ГЛАВА 1

— А по сопатке не хошь? — бородатый цикнул тягучей слюной на костер. Арсений оторвал взгляд от огня и удивленно посмотрел на собеседника.

— Что это вы вдруг?

— Да ничего, — строго бросил дед, — был тут один навроде тебя. Так пришлось дать ему по сопатке-то.

— Ну, а причем здесь я? — несколько раздраженно спросил Арсений. — Впрочем, может быть у вас так принято? Тогда извините, не понял.

— Не по что дуться, не отдуешься, — усмехнулся дед. — Так что ты здесь ни при чем, а я просто так, для разговору, спрашиваю, — он принялся разгребать угли, выкатывая картошку. Арсений смотрел, как ловко орудует корягой бородатый. Угли, вынутые из костра, зло мерцали красными переливами. «Зачем все это? Поверил каким-то глупым бредням! — тоскливо подумал Арсений. — Санька же говорил, что все это мура, а я почему-то поверил? Все равно, теперь деваться некуда…»

— Давай есть, что Бог послал, а потом уж покумекаем, куда тебе деваться.

«Он еще и телепат?!» — слабо удивился Арсений.

— Я вот тебе съезжу в Рыльск Мордасовского уезда за телепата, — незлобно бросил бородатый, доставая из мешка кусок сала, завернутый в тряпицу, склянку с солью и полбуханки черного хлеба.

— Вы не поняли. Телепат — это…

— Ладно. Не учи рыбу плавать! — перебил дед. — Это я так, для острастки. Запах от тебя вполне приличный, — аккуратно расстелив тряпицу на земле, он нарезал большим охотничьим ножом сало, хлеб, насыпал из склянки небольшую горку соли. — Тот, что до тебя приходил — поганый был, несло от него, как от протухшей селедки. — Дед помолчал, очищая с картофелины подгоревшую корочку, глянул на Арсения. — Ты что это заскучал? Давай навались. Смелее, смелее… Кто сыт, тот у Бога не забыт, — он посолил картофелину, ловко подцепил ножом кусок сала и принялся за еду. Арсений, помедлив, последовал его примеру.

Насытившись, дед подобрел. Он достал из кармана фляжку, нашарил в мешке большую эмалированную кружку, плеснул в нее из фляжки и протянул Арсению. — На, запей, а то всухомятку, я вижу, у тебя кусок в горло не лезет.

— Спасибо, что-то не тянет, — отказался Арсений.

— Экие вы все пугливые стали, — развеселился бородатый, — не боись, это — водица-матушка.

— Вода? — Арсений взял кружку, попробовал, — отменная водица, только холодная, аж зубы ломит! Сейчас бы чайку горяченького, да не взял я чаю. Так собирался — сгущенку захватил, а заварку забыл.

— Сгущенку, говоришь, взял, — усмехнулся дед. — Ну что ж, с чаю лиха не бывает. Сейчас организуем. Я тут поблизости горячий лист видел, — он поднялся и пропал в темноте.

Арсений проводил его взглядом: «Лист какой-то?! Ладно. Если то, что мне рассказывали правда, удивляться не приходится. Надо поменьше лупать глазами и болтать, бородатый и так все знает.»

— Держи кружку, — дед появился с другой стороны. Арсений поднял кружку, бородатый бросил туда небольшой сухой листик, с виду похожий на лавровый, и уселся на свое место.

— Что смотришь? Пей. Сахару, извини, нету. Сгущенку свою доставай. Да смотри не обожгись.

Арсений почувствовал, как нагрелась кружка, над ней поднялось облачко пара, словно от крутого кипятку «Какая-нибудь экзотермическая реакция?» — подумал он и, не удержавшись, спросил: — Скажите, а это не того… не вредно?

— Экие вы, научники, все одинаковые, — дед разгладил бороду, достал трубку, прикурил. — Понавыдумывали всякости: реакция, дифракция, мелиорация, эксгумация, сами разобраться не можете. Воистину говорят, за очками света божьего не видите. — Дед помолчал, попыхивая трубкой. — Однако ж, с другой стороны, лучше бояться, чем не бояться. Пей, пей, не вредно. Да лист вынь, ни к чему он теперь.

Арсений щепкой вынул из кружки лист, прихлебнул. Это был действительно хорошо заваренный чай, вкусный и душистый, словно туда для запаха положили смородиновый лист. Дед, посмеиваясь, наблюдал, как Арсений, отдуваясь и покрякивая, прихлебывает чай и слизывает сгущенку с ложки.

— А вы что же? — спохватился Арсений, подвигая бородатому банку со сгущенкой. — Угощайтесь. извините, не знаю как звать-то вас?

— Все зовут Нилом Степановым, так и ты величай, — бородатый оглянулся, тревожно прислушиваясь.

— Ну спасибо вам, Нил Степанович…

Дед вдруг схватил Арсения за шею и повалил на землю, приговаривая:

— На здоровьечко, на здоровьечко… — сам он брякнулся рядом и возбужденно зашептал: —Ну, сейчас она дохнет! Ты в землю уткнись, легче будет. Во, во, пошло!

Арсений почувствовал, как противно заныли виски, голова закружилась, по телу прошла волна озноба! I Дохнуло опаляющим ветром. Воздух словно густел и быстро нагревался, обжигая легкие. Стало невыносимо жарко. Арсений уже было хотел вскочить и бежать подальше, и побежал бы, но его крепко держал бородатый Нил Степанович. Пекло вдруг спало, так же неожиданно, как пришло. Арсений облегченно вздохнул и приподнял голову, но тут же получил крепкий подзатыльник от деда Нила и уткнулся носом в землю.

— Не спеши, коза, все волки твои будут, — проворчал дед, и Арсений ощутил, что вокруг резко похолодало. Деревья покрылись инеем, в лесу повис густой туман. Мороз крепчал, становился невыносимым, ломал суставы, останавливал кровь. Арсений почувствовал, что замерзает, острая боль в спине была последним, что он помнил. Очнулся он от того, что дед Нила энергично растирал ему спину, приговаривая:

— Тут и наплачешься, тут и напляшешься. Слышь-ка, вставай. Все, она уже вздохнула. Теперь ей надолго хватит. Эка, наделала делов, — бородатый Нил Степанович поднял смерзшийся комочек, подержал его в ладонях, подышал на него, и комочек вдруг ожил, чирикнул и улетел.

— Кто это был, Нил Степанович? — спросил Арсений, приходя в себя.

— Пичуга, известное дело.

— Да нет. Кто дышал-то?

А кто ее знает? — дед Нила задумчиво почесал затылок: — Одному всей премудрости не пройти. Только дышит она, сам же видал. Во какая штука. Огнем дышит, полымем пышет.

— Нил Степанович, может, и нет никого, а? — растерянно спросил Арсений. — Может, здесь аномальные климатические условия?

— Может, и нет, а может, и есть. Бог — старый чудотворец. Вот папаша мой вернется, так скажет.

— А он что — знает? Видел?

— Он и пошел разузнать, кто это заживо чудеса творит, — дед Нила завернул в тряпицу остатки сала, собрал в руку соль, высыпал в склянку и стал укладывать все в мешок:

— Так он давно ушел, отец-то?

— Да не так, чтобы очень. Годов пятьдесят, наверное, — Нил Степанович вновь разгладил бороду, — или шестьдесят.

Арсений посмотрел на деда, пожал плечами: «Все-таки ненормальный он какой-то!»

— Вот ты, Арсений, человек не порченый вроде, — дед Нила, завязав мешок, выколачивал из трубки остатки табака, — а ленивый. Мозги у тебя ленивые, думать не хотят, поэтому ты всех дураками и обзываешь.

— Так ведь некогда думать, Нил Степанович, — попытался оправдаться Арсений. — Делай, а если время остается, тогда уж думай, что же это ты наделал. Но времени-то не остается. Вот и отучиваемся помаленьку.

— Плохо, Арсений.

— Да я знаю.

Затрещали кусты, и на поляну выскочила девчушка лет шести. Она быстро огляделась и, заметив их, обрадованно закричала:

— Деда Нила, я тебя ищу!

— Не шуми, егоза. Садись, молочка попей. — Нил Степанович достал фляжку и налил девочке кружку молока. Арсений отчетливо видел, что это было именно молоко. Девчушка уселась рядом с дедом и взяла у него кружку. Она пила молоко, время от времени поглядывая на деда Нила и кивая ему головой. Наконец допила, поцеловала деда, бросила быстрый взгляд на Арсения и убежала.

— Что же это она, искала, искала и убежала сразу? — спросил Арсений, вставая и разминая ноги.

— Я вот тебе побалую! — дед Нила сердито погрозил кому-то пальцем.

— Кому это вы, Нил Степанович?!

— Да ей, кому же еще. Опять с медведями балуется. Говорил же — не приручай живность.

— А почему приручать нельзя? — удивился Арсений.

— Да потому, — сердито буркнул дед. — Люди-то разные бывают. Блажен человек и скоты милует. Подзовет да малинкой, аль еще чем угостит. А другой покличет: «Миша, миша». Миша выйдет, а он ему из двух стволов промеж глаз и всадит. Вот холера, никак не вычищается! — Нил Степанович раздраженно ударил трубкой об корягу. — А я за всеми следить не успеваю. Больно много народу ходит.

— Ну что ж, спасибо вам, Нил Степанович, еще раз за угощение. Мне пора. — Арсений отряхнул штормовку, закинул рюкзак на плечо. — Нужно еще ночлег найти.

— Да где ж ты его сейчас найдешь? — дед глянул на Арсения и принялся набивать трубку новой порцией табака. — Ступай ко мне в избушку, там и заночуешь!

— Да неудобно как-то, Нил Степанович. Я вам уже и так надоел…

— Ладно, засовестился. Мне не в тягость. Иди по этой дороге, — дед махнул рукой, показывая направление, — прямо к избушке и выйдешь. Извини уж, что не провожаю. Мне тут кое-кого еще подождать надобно.

Арсений еще раз поблагодарил деда, поправил рюкзак и двинулся по указанной дороге. «Зря я с дедом не остался, — размышлял он. — Кого он там ждет? Похоже, он много чего знает, нужно только расспросить его как следует». Зашелестела листва деревьев и пронесся протяжный, похожий на стон, вздох. Арсений остановился, всматриваясь в темноту. Поежился. «Однако, неуютно здесь одному! Этого Рублевского можно понять! Кой черт понес меня!.. И Ваську нужно было собой взять, а не оставлять делать эти дерьмовые анализы! Все равно придется к деду идти. Не стоило уходить, у костра бы и переночевал», — с сожалением подумал Арсений и торопливо двинулся дальше.

«С чего начать, понятия не имею. Ладно, переночую в дедовой избушке, а завтра его обязательно нужно найти». Он еще некоторое время шел по дороге, внимательно всматриваясь под ноги, пока между деревьями не забрезжил свет. Арсений заспешил: «Избушка, наверное? Есть там уже кто-то, что ли?» Однако вышел он не к избушке, а на ту же самую поляну, с которой ушел полчаса назад. Горел костер. У костра, спиной к нему, сидел дед Нила и покуривал трубку.

— Вернулся, значит? — спросил он, не оборачиваясь. Арсений в полном недоумении огляделся.

— Да я не возвращался, вроде…

— Значит, это тебя дорога вернула. Или сам захотел вернуться, вот и вернулся. — Дед Нила кряхтя поднялся. — Ладно, чего уж там. Пошли. Сегодня уже ждать бесполезно. Сдается, не придет сегодня. Сейчас вот костерок загашу и пойдем. — Он затоптал костер, собрал свой мешок и двинулся вперед. — Не отставай, держись за мной, — бросил через плечо. Некоторое время шли молча, потом Арсений не выдержал:

— Я вот спросить хотел, кого…

— Знаю, — перебил Нил Степанович. — Завтра и спросишь, а может, и сам увидишь. Сегодня поздно уже попусту вопросы задавать. Стой. — Дед остановился, прислушиваясь. Опять пронесся протяжный стон.

— Затосковала, значит, — непонятно произнес дед Нила. Арсению стало не по себе и он подошел поближе к деду. Тот лукаво глянул на него и усмехнулся. — Однако, одному тебе здесь несладко придется. Поживи пока у меня. А как напарник твой приедет, тогда уж разведывать двинетесь. Напарника твоего Василием кличут, что ли? — спросил дед и сам себе ответил:

— Знаю, что Василием. Ну, пошли дальше, — он повернулся и зашагал в обратную сторону.

— Нам разве назад? — спросил удивленный Арсений.

Эх-хе, — усмехнулся дед, не отвечая.

Минут через пятнадцать дорога вывела их к дедовой избушке.

— Ну, заходи, Арсений Валерьевич, гостем будешь, — весело сказал Нил Степанович, отворяя дверь, — как говорится: гость в дом — Бог в дом.

Из легенд, рассказанных Дедом Нилом

— Вы нашу-то речь послушайте, приневольтесь, скушайте. А как давно это было, уж и не помню. Только был я в ту пору совсем еще мальчонком сопливым, и дед меня частенько за уши таскал за то, что мы горячий лист в бочки с квашеной капустой подбрасывали. Бывало залезешь в погреб, подбросишь в кадку и ждешь. Хозяева за капустой, а из бочки аж пар идет и щами пахнет. Капуста пропадает, конечно. Вареную ее недолго сохранишь, хотя и квашеную, но смеху для всей деревенской ребятни хватает. Деревня у нас тогда большая была, дворов двести, а то и более. Да народ все интересный, такие штуки выкидывали, что и не привидится. Дед мой, к примеру, лошадь свою разговаривать учил. Что спрашиваешь? Выучил? Ну а как же! Да только та лошадь ему такое сказала, что он надолго к таким шуткам успокоился. Да не в лошади дело, пес с ней. От деда я много всего наслушался, в особенности, когда он навеселе. И пить-то он вроде не пил, а и мимо не лил. По трезвости молчит, ну а уж как за хвосты хватит, успевай уши развешивай, наплетет с три короба. Правда али нет, не ведаю, про то сам кумекай.

Жили они в бедности. Царские-то глазенапы все выгребали. Словом, жить бы еще, да в животе стало тощо. Порешили они, коли белый свет на волю дан, ехать на свободные земли, подальше от людей, поближе к местам, где зверья много, да земли пахотные. Собрались несколько семей и двинулись. Долго ли ехали, коротко ли, а добрались до этого Места. Здесь с ними конфузия и приключилась. Дед сказывал, будто останавливаться они здесь и не хотели вовсе. Однако было им то ли видение, то ли приказ услыхали: «Останавливайтесь здесь». Перепугались они крепко, известно дело, из-за куста и свинья остра. Глаза растащили, лошадей хлестнули и понеслись прочь. Опамятовали, глядь назад, на это Место вернулись. Развернули лошадей в другую сторону, да снова сюда прискакали. Поехали бы вскачь, ан сиди да плачь. Словом, не отпустило их Место. Помаленьку успокоились, поняли — хоть и рано, а ночевать придется. Стали обосновываться. Избы ставить, лес пилить, раскорчевывать, поля распахивать. Хоть по-старому, хоть по-новому, без хлеба не прожить. Жизнь налаживаться стала. Любопытство в людях проснулось. Народ, он, известно, завсегда знать хотит, отчего мужик в кафтане, а а баба в сарафане. Стали окрест природу разведывать. А места кругом мрачные, особенно Черное болото да Гора подле него, словно для ведьминых шабашей назначенная. Слух прошел, будто живет в той Горе Зеленый Ящур. Народ верить не верил, а предпочитал держаться от болота на благородной дистанции. С другого боку заглянуть, зверь в лесу непуганый, гриба, ягоды прорва, живи — людей весели, не ленись — сам веселись. Однако, где беда ни шаталась, а и к нам прикатилась. Стали из деревни бабы пропадать. Без крику и брани куда-то исчезают. Одна ушла белье полоскать, ан и не знают где искать. Мужики посуетились, посуетились, да толку с той суеты чуть. Оно известно, как в лесу искать. Порешили, лучше воротиться, чем без толку блудиться. Прошли сутки с неделей без семи дней, глядь — другая пропала. С вечера корову подоила, в избе прибралась и ушла. Муж на порог, а ее и след простыл, куда делась не ведает. Бабья-то дорога понятная, от печи до порога. Тут уж неладное заподозрили. Кто-то шепнул, будто баб Зеленый Ящур уворовывает. Жил тогда в деревне мужик по имени Гурий. Здоровьем его Бог не обидел. Сучок в кулаке сожмет, так из него сок пойдет. Гурий тот и молвит: «Не позволю чуде-юде, мосальской губе, над бабами измываться! Коли оно мою жену тронет, само будет в обороне. Я его не то руками, зубами задушу!» Орать-то, орет, а в лес не идет. Мужики ему втолковывают: «Что ты, мол, разошелся? Хвастать — не косить, спина не болит». А Гурий знай себе распаляется. Недаром однако ж говорится — хвались, да назад оглянись. Не успела стриженая девка косы заплести, как у Гурия жена пропала. Тут, понимаешь, нашел на людей страх. Сбились все около Гурьевского дома, что делать — не ведают. А Гурий сам белее белья стал, слово вымолвить не может, стоит, заикается. И раздался здесь Голос: «Полно браниться, пришла пора подраться. Что же ты, Гурий, выходи? Аль колени подкосились?» Никого не видно, а Голос слышен: «Что стоишь, как вкопанный, глазами хлопаешь? Иди, Гурий». Гурия ровно в спину кто толкает. Он упирается, да наземь бросился, так его волоком к Черному болоту потащило.

— Никак заснул, Арсений? Нет? Дальше слушать желаешь? Ну коли не надоело, слушай.

Как пропал Гурий, мужики по одному в лес ходить перестали, бабы навовсе по домам забились. А скоро рядом с деревней Гурия нашли. На шее у него следы были, будто кто зубами удушил. После этого случая мужики по избам разбежались. А бабы все одно пропадают! Так худое худым бы и кончилось, только не выдержал тут Сигида. Жил в деревне такой парень — свят по душе, а тащится на костылях. Тщедушный, грудью страдал, задыхался. Собрал Сигида мужиков: «Что же вы, — говорит, — едрит ваше масло! Так и будете конца ждать, да баб своих на смерть провождать?» Сам-то он женат не был.

«Может, пойдет кто со мной с Ящуром биться, лихое лихом исбыть?» Мужики, однако, крепко напуганы были. Одни стоят насупившись, молчат, глаза прячут, другие, чтобы страх свой не высказать, над Сигидой насмехаются: «Куда собрался, воитель? Из тебя боец, как из дерьма пуля. Куча этого самого от тебя и останется!»

«На всяку беду страха не напасетесь. Не хотите, один пойду. Добуду чужую шкуру, а коли свою отдам, так уж лучше помирать в поле, чем в бабьем подоле», — ответил Сигида и этим же днем ушел. Неделю Сигида ходил, может, более. Только, дед сказывал, гроза тем временем приключилась такая, что и ночью от молнии светло было, ровно днем. А как гроза закончилась, Сигида и вернулся. Всем объявил: «Можете по избам не прятаться. Не будет боле Ящур нас мордовать». Народ засомневался, конечно: «Как же это ты в одиночку Ящура одолел?» Сигида помолчал, а потом вдруг и молвит: «Да не один я был, помогли добрые люди. Миром одолели. Только не было в той Горе никакого Ящура, а уж что там было, я и сам не ведаю».

Люди не поверили, решили, что он от страха умом тронулся. Рядом с нашей деревней почитай верст на сто ни единой живой души не было, да и сейчас нет.

Однако долго ли, коротко ли, а только стали бабы по домам возвращаться, как будто ничего с ними и не приключилось вовсе. Будто и не пропадали они на несколько недель. Одна говорит: «Что это вы переполошились? Меня потеряли? Так я белье полоскать ходила, только и управилась». Другая по грибы ходила, третья — по ягоду. Остальные тоже понять ничего не могут, толкуют, что по делам ходили, кто за коровой, кто еще за чем. Народ удивляется. Чудные чудеса — шилом небеса! Дальше — больше. Сигида пахать начал! Это с его-то грудью! Правда, на больного он боле не походил. Ранее как скелет был — кости да кожа лохмотьями, а тут — плечи расправились, мясом помаленьку оброс. Здоровенный парняга стал, ни горелый, ни больной — ни пузатый, ни худой. Посудачил народ, мол недолго метил, да хорошо попал.

Год прошел, или того боле. Люди удивляться перестали, страхи позабыли, в лес начали выбираться. Глядь, а Горы-то нет, как вовсе не было! А на месте болота озеро! Озеро-то нашими днями Черным прозывают, в память о болоте, хотя никакое оно не черное, и рыбы в нем прорва. Можешь и сам спытать, для уверенности.

А Сигида и взаправду выздоровел! Что за люди ему помогли, спрашиваешь? Эх-хе, кабы все знать, вышел бы в знать. Много об этом Сигиду спрашивали, да только он сам толком ничего не понял. Толкует, будто добрался до Горы, да стал Зеленого Ящура на бой кликать. Налетела вдруг гроза невиданная. А дале он сомневается: правда, аль привиделось ему, словно поднялась Гора на дыбы, а он на нее бросился. И как будто не один, а много народу вокруг него появилось. Молнии блещут, гром гремит, дождь сечет. Обеспамятовал он, а как очнулся, глядь, ни Горы, ни болота и никого кругом не видать. А сам он лежит на берегу озера. Вот такая депутация получилась. То ли явь, а то ли бред — то ли сказка, то ли нет.

 

ГЛАВА 2

День был жаркий. Чахлые, серые от пыли деревья не давали тени и не в состоянии были справиться с сочным, угарным смогом, окутавшим центр города. Арсений маялся в своем кабинете на шестом этаже, за плотно закрытыми окнами. Кондиционер производства соседнего завода сдох на второй день после установки. Сдох бы и в первый, но в первый его не включили. Духота была адская и вызывала даже что-то вроде галлюцинаций. Казалось, за стеной кто-то дурным голосом завывает: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!»

Арсений сдавил уши руками, пытаясь сосредоточиться. «Значит так. Что мы имеем? Показания двух потерпевших… Тьфу, черт! Что это меня на уголовный кодекс потянуло — он подошел к холодильнику, стоявшему в углу, открыл его. Некоторое время задумчиво созерцал его пустое чрево, пытаясь вспомнить, за каким чертом он припер в кабинет этот морозильный аппарат. Наконец, наткнувшись взглядом на притаившийся в углу сифон, очнулся. Прохладные, запотевшие бока вызвали у него умиление. Однако попытка добыть стаканчик холодной газированной воды закончилась полным фиаско. — Сифон злобно зашипел, плюнул в стакан и затих.

— Вот скотина! — Арсений раздраженно вернулся на свое место. — Вернемся к нашим «уголовничкам». Тэ-экс, первое заявление датировано двадцать третьим мая, второе — тридцатым июня. Формальности соблюдены — дело в компетенции нашего учреждения.

— Явление, не поддающееся объяснению с точки зрения современного развития науки, которое подтверждают не менее двух очевидцев (очевидцем следует считать и группу, наблюдавшую явление одновременно), наблюдавших явление в разное время, признается необъяснимым и направляется на рассмотрение в Центр по рассмотрению необъяснимых явлений», — чеканя слова, процитировал он. — Вот мудрецы! «…отправляются в Центр…» Спрашивается, зачем? Если наука объяснить не может, то как же Центр объяснит? — Арсений со злостью швырнул лежавший на столе нормативный справочник. Тот, шурша страницами, долетел до стены и, ударившись, упал, испуганно прикрывшись обложкой.

— Ладно, что это я? Жара, что ли на меня так действует? — внезапно успокаиваясь, подумал Арсений, — Объясняем же! Уже четыре, или нет… три необъяснимчика объяснили. Четвертое объяснение Комиссия по контролю необъяснения объяснимых… Тьфу черт, запутался! Комиссия по контролю за объяснением необъяснимых явлений. Еле выговоришь. Так, что это бишь я про комиссию? Ах, да! Четвертое объяснение она признала недостаточно объясняющим суть объяснимого… Опять путаюсь. Словом, четвертое она отклонила, но три-то — удовлетворительные вполне. Хотя, объясним — не объясним, удовлетворительно — неудовлетворительно, какая разница? В принципе можно отвертеться. «В связи с расплывчатостью существенных признаков необъяснимости… согласно параграфам: А, Бэ, Вэ и Вэ-бис… учитывая статью ЭМ… руководствуясь дополнениями к сводным положениям от такого-то числа тысяча восемьсот такого-то года… отложить… неопределенный срок… внести в реестр… поставить на контроль… появятся новые факты… сверить… затребовать инструкции… согласуется с нормативными требованиями…» И все. Минимум полгода эти бумаги будут рассматриваться в Центре, Комиссии по контролю, Комиссии по контролю за Комиссией, и другими Комиссиями по контролю за чертом-дьяволом. — Арсений потянулся, выглянул в окно. Знакомая, неизменная из года в год картина навевала тоску. Очередь в универмаге напротив была обычных размеров, как вчера и позавчера. Она производила впечатление основательности, как и само здание универмага, словно бы являясь его архитектурным дополнением. Порыжевший от времени плакат, на котором был изображен квадратный кулак, выбивающий искры из наковальни, сохранился неплохо, как и надпись под ним «…одобряем и Поддерживаем!», только лампочек, освещающих его в ночное время, заметно поубавилось. Их частью побили от нечего делать, частью растащили для собственных нужд местные жители. А действительно, чего добру пропадать? Неизменна была и безобразно разинутая пасть котлована, вырытого посреди проспекта месяца два назад. Привычные личности с помятыми, так сказать, лицами и сизыми носами вяло толклись на краю котлована. Их незлобный мат ежедневно оглашал окрестности. Привычно испражнялись в небо заводы. На остатках асфальта дребезжал переполненный автобус. В задыхающемся скверике, прямо под окном кабинета, привычно резались в шахматы сослуживцы Арсения. Уже два месяца в Центре не было воды (с тех пор, как разрыли котлован), в результате подавляющее большинство сотрудников слонялись без дела, впрочем, когда появлялась вода, картина менялась незначительно.

Арсений заметил Ваську Эстэла, которого сегодня утром отправил в центральную лабораторию с образцами неизвестного минерала, доставленными пенсионером, живущим по соседству. Пенсионер этот был обуреваем маниакальной идеей о пришельцах, которые якобы посещали нашу грешную Землю, и с завидным упорством искал доказательства своей гипотезы. Он уже порядком всем надоел, но ругаться с ним боялись, поскольку этот активист водил дружбу с редактором местной газеты, куда периодически тискал статейки с безграмотными прожектами относительно всеобщего благоустройства планеты. Оные прожекты были настолько грандиозны, что даже младенцу становилось понятно — все это бред сивой кобылы, точнее сивого мерина. Но их печатали, наверное, потому, что изображали они школьные картинки далекого светлого будущего, с такими замечательными, светлыми и честными людьми, от которых слегка подташнивало. Впрочем, это кому как. Одного-двух шпионов, которых пенсионер вводил в повествование для остроты сюжета, естественно разоблачали, а иногда они даже перевоспитывались и тут же включались в строительство еще более светлого будущего. Пафос освобожденного труда! Читая эти откровения, так и подмывало встать и снять шляпу.

Словом, Арсений решил не связываться с этим общественником и поручил Эстэлу провести анализ минерала и доставить ему результаты. «Что тут анализировать? Окаменевший навоз. С рождения, наверное, припас», — буркнул Васька, но камни забрал. Теперь он стоял под окном и что-то рассказывал молоденькой лаборантке. Та весело смеялась и жмурила глаза.

— Исполнительный, подлец, — усмехнулся Арсений. — Ну, Дон Гуан, ты у меня попляшешь! — Однако сладкая мстительная дума была прервана скрипом открывающейся двери. В кабинет, тяжело отдуваясь и вытирая потное лицо, ввалился Санька Соснин.

— Здорово, старина! — Санька как всегда был всклочен, суетлив и многословен. — Пожалте бриться! — он поклонился, указывая на дверь. — Отец наш к себе требует. Будет тебе баня! — восторженно продолжил Санька и в горле у него забулькало.

— Тебе-то за что досталось? — осведомился Арсений.

— Как за что, милый ты мой голубок, — Санька стал нежным, словно родная мать, — за дело. Цицерон сегодня в ударе, я думаю, ты получишь большое удовольствие от беседы.

Арсений поднялся на седьмой этаж, вошел в приемную директора. Секретарша Светочка работала: «Четыре лицевых, две изнаночных, четыре лицевых… Проходите, Арсений Валерьевич, вас ждут», — бросила она, не отрываясь.

Директор что-то записывал, придерживая плечом телефонную трубку.

— Понял, понял. А кефир кому? Мне? Ах да, мне. Присаживайтесь, — он показал Арсению на кресло. — Это я не тебе, Маша. Что еще? Маша, ты учитывай, что у меня, кроме всего прочего, институт в подчинении, им руководить надо. Почему мелочь? Значит, ты таким образом трактуешь этот вопрос? Однако, я не позволю! А вот затем, чтобы спустя много лет мог с чистой совестью сказать: «Я работал, а не враг!» — директор раздраженно бросил трубку и, бормоча под нос ругательства, отошел к стене. Некоторое время он, приняв позу мыслителя, внимательно изучал огромную, во всю стену, политическую карту мира. Почему-то Арсению показалось, что он никак не может разыскать Австралию.

— Гляжу вот я на вас, Арсений Валерьевич, и думаю: вы умный человек, или как? — директор отвернулся от карты, прошел к столу и уселся в свое кресло. Уселся основательно, по-хозяйски поглаживая подлокотники, солидно покряхтывая. — Молчите? Вот, вот… тяжело стало с людьми работать, Арсений Валерьевич, все изворачиваются, врут, а то и вовсе, искажают факты, — директор достал золоченый портсигар, закурил, предложил Арсению. Тот отказался.

— Давно бросили? — осведомился директор.

— В детстве, — отрезал Арсений.

— Все мы были когда-то молодыми, — мечтательно протянул директор — Вот закурил… Вот задумался… Вот в карман… Да-а-а! Время бежит неугомонно вперед! — с пафосом закончил он.

«Цицерон ты, Цицерон и есть», — подумал Арсений.

Однако, к делу. — Вы, Арсений Валерьевич, безусловно догадываетесь, что у нас страна высокой демократии! — поджимая губы и гордо задирая подбородок, произнес директор. — У нас даже есть некоторые права, — он поднял вверх указательный палец, выдержал эффектную паузу и торжественным шепотом закончил, — и они даже, в некотором смысле, охраняются законом!

— Вы к чему это, Николай Петрович? — не понял Арсений.

— А к тому, что заявители тоже пользуются этими правами. Тем более, что один из них весьма и весьма, так сказать!.. Мне сегодня звонили оттуда, — директор показал глазами на потолок, — объяснение последнего заявления необходимо ускорить. Все должны быть начеку!

— Но, Николай Петрович, это дело я получил только сегодня, над ним еще думать и думать, — возразил Арсений.

— Что тут думать? Работать надо! Я вот не думаю, я работаю. Мне некогда думать. — Николай Петрович наклонился к Арсению и доверительно зашептал: — А то вот слышали, в Институте информации начальник отдела задумался и… повесился. — Директор сделал страшные глаза. — Да, да, Арсений Валерьевич. Повесился. Веревкой за шею. Не пугайтесь. Это все шутки, правда, в пределах умного. Надеюсь, вы меня поняли?

— Понятней не бывает!

— Не смею вас больше задерживать.

В кабинете Санька колдовал над сифоном, приговаривая:

— Бастуешь, сволочь пузатая, ничего, мы заставим тебя трудиться и давать пролетариату газированную водичку. За-аставим! — заметив Арсения, он оторвался от своего занятия и участливо осведомился: — Ну что, старина? Дело швах?

— Отпуск летит к чертовой бабушке, — ответил Арсений, снимая пиджак.

— Да-а, как-то не кругло получается, — глубокомысленно заметил Санька, — ну, а Петрович объяснил что? Убедительно просил?

— Объяснил, — усмехнулся Арсений, — ты же знаешь, легче с немым разговаривать, по крайней мере, понятней. Но просил убедительно. Один из заявителей — высокий сановник, так что, сам понимаешь…

— М-м-м, — скривился Санька, — кисло в борщ. Но отчаиваться рано. Ты пытался ему втолковать, что дело, мол, не шуточное, надо, мол, подумать?

— Что за идиотские вопросы? Ты что, Петровича не знаешь?

— Знаю, знаю, — Санька выпятил нижнюю челюсть, насупил брови и стал удивительно похож на директора. — Не хрен думать, работать надо?

— Слушай, Санька, иди ты к черту! — Арсений уселся за стол.

Санька посмотрел на него с неодобрением:

— Ну, брат, не гибко, разве интеллигентные люди позволяют себе такое поведение? — он с сомнением покачал головой. — Интеллигенты — не позволяют. И еще, ради бога, выкинь свой пустой сифон! Зачем травмировать честных людей? — Санька вышел из кабинета, но тут же вернулся. — Ладно, черт с тобой! На, грабь! — он вытащил из кармана два баллончика для сифона и положил на стол. — Так поступают пионеры! Сдачи не надо.

Арсений проводил его взглядом, достал из стола тощую папку, в которой лежали заявления двух очевидцев, и приступил к чтению первого. Однако, в дверь постучали.

— Какого черта? — крикнул Арсений.

— Извините, Арсений Валерьевич, — в кабинет протиснулся профсоюзный босс Боря.

— В чем дело, Борис?

— Васька отгул требует, — застенчиво сообщил профорг.

— Какой Васька? Какой отгул? — раздраженно спросил Арсений. — Нельзя ли понятней и короче?

— Васька Эстэл требует отгул, — заторопился Боря. — Мы ему в прошлое воскресенье дали общественное поручение: выступать за команду нашего отдела в институтских соревнованиях. В прошлое воскресенье проводилось первенство по перетягиванию каната, вот Ваське и поручили всех перетянуть. Он же здоровый. Победителю начисляется сумма очков такая же, как за четыре опубликованных статьи. Дело выгодное. А Васька теперь требует отгул. «Поскольку перетягивание проводилось в воскресенье и потребовало значительных затрат физических кондиций», — прочитал Боря и протянул Арсению мятый листок. — Это он заявление написал, говорит, что был в команде затяжным.

— Каким? — недоуменно спросил Арсений.

— Затяжным. Ну знаете, в гребле — загребной? Все одинаково гребут, а загребной, вроде как больше других. Вот Васька и написал, что был затяжным, потому что стоял первым и ему больше всех пришлось пыхтеть, — конфузясь, объяснил Боря.

— Борис, ты притворяешься, или в самом деле, как говаривает наш директор, дубовый, словно дерево? Затяжной, загребной, дурдом какой-то! — Арсений скомкал листок и бросил в урну. — Он над тобой издевается, а ты глотальник раззявил. А теперь иди и передай этому французу, что намечается дело, он у меня пристяжным пойдет. Кроме того, передай, что начальство чрезвычайно довольно его, Эстэловой, исполнительностью и раздумывает, в каком месяце ему выписать премию — в этом или, может быть, в следующем? Пусть посоветуется с лаборанточками и сообщит, как ему удобней. Так вот и передай. — Арсений запер дверь кабинета на ключ, отключил телефон, уселся за стол. — Все. Пусть они перетягивают канаты, чинят канализации, покупают кефир, а меня нет. Я преставился.

 

ГЛАВА 3

— Слушай, Драный, брось ты его, — маленький тянул верзилу за рукав.

— Нет, ты погоди. Он мне не нравится. Врезать ему, что ли? Жельтмены, предлагаю на спор, я ему по соплям, а он мне спасибо, — Драный выплюнул окурок и, погано улыбаясь, неспешно двинулся вперед. Скажешь спасибо, отличник? Какой гордый, молчит, партизан, — он весело заржал и оглянулся на своих. — Гусь, а ты как соображаешь? Врезать или не надо?

Худой, прыщавый Гусь стоял несколько в стороне и лениво лузгал семечки. Он сплюнул шелуху и безразлично бросил:

— Ну врежь, если хоцца.

Гусь достал новую порцию семечек и возобновил прерванное занятие. Драный повернулся и сочувственно произнес:

— Видишь, земляк, деваться некуда. Народ просит.

Он лениво размахнулся и шлепнул ладонью по щеке…

Арсений замотал головой и проснулся. Некоторое время лежал, приходя в себя, настолько реальным показался сон. Полное ощущение того, что пощечину ему влепили не пятнадцать лет назад, а только что. Он откинул полог и выбрался из палатки. Над озером клубился туман. Солнце еще не взошло, но синие предрассветные сумерки уже почти растаяли и верхушки деревьев зажглись в первых лучах невидимого пока светила. Прохладный утренний воздух вызывал легкий озноб. Арсений энергично замахал руками, пробежался по берегу и принялся разжигать костер.

Прожив три дня у деда Нила, Арсений дождался, пока приехал Эстэл. Тот поведал ему о своих злоключениях в борьбе с пенсионером-общественником. Борьба эта, кстати, была еще не окончена, поскольку пенсионер результатов проведенного анализа не признал и требовал экспертизы, грозился «вывести контрреволюционное гнездо на чистую воду». Васька плюнул и, воспользовавшись оформленной командировкой, уехал от греха.

После его приезда, они, по рекомендации Нила Степановича, перебрались к Черному озеру. Дед вообще отнесся к ним достаточно благосклонно. Многое рассказал. Показал самые удивительные места, только к Емельяновой ловушке идти отказался. Сказал, что туда, мол, каждый должен идти сам, а лучше не соваться. Даже местные предпочитают обходить Дьявольский замок стороной. Арсений пытался выспросить у деда как они, деревенские, объясняют себе загадочные свойства Места, те странные вещи, которые здесь творятся. Дед, однако, отшучивался, говорил, что привыкли и не обращают внимания.

Наконец, костер разгорелся. Арсений повесил котелок, поджег щепку, прикурил. «Счастливчик! — подумал он об Эстэле. — Дрыхнет без задних ног. А меня словно кто-то пытается убедить, что я ничтожество, трус и все такое прочее. Восьмая ночь — восьмой раз один и тот же сон! Возможно ли вообще такое, чтобы человек сам себе признался, что он ничтожество? Если я поперся сюда, то как раз для того, чтобы доказать самому себе противное!» — Арсений подумал было, что надо разбудить Ваську и отправить производить утренние замеры, однако, оглянувшись на Эстэлову палатку, отчего-то раздумал. Палатка была гордостью Васьки Эстэла. При каждом удобном и неудобном случае он хвалился, будто это подарок одного друга-полярника. Если судить по Васькинам рассказам, то среди его друзей вообще нормальных людей не было. Они были или полярниками, или космонавтами, или членами кооператива по приготовлению шашлыков и чебуреков. Однако друзья друзьями, а палатка действительно была знатная. Устанавливал ее Васька аккуратно, сначала собирал каркас из алюминиевых трубок, затем натягивал ярко-красное прорезиненное полотнище. Спал он всегда в одиночестве, ссылаясь на то, что не переносит тесноту.

Арсений высыпал в закипающую воду два пакета концентратов и, потянувшись, направился к озеру.

«Что-то размышления мои уводят меня далеко от того ушастого Драного, который в сопливом детстве влепил мне по морде, а я смолчал. — Арсений остановился, поднял облизанную озером гальку. — И до сих пор молчу, хотя по морде с тех пор получал достаточно часто. Но почему та первая, детская пощечина самая обидная, будто потерял что-то в себе, или вообще себя потерял? Дожился, сам с собой боюсь быть откровенным, как будто, действительно, я — это не я вовсе. — Незаметно Арсений стал думать о себе, как о постороннем, словно это он был ненастоящий, а тот, настоящий, потерялся на одном из поворотов. — Может, ты потерял себя позже, — думал он, бредя по берегу, — когда увольняли Жеку? За что его уволили? За то, что он попросил не вмешиваться директора в дела, в которых он ни черта не смыслит, и не перекраивать программы эксперимента. Жека тогда сказал, что его, директорово дело, распределение талонов на диетпитание, утряска показателей, а также исправно работающая канализация, точнее, неисправно работающая. Жеку уволили, а по морде получил ты, Арсений. Потому что Жека был прав. Потому что он был твоим другом, а ты промолчал. А может, ты потерял себя на темной улице у рощи, когда не заметил, что двое мерзавцев изгаляются над девчонкой, предпочел перейти на другую сторону и прошагать мимо. А может быть, это уже не ты перешел? А тот остался на другой стороне? Остался и потерялся? Нет? Тогда, может быть, эта потеря произошла при составлении списков на жилье, когда ты выписал для количества мать, а потом отправил обратно? Тогда ты оправдал себя. Говорил, что такие нормы жилой площади на человека годятся разве что для человека неживого, на кладбище такие нормы годятся. Тогда ты оправдал себя, а Любовь Ефимовна с дочкой осталась жить в общежитии. Бойня за место под солнцем была большая, а соседом по лестничной клетке оказался директорский сын, которого и в списках-то не было. И ты с ним здороваешься, а надобно бы плюнуть ему в рожу, а заодно и себе самому. И еще было много поворотов… Где искать? Думаешь Место поможет? — Арсений с силой зашвырнул гальку и вернулся к костру. Снял котелок с варевом непонятного цвета и запаха. — А ведь я надеюсь, что поможет. — Он зачерпнул ложкой из котелка, попробовал и сплюнул. — Хорошая вещь, Ваське понравится. — Усевшись на опрокинутое ведро, Арсений закурил. — Должно помочь. Что-то такое я чувствовал, было же у меня ощущение, что вот-вот разгадаю… Было и ускользнуло. Осталась только уверенность, что приехал я сюда не зря. Что-то будет! И еще сказка какая-то в голове вертится, про пацана, который отдал, золотой рубль и жизнь свою какому-то нищему. А может и не рубль он вовсе отдал. «Клянусь копытами козла…» Это вроде из той же сказки. Черт те что в голову лезет! Надо делом заняться».

Арсений направился к палатке, вытащил дневник.

«Вчерашние опыты зафиксированы, кроме последнего. — Он принялся листать тетрадь. — Так, ага, вот. «18.00 — Дед водил на Ползающую топь. Полная неудача. Никакой топи не обнаружил. Нил Степанович спокоен, говорит, на то она и ползающая. Может, уже где в другом месте. Васька с ним поругался. Дед обиделся. Эстэлу выговор, ужин без сладкого. У деда просил прощения. Тем более, что топь эту я видел, когда ходил один. Непонятное явление! Трясина — не трясина, а не обойдешь. Что характерно, занимает она, судя по всему, достаточно локальный участок, однако моя попытка обойти ее не удалась. Когда стоишь перед топью, визуально кажется, что размеры ее совсем невелики, правильный круг метров двести в диаметре. Справа и слева вполне обычный лес. Прошел около километра вправо, а когда двинулся к Большому Камню, опять угодил в топь. Полное ощущение, что она ползет за мной. Живая гать не появлялась, вынужден был вернуться.

20.00 — Ужинали вместе с Нилом Степановичем Дед рассказал занимательную легенду. Васька особенно интересовался Емельяновой ловушкой. Дед не советовал туда соваться без крайней необходимости.»

На этом записи вчерашнего дня обрывались.

«Что там было вчера после ужина? После ужина мы с Эстэлом ходили проверять эффект саморазворачивающихся дорог. Так и запишем. — Арсений достал ручку. — «21.00. — Ходили с Эстэлом по саморазворачивающимся дорогам. Никакого эффекта. Дед говорит, что дорога выводит в то место, куда стремишься. Настойчиво думал о том, как бы вернуться к Черному озеру. К Черному озеру не вернулись, вышли к Большому Камню. Очевидно, эффект наблюдается при более сильных эмоциях, или происходит на уровне подсознания. Ползающей топи не встретили. Васька, глядя на меня, ржал как конь». Вроде все. — Арсений закрыл дневник, глянул на часы. — Однако, француз разоспался, как будто на курорт приехал. Сейчас я тебя разбужу». — Он зачерпнул кружку воды, стараясь не шуметь, подошел к Васькиной революционной палатке, отодвинул полог и замер. Эстэла в палатке не было. Арсений внимательно осмотрел спальный мешок, как будто Васька мог в нем спрятаться, отошел к костру. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло его. Лес неуловимо изменился, словно стал чужим. Озеро, до этого ласковое, почернело, оправдывая свое название. Арсений ощутил неудобство, растерянно огляделся по сторонам.

— Что, трусишь, брат? — вслух произнес он, чтобы как-то взбодриться и подумал: «А ведь правда…»

Из легенд, рассказанных дедом Нилом

— Ты, Валерьич, все пишешь? Боишься, забудешь, али как? Для отчета? Ну пиши, пиши. Писали писаки, а прочтут собаки. Да нет, это я так. Куда же тебе родимому деваться, раз требуют? Спрашиваешь, какие у нас истории приключались? Позакавыристей? Всякое случалось. Дело бывало — и коза волка съедала. Про то тебе и поведаю. А правда то, аль ложь — думай сам, как хошь.

Появился у нас в деревне беглый. Кто такой неизвестно, паспорт у него на лбу не прописан, но человек, говорят, был подходящий. По плотницкому, кузнецкому делу так сработает, хоть в ухо вдень. Всем помогал. Но это уж после, когда отошел маленько. А как наши мужики его нашли, так он совсем плохой был. Отощал до крайности. Смотреть страшно. В гроб краше кладут. Думали, не жилец на свете. Быть бы худу, да Бог не велел. Оклемался наш каторжник. Откормили его помаленьку, одели. Народ у нас простой, прижимистый, но и не то чтоб совсем жадный. Так ему и не жалко было давать, он эти подарки отрабатывал стократ. Да и не брал, конфузился, краснел, прямо как девица.

Поселился беглый у Ипатыча. Мужики туда частенько заглядывать стали. Много чего интересного каторжник знал, рассказывал как по-печатному. Однако пронюхали про то в губернии, и как-то ночью нагрянул целый отряд. Какой-то важной птицей наш каторжник оказался, коли за ним целый отряд прислали. Обыскивать стали, да ничего не нашли. Ипатыч, мужик сам себе на уме. Лукавства небольшого, но осторожность в нем была. Он своего постояльца в бане устроил. Как обыскивать стали, каторжник потихоньку из баньки выбрался и ходу. Только у самого леса заметили его как-то. Командиром того отряда был Главный полицмейстер, крайняя сволочь. Даже нас, пацанов, мимо не пропускал, все норовил плеткой по заднице стегануть. Так вот, этот Главный полицмейстер, моп его ять, и говорит: «Не спешите, теперь он от нас никуда не денется».

Сволочь-то сволочь, а соображал. Известное дело, от нас путь один, только в сторону губернии выбраться. В другую сторону не уйдешь — болота кругом.

Расположился полицейский отряд в деревне. Посты вставили. Стариков в сарае заперли, чтобы никто беглому дорогу тайную не указал. До утра они куражились, самогонку жрали, песни горланили да баб деревенских щупали. Так перепились, что к обеду лишь оклемались. Главный полицмейстер их построил, давай орать, дескать, только и умеете водку жрать, а у самого рожа с перепою красная, хоть портянки суши. Проорался полицмейстер и говорит: «Деваться каторжнику некуда. Сидит возле Черного озера. Там его и возьмем. А кто первым его схватит, тому лично целковый выдам, четверть самогонки и аксельбанты свои в придачу».

Стоят эти сукины коты, глаза разгорелись, как про самогонку услышали, носами воздух нюхают, точно легавы, только что не повизгивают, да не лают. Рассыпались они цепью и пошли. Полицмейстер опохмелился и потихоньку за ними на коне поехал. Наши мужики затылки почесали, повздыхали, мол, жалко, конечно, хороший человек, а только чем ему поможешь? Потом сарай отперли, стариков выпустили.

Долго ли, коротко ли, глядь, бегут полицейские из лесу. Кто как, некоторые без винтовок, а другие и вовсе без штанов. Первым полицмейстер. Оно, понятно, все пешком, а он на лошади. Остановился на площади, рожа по шестую пуговицу вытянулась, визжит: «Бунт! Заговор! Сгною всех!»

Недолго, однако ж, разорялся и во весь опор дальше понесся. Войско его вслед за ним. Мужики еще как следует удивиться не успели, каторжник из лесу вернулся.

— Дайте, — говорит, — мужики, харчишек на дорогу. Уходить мне надо. Не иначе, ваш полицмейстер за подмогой помчался.

Мужики рты пораззявили. Харчей все же собрали, спрашивают:

— Как же ты один с целым войском управился?

А беглый в ответ:

— Некогда, мужики, мне вам растолковывать, да и сам я толком ничего не знаю. Вернусь, когда таких вот полицмейстеров, как ваш, разгоним, вместе разбираться будем. Винтовки, что полицейские побросали, у Большого Камня заберите, а то ваши самострелы да пищали никуда не годные вовсе. Прощевайте пока. — С тем и ушел.

Самые отчайные сходили к Большому Камню, винтовки в лесу перепрятали. Ждут мужики, что дальше будет. А дале вернулся Главный полицмейстер. В первый раз у него отряд был, а во второй — чуть не армию припер, даже антилерию притащили. Недалеко от деревни окопались, траншей понарыли, прямо войну вести собираются. Подождали и с опаской к Черному озеру двинулись. Антилерия заухала. Постреляли, постреляли да и вернулись ни с чем. Даже к Большому Камню не прошли. Почему не прошли, спрашиваешь? Ползучая топь объявилась. Я тебе уже про нее рассказывал. Откуда она берется, Бог ее знает. Только куда не сунутся, гиблое болото. Это мужики потом разузнали, когда они меж собой ругались. Полицмейстер зеленый от злости ходил. Мужиков наших по мордам хлестал, да пороть приказывал. Все выпытывал, куда отряд бунтовщиков подевался. Мужики дивятся, глазами хлопают, не видали, мол, никакого отряда. Чем бы эта заваруха кончилась, неведомо, да только, как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Жил в ту пору в деревне Бонифат, в друзьях у полицмейстера ходил. Чуть что, сразу к нему жаловаться ехал. Ненавидели его деревенские, но боялись. Так вот, Бонифат и подтвердил, что не было никакого отряда, а только один тот каторжник и ушел. Полицмейстер посвирепствовал, да так ни с чем и убрался, и армия за ним, вместе с антилерией. Только траншеи от той истории остались, да и те заросли уже. А каторжник тот так и не вернулся боле. Что с ним сталось, не ведаю. Так что, Валерьич, чуден свет — дивны люди. Что там произошло, спрашиваешь? Эх-хе, кабы знал, да ведал, всего бы отведал.

 

ГЛАВА 4

Решение ехать в загадочное Место пришло как-то само собой. Когда Арсений заявил Боре, что намечается дело и попросил предупредить Эстэла, что тот будет помощником, то покривил душой. Никакого дела тогда еще он не намечал. Однако, перечитав заявления очевидцев несколько раз, Арсений почувствовал какую-то неясную тревогу, ощущение недосказанности. Не в заявлениях, нет. Там все было написано четко, согласно утвержденной форме. Однако за изложенными необъяснимыми фактами, кажется, скрывалось нечто более глубокое, чем тривиальное появление фантомов, и он вдруг понял, что должен ехать в это Заколдованное Место, обязательно ехать.

Покончив с командировочными делами, Арсений возвращался домой. У подъезда, поставив одну ногу на ступеньку и, придерживаясь за перила, Федор Иванович Герцог с остервенением чистил правую гачу. Федор Иванович был дворовой достопримечательностью. Когда он находился в подпитии, что имело место каждый божий день, то обязательно принимался излагать свою достаточно путаную версию о происхождении собственной странной фамилии. По его рассказам выходило, будто он состоит в прямом родстве с рядом коронованных особ, здравствующих и поныне, а один из его далеких предков был внебрачным сыном великого французского короля — Людовика Солнца. Глядя на истерзанную, пропитую физиономию Герцога, думалось, что великий король был тоже выпить не дурак, и ветвь, к которой причислял себя Федор Иванович, появилась на генеалогическом древе в результате пьяной дворцовой оргии. Впрочем, Федор Иванович был пьяницей не агрессивным. Матерился негромко, врал без корысти, а так, ради удовольствия, поэтому к нему относились снисходительно.

— Здорово, Федор Иванович, — поприветствовал Герцога Арсений.

— Ешь твою клешь! — Герцог бросил трепать штанину и повернул к Арсению красную, потную физиономию. Затем попытался расставить по местам мутные, сбегавшие к переносице глаза, и спросил:

— Ну че, фулюгцн, есть че-нибудь? — при этом Герцог скорчил выразительную гримасу и принялся старательно растирать себе грудь.

— Откуда Федор Иванович, — Арсений виновато развел руками.

Однако Герцог не привык сдаваться так легко. Он вдруг преобразился. Глаза его наполнились слезами. Сдерживая рыдания и поминутно шмыгая носом, Федор Иванович сообщил:

— Да не мне, Валерьич. Ей богу, не мне! Дочка просит. Напилась вчерась. Теперь лежит помирает. Она и просит. Иди, говорит, папа, найди чего-нибудь, а то кончусь. Ну я и пошел. Жалко дочку-то! — Герцог замолчал, наблюдая за реакцией Арсения. Потом, спохватившись, вновь принялся всхлипывать и возить рукавом под носом.

Арсений оказался не готов к такому повороту разговора и не нашел ничего умнее, как провозгласить избитое:

— Водка — яд, Федор Иванович!

Герцог поперхнулся, пробормотал себе под нос: «Умные все стали, мать вашу! Спасу нет!» — и отошел от Арсения эдаким странным манером, словно был он парусником и ему при отходе необходимо менять галс, чтобы поймать ветер. Некоторое время он мотался по двору, затем, завидев соседа, входящего в подъезд, метнулся в его сторону с яростью голодного волка.

— Вот Летучий Голландец, — усмехнулся Арсений, поднимаясь по лестнице.

Дома он скинул надоевший за день пиджак и прошел на кухню. В холодильнике тосковала одинокая бутылка «Крем-соды».

— Ловить нечего — одна вода, — констатировал Арсений. Глотнув холодной «Крем-соды», он с минуту слонялся по квартире, решая: сразу заняться сборами, или вначале освежиться. В конце концов разделся и залез под душ. Минут пятнадцать он отмокал, смывая с себя летнюю жару. Когда Арсений вышел в комнату, то обнаружил в ней Саньку, который с кем-то болтал по телефону и допивал газировку. Положив трубку, Санька уселся в кресло и стал молча наблюдать за сборами Арсения. Тот вытащил рюкзак и принялся укладывать все необходимое. Наконец Санька не выдержал:

— Ты что, рехнулся, родной? Чего это тебе в голову взбрело? Тебе материала не хватает?

— Не хватает, — буркнул Арсений.

— Не хватает, — передразнил Санька, — вы только гляньте, ему не хватает материала! — Он воздел руки к потолку, словно творил молитву, потом, внезапно успокоившись, продолжил: — Прекрасно! Какой вывод?

— Какой? — спросил Арсений, отрываясь от рюкзака.

— Младенец! — радостно восхитился Санька. — Вывод очень простой. Не хватает материала, так и пиши: «не хватает материала». И больше ничего. Рюкзак не нужен, билеты не нужны, тушенка вовсе ни к чему, — Санька подбросил банку, — можешь мне выделить за консультацию.

— Неубедительно, — Арсений вновь принялся укладывать рюкзак.

— Ну ты даешь! Не заболел ли? — озабоченно поинтересовался Санька. — Температурку не померить ли? Да что же это такое? Я гляжу, ты всерьез собрался ехать?

— Собрался, — подтвердил Арсений.

Санька вскочил с кресла.

— Повторяю для начальников отделов. Если у тебя не хватает материала, так и пиши: «не хватает материала». Неубедительно? Аргументируй, голубь! Я помогу. Мы с тобой такую сопроводиловку накатаем, ахнешь. Скажу больше… А впрочем, ты меня знаешь, я зря трепаться не люблю. Прямо сейчас садимся и пишем. Давай все со стола к черту! — Санька решительно взял знакомую уже банку тушенки и стал запихивать в карман. — Здесь главное — объем! И понаукообразней… Чем больше и непонятней, тем лучше.

— Успокойся, мародер, и поставь все на место. Про то, как ты не любишь трепаться, знаю, к сожалению, не только я, но и весь Институт. Не будем мы с тобой писать никакой сопроводиловки, — Арсений затянул рюкзак и закурил, — ехать надо.

— Слушай, у тебя синдром, — протянул Санька, качая головой, — нет, у тебя целый комплекс синдромов.

— До чего ты гнусный тип. Сам не знаю, чего я тебя терплю. — Арсений отошел к окну, посмотрел во двор, повернулся к Саньке. — Дать тебе в глаз, что ли?

— Слышу речь не мальчика… Лаконично, убедительно, и главное, понятно. Тебе бы, старина, в искусствоведы податься! А то болтают, спорят там о всякой ерунде: богатой палитре, игре света, наполненности воздухом. Ну как картина может быть наполнена воздухом? Это же не дирижабль. А ты бы их быстро…

— Ладно, Санька, хватит трепаться.

— Хватит, так хватит, — неожиданно легко согласился Соснин и направился на кухню. Оттуда раздался его разочарованный голос. — Что же ты, брат, даже газировки в доме не держишь! Дай попить чего-нибудь.

— Бери. Там, в кране. Найдешь, или помочь?

Некоторое время Санька возился на кухне, недовольно ворча, что ему приходится общаться с людьми, у которых нет в доме даже газировки. Ведь он не требует армянского коньяка, а просит самой обыкновенной газированной воды, что это не лезет ни в какие ворота, для друзей определенный запас оной надо иметь всегда, а иначе с такими друзьями и дружить-то не стоит… Наконец, он появился из кухни, плюхнулся в кресло и серьезно спросил:

— Слушай, Арс, объясни?

— Что тебе объяснить? — вопросом на вопрос ответил Арсений.

— Объясни мне, зачем ты собрался ехать в это Место. Может, я, покалеченное дитя своего времени, чего не понимаю? Тебя действительно заинтересовали заявления, или ты выслуживаешься?

— И заявления заинтересовали, и начальству польстить возможность представилась.

— Не хами. Я же серьезно спрашиваю.

— А если серьезно, черт его знает… — Арсений откинулся в кресле. — Что меня туда толкает не знаю, хотя заявления действительно необычные.

— Ну, положим, обычных у нас не бывает, а эти друзья-заявители не могут связать двух слов. Кого они там узрели: привидения, фантомов, пришельцев?

— Да не знают они, понимаешь, не знают. Если бы знали, не писали бы никаких заявлений.

— А, может быть, туда кроме них еще кто приехал? Никому ведь не заказано.

— Это ты верно заметил, но представь себе картину… Ты приехал в лес, поставил палатку и все такое. Вокруг никого. Последний колышек вбиваешь и вдруг филин заухал или там, выпь заорала… Ты в палатку — от греха подальше, а там уже кто-то есть. А то еще хлеще, на твоих глазах появляется прямо из воздуха. Ну как?

— Да никак! Передай им, пить надо меньше, а то бывает, черта видят с рогами и копытами.

— Да не пьет этот Рублевский, понимаешь, не пьет.

— Вот этого я не понимаю! — отрезал Санька.

— А ты пойми. Человек больной, чрезвычайно мнительный. Темноты боится.

— Чего же он, если боится, один в лес поперся? — раздраженно спросил Санька.

— Из-за своей мнительности. Услышал, что есть там какое-то чудодейственное озеро. Будто бы оно от всех болезней лечит. Ну и поехал отдохнуть да здоровье поправить. А поперся он, кстати, не один, а с сыном. Сын в то время, когда эта история произошла, в деревню ходил, за продуктами.

— Ну и что дальше?

— Да ничего особенного. Сын вернулся, неизвестный тип исчез. Вот и все.

— Галлюцинации, — безапелляционно заявил Санька, — от этого озера поднимаются галлюциногенные испарения, или еще какая гадость, ну и наиюхался твой Рублевский. Кстати, у сына галлюцинаций не было?

— У сына? У сына не было.

— Вполне естественно. Он находился у озера значительно меньше, чем отец.

— Испарения, говоришь. Может быть, может быть, — задумчиво повторил Арсений. — Но вторая-то история произошла не у озера.

— Это какая? Я не в курсе. Там страсти какие-то, бандит появился, что ли?

— Да не бандит, а браконьер, — поправил Арсений. — Лосенка застрелил.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Санька.

— Поймали его. Протокол составили, а потом переслали нам, ввиду необъяснимости.

— Так что же там необъяснимого?

— В протоколе записано: застрелил лосенка, принялся разделывать по-быстрому, чтобы не поймали, а тут второй появился. Давай помогать. Только, как ни спешили — не успели. Поймал их тамошний лесник. Дед какой-то. Связал и повел в деревню.

— Да ну! — удивился Санька. — Крепкий, видать, дедок, с двоими управился.

— Вот тебе и да ну! — Арсений поднялся. — Слушай, как насчет ужина?

— Отчего бы двум досточтимым сэрам не поужинать, — согласился Санька.

— К сожалению, досточтимый сэр, мне вас нечем угостить, подвалы пусты. Разве что яичницу зажарить.

— Досточтимый сэр не отказался бы и от тушенки, — тонко заметил Санька.

— Вот еще, добро переводить… Много вас, а коров мало. Будешь есть то, что все едят. — Арсений достал из холодильника несколько яиц. Поставил на плиту сковороду, бросил кусок маргарина. — Как предпочитает сэр, глазунью или омлет?

— Сэру плевать, — ответил Санька.

— Тогда глазунью, — предложил Арсений, — тем более, что молока все равно нет.

Через некоторое время они старательно уплетали глазунью. На плите посвистывал чайник.

— Кем же оказался этот второй? — спросил Санька, откладывая вилку.

— Вообще-то, приличные сэры после ужина в чужом доме говорят сэнкью, — заметил Арсений, — спасибо по-нашему. Чайку не желаете?

— Долго ты будешь изгаляться? — не вытерпел Санька. — Я же ясно спрашиваю: кто этот второй?

Ты, оказывается, спрашиваешь — а я и не слышал… — удивленно ответил Арсений, наливая чай. — Не было, понимаешь, никакого второго. То есть был — никто.

— Что ты дурочку корчишь?! — обиделся Санька. — Не можешь по-человечески объяснить?

— Ладно, ладно, садись. Что встал-то, как на параде? Не знаю я ничего. На то оно и необъяснимое явление, что его объяснить невозможно. Связал их дед и повел в деревню, а пока вел — один исчез.

— То есть как исчез?

— Совсем исчез, — усмехнулся Арсений, — одна веревка осталась.

— Какая веревка?

— Обыкновенная, которой руки связаны были.

— Ну дела-а! — протянул Санька. Какое-то время он молча прихлебывал чай, потом снова спросил: — Слушай, Арс, ну, а дед как-нибудь объясняет случившееся? Может, упустил второго — и вся недолга?

— Этот дед сам по себе личность загадочная. Деревенский участковый вместе с протоколом письмо прислал. Так вот, дед его предупреждал, что Задохин, браконьер этот, поганый человек. Так и сказал — поганый. А происшествие никак не объясняет. Судя по всему, не удивился даже. Задохина сдал, протокол подписал и ушел. Может быть, сам ничего не знает? Только, сдается мне, неспроста все это. Там ведь, кроме этих появлений да исчезновений, много другого непонятного.

— Заинтриговал! — признался Санька. — Думаешь, на Месте разберешься?

— Не знаю, — ответил Арсений, — однако, чувствую, за этими необъяснимыми фактами стоит нечто…

— Ну только не надо, — скривился Санька, — не надо доводить меня до исступления вселенскими загадками, лучше угости сигаретой, — он закурил и выпустил в потолок струю сизого дыма. — Дело, вероятно, не серое. Ну и что? У нас других не бывает. А у тебя, как у юного натуралиста, глаза разгорелись. Ну стоит ли так себя рвать, елка с палкой! Раз уж едешь, действуй по инструкции: бери пробы, опрашивай местных жителей, измеряй температуру, набирай фактический материал. А эти свои туманные догадки оставь для молоденьких девочек. Им нравится.

— А ты-то что разволновался?

— Да так, что-то разволновался. Один едешь?

— Пока да. Дня через три-четыре Васька Эстэл подъедет в помощь.

— А что ты его сразу не берешь? Вдвоем оно как-то естественней.

— Да опять этот пенсионер-общественник припер новое диво, утомил уже своим упорством. Ваську оставляю с ним разобраться.

— Это Потапыч что ли? Его лучше не обижать, — Васька покачал головой. — Боже мой, боже мой! Развелось этих ихтиозавров, спасу нет. Да все активные какие-то! Дожил до пенсии — сиди отдыхай. Нет, прут. Откуда только бодрость берется?!

Зазвонил телефон. Арсений вышел в комнату, через некоторое время позвал:

— Санька, тебя!

Санька взял трубку:

— Что? Черт, забыл! Все бегу, бегу, — он бросил трубку и обратился к Арсению, — да, брат, здесь такие дела! Куда там твоему Месту. Я удаляюсь, но остаюсь в надежде, что по приезде сэр известит досточтимого сэра и позволит, тэк cкать, визит вежливости…

— Слушай, пошел ты, герр, или как там тебя…

— Понял. Не надо. Дальше не надо. До новых встреч! — заключил Санька и испарился.

Из легенд, рассказанных дедом Нилом

— Ты, Арсений Валерьич, уже больше меня, поди, про наше Место знаешь? А все спрашиваешь. Сам же там все излазил да перекопал. Зачем ты землю-то с собой нагрузил? Исследовать? И воду тоже? Ну да, ну да, исследуй, ежели положено. Да только, сдается мне, не то ты исследуешь. В лесу видишь, а под носом нет. Это я так, не обижайся. Историю тебе еще какую рассказать? Ладно уважу. Расскажу тебе сказку… Какую же? А хотя бы вот эту.

У деда моего было пять сестер и пять братьев. Семья большая, да только в лесу иначе нельзя, помощники нужны. Отца они рано лишились. Угнали его в рекруты. Лоб забрили, под барабаны поставили. Ушел он в рекрутчину, как в могилу. Дед в то время совсем еще вьюнош был, однако за старшего в доме остался. Жили они поживали, досыта не наедались, а и с голоду не умирали. Только захворала самая младшая сестра. Вначале недомогать стала, а потом и навовсе слегла. Лежит — неможет, а что болит не скажет. Пытались сами лечить, да где там… Горит, как свеча. Тяжело болеть, а тяжеле того над болью сидеть. Порешили выписать лекаря из губернии. Приехал эдакий толстячок. Посмотрел сестру, послушал, по коленкам постукал, а потом непонятно так говорит:

— Женские болезни догадки лечат. Сдается мне, что ваша сестра всем корпусом нездорова. Мы, конечно, трубочиста пустим и Франц-хераус сделаем, да только не поможет это. Можно спытать одно хитрое средство — французское аль германское (я, Валерьич, не помню какое), только больно уж оно дорогое. Наша инперия за него золотом платила. Хватит денег у вас, али нет?

Дед отвечает:

— Денег нет. А ежели инперия золотом платила, нельзя ли и нам золотом рассчитаться?

Лекарь усмехнулся:

— Извольте, — говорит, — ежели имеете.

Тогда дед и подает ему самородок. У толстяка глаза на лоб полезли. Растопырил курятник, слово вымолвить не может. Потом попробовал самородок на зуб и спрашивает:

— Где же это вы раздобыли эдакую невидаль?

Дед — человек простой, скрывать не стал: «У Емельяновой, — говорит, — ловушки обнаружил.»

— Ты, Валерьич, был там, али нет? Не был? Ну и не ходи туда без крайней надобности. Место уж больно тревожное. За Большим Камнем стоит скала. Походит она на замок заброшенный. В народе его Дьявольским кличут, потому как происходит там всякая чертовщина. Жил у нас в деревне Емельян, болтун и бездельник. Все ходил да не в свое дело нос совал, а уж как станет врать, так завирает, что дома не ночует. Семерых посади — всех до смерти заврет. Так и с этой ловушкой получилось. Стал он болтать, что ему к Дьявольскому замку сходить, что плюнуть. Народ смеется, не верит. Емельян себя кулаком в грудь стучит, еще пуще развирается. «Да я, — говорит, — уже был там, и не раз! Об заклад бьюсь, что схожу к Дьявольскому замку и погляжу, что там внутри делается!» Стали мужики его отговаривать, не суйся, мол, пропадешь ни за грош. Да где там. Емельян в раж вошел, себя не помнит. Взял с собой двух мужиков, заместо свидетелей вроде, и поперся. Мужики те, как вернулись, рассказывали: пришли они к замку — Емельян и сунулся в эту безобразию. Не знаю, как и назвать ее, дыра — не дыра, колодец — не колодец. Только, сказать тебе, засасывает та дыра не хуже трясины, попал — не выберешься. Так Емельян там и сгинул. С тех пор ее Емельяновой ловушкой называть стали.

Про то место дед лекарю и сказал. Тот усмехнулся и уехал. На следующий день, однако, привез склянку с лекарством и заявляет: «Мало, — мол, — вы мне заплатили. Добавить надобно деньгами, или опять же золотом».

Дед отвечает, что надо опять к Емельяновой ловушке идти. А лекарь ему: «Ежели вы один боитесь, я с вами пойду».

Дед разговаривать не стал боле, собрался и пошел, а толстяк за ним увязался. Не знаю уж как, только достал дед золото. Отдал лекарю, тот и уехал, не простившись. Правда, до самого Замка дед лекаря не допустил. Оставил его у Большого Камня, а к ловушке один ходил.

Пронюхал про это дело Бонифат. Помнишь, я тебе рассказывал про него. Друг полицмейстера. Явился он. Ходит, везде заглядывает, как собака в кувшин.

— Правда, — спрашивает, — что ты наловчился золото из ловушки таскать?

Дед отвечает:

— Правда-то правда, только не стоит из-за этого головой рисковать.

Стал Бонифат его уговаривать:

— Давай, Тимофеич, сходим еще раз? Денег наживем — без нужды проживем. Ассигнациями будем трубки раскуривать.

А дед отказывается:

— Лишние деньги — лишние заботы.

Бонифат разозлился:

— Дурак ты, — говорит, — братец! Можно же целое состояние сколотить!

Да только не согласился дед. Так Бонифат ни с чем и убрался. Только, видать, не успокоился. Не давали ему чужие деньги покоя. Взял он своих работников и к Емельяновой ловушке направился. Не знаю, сколько они ездили, только вернулись работники без хозяина. Глаза от страха — по царскому рублю. Рассказывают, заикаются: нету, мол, больше Бонифата. Полез он в Ловушку, а они его за веревку держали. Только нырнул Бонифат в этот колодец, будто и не было вовсе никакой веревки, одни ноги мелькнули. Дед сплюнул и сказал: «Собаке — собачья смерть! Сказано же было — не суйся!».

Забыли люди про Бонифата, как вовсе его не было. А однажды у Большого Камня лекарский экипаж нашли. Тоже, наверное, не выдержал дядя. Золота захотелось. Да только верно сказывают, тяжело нагребешь — домой не унесешь. Такая вот история. Да! Сестра дедова поправилась все-таки. То ли средство помогло, то ли еще чего? А как дед золото доставал? Ну, Валерьич, разве ж я знаю? На то и сказка. Может, и враки все это. Ладно, всего не переговоришь, давай укладываться.

 

ГЛАВА 5

Арсений зачерпнул озерной воды, и она тяжелыми, темными каплями просочилась сквозь пальцы. «Васька сам не вернется, — вдруг отчетливо понял он. — Дождался? Нужно было уже давно возвращаться в Центр». Стряхнув с ладони оставшуюся влагу, Арсений медленно побрел к лагерю.

«Материала для отчета в принципе достаточно. Пробы грунта, воды, минералов, отдельных пород деревьев мы выполнили в полном объеме, так что лаборатории есть чем заняться, — размышлял он, но размышления эти были прерваны отчетливой мыслью, что пробы ничего не дадут и результаты анализа окажутся самыми что ни на есть тривиальными. — Этих результатов хватит лишь на то, чтобы закрыть Место, огородить, заколотить, обнести колючей проволокой, потому что результаты эти ничего не объясняют». Арсений остановился у костра, снял котелок и вылил воду на огонь. Шипящие угли раскатил в стороны.

«Что же я надеялся здесь понять? Зачем так настойчиво рвался сюда? Ведь есть же здесь какая-то чертовщина! Есть полумистические рассказы деда Нила, есть странные свойства жителей деревни, а то, что творится в лесу, вообще не поддается никакому разумному объяснению! И со мной что-то происходит. Какое-то предчувствие у меня было, чего-то я опасался. И Ваську из-за этого взял, чтобы не так страшно было. Ведь так? А вдруг с ним что?.. Вдруг?.. Нет, не может быть — Арсений почувствовал холодок между лопатками. — Бежать в деревню к деду Нилу? Он все объяснит, поможет. Сам я все равно не знаю где искать Эстэла». Он огляделся. Усилившийся ветер пригибал деревья к земле. Темные, какие-то угловатые облака с неимоверной скоростью неслись по небу, появляясь и тут же исчезая за верхушками сосен. Было светло, но светом не солнечным, неправильным каким-то, словно светилась сама земля.

— Нил Степанович все объяснит и поможет. Это ты верно сообразил, — раздалось вдруг за спиной. Арсений вздрогнул и медленно обернулся. Позади никого не было. Липкий страх вкрадчиво заполнял сознание.

— Кто здесь? — крикнул Арсений.

— Да я, кто же больше? Залазь в палатку, — раздался голос. Арсений потоптался в нерешительности и подошел к палатке. Помедлив, откинул полог. В сумраке у стены сидел какой-то тип с бледной физиономией, обхватив колени руками.

— Ну, что встал? Залазь, — нервно выдавил он.

— Так, Василий же… — нерешительно начал Арсений, но человек в палатке перебил его.

— Что Василий? Ты можешь что-то сделать? Знаешь где его искать? То-то! Переждать надо это светопреставление и к деду двигать. А то и сам здесь загнешься!

— Васька… — повторил Арсений, вглядываясь в сумрак палатки и неожиданно осознавая, что черты лица этого человека удивительно знакомы ему. Перед его взором вдруг отчетливо проступило лицо Драного.

— Так это ты, гад? — прошептал Арсений. — Значит, я приперся сюда, чтобы с тобой встретиться? А ведь я чувствовал, что придется еще… Я давно этого ждал! Вот где свиделись! Та-ак! — протянул он.

Да ты что? Опомнись! — перепуганный тип на четвереньках пятился в дальний угол палатки. — Ты спутал! Не Драный я вовсе!

— Вылазь, — зло крикнул Арсений, — здесь поговорим.

За спиной раздался протяжный треск. Арсений оглянулся. Старый кедр, стоявший на краю песчаного обрыва, медленно кренился в сторону озера. Огромные корни появлялись из-под земли, словно гигантские черви, стряхивая с себя комья грязи, извиваясь в чудовищном клубке. Наконец, кедр, тяжело застонав, упал в озеро.

— Вылазь, — повторил Арсений, поворачиваясь к палатке. Уже и злости не было, так, какая-то непонятная тоска и полное безразличие к этому типу. Ответа не последовало. Арсений заглянул в палатку. Она была пуста.

«Чертовщина продолжается. Что ж, на то оно и Место, — отчего-то спокойно подумал он и засомневался. — Может, действительно, не Драный? Но рожа-то уж больно знакомая. Ладно, потом разберемся». Он залез в палатку, развязал рюкзак и вытащил из него альпинистскую страховку в виде прочного капронового троса с парой карабинов. Застегнув пояс и аккуратно смотав трос, Арсений присел на рюкзак, закурил. В глубине души он был почти уверен, что Васька ушел к Емельяновой ловушке, и искать его нужно именно там. Слишком уж настойчиво он расспрашивал Нила Степановича о Дьявольском замке, интересовался, каким образом туда можно добраться. Дед, словно что-то почувствовал, предупреждал, что соваться туда опасно.

«Надо идти», — решил Арсений и вылез наружу. Дождь, до этого едва накрапывающий, заметно усилился. Сделав несколько шагов, Арсений остановился. Посмотрев на лагерь, он на секунду засомневался, потом поднял воротник и, не оглядываясь, двинулся в лес.

У Большого Камня Арсений остановился отдохнуть. Над Камнем поднимался пар. Было невыносимо душно. Капли дождя, попадая за воротник, смешивались с потом и противными липкими струями стекали по спине. Арсений вытер потное лицо и сел, привалившись к Камню. «Все просто. Остался один километр и все, — подумал он. — Что все?» — вдруг кольнуло в сознании. Арсений представил себе тело Эстэла, распростертое на земле, и ему стало не по себе. Он окинул взглядом окружающий лес, теперь уже притихший и зловещий. Ему показалось, что за пеленой дождя у одной из сосен стоит человек. Не сводя с него взгляда, Арсений поднялся и направился к сосне. Стоявший около нее словно отодвинулся и спрятался за стволом дерева. Арсений почувствовал как учащенно забилось сердце. Почва под ногами вдруг утратила твердость, и он по колено провалился в липкую жижу. «Ползающая топь, — сразу понял Арсений, — только тебя здесь не хватало». Сделав несколько шагов еще, он почувствовал, что болото засасывает его все глубже. Арсений остановился, дернулся было назад, но осознав, что Ползающую топь все равно не обойдешь, в бессильной ярости ударил кулаком в вонючую жижу и двинулся вперед. Он провалился уже почти по грудь, когда ощутил под ногами твердую опору, которая как будто выталкивала его на поверхность трясины. Через некоторое время он торопливо шлепал по грязи, доходившей ему едва до щиколоток. Почти бегом он добрался до сосны, обошел ее вокруг. За сосной никого не было. «Галлюцинируешь, парень, — усмехнулся Арсений, — и топь эта, как специально!» Он оглянулся и с удивлением обнаружил, что никакой топи нет. На месте болота располагалась вполне приличная полянка. Арсений вернулся назад, зачем-то потопал ногами. Болота не было. «Действительно уползло, что ли? — он покачал головой. — Дела-а!»

Еще не видя самого Дьявольского замка, Арсений почувствовал его приближение и невольно замедлил шаги. Лес, словно огромный занавес, медленно раздвигаясь, открыл взору странную скалу. Скала эта, действительно, напоминала неправильный замок из трех башен, покореженный и обожженный, страшный в своей нереальности. В середине скалы, там, где должны были быть центральные ворота, зияло отверстие неправильной формы. Точнее, формы у отверстия не было, как не было, возможно, и самого отверстия, а какая-то неопределенная, меняющая форму, туманная, манящая бездна скрывалась в недрах этого замка. Арсений с усилием отвел взгляд, подошел к молодому кедру в первом ряду деревьев, окаймляющих поляну. Медленно размотал трос, старательно обернул его вокруг ствола и защелкнул карабин. Он постоял, прижавшись к теплому стволу. Над поляной дождя не было, и ствол, мокрый с обратной стороны, с этой — был сухим.

«Ну что, Валерьевич? Вот он, самый главный опыт, который должен все объяснить. — Арсений тщательно застегнул пояс, — только делать его нужно было раньше, а я сомневался. А может быть, трусил как всегда? Васька-то видел все мои метания и решил не беспокоить, проверить все самому. Так что для меня теперь это уже никакой не опыт. Надо спасать Эстэла, какие могут быть сомнения?»

Он досчитал до десяти и медленно двинулся вперед. Скала увеличивалась непропорционально быстро, с каждым шагом возрастая вдвое, закрывая собой все пространство. Зияющая туманность становилась темнее, словно твердела, если можно себе представить черный, твердый туман. Арсений почувствовал нарастающее головокружение и до него докатилась волна опаляющего дыхания Замка. Как будто послышались голоса и заливистый смех. Он вдруг увидел в тумане Эстэла, веселого и здорового. Васька сидел на крышке огромного пиратского сундука и провозглашал: «Все, Арсений Валерьич! Весь материал собран, все ясно. Объяснения здесь!» — он стучал по крышке сундука. Арсений почувствовал, как кровь тяжелыми ударами пульсирует в висках. Он покрутил головой, стараясь отогнать наваждение, и, выставив вперед руки, шагнул в туман. Здесь было темно, но свободно. Жара не было. Наконец можно было вздохнуть полной грудью, однако голова кружилась все сильнее. Непонятные, ярко-зеленые штрихи, висевшие, казалось, в самом тумане, постепенно удлинялись, словно размазывались, пока не слились в сплошные зеленые кольца. Кольца стали вытягиваться, превращаясь в перекрещивающиеся мерцающие спирали. Откуда-то возникла противная ненастоящая собачка. Она молча наблюдала за Арсением и ехидно помахивала хвостиком. Арсений почувствовал, что сознание оставляет его, и успокоенно подумал: «Ну, вот и все». И тут же вынырнул из тумана и задохнулся от ураганного ветра. Он, Арсений, несся на огромной высоте, узнавая контуры материков. Опомнившись, он постарался разглядеть подробности, но от встречного ветра глаза застилала мутная пелена. Несколько изменив положение тела, он стал стремительно удаляться от Земли, которая вскоре превратилась в едва заметную звездочку. Теперь уже Млечный путь вел его. Вспыхивали сверхновые и проносились мимо. Тихо угасали красные гиганты, чавкали коллапсы, засасывая материю. По бокам незаметно возникли призрачные стены. Постепенно обретая плотность, они поднимались все выше и выше, пока не сошлись вверху черным куполом. Арсений ощутил себя в пещере. Накатывающиеся видения сминались, сворачивались обугленной бумагой и разлетались черными хлопьями. Непроглядную тьму пытался распороть неровный свет далекого факела, от которого с шипеньем отрывались горящие капли. Шипенье это гулким эхом разносилось по пещере. Воздух как будто густел и вдыхать его приходилось с огромным трудом, даже не вдыхать, а проглатывать необходимую порцию кислорода. Арсений смутно различил тело, лежащее у стены, и наклонился над ним. Эстэл лежал, свободно раскинув руки, с неопределенной полуулыбкой. Арсений некоторое время постоял в нерешительности, сомневаясь в реальности происходящего, затем нагнулся к Эстэлу и попытался поднять его. Кровь толчками прилила к голове, и с каждым толчком Арсений отдалялся от Эстэла все дальше и дальше. Непроглядная тьма быстро светлела. Стены выравнивались, купол становился плоским, как потолок. Арсений с изумлением обнаружил, что это действительно потолок его собственной квартиры, прокуренной и обветшалой, много лет не знавшей ремонта. Шумела вода. Из ванной появилась незнакомая нагая блондинка. Она, ничуть не смутившись, подошла к нему, ласково улыбнулась и обняла за шею. Арсений закрыл глаза, успокаиваясь и отдыхая, как вдруг почувствовал, что объятия окрепли. Руки, только что обнимавшие, стали душить его. Стараясь разорвать сцепленные на шее пальцы, Арсений открыл глаза и увидел перед собой не блондинку, а Драного. Тот бросился прочь по длинной аллее, над которой кронами смыкались деревья, к далекому мерцающему фонарю. Арсений вытер слезы, навернувшиеся на глаза, как тогда в детстве, и увидел, что мерцающий огонь в конце аллеи — это факел. Он вновь очутился в пещере, и у ног его по-прежнему лежал Васька. Арсений попытался взвалить здоровенного Эстэла на плечи. От напряжения перед глазами вспухли зеленые круги. Они расходились, становясь все больше, пока зеленое свечение не охватило горизонт.

На берегу озера рядом с Арсением стояли директор Центра — Николай Петрович и его сын. Директор что-то говорил, заискивающе заглядывая Арсению в глаза, а директорский сын молча протягивал ключи. Арсений, не глядя на них, шагнул в озеро. Медленно клубясь, над озером поднимался туман. Набежавшая волна разбилась о камень и швырнула в лицо пригоршню брызг.

Арсений почувствовал что-то острое, упершееся в лопатку, и осознал, что лежит на полу пещеры, рядом с Эстэлом. Ухватившись за воротник Васькиной куртки, он попытался тащить его в сторону факела, но сил не хватило.

— Я дотащу тебя! Я дотащу! — заплакал он от непонятной обиды и сознания собственной беспомощности. Сейчас же появился услужливый Санька Соснин. Он протянул Арсению бумагу и попросил:

— Валерьич, брось все! Я тут кое-что состряпал. Не рви себя! Подпиши и баста!

Арсений попытался оттолкнуть старинную чернильную ручку, которую протягивал Санька, но из нее вдруг струей брызнули чернила, заливая глаза.

Факел продолжал коптить, силясь разогнать мрак. Арсений вытер потное лицо и наткнулся взглядом на лежащего рядом Эстэла. «Надо тащить, вариантов нет!» — подумал он и попытался сдвинуть Ваську с места, но здесь, в пещере, силы неимоверно быстро покидали его. Теперь их не хватило даже на то, чтобы подняться на ноги.

Пещера вдруг наполнилась голосами. Появились какие-то люди. Двое склонились над Арсением. Он глянул в лицо одного из них, и оно показалось знакомым. В сознании всплыл образ трусливого типа, жмущегося в углу палатки.

За спиной раздался страшный треск. Арсений оглянулся. Старый кедр медленно кренился в сторону озера. Могучие корни, появляясь из-под земли, превращались в гигантских червей, которые, извиваясь и сбрасывая с себя комья грязи, выпрастывались из безобразного клубка. Бледный тип вылез из палатки и командным голосом стал отдавать приказания. Черви, словно подчиняясь его приказам, поползли к Арсению. Он попятился, но, запнувшись, упал, и гадкий ворошащийся клубок навалился на него. Шевелящиеся кольца обвивали, не давая вздохнуть полной грудью. Арсений сделал последнее усилие, чтобы освободиться, и клубок червей вдруг стал уменьшаться, пока не превратился в моток обыкновенных шерстяных ниток. Озадаченно оглядевшись, Арсений обнаружил, что бледный тип исчез, а рядом с ним стоит бородатый.

— Нил Степанович, и вы здесь?!

— Степан Иванович я, — поправил дед, насмешливо посмотрев на Арсения из-под мохнатых бровей. — Ну, что стоишь? Иди.

— Куда? — удивился Арсений.

— Сам решай, — донеслось до него, и он увидел, что вдалеке, у самого горизонта, кто-то машет ему рукой. Окружающее вдруг задрожало и стало таять, словно марево. Арсений очутился на перекрестке дорог, у которого стоял огромный валун.

— Да это же указательный камень?! — воскликнул Арсений.

Придорожный камень стал быстро расти и через минуту перед потрясенным Арсением встал Дьявольский замок. Емельянова ловушка маняще переливалась всеми цветами, как-будто приглашая войти.

«Опять этот Замок. Никуда от него не деться!» — обреченно подумал Арсений и шагнул вперед.

— Кажется, приходит в себя, — услышал он. Склонившиеся над ним озабоченно переговаривались. Один из них одобряюще улыбнулся Арсению, а он с изумлением переводил взгляд с одного на другого: «Боже мой, они похожи, как две капли! И рожи такие знакомые! Где же я их видел?» Его приподняли за плечи и усадили поудобнее. Арсений увидел еще двоих, которые осторожно подняли Эстэла и понесли в сторону горящего факела.

— Кто вы? — чуть слышно спросил Арсений. Один из склонившихся над ним приложил палец к губам и усмехнувшись ответил:

— Свои. Не узнаешь? Посмотри внимательней.

Арсений вгляделся в его лицо и вдруг невероятная догадка осенила его:

— Неужели вы?!. Нет, не может быть! — он протянул руку, чтобы удостовериться в реальности этих людей, стоящих рядом.

— Узнал, — близнецы переглянулись и весело засмеялись.

— Ладно, пора идти, — Арсению помогли подняться, и он, опираясь на подставленные плечи, двинулся к далекому мерцающему свету.

* * *

Сорвавшаяся с ветки капля ударила Арсения по носу и с веселым звоном разлетелась. За ней последовала вторая. Он заворочался, открыл глаза и некоторое время соображал, где находится. Раскинувшаяся над ним крона не могла заслонить синего неба и редких ленивых облаков. Арсений сел и тут же наткнулся взглядом на уродливый Замок.

«Эстэл?!» — он лихорадочно огляделся и обнаружил, что тот лежит рядом и мирно похрапывает. С минуту Арсений умиленно наблюдал за спящим Эстэлом, потом насупил брови и бесцеремонно двинул его кулаком в бок. Васька испуганно вскочил:

— Что?! Где?! — бессмысленные глаза его лихорадочно оглядывали окрестности. Наконец, к нему вернулась способность соображать. — Арсений Валерьевич, так это вы, вы меня?.. — Васька неуверенно кивнул в сторону Замка. Арсений неопределенно пожал плечами:

— С тобой, герой, мы еще будем толковать, — заверил он Эстэла, — а сейчас меня интересует только одно — какого черта, голубь?!.

— Я хотел как лучше, — виновато протянул Эстэл.

— Лучше, — передразнил Арсений и глянул в сторону скалы. Емельянова ловушка таяла, словно мираж, и появлялась вновь.

— Слушай, а манит все же эта чертовщина? — спросил Арсений.

— Еще бы! Я там такого насмотрелся!.. начал было Эстэл, но, встретившись взглядом с Арсением, сконфузился. — А вообще-то, я думал, что каюк! Как удалось, Валерьич?

— А черт его знает! — ответил Арсений, расстегивая пояс. — Страховаться нужно, юноша. Понял?

— Понял, — покорно ответил юноша.

— На, смотай трос, — Арсений бросил Эстэлу пояс. Тот поймал и задумчиво произнес:

— Странное место.

— Да-а, — протянул Арсений, разглядывая Замок, — как выражается наш легендарный директор, «Это вам не Челентано, это вам — Коза-Ностра!» — он почувствовал, что гипнотическое влияние Емельяновой ловушки снова захватывает его.

— Арсений Валерьевич! — воскликнул Васька. Арсений обернулся. Эстэл в полной растерянности разглядывал измочаленный обрывок капронового троса…

 

ГЛАВА 6

Дождливый осенний день умирал, не успев родиться. С самого утра промозглая пелена нависла над городом. Солнце, в силу своей осенней немощи, похоже, и не пыталось пробиться на Землю. День получился такой серенький, хиленький. Неудачный, словом, получился день. На улицах было пустынно. Прохожих практически не было — только голые поникшие деревья, унылые киоски да плакат гастролирующей рок-группы на афишной тумбе. Мелкие капли дождя стекали по нарисованным лицам музыкантов, создавая полную иллюзию, что те плачут, то ли от убогости своей, нечесанности, цепей огромных своих и роскошных лохмотьев, то ли от всеобщей неустроенности и тупости, которая не в силах понять и оценить их откровений.

Арсений и Санька спешили в Центр.

— Екарна бабай! — ругался Санька. — Ну и погодка! — он вышагивал по бульвару впереди Арсения, высоко, по-страусиному, задирая ноги, стараясь не сильно замочить свои новые закодированные «шузы».

— И все-таки я ни черта не понял! Не чувствуется в этом деле композиционной завершенности.

— Попытаюсь объяснить, — ответил Арсений. Некоторое время он молчал, раздумывая, с чего начать, потом произнес: — представь себе, что твои эмоции, чувства, как бы это выразить… словом, они стали материальны.

— То есть? — Санька недоуменно оглянулся. — Что-то ты, отец, загибаешь!

— Да погоди ты, — перебил Арсений, — излагаю идею. Только не подумай, что я там свихнулся. Кумекаю я, что Место дает полную возможность на собственной шкуре проверить, что ты из себя представляешь в натуральном, так сказать, виде.

— Мудрено! — крякнул Санька. — И кто же, по-твоему, соорудил этот полигон? Ведь кто-то там все же есть? Все эти Дьявольские Замки, Пугачевские ловушки, в смысле Емельяновы… Ты сам толковал, что встречался с фантомами, или как их там?.. Кто-то же помогал тебе вытаскивать Эстэла? Кто же? — он недоверчиво покосился на Арсения.

— Слишком много вопросов, — ответил Арсений, — есть у меня одна догадка, только ты все равно не поверишь, да и сам я, честно сказать, не уверен. Ну ладно… Натолкнул меня на эту разгадку старый случай. Когда-то давно, в детстве, меня ударили по щеке. Ударили лениво, словно бы нехотя. Постояли, посмотрели, повернулись и ушли. А я пришел домой, поставил перед собой зеркало, долго смотрел на себя, не узнавая, и думал, как же жить дальше? Позже я встретил одного из своих обидчиков, сказал ему, что он подонок и предложил подраться. Глупо, конечно. Теперь уже он стоял, испуганно моргал глазами и молчал. Знаешь, мне вдруг стало противно, как будто я сам стоял перед собой. Нет, этот губошлеп совсем не был похож на меня. Родство это объяснялось обыкновенной пошлой трусостью. Я разглядел то, чего не смог разглядеть в зеркале. Тогда я отвернулся и пошел прочь, как будто от себя уходил.

— Слушай, это самобичевание, конечно, трагично в сущности своей, но причем здесь эти непонятные типы? Ты что, опять встретил того губошлепа?

— Да нет, — усмехнулся Арсений, хотя твое предположение не так далеко от истины, как кажется.

— Не понял? — нетерпеливо спросил Санька.

— То, что они похожи, как две капли, ты знаешь.

— Знаю.

— Но кроме этого у меня сложилось впечатление, что все они, как две капли воды похожи на… меня.

— Что?! На тебя?! — Санька в изумлении остановился.

— Осторожнее, гражданин. Здесь лужа, — подтолкнул его Арсений. — Это кажется невероятным, но они действительно были похожи на меня, даже родинка под носом.

— Бред! — неуверенно заявил Санька.

— Возможно.

— И потом, в палатке, по твоим словам, этот тип был один, а в пещере была целая компания? Как это объяснить?

— Да не знаю я, — ответил Арсений.

Они давно уже свернули с бульвара и шли по старой части города, застроенной деревянными домами прошлого века. Асфальтом здесь и не пахло, а пахло непролазной грязью, да самодеятельными помойками. Движение вперед несколько замедлилось, поскольку теперь приходилось двигаться не по кратчайшему пути, коим, как известно, является прямая, а петлять в поисках более или менее приемлемого варианта, дабы не увязнуть навеки. Вариантов, как на грех, было мало, то есть, если и был, то единственный. Санька, озабоченный выбором пути, уже успел переварить услышанное, и к нему вернулась способность мыслить рационально.

— А если бы в этой ловушке один двойник появился, вытащил бы ты Эстэла или нет? — спросил он.

— Как бы я его вытащил, когда они меня самого вытаскивали, — ответил Арсений.

— Самого вытаскивали, — задумчиво повторил Санька, — ну положим, положим… Объяснения твои занимательные, не спорю, но теперь они никому не нужны. Все — капут!

— Кому капут? Что ты городишь?

— Тому капут. Пока ты там по болотам ползал, наш славный Центр закрыли. Отпала в нем надобность. Так что рвение твое никто не отметит, по заслугам не воздадут, за жертвенность не возблагодарят. Теперь всем все до фени, а впрочем и раньше было до фени.

— Я в курсе, — спокойно сказал Арсений, — вчера еще, не успел переодеться с дороги, вызывали на Коллегию.

— Петрович суетится, — заметил Санька, — да без толку… Ну и что там, на Коллегии?

— Да ничего особенного. Расспрашивали, мое мнение выяснили по поводу существования Центра, ну и все такое…

— А ты что?

— Сказал, что, может быть, и к лучшему, если его закроют.

— Ну ты даешь! — завопил Санька. — Теперь ты безработный, осознаешь? А ты рассуждаешь о бессмысленности существования нашего Центра! Нашлись умные люди, позаботились. Больше тебя совесть мучить не будет, и мысли посещать не будут… Слушай, — вдруг осенило Саньку, — а почему тебя вызывали? Кто ты такой есть, чтобы тебя на коллегии вызывать?

— С закрытием Центра, конечно, уже все было решено, и мое мнение ровно ничего не значило, — задумчиво ответил Арсений, — мне кажется, что вызывали меня в основном по другому вопросу, хотя это было всячески замаскировано…

— Но по какому? По какому?

— Помнишь, один из заявителей, некто Рублевский…

— Да помню, конечно, помню, — перебил Санька, — это бугор какой-то, что ли?

— Да, бугор. Он председатель Коллегии. Так вот, этот Рублевский очень интересовался результатами моей поездки.

— А ты?

— А что я? Я ему все рассказал, — и отчет отдал.

— А он?

— А его чуть кондрат не хватил. Кровью налился, рот разевает, как жаба. Отвратительный тип…

— С чего это? — поинтересовался Санька.

— Давай отложим этот разговор, — ответил Арсений, берясь за ручку двери. Незаметно они добрались до Центра.

— С Петровичем, судя по всему, будет тяжелый разговор, — усмехнулся Арсений.

— Можешь рассчитывать, в случае чего, — заверил его Санька и постучал себя кулаком в грудь.

— Добро, — согласился Арсений.

В институте царила суматоха. По лестничным маршам метались группы озабоченных сотрудников. Молодые, сбившись в круг, распевали песни о дальних странах и бесконечных дорогах, о том, что жизнь — хлам, но жить хочется. Звенела гитара, раздавались раскаты смеха и взвизгивания тискаемых лаборанточек. Пожилые тосковали. Мужская половина не давала волю чувствам, держалась с достоинством, лишь чуть нахмурив брови, женская, напротив, размазывала по щекам тушь, шмыгала разнокалиберными носами и толковала что-то о детях, двух месяцах до пенсии и свинстве начальства. Периодически этот гомон перекрывал злобный бас, который разносился по всему институту: «Кто красть разрешил? Кто разрешил, спрашиваю? Поукрадали все сливные бачки, сволочи?! Чем дерьмо ваше смывать? Чем смывать, спрашиваю?» Строгие люди непонятного возраста бродили по коридорам, внимательно осматривали лаборатории, что-то записывали в толстые блокноты крокодиловой кожи, многозначительно переглядывались друг с другом, делая загадочные знаки. Во внутреннем дворе под руководством потного завхоза грузили транспаранты. Старый потрепанный «газик» был уже доверху забит полуистлевшей материей и гнилой древесиной, а из подвала все тащили и тащили какие-то плакаты, огромные стенды, исчирканные гордо задранными графиками, доски почета с содранными фотографиями и портреты, портреты, портреты… Шофер зверски крутил головой, стучал себя ребром ладони по шее и ругался матом. Завхоз сипел сорванной глоткой, топал ногами и плевался. Двое молодых граждан, воровато озираясь, волокли через черный ход внушительных размеров прибор, завернутый в мешковину. Из прорехи выглядывал дивный стеклянный змеевик, чудо стеклодувного искусства. Растерянная вахтерша уже не требовала пропуска, а бестолково бегала по коридору, потрясая пустой кобурой. Воистину, царило Вавилонское столпотворение.

Арсений и Санька, едва появившись в Центре, сразу же были затянуты в водоворот событий. Санька как будто даже повеселел при виде царящего хаоса, бойко окликнул пробегавшего мимо сотрудника, покровительственно похлопал того по плечу и что-то приказал. Затем Санька окликнул следующего пробегавшего, что-то спросил у него и благополучно удалился, махнув Арсению. Арсений в замешательстве постоял некоторое время и поплелся в свой кабинет. Он, собственно, не знал что ему делать. В кабинете оказалась масса народу. Верховодил оной массой Васька Эстэл, который уже успел настолько вжиться в роль хозяина, что в первый момент, не признав Арсения, грубо окликнул его, предложил не раскрывать хлебало и подставлять белы плечи под бремя общего созидательного труда. Арсений оглянулся, внимательно посмотрел на Эстэла и укоризненно покачал головой. Очень неловкая вышла сцена! Спасла положение секретарша Светочка, вбежавшая в это время в кабинет. Увидев Арсения, она всплеснула руками и радостно защебетала:

— Арсений Валерьевич, наконец-то! Я вас обыскалась! Третий раз сюда прибегаю.

— В чем дело?

— К Николаю Петровичу, срочно! Злой, как черт!

Арсений поднялся этажом выше и вошел в директорский кабинет.

— А-а-а, вот и вы! — директор крутнулся в кресле и вскочил. — Значит, плюете? — он торопливо пробежал по комнате и остановился перед Арсением. — Я же вам неоднократно рекомендовал, а вы плюете, да?

Арсений молчал. Директор сжал кулаки.

— Я же вас инструктировал, — процедил он, — инструктировал до безумия, а вы?!

— А что я? Отчет написан…

— Запомните, — перебил директор, — пишут те, кому делать нечего. Запомните это, а лучше запишите.

— Николай Петрович, мне тяжело следить за вашей мыслью, — не выдержал Арсений. — У вас претензии по отчету? Если нет, тогда, чего вы, собственно, от меня хотите?

— Кому он нужен, ваш отчет! А от вас я хочу… — возбужденно зачастил директор, — чего я хочу от вас?.. Ах, да! Хочу знать, зачем вы это сделали? Зачем вам понадобилось дискредитури… как бы это помягче? Зачем вЫ оГоВоРИЛИ собственный коллектив, тэк скать, своих друзей, тэк скать, товарищей, тэк скать, других ответстВенных работников Центра? — он высоко задрал жиРный подбородок и поправил узел галстука.

— Никого я не оговаривал, — Арсений тоже начал злиться, — вы что-то путаете. Вчера на Коллегии я высказал свое мнение по поводу целесообразности существования нашего Центра. Мне кажется, то, чем мы занимаемся…

— Замолчите! — взвизгнул директор. — Таким как вы надо скручивать язык колючей проволокой! Вы, собственно, враг, и это я вам фактически заявляю! Что вы наговорили Рублевскому? Я же информировал вас, кто он есть. Кто вас тянул за язык? Ваши догадки нелепы! Вы объяснили Рублевскому, кто был тот фантом, появившийся в его палатке, а Рублевского едва не хватил удар! Знаете, о чем с ним разговаривал этот фантом? То-то!

— Сам виноват, — огрызнулся Арсений, — большой негодяй, видно, ваш Рублевский.

— Он большой человек, — задохнулся директор, — и не мой, а наш, общественный. Он в первой десятке… Словом… — он остановился, переводя дыхание.

Арсению вдруг померещилось, что стены покрылись рябью, линии потеряли четкость, словно кабинет заволокло туманом, как тогда в пещере. Сопящий директорский нос неожиданно стал вытягиваться, увеличиваясь в размерах и загибаясь кверху, пока не превратился в отменный рог. Сам директор в это время также претерпевал весьма странную трансформацию. Он начал неестественным, катастрофическим образом раздуваться, округляясь и покрываясь серой шерстью. Отчетливо послышался треск рвущегося по швам костюма, и перед Арсением возник озлобленный носорог. Носорог вращал маленькими красными глазками, переступал толстыми ножищами, роняя из пасти хлопья пены. Арсений оторопело уставился на него. На миг пришло ощущение, что он вновь очутился в Дьявольском замке. Носорог-директор вдруг широко открыл пасть и трубно заревел:

— Я вас увольняю, Арсений Валерьевич. Мы с вами не сработаемся. Я вас увольняю по собственному желанию.

Арсений поймал себя на мысли, что ему интересно знать, чье собственное желание имеет в виду директорствующий носорог. Он уже собрался спросить, как вдруг ощутил присутствие в кабинете посторонних:

— Кого вы увольняете и откуда? — ехидно осведомился кто-то странно знакомым голосом. — Центр упраздняют, а вы тем не менее устраиваете сцены человеку, который едва вернулся с задания и еще не успел прийти в себя. Плевать он хотел на ваше увольнение!

«Санька, что ли? — подумал Арсений. — Наверное, Эстэл предупредил. Прибежали выручать».

Носорог гаденько засмеялся частым мелким смехом:

— И вас увольняю, и всех, кто здесь имеет место, хотя Центр наш, действительно, закрывают. Это вы, любезнейшие мои, справедливо заметили.

— Смотри-ка, сам дурак дураком, а туда же, увольнять лезет, — раздался другой голос, напоминающий, как показалось Арсению, голос Васьки Эстэла. — Может, из-за таких директоров и закрывают институты?

— А вот и не угадали, и не угадали, — веселился носорог, — я, в отличие от вас, знаю нечто большее. Мне, как грится, виден «и гад морских подводный ход, и горний ангелов полет». Вы, мои хорошие, например, не знаете, что вместо нашего института открывается новый Объединенный центральный пост контроля, а я знаю. Обрадую вас… Мне доверено руководить сей академической единицей. Так что, сами понимаете… — тихий дребезжащий смешок рассыпался по комнате, но внезапно оборвался. Глумливый носорог застыл на месте и стал сдуваться, обретая директорские формы. Вновь возникший Николай Петрович растерянно озирался по сторонам, старательно тер глаза и глупо улыбался. Наконец, он завороженно уставился на Арсения, беспомощно зевая ртом, словно силился что-то спросить.

Арсений, наблюдавший за всеми директорскими метаморфозами, так и не понял, бред это или реальность. Он до конца не разобрался, действительно ли в кабине появились Санька с Эстэлом и другими сотрудниками, или же это ему привиделось. Осталось только чувство, что какие-то люди были, Арсений даже успел заметить краем глаза… Впрочем, факт носорожьего обличья директора поразил его настолько, что он утратил былую четкость восприятия окружающей действительности и с уверенностью ничего утверждать не мог. Наверное, все это ему действительно показалось.