Якутский театр. За доллар я иду смотреть Шекспира. За доллар я бы пересмотрел на якутском весь бессмертный репертуар. Это всего тридцать семь долларов или сто сорок восемь шекелей. А сонеты можно прочитать уже на русском. Перед театром Ленинского Комсомола якутская тусовка. Очень крепкие ребята, похожи на немигающих Голиафов. Я понимаю, что, когда они пять лет назад шли на русских с кольями, это были серьезные события. Главное, что им сразу удается распознать, кто не якут. Японцы говорят, что у японцев не узкие глаза, что это только европейские выдумки. Но у якутов глаза очень узкие, их вообще незаметно. Непонятно, как в темном зале они вообще могут следить за действием. В очереди в гардероб передо мной стоит якутка фантастической красоты. Вообще в Театре Ленинского Комсомола дикое количество якутов. Я думаю, что никто никогда не видел столько якутов вместе. Может быть, только на празднике оленеводов Севера. Я начинаю чувствовать себя якутом. У меня даже мать — якутка, она курит трубку и смачно ругается матом. Я представляю себе, что вернулся сюда из времени на специальном космическом корабле, а вокруг одни якуты. Девушку в очереди я спрашиваю, существует ли вообще литературный якутский язык. Я спрашиваю не для того, чтобы к ней вязаться, а просто мне интересно. У нее тонкие якутские губы и очень кругленький якутский лобик без морщин. Может быть, вот это — моя судьба. «Моя судьба» говорит довольно раздраженно, что у всех народов есть свой язык, и якуты, видимо, не являются исключением. Но сама она совершено не якутка и совершенно ничего про якутов не знает. Это мне не подходит.
На сцену выходит гражданин-министр республики Саха Андрей Борисов. Он же, по совместительству, худрук театра Ойунского, но говорит какие-то глупости. Потом выходят устроители фестиваля Балдом и говорят, что это фестиваль планетарного значения. От худрука республики Саха я решаю отталкиваться: вот так выглядят настоящие якуты, в гардеробе, наверное, была чистопородная казашка, для них оскорбление, если их принимаешь за республику Саха, хоть я ничего в этом стыдного не вижу. У меня в кармане израильский паспорт, я бы с удовольствием поменял его на Сохо вместе со всеми моими долгами. Министр культуры Якутии дарит Балтийскому дому бочонок для кумыса. Непонятно, кого они станут доить. Потом выходит народный артист Игорь Дмитриев и начинает манерно выламываться. Он говорит, что искусство — это ниша. И мы должны в ней по возможности отсидеться. Еще он сообщает, что он готов на этой сцене поиграть, он не против даже, пожалуйста, с якутами.
Открывается занавес.
На сцену выходят человек семь пожарников в шкурах. Из царской ложи, из которой убили Линкольна, раздается рев дракона. Моя жена, профессорская дочь Женька, преподает в институте предмет «запись спектакля», и я стараюсь утереть ей нос. Из глубины сцены выходит существо неопределенного пола, похожее на певца Леонтьева в сапожках. Оно оказывается непосредственно королем Лиром. Делает «ууууу». На переднем плане два офицера Балтийского флота с кортиками, которые говорят «гур, дур, дур», значит язык все-таки есть, советская власть его не истребила. Зря я волновался и спрашивал о нем казашку. Вокруг строительные леса. Художника спектакля нужно усыпить. Сцена похожа на эшафот или на опалубку перед заливкой бетона. На трех веревках сушатся цветные индийские презервативы. Все актеры одеты в разнообразные наряды, у кого что было, но у всех меховая оторочка и обязательный лисий хвостик. Выходят три ослепительной красоты длинноногие дочки Лира. Среди безумного шумного текста я распознаю первое знакомое якутское слово «Коределия». Это она. Длинных ног совершенно не видно, но они угадываются. На голове у старших дочерей золотые тотемные знаки, а у «Коределии» на голове серебро. Появляется сильно переигрывающий шут, который все время рыгает. Я понимаю, что нахожусь в татарской орде. Никто этого и не скрывает, прежде всего художник. Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, был бы потрясен судьбой своего детища. При этом краем сознания я отдаю себе отчет, что я дешевый сноб и для Shake-speares любая сегодняшняя постановка была бы одинаково нелепой.
Неожиданно две старшие дочки начинают протяжный плач. Может быть, я вообще попал в оперу. Ведь есть же Евгений Онегин в виде оперы и в виде драмы. В центре сцены сиротливая дверь, около нее стоят два погонщика в цирковых фраках, кажется, что они сейчас вызовут иллюзиониста. Король Лир Леонтьев мечется по сцене и кого-то ищет. Все-таки это не опера. Еще король похож на Мишу, который жил в нашем доме на Гражданке и упал с шестого этажа прямо на голову. Он был в командировке, всю ночь играл в преферанс и до своего номера добирался по карнизу. С него он и сорвался. Но почти ничего не случилось, только повредил себе немного один глаз. У Миши была кличка «сперматозоид». И он тоже сегодня на сцене был бы не лишним. Но он сейчас уехал в ФРГ, и бывшей жене и детям его все время там приходится разыскивать. Но я лично представлял себе Короля Лира по-другому! Шута, я думаю, следует совершенно упразднить: не могут все на сцене одновременно быть шутами. В Орду является два рыцаря, может быть, это Глостер и Кент, в пьесе такого не было, но это мелочи. Оба просто в костюмах из местной филармонии. Я не понимаю, это якутский стеб или они так себе представляют англичан. Лир бегает по сцене и все время что-то напряженно кричит. Может быть, это Хан Тахтомыш, мне сегодня рассказывал о нем телефонный мастер. Он проработал у нас четыре часа и теперь телефон соединяет только в одну сторону. Мастер вообще собирался стать социологом, и у него много оригинальных идей о татарском нашествии. Он уверен, что все ханы были русскими князьями. Тахтомыш, по всей вероятности, это сам Дмитрий Донской. У них сходятся даты рождения, и только одному Дмитрию Донскому было выгодно поджечь Москву. «Хорол джуганин, бараган», — кричит король Лир очень гневно. Компьютер не узнает таких слов и подчеркивает их красной полосой. Так ему и надо! Я ему сейчас еще что-нибудь напишу по-якутски. Я понимаю, что в своей мизантропии покушаюсь не только на весь уважаемый мною якутский народ, но и на святая святых — текст Шекспира. Мне всегда очень не нравится король Лир. Унылый и тщеславный неврастеник. Но якутского Лира необходимо унять. Я сам чувствую себя Лиром: в день приезда моя старшая Гонерилья выгнала меня из моей собственной квартиры на Гражданке, но идентифицировать себя с этим типом я не могу.
Я думаю, что Регана — все-таки полукровка, у меня болезненная страсть к полукровкам. Со старшей сестрой они долго перетягивают ковер в своем чуме и о чем-то визгливо злословят. Приходит Эдмонд. Он появляется в белом курортном костюме и в соломенной шляпе, как актер Боярский на гастролях. Зал замирает. Игорь Дмитриев не зря ломался, что «хорошо бы тут мне что-нибудь сыграть, но меня не отпускает Банионис», он ничего бы на сцене не испортил. Мог бы сыграть кого хочешь, даже «Коределию». Говорил бы «дыр, быр, дыр», никто бы ничего не заметил. Все-таки якутский — это язык средней красоты, но я был уверен, что англичан так же раздражает, когда играют по-русски. Мне мешает, что все актеры играют в цивильной одежде, только очень несвежей, и с морскими кортиками. Но у Бутусова в «Калигуле» все римские патриции тоже вылезают из помойки. Таинственный режиссерский ход. Король Лир вдруг сказал «доллари», очень отчетливо.
Вероятно, актеры говорили вообще о своем, не по пьесе, о том же, о чем говорила вся страна. А в зале были одни казахи, которых я сначала принимал за якутов, и они тоже не бельмеса не понимали. А настоящие редкие якуты были с театром Ойунского в сговоре.
Почти все действие происходило на эшафоте из свеженькой доски. В Якутии мало корабельного леса, и это могло символизировать «богатскую» обстановку. Эдмонд пробежал по сцене с двумя хохочущими шлюшками. Но, может быть, это был Освальд, нужно посмотреть по пьесе. Я такого вообще не помнил. Пришло двое в мерлушках. К шуту я постепенно начал привыкать, но чтобы совсем не привыкнуть, я решил после первого акта сбежать. Я чувствовал, что у меня терялись вкусовые стандарты. То ли спектакль был достаточно крепким, то ли якуты меня просто убаюкивали. Рядом со мной на литерных местах спала женщина. Видимо, это была критикесса из театрального журнала, это у них считается очень профессиональным, сразу немного подремать. У Шекспира запас слов двадцать тысяч, вдвое больше, чем у Бэкона и Пушкина. Как там они справились в Якутии! В Израиле известно, что любой текст, переведенный на иврит, становится в четыре раза короче. Это колоссальная экономия бумаги и времени. Входит Гонерилья и гонит Лира взашей вместе с его отрядом, я бы сделал это еще раньше. Лир сидит на полковом барабане, а его отборные воины пляшут вокруг шаманский танец. Это лучшая сцена спектакля! «Лир пурдуре король!» — говорит шут. Гонерилья как фигуристка в прозрачном трико, но грудь не рассмотреть. Меня это интересует в чисто этнографическом смысле. Приходит какой-то товарищ в шубе, похожий на Александра Герцена. Графа Глостера играет заслуженный артист Федотов, но я не могу понять, кто из них Глостер. Но меня успокаивает, что на сцене есть мой однофамилец. Я думаю, что якуты — это все-таки потерянное еврейское колено. Все три дочки по-якутски называют Лира «аба», это очень подозрительно. Не хватало только, чтобы вся республика Саха, вся татарская орда с фамилиями Степанов и Федотов двинулась в Израиль. Особенно после того, как я оттуда уехал. Для меня бы это в Израиле было бы единственной отдушиной.
Действие продолжается. Весь королевский двор по очереди взбегает на эшафот, говорит слова, а потом с гневом отворачивается. Удивительно сильные эмоции. Спектакль немножко напоминает театральное представление в «Гекльберри Финне». В маленьком американском городке два жулика — король и герцог — бегают голые по сцене и кричат. Я уверен, что там, в далекой Якутии, артисты играют совсем в другой одежде, просто на фестиваль они приехали кто в чем. А там по весне, когда кричат олени и идет нереститься рыба, они не станут играть трагедию в этих линялых черных костюмчиках. Эдмонд ходит по сцене с бутылкой и олицетворяет порок. На сцене массу времени проводит один очень толстомордый, который в какой-то момент режет себе руку офицерским кортиком. Это очень важный момент пьесы — теперь я могу разобраться по тексту. Батюшки, ведь руку себе режет именно Эдмонд. Кто же тогда плохой в белом костюме? Может быть, это и есть Федотов? Половина труппы — заслуженные артисты. Я бы тоже очень хотел быть заслуженным артистом. Я бы всем так и представлялся — «Михаил Федотов, заслуженный деятель искусств Якутии».
На сцене вся кавалькада наконец перебирается ко второй дочери, от которой я немного плыву. Она похожа на одну из моих бывших жен, с которой я много лет не разговариваю. В охране два человека в противочумных костюмах. Но все-таки стало больше пахнуть средневековой Англией. Кент похож на зав. стойбищем, а герцог Корнуэльский на «Карьеру Артура Уи». Все жутко орут неземными голосами. Зав. стойбищем сажают в колодки. Во рту у него замечательный золотой зуб, который поблескивает под юпитерами. Мне бы такой зубец очень не повредил. В общем, Шекспир тут навалял такую пьеску для республики Саха, что атас. Лир видит того в колодках и остается этим очень недоволен. Говорит: «Коахен каппабар ахха ухху!», грозит пальцем своим пожарникам и убегает. Стало потише. Шут все-таки ничего себе шут. И еще мне нравится Регана, на которой я мог бы жениться. Ее зовут Е.Сергеева, надо будет запомнить. Красивое якутское имя.
Лир все время держится за очень длинный хвост какого-то животного, у него такой символ власти. Девчонки все в мокасинах. Снова входит Е.Сергеева вместе с Артуром Уи, у нее действительно красивые ноги и коса до колен. Я торчу.
«Менкебехен Кент!» — говорит Король Лир. Я не перевожу.
Опять сцена с дочками и их очень сладенькими мужьями, все после Щукинского училища. Лир притих и начинает ломаться. Я чувствую, что ажиотаж спадает и начинается трагедия Шекспира. Жалко, что я не досмотрю до конца, но я всегда не любил эту пьесу. Фантастика, как Лир заучил наизусть весь текст. «Тях каграмон фист потуртах!» — я даже одну фразу не могу грамотно записать. Если у входа по-прежнему стоят якутские молодчики, они могут запретить зрителям уходить после первого действия. Регана — душечка!
Наконец-то я нашел язык и культуру совершенно без русского влияния. Я даю республике Саха статус суверенного государства. С этим я могу уже отправляться домой, но антракт все никак не начинается. Игорь Дмитриев с Банионисом наверняка уже керосинят в буфете. Сто процентов. Лир залезает на строительные леса и чуть оттуда не грохается. Надо же такого настроить! Все-таки мне тяжело дается таежный якутский смех. Надеюсь, что Е.Сергеева так не смеется. Толстомордый, который резал руку, начинает рвать на себе тельняшку и становится похожим на матроса из «Мы из Кронштадта». Это мелкое художественное воровство, я случайно его заметил, потому что за неделю до этого видел фильм по первой программе. Если театр хозрасчетный, то герцога-оленевода я бы рекомендовал сократить. Если это, конечно, не сам Ойунский. Я решаю позвонить Ойунскому и порекомендовать им играть попроще. Перед самым первым антрактом по сцене начинают катиться автомобильные шины. Приехали. Моя соседка просыпается и начинает хлопать. И в ту же секунду объявляют антракт. Вот это профессиональная выучка театроведа: она спит все первое действие, но абсолютно точно вычисляет, что сейчас начнут катать шины. Дома я говорю своей жене Женьке, что они там такой на своем наречии устроили «турлым-бурлым», что она может не ходить. Это очень специфический Лир, и я могу написать в театральный журнал за нее. Но вряд ли эти мещанки меня опубликуют, хоть у меня половина текста вообще приведена по-якутски.