ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Как мы ни оттягивали этот день, он неминуемо должен был наступить, и он настал. 1 февраля мы выскребли и выполоскали горячей водой последнюю банку тушенки.
Топливо тоже кончалось. Остаток спасательного круга, несколько дощечек от ящика, клочки бумаги, что шла на растопку, — и все.
Асхат подолгу сидел в задумчивости. Мы тоже ломали головы над проблемой тепла, которое нам было так необходимо. В тепле меньше чувствовался голод.
Однако и на этот раз выход из положения нашел наш командир. И снова он был прост, и мы удивились, как это раньше нам не пришло в голову. Видимо, уж такой человек Зиганшин, что его беспокойная душа не знала отдыха и думы о нас неизменно приводили его к победе.
Прислушиваясь к всплескам роды в трюме, Асхат неожиданно спросил Крючковского:
— Толя, ведь трубка, которая подает горючее в мотор, не доходит до дна бака?
— Нет. Не доходит,
— Значит...
— Конечно! - воскликнул, Анатолий. — Значит, в баке должно остаться горючее. Хоть немного!
— Точно! — подхватил Филипп. — Может, моторы прогреем.
Но немедленное осуществление замысла пришлось отложить. Помпа отказала. Анатолий обещал отремонтировать ее за день. И сдержал слово. Вечером помпа заработала.
На следующее утро я и Анатолий принялись откачивать воду из трюма. Мы работали два часа. Очень устали. Тело покрывалоеь неприятным холодным потом. Часто глаза застилала белесая пелена. Сердце билось где-то у гортани.
Но мы были уверены, что под водой, набравшейся в трюм, в баке есть горючее, которое даст нам тепло, согреет нас. Это придавало нам силы.
Потом у помпы стали Зиганшин и Поплавский.
Однако не прошло и часа, как помпа сломалась. На этот раз Крючковский только руками развел. Поломка была серьезной.
Я до сих пор не могу понять, как нам удалось ее починить. Но к вечеру помпа снова работала.
С утра смена за сменой принималась за тяжелый труд, который, право, под силу был только сытым и хорошо отдохнувшим людям. И все же мы не сдавались. Выбиваясь из последних сил, мы продолжали работать.
За день мы выкачали из трюма две трети воды. И только двое суток спустя, наконец, показалось дно трюма.
Отвернули крышку бака...
Оказалось, что весь наш труд был напрасен: в бак попала вода.
После этой неудачи мы почувствовали себя страшно усталыми. Настроение было отвратительное. Даже спать не хотелось.
- Где взять топлива? — этот вопрос неотступно вертелся в голове каждого. — Тогда, пусть не каждый день, но можно готовить горячую пищу.
Конечно, исключительность нашего положения оправдывала многое. Что нам стоило пустить на дрова палубу и обшивку стен кубрика. Но, честно говоря, мы не додумались до этого. Так же как человеку не приходит мысль сжигать свое жилище, так и мы берегли свою «тридцать шестую». У нас рука бы не поднялась ломать суденышко, которое спасло нас в самых тяжелых штормах. Мы очень любили свою баржу.
И снова Зиганшин нашел выход.
— Кранцы!
Мы не сдержались и прокричали «Ура!» в честь командира.
Четыре резиновых автопокрышки свешивались по бокам баржи. Кранцы предназначены для того, чтобы смягчать удары при подходе судна к пирсу, предохранять борта при буксировке.
В общем шторм не сорвал их.
Втащить автопокрышку на палубу — дело с которым в обычных условиях каждый из нас справился бы без посторонней помощи превратилось в непосильный для одного труд. Только, взявшись вчетвером, мы едва смогли втащить кранец на палубу.
Еще труднее обстояло с разделкой кранца. Кухонный нож вряд ли годился для резания резины. Но выбора у нас не было. За несколько часов усиленной работы нож на два сантиметра углубился в край покрышки.
Однако яркое, хотя и с изрядным душком пламя в печке было для нас заслуженной наградой. Мы сварили себе «обед».
С того дня главным занятием всего экипажа стала разделка покрышки. Она требовала очень много времени и труда. А прежде всего сил. Их было мало. Они таяли.
Огонь в печке теперь поддерживали круглые сутки. Осталось двадцать три спички. Разве можно рисковать огнем. Он должен гореть. Он должен согревать нас, он должен давать нам похлебку или хотя бы теплую воду. Тепло, тепло, оно значило для нас жизнь.
И хотя с половины февраля потянуло теплым ветром, он плохо согревал нас. Состояние озноба почти не оставляло нас. Оно проходило не надолго после того, как мы поедим теплой похлебки, а потом возвращалось и колотило мелкой противной дрожью.
— Это не только от голода, — заметил Зиганшин. — Мы мало бываем на свежем воздухе. Переберемся в кубрик.
Легко сказать — переберемся. Нам понадобилось несколько дней, чтобы привести его в порядок: вычистить матрацы, высушить одеяла, подушки.
Занимаясь хозяйственными делами, я не раз думал о том, что наша передислокация из машинного отделения в кубрик продиктована не только гигиеническими соображениями. Асхат преследовал еще одну цель.
Нашим врагом был не только океан, но и безделье. Как бы нам ни было трудно заниматься физическим трудом, но лежать в машинном отделении и смотреть в потолок, слушать журчание за бортом, бесконечное, утомительное, было еще тяжелее.
Работа помогала нам бороться с беспрестанными мыслями о еде. Порой они доводили до исступления. Невыносимо сутки ждать обеда, пусть скудного, пусть голодного, но обеда.
За делом время шло быстрее. А шутка, без которой не обходилась работа, бодрила не хуже еды. Вечерами мы с надеждой рассматривали обрывок газеты с оттиском карты района, где проходили испытания баллистической ракеты. Нас не оставляла мысль, что корабли, возвращавшиеся из района испытаний, заметят нас.
А семнадцатого февраля, Толя поднял нас криком:
— Земля! Земля близко! Мы выскочили на палубу.
— Смотрите! Альбатросы!
Над баржей кружили птицы. Они то плавно парили, то ложились на крыло и косо скользили к волнам.
Мне пришлось разочаровать товарищей. Я-то хорошо знал, что альбатросы порой удаляются от берега на две тысячи километров.
Альбатросы не вестники близкой земли.
И все же мы долго следили за полетом птиц. Это ведь были первые живые существа, которых мы встретили за месяц блуждания в штормовом океане. Кто знает, кто из нас, птицы или мы, первыми ступим на твердую землю, которая не будет норовить уйти из под ног, как палуба.
Потом в зеленой воде за бортом мы увидели стаю рыбешек. Вспомнили, что в трюме есть сеть. Пошли за ней. Быстро двигаться мы не могли. Отыскали ее, привязали грузило забросили.
Мы уже чувствовали запах ухи, как вдруг шальная волна выскользнула откуда-то, прокатилась по палубе, вырвала веревку из рук, Асхата. Сеть, утонула в океане.
Решили смастерить «спиннинг». Отыскали шпагат. Вырезали из жестяной банки подобие блесны, с загнутым гвоздем вместо крючка.
Терпеливо закидывали свое изобретение. Рыба не клевала. Она даже не обращала внимания на тусклый кусочек жести.
Вдруг с левого борта мелькнула быстрая тень.
— Акула! — сказал Филлип.
По старым морским поверьям акула около терпящего бедствия судна — плохой признак. Но нам не пришло в голову предаваться столь мрачным, мыслям. Акула — рыба. А мы очень хотели есть.
Асхат схватил багор, долго выжидал, пока хищница повернется поудобнее. Метнул.
Мимо ...
С рыбалкой нам просто не везло!
Акула долго крутилась около баржи. Очевидно, у нее была надежда полакомиться отбросами, А мы, в свою очередь, предприняли еще одну попытку заарканить ее. Сделали крючок из большого гвоздя.
Однако акула не желала глотать крючок без насадки, как мы ее ни уговаривали. Мы льстили ей немилосердно. Но проклятая рыба последний раз нырнула под днище, показав нам белесое брюхо, и больше мы ее не видели.
— Рыбаков из нас не вышло, — вздохнул Анатолий.
— Да, — в тон ему заметил Асхат. — Придется нам снова сократить паек. Вдвое.
С этого дня все четверо получали две картофелины и две ложки крупы в сутки. Банка с жиром опустела. Воды тоже оставалось мало. Решили пить по три глотка в день.
23 февраля мы поднялись с коек и построились. Младший сержант Зиганшин поздравил нас с большим воинским праздником — днем рождения Красной Армии.
— Служим Советскому Союзу! — ответили мы.
И невольно каждый из нас посмотрел на мачту, на которой развевался вымпел. Он бился под тугими порывами ветра и казался плотным, словно был вырезан из стали.
Мы вспоминали, как торжественно и радостно встречали этот замечательный праздник в части. День начинался чтением приказ министра обороны. Потом командир части за-читывал приказ, в котором выносились поощрения и благодарности отличникам боевой и политической подготовки. Потом приезжали шефы, был торжественный обед...
День Советской Армии... Мы решили отметить его обедом. Решить-то решили, а отмечать нечем! Можно было в последний раз сварить «суп» Но Зиганшин сказал:
— Суп мы варили вчера. Давайте растянем праздник. Давайте сегодня покурим, а пообедаем завтра.
Мы согласились. Зиганшин скрутил цигарку, и мы по очереди покурили. Это был наш, последний табак.
Последний «обед» мы сварили 24 февраля.
Продуктов больше не было.
А 25 февраля Филипп, не говоря никому ни слова, долго возился со своей гармонией. Потом он поднялся, протянул кусочки кожи Асхату и сказал:
— Может попробуем. Если разварить... Слышал я, что и ремни люди едят.
— Спасибо, — растроганно сказал Асхат: — Гармошку жалко. Да что делать. Я вот тоже подумал — не попробовать ли головки сапог.
Зиганшин снял сапоги и стал спарывать с керзы тонкий ремешок с голенища. Мы хотели последовать его примеру, но Асхат скомандовал отставить:
— Испытать надо.
Часа три варил он кожу в морской воде. Время от времени вынимал, пробовал на зубок.
Мы глотали слюнки. Нам Асхат не разрешил есть кожу.
— Заболею, так один, а не все, — заметил он.
Шли часы. Но, по уверениям Асхата, кожа не разваривалась. Разгрызть ее было невозможно. Тогда Зиганшин предпринял новый эксперимент. Он стал обжаривать кожу. После обжаривания кожу было можно грызть. Она хрустела у Асхата на зубах.
— Вкусно? — спросил Анатолий.
— Не бефстроганов, но есть можно, — заключил Асхат.
Потом он сходил в трюм, принес в банке солидол и, сохраняя невозмутимое выражение лица, обмакнул кожу и съел.
Зиганшин определил продолжительность эксперимента— сутки. На другой день он чувствовал себя хорошо.
— Ну, вот, — сказал он, — в нашем меню теперь есть баранина от гармошки и говядина от сапог. Не так уж плохо.
Мы без сожаления расстались со своими сапогами. На ноги надели валенки.
Ходить теперь не приходилось. Очень кружилась голова. Даже «обед» варили лежа. Асхат особенно здорово навострился готовить кожу. У нас она не бывала такой мягкой и вкусной.
И снова был сильный шторм. Нас мотало немилосердно. Слабость от качки заглушала голодные боли. Асхат предложил попробовать починить приемник. Принялись за дело с ожесточением. Три раза разбирали и собирали рацию.
Наконец я услышал слабые звуки в динамике.
— Слышу!
Затаили дыхание. Невнятная нерусская речь. Говорили по-японски. Через несколько минут рация замолчала. Аккумуляторы «сели» окончательно.
Когда закончился шторм, вылезли на палубу и лежали, внимательно вглядываясь в горизонт. Я читал «Мартина Идена» Джека Лондона. Те места, где говорилось о еде — пропускал. Товарищи слушали с охотой. А мне было очень приятно читать им книгу о сильном и мужественном человеке, который шел к цели сквозь поражения и разочарования и добился своего.
Потом пели. Сначала негромко.
Верно странно было бы посмотреть на нас со стороны, небритых, изможденных, парней, ноющих лирические «Подмосковные вечера», «Амурские волны». Вечер песни докончили «Варягом». Его мы исполнили в полный голос.
В который раз вспомнился дом. Я подумал, что Ирина, наверное, уже родила сына. Обязательно сына. Ведь мы с ней и об имени договорились. Александром, в честь Суворова решили назвать. Вот спасут нас и увижу своего мальчонку. Возьму его на руки, подброшу к потолку. А он мне улыбаться будет, смотреть на меня своими голубыми глазенками.
Теперь уже скоро.
Не случайно же у баржи появилась акула. Она подтвердила наши догадки, что «Т-3б» относит к югу, к большим океанским дорогам.
У меня дух захватило. Я протер глаза. Нет, темное пятно на горизонте не исчезло. Приподнялся на локтях.
— Ребята, посмотрите. Вон туда. Видите?
Я все еще думал, что пятно мне пригрезилось.
С резвостью, на которую были способны, бросились к борту. Асхат схватил сигнальный флаг и стал размахивать им.
Мы очень хорошо видели силует иностранного военного корабля.
Нас не заметили. Или не обратили внимание.
Судно прошло мимо и скрылось за горизонтом.
У нас стало светлее на душе. Мы вышли на океанскую дорогу. Пусть нас не заметило это судно. Не сегодня-завтра появится второе, третье. Надежда на скорое избавление из океанского плена придала нам бодрости и сил. Решили установить круглосуточную вахту на палубе. Радовал нас и ветер. Он изменился на южный. Стало теплее, и погода была хорошей.
Она обещала удержаться надолго.
Ночью нас разбудил крик Филиппа:
— Корабль!
Мы выбрались на палубу. В темноте ярко мерцали золотые огоньки. Казалось, они совсем рядом, рукой подать.
Зиганшин стал подавать фонарем сигнал бедствия: три тире, три точки, три тире.
— SOS! — кричал свет.
— SOS! — шептали мы про себя.
На мгновение нам показалось, что баржу заметили.
Но корабль уходил. Огни пропали в ночи. Темный горизонт стал угрюмо пуст.
Я услышал случайно разговор между Зиганшиным и Крючковским:
— Сколько еще продержимся? — тихо спросил Анатолий.
— Пока акулу не поймаем, — ответил старшина, — а когда поймаем да пообедаем, тогда ты меня еще раз спроси. Ответ будет точным.
Так начинался сорок девятый день нашего дрейфа в океане.
Утром, в который раз, пересчитали скудные запасы «продовольствия». По нашим расчетам кожи от сапог могло хватить еще недели на две. Воды оставалось полчайника. Тоже дней на десять.
Филипп Поплавский сказал:
— Поздравляю вас, товарищи, с Международным Женским днём — 8 Марта. Завтра будет пятидесятый день, нашего плавания. Есть предложение, старшина, выдать к обеду по добавочному куску «сапожатины»...
Поплавский был прав только наполовину. Шел действительно сорок девятый день нашего дрейфа, но это было седьмое, а не восьмое марта. Мы забыли, что нынче год високосный и в феврале было не 28, а 29 дней.
Пообедали. Согласно распорядку дня, пошли отдыхать. Дремали.
В середине дня с палубы послышался крик Анатолия:
— Корабль! Корабль на горизонте!
Выбрались, из кубрика. Стали вдоль борта. Махали руками.
Неужели и это судно пройдет мимо. Сколько можно испытывать наше терпение! Третий раз мы видим корабль! Третий раз люди проходят в нескольких милях от нас. Третий раз помощь не приходит.
И снова судно ушло за горизонт. Мы остались на палубе. В кубрик идти не хотелось. Так и стояли, прислонившись к палубным над стройкам. Не сводили глаз с пустынного горизонта.
Серый стальной океан, серые свинцовые облака.
Но что это?
Вдруг Зиганщин крикнул:
— Моторы! Самолеты!
У меня уже давно гудело в голове, звенело в ушах, и поэтому я не поверил. Подняв с койки голову, недоверчиво прислушивался и Анатолий Крючковский. Но Зиганшин был уже на палубе.
Да, это были самолеты! Их пилотировали, как мы потом узнали, американские летчики Глен Конрад и Дэвид Мерикл. Самолеты сделали над нами круг и улетели. У нас уже так ослабло зрение, что мы тогда не смогли рассмотреть их опознавательные знаки.
Через некоторое время над нами появились два вертолета. Когда они опустились ниже, мы поняли, что это американцы. С вертолетов на катер опустили стальные тросы. Но мы знаками показали пилотам, что остаемся на барже. Дело в том, что мы успели посоветоваться и решили, что раз вертолеты прилетели так быстро, значит, где-то близко земля или авианосец. Мы не хотели оставлять нашу «тридцать шестую» в открытом океане и надеялись, что нас поймут. и пришлют за нами катер, который и возьмет баржу на буксир.
Вскоре появился большой корабль. Это был авианосец «Кирсардж». С его борта крикнули дважды по-русски:
— Помощь вам!
— Держать документы под рукой! — приказал Зиганшин. — Действовать как один.
Мы экипаж самоходной баржи. Мы советские солдаты. И вести себя, как подобает советским солдатам.
Мы молча кивнули.
— Вот и спасение, - сказал Анатолий.
— Иначе и быть не могло, - заметил Филипп.
— Прощай, «тридцать шестая», - и Acxaт ласково погладил обшивку баржи.
— Ты была пятой, - добавил я.
— Иди, Филипп, — приказал Зиганшин. Поплавский, пошатываясь, подошел к петле, влез в нее. Она пришлась ему подмышками. Его подтянули наверх, в геликоптер.
За Филиппом на борт геликоптера был поднят Крючковский, за ним я.
Асхат, как и полагается старшему на судне, покинул баржу последним.
Видимо, от волнения меня оставили силы. Смутно помню, что кто-то искал на моей руке пульс. Помню, что я почему-то просил сперва курить, а потом уже пить. Помню, как обожгла рот первая ложка бульона,
Так мы очутились на борту американского авианосца «Кирсардж». Команда корабля отнеслась к нам очень тепло. Нам была оказана необходимая помощь.