывал, что для работы с людьми требуется большая интенсивность облучения, другая резонирующая частота и так далее, но… – Вольский ткнул окурок в хрустальную пепельницу на столе и замолчал.

– И что же случилось? Ведь это произошло в лаборатории случайно, не так ли? – мягко продолжал наседать Берест.

– Да-да, конечно, вы правы, – Вольский с силой сдавил ладонями виски. – Все великие открытия происходят случайно или по наитию. У нас тогда не сработала экранировка, но установка была тут же автоматически обесточена – время экспозиции составило каких-нибудь пять-шесть секунд, а сам радиан излучения, мы тут же подсчитали, мог накрыть лишь парк да пару ближайших кварталов… – он резко остановился и схватил Николая за куртку. – Но ведь мы до этого не получили ни одного положительного результата!

– Все равно вы обязаны были сообщить обо всем случившемся в управление экологической безопасности! – жестко оборвал его Берест. – А вы вообще скрыли аварию!

– Господин комиссар, вы должны понять меня как специалист специалиста, это же был уникальный незапланированный случай получить ценнейшую информацию по нашей проблеме. Ведь ни на что-либо подобное мы никогда бы не получили разрешения!

– «Победителей не судят»? – хмыкнул Николай, но тут же резким толчком выдал главный вопрос: – Когда появились эти ваши… психомы?

– На третий день после аварийного пуска, – Вольский попросил еще сигарету, снова стал терзать зажигалку, бросил, полез за спичками, наконец закурил и продолжал: – Это оказались двойники наших сотрудников. Хотя мы и отметили некоторую самостоятельность в их поведении, это никого не обеспокоило, поскольку психомы были малоактивны и им постоянно требовалась энергетическая подпитка от установки. В противном случае – мы выяснили это эмпирически – происходил быстрый распад квазимолекулярной структуры, то есть психом как бы таял в воздухе.

– И все-таки, почему вы не приняли соответствующих мер и не сообщили обо всем властям? – продолжал наседать на ученого Берест.

– Да поймите же вы, ведь это бесценная информация, дар Фортуны! Пользу надо извлекать из всего! По крупицам собирать… – Вольский уже бегал по комнате, размахивая руками.

– Было бы счастье, да несчастье помогло?! – я вдруг рассвирепел. – А вы в курсе, что ваши психомы людей убивают?

Это было почти озарением, инсайтом, и они оба уставились на меня, как на сумасшедшего.

– Коля, дело Закревской закрыто! – меня понесло. – Энни-Шоколадку прикончил собственный психом! А Гурвич видел эту драку! Представляешь картинку?.. Я бы от такого тоже, наверное, сбежал.

– П-позвольте?!.. – на профессора было жалко смотреть. – Это шутка?!.. Вы не имеете права так…

– Увы, Антон Аркадьевич, – Берест весь подобрался, как лев перед броском: клиент раскололся – значит, надо брать его тепленьким, выкачивать максимум информации, пусть даже моя догадка окажется впоследствии ошибочной. – Одно убийство уже произошло, могут случиться еще, так что настоятельно рекомендую вам обдумать прямо сейчас, как прекратить дальнейшее распространение этой… заразы. Вы ведь не будете отрицать, что ваш так называемый эксперимент вышел за рамки, если не сказать хуже?

– А вы ничего не путаете? – Вольский жалобно смотрел то на одного, то на другого. – Может, все-таки совпадение, трагическая случайность?..

– У нас есть свидетель, – напомнил ему комиссар.

– Да?.. Конечно… Ну что ж… – профессор снова потянулся за сигаретами, прикурил, ломая спички, вздохнул, глотая дым. – Видите ли, мы все же предприняли некоторые меры предосторожности сразу, как только появились психомы. Нам удалось выявить частотный модуль, привлекающий их наподобие «манка», и мы посчитали это достаточным. А вот теперь оказывается, что – нет…

– Получается, что психомам не больно-то нужна эта ваша подпитка, – я все еще кипел от злости. – И не душа это вовсе, скорее – изнанка!

Эта мысль тоже родилась как бы по наитию, но Вольский мгновенно среагировал на нее, даже курить перестал. С минуту он в упор разглядывал меня, будто видел впервые, потом кровь медленно отлила от его лица. Берест, внимательно наблюдавший за ним, тут же продолжил допрос:

– Итак, Антон Аркадьевич, можете ли вы как руководитель исследований дать мне как представителю власти гарантии о безопасности проводимых вами экспериментов для жителей города?

– Господа, – Вольский изо всех сил старался не потерять самообладания, но это ему плохо удавалось: пальцы мелко дрожали, желваки на скулах напряглись и побелели, – психомы, по нашим наблюдениям, были отмечены лишь у двух-трех процентов облученных. Но ведь уже одно это знаменательно! – он попробовал укрепить голос, но связки не выдержали и предательски дали «петуха», профессор закашлялся. – Извините… Появилась возможность избавить человека от пороков, мешающих жить в гармонии с людьми и природой, познавать окружающий мир, не нанося ему вреда! М-да… А справляться с ними просто: достаточно нарушить частотно-модульную квазимолекулярную структуру и психом рассеется в пространстве.

– Вы чего-то не договариваете, Антон Аркадьевич, – с сомнением покачал головой Берест. – Если вы считаете психомов неопасными, почему же стреляли в господина Котова?

– Вы правы, – Вольский окончательно сник и затравленно посмотрел на комиссара. – Мы… мы недавно заметили: они начали вести себя! А когда один из них бросился на лаборанта, пытавшегося отключить установку, стало ясно, что эксперимент… – он обреченно умолк.

– Это была женщина? Психом, который напал на лаборанта? – резко спросил я, толком и сам не понимая, откуда взялась эта убежденность.

– Д-да… Откуда вы знаете?! – Вольский недоуменно уставился на меня. – Понимаете, – вдруг заторопился он, – к нам незадолго до… м-мм, аварии пришла новая сотрудница, психолог, Надежда Селимова. Красивая молодая женщина, умница, она как-то сразу влилась в коллектив, вникла в проблемы лаборатории, высказала несколько весьма ценных соображений по поводу модуляции установки… – профессор задумчиво подергал себя за подбородок. – Единственной, пожалуй, неприятной чертой ее характера я назвал бы холодность. Да, именно холодность, буквально во всем: в общении с коллегами, в решении проблем, в отношении к мужчинам… И вот когда появились психомы, Надя первая высказалась, что, мол, мы, то есть люди, ученые, пока еще не доросли до понимания сути явления, а потому про него надо забыть до поры до времени.

– Но к ее доводам, конечно, никто не прислушался? – саркастически, но с внутренним облегчением усмехнулся я. – Естественно, открытие века, прорыв в науке!..

– Вот именно, Дмитрий Алексеевич! – почти вызывающе отреагировал Вольский, но тут же снова потух. – Хотя, по большому счету, Надежда была права. Кстати, «манок» тоже придумала она. А вот ее собственный психом…

– Не та ли это Надя, подруга Аннушки? – повернулся я к Бересту. – Которая встречалась с мужем Закревской?

– Похоже на то, – кивнул он, – уж слишком много тут совпадений. И что же ты предлагаешь?

– По-моему, выход один, – я пристально взглянул на Николая, – немедленно выключить эту чертову установку, а психомов выловить как можно быстрее.

– Кажется, господин Котов прав, Антон Аркадьевич? – Берест решительно поднялся. – Собирайтесь, едем в Институт.

– Нет, что вы! – Вольский попятился. – Это же… нельзя! Ни в коем случае! Государственный эксперимент!.. Меня же… Я боюсь, господа, – закончил он честно.

– Вы, профессор, не просто трус, – сказал я почти нормальным голосом, вкручивая окурок в пепельницу, – вы еще и пакостник от науки. Но бить я вас не стану, хотя очень хочется. Просто сейчас мы с комиссаром вам кое-что покажем, и если после этого вы хоть что-нибудь поймете, значит, на этом свете для вас еще не все потеряно!

…Машина продиралась сквозь дождевую слизь, расталкивая световыми пальцами комья свалявшегося тумана на обочинах размокших улиц. Казалось, еще немного – и все атрибуты человеческой цивилизации без остатка растворятся в этом отвратительном муссе из воды, темноты и холода. Город словно умер, укрывшись застиранным серым саваном.

Но ощущение чего-то нереального, враждебного снова просочилось в мозг, усиливаясь с каждой минутой, заполняя каждую клетку ледяной чернотой. Психомы, туман, дохлые кошки, ясновидение, ночные кошмары… Что-то здесь было не так! И даже трясущийся на заднем сиденье Вольский… Весь этот ужас, осевший на город, был какой-то перекошенный, словно в дикой мозаике не хватало нескольких кусочков, или нет – кусочки были не того цвета!..

– Не здесь? – повернулся ко мне Николай.

И в этот момент я увидел впереди, в мутном круге света две фигуры: женщина билась в объятиях мужчины.

Второй сон!..

Берест мгновенно отреагировал на мой взгляд и вдавил тормоз, одновременно распахивая дверцу, но я опередил его. В салон рванулся размытый шумом дождя, придавленный женский крик. Разум уступил место подсознанию и рефлексам. Я знал, кого увижу сейчас перед собой. Знал и не верил. Тело как бы действовало само по себе.

Рука рванула нападавшего за ворот черной кожаной куртки, другая перехватила его правую кисть, отрывая от лица женщины, которая тут же упала на колени. Человек уже поворачивался ко мне, и на краткий миг я второй раз увидел знакомый до боли профиль.

Тогда, зажмурившись, чтобы не передумать в последний момент, чтобы не дрогнула рука, остановленная ложным видением, я коротким и жестоким, отработанным до автоматизма движением влепил ему «колун» между глаз, опрокинул на мокрый асфальт и только потом открыл глаза.

Все дальнейшее произошло почти одновременно. Я увидел перекошенное криком, неестественно белое лицо женщины, смотревшей не на меня, а вниз, под ноги и, проследив за ее взглядом, содрогнулся от ужаса и отвращения. Плоский городской ручей быстро размывал то, что несколько секунд назад казалось человеком, и лишь лицо, серо-синее – лицо Олега! – с глубокой вмятиной от удара еще какие-то мгновения держалось поверх расплывавшейся кисельной груды, форменной куртки, штанов и ботинок.

Сзади послышался слабый вскрик и, следом, тяжелый всхлип упавшего тела – нервы у профессора все же не выдержали! Женщина тихо покачивалась, глядя перед собой, уронив руки, а я никак не мог подавить приступ тошноты от вида пустой одежды на асфальте.

И только Николай, казалось, с честью вышел из этого кошмара. Он быстро оттащил горе-ученого к машине, вернулся и осторожно поднял за плечи женщину.

– Пойдем, Алена, пойдем. Успокойся…

– Как ты здесь оказалась, Аля? – охрипшим от напряжения голосом спросил я.

– Не помню, – почти шепотом отозвалась она, прильнув к широченной груди комиссара. – Я разбирала вещи Олега в шкафу и нашла куклу. Очень странную куклу, почти точную его копию! Голую и… теплую. Но таких кукол ведь не бывает?.. Я испугалась и хотела ее выбросить в мусоропровод, а потом решила позвонить Олегу, но оба его телефона молчали. Мне стало совсем страшно, и я решила отнести ее прямо в управление, а потом… – она не договорила и снова заплакала.

– Наверное, ты просто заблудилась в тумане, – почти ласково сказал суровый Берест, гладя вздрагивающую женщину по волосам.

Мне тоже хотелось поверить Николаю, но дело было в том, что Алена каким-то непостижимым образом оказалась чуть ли не на другом конце города, хотя от управления криминальной полиции до дома Ракитиных было всего-то несколько остановок на троллейбусе.

 

Глава 6

Вольский пришел в себя, когда мы находились на полпути к управлению. Алена Ракитина наотрез отказалась от предложения отвезти ее домой, заявила, что поедет с нами хоть к чертям в преисподнюю, и тогда Николай предложил ей отдохнуть в комнате психологической разгрузки управления. И в этот момент господин ученый неожиданно пробасил:

– Бессмысленно!

– Что? – не понял я, поворачиваясь назад и разглядывая его мятую физиономию.

– Выключение установки ничего не даст! – нахально заявил он.

– Вы ошиблись, господин Вольский, – жестко сказал Берест, – не выключение, а уничтожение, причем скорейшее!

– Лучше всего – со взрывом, – желчно вставил я. – У тебя в бардачке не завалялось, случайно, штурмовой или «лимонки»?

– Господа, – профессор явно был взволнован, – это несущественно! Я имею в виду, что ликвидация самой установки теперь малоэффективна, ведь психомы могут получать – и получают! – подпитку непосредственно от людей, через психоэмоциональную ауру!

– Вы хотите сказать, что, уничтожив установку, мы спровоцируем их на новые нападения? – догадался я, холодея от предчувствия.

– Не исключено…

– Другого выхода я не вижу, – отрезал Берест, не оборачиваясь. – А вам, Антон Аркадьевич, настоятельно рекомендую побыстрее обдумать наиболее радикальный способ… рассеивания ваших «квази».

Оставив Алену Ракитину в управлении и так и не найдя Олега, мы все же отправились к Институту психофизики. К тому времени и без того слабый и мутный свет дня приобрел густой молочный оттенок, и видимость сократилась до жалких шести-восьми метров. Быстро передвигаться в таких условиях на машине было бы явным самоубийством. Поэтому я с облегчением припарковал служебную «ауди» на площадке перед главными воротами института.

Втроем мы прошли через никем не охраняемый турникет с грозной вывеской «Стой! Предъяви пропуск!» и рысцой припустили по гравийной пешеходной дорожке в обход центрального здания. Вольский в самый последний момент вспомнил о запасном выходе на задворках, от которого у него был ключ. Берест одобрил такой демарш, ведь, собственно говоря, то, что мы намерены были совершить, являлось действием незаконным и даже, может быть, преступным с формальной точки зрения.

Спустя пару минут мы, чертыхаясь и спотыкаясь о самые неожиданные препятствия вроде сломанных плакатов, старых лыж, мешков с мусором и сломанных половых щеток, пробрались по темному и пыльному коридору к боковой лестнице. Дальше дело пошло легче. Лестница и коридоры этажей были неплохо освещены дежурными лампами, таблички на дверях помещений тоже были вполне современными, выполненными голографическим способом с эффектом флуоресцеции, и легко читались издалека.

Профессор, возбужденный и суетливый, вприпрыжку трусил впереди, то и дело оглядываясь назад и делая руками призывные жесты. Лаборатория с генератором обнаружилась аж на пятом этаже, и я едва успел перехватить Вольского, потому что массивная, видимо, металлическая, дверь в помещение оказалась приоткрытой, из нее в полутемный коридор изливался поток зеленоватого света, и слышалось тихое, грозное гудение работающей установки.

– В чем дело?! – сдавленным голосом возмутился профессор. – Вы передумали?

– Антон Аркадьевич, кто-нибудь имеет разрешение на вечерние и ночные работы? – спокойно поинтересовался Берест, деловито проверяя свой пистолет.

– Нет, но мой заместитель, Игорь Евгеньевич, иногда остается после шести часов, я ему разрешаю, – Вольский все еще не понимал всей серьезности ситуации.

– И больше никто? – уточнил Николай, перекладывая оружие из левой руки в правую.

– Нет…

– Тогда чей это плащ висит справа от двери? Он ведь явно женский?

Действительно, прямо на пожарном щите, поверх неизменного и вечного багра, висел светлый женский плащ, мокро отблескивающий мельчайшими капельками осевшего тумана.

Профессор воззрился на него, будто это был скафандр инопланетянина.

– Что за ерунда?! Это же плащ нашей…

Он не успел закончить фразу. В проеме двери мелькнула полуразмытая фигура в зеленоватом ореоле, блеснула неяркая красноватая вспышка, сопровождаемая оглушительным хлопком. Вольский резко дернул головой в сторону и повалился на пол, а в следующую секунду раскатисто грохнул «волк» комиссара. Фигуру в проеме двери отбросило внутрь лаборатории, но звука упавшего тела я не услышал.

В коридоре сильно воняло пороховой гарью, профессор мешком лежал на полу, не подавая признаков жизни. Я быстро наклонился и нащупал на его шее слабую пульсацию сонных артерий – живой! Махнув Бересту рукой – все в порядке, – я осторожно перевернул Вольского на спину, в то время как Николай быстро и бесшумно, невзирая на свои габариты, скользнул влево от освещенного входа в лабораторию.

Я тщательно осмотрел ученого, но, кроме длинной запекшийся ссадины над правым виском, других повреждений не нашел. Профессор грохнулся в элементарный обморок! Я зажал ему пальцами нос и пару раз коротко шлепнул по обвисшим щекам. Вольский дернулся, пытаясь вдохнуть, и открыл мутные глаза. Я тут же отпустил его и протянул руку:

– Поздравляю с боевым крещением, Антон Аркадьевич! Теперь мы с вами квиты.

– Я жив?!.. – он кое-как поднялся, цепляясь за мою куртку. – Что это было, Дмитрий Алексеевич?

– Классическая дуэль в лучших традициях Дикого Запада, – я покосился на замершего у стены комиссара, стерегущего освещенный вход лаборатории. – В результате преступник ранен и пытается замести следы, а доблестный шериф идет по его кровавому следу.

В этот момент Берест показал мне кулак и, присев, осторожно заглянул в проем двери. Я оставил охающего профессора и бесшумным «кошачьим» шагом присоединился к Николаю. Тот молча протянул мне отобранный у Вольского «трофейный» пистолет – небольшой, с хищными зализанными формами, полуавтоматический «зубр» последней модификации с эргономичной рукоятью и биомеханическим корректором стрельбы. Ничего себе, игрушка! И где же это наши ученые такие крутые стволы достают?! Счастье еще, что профессор совершенно не умеет обращаться с оружием, иначе отпевали бы меня сейчас…

Между тем комиссар еще раз оглядел лабораторию и, пригнувшись, нырнул в зеленое марево. Я последовал за ним. Помещение, в которое мы попали, размерами примерно пятнадцать на пятнадцать метров, почти ничем не отличалось от подобных ему в других научных учреждениях. Те же длинные лабораторные столы вдоль стен, уставленные разнообразными приборами, те же пучки проводов, змеившихся по полу и стенам. Единственным, но существенным отличием являлось странное полусферическое сооружение как бы из крупноячеистой металлической сети, натянутой на трубчатый каркас сложного плетения. На вершине полусферы сверкал многогранный шар почти метрового диаметра. Именно он, медленно вращаясь на невидимой оси, издавал то низкое зловещее гудение, которое мы услышали, едва появившись на этаже. А странное зеленое освещение создавали два шестигранных рефлектора, расположенных в противоположных углах помещения и направленных явно на шар-многогранник.

Мы с Николаем медленно обошли установку вокруг, заглядывая во все углы, но никого, в том числе и трупа стрелявшего в профессора человека, не нашли. Зато в дальнем углу лаборатории обнаружили небольшую дверь, почти сливавшуюся со стеной, но соваться сразу в нее благоразумно не стали.

Берест принялся тщательно изучать пол напротив входа, видимо, пытаясь отыскать следы крови, которые, естественно, должны были присутствовать, учитывая точное попадание комиссара. О том, что на стрелке мог быть надет «броник», я тогда не подумал. Пока Николай занимался своими изысканиями, я вернулся в коридор и обнаружил Вольского, возившегося у раскрытого щита силовой установки.

– Что это вы задумали, Антон Аркадьевич? – вкрадчиво поинтересовался я, засовывая пистолет сзади за ремень.

Профессор подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и облегченно шумно вздохнул:

– Ох, и напугали же вы меня, Дмитрий Алексеевич! Я тут пытаюсь найти главный кабель, питающий камеру Жизни, и отключить его, но плохо разбираюсь в электрических схемах. Вы мне не поможете?

– По-моему, мы договорились уничтожить установку, а не обесточивать ее? – напомнил я и, увидев на его лице замешательство, добавил: – Отойдите-ка от щита подальше, Антон Аркадьевич.

– Что вы собираетесь делать? – забеспокоился Вольский, видя, что я снова достаю пистолет.

– Привожу решение в исполнение, господин Франкенштейн, – сказал я, тщательно прицелился и четырьмя выстрелами разнес пластиковые панели силовых пускателей вдребезги.

Я не ошибся: минимум две пули, пробив изоляцию, замкнули многожильные кабели питания, сверкнула вспышка разряда короткого замыкания, из ниши повалил едкий дым, а следом раздался громкий хлопок и треск в лаборатории. Я подскочил к двери и увидел, как в замедленной съемке, летящие во все стороны длинные дымные стрелы из многогранного шара на вершине камеры Жизни, а еще комиссара, оглядывающегося на установку, и смутный женский силуэт в дальнем конце лаборатории с вытянутыми в сторону Береста руками, с которых текли в пространство жутко знакомые змеистые фиолетовые молнии. Я видел, что Николай не успевает отреагировать на это странное и внезапное нападение, я чувствовал и на себе леденящее дыхание смертельной опасности, но это предназначалось, к счастью, не мне, а комиссару, уже застывшему в нелепой позе с полуподнятыми руками, груди которого успела достичь одна из фиолетовых «змей». И тогда я сделал единственное, что еще мог: перевел «зубра» на автоматический огонь и, ухватившись за рукоять обеими руками, нажал на спуск, целясь в то страшное существо у дальней стены и не думая, чем все это может кончиться…

Очнулся я сидящим на полу у дверей лаборатории от того, что Вольский брызгал мне в лицо водой. Руки до локтей дико болели и не слушались. Я с трудом поднял их, еще сжимающие смолкший «зубр», и подивился неестественному сине-белому цвету кожи. Лишь долгую минуту спустя я догадался, что руки свела от напряжения обыкновенная судорога. Я замотал головой и замычал от боли. Профессор радостно вскрикнул и кинулся меня трясти и обнимать.

– Живой, о господи, живой! – скороговоркой лопотал он, пытаясь подставить меня на ноги. – Я уже думал – все!

– Что «все»? – через силу пробормотал я и, держась за косяк двери, медленно поднялся. – Где комиссар?

– Когда вы начали стрелять, в вас ударила такая фиолетовая молния и вы упали! – попытался объяснить Вольский, бестолково суетясь вокруг. – А господин комиссар упал еще раньше и до сих пор не двигается и, кажется, не дышит. Белый весь…

– А женщина, та, что напала, где она? – схватил я его за грудки одной рукой, тогда как другая все еще продолжала сжимать оружие.

– Она там, – испуганно махнул в угол лаборатории Вольский, – тоже лежит и не шевелится. Похоже, попали-таки вы в нее, Дмитрий Алексеевич.

– Черт! – вырвалось у меня непроизвольно, потому что я только сейчас понял, кто напал на нас. – Это же дикое везение, что мы живы остались! Вы хоть знаете, кто там лежит, а?..

– Су-сумасшедшая, – вытаращился на меня Вольский. – Это наша новая сотрудница, На-надежда Селимова. О господи!.. – его снова начала бить крупная дрожь.

– Селимова, говорите? – уточнил я, хотя и был уверен, что это не так. – Что ж, посмотрим…

Пошатываясь от слабости, я двинулся в дальний угол помещения и даже не стал задерживаться возле неподвижного тела комиссара. Для меня сейчас было жизненно необходимо убедиться, что та, за которой мы охотились долгие месяцы, мертва.

Да, я оказался прав! Там действительно лежала Нурия Саликбекова. Она упала навзничь, когда тяжелые пули из «зубра» пробили ее тело сразу в пяти местах. Она лежала, раскинув руки с широко раскрытым немигающим взором, устремленным в казенный потолок; и смертная поволока уже затянула легким туманом когда-то ясные и беспощадные глаза; и черные, еще дымящиеся, грубые, рваные воронки, испятнавшие белоснежную ткань рубашки, не оставляли никаких сомнений, что эта красивая и страшная женщина наконец умерла! И вместе с осознанием этого факта ко мне пришла вовсе не удовлетворенность, а какая-то опустошенность, словно из меня выдернули некий стержень, поддерживавший все мое существо в течение этих страшных месяцев со дня гибели Ирины…

Все произошло не так, как я себе представлял! Я наклонился и прикрыл Нурие глаза, потом повернулся и увидел, что Берест уже очнулся и теперь сидит, прислонившись к ножке стола и обеими руками массируя себе грудь.

– С возвращением, комиссар, – невесело пошутил я.

– Откуда? – не понял он, морщась от боли.

– Буквально с того света, Коля, – я подошел и протянул ему руку. – Схлестнуться с магом и остаться в живых, так не каждому везет!

– Черт! Чем это она меня? Дышать больно, будто заморожено все внутри, – пожаловался он, с усилием поднимаясь на ноги, и тут же оперся на стол.

– Еще бы! – я помог ему расстегнуть рубашку и внимательно осмотрел бледно-лиловое пятно в форме многолучевой звезды точно посередине грудины. – Насколько я понимаю, она атаковала нас весьма необычным способом: она пыталась пробить главную энергетическую защиту человека на земном уровне – сердечную чакру Анахату.

– Ерунда! Какая еще защита, какая чакра? – отмахнулся Берест. – Лучше скажи, кого мы завалили?

– Кого и собирались, Коля, – я выложил на стол разряженный «зубр». – Убийца Вадима Руденко и, я думаю, Анны Закревской получил свое.

– Кто?! – Берест сделал резкое движение, намереваясь подойти к трупу, но пошатнулся и едва не сел обратно на пол от слабости и боли.

– Спокойно, комиссар, – поддержал я его. – Там лежит Нурия Рафаиловна Саликбекова, психолог, целитель, черный маг, убийца и прочая, прочая. Но против «зубра» она не устояла.

– Ты уверен?

– Хотелось бы, – я предпочел не вдаваться в свои сомнения. – Вызывай бригаду.

– А где профессор? И почему здесь такая вонь?

– Это господин Вольский выполнил обещание и сжег установку. Городу больше ничего не угрожает, – я пожал плечами. – Поеду-ка я, пожалуй, домой.

– Погоди, – попросил Берест, – подбрось меня до управления, а потом тебя Бульба отвезет.

– Ладно, выйдем в коридор, покурим, – предложил я. – Кстати, ты пистолет нашел, из которого в профессора стреляли?

– Нет, – удивился Николай. – Ни ствола, ни гильзы…

– Можешь не искать, – успокоил его я. – Скорее всего это был психом, а оружие ему сотворила Нурия.

– Как это?!

– Ты забываешь, что она – Маг с большой буквы, мадхъя! А это уже уровень оперирования физическими процессами, как говорил в свое время Золотарев. Отсюда – телекинез, телепортация, материализация неживых объектов…

Берест на мои слова только головой покрутил. Мы вышли в коридор, но Вольского там не обнаружили.

– Не выдержал, профессор, – констатировал я, – домой сбежал.

– Узнаю отечественную интеллигенцию, – отозвался Николай и вытащил из кармана куртки рацию. – «Букет», я – «Тюльпан». Прием…

– «Букет» на связи. Что случилось, господин комиссар?

– Пришлите дежурную бригаду в Институт психофизики. И катафалк не забудьте. Здесь был огневой контакт, есть жертвы.

– Через пятнадцать минут, Николай Матвеевич.

– Жду, – Берест спрятал рацию и повернулся ко мне: – Идем-ка на воздух, не могу здесь дышать.

Цепляясь друг за друга, мы выбрались на улицу в туманные сумерки и уже почти добрались до машины, предусмотрительно оставленной мною за воротами на подъездной площадке, как вдруг Берест резко остановился и весь подобрался, уставившись вперед. Я тоже замер и проследил за его взглядом. Возле нашей казенной «ауди» маячила широкая темная фигура, наполовину размытая туманом. Неизвестный явно пытался открыть дверцу, не догадываясь о блокировке.

Комиссар пригнулся и кошкой скользнул в сторону, к кустам. Я же двинулся прямо, практически бесшумно, если учесть мокрый асфальт и кроссовки. Фигура становилась все яснее и все более знакомой, а мне от этого делалось все более жутко. И когда до машины оставалось несколько метров, незнакомец внезапно прекратил свои попытки и резко обернулся в мою сторону.

Я остолбенел, хотя и предполагал нечто подобное. Это был я сам! То есть, конечно, не я, а мой психом, живой и невредимый. От неожиданности я промедлил пару секунд, но их с лихвой хватило моему двойнику. Одним гигантским прыжком, сделавшим бы честь любому спортсмену, он перемахнул через машину и бросился в парк, тянувшийся вокруг институтской ограды. Надо сказать, бегал он тоже отменно и уже почти достиг «живой изгороди», когда за его спиной появился Николай. Хлопнули подряд два выстрела, двойник будто споткнулся, взмахнул руками и влетел головой вперед в стену кустов.

Опомнившись, я бросился за ним, но Берест опередил меня и уже возвращался назад, неся что-то в левой руке. Это оказался рукав от куртки – моей куртки, давно висевшей дома в стенном шкафу, у нее была сломана молния.

– Значит, он успел побывать у тебя, – резюмировал Николай, швырнув рукав на асфальт, и полез за трубкой. – Это плохо!

– Необязательно, – покачал я головой и открыл заднюю дверцу.

Я тщательно осмотрел весь салон, заглянул под сиденья, потом подошел к багажнику. Берест молча и с интересом наблюдал за моими действиями, посасывая незажженную трубку. Но дождавшись завершения процедуры обыска, все-таки спросил:

– Ну и как?

– А никак! – я даже был слегка разочарован. – Просто я подумал, что везде, где появлялись двойники-психомы, мы обязательно обнаруживали те самые странные куклы. И еще я вспомнил, что толковал мне давеча Колобок про возможное предназначение этих кукол. Что-то типа колдовства вуду, когда изготавливается копия человека, которому требуется нанести какой-нибудь вред или даже убить…

– И ты надеялся, что здесь тоже окажется такая кукла? – хмыкнул комиссар.

– Pourquoi pas? Ведь ясно же, что у меня тоже есть двойник, – я недоуменно пожал плечами. – Причем он уже второй раз пытался завладеть чужой машиной.

– Интересно, зачем это ему? – ехидно прищурился Берест, раскуривая трубку.

К сожалению, он все еще не понимал, насколько все это может оказаться серьезным. В отличие от меня, подготовленного в какой-то мере ко всякого рода чертовщине и колдовству благодаря терпению и самоотверженности Ирины Колесниковой…

Поэтому я не стал ввязываться в бесполезную пикировку, достал помятую во время свалки в лаборатории пачку «Монте-Карло» и молча закурил.

Машина с оперативной группой прибыла ровно через четверть часа, но возглавлял ее почему-то не Ракитин, как я ожидал, а молодой старлей Руслан Каримов. Он выпрыгнул из машины, быстро подошел к нам и отрапортовал:

– Господин комиссар, дежурная бригада в вашем распоряжении!

– Хорошо, – кивнул Николай, глядя на выбиравшихся из машины сотрудников. – А где капитан Ракитин?

– Его не смогли найти, Николай Матвеевич, – чуть виновато отозвался Каримов. – Связь не работает или специально отключена.

– Странно, он уже давно должен был объявиться… – нахмурился Берест. – Ну, ладно, разберемся. Значит так, Руслан… – и он коротко и четко описал все происшедшее. – Задание понятно?

– Понятно, Николай Матвеевич, сделаем, – кивнул Каримов и махнул своим ребятам, скромно курившим в сторонке. – Двинулись!

Все пятеро деловито подхватили свои сумки и гуськом устремились за старлеем к центральному подъезду института, растворяясь в сгустившемся к вечеру тумане.

– И вызовите кого-нибудь из руководства! – крикнул им вдогонку Берест, снова набивая трубку. – Поехали, Димыч.

Я сел за руль, Николай устроился рядом и некоторое время курил в приоткрытое окно, наблюдая, как сизые клубы табачного дыма вливаются в белесые ленты и комья тумана, исчезая в наползающих на город сумерках. И лишь когда впереди замаячили светлые полосы и пятна огней проспекта Мира, Берест вышел из задумчивого состояния.

– Неужели все, а, Димыч? Все ж таки мы ее достали, суку! – и он с силой припечатал кулаком по передней панели несчастной «ауди».

– Тихо ты, медведь! – возмутился я. – Разнесешь на радостях машину, а чинить за чей счет будем?

– Извини, перевозбудился, – осклабился довольный комиссар. – Чакры у меня горят!

– Не ерничай! – покачал я задумчиво головой. – Меня, Коля, в отличие от тебя, гложут ба-альшие сомнения относительно нашей победы.

– Да ты что?! – он даже поперхнулся от такого заявления. – Пять пуль из «зубра» – такого даже слон не выдержит!

– В том-то и дело!..

Я и сам не знал, как объяснить свое состояние. Мне вдруг показалось, будто вижу снова лабораторный зал, тело Нурии, ее лицо разглаженное смертью, и тут неожиданно веки ее дрогнули, ресницы затрепетали, она медленно открыла глаза и встретилась взглядом со мной!..

В тот же миг я получил такой страшный удар в мозг, что на две-три секунды потерял ориентацию, как при нокауте, и машину вынесло на встречную полосу, так что мы лишь чудом избежали столкновения с вынырнувшим навстречу из тумана «чероки». Спасли нас мои рефлексы, оттренированные на занятиях рукопашным боем, и под визг тормозов и вой клаксона мы разминулись с джипом в каких-то десяти-пятнадцати сантиметрах.

– Что случилось? – Берест коротко глянул на меня, знакомо подобравшись, как тигр перед броском, и забыв о трубке. – Опять твои глюки?

– Хуже, Коля! – я сбросил газ и перестроился в крайний правый ряд поближе к тротуару.

В голове перекатывалось странное гулкое эхо, и слышался чей-то невнятный угрожающий шепот. В следующий момент я понял, что произошло: самая настоящая телепатическая атака! В свое время Ирина предупреждала меня о такой опасности и даже учила приемам защиты, но я тогда был слишком увлечен своими чувствами к ней и плохо слушал наставления. И сейчас от гибели меня спасли вовсе не рефлексы «барса», а лишь тот факт, что нападающий был далеко не в полной силе из-за нанесенных ему ран и не смог точно «прицелиться»!

От этой догадки я мгновенно вспотел, руки на руле противно задрожали, и пришлось срочно останавливать машину, дабы не влететь еще в какую-нибудь неприятность. Берест благоразумно помалкивал, ожидая дальнейших объяснений. Я припарковался у самой обочины и попытался прикурить, что удалось мне только с третьей попытки. Несколько глубоких затяжек уняли предательскую дрожь и почти заглушили зловещий шепот в голове. Теперь я точно знал, что ничего еще не кончилось, и что, видимо, без помощи профессионала нам не обойтись. А такой человек был только один!

Окончательно успокоенный принятым решением, я выбросил недокуренную сигарету в форточку и повернулся к ерзавшему от нетерпения комиссару.

– Извини, Коля. Никаких глюков! Просто я только что узнал, что Нурия Саликбекова жива!..

Конечно, скептически настроенный ко всему непонятному Берест не поверил мне, а у меня просто не было сил убеждать его в своей правоте. Поэтому я довез Николая до управления. Спать хотелось зверски, видимо, сказывалось чудовищное психическое напряжение последних часов. И все же я нашел в себе силы позвонить Золотареву и попросить его о встрече. Андрей Венедиктович удивил меня и на этот раз, согласившись пообщаться даже без уточнения причины.

– Жду вас завтра к десяти часам утра, – коротко сказал он. – Не опаздывайте. А вот домой лучше не возвращайтесь, не советую, – и прервал связь.

Легко сказать «не возвращайтесь»! А где же мне прикажете ночевать?! Немного поразмыслив, я все же решил послушаться странного совета мага и отправился в редакцию, благо имел туда неограниченный доступ от доброго и верного Колобка.

Время было позднее, и все небольшое трехэтажное здание редакции «Вестника» уже погрузилось в сон, но почему-то окна нашей «уголовки» на третьем этаже продолжали сиять бодрым желтоватым оком. Прикидывая на ходу, кто бы это мог быть в столь поздний час, я прошел мимо спящего за стеклом будки охранника, открыв турникет магнитной карточкой пропуска, и тихо поднялся по боковой лестнице на этаж.

Дверь отдела была чуть приоткрыта, и в коридор падал узкий клинок света, почти не рассеивая сонной полутьмы. Я прошел вдоль стены к самой двери и осторожно заглянул внутрь. Я ожидал увидеть кого угодно из наших, но только не эту женщину! Я даже не узнал ее в первый момент, так много времени прошло, как мы с ней расстались.

Татьяна стояла почти боком к двери у моего стола, слегка прислонясь к нему, курила длинную коричневую палочку «Данхилла», теребила знакомым жестом каплю янтаря на цепочке в ложбинке меж высоких грудей, едва прикрытых тонкой блестящей тканью темно-серого платья, и снисходительно улыбалась кому-то, находившемуся в другой половине комнаты.

Признаться, я был и удивлен, и обрадован одновременно. Удивлен внезапным появлением Татьяны, да еще на работе, да в столь поздний час! А обрадован… Я вспомнил, как по-дурацки мы расстались, как долго зарастала рана на сердце, и подумал, что, может быть, она тоже многое пережила и переосмыслила и теперь хочет попробовать помириться? В глубине души ведь я простил ее уже буквально на следующий день, хотя так до сих пор и не разобрался в своих чувствах. Любил ли я Татьяну?.. Скорее «нет», чем «да». И все же я нуждался в ней тогда, в ее остром уме, в ее беспощадной критике, в ее горячем теле. Как люди нуждаются в наркотике, попробовав однажды… Разве можно любить наркотик?.. Но вот оторваться от него очень трудно! И теперь ее появление, такое странное и неожиданное, всколыхнуло память, замутило воспоминаниями, ноющей болью отозвалось в застарелых рубцах.

Кое-как справившись с нахлынувшим противоречивым состоянием, я уже протянул руку, чтобы открыть дверь, но в этот момент к Татьяне подошел тот, кто сидел, видимо, на месте Дона Теодора, и я вторично остолбенел: это был я сам! То есть, конечно, не я, а мой двойник-психом, в который раз за один день вернувшийся из небытия. Он подошел, по-хозяйски взял Татьяну за плечи и вдруг повалил на стол, сбросив на пол органайзер и какие-то бумаги. Женщина явно не ожидала такого поворота, потому что, выронив сигарету, вскрикнула и испуганно забилась под сильными мужскими руками. И этот-то крик вывел меня из ступора и разом отмел все сомнения. В тот момент, когда лже-Котов попытался задрать подол Татьяниного платья, удерживая ее за плечи одной рукой, я ворвался в комнату и прыгнул прямо с порога, целясь двойнику ногой под ребра. Все-таки он был не человек, то есть не совсем я, потому что ему не хватило реакции парировать мой удар. Нога моя впечаталась точно в область печени, раздался глубокий чмокающий звук, психом отлетел к стене, ударился о нее всем телом и, на глазах теряя человеческие очертания, мерзким студнем пополз на пол. Как завороженный, я смотрел на быстро истаивающие серо-синие куски, только что похожие на живую плоть, и отчаянно боролся с приступом тошноты.

Но к реальности меня вернул вовсе не голос Татьяны.

– Поздравляю, Идущий! – резко и насмешливо раздалось над ухом. – Ты справился с матрикатом просто великолепно!

Я мгновенно обернулся и отскочил от стола. Вместо Татьяны на нем сидела, бесцеремонно и недобро разглядывая меня, Нурия Саликбекова собственной персоной! Я инстинктивно напрягся, ожидая какого-нибудь выпада или другого действия с ее стороны, хотя и понимал где-то внутри, что вряд ли справлюсь с этой бестией голыми руками, раз уж даже «зубр» оказался бессильным лишить жизни такое чудовище. Однако мадхъя и не подумала атаковать меня. Вместо этого она спокойно встала со стола, оправила чисто женским движением платье, отчего грудь под ним, похоже, никогда не знавшая лифчика, призывно колыхнулась. Нурия перехватила мой непроизвольный взгляд, улыбнулась и потянулась всем телом, подняв руки вверх, отчего и без того короткое платье задралось еще выше, почти полностью обнажив длинные стройные ноги и часть темного треугольничка между ними.

– Не напрягайся так, Идущий! – мурлыкнуло это смертельно опасное и обольстительное создание. – Ты сейчас мне не нужен. Встретимся в другой раз, тогда и поговорим!

И она исчезла. Мгновенно и безо всяких спецэффектов, точно так же, как и Золотарев во время нашего последнего с ним разговора. Только пару минут спустя, когда я понял, что смерть и на сей раз почему-то прошла мимо, меня начала бить крупная дрожь, и лишь полстакана коньяку выпитые из личного неприкосновенного запаса кое-как успокоили разгулявшиеся нервы, но заснул я все равно очень не скоро, прикорнув прямо в кресле возле чайного столика и не выключив свет.

 

Глава 7

Наутро, ровно в десять часов, я нажал кнопку звонка в квартире Андрея Венедиктовича Золотарева со смешанным чувством надежды и отчаяния. Подспудно во мне зрела уверенность, что все это напрасно, что магу глубоко наплевать на то, кто и как буквально вытрясает из людей души, выворачивает их наизнанку, заставляя совершать дикие и страшные поступки, вплоть до убийства самих себя! Еще три месяца назад Золотарев ясно дал мне понять, что его мало волнуют проблемы человечества в целом, лишь отдельные интересные особи вроде меня привлекали ненадолго к себе его внимание, и то, наверное, потому, что потенциально, в будущем, смогли бы составить для мага определенные неудобства в реализации собственных планов.

И все же где-то на краю сознания теплилась испуганным огоньком крохотная надежда, что для меня Золотарев сделает исключение и, если не поможет, то хотя бы подскажет как выкрутиться из такого, в общем-то, безвыходного положения, или, в конце концов, просто ответит на некоторые важные для меня вопросы.

Однако сколько я ни нажимал на кнопку, явственно слыша соловьиные переливы сигнала за дверью, она так и не открылась. Уже понимая, что меня провели, как мальчишку, я в досаде стукнул ладонью по мягкой обивке и отскочил в полном изумлении от бесшумно распахнувшегося темного проема. Подождав с полминуты для приличия и не уловив в глубине квартиры ни малейшего признака движения, я любимым «кошачьим» шагом вошел в сумрак прихожей и осторожно прикрыл за собой дверь.

Оказавшись в темноте, я непроизвольно напряг все органы чувств, стараясь не пропустить ни единого шороха, лучика света или какого-нибудь подозрительного запаха. «Ветер смерти» волнами накатывался из тонувшего во мраке коридора, ледяной сквозняк в затылке буквально замораживал мозг, вдобавок появилось неприятное чувство давления на сознание, словно кто-то или что-то пыталось подчинить, растворить мое «я», рассеять его на мельчайшие частички и поглотить их по одной, как гигантский кит пожирает невидимый простым глазом планктон. И я, опять же, инстинктивно воспротивился этому ужасному процессу, сжался в твердый комок, как бы отгораживаясь глухой стеной от непонятного и невидимого врага, а потом, неожиданно для самого себя, но, видимо, повинуясь каким-то еще более древним и мощным силам, дремавшим доселе в глубинах памяти, я нанес изо всех сил – мысленно! – один удар навстречу этой непонятной, сдавливавшей меня силе, и в тот же миг она исчезла! Точнее, как будто отступила, удивленная моим сопротивлением.

И тогда я услышал знакомый голос:

– Идите сюда, в зал, Дмитрий Алексеевич!

Над моей головой на потолке вспыхнул неяркий голубоватый круг света, запульсировал и медленно поплыл впереди, освещая путь, но как-то странно, в виде поперечного сектора коридора не больше метра шириной. Помедлив несколько секунд, я все же решился двинуться за ним и вскоре оказался перед знакомой двустворчатой «дверью в Иновременье», как я окрестил ее в прошлое посещение. Но тогда хозяин встречал меня у входа, и в зале горели по углам загадочные бездымные светильники, похожие на факелы, с живым огнем. А теперь, толкнув створки, я оказался в совершенно другом помещении без струящихся туманных стен, без странного ковра с бездонной воронкой узора посередине, с низким сводчатым потолком, с которого местами свисали какие-то нити, обрывки паутины и даже, по-моему, самые настоящие сталактиты! Слева у стены, казалось, сложенной из ноздреватого кроваво-черного камня, находилось необычное ложе, похоже, просто висевшее в воздухе без каких-либо видимых опор, на котором лежал страшно древний старик, завернутый в светлую ткань наподобие римской тоги. Одного взгляда даже неискушенного в медицине человека было бы достаточно, чтобы понять: этот человек – не жилец на свете! Сморщенная кожа, заострившийся нос и скулы, оскал зубов из-под ссохшихся губ, тонкие руки с гипертрофированными суставами, перевитые темными жилами вен, и в то же время от старика, в котором уже невозможно было узнать цветущего и самоуверенного мага и целителя Андрея Венедиктовича Золотарева, исходила некая могучая и непреклонная сила, едва ли не зримо заполнившая все помещение плотным, труднопреодолимым нечто.

Осторожно ступая по зыбкому щербатому полу, я приблизился к ложу и встретился с пронзительным и жестким взглядом старика.

– А вы молодец, Дмитрий Алексеевич! – прозвучало прямо в моей голове, и я при этом нисколько не удивился, будто всегда владел телепатией. – Быстро учитесь! Ирина Андреевна в вас не ошиблась: вы действительно Идущий.

– Как это понимать, Андрей Венедиктович? – по привычке я заговорил вслух. – И что с вами произошло?!

– Идущий – это человек, вышедший на путь Знания и сделавший по нему самый первый, но очень важный шаг: он поверил в Знание! Проблема лишь в том, какой дорогой он пройдет, – Золотарев чуть повернул голову в мою сторону и неожиданно добавил: – хотя это и не принципиально, на мой взгляд… Ну а со мной случилось то, что должно было случиться. Рано или поздно к сильному магу приходит еще более сильный и, главное, более способный маг и забирает себе его Знание, а заодно и жизнь. Ибо без Знания жизнь магу тоже ни к чему.

– Нурия Саликбекова? – спросил я его уже мысленно.

– Вот видите, Дмитрий Алексеевич, вы и так все прекрасно знаете и очень быстро учитесь! – усмехнулся он одними глазами. – Но мадхъя – это еще не маг. Это зародыш. Ему не хватает понимания, невзирая на неограниченный доступ. И если мадхъя найдет того, кто смог бы стать… скажем, транслятором или декодировщиком этого сложнейшего потока информации, то задача будет решена.

– Похоже, я и есть тот самый… транслятор, – догадался я. – Поэтому она меня и не убила до сих пор!

– Правильно… Вы все понимаете…

– И что в этом случае мне грозит?

– Смотря по обстоятельствам, – голос Золотарева заметно ослабел, но он еще держался. – Если сумеете договориться, – что маловероятно, ибо мадхъя в принципе не способен к сотрудничеству, – останетесь в живых, то есть в виде самостоятельной биологической и психической единицы…

– А если нет? – меня передернуло: все-таки маг действительно не был человеком в прямом смысле – «единицы», надо же?!..

– Если нет, я вам не завидую… В самом приличном варианте – растворение.

– Это что еще за хрень?! – не сдержался я, но тут же спохватился: – Извините, Андрей Венедиктович.

Но маг и ухом не повел.

– Мадхъя просто растворит вашу личность в своей и воспользуется всем ее наработанным опытом, – Золотарев вдруг закашлялся, и на ссохшихся обескровленных губах его выступила серо-коричневая пена, больше похожая на пепел.

– Я не справлюсь с ней без вашей помощи, Андрей Венедиктович, – тоскливо произнес я вслух. – Только вы знаете как ее одолеть? И что делать с двойниками, психомами, как их назвал этот сумасшедший профессор Вольский?

– Профессор оказался прав только наполовину. Его группа действительно вышла на новый уровень понимания энергоинформационных взаимодействий в живой и неживой природе. Но теперь этот путь закрыт, потому что черный мадхъя не заинтересован в положительных аспектах его применения, ему нужен абсолютный контроль над биологическими процессами, чтобы через него получить власть над процессами социальными и подчинить своей воле весь социум. Это, по сути, сверхзадача для любого черного мадхъя.

– А что, разве есть еще и белые? – не удержался я.

– Конечно, – маг снова закашлялся, и пергамент, обтягивавший его тело, когда-то бывший кожей, покрылся сеткой трещин, из которых медленно выступила прозрачная вязкая жидкость. – Белые, это те, кто использует полученные Знания для поддержания Мирового Равновесия.

– А ведь я считал вас едва ли не мессией, – с откровенным сожалением сказал я. – Во всяком случае, кем-то вроде эмиссара высших сил на Земле…

– Сильно сказано, – он попытался улыбнуться, – но, увы, не соответствует истине…

– Я уже понял… Нурия каким-то образом получила доступ к вашей Муладхаре?

– И да, и нет, – Золотарев помолчал, словно собираясь с силами, потом снова в моей голове зазвучал его ровный и бесстрастный голос, но, показалось, немного ослабевший.

– В целом вы правы, Дмитрий Алексеевич: я теряю последние крохи своей Чи. Мадхъя замкнул «накоротко» мою энергосистему через Муладхару, корневую чакру, и теперь жизненная сила буквально утекает из моего тела в эйдос.

– То есть происходит как бы «схлопывание» более энергоемких оболочек в последнюю, самую малую, телесную? – вспомнил я рассказы Ирины о матрешке.

– Именно так, но сейчас речь не об этом, – умирающий маг слегка пошевелился, и от этого слабого движения вдруг дрогнули и качнулись стены и потолок зала, а по полу пробежала волна ряби, отозвавшись у меня в ногах покалыванием и щекотанием. – Подойдите ближе, Дмитрий Алексеевич, и положите свои ладони мне на лоб и на область желудка.

Я немедленно выполнил требование, понимая, что сейчас должно произойти нечто важное, и не только для меня одного. «Аджна и Манипура, – подсказало сознание. – Центры сосредоточения Небесной и Земной энергий…»

– Я хочу включить ваши чакры, – продолжал объяснять Золотарев, – чтобы дать вам возможность использовать накопленные организмом запасы энергии для защиты от нападений мадхъя. Но имейте в виду, как только Нурия поймет, что вы сделали второй шаг по пути Знания, то есть научились получать информацию из эйдоса, она тут же постарается уничтожить вас!

– Минутку, Андрей Венедиктович, – взмолился я, – пока мы еще не начали, скажите все-таки, что делать с двойниками? Есть ли способ избавиться от них? И что же такое эти странные куклы?

– Что делать, вы и сами поймете, – в голосе мага появились нотки нетерпения, и я понял, что веду себя сейчас как школяр-второгодник, который просит учителя рассказать ему таблицу умножения. – А куклы ваши… Это обычные матрикаты, энергетические копии первого, физического тела человека. Раньше некоторые колдуны и даже маги использовали их для своих экспериментов по магическому оперированию над процессами материального мира, а также для подчинения личности другого человека, с которого изготовлялся матрикат. Но мы с вами попусту теряем время, а мое уже почти закончилось…

– Извините, магистр! – я склонил перед ним голову, закрыл глаза и постарался сосредоточиться на своих чакрах, как учила меня Ирина.

Тренировки не прошли даром: спустя десяток секунд перед внутренним взором из струящейся темноты выплыли семь звезд чистых радужных тонов и стали медленно вращаться вокруг невидимой оси, формируя сложную пространственную фигуру, похожую на яйцо и веретено одновременно.

– Прекрасно, – долетел откуда-то издалека бестелесный голос, – теперь расслабьтесь и ничего не бойтесь…

Сначала я почувствовал тепло в ладонях, которое спустя мгновения потекло по рукам к телу, влилось в него, и вдруг перед моим внутренним взором вокруг радужного хоровода Древа Чакр возникли две змеистые ленты чистейшего ультрамаринового и солнечного цветов, сплелись в сложном танце и тут же втянулись каждая в свою звезду. Словно в ответ все Древо вспыхнуло на краткий миг нестерпимо ярким светом и разлилось по телу лучистой теплотой, заполняя живительной силой каждую клеточку, каждый нерв.

А в следующий момент я осознал, что маг умер. Я открыл глаза и снова встретился с его взглядом, но уже потухшим и равнодушным ко всему окружающему. Я не посмел закрыть ему веки, просто повернулся и не оглядываясь вышел из квартиры.

И тут же, словно проснувшись, залопотал мой мобильник.

– Котов, так тебя растак, ты куда пропал?! – рявкнул, показалось, на весь подъезд Берест.

– Коля, пожалей связки, я сейчас приеду к тебе и все расскажу, – спокойно ответил я и выключил телефон.

В кабинете комиссара, кроме него самого сердито вышагивающего во всех возможных направлениях и дымившего как допотопный паровоз, на стуле для посетителей сидел унылый и какой-то потерянный профессор Вольский и вертел в руках зажигалку.

– Наконец-то! – возмущенно выдохнул вместе с дымом Берест, останавливаясь посреди кабинета и подозрительно оглядывая мою помятую фигуру. – И где же т-ты шлялся, мин херц?! Почему я д-должен отмазывать тебя от т-твоего же начальства? В-ваш Разумовский мне весь т-телефон оборвал!

– Золотарева навещал, – проворчал я, усаживаясь на соседний стул напротив Вольского и доставая сигареты.

– И что же он т-тебе ценного сказал? Неужели как п-психомов одолеть? – прищурился Берест, немного успокоившись.

– Как их одолеть, я и сам теперь знаю, – заявил я, прикурил и в свою очередь посмотрел на опешившего Николая. – А вот что нам может по этому поводу сообщить господин ученый?

– Не знаю, господа, честное слово, не понимаю, почему психомы не рассеиваются! – Вольский заерзал на стуле под моим взглядом, и тогда я попробовал мысленно щелкнуть его по носу, просто так, для проверки.

Профессор шарахнулся от меня так, что едва не свалился на пол, дико посмотрел на мою невозмутимую физиономию и неуверенно продолжил:

– Могу лишь предположить, что некоторые из них успели приобрести достаточную самостоятельность, чтобы принимать не свойственные матрице решения…

– Другими словами, они стали личностями?! – резко закончил за него Берест. – Да или нет?

– Д-да… То есть нет, но… не знаю. Да поймите же вы, – Вольский вдруг сорвался на фальцет: видимо, спор до моего появления у них шел горячий, – это же грандиознейшее открытие! Новая эра в психиатрии и психологии! Я не говорю уже о морально-этических дивидендах…

– И не говорите! – разозлившись вдруг, оборвал его я. – Объясните лучше, Франкенштейн вы наш, откуда, по-вашему, мог взяться, к примеру, мой психом возле института, если на ваших глазах он третьего дня разбился на моей же машине? Ведь с ваших слов, психомы не восстанавливаются?

– Видите ли, – Вольский снова сник и попытался заискивающе улыбнуться, – теоретически существует вероятность, хотя мы и не располагаем достаточной информацией о субмолекулярной конвергенции квазистабильных структур, и если принять во внимание усиление биполярной ориентации под влиянием модулированного психоэмоционального потока…

Я отвернулся к окну – безнадежно! Словоизвержение продолжалось еще минуту или две, и профессор все больше погружался в дебри псевдонаучной терминологии. Мне стало ясно, что помощи от него ждать не приходится, и я решил даже не посвящать Вольского в новое знание о природе двойников, чтобы не подвергать излишней опасности этого, в общем-то, неглупого, но совершенно лишенного дара инсайта человека.

А мне-то как раз нужен был именно такой! Иначе шансов справиться с Нурией не было почти никаких. Необходимо было срочно найти человека, сильного прежде всего духовно, а не физически. Я надеялся, соединив временно две мощных и энергоемких ауры, неожиданным психокинетическим ударом отсечь канал подпитки черного мадхъя от эйдоса. А «живцом» для чудовища должен был послужить я сам, раскрывшись перед ним в последний момент. Именно в этом заключался шанс, подсказанный мне Золотаревым во время сеанса «включения» чакр. Но времени на его реализацию оставалось все меньше, а мадхъя (я теперь чувствовал ее «движение» на уровне колебаний физических полей) уже начала искать меня, решив, видимо, больше не рисковать и разделаться с возможным противником.

От мрачных предчувствий меня отвлек резкий сигнал «горячей линии» на столе комиссара. К тому времени Вольский уже выдохся и лишь невнятно бормотал что-то себе под нос. Николай подошел к столу и утопил кнопку:

– Берест на связи. Что случилось?

– Господин комиссар! – захрипел динамик. – Докладывает дежурный по управлению майор Костюков. Две минуты назад «Ландыш» сообщил, что видел в городском парке капитана Ракитина, вооруженного автоматом и с каким-то чемоданчиком.

– Спасибо, майор. Передайте: всем ближайшим патрулям следовать в парк. Я еду туда!

Николай посмотрел на меня, на Вольского, сунул трубку в карман и включил селектор:

– Свободную машину к подъезду, быстро!

– Что-то с Олегом, Коля?! – напряженный и испуганный женский голос раздался неожиданно.

Алена Ракитина решительно прошла к столу и встала перед комиссаром, загораживая ему дорогу. Мы и не заметили, как она оказалась в кабинете.

– Почему автомат, Дима? Да не молчите же вы!..

– Спокойно, Аля, еще не вечер! – Берест сумел справиться с растерянностью и покровительственно потрепал ее по щеке. – Просто твой Ланселот, как всегда, рвется отвернуть башку дракону, не посоветовавшись с рыцарями Круглого стола.

– Ой, ребята, вы же его знаете! – Алена в отчаянии стиснула руки перед грудью. – Ради бога, остановите его!

– И меч отберем, и задницу надерем, и в угол поставим! – я постарался улыбнуться ей как можно естественнее, хотя внутри будто затаилась испуганная рысь, вцепившись всеми четырьмя лапами в мои бедные кишки.

Ничего хорошего из затеи с автоматом получиться не могло, и Николаю, видимо, пришла в голову та же мысль, потому что всю недолгую дорогу до парка он выжимал из потрепанной служебной «ауди» последние соки. Если я прав, то Олег принял вполне определенное решение. Но почему?!.. Или он раньше нас узнал правду про своего двойника? Но от кого?.. И почему ни разу не обмолвился об этом? И отказался проверять мой второй сон? Значит, уже тогда догадывался?..

Я почувствовал, что голова начинает распухать от вопросов, и, с усилием встряхнувшись, повернулся к притихшему на заднем сиденье Вольскому.

– Слушайте, господин ученый, как по-вашему, что должно произойти с психомом в случае гибели матрицы?

– По нашим данным, – с готовностью, граничащей с подобострастием, отозвался тот, – они должны очень быстро распадаться, поскольку исчезает их психоэмоциональная подпитка.

– К чему ты клонишь? – покосился на меня Николай.

– Просто опасаюсь, как бы наш Ланселот не выбрал самый радикальный способ рассеивания…

– Типун тебе!.. – цыкнул Берест. – Ладно, сейчас разберемся, что он там навыдумывал!

Но мы ничего не успели предпринять. Едва мы подъехали, подскочил сержант Бульба и доложил, что капитан Ракитин засел на летней танцевальной площадке, предупредил через мегафон, чтобы никто не приближался к нему ближе пятидесяти метров и дал сторожкую очередь в воздух.

Берест тихо выругался, а у меня заныло в животе. На Алену мы старались не смотреть и полезли сквозь кусты в глубь парка за сержантом. И в этот момент с той стороны сухо и яростно ударил «калашников» длинной, в полмагазина, очередью. А через несколько секунд ахнуло так, что мы, как по команде, ничком рухнули в прелую листву, зажимая уши.

А потом наступила тишина, полная и какая-то неестественная.

Сержант сидел, привалившись к отсыревшему стволу клена и мотал головой, как китайский болванчик. Николай пытался встать, хватаясь за мертвые «руки» кустов, но ноги почему-то его не слушались, и ботинки упрямо скользили по жухлой траве. Что до меня, то я посчитал способ передвижения наших пращуров самым устойчивым и так, на четвереньках, не без успеха добрался до ближайшей скамейки. Через минуту ко мне присоединились Берест и Бульба. Мы, не сговариваясь, посмотрели в сторону танцплощадки, вернее, что от нее осталось. Там, над клочьями вездесущего тумана, медленно расплывалась грязно-желтая «амеба» дыма.

– Килограммов пять, – с каким-то удивлением пробормотал сержант. – Зачем?!..

Ему никто не ответил. Мимо нас пробежало несколько человек из спецотдела, а следом – светлая, полуразмытая фигурка.

– Алена! – метнулся к ней с неожиданной энергией Николай. – Не ходи! Не надо… – и он крепко обхватил бившуюся молчаливой птицей женщину.

Бульба, покряхтывая, поднялся и тоже направился в сторону взрыва. Алена вдруг обмякла, затихла и позволила усадить себя на скамейку. Ни на один вопрос не реагировала, лицо – гипсовая маска, глаза – сухие и пустые.

Мне вдруг стало невыносимо тошно и стыдно. Ощущение страшной вины пополам со вселенской злостью на все происходящее, бессилие и, где-то на самом краешке сознания, чувство гигантской ответственности за происшедшее и еще могущее произойти.

Почему?..

Кто же я все-таки?..

Откуда я знаю, что это?!..

Зачем мне это знание?!..

Состояние, охватившее меня, показалось сродни ясновидению или наоборот – сну. Я одновременно находился в городском парке и в каком-то очень знакомом, но не определяемом помещении. Я одинаково расплывчато видел детали предметов «тут» и «там», я жил в двух местах (или телах?!) сразу.

Сознание как бы разделилось на две половины – темную и светлую, и этой-то, последней, с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Ужас, темный и необъятный, затапливал меня изнутри, как паводок ранней весной заливные луга. Стало до боли в мышцах страшно, но какая-то малая часть моего существа еще сохраняла остатки здравомыслия и разбудила дремавшее во мне новое Знание. Я понял, что Нурия каким-то образом все-таки нашла меня и теперь все зависит от того, выдержу ли я или сломаюсь под чудовищным напором чужой и враждебной воли. Какие тут, к черту, планы, ловушки?!.. Да и не могло быть никаких планов. Могучий маг Золотарев ошибся, поплатился жизнью, но так и не понял своего просчета. И я тоже чуть было не повторил его путь, а решение оказалось совсем не там, где мы искали.

И как только новое Знание заполнило сознание, я рванулся из этой мрачной, бездонной воронки, куда старалась затянуть мое «я» черная воля Нурии, я отчаянно боролся за каждую клетку своего мозга, за каждый сантиметр нервов, звеневших альтовыми струнами. Не хватало воздуха, чудовищный холод глодал тело и мозг и, как далекое эхо, шепот ниоткуда: «Да к черту все! Ради чего биться?.. Черное или белое, свет или тьма, звезда или крест – тебе-то что? Жить будешь – и неплохо, если не трепыхаться! Это же так приятно: не думать, не бороться, не жалеть, не любить, только покой и наслаждение жизнью… Только покой…» Казалось, свет угас совсем, но я упорно продолжал барахтаться, хватаясь за светлые островки Знания, медленно и постепенно заполнявшие темное пространство пустоты и забвения…

И вдруг все кончилось.

Я снова сидел на стылой ободранной скамейке в парке, и пот лил с меня ручьями, и первое, что я увидел, были испуганно-озабоченные, огромные глаза Алены.

– Дима, что случилось?! Тебе плохо?!

– Все в порядке, Аленушка, – мне удалось растянуть в подобие улыбки ссохшиеся губы. – Теперь уже, кажется, все.

– Что ты имеешь в виду? – Николай, снова подтянутый и настороженный, сел рядом.

– Я… Кажется, я только что нашел тот самый радикальный способ, Коля!

В словах моих не было убежденности, но Берест – я видел – поверил мне сразу и до конца.

– Я так и подумал, – серьезно кивнул он. – Я был уверен, что у тебя получится… Должно получиться! Жаль, что Олег не понял…

В этот момент перед нами вырос, улыбающийся во весь рот, мокрый и грязный сержант, вытянулся перед Берестом по стойке «смирно» и пробасил:

– Господин комиссар, разрешите доложить! Капитан Ракитин жив, но без сознания. Контузия.

– Дуракам везет, – облегченно выдохнул я и обернулся к Алене, но ее уже рядом не было.

– Как ему удалось? – Николай тоже не смог сдержать улыбки.

– Так капитан, оказывается, площадку заминировал! – Бульба восхищенно покрутил головой. – А уж чем приманивал этих тварей, ума не приложу!

– И не напрягайся, Степа, тебе вредно, – не удержался я, хлопая его по необъятной спине.

– Поехали, сержант, – кивнул растерявшемуся Бульбе Берест и направился к машинам.

Сзади хрустнула ветка, и я непроизвольно дернулся. Меня вдруг начало трясти: запоздалая реакция на стресс. Вольский осторожно присел на край скамейки и покосился на меня.

– Дмитрий Алексеевич, я тут думал… есть, по-моему, один способ… но все зависит от человека, – он коротко вздохнул. – Видите ли, я полагаю, что психом – по сути всего лишь часть целого, вырвавшаяся из-под контроля. И если человек окажется достаточно цельной, сильной личностью, то он, в принципе, может снова взять, так сказать, верх… растворить это в себе, не дать ему стать самостоятельным. А все эти дезинтеграции, рассеивания… Только сам. Да, по-моему…

– Спасибо, Антон Аркадьевич, – я снова попытался улыбнуться, потом достал сигарету, но прикурить не смог, пальцы ломали спички. – Я только что использовал этот способ. Кажется…

– Да?.. Конечно, у вас должно было получиться, – Вольский отрешенно поковырял носком ботинка прилипшие к асфальту дорожки кленовые листья. – А вот у меня, боюсь…

– Должно получиться, – я встал. – Только сам, без чьей-либо помощи, ибо это – личное дело каждого человека, и никакие маги, камеры Жизни и прочая дребедень не смогут ему помочь или помешать, если он примет решение. Но только сам!

– Да-да, вы, наверное, правы, – профессор тоже поднялся. – Что ж, я попробую!

Мы продрались сквозь кусты к машинам, и добряк Бульба, явно поджидавший нас, предложил воспользоваться одной из служебных «ауди», чтобы добраться до дома. Я вырулил на шоссе, включил противотуманные фары и наконец-то закурил. Вольский сидел рядом, уставившись невидящим взглядом в летящие навстречу сгустки мерзкой сырости, что-то бормотал под нос, но я не понял ни слова. По мере спуска в долину, к реке, туман будто плотнел и наглел, и скоро чувство пространства отказалось мне служить: машину вела теперь исключительно моя интуиция. Чтобы хоть чем-нибудь занять гудевшую от напряжения голову, я включил рацию. Некоторое время из динамика неслись только шорохи и трески, и вдруг:

– Внимание! «Лотос», ответь «Букету»! – голос Николая лязгал металлом. – Котов, ты меня слышишь?

– Да, комиссар, – я попытался сглотнуть, но слюна куда-то исчезла. – Как ты…

– Неважно. Слушай, только что сообщили: пожар в дачном городке Апрель. Подъедешь?

– Зачем? – мне вдруг стало безразлично и пусто. – Сгорела дача Гурвича, вместе с хозяином. Так?..

– Откуда ты…

– Не бери в голову, Коля. Просто Феликс Абрамович придумал еще один «радикальный» способ, только, к сожалению, не тот…

С минуту рация молчала.

– Что ты предлагаешь? – наконец хрипло спросил Берест.

– Надеюсь, ты уже понял, что гоняться за Саликбековой бессмысленно и даже опасно? Я думаю, необходимо как можно быстрее выявить всех… пострадавших от нее и толково объяснить, что и как надо делать. Я имею в виду способ… ликвидации последствий этого дикого эксперимента. А растолкует им все профессор Вольский, мне кажется, что слово ученого прозвучит более веско, чем какого-то сомнительного журналиста.

– Годится. Вези его ко мне, – и комиссар отключился.

Я посмотрел на съежившегося ученого: несомненно, он слышал весь разговор.

– Вот ваш шанс, Антон Аркадьевич. Вы поняли, что от вас требуется?

– Да-да, конечно, я п-понимаю… – зубы его отбивали чечетку. – Но… я не с-смогу. Извините…

– К черту! – я вдавил тормоз до отказа, машину занесло. – Мне надоело вас уговаривать, господин Вольский!

– Вы не понимаете… – снова забубнил он, но я уже не слушал, развернул машину и втопил педаль акселератора в пол.

 

Глава 8

В управлении было необычно много народу – и служивых, и горожан. Я протащил Вольского сквозь толпу в кабинет Николая и захлопнул дверь. Берест, бледный и злой, набычившись, сидел за столом.

– Комиссар, – во мне шевельнулось нехорошее предчувствие, – что у вас за столпотворение?

– Они пришли сами, – я не узнал голоса Николая, – и продолжают прибывать. Это похоже на массовый психоз. Или эпидемию. Они все утверждают, что имеют двойников!

– Но это же здорово! Теперь не надо…

– Это не только те люди! – Берест вперил тяжелый взгляд в профессора, ставшего похожим на тряпичную куклу. – Их гораздо больше!

– Что ты хочешь сказать? – предчувствия превратились в уверенность, и я похолодел. – Черт побери, неужели мадхъя удалось запустить реакцию распада?!..

– Какого распада? – не понял Николай.

– Распада социума! – я схватился за голову. – Так вот на что намекал Золотарев, когда предупреждал о том, что времени очень мало! А я-то, дурак, возомнил, что это он обо мне печется!..

– И что теперь будет? – глухо поинтересовался Берест, сжав огромные кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Массовая шизофрения во всем своем великолепии: самоубийства, убийства, погромы, – полный бардак, причем по нарастающей… – в глотке стало сухо, как в Сахаре, и я закашлялся.

– Что нужно делать? – у комиссара вздулись на скулах желваки, он едва сдерживался, чтобы не взорваться. – Что мы можем сделать?..

Я молча полез в холодильник, вскрыл жестянку с содовой и ополовинил ее одним махом. Только после этого горло снова оказалось способным издавать звуки.

– У нас есть только одна попытка, Коля, – я уже не спеша допил воду и выбросил банку в корзину для мусора. – Золотарев подсказал мне способ, как, если не разделаться, то хотя бы остановить мадхъя на некоторое время. Можно использовать ее же оружие.

– Каким образом? – Берест снова был собран, спокоен и сосредоточен.

– Если нам удасться убедить… э-э… достаточно большую группу инициированных Нурией людей, объяснить им принцип очистки от… м-мм… информационного вируса, что ли, которым их наградила мадхъя, а потом синхронизировать этот процесс, то в результате должна сформироваться мощная психокинетическая волна как бы с противоположным знаком по отношению к волне распада, – я чувствовал, что выражаюсь очень невнятно, но никак не мог подобрать нужных слов для описания того, что знал.

К моему удивлению, комиссар все понял.

– Лихо! – он раскурил трубку и по кабинету поплыл терпкий аромат можжевеловой хвои. – Это как пожар гасить встречным фронтом? Здорово. А поджигать кто будет?

– В смысле, кто эту волну инициирует?.. – я замер не донеся сигарету до рта: действительно, кто?

Николай продолжал пристально смотреть на меня, методично пуская клубки дыма. Я молчал, не зная, что ответить, и вдруг из угла раздался тихий, но уверенный голос позабытого нами профессора.

– А почему бы вам, Дмитрий Алексеевич, не попробовать?

– Мне?! – от этой мысли спина моя мгновенно взмокла. – Помилуйте, Антон Аркадьевич, ну какой из меня инициатор? Здесь нужен маг, как минимум, уровня Золотарева, а я что? Так, комар залетный…

– И все же у вас может получиться, – голос Вольского окреп и зазвенел металлом. – У вас должно получиться, потому что вы один раз это уже проделали, в парке.

Я крякнул с досады и наконец-то закурил. Сделав пару затяжек, я встал, подошел к профессору, сидевшему в кресле у окна и сказал с расстановкой:

– Антон Аркадьевич, вы представляете, что произойдет со всеми нами, со мной, если не получится или волна окажется недостаточно мощной?

Вольский встал, одернул пиджак, зачем-то вытащил из кармана носовой платок и, комкая его в руках и глядя мне в глаза, ответил тихо, но убежденно:

– У нас просто нет другого выхода. Я пойду соберу людей, – он повернулся к Бересту: – Каким помещением можно воспользоваться, господин комиссар?

– Конференц-зал, на втором этаже, – невозмутимо откликнулся тот.

Я же во все глаза смотрел на маленького профессора и дивился его метаморфозе: надо же, оказывается, в любом человеке есть то, что называется внутренним стержнем, и вот его-то на самом деле не так-то просто сломать!

– Извините меня, Антон Аркадьевич, я слишком плохо о вас думал, – я протянул ему руку, и профессор, улыбнувшись, ответил на рукопожатие. – Собирайте людей, вы же знаете – каких?

– Только тех, у кого обнаружились матрикаты, – кивнул Вольский и вышел из кабинета.

– Думаешь, получится? – Берест посмотрел на меня, как на спасителя.

– Коля, не надо! – я подошел к его столу и с силой вдавил окурок в мраморную пепельницу. – Я не Бог, и даже не маг!

– Ученик чародея, – невесело усмехнулся Берест, – но другого-то у нас нет!

– Есть!

Мы с комиссаром дружно развернулись на голос и остолбенели. В кресле у окна, минуту назад еще пустом, сидела незнакомая молодая женщина в бордовом деловом костюме, с прической «морской прибой» и огромными светлыми глазами на чистом лице без признаков косметики. В приоткрытых мочках ушей поблескивали звездочки рубинов, а на длинной, полностью обнаженной шее тускло светилась темно-красная змейка гранатового ожерелья. Женщина сидела, закинув ногу на ногу, предоставляя их на наше обозрение, и курила длинную тонкую черную сигарету с золотым мундштуком. Короче, классическая современная «амазонка» – бизнес-леди, блин!

– Кто вы такая? – резонно поинтересовался очнувшийся от созерцания ее прелестей комиссар. – И как сюда попали?

– Меня зовут Ксения Олеговна Меньшикова, – женщина сделала паузу и выпустила через свой изящный греческий носик двойную струйку дыма, которая почему-то не рассеялась, а так, голубоватой ленточкой, пересекла комнату и втянулась в решетку вентиляции.

Я потихоньку начал догадываться, кто сидит перед нами, но решил не торопить события.

– Я – сопредседатель правления, ведущий биоэнерготерапевт и хилер Ассоциации Ведовства и Целительства, – гостья наконец улыбнулась уголками капризных полных губ. – Вы, господа, можете не представляться.

– Как вы здесь оказались? – повторил вопрос Берест, вновь принимаясь за трубку.

– Думаю, вы и сами догадаетесь, – она небрежно повела плечом. – Не будем тратить время на ерунду. Вам ведь нужна помощь?

– Ксения Олеговна, – ровным голосом продолжал комиссар, – вы находитесь в кабинете начальника управления криминальной полиции, куда без специального пропуска и доклада секретаря пройти весьма затруднительно. Так что потрудитесь объясниться!

– Не напрягайся, Николай Матвеевич, – поспешил вмешаться я, – просто к нам на огонек завернул еще один маг. А что для настоящего мага просочиться сквозь пару-тройку капитальных стен да отвести глаза охранникам? Не так ли, госпожа Меньшикова?

Женщина слегка наклонила красивую голову, не сводя с меня пристального взгляда. В тот же миг я почувствовал, как мою собственную бедную головушку, распухшую от усилий придумать выход из безнадежнейшей ситуации, сдавили невидимые могучие руки. Пресс чужой воли ощущался буквально физически. Через секунду показалось, будто кто-то огромный и страшный заглянул внутрь меня и обвел обжигающим взглядом беспорядочную толпу моих мыслей. Я инстинктивно закрылся от этого взгляда радужным щитом ментального блока, как учила меня Ирина Колесникова, заставляя проделывать эту нехитрую операцию буквально автоматически, не задумываясь. И не зря! Сей несложный прием уже неоднократно выручал меня, включая схватку с мадхъя в Академгородке. Так получилось и на этот раз. Незваный гость исчез, и давление на мозг тут же прекратилось.

Меньшикова посмотрела на меня с некоторым уважением.

– Браво, Дмитрий Алексеевич, кое-чему вы все-таки научились! Но этого мало, чтобы остановить Саликбекову. Вы не сможете инициировать эгрегор и разрушить матрикаты.

– А вы можете? – спросил я с вызовом.

В кабинете повисла такая тишина, что стало слышно как шелестят лопасти бесшумного вентилятора под потолком. Комиссар замер за столом с нераскуренной трубкой в руке, я – посреди комнаты в боевой стойке «выпь», скрытое ожидание, которую принял непроизвольно, – сработали рефлексы рукопашника. В течение одной, бесконечно долгой минуты Меньшикова докурила сигарету, встала, подошла к столу Береста, неспеша загасила окурок, потом повернулась ко мне и спокойно сказала:

– Идемте, Дмитрий Алексеевич, мне понадобится ваша помощь. А вам, комиссар, идти туда не надо, – добавила она, не оборачиваясь, и направилась к двери.

Николай только крякнул ей вслед, потом раскурил-таки трубку и ехидно уставился на меня, продолжавшего торчать посреди кабинета:

– Ну, что стоим? Кого ждем?

– Дамы приглашают кавалеров, – я наконец-то справился с собой. – Белый танец, блин!..

То, что произошло затем в конференц-зале управления, можно было бы охарактеризовать моей любимой фразой: «так не бывает!» Тем не менее это случилось. В зале Вольскому удалось собрать около сотни человек, и к тому времени, когда там появились мы с Ксенией, энергичный профессор развил бурную деятельность. Он успел рассортировать присутствующих на несколько групп по одному ему ведомой системе, сам же влез на небольшой помост рядом с кафедрой и, расхаживая взад-вперед, хорошо поставленным голосом читал притихшей аудитории лекцию-экспромт по популярной психофизике. Самое интересное, что его слушали буквально все!

Увидев нас, Вольский остановился и сделал приглашающий жест:

– Наконец-то, Дмитрий Алексеевич, проходите сюда, прошу вас!

Присутствующие в полном молчании проводили нас взглядами до помоста, а профессор, не скрывая восхищения, протянул руку Меньшиковой:

– Антон Аркадьевич, рад познакомиться.

– Ксения Олеговна, – Меньшикова снисходительно улыбнулась и тоже подала свою узкую руку с тонкими нервными пальцами. Вольский незамедлил пожать ее и галантно прикоснулся губами к персиковой коже, но Ксения тут же высвободилась: – У нас очень мало времени, профессор, – и повернулась к аудитории. – Надеюсь, господа, вам уже объяснили всю серьезность возникшей ситуации. Но я хочу еще раз удостовериться, что все здесь присутствующие имеют желание помочь ее разрешить.

Меньшикова выдержала пятисекундную паузу, давая возможность людям принять решение. Два человека из задних рядов поднялись и молча покинули зал, остальные даже не пошевелились, устремив взгляды на необыкновенную женщину.

– Хорошо, – вновь заговорила Ксения, на сей раз низким грудным голосом, – теперь я могу сказать вам, оставшимся, что справиться с положением удасться лишь всем вместе, как единому организму, единому сознанию. Это называется – эгрегор. Чтобы он заработал, от вас требуется одно: доверие. Вы должны доверить мне свои чувства, свои мысли, свой разум, позволить мне взять часть вашей жизненной энергии, чтобы противопоставить ее силу той темной силе, что пленила вас и продолжает разрушать ваше сознание, ваши души. У нас есть только одна попытка, второго шанса не будет!

Она снова сделала длинную паузу, медленно оглядывая зал, затем так же медленно вытянула вперед правую руку ладонью к аудитории.

– Доверьтесь мне, люди! – неожиданно гулко прокатилось по залу, будто включилась невидимая мощная квадрофоническая установка. Кажется, срезонировали даже стены. И все присутствующие, словно по команде, тоже вытянули перед собой правые руки. – Я – это вы! – вновь разнеслось по залу. – Мы едины! Вы – это я!

«Оумм!» – этот чистый и мощный звук внезапно буквально потряс помещение. Светильники вдоль стен разом мигнули и погасли. Но тьма не наступила. Странный рассеянный свет, словно светился сам воздух, заполнил зал. Это жемчужно-голубоватое сияние медленно пульсировало, задавая некий ритм, которому невозможно было не подчиниться. Я скорее почувствовал, чем увидел, что Ксения теперь стоит прямо передо мной, и, повинуясь какому-то внутреннему зову, я протянул к ней руки вперед ладонями. И в тот момент, когда наши ладони соприкоснулись, мной овладело непередаваемое ощущение силы и мощи, спокойствия и любви! Любви всеобщей, всеобъемлющей, всепоглощающей – вечной! В груди вспыхнул огненный шар, но пламя его оказалось не обжигающим, а ласковым и теплым, как летнее солнце, как руки матери, как губы любимой, как улыбка ребенка… В следующее мгновение нежное пламя заполнило все мое естество, омыло каждую клеточку и прянуло во все стороны живительными лучами.

«Оумм!» – грянуло во второй раз, и тысячи таких же лучей, сплетаясь и пересекаясь, заполнили все пространство зала, образуя огненный каркас гигантской полусферы. Световая пульсация ускорилась, потом слилась в единый импульс, поглотивший и людей, и зал, – все вокруг. Показалось, что свет вдруг обрел физическую плотность.

«Оумм!» – ударило в третий раз и световой кокон лопнул беззвучным взрывом во все стороны. Жемчужно-голубое сияние угасло, вновь вспыхнули обычные светильники, и в их бледном бессильном свете проступили привычные очертания зала и людей, сидящих в расслабленных позах с закрытыми глазами. Потом я увидел Ксению.

Она медленно развела руки в стороны и вверх и повернулась вокруг себя, как бы очерчивая невидимую границу.

– Кажется, получилось, – Меньшикова взглянула на меня, и показалось, что я очутился в синей ледяной купели.

– Да уж, – только и смог вымолвить я, непроизвольно передернув плечами. – Что-то не так, Ксения Олеговна?

– Господи, ну откуда ты такой взялся?! – внезапно с отчаянием почти выкрикнула она.

– Да в чем дело?! – Я совершенно искренне не понимал причины ее состояния.

– Идущий… – по ее красивому лицу пробежала волна судороги. – Если бы не ты, они были бы живы! – бросила мне Ксения и быстро пошла к выходу из зала.

– Почему «идущий»?.. Кто «они»?.. – бормотал я оторопело, глядя ей вслед.

Сзади раздалось кряхтение, затем хрипловатый голос профессора произнес:

– Я полагаю, госпожа Меньшикова имела в виду прежде всего своего учителя и наставника Андрея Венедиктовича Золотарева…

– Откуда вам это известно? – резко обернулся я к Вольскому.

– Андрей Венедиктович одно время активно сотрудничал с нашим институтом и в беседах не раз поминал своих наиболее способных учеников: Ксению Олеговну, Ирину Андреевну…

– Колесникову?

– Кажется…

– Так вот почему она на меня взъелась! – С досады я чувствительно стукнул себя кулаком по лбу и зашипел от боли.

Люди в зале понемногу тоже пришли в себя, но по их лицам было ясно видно, что они ничего не помнят о том, что здесь только что произошло – маги всегда слыли аккуратистами и тщательно следили за тем, чтобы не травмировать понапрасну психику простых смертных. Чего нельзя было сказать о мадхъя.

– Идемте, профессор, – я взял Вольского под локоток и повел к выходу, – а не то вас, чего доброго, попросят продолжить лекцию.

Мы вернулись в кабинет Береста, и тут выяснилось, что ни он, ни его подчиненные ничегошеньки не заметили! То есть совсем ничего! Словно и не было никакой фантасмагорической феерии и массового нашествия шизофреников на управление – ничего!

И вот это, последнее, оказалось для меня абсолютно необъяснимым. А тот, кто мог бы внести ясность, не пожелал со мной общаться.

Бравый комиссар встретил нас радушно и огорошил вопросом:

– Ну как, проконсультировали людей, профессор?

– Каких людей… а-а, да-да, конечно! – Вольский, видимо, сориентировался в ситуации. – Все в порядке, господин комиссар.

– Все под контролем, Николай Матвеевич, – поддакнул я и полез за сигаретами. – Неплохо бы чайку сейчас махнуть?

Ответить Берест не успел. Ожил терминал компьютерной связи и из глубины экрана выплыло красивое и жестокое лицо женщины с огромными темными и чуть раскосыми глазами, высокими скулами и полными яркими губами. Она обвела нас пронзительным, недобрым взглядом, остановилась на мне и улыбнулась, обнажив ровные, слегка заостренные, как у хищника, зубы.

– Мы еще встретимся, Идущий! – гулко прозвучало у меня в голове. – Жди!..

Экран погас, и я понял, что ничего-то еще не закончилось. Мы всего лишь отыграли у мадхъя очко, а впереди – целая партия. Берест и Вольский, по-моему, тоже это поняли. Профессор как-то совсем по-стариковски вздохнул, тоже достал сигареты и поднес мне огоньку. А комиссар некоторое время внимательно разглядывал нас, будто музейные экспонаты, постукивая черешком трубки по столешнице, потом не глядя нажал кнопку селектора:

– Надюша, принесите, пожалуйста, три стакана чая с лимоном и пожевать чего-нибудь.