1

Надпись на правой стороне черной дерматиновой двери гласила: «Исполнительный комитет Горского Совета народных депутатов. Мастерская по реставрации памятников архитектуры и древнего зодчества». И чуть ниже и мельче: «Прием заказов с 9 до 12 часов, кроме субботы и воскресенья».

Игорь Фатьянов сидел на подоконнике второго этажа в своем кабинете и лениво наблюдал за странным сухоньким старичком, неуклюже топтавшемся перед дверью конторы. «Это что за ископаемое?.. Мезозой или кембрий?.. Ну и видок, однако!.. Жара, того и гляди, расплавишься, а этот — в пимах сорок-последнего размера, да еще и ватничек под ремень…» Игорь ткнул в пепельницу наполовину выкуренную сигарету и передернул плечами — рубашка словно приварилась к коже.

На столе, заваленном эскизами и накладными на пиломатериал и прочий дефицит, сонно затенькал телефон. Фатьянов глянул на часы — без десяти двенадцать — стоит отвечать или нет? С одной стороны, нарвешься на какого-нибудь зануду-жалобщика — и прощай обеденный перерыв, с другой, а если — шеф?..

Трубка была липкой, как пластилин. Перекрывая треск помех, чей-то стершийся дискант сладострастно вопил «…и я вспоминаю, тебя вспоминаю!..»

— Реставрация, — привычно-ровно произнес Игорь. — Слушаю! Говорите!

Дискант сорвался на визг: «Летящей походкой ты вышла из мая-а!..»

— Это комиссионка? — неожиданно громко спросил капризный женский голос. — Мне Надюшу! Быстренько!

— Ошиблись, гражданка. Здесь мастерская по реставрации!

— Тогда Симочку…

— Это реставрация! Понятно?

— Но я звоню в комиссионный! Хулиган!

Фатьянов раздраженно кинул жирную трубку на рычаг и потянулся за очередной сигаретой. Закурив, он поднял голову и вздрогнул — перед ним, примостившись на краешке массивного «под готику» стула, тихо покачивался давешний кургузый старичок.

— Здравствуйте, — Игорь поперхнулся дымом. «И когда же он успел? И с дверью справился, и на второй этаж забрался?…» — Чем могу быть полезен?

— Бывайте здоровы, уважаемый Игорь Евгеньевич! — часто-часто закивал старикан. Голос у него неожиданно оказался по-мальчишески звонким и сильным. — С просьбой к вам, от всего нашего, так сказать, коллектива жилищного.

— Хотите сделать заявку?

— Хотим, милый, обязательно хотим, — старичок поерзал на стуле, умащиваясь поудобнее. — Значить, живем все мы в доме за номером тринадцать, что нам Береговой улице, за дамбой которая, — он неопределенно махнул куда-то за спину Игорю. — Так вот, сносить его, дом-то наш, собираются. А мы, значить, против, абсолютно и категорически! — сухонький кулачок несколько раз взметнулся вверх.

— Не волнуйтесь, отец, сейчас выясним, — Фатьянов развернул на столе карту города и быстро нашей нужную улицу. — Увы! Район подлежит новой застройке. Ничем помочь не могу: памятников архитектуры на Береговой нет.

— Едрена корень! — старичок аж подпрыгнул, — А мы? Наш-от дом?! Он же самим Елизар Матвеичем Бастрыгиным срублен был! На Ивана Купалу заговорен от огня, от воды, от людской хулы! Чтоб тыщу лет стоять, а его — бульдозером! Уж и чушку чугунную пригнали! Не-хо-ро-шо. Не-лад-но… — погрозил темным корявым пальцем гость.

— Кто такой Бастрыгин? — заинтересовался Игорь: пыхтящий, как самовар, дедок показался ему занятным. — Купец, что ли?

— О-о!.. — восхищенно закатил тот глаза. — Преизвестнейшая личность, я вам скажу! Ну и купец, конешно. Жаль, пожил недолго. И всего-то годков триста ему было, когда спьяну с лешаком из Черного бора сцепился. Ну, тот его в болотине и утопил, даже пузыря не осталось. А дом опосля нам отдали, под коммуналку. Верней, коренных-то пришлось уплотнить, когда домишки в Заистоке, да в Черемушках поразвалили. Набежал народец, куды ж его деть, в тесноте — не в обиде…

Фатьянов заскучал: «Дед-то, похоже, того!.. Про леших каких-то болтает, про купца-долгожителя… Нарвался все-таки, опять придется в столовке час топтаться…»

— Ну, хорошо-хорошо… э, как вас по имени-отчеству?

— Зовут?.. А, Кузьмой Василичем кличут. Раньше, бывалочи, все в Кузьках ходил, а как за пятьсот перевалило, величать стали с уважением! — старик горделиво вскинул кудлатую бороденку.

— Кузьма Васильевич, давайте так: я запишу вашу просьбу, разберусь и сообщу результат. Договорились?

— Вы уж похлопочите, Игорь Евгеньич, а мы в долгу не останемся. Мышей отвадим, тараканов повыведем, небось, донимают? Жрут подписи-то на бумагах?.. Они ведь счас все, как есть, подряд метут: пасту, чернила, тушь — прямо беда! Не знаем, как и бороться, — старичок спрыгнул со стула, и над столом виднелась теперь только его голова. — А вот психушку вызывать не надо, — хихикнула голова и пропала.

Фатьянов мог поклясться — дверь даже не шелохнулась. «Чертовщина какая-то! Не иначе — от жары!.. А ведь и впрямь спецбригаду хотел вызывать. По моей физиономии догадался? Не мысли же дед читает? Бред!..» — Игорь сгреб бумаги в одну увесистую стопу, придавил ее сверху телефоном и вышел в полутемный, дохнувший прохладой коридор.

Подперев коленом упрямо отскакивающую дверь, Игорь принялся отчаянно шуровать в скважине вертлявым ключом-саботажником. «Конечно, деда понять можно, всю жизнь тут прожил, на новом месте пока привыкнет! И с Бастрыгиным, небось, не один пузырь раздавили — вон как его защищал! Жаль старого, да ничего не поделаешь, придется переселять…» — и вдруг в тиши и сумраке конторского коридора, прямо за спиной, раздалось явственное и многозначительное покашливание. В тот же миг замок чвокнул, а ключ, извернувшись, необъяснимым образом скользнул в карман брюк.

Фатьянов стоял, не шелохнувшись, не смея повернуть голову, хотя прекрасно понимал, что там никого нет и быть не может! Напротив кабинета — диванчик для посетителей, над ним — стенд «За высокую культуру обслуживания» и — все.

— Эхе-хе… Нехорошо, Евгеньич, обещал ведь, — голос был тихий, укоризненный и до ужаса знакомый.

Сделав над собой усилие, Фатьянов резко развернулся всем корпусом — никого! Лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользнули по линолеуму вдоль коридора. В полном изнеможении Игорь опустился на диван и достал сигареты.

Зажигалка прыгала в руке, свистя и разбрасывая желтые искры…

2

Молодой прораб Сеня Пенкин готовился начать свой первый трудовой день, как и полагается: планеркой. Перед ним лежала новенькая, купленная по такому случаю тетрадь в коленкоровом переплете. На титульном листе было красиво выведено красным фломастером: «Рабочие планы и задания 6-го ремонтного участка. С. И. Пенкин».

Когда-нибудь эта тетрадь станет бесценной и единственной свидетельницей головокружительной и славной карьеры скромного, никому не известного прораба. Необходимые документы должны быть обнаружены в нужном месте и в нужное время, и всякий умный человек, говорила мама, обязан позаботиться об этом заранее. Сеня открыл чистую страницу и торжественно извлек из обшарпанного студенческого портфеля подаренную ею в честь окончания института ручку «Мицубиси». Будущий начальник не мог позволить себе на важных бумагах расписываться шариковой, копеечной. Каждое кресло требует соответствующей экипировки. Пока — «Мицубиси», придет время — появится золотой «Паркер». А в том, что оно придет, ни Сеня, ни мама не сомневались. Только зевать не надо: полоротых фортуна презирает, деловых — уважает. А деловой человек не тот, который норовит отхватить кусок побольше, а тот, который и копейку умеет в рубль превратить.

Взять нынешнее Сенино назначение. На первый взгляд, хуже не бывает: грязь, пыль, хлам! Сносить клоповники, столетние хибары — радость небольшая. Но ведь можно поглядеть и с другой «кочки», в свете иного «фонаря», к примеру, исторического. И тут также любопытные уголки высвечиваются!.. Город древний, четыреста лет вот-вот стукнет, кто его, спрашивается, населял триста с лишним лет? Мастеровые, ремесленники, купцы и прочие предприимчивые люди. Деньжата водились у всех, а хранились где? Надежных, как нынешние, сберкасс не было, облигаций трехпроцентного займа — тоже, банки в революцию полопались, значит, где?.. Остается предположить: в индивидуальных домашних тайниках. Следовательно что?.. Их нужно обнаружить и… вернуть народное достояние законному владельцу, то есть, государству. Это святой долг каждого честного гражданина, а народ — он у нас благодарный, он в долгу не останется…

Или другой ракурс — моральный. Возможная ситуация: дом приговорен, а расстаться с ним нет сил, деды, прадеды тут жили, корни, словом, родовые. Почему не проявить милосердие, не потянуть недельку-другую, пока человек свыкнется со своей бедой, примирится с необходимостью оставить дорогие стены?.. Здесь важно, чтобы бедолага не спутал, чья рука поддержала его в трудную минуту, здесь обезличка ни к чему. И без всякого нажима, боже сохрани! Уголовный кодекс Сеня уважает, это, спасибо маме, у него в генах…

Ну, а когда Сеня прочно станет на ноги, тогда посмотрим, как Липочка, секретарша Главного, будет носик свой курносый воротить. Но тогда С. И. Пенкин, хоть в каждом глазу Липочки по крылатой ракете, и накрывают они цель с первого выстрела, будет вне пределов ее досягаемости. Выбирать он будет сам. Как там утверждает русская пословица? «По Сеньке — шапка»?.. Прекрасно! Вот и нужно подсуетиться, чтобы этот головной убор достался ему познатней и побогаче: «мисс Европа», «мисс Россия» или — на худой конец — «мисс Камчатка»…

Сеня с сожалением оборвал белокрылый полет фантазии, глубоко, взволнованно вздохнул, открыл чистую страницу и аккуратно вывел: «План демонтажа дома № 13 по улице Береговой».

…Утром, ровно в восемь, Пенкин, слегка робея, вошел в рабочий вагончик шестого участка. Три угрюмых загорелых мужика в замурзанных, видавших виды спецовках сидели рядком вдоль стены на грубо сколоченной некрашеной скамейке. Самый старший, с седыми кустистыми бровями, в газетной треуголке, лихо, как пилотка, сдвинутой набекрень, сосредоточенно шевеля губами, читал колонки объявлений в «Горской неделе». Цыганского вида парень, ощерив крупные, один к одному, белоснежные зубы с зажатой небрежно сигаретой, лениво резался в «очко» с мрачным рыжебородым напарником, которому, судя по всему, фортуна сегодня улыбаться не хотела.

У Сени при виде этой компании неприятно засосало под ложечкой и заныло в животе. Он запнулся на пороге о какой-то ящик, с грохотом пролетел оставшиеся метры до стола и, кое-как поймав равновесие, вдруг совершенно уж некстати осипшим голосом спросил:

— Можно?

Однако, никто, кроме седого в треуголке, не обратил на его шумное появление внимания. Отложив газету, «бровастый» поинтересовался:

— Не зашибся? Чего тебе, сынок?

— Я… Пенкин, Сеня. То есть, Семен Иванович. Кстати, имею н-направление. Вот…

— А-а, новый прораб! — почему-то обрадовался седой и зычно скомандовал: — Братва, па-адъем! — затем ловко выдернул ногой из-под стола табуретку, обмахнул ее рукавом и пригласил. — Милости просим, располагайтесь.

На ватных ногах Пенкин прошагал на свое новое место во главе стола, сел, положил перед собой заветную тетрадь, придвинул поближе разбитый телефон и достал, наконец, новенькую «Мицубиси». Братва с любопытством наблюдала за манипуляциями начальства. Пауза затягивалась, и Сеня, собравшись с духом, не поднимая глаз, хрипло произнес заготовленную накануне фразу:

— Разрешите объявить первую планерку открытой. Гм-м!.. — многозначительное «гм-м» должно было придать речи необходимые случаю вескость и солидность. — Нужно обсудить план демонтажа дома номер тринадцать по улице Береговой.

— Да чего там обсуждать, язык мозолить! — смуглый парень лихо сплюнул, и «бычок», описав дугу, вылетел за порожек вагончика. — Снести к дьяволу — и баста! Перекрытия выбить, а коробку тягачом сдернуть.

— Не шеборши, паря, — одернул товарища седой. — Не лезь поперек батьки в пекло. Семен Иванович, давайте наперед познакомимся. Все ж таки работать вместе. Моя, например, фамилия Шахов, Николай Андреевич, по специальности бульдозерист. Это — Амир Тагиров, водитель, ас, можно сказать. И — Константин Кринка, наш славный бомбардир, он же и крановщик.

— Очень приятно, — Сеня покраснел, обвел глазами бригаду и еще раз с чувством повторил. — Очень рад! Надеюсь, мы сработаемся, товарищи.

— И мы надеемся, — снова чему-то обрадовался Шахов. — Позвольте ввести вас в курс дела.

— И вводить неча, — встрял рыжий. — Айда, на месте и посмотрит.

— Дельное замечание, — кивнул Шахов. — Одно дело — на бумаге, — он насмешливо покосился на толстую прорабову тетрадь, — а когда своими глазами…

— Гм-м, — Пенкин поднялся, спрятал в портфель тетрадь и, выдержав паузу, раздумчиво произнес. — Что ж, проводите на объект.

Шахов метнулся к выходу, отшвырнул в угол злополучный ящик, дабы начальство еще раз не споткнулось в самом начале своего трудового пути, и ласково предупредил, пропуская вперед Пенкина:

— Семен Иваныч, осторожно! Здесь три ступеньки.

…Вид у дома был и впрямь неказистый: почерневший от старости, осевший набок, подмытый грунтовыми водами. Но о доме заботились: кто-то совеем недавно покрывал шифером крышу, подсыпал завалинку и отмыл до блеска окна. Рядом, прямо на чахлом газончике, подмяв молодую березку, разлаписто стоял гусеничный кран с привязанным к тросу внушительным чугунным шаром — молотом. У покореженного забора, набычась, пристроился обляпанный засохшими комьями дерна, видавший виды бульдозер.

Все остановились, задрав головы на конек крыши, изображавший не то морду, не то хвост какого-то сказочного зверя. Когда-то дом украшала, очевидно, затейливая резьба, судить о которой теперь можно было лишь по нескольким чудом уцелевшим растрескавшимся фрагментам.

— Хибаре этой годов триста, не меньше, — сказал рыжий Костя. — И еще столько же простоит: кедра — вечное дерево! Потемнел, да подмыло его малеха. Так угол поднять можно, пару венцов сменить — всего-то делов! А эти сразу — ломать!.. Мы, мол, тута гостиницу на двенадцать этажей сбацаем. И реставрюги чертовы с имя в одну дудку свистят: обыкновенный, слышь, пятистенок, ценности не имеет, чинить не будем!..

— Осядь, Криночка! — рассердился Шахов. — Не мути воду-то. Там люди поумней тебя сидят, специалисты, соображают, чего надо беречь, а чего — нет!

— Специалисты?!. — задохнулся Костя так, что его огненная борода словно бы побледнела. — Сосунки! Да я…

— Кончай бузить, — хлопнул его по плечу Амир. — Тебе больше всех надо? Как начальство решит, так и будет. Верно, Семен Иванович? — он ехидно подмигнул стоявшему в стороне Пенкину.

Поняв, что отмолчаться не удастся, Сеня выступил вперед, и, набрав побольше воздуха, изрек:

— Демонтаж объекта, думаю, следует проводить по утвержденному управлением плану. Гм-м!.. — на сей раз «гм-м» получилось отличное, как громовой раскат. — Вот так! — веско добавил он, рискнув при этом взглянуть на мрачно потупившегося Костю.

— А я че, против? — буркнул тот. — Мне приказали, я делаю, — он повернулся и полез в кабину крана. — Хоть щас крышу снесу!

Машина взревела и начала задирать стрелу.

— Стой!.. Стой, зараза! — замахал руками Шахов. — Семен Иванович, — повернулся он к Пенкину, — надо бы шифер снять. Новье ведь! Позвольте?

Костя приглушил двигатель.

— Чо, Андреич, — прищурился он, — на дачку не хватает?

Ответить Шахов не успел.

— Ай-я-яй, граждане построители! — неожиданно звонко раздалось у них за спиной. — И не совестно вам?

Бригада дружно развернулась на месте: перед ними в позе Наполеона стоял крохотный старичок в огромных стоптанных валенках и куцем линялом пиджачке.

— Особливо тебе, Константин Петрович, — дедок укоризненно покачал лохматой белой головенкой. Чай, знаешь, чей дом-от?.. Викентий Мокеич, прадед твой, небось сказывал?.. Эхе-хе! Память людская… Ну, попытайтесь, попытайтесь, — старичок в сердцах сплюнул под ноги и исчез за гусеницей крана.

Двигатель вдруг чихнул и заглох.

— Кто это? — спросил оторопевшего Костю Шахов. — Знакомец твой?

— А?.. — очнулся тот. — Не, в первый раз вижу!

— Возможно, живет где-то здесь, рядом? — подал голос прораб.

— Да нет, — озабоченно откликнулся Шахов. — Больно приметный гражданин, я бы запомнил.

— Не было его тут, точно! — отрубил Амир, ловко выхватывая из пачки зубами сигарету. — Рыжий, чего он там про твоего предка трещал? — и он щелкнул зажигалкой.

— Вспомнил! — хлопнул себя по лбу Костя. — Мокеич любил вечерами байки травить про всякую нечисть. Ну, а мы с братаном, понятное дело, ухи — локаторами, и глотаем, не жуя, чего он только не наплетет. А про дом этот… Сруб, грит, у него особенный, заговоренный, будто его сам Елизар Бастрыгин ставил.

— Кто такой? Купец? — заинтересовался Сеня.

— Купец или нет, не знаю. Только Мокеич базарил, что ведьмак он был знаменитый! Мог, к примеру, дом на попа поставить или печь выкатить из горницы. Ну, понятно, под этим делом, — Костя заговорщически подмигнул. — А то ежели кого невзлюбит, или кто насолит ему, возьмет и напустит в дом голоса мертвяков. Как полночь, так они и начинают шуровать. Человек, представь, в койку, а с ним стены разговаривают, допрашивают почище прокурора. Поневоле «крыша» съедет, — Костя выразительно дернул себя за огненный чуб.

— Очевидно, он делал это с умыслом? Чтобы завладеть таким образом чужим имуществом? — осторожно предположил прораб.

— А черт его знает! — равнодушно ругнулся Костя. ~- Деньжата у него водились, факт. Как загуляет — вся улица гудит! Веселый был шибко — ухлопали его по пьянке.

— Но не все же он пропил, — сомневался Пенкин. — Тогда и цены на спиртное были несравнимо ниже. Припрятал что-нибудь на черный день, — застенчиво улыбнулся Сеня. — Зарыл, замуровал в стене какого-нибудь дома, вроде этого, а? Зачем иначе его заговаривать?

— Нда-а, — весело протянул Шахов. — Горазд же ты сочинять, Константин! Вон как фантазия-то у нашего начальства разгулялась! А вот движок-то у тебя сам глохнет.

— Да не вру я! Вот те крест! — побожился тот. — Мокеич рассказывал, честно! — Костя энергично рванул ручку стартера. — Не фурычит. Только что бухтел! — он откинул боковую крышку дизеля и забрался внутрь с головой. Было слышно, как, остервенело матерясь, Кринка пытается найти повреждение. Остальные молча курили, сочувственно поглядывая на раскрытое чрево машины.

Спустя некоторое время появился Костя, растерянный и слегка обалдевший.

— Вот это да, мужики! — он с размаху сел на гусеницу. — Все свечи в стартере выгорели, вчистую! Ниче не пойму!

— Не болтай, парень, чего не след, — посерьезнел Шахов и сам полез в двигатель. — Амир, давай сюда! — позвал он.

— Ведьмак поработал? — блеснул зубами шофер, посылая на изрытый газончик изжеванный окурок и присоединяясь к товарищам.

И только Сеня Пенкин, как завороженный, смотрел на темный, кособокий, неприметный с виду дом…

3

Ровно в десять утра Фатьянов вошел в приемную заместителя председателя горисполкома по строительству. Липочка Разумовская, смазливая и вертлявая, в открытом до «беспредела» сарафанчике сидела за столом, заваленном папками и черновиками деловых бумаг, и занималась привычным делом — трещала на новеньком «Роботроне», любовалась своим отражением в зеркале напротив и щебетала по телефону, придерживая трубку округлым нежным плечиком, которое не мог испортить никакой загар.

Приход Фатьянова был отмечен прицельным «выстрелом» из-под фиолетовых ресниц, но на сей раз Игорь устоял.

— Доброе утро, — он сознательно не назвал Липочку по имени, подчеркивая официальность визита. — Антон Кириллович у себя? Мне назначено на десять.

— Проходите, раз назначено, — секретарша скорчила презрительную гримаску и выдала очередную пулеметную очередь на «Роботроне».

Фатьянов с усилием оттянул монументальную из мореного дуба дверь и, оказавшись в тесном «предбаннике» перед еще одной такой же, усмехнулся: «Любопытная зависимость! Чем меньше начальник, тем больше дверь. Почему?»

Апартаменты Антона Кирилловича Толстопятова напоминали небольшой спортивный зал. Сам хозяин сильно смахивал на медведя-пестуна, успешно прошедшего путь к человеческой цивилизации: досиня выбрит, серый английский костюм-дипломат, безукоризненной чистоты и свежести рубашка, дымчатые очки «Оливер» и массивная золотая печатка с профилем Александра Македонского лишь усиливали впечатление и по замыслу владельца, очевидно, должны были ненавязчиво, но жестко определить дистанцию для посетителей. Игорь был исключением, Толстопятов питал к нему необъяснимую слабость.

— А-а, Фатьянов! — прорычал он, с грохотом выбираясь из-за стола, напоминающего бильярдный. Проходи, садись, рассказывай!

— Здравствуйте, Антон Кириллович! Я, собственно…

— Как жизнь? Не женился еще? — хозяин с чувством тряхнул протянутую руку и усадил гостя в модное, под старину кресло типа «Колоосаль». — Ух, пройда! — он с размаху ухнул в другое напротив и погрозил коротким волосатым пальцем. — На Липочку, небось, глаз положил, а? Деморализуешь мне кадры? — громыхал Толстопятов. Толстое брюхо зама опасно заколыхалось, грозя вырвать фирменную пуговицу «с мясом».

Игорь давно знал бывшего шефа, еще по обществу охраны памятников архитектуры, когда работал под его началом, но так и не смог привыкнуть к манере Толстопятова панибратствовать и совать свой сизый нос в личную жизнь подчиненных.

— Антон Кириллович, я вот по какому делу…

— Да погоди ты! Дай-ка погляжу на тебя, раздобрел, что ли?.. Раздобрел! Значит, женился, — удовлетворенно подвел итог Антон Кириллович. — С меня — вилка, с тебя — бутылка, — снова захохотал он. — Как тебе на новом поприще? Денег хватает? И на «подкожные» — тоже? А то посодействую, ты только скажи! Подберем что-нибудь «пожирнее».

— Да нет, все нормально, — наконец прорвался Фатьянов.

— Принес? — круто изменил тему разговора Толстопятов.

Игорь раскрыл кожаную папку и вынул вчетверо сложенный план реконструкции района.

— Я тут отметил все памятники старины, подлежащие реставрации.

— Давай-давай! — Антон Кириллович схватил план и расстелил на своем «бильярде». — Мне в четверг докладывать, а помощнички — черт бы их побрал! — подсовывают всякую «липу»! Ни одной толковой карты нет в наличии, понимаешь!.. Все какие-то бумажки подтирочные суют!.. Так, — он с минуту возил пальцем по чертежу, — хорошо… понятно… отлично… Стоп! — палец замер. — А это что?

— Где? — Фатьянов тоже склонился над столом.

— Улица Береговая, тринадцать, — прочитал Толстопятов. — Дом Е. М. Бастрыгина, тысяча шестьсот восемьдесят седьмой. Памятник древнего зодчества.

— Как Береговая?! — Игорь отшатнулся. — Не может быть! Здесь должна быть «высотка», гостиница «Интурист»!

— Именно так, — цепкие медвежьи глазки в упор уставились на Фатьянова.

— Ничего не пойму, — Игорь нервно засмеялся. — Тысяча шестьсот… Да в городе и домов-то не сохранилось таких. Я сам оформлял акты, я помню! Антон Кириллович, у вас должны быть копии, месяц назад я вам посылал!

— Посмотрим, — Толстопятов погрузился в залежи бумаг на необъятном столе. — Где же она?..

«Раскопки», на удивление, вскоре увенчались успехом — Антон Кириллович кинул поверх карты пузатую папку с размашистой, сделанной красным фломастером надписью «Реставрация».

— Так… это не то… это — тоже… Есть! «Акт-заключение экспертной комиссии»… угу… ага… Ясно. Прости, брат. Все точно. Семнадцатый век, историческая ценность, подлежит реставрации и охране. Старею, память подводит, — щеки Толстопятова как-то враз обвисли, спина сгорбатилась. — Пора в берлогу, на покой, — невесело пошутил он, — пока не помели.

— Да нет, Антон Кириллович! Подождите… — Фатьянов дрожащими руками взял злополучный акт и лихорадочно, спотыкаясь на каждой строке, пробежал глазами. Шесть подписей, круглая печать и собственный автограф удостоверяли, что документ составлен по всем правилам.

— Какой-то бред, — Игорь растерянно посмотрел в снова обретшие жесткость глазки шефа. — Чертовщина! Я же помню заключение, не мог я такое подписать!

— То есть ты утверждаешь, что это не твоя подпись?.. Акт фальшивый?.. А что мне делать с остальными? — Толстопятов потряс папкой, в которую предусмотрительно спрятал документ. — Снова назначать комиссию, перепроверять? Соображаешь, какую кашу заварил? У меня в четверг — исполком! И я должен доложить!

— Антон Кириллович, выслушайте, — взмолился Игорь. — Тут какое-то недоразумение. Понимаете… Фамилия «Бастрыгин» вам ничего не говорит?

— Купчишка какой-нибудь?

— Тут старичок на днях ко мне приходил, хлопотал за этот дом. Странный такой дедок, — Фатьянов запнулся, понимая, что не может вспомнить внешность давнего гостя. — Так вот он утверждал, будто Бастрыгин Елизар Матвеевич, хозяин дома, был знаменитый… ведьмак, — с трудом выговорил Игорь, почти физически ощущая, что пол уходит из-под ног.

— Ты мне не крути! — тяжелая длань с треском опустилась на столешницу. — Время не то — на лешаков валить! Это — денежки! — потряс снова папкой Толстопятов. — Народные, между прочим! И немалые! Сколько стоит реставрация одного такого домика? А? Не слышу!

— Антон Кириллович, я сейчас привезу свой экземпляр акта. Я скоро вернусь! — Фатьянов стремительно поднялся и, влекомый смутным, нехорошим предчувствием, выбежал из кабинета.

Ощущение опасности, непонятной и абстрактной, и от того еще более зловещей, застряло где-то под ложечкой, по животу гулял холодок. Прыгая через две ступеньки, Игорь спустился в холл первого этажа и остановился. Чего он, собственно, испугался?.. Ну, акт…ну, карта…старик этот полоумный… Спокойно, Игорь Евгеньевич! Ты же образованный товарищ, атеист, член партии и крепко усвоил с детства, что кикиморы, лешие, домовые и прочая нечисть — это сказки, народный фольклор, так сказать. План этот — без вопросов, мои «гаврики» сработали, «пошутили» — недаром семнадцатый век замолотили! Ну, это им дорого обойдется, надолго отобьет охоту юморить. Но заключение?.. Что за этим? Неужели я напутал? Правда, от такой жары недолго и свихнуться, и все-таки что-то здесь нечисто! А если предположить, на минуту, как вариант, как гипотезу… Только спокойно, спокойно! — приказал себе Игорь и, чтобы унять расходившиеся нервы, вытащил сигареты, не спеша размял хрустящую ароматную палочку и щелкнул зажигалкой.

— Ох, Игорь Евгеньевич, — раздалось в прохладной тишине холла, — и все-то вам неймется!

Фатьянов вздрогнул. Взгляд мгновенно обежал стены просторного помещения и замер на «Доске почета», словно притянутый магической силой. Там, между ликами председателя исполкома и каким-то «рядовым» депутатом, втиснулась знакомая физиономия. Дед Кузька! У Игоря пересохло в горле, он зажмурился и помотал головой, гоня наваждение. Тьфу!.. Померещилось. Рядом с председателем, как и положено, красовался его зам, Антон Кириллович. Фатьянов судорожно сглотнул и направился к выходу. Уже в дверях не удержался и еще раз взглянул на «Доску». Толстопятов широко улыбнулся и подмигнул совершенно обалдевшему и плохо соображающему Игорю карим, полыхнувшим малиновым огнем глазом…

4

Домовой в законе Архип Захарович, единодушно и бессменно избираемый председателем собрания последние два года, самозабвенно стучал большим деревянным молотком. Он позаимствовал его когда-то у одного районного судьи. Суд размещался в бывшем купеческом доме, находившемся на попечении Архипа Захаровича. Потом суд переехал в другое помещение, а дом, как и многие в городе, следуя генеральному плану реконструкции, снесли и поставили на его месте молодежное кафе. Архип Захарович был уже в летах, шума не переносил вообще, а от дьявольской современной музыки у него резко подскакивало давление и нестерпимо чесались пятки, вводя в искушение растоптать, разметать орущие, гремящие, визжащие предметы в нарушение Кодекса Домовых. Поэтому, прослышав о коммуналке на Береговой, решил, что это много лучше, чем панельные высотки с мрачными сырыми подвалами и вечными сквозняками, где кроме хронического насморка и ревматизма, ничего не заработаешь. Архипа Захаровича приняли в жилищный коллектив как и подобает его заслугам и положению, с уважением и радостью.

Город рос, строился, и добрых, старых, уютных домов оставалось все меньше и меньше. Пропорционально увеличивалось и население коммуналки. Народ подобрался самый разномастный: от совсем еще зеленых юнцов, которым едва перевалило за пятьдесят, до степенных, покрытых паутиной домовых, помнящих благословенные времена без электричества, выхлопных газов и пестицидов. А совсем недавно к ним прибавились леший Тит из вырубленной под новый микрорайон березовой рощи и кикимора Варька из засыпанного шлаком и застроенного кооперативными гаражами болотца у реки.

Долгое время было спокойно, пока однажды домовой Кузька, самый любознательный из них, регулярно следивший за местной прессой, не ошеломил всех сообщением о решении горисполкома на месте коммуналки построить гостиницу!

Известие вызвало тихую панику. Одни считали, что пора собирать пожитки и подаваться в деревню проситься у печных на содержание. А это, как известно, самое распоследнее дело, крайняя степень деквалификации домового! Другие, кто помоложе, рвались в бой, горели желанием помериться силами с официальными властями, предлагая самые экстремистские меры.

Разброд прекратил Архип Захарович. Он заявил, что как самый старший по возрасту и положению, принимает на себя всю ответственность и готов возглавить борьбу за дом. И не только потому, что это последнее их прибежище, но и по соображениям принципиальным: дом Елизара Бастрыгина — память о старом добром времени, и сохранить ее для потомков — их святой долг. Архип Захарович отправил Кузьку парламентером в исполком, но дальше секретарши тому пробиться не удалось. Между тем, почти всех жильцов выселили, а к дому пригнали кран с чугунной чушкой и бульдозер. Положение создалось угрожающее, и тогда было решено вынести вопрос на всенародное обсуждение.

— Тихо, друзья мои, угомонитесь! — изо всех сил колотил молотком Архип Захарович. — Так мы ничего нё придумаем!.. Эй, вы там, на комоде, оставьте в покое пудреницу, поросята!.. Серафим Гаврилыч, опять хозяйские конфеты таскаешь? Нехорошо!..

— А я што? — уличенный Серафим Гаврилович быстро сунул карамельку за щеку. — Я ж от табака отвыкаю! Все по науке, в журнале прописано.

— Ты ведь читать не умеешь, дядя! — крикнули с комода и пришлепнули лысину Серафима напудренной подушечкой.

— Апчхи!.. — душистое розовое облачко окутало домового, на галерке развеселились.

— Мне Кузьма Василич читал, — обиделся Серафим. — Как, мол, придет желание нюхнуть, сразу леденец в рот и соси, — он стянул с головы подушечку и пульнул обратно, вызвав новый приступ хохота.

— Тише! — повысил голос Архип Захарович. — Сегодня у нас один вопрос на повестке: как отстоять дом Елизара Матвеевича, светлая ему память!.. Прошу высказываться. Какие предложения?

— Пусть Варька лягушек своих из подпола уберет, спать невозможно!

— А Тит манной каши объелся! На огороде сидит, пугалом прикинулся — от референдума нашего отвиливает.

— Прошу говорить по существу, — строго напомнил председатель собрания.

— Деда Хипа, скажи, чтоб Тимка мне транзистор вернул! Я ж его по-честному — у огольцов в «чику» выиграл, а он врет, что я биту заговорил.

— Заговорил-заговорил! И пчелиным молоком смазал!

— А ну, цыц, шелупонь! — рассердился не на шутку Архип Захарович. — Все еще не дошло?.. Со дня на день по миру пойдем, ежели не придумаем чего. Соображаете? Строители у ворот!

Юнцы притихли, даже перестали болтать ногами.

— Может, еще разок в исполком наведаться? Сами бы, Архип Захарович, и сходили, — робко предложил Серафим, катая за щекой очередной леденец.

— Слыхал, что Кузьма Василич сказывал? — покачал головой Архип Захарович. — Там одни атеисты сидят. Запрут в психушку — и все дела.

— Да что с ними чикаться! — подпрыгнул на комоде Тимофей. — Подкараулить вечерком и карточку разрисовать, чтоб и с паспортом не узнали! Мы это с Филькой организуем!

— Вам бы только подраться, — поднял голос молчавший до сих пор Петр Игнатьевич, хранитель древних законов и традиций. — Забыли, что в нашем Кодексе записано?.. Домовым ка-те-го-ри-чес-ки запрещается наносить людям непосредственный вред.

— А ежели они сами скопытятся? — поинтересовался Филипп.

— Что не запрещено, то разрешено, — глубокомысленно изрек знаток и хранитель законов.

— Эх, мне бы маленькое болотце, — мечтательно произнесла Варька, — заманила бы миленьких и — поминай, как звали!

— Есть мысля! — щелкнул пальцами Филипп. — Отправим ихнего начальника поблудить в трех соснах, недельки на две, пущай проветрится!

— А когда возвернется, еще злобней будет, — высказал сомнение Серафим. — Тогда уж точно, без крыши останемся.

Придется, Филя, все-таки нам с тобой этим заняться, — повернулся Тимофей к дружку. — Сыграем в «коробочку»?

— А кто ему «пятый угол» покажет? — прогундосил тот.

— Тита с собой возьми, он дело туго знает — мастер!

— Только попробуйте! — пригрозил Кузька, сидевший до этого тихо и безучастно в уголке. — Я вам ухи-то живо пооткручиваю, и Тит не поможет!

— Так, — подвел черту Архип Захарович, — чую, что аргументы исчерпаны, фантазия истощилась, — и вдруг повернулся к хитро поглядывающему на всех Кузьке. — Ну-ка, Кузьма Василич, выкладывай! Я ведь слышу, как у тебя в голове мыслишка колготится, наружу просится. Давай-давай, выпущай!

Кузька выскочил кузнечиком на середину комнаты и подбоченился:

— Эха, стра-те-ги! — язвительно сплюнул он. — Пока вы тут молоко с печеньем трескали, мы с Кешей дельце провернули.

Кузька яростно поскребся и выудил из-за пазухи сонно упирающегося лесного клопа.

— Хватить дрыхнуть, Кеша, иди-ка, пожуй, — он сунул клопа усами в молоко, и тот принялся сразу громко хлюпать и причмокивать. — Намаялся, бедный, по замкам-от лазать. Поешь, родной, заслужил!

— Кузьма Василич, не томи, — взмолился Петр Игнатьевич.

— Не томи!.. Легко сказать, — куражился тот, чувствуя всеобщее внимание, — целый день на ногах, с голодухи чуть не помер: в ихних столовках окромя гастриту ничего не схватишь!

Кузька шмыгнул носом и начал загибать пальцы:

— Во-первых, мы с Кешей подчистили кое-какие бумажки в исполкоме — лишние буквочки, рискуя здоровьем, съел! Спаситель наш, благодетель, отпаивайся молочком, отпаивайся, — голос его задрожал от переполнявших чувств. — Ну и таперича наша коммуналка числится у их, как и следоват, самым что ни на есть ценным памятником. Во-вторых, я на всякий случай у построителей маненько покурочил сакаватор. Ну, тарахтелку, которой они удумали дом-от сносить, — пояснил Кузька. — Еще пужанул пару раз главного умника из реставрации, что ту бумагу с приговором подписывал. Ужо, почитай, готов, — он хихикнул и довольно прижмурил глаза. — Но все это так, мошкара и мелочь, — неожиданно закончил Кузька.

Жадно слушавшая аудитория недоуменно всплеснулась:

— Как мелочь?!.

— А так, — Кузька назидательно поднял сухой палец. — Перерешить могут обратно: одну бумажку написали, другую напишут — не уследишь. А чтоб сработало, надо… Как это у их называется?.. Поднять обчественность!

— Чего-о?!. — Тимофей с Филиппом едва не свалились с комода.

— Сильно тяжелая? — испугался Серафим Гаврилович.

— Пудов сто будет, — авторитетно поддакнул Петр Игнатьевич. — Одному не справиться, только — миром! Придется попыхтеть.

— Мудрецы!.. — закатил глаза Кузька. — Грамотеи! Газетки надо читать, хотя б по праздникам, — не удержался, уколол сотоварищей он. — Поднять обчественность — значит уговорить тех же построителей, чтобы они сами выступили с почином. Мол, отремонтируем дом-от, сохраним для потомков как ценный памятник. И чтобы об ихнем почине в газете написали, против гласности никто не попрет — ни начальник, ни власть. Все ее боятся, поболе чумы, да!

— Голова! — не сдержал восхищения Архип Захарович. — Но как же их убедить, строителей-то? Поймут ли нас?.. Первое впечатление, — он запнулся, подбирая слова помягче, — варвары какие-то…

— Во, братцы, — прищурился Кузька. — А таперича, ухи распахните и слухайте. Сработаем так…

5

Сеня Пенкин на тахте лежал и напряженно думал, пытаясь осмыслить происшествие на Береговой. Цепочка выстраивалась довольно простая. мотор вывел из строя тот странный дед — в этом Сеня не сомневался ни минуты. Зачем?.. Предположим, негде жить, но всем выселенцам предоставляется жилплощадь, с теплым, кстати, сортиром, что на старости лет не последнее дело. Боится одиночества?.. Ерунда! В стране сейчас развернулось такой силы народное движение милосердия, что впору защищаться от него. Память дорога?.. В подобные сантименты Пенкин не верил принципиально. Остается одно: в доме сокрыта тайна. Клад!.. Хозяин-купец припас, так сказать, на черный день, да революция его опередила. И лежит-полеживает сундучок где-нибудь в подвале, или в стену замурован, или в колодце утоплен и ждет, чтобы его подняли… Сеня аж застонал. Вот она, синяя птица! Манит, подмигивает, крылом уже опахнула — только схватить! Да чтоб не вырвалась! Но — как?.. Пенкин взмок от напряжения, никогда еще ему не приходилось так интенсивно работать головой.

Итак, задача: оттянуть время сноса дома хотя бы на недельку, отыскать деда и войти с ним в долю. А может, он и есть хозяин? Бастрыгин?.. Правда, видок у деда — еще «тот», но, с другой стороны, это вполне может оказаться маскарадом: прикинулся бедненьким, несчастненьким, чтобы жалели сильней. Елки зеленые — Бастрыгин! Елизар Матвеевич! Если б так! Тогда взять за жабры, если будет упираться, тогда — верняк!.. На миг у Сени потемнело в глазах: мелькнул «мерседес», шикарная блондинка, очень похожая на Липочку, нежно склонившая лохматую головку ему на плечо, и он сам — респектабельный, «преисполненный»…

У Пенкина засосало под ложечкой, как всегда в минуты особого душевного волнения, возвращая в реальный мирок двенадцатиметровой малосемейки. Голод напомнил, что сегодня — суббота, следовательно, рабочая столовая закрыта и предстоит выматывающая душу процедура приготовления пищи на мерзкой электроплитке «Метеор», которая искрила, била током, бастовала, задавшись целью, по его глубокому убеждению, свести хозяина в могилу или в крайнем случае — жениться. Сеня нехотя слез с тахты, где так замечательно мечталось, и с тоской открыл холодильник. Нет, чудеса еще не начались: в морозильнике среди сугробов по-прежнему скучал в одиночестве желтоватый кусочек сала. Побренчав в кармане мелочью, голодный прораб обреченно побрел в соседний с домом овощной ларек. Лифт, по обыкновению, отдыхал, и Сеня отметил, что третий этаж имеет свои преимущества. Машинально сунув руку в почтовый ящик, он неожиданно обнаружил твердый бумажный пакет. Письмо? Бандероль? От кого?!. «С. И. Пенкину» значилось на конверте — странно, очень странно…

Заинтригованный и несколько встревоженный прораб вскрыл пакет крепкими молодыми зубами и нетерпеливо выудил оттуда сложенный вчетверо плотный серый лист. Сверху корявыми печатными буквами было написано: «Уважаемый Семен Иванович! Зная о Ваших финансовых затруднениях, спешу предложить свою помощь. Мне стало известно, что в доме, подлежащем сносу по улице Береговой, 13, находится клад. Возьмите и владейте! К сему прилагаю план. Остаюсь преданный Вам Н. Д.»

«Н. Д.»?.. Кто он?.. Сеня озадаченно теребил нос: ни одного знакомого с такими инициалами он вспомнить не мог. Может быть, «неизвестный доброжелатель»?.. Ну, конечно! Доброжелатель и обязательно — неизвестный, ведь истинное добро всегда анонимно, иначе о нем так быстро бы не забывали. Пенкин развернул лист, и… у него подкосились ноги. План! Настоящий, желанный, который снился ему ночами, о котором грезил наяву!..

На кривом квадратике стоял жирный красный крест и подпись: «погреб», и чуть мельче — «левый угол за ларем». У Сени захватило дух — наконец! — в подлинности чертежа он не сомневался. Мама всегда верила в его звезду, а Сеня верил маме. Но вот так, сразу, в самом начале трудового пути?!. Пенкин, опасливо оглянувшись, спрятал пакет за пазуху и через три ступеньки помчался домой готовиться к ночной операции.

6

Счастливый прораб, крадучись и поминутно озираясь, добрался до цели незадолго до полуночи. Улица не освещалась, а фонарик кладоискатель предусмотрительно включать не стал. Повозившись немного со щеколдой у калитки, обливаясь холодным потом, он бесшумно скользнул во двор. Дверь в доме оказалась незапертой. Внутри, уже подсвечивая себе фонариком, Пенкин благополучно миновал сенцы и прихожую и вошел в комнату.

Всюду царило запустение. Пыль серым казенным одеялом покрывала пол и немногие брошенные хозяевами при переезде вещи: стол, комод, два стула-инвалида да массивный сундук в углу, с крышкой, узорчато окованной железом. Но тишины в доме не было. Где-то потрескивало, по углам шуршало, скрипели половицы на кухне. Вдруг за спиной присевшего от страха Сени раздался мягкий быстрый топоток. «Крыса!» — попытался успокоить себя Пенкин. Сердце выбивало дробь где-то в левой пятке, а фонарик прыгал в руке, словно пытался грохнуться об пол и тем покончить счеты с жизнью. Прошло несколько томительных минут, прежде чем бледное пятно света выхватило толстое железное кольцо под столом. Обхватив столешницу, Пенкин попытался его приподнять — пустые хлопоты! «Да, это тебе не прессованная стружка», — усмехнулся Сеня и налег на стол всем корпусом. Гррум! — древнее сооружение вздрогнуло и нехотя тронулось с места.

Пристроив фонарик на комоде, кладоискатель, замирая от восторга и ужаса одновременно, поднял тяжелую крышку. Из холодной и вязкой темноты, наполнившей пространство внизу, пахнуло плесенью и болотом. Сене даже почудилось приглушенное кваканье. Он посветил фонариком — на дне тускло мерцала вода, лестница явно отсырела, но выглядела вполне крепкой, и Пенкин рискнул. Зажав в зубах фонарик, он уперся руками в края и поставил обе ноги сразу на вторую ступеньку. В тот же миг гнилое дерево ахнуло, и незадачливый кладоискатель полетел в расколовшуюся хохотом тьму…

— Ну как, внучек? Не расшибся? — голос был тих и участлив.

Сеня осторожно открыл глаза. Он сидел в той же комнате на шатком стуле и жмурился от яркого солнечного света, лившегося сквозь чисто вымытые окна. Перед ним на другом колченогом чудище удобно устроился махонький благообразный старичок, почему-то показавшийся знакомым.

— Ты покамест очухивайся, Семен Иванович, а я тебе кой-чего расскажу, — ласково продолжал дед. — Зовут меня Кузьмой Василичем, профессия моя — домовой, а проживаю — в энтом доме, который ты со своей дружиной ломать надумал.

Пенкин начал медленно сползать со стула.

— Э-э, парень, ну что ты, как девка, сразу — в обморок!.. Домовых не видел? — Кузька нагнулся и легонько дунул ему в лицо.

— Где я? — едва размыкая губы, спросил Сеня.

— Да здеся ты, на Береговой, куда и пришел! — обрадовался Кузька. — Да ты, никак, не признал меня?.. Я вчерась вам сакаватор малость покурочил — несколько смущенно напомнил он.

А, так вы — хозяин? — в свою очередь обрадовался Пенкин. — Неизвестный доброжелатель — вы?.. Письмо вы подкинули? Про клад?

— Подкинул, — сознался домовой. — Прямо в ящик сунул, для скорости. Больно поговорить надо.

— Уфф!.. — облегченно вздохнул Сеня. — А я-то вообразил!.. — он хохотнул. — Но давайте о деле. Велик ли клад? Золото, камни, валюта?.. Сколько процентов дадите? — Пенкин вытащил записную книжку и «Мицубиси», готовясь произвести необходимые расчеты.

Кузька запустил пятерню в кудлатую бороденку и начал яростно ее расчесывать.

— Уж не обессудь, Семен Иваныч, с кладом-то я тебя… того, надул.

— Позвольте! — Сеня почти физически ощутил, как Синяя птица, кружившая над головой, снова начала набирать высоту. — Вы хозяин дома?

— Не, хозяев нету, все, считай, уже съехали. Таперича тут коммуналка.

— И что вы от меня хотите? — догадываясь о цели свидания, спросил Пенкин.

— Вот ты кто? — начал издалека Кузька. — Построитель! Значит, первое твое дело — строить, а не рушить. А ты с чего начинаешь? Еще и на пятак не сделал, а уж портишь на гривенник.

— Кузьма Василич, здесь вы не правы! — перебил Сеня, внутренне ликуя, что разговор поворачивает в нужное русло. — Философия жизни: ненужное, старое снести, чтобы освободить место для нового. И мне непонятно, почему вы так нервничаете. Дадут вам квартиру, со всеми удобствами: тепло, светло, и мухи не кусают. А тут… — он обвел презрительно глазами стены, — пыль да гниль, было б по чему убиваться!

— Э, мил человек, своя земля и в горсти мила! А в энтих, железобетонных, куда ты собрался меня отселить, лишь ревматизм наживать. Не климат нам тама: печи нету, о батареи только задницу обжигать. Опять же ставенок нету, от земли далеко… Да только дело посурьезней, поэтому и вызвал тебя сюды.

— Так в чем же состоит дело? — задал наводящий вопрос Пенкин, явственно ощущая легкое хлопанье синих крыльев возвращающейся из поднебесья птицы счастья.

— Я про память поколений толкую. Сохранить ее надоть. В целости да сохранности в образе нашего дома. Семнадцатый век! Не кот чихнул. Опять же Елизар Матвеевич ставил, заговорил дом от огня, от воды, от людской хулы, да от сакаватора — не сообразил. И то сказать, где ж ему было догадаться! Этих тупорылых тогда и в наличии не было.

— Все памятники архитектуры, Кузьма Васильевич, в Горске давно взяты на учет, под охрану государства. А если вашего дома в списках нет, значит, он никакой ценности не представляет и подлежит сносу, — веско добавил Сеня, прикидывая, сколько же удастся содрать с деда за отсрочку.

— О-хо-хо! — страдальчески закатил глаза Кузька. — Память людская!.. Ума много, да разума нет. Век-от человеческий коротюсенький, чего накопишь, чего упомнишь? А вота нас бы кто спросил — порассказали бы, по пять, по шесть сотен лет векуем, кой-чего в головенках имеется, да!

У молодого прораба снова екнуло под ложечкой:

— Как вы сказали?. Человеческий — коротюсенький, а…

— Объединяться, говорю, надоть. Вашей обчественности с нами, коренными домовыми, и вместе бороться против лихоимцев и бюрократов.

— Так в-вы что?.. Настоящий д-домовой?..

— От-те на, приехали! — хлопнул себя по коленям Кузька — Я ж тебе полчаса долдоню об энтом! Чо, психушку побежишь вызывать? — прищурившись, поинтересовался он.

Пенкин попятился к выходу.

— Я… Я, пожалуй, пойду. Д-домой, мама в-волнуется…

Оказавшись на пороге, Сеня рванул дверь и опрометью бросился вон. Прораб мчался по улице, не замечая прохожих и машин, пока перед глазами не поплыли красные круги. Он перешел на шаг и попытался сориентироваться. Это была старая часть города и, вроде бы, знакомая. Сеня подошел к ближайшему дому, пристально вглядываясь в проржавевшую, косо прибитую над самой калиткой табличку: «Ул. Береговая, 13»…

Ватные ноги больше не держали Пенкина — он сел наземь, привалившись спиной к столбу. «Не может быть!.. Я бежал минут пятнадцать! По кругу?.. Я прекрасно знаю город, как же так?.. Мама, я боюсь!..» — мысли метались, страх, настоящий, липкий, спеленывал тело. «Бежать! Немедленно!..» — Сеня вскочил.

— Передумали, Семен Иваныч? Вернулись? — раздался насмешливый голос.

— Опять вы? — Пенкин затравленно оглянулся.

— Конечно. Думаю, пущай немного проветрится парень, душно небось, у нас-от. А таперича можно и беседу продолжить, — Кузька гостеприимно распахнул взвизгнувшую калитку.

— Насчет дома? — жалобно спросил Сеня.

— Насчет совести. Заходи, мил человек.

И Пенкин вошел…

7

В реставрационной мастерской было безлюдно: обеденный перерыв — время святое, лишь в конце коридора кузнечиком потрескивала пишущая машинка. Заперев дверь кабинета, Фатьянов сел и расслабился.

«Вся эта чертовщина с голосами и подмигивающими фотографиями, конечно, галлюцинация. План застройки — это Сашка Хмелев сработал, больше некому. Ну, родной, погоди! Ты, по-моему, еще макет не сдал, а сроки все прошли. Так что, друг, не обессудь, ответный ход — «е2 — е 4»!.. Сейчас найду заключение и — порядок, получи и распишись, как говорится…»

Игорь несколько раз глубоко вздохнул и открыл глаза. Не глядя, достал из нижнего ящика папку «Акты и заключения» и решительно шлепнул ее на стол. В комнате заметно потемнело — собиралась гроза. Фатьянов щелкнул несколько раз выключателем — настольная лампа перегорела. Чертыхнувшись, он вывинтил лампочку и полез за новой в шкаф. Достав запасную, Игорь вздрогнул. Перед ним, как и в прошлый раз, чинно сидел давешний «чокнутый» старик. Или другой?.. Этот, вроде, и постарше, и посолидней, и лысина более обширная, лишь борода, пожалуй, такая же седая и клочкастая.

— Доброго вам здоровья, Игорь Евгеньевич, — часто закивал гость. — Не гадайте, я по тому же делу, что и сотоварищ мой, Кузьма Василич.

Фатьянов судорожно сглотнул и начал шарить по карманам, ища сигареты.

— Да вы не волнуйтесь, Игорь Евгеньевич, я располагаю некоторым временем. Вы ведь собирались найти какое-то заключение?.. Я охотно подожду, — посетитель прикрыл тяжелые веки и мелодично засвистел что-то себе под нос.

Фатьянов дрожащими пальцами развязал тесемки и заставил себя опустить глаза. Нужная бумага, как показалось Игорю, сама выскользнула из стопки и послушно легла на стол.

— П-прошу, — почему-то протянул ее гостю Фатьянов.

— Благодарствую, — отвел руку Игоря старик. — Мне известно, что там начертано, а вы — почитайте, почитайте!

Фатьянов пробежал глазами текст и машинально вытер галстуком холодный пот: «…дом Елизара Матвеевича Бастрыгина представляет архитектурную и историческую ценность и подлежит полной реставрации и охране как памятник старины…»

— Бывает, Игорь Евгеньевич, по себе знаю, — утешительно и ласково, как сквозь вату, доносилось до Фатьянова. — Понервничаешь, закрутишься — и вон из головы, перепутаешь что-нибудь. Склероз называется. Сухие сороконожки пополам с кваском, натощак, по столовой ложке три раза в день — и как рукой!..

— Вот что, товарищ домовой, — Игорь усилием воли сбросил оцепенение, — как вас величать?..

— Архип Захарович, с вашего позволения.

— Прекрасно! Архип Захарович, рад вам сообщить, что со мной подобные номера не проходят!

— Но ведь документ-с подписали вы, — вкрадчиво напомнил домовой.

— Ничего подобного! — с отчаянной решимостью Фатьянов разорвал пополам злополучный акт и бросил в корзину. — Гипнозу не поддаюсь! В мистику не верю. Фокусы разоблачаю!

Он достал бланк, подложил копирку и вставил в каретку.

— Сейчас составлю новый акт и завтра подпишу у всех членов комиссии!.. — приговаривал Игорь, с чувством лупя по клавишам.

Машинка возмущенно всхлипывала, чихала, шипела и, наконец, совсем остановилась.

— Саботаж?.. — Фатьянов мрачно усмехнулся. — Ничего, мы и рукой можем написать, — и он принялся лихорадочно строчить. — За нос водить вздумали!.. Домовых нам еще не хватало!.. Посоветоваться с ними забыли!.. Все, готово!.. Можете убедиться. — Игорь сунул гостю одну из копий, — и оставьте ее себе на память!

— Весьма признателен, — Архип Захарович аккуратно сложил вчетверо лист и спрятал в карман. — То, что надо! Благодарю от имени всей нашей колонии и от себя лично! Вы — настоящий человек! Ваш дом будет отныне под особой нашей охраной, перекроем все щели — ни одна беда не просочится, лихо отведем, напасти заговорим!..

— Что вы там бормочете? — встревожился Фатьянов, мельком взглянув на текст: «…подлежит полной реставрации и охране…» — он был близок к обмороку, лицо посерело, тошнота тугой волной подкатила к горлу. — Но ведь это не я решаю, — устало произнес Игорь. — Есть постановление исполкома — построить на месте вашего дома гостиницу. Более удобной площадки просто нет поблизости.

— Есть! — развеселился Архип Захарович. — И бумажки все уж выправлены, в папочке у вас лежат-полеживают.

Фатьянов с каким-то отуплением, ничему более не удивляясь, начал перебирать документы, ничуть не сомневаясь, что обнаружит необходимый. «…Согласно решению горисполкома от… июня 19… года о ликвидации частных гаражей по улице Неточной и заключению экспертной комиссии… площадка признана годной для строительства гостиницы «Интурист»…»

— Гениально!.. — Игорь неожиданно расхохотался. Как вам это удается, Архип Захарович? Откройте секрет!.. Мы год бились, ходили, доказывали, митинговали — все тщетно! А тут… Доверьте тайну, никому не скажу, слово!

— А нету секретов, — гость обескураживающе развел руками. — Профессия такая. Да и учимся эвонной не пять лет, — домовой лихо подморгнул, — а за пятьсот-от годков и печной научится. Это вроде начальной грамотки вашей. Другое худо — учить некого становится. Деревенские — печные да банные — совсем отделились и за родню нас не признают, а молодежь вконец обленилась — ей бы чего послаще, да попроще. Вот «пряталки», «пугалки», «перевертыши» — это они еще осилят, а чего посерьезней — так и норовят схалтурить. А в последнее время повадились тайком на шабашки к ведьмам лесопарковским мотаться. В рабочее время!.. — Архип Захарович даже поперхнулся от возмущения. — День спят, ночь гуляют. Да еще пристрастились к муравьиной кислоте, брр!.. Налакаются, а после язвами, да гастритами маются — беда!

— Да, смотрю, и у вас проблемы не легче, — посочувствовал Игорь.

— И-их, — тяжко вздохнул Архип Захарович. — А с другой стороны, чего от них требовать?.. Ребятня десятого, да тридцатого года рождения и домов-то путевых не видала: панель — да шлак-блок, шлак-блок — да времянка, да вагончик с палаткой. Какие-такие традиции передашь в них? Веришь, Евгеньич, как посвящение проводить, с ног сбиваемся. Не во Дворец же спорта сгонять народ — и скользко, сквозняки гуляют, вместо нормального пола — лед, огонь где-то под потолком, мертвый, холодный — рук не согреешь, не то что спину… С появлением реставрации вашей маленько воспряли, — Архип Захарович посветлел лицом и едва заметно улыбнулся. — Никак, за ум люди взялись! Хотя бы малое спасти от тлена, где бы душа могла притулиться.

— Послушайте, Архип Захарович! — загорелся Игорь. — Есть конкретное предложение: давайте заключим союз! Вы находите дома, где душе человеческой, как вы говорите, будет уютно, и оформляете таким вот макаром, — он кивнул на распухшую от документов папку, — необходимые бумаги. А наше дело — быстро привести жилище в порядок, помогайте людям окончательно не озвереть, — добавил Фатьянов шутливо, явно пытаясь скрыть смущение.

— С превеликим удовольствием! — пылко откликнулся домовой. — Нам это не в тягость, а в радость!

— Значит, договорились, — Игорь крепко пожал детскую сухонькую руку деда. — А все-таки признайтесь, Архип Захарович, заставили меня акт нужный написать? Вынудили?

— Неужто, Евгеньич, ты до сих пор не уразумел?.. Совесть твоей рукой водила, что в душе живет. А я токо помог ей наружу выкарабкаться, щелочку махонькую проковырял. На это вся надежда, а ты — «заставить»…

— Архип Захарович, переселяйся ко мне, а? Один ведь, как перст…

Голубенькие глазки домового подозрительно заблестели.

— Не могу, — отказался он. — Обчество бросить не могу, сотоварищей. Да и дома у тебя нет, куда зовешь? Хрущоба твоя — не дом, а так, крыша общая.

— Ну что ж, — излишне бодро начал Фатьянов, — на «нет» — и суда нет. Будем сейчас туннель прокладывать к душе одного матерого. Работа долгая, приготовься, Захарыч: там жиром все заплыло.

Игорь несколько раз настойчиво крутил диск, набирая нужный номер, пока на другом конце провода сняли трубку.

Фатьянов, ты? — зарокотал Толстопятов так, что все сказанное отчетливо было слышно в комнате. — Что хочешь сообщить?

— Антон Кириллович, я должен извиниться. Затмение нашло — перепутал бумаги. Гостиница — на Источной вместо гаражей, а дом на Береговой, действительно, семнадцатый век. Поразительно, но факт Что будем делать? Включать в план?..

— Как что делать! Реставрировать! — трубка гаркнула так, что Фатьянов невольно отпрянул. — У меня тут делегация целая! Строители пришли вместе с прорабом требуют разрешить отремонтировать дом, бесплатно! Что молчишь?.. Ступор напал?.. Ха-ха-ха! — грохотал Толстопятов. — Новое мышление — в действии, привыкай, начальник!.. Так что давай, подключайся, — уже серьезным тоном приказал зампредгорисполкома. — В реставрации они — ни уха, ни рыла. Руководи, Фатьянов, а я прессу подключу. Такой почин нужно осветить, раструбить по всей стране — поднять общественность на ноги! — в трубке запикали короткие гудки.

Слышали? — Игорь повернулся к Архипу Захаровичу, но… того уже в кабинете не было — домовой исчез.

Фатьянов подошел к окну, вытащил последнюю сигарету, а смятую пачку, поколебавшись, бросил в урну под столом.

За окном все замерло в ожидании дождя. Сизые тучи, казалось, своими лохмами задевали антенны на крышах новеньких девятиэтажек. Ни машин, ни прохожих, ни птиц — все попрятались, затаились. Игорь размял сигарету и щелкнул зажигалкой. В ту же секунду ослепительно блеснуло, и в этом фантастическом свете ему вдруг почудилось…

Исчез типовой микрорайон и на его месте, вознося к яркому синему своду иглы шпилей с легкими крыльями крестов на вершинах, встал красавец-собор, как облеченный в камень гигантский водяной вал с застывшими на гребне его пенными шапками сияющих куполов. А от собора вниз, к реке, по крутому склону холма сбегали тремя ручейками одно- и двухэтажные дома, окутанные легкими облачками затейливой резьбы…

А через мгновение ахнуло так, что зазвенели стекла.

Игорь глубоко затянулся и вполголоса произнес:

— Срублю пятистенок, дед, и заберу вас к себе!..