Глава первая. Попробуй догони

Солнце скрылось за макушками трехсотлетних кедров, но небо еще оставалось по-дневному прозрачным, хотя и набирало густоту, словно впитывая горечь длинных хвоинок. С берез слетали первые позолоченные листья и неслышно опускались на поляну. Лес пронзали прозрачные паутинки, связывая стволы мириадами невидимых нитей. Можно было легонько постучать пальцем по любой из них, и тайная твоя речь передалась бы до западной границы Лесного княжества, до реки Большая Вода, или до границы восточной, где кончалось плоскогорье, а вместе с ним и тайга, и начиналась степь.

Там раскосоглазые люди гонялись друг за другом на своих низкорослых мохнатых лошадках по степному разнотравью, а зимой пересаживались на низенькие санки, куда впрягали оленей. Жили они вдоль второй великой реки, названной Темной. У истоков ее шумели гигантские валы Богатого озера. Были бы они безобидными соседями людям из лесного рода, кабы не их злой дух Чучуна.

Разрубленный, он раздваивался, четвертованный — учетверялся и так далее, пока не собирался в несметную рать. Тогда он вздымал единственной рукой копье или нож из Плохого железа, мигал одиноким глазом (копье чучуны неплохо метали в цель: одноглазому и зажмуриваться не нужно) и смело шел в бой, прыгая на единственной ноге быстрее оленя. Огня чучуны не знали и ели зверей и людей сырыми. При этом не больно-то разбирались, где свои, а где чужие: пронзали копьями, а затем разделывали ножами и раскосоглазых подопечных, и большеглазых лесичей. Ростом чучуны были чуть ниже лиственниц.

Если уж говорить о злых духах, то чулмысы западных соседей ничем не лучше чучун восточных. Чулмысы имели в неограниченном количестве спиртное убойной силы, настоянное на мухоморах, и спаивали до смерти любого встречного-поперечного. Они приставали к людям то в виде мужика с козлиными ногами и пучком золотых волос на затылке, то в облике прекрасной девушки. Против девушек особенно трудно было устоять голубоглазым и светловолосым жителям леса. И не раз обманывались они, раздевая девушку-чулмысы, против чего та никогда не возражала, но требовала сперва «залить шары». Так злые духи называли большие голубые глаза высоких лесичей.

Когда же захмелевший муж оказывался сверху чулмысы, а она вскрикивала и стонала под ним, то в миг величайшего наслаждения любовник терял сознание и, не приходя в него, умирал. Спасались лишь те, кто желал любви звериным способом, потому что видел девушку со спины, а спины-то у чулмысы и не было. Если нетрезвый человек при зрелище вздувающихся и опадающих легких, биения сердца и копошения в кишках орал благим матом от ужаса и кидался прочь, коли мог унести заплетающиеся ноги, то порою оставался жив.

А еще чулмысы курили трубки и всем предлагали разок «дернуть» табачку. Что такое табак — никто не знал, потому что из Америки его еще не завозили, но знали, что южные желтокожие соседи курили. Но те-то курили опий, вызывающий чудесные видения, а про табак и желтокожие не слыхали. Правда, ходили такие слухи, болтали досужие языки, что табак готовится из утробной крови женщин. Потому-то курить его никто и не пробовал: брезговали. Не находили западные духи сторонников табакокурения в Лесном княжестве.

Тянулись паутины и на север, дотуда, где тайга переходила в лесотундру. Там рос один вид высоких деревьев — лиственницы, а все остальные были недомерками с крохотными листочками. Эти карликовые деревца едва превышали шляпки обильно растущих грибов, любимого лакомства оленей. Огромными стадами управляли оленные люди — невысокие, раскосоглазые и совсем не злые. С ними лесичи могли бы жить мирно. Но вот их Харги — наполовину человек, наполовину лось!..

На северной границе невозможно было заснуть, потому что Харги непременно тянул из-под спящего одеяло, пытаясь уволочь его к себе под землю, в нижний мир. Поступал так он в память о том, как однажды пытался утащить из-под младшего своего брата Хэвеки тундру, которую тот создал специально для оленных людей.

Землю Харги тянул до тех пор, пока не растянул до современного размера. С того дня тундры у оленных людей много: есть где попасти олешек. А еще старший брат насылал на людей комаров и гнус, от которых не спасали даже самые страшные заклятия. Этих вредных тварей Харги создал из фигурок, налепленных младшим братом в запас. Хэвеки лепил из глины полезных животных, а вороватый Харги из братского запаса накрошил всяких змей, ящериц и кровососов.

И охота на северных границах у лесичей никогда не задавалась. Харги нарочно свистел и трещал из земляных нор, распугивая дичь. А еще мог дунуть-плюнуть, и если не увернешься, то непременно привяжется дурная болезнь. Младший брат людей не обижал, но чтобы уйти в верхний мир, создал лестницу из скал и лиственниц на них. Так и забрался на небо. Его неблагодарные создания, оставшись без присмотра, принялись теснить небеса, проминая их и кое-где прорывая бесценную небесную оболочку. Хэвеки сильно рассердился: латать небо — занятие не из приятных, да и оленьих жил на пришивание заплат уходит столько, что эдак ненароком и всех олешек переведешь. Для наведения порядка добрый северный дух взмахнул десницей и влепил камням и деревьям такую затрещину, что те только брызнули. С тех пор в тундре высокие утесы непременно рушатся, а лиственницы сохнут с вершины. Спать под ними весьма опасно для лесичей, а оленным хоть бы что — они-то знают, какие скалы крошатся и макушки каких деревьев могут обломиться.

С четвертой стороны, с южной, граница Лесного княжества проходит по неприступным горам, за пестроту прозванным Сарафанными. Там кончается тайга и обрываются паутины. За горами лежит великая пустыня, которая на язык лесичей переводится как Безводное Место. А уж за ней живут желтокожие люди, которые курят опий и летают на одноглавых драконах. Те драконы — родственники трехглавым чудам-юдам. Но сибирские горынычи хотя и крылаты, но слишком тяжелы для полетов и вынуждены скакать по земле на конях-грузовозах.

Желтокожие купцы изредка добираются до Лесного княжества, торгуют шелком, под рубахой из которого никогда не заводятся вши, и зовут лесичей «дилины», длинными, ибо люди лесного рода на голову, а то и две выше южных, как, впрочем, и всех остальных соседей. В стране желтокожих лесичей называют динлинами…

Солнце, наверное, закатилось, за стволами видно не было. Небо напиталось густой синью и по краям таежного прогала хвойной зеленью, от земли вверх ползли сумерки, разрываемые пламенем костра. У огня сидел четырнадцатилетний юноша Лес Нов, выпускник школы ютов, ученик чародея, сын чародея Крона Нова и кудесницы Насти, внук ведуна Пиха Тоева.

Школы ютов он не закончил, сбежал перед последним экзаменом, потому что не хотел уходить в страну ютов. Бывал он в Ютландии семижды, после каждого класса, но ни разу по возвращении не мог вспомнить, где был и что видел. Страна ютов представлялась ему огромным черным пятном, где происходят столь ужасные вещи, что рассудок не в состоянии постичь и запомнить их. Оттого-то никто из вернувшихся из-за паутинной границы ничего не помнит, считал Лес. И дед его, Пих, не спорил.

Сбежал Нов темной ночкой, проскользнув сквозь запертые для простых людей двери. А потом весь день дремал вполглаза на холме у развилки дороги, укрываясь в густой траве от недоброго глаза без зрачка, каким обладали все юты. Лес дремал да поглядывал, дремал да поглядывал, пока не узрел возвращающийся в Дом стражи отряд, возглавляемый самим Гиль Яном.

Лес даже присвистнул от удивления. Сам начальник патрульной службы! В Лесном княжестве проживали три Яна: Гарь — наместник Ютландии, его средний брат Гиль возглавлял патрули, а младший — Суч Ян был главой школы ютов. Неужели Гиль Ян прибыл сюда, в Западный Дом стражи, из-за меня? — подумал Нов. Неужели из-за побега одного выпускника такой переполох?

Свита Гиля — дюжина ютов — о чем-то переговаривалась, но сюда, до холма, не долетало ни звука. Услышать их мысли Лес не мог по другой причине. Еще ни один вещун не сумел расслышать, о чем думают юты. Тогда Нов попытался уловить мысли тех, кто находился внутри Дома стражи. Но сначала постарался сделать так, чтобы никто не расслышал его мысли и не обнаружил укрытие. В Доме стражи имелись вещуны.

Вещуны были телепатами и имелись почти в любой деревне. С их помощью вести изо всех поселений стекались в Центральный Дом стражи, находящийся в княжьем Дворе в столице Холмграде. Оттуда до самых до окраин расходились по стране княжьи распоряжения. Западный Дом, как и три прочих, держал связь с начальством в столице с помощью вещунов. Юты пользовались своими каналами.

Лес ловил обрывки мыслей соотечественников и тут же отбрасывал: не то, не то… Один мечтал о выпивке — подавай ему меда, да похмельней. Другой вспоминал минувшую ночь, проведенную с леснянкой, бывшей девицей. Третий… Четвертый… Пятый… Ага, вот что-то интересное. Бранились двое стражников.

Когда человек говорит, то мыслей у него нет. Так считается, потому что вещуны их не слышат. Зато могут слышать мысли в сторону (когда человек говорит одно, а думает другое) и мысли его молчащего собеседника.

«Болтай, болтай, — думал один. — Тебе легко болтать, ты сидел вчера в теплой сухой казарме, а я стоял снаружи, под дождем…» — «Покинул пост, — думал другой, — залез в караульную будку и „залил шары", как говорят чулмысы. Упустил пацана, да еще и оправдывается…» — «Да кто бы мог подумать, что будет побег изнутри? Сроду такого не бывало. Мы несем караулы не затем, чтобы пацаны не разбежались, а дабы охранять школу от нападений извне… Были уже случаи — нападали…» — «Что я теперь скажу Суч Яну? Дело-то вон как обернулось: нажаловался он брату своему Гилю, и пойдет теперь вонь по всему по княжеству… Эх, не видать мне теперь звезды дюжинника…»

Ого, подумал Лес. Неужели из-за меня дюжинника разжалуют? А я всегда считал, что ученик ютшколы — невелика птица.

Начальник патрульной службы въехал в Дом, и там началась паника. Запахло не только сгорающей звездочкой дюжинника, но и потерей голубой нагрудной звезды подсотника. Один вещун оказался спокоен. Его Нов все-таки обнаружил, не выдавая себя. У вещуна, оказывается, имелся портрет Леса — доставили из школы. И сейчас вещун сосредоточенно передавал словесный портрет в Центр. Тем же, насколько Нов сумел разобраться в мыслях вещуна, занимался и связник-ют. Ютант колотил по кнопочкам, и где-то за сотни верст из особого сундучка вылезала белая полоска бумаги.

Так называли юты странное полотно белей бересты и куда тоньше пергамента. На бумаге пробивались дырочки, из них и рисовался облик разыскиваемого Леса Нова. Вот как, подумал Лес, теперь мне не укрыться в собственной стране. Портреты раздадут дюжинникам, те покажут их патрульным. И где бы я ни появился, меня признают и схватят. Ох, проклятые юты! Как же вы обманули лесичей! Как купили своим дешевым золотом, как опутали паутиной хитростей, перессорили, разъединили! Упаси, Батюшки, от вашей любви и вашей злобы! В кого превратили вы некогда гордый народ лесичей? В пресмыкающихся за горсточку золотых монеток, которые ютантам ничего не стоят, а нам кажутся длинной деньгой!

А эта их школа! Восемь лет потребовалось мне, чтобы понять: мы нужны ютам как наемники, мишени для чужих стрел. Нам они разрешают подставлять себя под наконечники и клинки, а себе оставляют право снимать пенки. Мы — мясо под лезвиями! Нам ложиться в грязь чужого мира за чужие интересы…

Больше тысячи выпусков ушло за паутинную границу. Многие ли из них вернулись назад? Где брат мой, где отец? Да как вообще мы с Ножем появились на свет, если отец жил с мамой Настей лишь во время краткосрочных отпусков? Мне было три года, когда я видел Крона в последний раз. Ушел он за паутинную границу и назад в тайгу не вернулся… Ах, Крон, Крон! Почему не сумел послать ютов к Матушке под подол? Ушел ты, Крон, и не оставил ничего, кроме смутного тепла — воспоминаний о крепких, но бережных мужских ладонях… А как выглядят ветераны сражений в Ютландии? Видел я одного — брата Ножа. Был он покрыт шрамами, словно сшит из кусков, и совсем ничего не помнил. Прожил после возвращения в родную Берестянку всего полтора года, и был трясущимся инвалидом в свои тридцать два.

Матушки! Какие же мы, лесичи, неразумные! Почему сразу не распознали ютов в голых и жалких существах с волчьими ушами и глазами без зрачков? Приютили, пригрели, радовались, когда те в уплату за доброту стали расплачиваться сперва золотым песком, а затем и денежками! Почему не возникло у нас презрения к этому нечистому золоту?

И почему его много, как у берегинь? Потому ли, что ребенку известно: золото у водяных женщин фальшивое. Копи его, сохраняй, все одно превратится русалочье золото в кучу опавших листьев. Не так ли и с ютским? За эту гнилую кучу купили нас всех… К Матушке ютов!

Лес Нов пролежал на холме до ночи. Выждал, пока по-настоящему вызвездит. А звезды в серпене крупные и падают, падают, перечеркивая небосклон.

С каждой звездой отлетает чья-то душа. Вот еще одного не стало, а вот сразу двух.

На закате из Дома выехали патрули, половина подсотни — пятьдесят человек во главе с подсотником и вымпел-вещуном по правую руку от начальства. От прочих стражников старший отличался голубой звездой, нацепленной на кольчугу. Нов знал, что по мере движения патрули разделятся на дюжины, те в свою очередь разобьются на тройки, и во главе каждой будет стоять ют-тройник. Кроме той, разумеется, которую возглавит дюжинник. Ни дюжинником, ни подсотником ют стать не мог, все-таки в давние годы князья были помудрей, подумали о том, что слишком-то больших должностей ютам давать не следует. Хотя патрульную службу все же

возглавлял ют — Гиль Ян.

Уже в сумерках подсотник, сопровождаемый вымпел-вещуном и сменившимися стражниками, вернулся в Дом. Вымпел-вещун носил такие же сапоги, кожаные штаны, льняную рубаху зеленого цвета и плащ, что и прочие патрульные. Лишь алый кружок с золотистым ястребиным крылом на правом плече говорил о его звании и должности. Но алое пятнышко на таком расстоянии, да еще и в сумерках не различишь. Поэтому Лес едва не попался. Глядел, раззявя рот, на голубую звезду подсотника, с восемью крошечными золотистыми звездочками дюжинников, совсем позабыв, что подсотника сопровождает вещун. Вещун — лучший телохранитель и розыскник из всех возможных, потому что за версту чует противника, но и он, похоже, расслабился. Батюшки-светы! Проехали патрули мимо холма с потерявшим бдительность отроком.

А в доме началась пьянка. Будто сам Переплут, бог пьянства динлинов, на пир явился. Юты ничем в Лесном княжестве не дорожили: золото для них — песок, прелая листва берегинь; люди — чучела для смазки клинков; меха собольи и горностаевы — прах; железо — ржавчина; самоцветы — слюда для окошек; любые сорта деревьев самых красных пород — не лучше опилок, но хмельной мед, медовуху и ягодные настойки ютанты глотали, будто сроду не видывали. Говорят, что могли перепить даже горынычей, хотя те в три горла глотали, а старшой ихний змей, говорят, даже задницей хлебать умел.

Была, правда, у Леса теория, что все съеденное и выпитое ютами отправляется прямиком в Ютландию. Так пошутил он в прошлом году, когда, ученики предпоследнего класса школы ютов подглядывали в окна, как на пиру, венчающем обучение, здоровенные выпускники падали под столы после третьей кружки, а преподаватели все пили и пили, опустошая одно серебряное ведро за другим. За шутку Нов получил тогда подзатыльник от классного надзирателя, потому и запомнил. Надзиратель был лесичем, и на пир допущен не был. А пока вместе с подопечными он подглядывал, как «заливает шары» надзиратель выпускного набора, и облизывался на сухую…

Сейчас в Доме шла пьянка, и Лес дождался, когда у стражников не осталось ни единой связной мысли. Тогда Нов осторожно спустился с холма и стал подкрадываться к Дому. У стены замер и попытался осмотреться с помощью своих задатков дальновидения. Увидел картинку Дома стражи изнутри и попробовал понять, как в него пробраться и откуда ждать опасности.

Лес увидел караулку — там храпела сменная стража; трапезную и оружейную — там мешались пьяные мысли многих патрульных; поварскую — там повара и поварята, обслуживавшие пир на трезвую голову, сейчас старались наверстать упущенное. Все это на первом этаже. На втором, как понял юный чародей, находились спальни — были они почти пусты: редкий страж сумел добраться до постели, — и ход наверх в сторожевую башенку. В башенке никого не было или, по крайней мере, не было лесичей — ни отголоска мыслей оттуда не долетало. Мог в башенке находиться ют, но приходилось рисковать. Вряд ли найдется трезвенник-ют, успокаивал себя Нов. Батюшки не приведи, чтобы оттуда заметили, как стану выводить лошадей.

Конюшня находилась справа, крытой галереей она соединялась с караулкой, где спали мертвецки пьяные патрули. В самой конюшне не было никого, кроме лошадей. Лес неслышно скользнул к воротам. Они оказались запертыми изнутри. Но что такое листвяжная задвижка для чародея? От колдунов и кудесниц он тем и отличается, что умеет двигать предметы силой Духа.

Нов принялся сдвигать запор в сторону. С него сошло семь потов, прежде чем догадался перенести усилия с деревяшки на железную рукоять, вбитую в брус. Задвижка сразу же подалась. Лес потянул за кованое кольцо, и одна из створок беззвучно пошла на него. Петли оказались хорошо смазанными. И слава Батюшке!

Отрок протиснулся внутрь. Дохнуло конским потом и навозом. Лошади слева и справа от прохода беспокойно запрядали ушами, учуяв незнакомца, но чародей принялся беззвучно вещать: «Я друг, я не обижу». Кони успокоились и принялись кто жевать, а кто дремать дальше. Лес прошелся вдоль стойл туда и обратно, распахивая калитки. Себе он приглядел вороного, уж больно был статен. Нов вступил с ним в мысленный разговор: «Ты — красавец, я люблю тебя. Пойдешь ли со мной?» Вороной потянулся губами к отроку. Лес потрепал гриву и вывел его в проход. Уздечки и седла хранились в караулке. Нов не решился идти туда. Мало ли что там все пьяные, береженого и Батюшка бережет.

Отрок вывел коня, запрыгнул на спину и мысленно приказал двигаться вперед. Но не спеша, не спеша… Потом представил себе вольный бег в лугах, да не в одиночку, а табуном, чтобы ветер свистел в ушах и развевал гриву. Лошади вереницей вышли из конюшни и потопали вслед за вороным. Взошла луна, и из башенки местность просматривалась почти как днем. Но тревоги никто не поднял.

Всадник вывел табун к холму, завернул и лесной тропой повел на восток. Заставил жеребца сойти с тропы и пропустить табун. Когда последняя лошадь процокала по каменистой дорожке, пролегающей по логу между лесистыми сопками, Нов отыскал пальцами нервный узел на холке своего скакуна. Нажал и почувствовал, что жеребец впал в оцепенение. Тогда Лес представил, что из-за холма к табуну крадутся два, нет, три медведя. Лошади испуганно заржали, а затем в панике ринулись вперед, не разбирая дороги.

Когда табун скрылся из глаз, Нов размял нервный узел и привел жеребца в чувство. Развернул и той же тропой, избитой копытами угнанных лошадей, тронулся назад к холму. Выбрался на тракт, ведущий от Дома стражи к западной границе. Песчаная дорога была испещрена следами подков, и разобраться, что по ней проехал одинокий всадник, не сумел бы ни один следопыт в мире. Если, конечно, не говорить о ведунах с их всепроникающим даром ясновидения. Но где патрули возьмут ведуна? Их всего-то на княжество человек восемь, и шесть находятся в столице при Дворе. А седьмой — его родной дед, уж он-то внука не выдаст. Про восьмого Лес не знал ничего. А может, было их и не восемь.

Нов вскоре сошел с торной дороги и лесными тропинками двинулся на юго-запад. Впереди лежала столица, но до нее было с десяток конных переходов. Холмград отрока не интересовал, но от него было полтора дня пути до Берестянки, родной деревни, где жил-поживал дедушка Пих, скрипел помаленьку, готовясь отмечать свой первый век. «А два века мне не протянуть», — шутил дедуля. Знал, когда умрет, но внуку не говорил.

Глава вторая. Лесные дачи

Светало. Голова Нова клонилась вниз. Он клевал носом, встряхивался, пока не понял, что сейчас просто-напросто скатится с лошадиной спины в траву и даже не заметит этого. Будет спать и видеть сны о Берестянке, дедуле Пихе, исчезнувшем отце Кроне и зарытом на берестянском кладбище брате Ноже… Я что, уже заснул? — вскинулся Лес, протер глаза и вгляделся в предрассветную мглу.

Жеребец вышел к таежной речушке. Вдоль ее каменистого русла густо росла смородина. Черные гроздья спелых ягод свисали до самой воды. Речка была мелкой, но прямо под носом вороного имелся омуток, где кто-то плескался под крутым берегом. Нов спешился и отпустил скакуна попастись, велел только никуда не уходить.

Отрок сорвал несколько гроздей и принялся есть, вытягивая черешки сквозь сомкнутые зубы. Глазами он обшаривал окрестности, прикидывая, где укрыться от недоброго глаза и куда бежать в случае опасности. Речка струилась по распадку. Чуть выше, на склоне сопки, густой стеной стоял малинник. В нем и укроюсь, — решил Нов. Поднялся к кустам, осторожно раздвинул ветки, забрался в гущу и обнаружил травянистую лысинку. Набрал горсть малины, сунул в рот и повалился в траву.

Плеск под берегом усилился, потом Нов услышал чуть хрипловатое женское пение:

Приди, тебя я обниму,

За плечи ручками возьму,

А может, даже не за плечи.

Любовь все раны враз залечит.

Берегиня, подумал Лес и уснул. Водяных женщин он не боялся. Еще не вошел в возраст, когда сходят с ума от душевных песен берегинь…

Он спал и не видел, что местный леший обошел его, замкнув круг в пять сопок, две речушки и участок кедрача. Проснулся таким голодным, будто не ел три дня. А на самом деле в последний раз сидел за столом позавчера вечером. Съел тогда два стандартных ужина, лопал в запас, готовясь к побегу.

Огляделся окрест. Все спокойно. В тайге было полно зверья, водилась иножить, но ничего опасного не замечалось. Нов поел малины, спустился к воде. Умылся, попил, пожевал смородины. Вдоль тропы свисали красные прозрачные гроздья кислицы. К вкусу малины и смородины добавился кисло-сладкий красной смородины, но голод только усилился.

Лес достал из-за пазухи кошель с кремнями, ножом надрал бересты и запалил костер из сушняка. Срезал ветку, отыскал в кошеле бечевку, согнул лук. Не ахти какое оружие, но для его целей сойдет. Нарезал несколько стрел, заточил. С такими стрелами — без наконечника и оперения — на серьезную охоту рассчитывать не приходилось, но не медведей же, в конце концов, он собирался стрелять. Рябчики-сеголетки порхали там и тут, как бы прячась от человека, но и высовываясь из ветвей, умирая от любопытства: что за зверь сидит у огня?

Нов без труда подстрелил парочку, содрал перья вместе с кожей, разрезал каждого пополам и нанизал на рожны. Вонзил палочки в землю, чтобы мясо жарилось, и пошел собрать приправы; тощих, листиков черемши второго урожая.

Поел-попил, пожевал ягод и свистнул вороного. Жеребец явился и стал, как лист перед травой. Отрок запрыгнул, и они тронулись по тропе вслед за водой. Речушка вскоре слилась с другой, пошел кедрач. Лес сбил стрелой шишку, но она была залита смолой, не поспела. На заготовку орехов отправляются после того, как брусника поспеет, а точнее — через семь дней после ведьминого праздника на сопке Лысой, где отмечается победа над зеленорожими ютроллями. Это середина вересня.

Нов бросил шишку на тропу и приказал вороному трогаться. Они поехали вдоль речки, которая снова слилась с другой, и опять начался кедрач. Еще через полчаса конь вышел к сливающимся речушкам и кедрачу.

Что-то не так, подумал Лес. Здесь я, кажется, уже проезжал. Неужели заблукал? Все время двигался вдоль реки вслед за водой, никуда не сворачивал.

Нов глянул под ноги коня. Вот же неспелая шишка, брошенная им. Леший водит, понял отрок. Что же получается? Ни за что ни про что потерял часа полтора, в Матушку и Первоматушку! Я же беглец. Возможно, за мной идет погоня. На след они вряд ли напали без ведуна, а гоняются сейчас, поди, за убежавшим табуном. Может, уже и нагнали. У патрулей есть вещуны, те сумеют засечь стадо в тайге, если кони не убежали очень уж далеко…

Чтобы снять заклятие лешего, Ной стянул через голову рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Следовало бы переменить обувь с ноги на ногу, но сапоги не чувяки, шиты на левую и правую ноги, наоборот не натянешь. Сапоги были форменные, из мягкой кожи, но с твердыми подошвами. И штаны на нем были форменными, и рубаха, крашенные в небесно-голубой цвет. И не изо льна, а из какого-то неизвестного лесичам материала. Рубаха не была заговоренной от стрел: ютская материя не поддавалась заговорам. Нужно будет переменить одежду при первой возможности, подумал Лес. Иначе засекут в любой деревне, что перед ними беглец из ютшколы.

Сапоги поменять местами было нельзя, зато можно вынуть и переменить стельки, а это почти одно и то же. Авось поможет. Оградясь от лешачьих шуток, отрок толкнул вороного каблуками и двинулся вперед. В этот раз он очень внимательно следил за тропой, и иножити не удалось его обмануть. Через час тропа резко пошла под уклон. Впереди обозначился прогал. Там безымянная речушка впадала в более крупную. Скорее всего, перед ним текла Мина.

— Стой, — приказал он жеребцу, потому что впереди слышалась чья-то брань.

Лес спрыгнул на землю, велел коню замереть, а сам скользнул на крики, стараясь остаться незамеченными. На краю леса перед пологим спуском к реке стояла лесная избушка, сложенная кое-как из неошкуренных стволов с плохо обломанными сучьями и комьями земли на комлях. Деревья не рубили и не пилили, а вырывали, словно тут потрудился глупый богатырь Еленя. Тот славился на все Лесное княжество дурацкой привычкой подравнивать леса: длинные стволы вбивал в землю, а короткие вытягивал.

Нов в детстве видел сосновую рощу, где потрудился Еленя. Деревья посохли. Дед рассказывал, что пришлось варить траву тирлич: отдельно корешки и отдельно стебли. Дедуле пришлось набирать в рот горячего варева из котелка с корнями и брызгать на глупого богатыря. Еленя взлетел вверх и повис вниз головой. Поостыл на ветерке, запросил прощения. Не стану, мол, трогать ваши сосны, Батюшка с вами, живите с неровным лесом, раз кривой нравится.

«Что с ним делать?» — спросил Пих у берестянских мужиков. «Закипяти стебли покруче, — решили мужики, — и пущай летит до Малых Подштанников, а еще лучше — до самой Драчевки! Драчевские старожилы ушлые, что конюх, что кузнец, что коновал. Они его стихами зачитают, заречется, поди, леса портить». На том и порешили. Один Вал Ленков, мужик кровожадный, потребовал, чтобы Пих кипятил варево несильно. Тогда Еленя полетит на высоте примерно половины дерева и станет ушибаться о каждый ствол. «Нехорошо так поступать, — решил дед. — Мы же не звери! И о деревьях подумать надо. Коли так дело повернуть, то от Берестянки до Драчевки просека получится. Чем же мы тогда от Елени отличаться станем, если в отместку за его проступок погубим стволов не меньше, а даже больше его?» Закипятил траву посильней. Вот уж коновал с конюхом над Еленей поизгалялись, когда долетел до Драчевки. Долго потом Пиху благодарственные приветы пересылали за то, что слушателя подкинул. Один кузнец недовольным остался. Он именно в тот день в очередной раз самогонодоильный агрегат изобрел, у которого капало с конца. Потому-то всю потеху с Еленей и проворонил. А когда проспался, то богатыря уже и след простыл, убежал куда глаза глядят. А кузнецу-то и обидно, что своих стихов почитать некому, раз единственный слушатель сгинул. Пришлось стихов своих слагалище заливать жидкостью с конца агрегата.

Историю эту, слышанную от деда Пиха, Нов припомнил, разглядывая щелястую избушку и прислушиваясь к спору иножити. Спорили двое леших. Кто-то из них закружил Леса на тропе.

Лесовики стояли саженях в трех друг от друга. Один рядом с березой и был с нее ростом, а другой рядом с сосной и, значит, ростом с сосновый ствол.

Одеты лешие были в гирлянды из листьев. Одежка тому и другому была явно мала, листвяные рукава рубах, застегнутых на левую сторону, не закрывали даже лохматых локтей, а штаны можно было бы смело назвать шортами, кабы Нову было известно такое слово. Пуговицами служили еловые шишки. Лешие были босы, потому что невозможно подобрать обувь по размеру для существа, величина которого зависит от высоты растений. Рядом с любым деревом лешие как раз по его макушку, а среди травы не ниже муравы, но и не выше.

Ты зачем дачку построил на моем участке? — вопрошал сосновый леший.

Потому что у тебя участок эвон какой: большой! — отвечал березовый. — Если я небольшую дачку отгрохаю, от тебя не убудет. А у меня лесок небольшой, деревья считанные.

А то у меня бессчетные! Да я каждый пень берегу, храню лесные богатства от дуроплясного истребления. А тут явился чужак чужаком, стволы не свои поизвел, да еще и построился на моем участке. Тебе разве не известно, чья земля сия?

Ну ты и жадина! — вскричал березовый. — Две дюжины стволов пожалел для лучшего друга!

Это кто же мой лучший друг? — возмутился сосновый. — Уж не ты ли? Лесной секач тебе товарищ, а не я…

Сам ты поросенок добрый, — обиделся березовый.

Сел на моих землях, да еще и обзывается! — заорал хозяин кусочка тайги. — Сейчас пересчитаем стволы, и волоки их на свой поганый участок. А мне отдашь взамен свою тайгу с равным количеством живых деревьев.

Я тебе свой кусок отдам? Да ты в своем ли уме? У меня и так надел махонький, белок и песцов с гулькин хрен, а соболей так и вовсе раз, два и обчелся, одни полевые мыши. А это товар бросовый, сам знаешь, что никто за него хорошей цены не даст. А ты, сопля зеленая, последнее оттяпать надумал! Хотя тебе заведомо известна моя территория: переплюнуть можно. А в прошлый раз, когда началась течка, мои соболь с соболихой к тебе утекли, да и наплодили соболят. Ты же мне ничего взамен не вернул! Вот и получается, что я с тебя взял лишь причитающуюся мне плату за соболиную стаю. Слушай мои условия: или моя дачка будет стоять здесь, или возвращай сто соболей!

А тысячу не хочешь? — взъярился сосновый.

Как не хотеть? — охотно согласился с такой цифрой березовый.

Да откуда ты вообще выкопал сто соболей?

Беглянка-то соболятами ощенилась! Каков приплод был?

Пятижды… Пятирижды… тьфу, не выговорить! Родила пятерых.

То-то и оно-то. В прошлом годе! Нынче оне подросли, сами народят, и все у тебя останутся. Вот-вот сто штук и получится!

Ловок ты шкуру неубитого медведя делить, — заявил сосновый. — На ходу подметки режешь.

Лес невольно глянул на босые пятки лешего и чуть не расхохотался при мысли, какие именно подметки можно срезать со стоящего под сосной.

В крайнем случае я могу вернуть пару собольков, что от тебя, ротозея, эмигрировали в мои тайги. А тех, что здесь народились, вернуть никак не могу. Кто на моей земле родился, тот мой по праву рождения. Можешь жаловаться царю нашему Мусаилу, он тебе скажет то же самое: мои собольки!

И пожалуюсь, и пожалуюсь! — пригрозил березовый. Не слишком, впрочем, уверенно.

Жалуйся хучь самому князю Кеду Рою, то-то он тебя защитит: последнюю шкуру спустит.

Я не я буду, ежели до самого князя не доберусь! Леса князю принадлежат, и ты всего-навсего арендатор. А строит из себя частного собственника! Я расскажу, как ты доходы утаиваешь и ясак не платишь!

Так ты еще и стукач! — возмутился сосновый, повернулся к стволу, ногами в хвойную почву уперся и выдернул его вместе с корнями и комом земли. Размахивая эдакой дубиной, двинулся на березового. Тот было вякнул, что с сосновым согласен мышами расплатиться, но противник компромисса не принял и замахнулся со всего плеча. Березовый, видя, что дело швах, подхватил с земли здоровенный валун и зафинтилил им в лоб хозяина тайги. Сосновый рухнул навзничь, и хвойная крона накрыла его зеленым одеялом.

— Ух ты, Матушки! — испугался березовый. — Никак зашиб?

Он бросился к лежачему, снял с него сосну и глянул в волосатое лицо. Приложил ухо к груди и прислушался.

— Слава Батюшке! Дышит, стало быть, жив. Но мне пора сматываться!

Березовый подхватил отброшенный ствол, взвалил на плечо и пустился наутек.

И чужое дерево прихватить не забыл, подумал Лес. Вот же ворюга! Он сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул вслед убегающему. Тот заметался, испугавшись, что безобразной драке нашлись свидетели. Переменил направление бега, кинувшись не в глубь тайги, а наоборот — вон из леса, к реке. Но едва выскочил на пойменный луг, как уменьшился до размеров травы, и украденная сосна рухнула на него. Хвойная крона топырилась ветвями посередине луга, под ней тонко-тонко верещал беглец. Поделом вору и мука, подумал Лес.

Он приблизился к оглоушенному лешему, пошарил глазами окрест. Обнаружил берестяное ведро. Поднял его за веревочную дужку и сходил к реке. Вылил воду на лежащего, тот пришел в себя и раскрыл зеленые глаза со зрачками, как два сучка.

Ты кто есть? — разлепил губы леший, глядя в лицо склонившемуся Нову.

Я человек, — сказал Лес. — Видел, как тебя лесозахватчик камнем навернул. И чего вы, лешие, вечно из-за лесных дач ссоритесь?

Кто с камнем к нам придет, от комля и погибнет, — повторил лесовик историческую фразу лешачьего царя Мусаила, сказанную в день великой битвы у сопки Лысой.

Да он недалеко убежал, — подсказал Нов. — Вон на поляне его сосной придавило. Слышишь вопли?

— Спасибо, что подсказал. — Леший перевернулся на живот, встал на четвереньки, а затем и на ноги. — И как лоб не раскроил, паразит мелкособственный? Вот ужо задам я ему!

Кряхтя и хватаясь за ушибленную голову, лесовик направился к противнику. Хотел снять с него ствол, да не преуспел, потому что на поляне и сам стал чуть ли не ниже травы. При таких размерах с сосной ему было ну уж никак не управиться! Кроме того, запутался он в куче листвы — в собственной одежде.

— Ой, человек, помоги! — запищало из травы существо размером с ладонь, пытаясь сдвинуть с места вырванное дерево.

Лес подошел к лесине и попытался стянуть ее с прижатого к сырой земле несуна. Не тут-то было. Маловато силенок у отрока, и здесь уж никакая магия не поможет. Но зато у человека есть голова, и голова одного из предков Нова когда-то открыла волшебные свойства рычага. Вага — вот что требовалось Лесу.

— Я сейчас, — сказал он, вернулся в лес и выбрал подходящую жердь — огромную ветку от ствола, уложенного в дачный сруб (или выдерг?). Ветви дачник поленился сложить в кучу, там и бросил, где обламывал.

Лес вернулся на луг, подсунул вагу под ствол, для опоры воспользовался валуном и навалился на свободный конец жерди. Сосновый леший прыгнул к нему на помощь и тоже повис на ваге. Совместными усилиями большой да малый сумели приподнять лесину. Березовый выскочил и попытался кинуться наутек, но Лес успел сграбастать его за мшистые патлы. Одежда березового оказалась велика — что и неудивительно! — и гирлянды упали на луг. Лесовик застыдился человеческих глаз и прикрыл ладошками срам — что-то вроде гнилого сучка с клубками шерсти. Несмотря на малые размеры существа, можно было сказать, что леший в сучок пошел.

—, Ай-яй-яй! — сказал Лес, поднеся его к лицу. — И как не стыдно? Влез на чужой участок, повырывал деревья, оставил строительный мусор, да еще чуть не разбил лоб хозяину! Как это называется? Незаконное вторжение в чужие владения — раз! Самовольная порубка — два! Самозастройка — три! Захламление леса — четыре! Нарушение неприкосновенности чужого жилища — пять! Разбойное нападение — шесть! Попытка кражи имущества — семь! Семь грехов!

А зачем он моих соболей забрал? — заверещал березовый.

Не ты ли недавно говорил, что соболи сами убежали во время течки?

Ну и что с того? Моих соболей он обязан вернуть на родину, а он все потомство себе оставил! Пущай теперь вертает сто соболей!

Да почему же сто?

А потому сто, что от тех щенят пойдут новые, а от тех еще новые и еще…

Ты просишь компенсации за упущенную выгоду? — догадался Нов.

Вот именно! — торжествующе вспищал березовый. — До чего же вы, люди, все-таки умные. Все-то вы можете по уму разъяснить. Скажете, как отрежете. Глянуть на тебя — от горшка три вершка, а ума — терем да палата!

Погоди, — вспомнил Нов, — это ты меня в логу блудил?

В каком таком логу?

Да в том, по которому речка протекает, не знаю названия, но впадает сюда, в Мину.

Ах, так то в логу, — вспомнил леший. — В логу-то тебя я, конечно, кружал. Да и как тебя было не заблукать, сам посуди: приехал пацан на краденом коне, рвет ягоды без спросу, храпит на травке, будто дома на перине. А это мой лес, промежду прочим…

Постой-постой, — осадил его Лес. — Что ты пропищал насчет краденого коня? С каких шишей взял, что мой жеребец — краденый?

Потому что я этого коня знаю. Его Громом кличут, и принадлежит он юту, начальнику патрульной службы Гиль Яну.

Отрок мысленно охнул. Жеребца он выбрал не подумавши. Высокий, сильный, статный. А про то, что стати эти известны всем и каждому в державе, даже не подумал. В голову не пришло. И теперь его, беглеца, можно опознать не только по одежке, но и по приметному коню. Положение… Надо же было так глупо вляпаться! Дурак на все красное бросается, красоты ему подавай, видишь ли! Ладно, с этим потом, оборвал он себя.

Ты у нас прямо судья неправедный, — чуть ли не восхитился чужой наглости Нов. — Сосед леший виноват, что от такого хозяина, как ты, соболя утекают, я плох тем, что у юта коня увел… И вообще, с каких это, интересно, пор ты за ютово добро радеть стал? Друзья они тебе или родственники? Может, ты с ихним банщиком сдружился? Нет? Странно. А то мне уже было показалось… Твои отцы и деды этих ютов бивали и по макушку в землю заколачивали вместе с железными шапками! А ты?

Я совсем не то хотел сказать, — захныкал березовый. — Я же только намекнул, что конем твоим раньше Гиль Ян пользовался незаконно, а теперь-то вижу — слава Батюшке! — твой это конь воистину. А ежели и не совсем твой или там даже пускай и вовсе не твой, а ютов, все едино хорошо. Кто у юта сопрет, тот семь грехов с себя спишет…

Придется тебе ютов грабить, — рассмеялся Лес, — как раз хватит, чтобы семь твоих нынешних грехов списать… Так почему, скажи все же, ты меня блукал?

За ради шутки…

Хороши шуточки! Часа полтора-два из-за него потерял, в то время когда за мной юты гонятся.

Юты? Гонятся? — напугался леший. — Что же ты сразу-то не сказал мне? Давай спасаться будем! У меня знаешь какая надежная берлога имеется! До того тайная, что и сам ее никогда найти не могу. В ней укроемся, ни одна падаль нас не разыщет.

Стану я по твоим укрывищам таиться! — возмутился Лес. — Других дел у меня нет, от патрулей под землей прятаться. Я своей дорогой поеду, а ты по своей лешачей паутинной связи передай, чтобы другие лешие мне пути не замыкали, а наоборот, помогали, сберегали от диких зверей и ютов. Кто из них озверел больше — уж не знаю.

Это я завсегда, — заявил березовый.

И я тебе помогу, — пропищал с земли сосновый. — Против ютов бороться вся иножить тебе поможет. Вспомним старинные времена, когда рати Роевы во главе с лешими и Мусаилом Бессмертным ютов этих по макушку в мать сыру землю заколачивали, потом в штабеля складывали!

Значит, договорились, — сказал Нов и спустил березового на землю. — А между собой вы разберитесь. Нехорошо друг у дружки красть и самозахватом заниматься.

Не станем впредь, — пообещали лешие.

Глава третья. И родишь деда скифского царя Ковыля

Лес свистнул Грома, и тот сразу же прискакал.

— Где тут поблизости люди живут? — спросил отрок.

— А поезжай-ка, милок, против воды, — отвечал с земли бывший сосновый.

Сейчас он был тминным, потому что упирался макушкой в зеленый зонтик травы. — Верст через пять будет удобный брод, там переправишься и двигайся на юго-запад. Выйдешь к Мане, где удобные броды. К ночи доберешься до высокой горы. Места там красивые, много дичи. Голодным не останешься. А дальше переход на полдня и — нате вам! — Козырный город. Только там коня-то у тебя отымут…

— Небось не отнимут, — сказал Нов и толкнул жеребца коленями. — Но-о, хлебоясть.

— А за водой не ходи, — посоветовал ему вслед березовый, ныне осоковый. — Там полным-полно ютов.

— Ты еще меня учить будешь? — отмахнулся Лес. — У кого дед-ведун, в ком его кровь — в тебе или во мне?

Гром легко поскакал по заливным лугам, вышли к броду. Перебрались на левый берег и двинулись по тропе через тайгу от Мины к Мане. Дорога была неутомительной. Нов подстрелил прямо с коня краснобрового глухаря, клевавшего камешки на плесе лесной речушки, на левом берегу Маны устроил привал. Прекрасно пообедал. Переночевал у высокой горы, а назавтра ближе к вечеру вороной вышел к Козырь-граду.

Когда впереди показались кривые да косые стены домов, Лес подумал, что не стало у лесного рода настоящих мастеров-кудесниц, чтобы наложить заклятие красотой на творения рук человеческих.

Мама, мама, подумал Нов, зачем умерла родами? Вон какая неприглядная картина открывается издали. Вблизи-то заклятия действуют, ничего кривого-косого не разглядеть, если не всматриваться слишком уж пристально. Издалека же пригожести не видно, срам да безобразие. То ли дело раньше кудесницы были, мама например. Такую красоту, бывало, наведут, аж зажмуришься. И хоть вблизи, хоть вдали стой, красота и есть красота, видна рука мастерская. Теперь не то…

Лес притормозил и задумался: как в город въехать, чтобы ни его, ни Грома не признали? Напустить личины на себя и коня? Так в городе полно колдунов и ведьм, им глаза не больно-то отведешь. А еще вещуны, эти мысли услышать могут. Вдруг да ютам сообщат?

А чего я, собственно, маюсь, подумал Нов. Козырь-град — городок тыловой, стенами не обнесен, ворот с патрулями не имеет. Так что въеду в месте понезаметней, найду избу с краю, попробую пристроить коня и обменять одежду. Кто меня в посконной-то рубахе и штанах признает? Ведь разыскивают беглого ученика ютшколы.

Лес выбрал домик явно небогатый, завел Грома во двор. На крыльцо вышла женщина.

— Здравствуй, мальчик, — сказала она. — Кого разыскиваешь?

— От горя лытаю, — ответил отрок. — Укрыться бы мне, меня юты ловят.

— Юты? — нахмурилась хозяйка. — На что ты стражникам сдался? Украл чего?

— Нет, — сказал Нов. — Я же не мазурик какой. По ярмаркам кошелей не режу.

— А отчего тогда к стражникам в немилость попал?

— Да не к стражникам, к ютам. Беглец я, — признался пацан. — Из школы ютовой смылся.

— То-то я гляжу, — хитро прищурилась хозяйка, — форма на тебе голубая. Уж не ютшколы ли ученик, прикидываю.

— Оттуда, — вздохнул Лес.

— Везет же некоторым.

— Да в чем же везение?

— В ютшколу не всякого-разного берут, это любому известно. Всяк туда попасть мечтает, да не каждого берут. Школы той выученики при Дворе живут, с самим Кедом Роем за одним столом сиживают.

— Больно высока для меня честь, — рассердился Лес. — : И вспомни, что пока при Дворе окажешься, нужно сперва в Ютландии повоевать неизвестно с кем и за что. Убьют ненароком за чужие интересы, вот тебе и весь Двор — домовина сосновая.

— Ты что — трус? — удивилась женщина. — Чем тебе в Ютландии плохо? Золота у них навалом, не знают, куда девать. Набьешь мешок и вернешься назад. Станешь при Дворе жить, хреном кедры околачивать.

— Брат у меня оттуда вернулся, — хмуро сказал Нов. — Привез золота мешок с себя весом, да через полтора года и помер. Во Двор его не взяли, на кой им израненный? Уж как его дед лечил! Он у меня ведун, а значит — травознатец великий. Даже прострел-трава не помогла, змеиная травка. Чего только дедуля не делал. В волка внука обращал, чтобы на нем, как на собаке, заживало, ничего не помогло. Так и лег брат мой в земляную постель, дерновым одеяльцем накрылся…

— А болтали-то, — вздохнула хозяйка, — кто школу ютову закончит — всю жизнь с золота есть будет.

— Коли раньше головой в кусты не перекинешься, — сказал Лес. — И не трус я, а лесич, но не хочу, как пес, нападать на любого — в кого хозяин пальцем ткнет. Мы из лесного рода, и хозяев над нами нет… Так поможете мне?

— Помогли бы с великим удовольствием, — сказала хозяйка. — Вижу, что человек ты храбрый, но умный, а одно другому вредит. Вот. Да незадача в том, что на хозяина моего хомут наложили, мается, бедолага, света белого не взвидел.

— А кто наложил-то?

— Да уж известно кто: Филиха. За огороды у нас с ней пря пошла. Она говорит: моя земля, — а мужик мой: врешь, ведьма! Слово за слово, срамом по столу, третий день супруг мой ревмя ревет, а помочь некому. Филиха всей округе известна, ни один колдун заклятия черные снять не решается — Филихи боятся. Всех запугала. И откуда только такие ведьмы злые берутся? Остальные-то люди как люди, ничего от них плохого не видели. Утянут разве стакан молока у коровки, но кто внимание на такие мелочи обращает? Пользы-то от них куда больше. Вспомнить хотя бы, как колдуны с ютроллями-то храбро бились, кабы не они, может, и битву бы нам не выиграть…

— Пошла молотить, цепа не нужно, — не больно-то вежливо прервал болтушку Нов. — Давай-ка вот как сделаемся. Ты коня моего пристрой, а потом пошли в избу. Погляжу на твоего хозяина. Глядишь, чего и придумаем, найдем способ хомут снять.

— А Филихи не боишься?

— Пусть она меня боится, — сказал Лес.

— Ой, тебя, видать, Батюшка нам послал…

В избе на лавке постанывал огромный бородатый мужик-хозяин. На лице его гроздью переспелой брусники пламенел преогромный бугристый нос. Дышал хозяин тяжело, задыхался, хватая, как рыба, ртом воздух.

— Ой, смерть моя неминучая, — причитал он. — Удушила вконец Филиха проклятая.

— Сам видишь, как мужик мой мается, Кос Тенкин. Помоги, парень, век благодарны будем.

— Попробую, — просто сказал Нов. Склонился над Тенкиным, разглядывая носопатку заклятого. Раздуло ее так, будто у мужика и впрямь не нос, а член прирос. Точно: надела хомут Филиха — синела вокруг багряного носа полоса-рубец, дышать не давала. Лес протянул пальцы к сопатке тенкинской, повел по рубцу. Подцепил ногтем основание хомута и давай мотать на средний палец виток за витком. Нос Тенкина тут же побелел, задышал мужик широко и привольно, только вот рубец обвивал теперь палец отрока наподобие злого перстня. Жал-давил, огнем жег. Ну, это не страшно. Огонь на огонь!

— Где печь, хозяйка?

— Дак в летнике. Эту печь по теплу-то не топим. Нов вышел вслед за хозяйкой на летнюю кухню и сбросил хомут в топку. Пламя хлестануло из печи, словно горыныч огнем плюнул. Отрок прикрыл дверцу и обернулся к женщине.

— Таким вотом, — пояснил он, демонстрируя растопыренные пальцы, чистые — без хомутов.

Кос Тенкин сидел на лавке, растирая онемевший нос и посылая по Матушке Филиху, а с нею вкупе и всех прочих ведьм. Но дышал он прекрасно, с беглого взгляда было видно, что мужик оклемался.

— Как тебя кличут, мальчик? — спросила женщина.

— Лесом зовут.

— Будем теперь знать, за кого просить Батюшку.

— Да ладно, чего там, — засмущался Нов.

— Нетушки, — заявил Кос, — нельзя это дело считать за нарошешное. На пласт ведь уложила, злыдня… А ты, Лесок, не можешь ли Филихе хомут наложить в отместку? Чтобы неповадно было добрых людей мучать. Она-то, Филиха, не меня одного уложила, весь околоток стонет, лихоматом клянет проклятую…

— Ой, не связывайся с Филихой! — запричитала Тенкина. — Она хомуты не только на людей — на коров накладает. Разнесет вымя кормилице, вместо молока кровь идет. Да что там коровы-лошади! Она-то, Филиха, хомут одеть может на овощ даже. Сама видела: пошептала над редькой кого-то — так на редьке кругом, кольцом почернело.

Слушая бабьи причитания, Нов решил, что ведьму следует приструнить. Совсем распустилась, злее юта лютует.

— Вот что, Тенкина, — сказал он, — неси сюда ступу да пест, а со двора притащи собачьи хохоряшки.

Хозяйка безропотно принесла посуду из кухни и собачий помет с улицы. Но когда Лес бросил хохоряшки в ступу и принялся толочь, бабье сердце не выдержало.

— Ты кого это ладишь? — запричитала она. — Экое дерьмо в чистую посуду поклал! Ты меня за чернолапотницу держишь, какая из избы выходит, а след за ней на снегу — черный, ли чо ли? Я — аккуратистка, и мужик мой то подтвердит. Не так ли, Косюшко?

— Цыть! — рявкнул мужик. — Пущай ладит! Видно, жажда мести жгла его изнутри.

Лес напрягся, и с пальцев его в ступу стекло пять языков огня. Хохоряшки потемнели и съежились. Нов принялся мельчить собачий кал в муку.

— Вот, хозяйка, — сказал он, возвращая ступу. — Порошок подсыпь Филихе, она свои злые способности и потеряет.

— Да как же я ей подсыплю-то? — озадачилась баба. — Я в гости к имя не ходок, да и она нас своими гостеваниями не шибко-то балует… Вот ежели бы впотай к ей прокрасться, так стыдно навроде лихого человека в чужу избу лезть. А ну соседи увидят? Какая такая дурная слава про меня пойдет? Как я имя в глаза смотреть стану?

— Ладно, — решил Лес. — Сейчас сама прибежит. Пошли в летник.

Нов и хозяева перешли в пристройку. Отрок выбрал небольшой горшок, влил полкружки воды и поставил на огонь. Бросил туда корешок тирлича из кошеля.

— Сейчас прибежит, — сказала Лес. — Как войдет, ты, хозяйка, возьми ухват и поставь кверху ладом, чтобы сразу не убегла. А ты, хозяин, гляди в горшок. Как закипит, сейчас представляй себе Филиху и зови шепотом.

Сам тем временем размешал хохоряшки с водой и на стол выставил. Вода в горшке закипела, и через пару минут приметелила Филиха — старая обрюзгшая баба. Влетела, глянула в глаза Лесу и попыталась выскочить вон. Но тут уж — дудки. Тенкина успела поставить у дверей ухват рожками вверх, и Филиха шлепнулась жирной задницей на лавку, будто ком теста шмякнулся.

А выпей-ка, милая, — слащавым голосом предложил Лес и протянул ведьме чашку с хохоряшками.

— Тьфу! — отплюнула Филиха, попробовала приподняться, но опять села на жопу. Как видно, поняла, что ухват ее из избы не выпустит, придется пить. — Давай уж, изверг.

Взяла чашку, глотнула и тут же сползла на пол. Изо рта ее пошла пена, тело в припадке билось о лавку, затем скатилось вниз. Хозяева и Нов молча следили, как ведьма каталась по полу, рвала на себе волосы, а изо рта так хлестало, так хлестало…

Заблевала Филиха весь пол и помаленьку утихла, встала на карачки и жалобным голосом сказала юному чародею:

— А ведь ты, голубы глаза, решил меня.

— А ты-то чего? — оправдал гостя Кос. — Пошто меня испортила?

— А корову нашу кто извел? — не смолчала и Тенкина. — Пошто из скотины заместо молока кровь хлобыстала?

Да не порешил я тебя, — сказал Лес, — а зло выпустил. Жива-здорова будешь, лишь злую силу потеряешь. И ни один колдун его тебе не вернет. Пытаться станешь — тогда и помрешь. Подумай хорошенько — потеря не столь велика: можно и добром жить, людей хороших не морочить, скотину не обижать, огородную овощ не засушивать.

Филиха поднялась и на нетвердых ногах пошла вон из пристройки. И рожки ухвата не помешали, верная примета, что злая сила пропала.

— Ну, Косюшка, — спросила хозяйка, — как теперь Лесика благодарить станем?

— Да я хучь кого, последнюю рубаху отдам, жизнь за его положу, какую он спас от смерти позорной. И не мне одному помог, знаю, что вся округа вздохнет теперь спокойно.

— Сейчас стол накрою, — засуетилась женщина, распахнула западню и скатилась в подполье. Минут через пяток стол в горнице был накрыт солеными грибочками, мочеными ягодами, копчеными мясом и рыбами: харюзами да таймешками, линками да осетрами. Возникли на столешнице лагушок с хмельным медом и лагушок с вином ягодным, а хозяйка все носилась от печи к столу, что-то жарила-парила.

— За добрую встречу, Лесик, — провозгласил хозяин, наполняя кружки пенным напитком.

— Нет, — сказал Нов, — этого мне пока не надобно. Мал еще хмелем баловаться. Ты уж выпей за здравие, и хозяйка пусть пригубит, а мне слей брусничной воды, то и хорошо будет.

Таким вотом Леса накормили-напоили и спать уложили. С утра истопили баньку, Нов попарился вволюшку, похлестался березовым веничком, распарил косточки, отвел душу. В ютшколе не было настоящей бани, одни души-дождики, да жесткий-прежесткий банщик вместо мягкого банничка.

Тенкины приготовили ему чистую одежду: светло-зеленые посконные штаны и рубаху, а также новые портянки. Лес взял в руки рубашку и почувствовал, что наговора от стрел она не имеет. Но дареному коню в зубы не смотрят. Да и сам с усам: умеет наложить такое крепкое заклятие, что не только стрелы отклоняться станут, но и мечи… Стоп, сам себе скомандовал Нов, вот этого — не надо. Слыхал он про наговоры, после которых от рубах клинки отскакивали, точнее, скользили, но знал и другое, дед объяснял: человек, носящий одежду с такой силы заклятием, начинает чахнуть. Коли не снимет — угаснет за год-два. Выберу время, решил Лес, сотворю простое заклятие. На том и успокоился. Надел рубашку, натянул порты. Обулся.

День был базарным, и юный чародей отправился потолкаться по торговым рядам. Товаров было полно, ряды ломились от свежего и копченого мяса, разной рыбы и ягод. Громоздились мешки с зерном, гирляндами висели сапоги и женские ботинки, лежали штуки материи. Лавки лопались, переполненные пушным товаром. Штаны, рубахи, сарафаны, ленты — все яркое, цветное. Торговали конями и коровами, овцами и поросятами, ловчими ястребами и пестрыми говорящими кукшами. Чего только не было. Но цены нельзя было назвать низкими. В княжестве скопились излишки золота.

Страна нуждалась во внешней торговле, это Лес понимал, недаром был выпускником ютшколы: экономика была одним из предметов, изучаемых на старшем курсе. Но торговали разве что с северянами, оленными людьми. Торговле с западными и восточными соседями, считал отрок, мешали юты. Их почему-то не устраивали дружеские отношения ни со степняками запада, ни со всадниками востока. Да и немного их было — соседей. Жили они мелкими племенами, не наторгуешься. А с южанами торговли практически не было из-за трудностей сообщения: почти непроходимые горы и Безводное Место разделяли лесной народ с желтокожими владельцами драконов. Шелка у них были хороши. Но и стоили немало, потому что караваны желтокожих купцов редко-редко добирались до таежных пределов Лесного княжества. А сами лесичи не могли к ним попасть, потому что не имели выносливых двугорбых лошадей, способных пройти Безводное Место.

Развлекаясь, Лес уставился на тугой кошель препротивного вида юта. Ютант ходил по базару с брезгливым выражением на лице, все ему не нравилось. Ткани он брал щепотью и презрительно морщил нос, нюхал копчености и картинно отплевывался. Продавцы смотрели на его проделки вроде бы равнодушно, но в душе костерили в Матушку и Первоматушку, это Нов чувствовал как вещун.

Лес понюхал ладошку, она еще пахла соком тирлича. Тогда чародей сосредоточился на завязках кошеля, развязывая хитромудрые узлы. Увидел, что кошель валится в песок, и осторожно, чтобы не заметила базарная публика, выставил ладонь в его сторону. Кошелек голубком порхнул в руку, Лес зажал его в кулаке. Стыдно ему ничуть не было. Помнил примету, что, сколько с юта ни возьми, у того взамен вдвое прибудет.

Кошель уютно устроился у него за пазухой, когда Нов вещун-слухом почувствовал пристальное к себе внимание. Чей-то взгляд буквально буравил его затылок. Лес чуть развернулся и скосил глаза. Батюшки! Тон Кин — надзиратель набора из школы ютов. Как он здесь оказался? Через пару дней выпускной вечер, а до школы как раз два дня пути. Похоже, что Тон признал подопечного. Что же делать? Бежать? А если Кин поднимет крик? А вдруг еще и видел трюк с кошелем? Беглец, да еще вор… Выбросить деньги, пока не схватили? Наоборот, привлечешь к себе из

лишнее внимание. Может, Тон Кин и не видел ничего. А если напустить на себя личину? Сумеет ли он отвести глаза надзирателю, знавшему Нова как облупленного? Сомнительно. И менять личину нужно уж никак не на глазах Кина…

Лес нырнул в толпу и побежал. Тон Кин, кажется, кинулся вслед, судя по крикам и брани, раздававшимся позади. Юркому пацану было легче лавировать в людском муравейнике. Надзиратель отстал. Он что-то выкрикивал, но слов за людским гомоном было не разобрать. Лишь бы не вмешались стражники, не перекрыли выходы, подумал Нов. Нырнул в щель между двумя лавками — скобяной и торгующей упряжью, представил себя стариком с лицом, изборожденным морщинами, седыми власами, кустистыми бровями и носом морковкой.

Заниматься превращением в пыли и паутине щели было некогда, какая-то дрянь лезла в нос и сыпалась за шиворот, под ногами пищали не то крысы, не то мыши: в темноте было не разобрать. Нов провел ладонью по лицу, нащупал бороздки морщин и решил, что наложение личины удалось, но тут что есть мочи чихнул и потерял уверенность. Полированного серебряного зеркальца не было, стеклянного, как в школе ютов, — тем более. А как иначе проверить, в кого все-таки превратился. Пришлось полагаться на авось. Пронеси, Батюшки, подумал отрок и выбрался из щели. В толпе он шел не спеша, будто придавленный грузом лет. Медленно, но верно Лес продвигался к выходу с базара.

У ворот его грубо схватил за плечо страж.

— Стой! — скомандовал он и обернулся ко второму с редкостной для лесичей лысой головой. — Проверь патрет, на мой нюх сильно похож на Леса Нова!

Его узнали. Уловка с переменой личины не удалась. В чем же ошибка? Не знал он, что толпа вынесла на Бура Лома, одного из лучших сыскных дел мастера Западного Дома стражи. Лом был слабо выраженный вещун, нигде не учился магии, но сумел развить способности в одной, строго ограниченной области — в розыске беглых. Преступников он действительно «чуял», «видел насквозь» и умел «выводить на чистую воду».

Лысый страж вытащил из холщовой сумки на ремне, перекинутом через шею, лист бумаги, испещренный дырочками, и протянул Буру. Лес тоже глянул. На портрете он выглядел двенадцатилетним. Таким он был, когда их набор проходил лекарский осмотр. Заключался он в стоянии перед какими-то штукенциями, назначения которых ученикам никто разъяснять не собирался. Тогда-то, наверное, их всех и «нарисовали» без красок и кисточек. У ютов были поразительные, не объяснимые никакой магией возможности. Они связывались друг с другом ничем не хуже вещунов на любых расстояниях. Связь эта почти не зависела от погоды и могла передавать голос человека со всеми его особинками: картавостью ли, заиканием, хрипотцой. Или взять эти портреты. У вещунов многое зависело от умения рисовать. Если вещун был плохим рисовальщиком, то портрет выходил мало похожим, а порой и вовсе ни на что не похожим. Портреты же, выходящие из сундучков ютов, были один в один, не отличаясь ни дырочкой. Другое дело, что не имели красок. Лес даже подозревал, что юты вообще не разбирают цветов: окраска их одежд, если ютант не ходит в форме, была настолько странной, по разумению лесичей о красоте и гармонии, что просто раздражала.

Стражник, державший Нова за плечо, вгляделся в портрет, потом внимательно осмотрел пацана и вдруг резко крутанулся на месте, ухватил за волосы на загривке и пригнул мордой к бочке с водой. В зарябившей на миг воде отразилось изборожденное морщинами лицо старика и тут же пропало. Сквозь старческую личину проступило румяное лицо отрока. Это и называлось «вывести на чистую воду». Наведенная заклятием личина в чистой воде не отражается.

— Ага! — взревел страж. — Это он! Я его узнал!

Лес рухнул на землю, оставив в лапах Лома рукав рубашки. Перекувырнулся через голову, поднялся и задал лататы. Он петлял улочками и переулками, перепрыгивал через прясла и заплоты, бежал огородами, пока не убедился, что погони нет. Забился на сеновале какого-то двора и пролежал до вечера. К Тенкиным вернулся в сумерках. Его усадили за стол и принялись потчевать, как самого дорогого гостя. Хмельного меда больше не подавали, а сразу налили большую кружку брусничной воды. Пока по пояс голый отрок сидел за столом и уплетал за обе щеки густую сметану с теплым хлебом, жареную лосятину и клюкву на меду, Тенкина пришила к рубахе новый рукав.

— Пацаны, пацаны, — покачала она головой, — все-то на вас горит. В обновке и не походите, сразу же угвоздаете или порвете.

Лес поднялся из-за стола и стал прощаться с хозяевами. Оставаться в Козырьграде стало опасно. Раз патрули выяснили, что чародей в городе, то станут прочесывать дом за домом, чтобы отыскать беглеца. За поимку им причитается награда длинной деньгой.

Тенкины собрали ему в дорогу торбу с продуктами, подарили плащ под цвет прочей одежды. Бледно-зеленая, она будет неплохо скрывать его в траве. Для хозяев подарок был неразорительным: Кос работал в ткацком цеху — станок стоял в южной комнате его крестового дома. Супруга занималась домашним хозяйством, но подрабатывала швейным делом.

Когда Лес вывел жеребца и собирался садиться, женщина поцеловала его на прощание и тихо шепнула:

— Что же ты, Лесик, так быстро собрался? Пожил бы еще, глядишь, и мне бы кое в чем помог…

— А в чем твоя печаль, бабочка? — спросил Нов.

— О таком с посторонними не говорят, — зарделась хозяйка, — но с тобой можно. Ты лечишь болезни и снимаешь заклятия. Я к лекарям обращалась, сколько сала да яиц, а то и мягкой рухляди перетаскала, все без толку. Плату берут, а помощи нет.

— А что за болезнь у тебя?

— Да женская. Никак не могу забеременеть. А детей и я, и Косюшка мой очень любим. Знал бы ты, как хочется иметь вот такого сыночка. Уж я бы его любила-холила, целовала-миловала!

Лес вытянул ладони и, не прикасаясь, обвел статную фигуру женщины от коленей до плеч. Почувствовал токи в каналах и внизу живота затор, преграду потокам энергии.

— Э-э, — сказал Косу, — заводи коня назад. Бабу твою править будем.

Они вернулись в избу, чародей велел женщине разболокаться. Тенкина застеснялась, но, как говорится, вещуну все рассказывай, а лекарю все показывай. Хозяйка разделась и легла в постель лицом в подушку. Лес долго гладил воздух ладонями над ее спиной, но никак не мог разрушить затор.

— Перевернись, — велел он, сосредоточился, и на этот раз смог вцепиться в преграду, и потоки энергии не сумели его оторвать и унести прочь. Почувствовал, что затор поддается усилиям, удвоил их и прорвался. Преграда рухнула, потоки размыли их и теперь двигались равномерно и даже красиво. А красота — залог тому, что лечение правильно, учил его дедуля Пих.

— Вот и все, — сказал Лес, распрямился и чуть не упал, настолько опустошило лечение.

Хорошо, Кос успел подхватить.

— Да что с тобой? На тебе лица нет!

— Утомился, — объяснил чародей. — Но бабу твою вылечил. Ложись сегодня же с нею, если хочешь родить сына. Родишь деда скифского царя Ковыля. А если мечтаешь о дочке, то потерпи три дня, как раз дочка и выйдет. И звать ее все будут Елена Прекрасная. Понял меня?

— Понял, как не понять! — истово затряс башкой Тенкин. — Да тебя теперь благодарить, Лесик? Чем отдариваться? Я же простой мужик, ничего в вашей магии не понимаю, ни шапки-невидимки, ни сапог-скороходов не имею, а что еще дарят чародеям — не ведаю…

— А ты поминай меня добрым словом, — посоветовал Нов, — сам другим людям добро твори и детей учи тому же. А они пускай внуков твоих учат, а те — правнуков. Так и пойдет добро по земле нашей.

— Спасибо, Лес. Храни тебя Батюшка с Матушкой.

— Проводи меня со двора.

Лес взобрался на жеребца, и теперь уже не на голый хребет, потому что Тенкин подарил ему прекрасное седло с серебряной отделкой.

Глава четвертая. Стрелы. Великое переселение евразийских народов

Из Козырьграда Лес выезжал западной дорогой. Путь шел мимо стрелки, где речка Инда впадала в реку, давшую название городу. Там Нова поджидала засада — тройка патрулей. Врасплох его не застали, способности вещуна вовремя предупредили Нова о готовящемся нападении. Юный чародей отвел глаза стражникам-лесичам и спокойно проехал бы мимо, кабы не тройник-ют. Тот не поддавался внушению. Он и разглядел беглеца на залитой лунным светом дороге.

— Стой! — заорал ютант и поскакал наперерез.

Патрули-лесичи рванулись за ним, хотя никого и не видели. Для них Нов был пустым местом. Юты внушению не поддаются, сказал себе Лес, но про коней такого не скажешь. Лошади нашенские, местные.

Чародей представил вставшего на вздыбки медведя, тянущего когтистые лапы к морде ютова коня. Тот страшно заржал и встал навздым. Ют вылетел из седла в придорожную пыль.

— Лети, — мысленно приказал Нов Грому.

Вороной стрелой понесся по тракту, стуча копытами так, будто дорога была железной. Лесичи пропустили его, потому что попросту не видели. Ют видел, орал и тыкал пальцем в сторону пацана, но патрули лишь вяло шевелились, засыпая в седлах.

На рассвете Нов попал в следующую засаду. Патрули прятались в придорожном ернике и осыпали коня стрелами прежде, чем чародей успел принять хоть какие-то меры. В самого Леса не целились, видимо, имели приказ взять живым. Да друг в дружку лесичи вообще редко стреляли: в Лесном княжестве практически любой носил заговоренную от стрел рубашку. Так что какой смысл зазря стрелы переводить?

Но живую конскую шкуру не заговоришь, поэтому стрелы из кустов вонзились в бока Грома, и он рухнул, утыканный древками, как шиповник иглами. Нов перевернулся в воздухе и сумел приземлиться на ноги. Он не зря не выпускал из левой ладони маленький туесок с соком тирлича, замешенном на печной саже. Мазь отрок приготовил в доме Тенкиных во время сборов в дорогу, как будто заранее знал, какая с ним беда приключится. Поэтому сейчас сбросил крышку с туеска, сунул пальцы и быстро намазал лоб, грудь и под коленками (будто перекрестился). Последние мазки наносил прямо на штаны, надеясь, что мазь просочится до кожи. На раздевание времени не было.

Прошло секунд пять, прежде чем волшебная сила травы сработала и вознесла пацана вверх, где он укрылся в раскидистой сосновой кроне. Сок корня служил для вертикального взлета. Чтобы двигаться горизонтально, нужно обрызгаться соком стебля. Мешкать не следовало, потому что патрули видели его взлет и теперь вслепую обстреливали макушку сосны в надежде, что хоть одна шальная стрела достигнет цели и чародей свалится к ним в лапы. Шутить с этим не следовало.

Лес развязал торбу, которую перед дорогой повесил на лямке через плечо, как стражник на базаре сумку с документами. В торбе лежал рыбий пузырь с соком. Раздавил меньшую половинку пузыря о грудь и размазал по телу. Ветерок понес пацана прочь от места засады. Луна, к счастью, как раз спряталась за тучку, так что отлет Леса остался незамеченным. И слава Батюшке!

Сколько времени продолжался полет над тайгой, Нов не знал, потому что заснул, качаясь на ветерке. Проснулся, судя по солнышку, чуть заполдень. Представил, что тело наливается тяжестью, и плавно пошел вниз.

Место приземления было удобным. Сверху виднелась поляна, река Труба и заросли малинника. Имелась куча сосновых веток. Возможно, леший заготавливал стволы для постройки дачки. На своих участках лесовики отходы никогда не разбрасывают как попало. Птица в свое гнездо не гадит.

Нов приземлился на поляне, развел костер. Сходил к реке, осмотрел берега. Противоположный был низким, покрытым валунами и галькой, а этот ограничивал глинистый обрыв. Глина была не ахти какого качества, но для сына кудесницы сойдет и такая. Лес отломил ком, замесил на воде и тут же, на берегу, вылепил горшок. Вышел он весьма кривобоким и шишковатым: без гончарного круга красивую посуду не изготовить. Нов навел кудеса (у кудесниц это выходило куда лучше, потому что они с рождения изучали законы красоты и сообразности), горшок засверкал узорами и выпрямился. Отрок слепил две тарелки и чашки, закалил их на огне костра. Зачем ему две тарелки и две чашки, он сам не знал. Никаких гостей здесь, в глухомани, он не ждал.

Юный чародей наполнил горшок водой из реки и поставил на огонь. Пока вода закипала, он подстрелил и разделал пару рябчиков, покрошил в варево найденную прямо под ногами черемшу и стал выстругивать ложку.

Похлебка удалась. Даже соль отыскал юный чародей в торбе, которую ему в дорогу собирали супруги Тенкины. Сгущались сумерки. Нов насторожил вещун-слух, но не почуял ни одного человека поблизости. Опасаться было некого, и Лес растянулся на травке, глядя на проступающие в гаснущем небе звезды.

И тут он возник!

Еще секунду назад на поляне никого не было, да и поблизости тоже, а теперь у костра стоял человек. Обут он был в мягкие сапоги, одет в замшевые штаны и шелковую безрукавку, на широком поясе у левого бедра висел меч, а у правого — длинный, с локоть, нож. На груди висела кожаная сумка, на запястье левой руки посверкивал отблесками огня массивный шипастый браслет. Соломенные волосы незнакомца были схвачены плетеным берестяным ремешком. Глаза он имел голубые, волосы слегка вьющиеся, нос прямой, подбородок правильный, с ямочкой, бороды и усов не имел. Росту высокого: сажень и две четверти, — мышцы крепкие, ноги длинные.

Лес поймал себя на мысли, что дает словесное описание незнакомца, как учили в школе ютов на уроках сыскного дела. Откуда же он взялся? — недоумевал Нов. Попытался прочитать мысли пришельца, но не сумел. Незнакомец будто и вовсе не думал, прямо как ют какой. Нов и подумал было, что перед ним ют, пересекший паутинную границу, даже окинул пристальным взглядом поляну, но двузракой паутины не обнаружил. Будь она, пылала бы в бликах костра грозным рубиновым светом. Но если не из паутины, то откуда же вышел человек? На юта не похож: в глазах имелись зрачки и уши были нормальными, человеческими, а не волчьими. От незнакомца, как запах от черемухи, расходилась волна доброжелательности, уюта и — не бесстрашия, нет! — непуганости. Словно этого человека ни разу в жизни не пугали. Лес подумал, что таких он еще не встречал. Откуда взялось такое существо в нашем мире? Не бывает в нем полностью безопасных мест, везде либо кто-то завидует и строит козни, желая твоей погибели, либо попросту хочет съесть, сожрать вместе с потрохами…

— Зовут меня Кам Рой, — представился мужчина. — Я гость в вашей стране и совсем ничего не знаю. Ни законов, ни обычаев. Не знаю ни какой год, ни какой день по вашему летосчислению, незнаком с мерами длин и весов и еще с тысячью мелочей, без которых жить в чужой земле невозможно.

Говорил Кам правильным, но каким-то неживым языком. Вроде бы разговаривает как все, но неуловимо не так. Похоже на говор желтокожего купца, хорошо выучившего язык лесичей, подумалось Нову.

Присаживайся к огню, Кам Рой, — предложил отрок. — Похлебай варева из рябчиков. Меня зовут Лес Нов. Я сын чародея Крона и кудесницы Насти, внук ведуна Пиха Тоева из Берестянки.

Так ты чародей! — то ли удивился, то ли обрадовался Кам Рой.

— А ты, случаем, не родня князю Кеду Рою?

— Даже не однофамилец, — пошутил Кам, и Лес расхохотался, шутка ему показалась очень свежей. — Я путешественник. Только что прибыл в вашу страну.

И тут Нов догадался, кто стоит перед ним. Это же маг, человек, появление которого предсказывал дедуля Пих. Точнее, не предсказывал. Объяснял внуку, что у лесного рода могли бы появиться потомки-маги, которые в придачу ко всем прочим способностям умели бы мгновенно перемещаться из одной местности в другую. Гуляет, скажем, такой маг на южной границе и — р-раз! — в тот же миг оказывается на границе северной. Но, объяснял дед, для появления их нужно, чтобы на протяжении десяти поколений рождались ведуны, причем всегда от ведуна и кудесницы, и никогда от чародея с кудесницей. Иначе цепочка прервется, и маг не родится. И кудесница должна быть звеном такой же цепочки ни разу не прерванной. Маг может быть как мужчиной, так и женщиной. И от брака мага и магини может пойти по земле род магический. Но этого не случится в ближайшие пять тысяч лет, говаривал дедуля. И виной всему юты. Лес дедушку не понимал, а потому до недавнего времени не верил. А теперь своими глазами узрел мага, который появился ниоткуда, и не на границе, а сразу глубоко в тылу. Потому-то он ничегошеньки не знает о нашей, жизни, даже день и год ему неизвестны…

Но дедуля Пих говорил, что маги появиться не могут. Тогда откуда же взялся этот? Возможны два варианта: либо Пих Тоев ошибся, либо Кам Рой прибыл сюда из мест, отдаленных от жителей Лесного княжества более чем на пять тысяч лет.

Гость между тем присел, Лес налил ему в миску и протянул ложку и кусок хлеба. Рой отказываться не стал, выхлебал варево до дна. А потом вольно растянулся на травке.

— Хорошо тут у вас. Тишина, свежий воздух.

А где он несвежий-то? — подумал чародей, не видавший ничего, кроме тайги и степи. Города лесичей строились в лесах, и без нужды никто деревьев не рубил. Вот и получалось, что деревни в княжестве — та же тайга, но с дорогами и одноэтажными избами, а города с двух-трехэтажными.

Расскажи-ка мне, Лес, как вы тут живете, кто вами правит, кого любите вы и кого ненавидите.

Ну что же, — согласился Нов, — я расскажу. Но предупреждаю: история будет долгой.

Рассказывай, — сказал Кам, — я терпелив, любопытен и люблю долгие истории.

Что же, слушай тогда ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ ПЕРЕСЕЛЕНИИ НАРОДОВ МИРА, — торжественно произнес Лес, так, будто зачитал название произведения классика. — Много веков назад, чуть меньше пятидесяти, почти все народы Земли жили в одном месте, имели общий язык и обычаи. Жили они в котловине, которую окружали величественные и прекрасные, но почти неприступные горы. Лишь на юго-западе кольцо гор размыкалось и был выход к Мировому океану. На вершинах гор сверкали вечные снега и ледники. Потому и звались горы Снежными, или Зимними. Память о тех местах осталась в нашем языке. Наша Зима — это искаженная Гима предков.

Подножия гор заросли лесами с драгоценными породами деревьев. В долинах неторопливо текли прозрачные реки, и всего было вдоволь — солнца и дождей, тепла и пищи. Огромные стада ныне вымерших животных бродили по равнинам, в небесах летали необыкновенные птицы: огромные, как гора, и пылающие в ночи ярче падающих звезд.

Все были равны, но люди изначально созданы неравными. Среди них выделились вожди, люди более сильные и хитрые. Они сбивали стаи сторонников, объединяя их в племена, и в конце концов не осталось ни одного свободного человека, всяк принадлежал какому-нибудь роду.

Самым сильным, крупным и вероломным было племя Германа, который придумал одеть своих людей в рогатые шлемы. Много бед и обид нанесли они соседям. Жгли нивы и поселения, угоняли скот, красивых женщин и боеспособных юношей. Превращали в наложниц, рабов и лишенных памяти воинов. И до того досадили вольнолюбивым соседям, населяющим нашу общую прародину, что объединились племена и ринулись на обидчиков. Гнали их прямо на север, чтобы те не юркнули в дырку на юго-западе.

Много веков длилась эта величайшая в истории человечества битва. Рогатых людей оттеснили к неприступным горам, которые считались пределом мира. Но так велик был натиск и так велика ярость нападающих, что раскололись скалы и образовались перевалы. Отчаянно защищались воины Германа. Лишенные памяти, они безжалостно рубили кровных родственников, не узнавая в лицо. Оседлав перевалы, рогатые много десятилетий отбивали атаку за атакой. Но нападающие волна за волной накатывали на врагов, и кровь полноводными реками стекала в долины.

У всякой битвы есть конец, но только не у этой, как у сражения между Добром и Злом. Никогда она не закончится, покуда существует на Земле род человеческий. Через много-много лет рогатые были сброшены с перевалов и покатились вниз на просторы нового, открывшегося людям мира. Считается, что тот день и есть первый день Нового Творения мира.

Но в нем уже жили люди, совсем другие: желтокожие, которые и сейчас изредка приходят в нашу страну торговать волшебной тканью, в которой никогда не заводятся вши, и краснокожие, которых мы ни разу в жизни не видели, но знаем, что живут они так далеко на востоке, что до них ближе, если плыть от пределов запада. Еще были немногочисленные племена, которые стали нашими добрыми соседями, потому что давным-давно жили вдоль притоков реки Большая Вода. А четвертая группа народов жила среди гор, вроде нас. Но ни с ними, ни с остальными — так говорил мне дед-ведун! — мы бы не нашли общего языка, будто происходят они совсем из другого корня. А может, мы расстались с ними в дни Первого Творения. Мы остались за стеной Зимних гор, а они ушли через единственный выход. Либо наоборот: мы сами забрели в котловину, укрываясь от неведомой, позабытой за давностью лет опасности. Да так и остались, пока другие боролись с ней. Но мне это предположение не нравится…

Люди Земли бывают четырех цветов: белого, красного, желтого и черного. Про красных и желтых я тебе уже рассказал, а белые и черные — братья, в Снежных горах у нас были общие предки и язык. Они сражались вместе с моими прадедами, но сразу же за перевалами отделились от армий нападающих и двинулись на северо-запад. Они прошли горами между Внутренним морем и Мировым океаном и растеклись по Южному континенту. С тех пор мы их не видели, но ведуны рассказывают, что под южным солнцем под действием новых гор, долин и рек, песков и растений, новых времен года они за две с половиной тысячи лет сменили личины, стали плосконосыми, большегубыми и курчавыми, а цвет кожи до того почернел, что уже чуть ли не синий.

Правда, сохранилась и другая легенда. Будто мы пришли в котловину вместе с уже чернокожими братьями именно с Южного континента, и они просто кратчайшим путем вернулись на родину. Будто они спасли нас, указав место, где можно пережить опасности между Первым и Новым Творениями. Так ли это — неизвестно, потому что даже сильнейшие ведуны не способны проникнуть взглядом в столь далекие времена. В них таится неведомая опасность, невыносимая для человеческого разума. Ведуны, которые пытались постичь ее, неизменно лишались разума… Так ли, иначе, но чернокожие покинули нас.

Оставшиеся воины продолжали теснить врага на север. Это была не просто битва, а Великое переселение народов, потому что армии двигались со скотами и домочадцами, шатрами и учеными людьми, хранящими древнюю культуру и не позволяющими забыть, какого мы корня, какого роду-племени.

Быстро двигались переполненные праведным гневом армии нападающих, но еще быстрее отступали враги, так что война превратилась в мелкие стычки передовых групп и отрядов заслона рогатых. И вышли армии на плоскогорье, ограниченное реками Большая Вода и Темной, а также Богатым озером.

Здесь и случилась вторая великая битва. И летящие стрелы заслонили солнце, а от топота копыт и пеших людей поднялась пыль, сквозь которую три года потом никто не мог разглядеть истинный цвет солнечного колеса. Стал он кроваво-красным. В наступившем мраке многие воины дрогнули сердцем и, пользуясь сумерками, тайно покинули поле битвы.

Одни — смуглокожие и от страха раскосоглазые — устремились на северо-восток и бежали до самых пределов земли, но и там остановились не все. Иные пересекли пролив по льду и поселились на континенте краснокожих. Другие армии, зашедшие врагам в тыл, получили такой отпор, что бросили своих коней и для скорости пересели на оленей. Думали, что так они скорей скроются от свирепых воинов рогатых. На оленях доскакали до северных пределов мира и дрожат там от холода вместе с оленями, которые из благородных превратились в северных.

Третьи переплыли Богатое озеро и поселились в великой пустыне среди бесплодных песков, потому что на урожайный юг их не пустили желтокожие повелители драконов. А вернуться назад не дает страх перед рогатыми бойцами. Четвертые отступили на юго-запад и попрятались среди гор в местности, которая на их языке означает Высокая тайга. Теперь, через двадцать пять веков, их язык стал сильно отличаться от нашего. Пятые бежали на северо-запад, но взяли значительно севернее будущих чернокожих.

Остальные армии прогнали рогатых сквозь пороги и водопады реки Большая Вода, оттесняя на запад. На месте второй великой битвы остались горы трупов и тысячи тысяч раненых. Из людей, выживших после ранений — а выжило очень мало, потому что легкораненые не покидали поля боя! — и образовался наш Лесной род, который желтокожие купцы прозывают динлинами.

Мы остались на месте зализывать раны, а остальные армии гнали врага на запад. С ними мои предки поддерживали связь с помощью вещунов, а позднее, через шестьсот лет, появились первые ведуны, которым известны прошлое и будущее. Потому-то мы и знакомы с подробностями продолжения битвы.

Рогатые отступали так быстро, что нагнали бежавших с плоскогорья заносчивых, но не больно-то храбрых воинов. Те устремились в Ворота между Внутренним морем и Черемным, где и укрылись, переодевшись в одежды местных горбоносых аборигенов в горах, название которых, если его перевести с языка воинов Германа, означает «Высокие». Рогатые на Высокие горы не полезли, лишь пожелали: «Чтобы и у вас такие же длинные и горбатые носы выросли!» — что и исполнилось.

Но еще до того состоялась третья великая битва, когда часть врагов была потоплена во Внутреннем море, а часть буквально размазана о горные вершины Пояса. Бившиеся вдоль Пояса армии были обескровлены и вынуждены осесть на поле битвы. Причем самые храбрые и быстрые, сбросившие рогатых в Ледовый океан, оказались в самом невыгодном положении. Мало того что поселились в крае вечных льдов, так еще — как бы в насмешку! — получили от прочих имя своих заклятых врагов, немного, правда, искаженное. Но пусть не сетуют на судьбу, есть люди, которые знают, что имя их — память о смелости предков и победе над очень сильным врагом.

Не такие храбрые бились в более умеренном климате. Они не были так яростны и позволили рогатым взойти на вершины Пояса, откуда их потом выбивали около века. Врагов разбили, а сами так и остались у гор, от них и получили имя свое. Оттуда позднее распространились северной оконечностью континента до угла', образованного Ледовым океаном и океаном Разделительным, лежащим между людьми с белой и красной кожей.

Остальные армии бились с врагами до тех пор, пока те не вылетели из Ворот, у которых собирались остановить нападавших, как затычка из бочки. Рогатые разлились по лесистой равнине, но их везде настигали и безжалостно истребляли. При этом нападающие теряли такое количество воинов, что их домочадцы вынуждены были оседать на полях сражений. Куда двигаться, если старики уже потеряли силы, а дети и раненые пока не приобрели?

Четвертая, и последняя великая битва с воинами Германа случилась у гор, название которых можно перевести как Режущие и как Утесы. Об эти утесы и обрезалась армия врага, была наголову разбита, хотя и со стороны победителей не обошлось без трусости и предательств. Множество армий бежало с поля величайшей битвы. Одни мчались вдоль северных берегов Черемного моря через проход между ним и Внутренним. Неслись, не обращая внимания на укрывшихся в горах дезертиров, у которых росли и росли носы и горбы на них, мчались, заполняя пропасти собственными телами. Бежали встречь пути, который некогда прошли нынешние обитатели Южного континента.

Другие бежали южным берегом Черемного моря, преодолев пролив между ним и Серединным морем кто вплавь прямо на конях, а кто и просто так, по-собачьи. Обе колонны беглецов слились южнее Внутреннего моря и побежали на юго-восток, в точку Исхода.

Немногие, лишь самые быстрые и трусливые, вернулись туда, где в наказание за возвращение: не ходи вспять, не нарушай высшей воли! — Матушка погрузила их в вечную дрему. И не одно тысячелетие пройдет, пока очнутся они ото сна. Но тогда придется им пройти ранее пройденное заново, чтобы завершить намеченное Батюшкой. Они же пытаются разорвать предначертанный круг по-другому. Пробуют летать силой мысли, ходить сквозь огонь и не дышать по полдня либо заменить внутри себя земные вещества на солнечные, но это тупик. Нужно ли заменять Жизнь Смертью? Зачем быть мертвым еще при жизни? Бессмысленны споры с богами…

Не лучше и судьба тех, кто не добежал до Исхода, а остался в местах привала, чтобы начать осваивать пустынные без них земли. Они вроде бы движутся, не замечая, что это бег по замкнутому кругу.

А между тем шла битва у Режущих Утесов. Стороны сражались, пока имели хоть какие-то силы. Нападающим не пришлось оглашать мир победными криками, рогатые не испили горечи поражения. И те и другие обессилели. Остатки армий тихо-тихо расползлись в противоположные стороны. Враги ушли на северо и юго-запад, нападающие окружили себя земляными валами и лесными засеками, чтобы защитить израненный и полуистребленный народ от внешних нападений.

Придет время, и они покинут границы, которые сами себе и установили, и займут все лесистые равнины западной части нашего крупнейшего на Земле континента.

А пока воины Германа заселяют западные пределы материка, чтобы быть как можно дальше от наших братьев, единственных, кто не бежал с поля боя. При одном упоминании о воинах, которые сражались и остались жить у Режущих Утесов, враги готовы убежать на Западный континент, но не могут пока переплыть Разделительный океан. Поэтому расселяются вдоль побережий, от самого северного до южного.

Думаю, что при крике: «Идут воины из-за Режущих Утесов!» — бросятся они в океаны, да там и потонут. Поэтому и строят сейчас корабли, изучают судостроение и навигацию, чтобы не кидаться в волны вплавь по-собачьи и не грузиться на наспех сбитые плоты. А мы уже двадцать пятый век живем на этой земле, ставшей нашей Родиной. Живем в лесу и прозываемся лесичами. Изредка самые сильные вещуны при благоприятных погодных условиях могут услышать вещунов ушедших на запад братьев. Оттуда до нас долетают вести, что бойцы одной с нами веры, обретенной в сражениях на общей стороне, уже и сейчас совершают вылазки за пределы валов и засек.

Когда-нибудь выйдут они навсегда из добровольного заточения и пойдут на север и юг, запад и восток. И появятся народы с разными именами, и обзаведутся государствами, названными в их честь. Но — так рассказывал мне дедуля Пих — прежде должна развалиться наша держава, и многие лесичи при этом погибнут. Одни от неразберихи, отсутствия подвоза пищи, потому что дороги затянет тайга. Другие протянут еще лет триста, но их изведет неразумная власть, заставляя выполнять бессмысленную работу. Но третьи уйдут к нашим западным братьям, оживят их и оживут сами. И пророчество это начнет исполняться через сто с хвостиком лет.

— Да откуда же тебе, Лес, знать, что случится в отдаленном будущем? — спросил Кам, удобно развалясь у костра.

Нов вскинул глаза, и они полезли на лоб: Рой не просто вольготно устроился, он ВИСЕЛ в воздухе.

Правильно я догадался, что он маг, подумал отрок и захотел сам так же привольно раскинуться в воздухе. Теоретически это было несложно: туесок с мазью на корнях тирлича лежал в котомке, хотя и без крышки, потерянной во время побега от засады. Лес тут же передумал, решил, что не стоит позориться в попытках переплюнуть пришельца: чародей не маг, как ни пыжься. Плавный взлет у него не получится, а взмывать в небеси на заранее неведомую высоту на середине слова неприлично. Что про него подумает гость? Невежа, чародей-недоучка, других слов не подобрать.

— Откуда знаю? — переспросил Нов. — Я же внук ведуна. Что дед рассказывал, а что и сам на чистой воде видел.

— А ближайшее будущее? Что случится не через век, а через час? Что будет с тобою и со мной?

Лес воспользовался своими задатками ясновидца. На расстоянии года он ничего не увидел, в голове стоял ровный, ничего не значащий гул. Не увидел себя и через полгода. Получалось, что и через месяц не будет такого человека — Леса Нова. И через неделю. И завтра. Батюшки, да что же это делается?..

Медленно стал он продвигаться из будущего в настоящее, но нигде не находил своих следов. Оказалось, что жить ему осталось лишь пять минут, считая с этого мига. Появилась картинка: тело отрока, пробитое стрелой, рушится в траву, заливая зелень красною струйкой… Батюшки! Не успел заговорить рубашку!..

Лес вскочил на ноги, надеясь избежать того страшного будущего, которое напророчил ему дар ясновидца. Но было поздно.

— Стоять! — прозвучало из темноты, и на свет костра выехала тройка патрулей. Тетива луков в их руках была взведена, а стрелы направлены на него и Кам Роя.

— Руки за голову! — грозно командовал ют.

Пришлось подчиниться. Было невозможно шевельнуть пальцем, но мозгами-то шевелить никто не мешал. Поэтому Нов прикинул, сколько же врагов окружают их на лесной поляне. Вещун-слухом он распознал семь лесичей: два прямо перед ним, два чуть позади, укрывающихся в черноте ночи со взведенными стрелами, и три с противоположной стороны поляны. Причем один из этой тройки — вещун. Он-то, оказывается, и вывел патрулей сюда, на берега Трубы. Обе невидимые во тьме тройки (тройника-юта Лес слышать не мог) спешились, каждый лесич встал на колено, а лук упер в землю (ютанты, видимо, навели громобои). Прорываться ни в одну, ни в другую сторону поляны не стоило. Стражники — профессионалы, такие не промахнутся. Еще опаснее громобои, режущие огненным лучом.

Убьют меня не в спину и не из громобоя, вспомнил картинку будущего Лес Нов. Опасаться нужно тех, что спереди… Эх, рубашку не успел заговорить!

Дед и отец учили, что нет предопределения, будущее можно изменить, если сопротивляться неизбежному. Стоит попытаться, иначе — верная смерть. Бежать нужно не вдоль поляны, выходы перекрыты патрулями, а поперек. И бросаться им с Камом Роем в разные стороны, надеясь, что стрелки растеряются. Хоть какой-то шанс. Ему, Лесу, удобнее кидаться к реке и искать укрытие среди кустов и валунов русла. Спрыгнуть с невысокого обрывчика… Рою нужно бежать в глубь леса, там сразу же за невысоким ерником начинается извилистый овраг (его Нов видел сверху перед приземлением), на коне в овраг не спустишься. И патрули, кстати, станут прекрасной мишенью для сидящего на его дне, потому что будут видны на фоне светлого от луны неба…

Отрок попытался установить вещун-связь с магом, и попытка легко удалась. Они обменялись планами побега. Кам согласился с мыслью Леса прыгнуть в Трубу, мол, попытка не пытка, и заявил, что берется прикрывать себя и юного чародея с тыла. Лесу предстояло отвести глаза ближайшей парочке стражников, Рой брал на себя юта.

Ученик чародея справился со своей задачей с перевыполнением. Лесичи из ближней и дальних троек уснули в седлах и на траве — кто где был — и видели сейчас не ночную тайгу и арест, а что-то совсем другое, приятное. Лес и Кам Рой прыгнули одновременно. В воздухе пропели три стрелы. Маг легко ускользнул от выстрелов, а Лес не сумел. Стрела прорвала зеленую рубашку, вошла в тело пониже соска и вышла из-под лопатки.

— Нужно было не людей, а коней заговорить, — прошептал он. Изо рта его вытекла струйка крови, а потом вечная тьма затопила сознание.

Развилка I. Сколоты

Миг спустя из луков вырвались семь стрел, просвистели песню смерти, но вспыхнули и сгорели, не коснувшись тела мага. Глядя на изумленные лица стражников, Кам протянул правую руку к браслету, и мир исчез….и вновь возник, но не ночной, а солнечный, ясный. Комаров стоял на стартовой площадке МВ-платфор-мы. Прошлое, которое он только что пережил, существовало теперь лишь в виде воспоминания и электронных импульсов в цепях записывающей аппаратуры. Для прошлого историк перестал существовать, да никогда там и не был с точки зрения аборигенов.

Комаров подвел невеселые итоги. Первая попытка прорыва не удалась. Он сумел продержаться не больше трех часов.

А пацан-то был славный, подумал он. Как он мне историю великого переселения афро-евразийских народов нарисовал. И какие причины переселения рассказал! Спасать нужно парнишку.

Историк понимал, что спасти Леса можно только в альтернативном потоке истории. Не исключено, что Рой и есть причина гибели отрока: присутствие человека из будущего искажает истину. А изучать альтернативную историю не имеет смысла. Наполеон, выигравший битву при Ватерлоо, Пугачев, взявший Москву, интересны и полезны на семинарах для тренировки аналитических способностей студентов. А ученому на кой ляд знать подробности неслучившегося?

Спасти же человека в головном потоке истории невозможно, потому что это вызвало бы развилку и возникли две параллельные Вселенные. Но существует закон МВ-перехода и исключает парадоксы.

Останки ранних поселений жителей Лесного княжества обнаружили археологи XX века. До нашей эры дошли могильники с черепками да ржавыми наконечниками копий и стрел. Археологи назвали найденную культуру афанасьевской по могильнику у горы Афанасьевской в Южной Сибири на территории Хакасии.

Ничего интересного археологи не обнаружили, потому что за пятьдесят веков пергаментные свитки сгнили и смешались с землей, оружие изъела ржавчина, а деревянные терема рассыпались в прах. Остались остродонные горшки с так называемым «елочным» орнаментом (если опоясывающий посуду узор развернуть в прямую линию, то получится цепочка из значков, напоминающих математические больше-меньше). Остались зерно, кости коров, овец и лошадей, крестовидные ножи, кольца и браслеты из меди. Черепа, найденные в захоронении третьего тысячелетия до Рождества Христова (это по самым осторожным датировкам: предметы были куда древней и под землей оказались во времена, не столь удаленные от сотворения мира по Библии, — но никому из ученых не хотелось прослыть фантазером), принадлежали монголоидам и, в незначительном количестве, европеидам.

У горы Афанасьевской захоронена незначительная часть тех, кто прорвал кольцо гор и пал в сражениях на Среднесибирском плоскогорье.

Другие могильники археологи отнесли к III–V векам до нашей эры. Были обнаружены останки поселений и рудников, а также несколько тысяч курганов вокруг озера Тагарского в Минусинской котловине. Культура получила название тагарской. Причем кости, найденные в захоронениях, принадлежали людям европейского типа. Китайцы поддерживали с ними торговые связи и называли динлинами (лесными людьми). Многие китайцы тех далеких времен вполне серьезно верили, что динлины — это люди-лошади, кентавры. Лесичи были настолько хорошими наездниками, что пришельцам с юга казались сросшимися с конями. В древнекитайском свитке «Каталог гор и морей» писалось, что у динлинов ноги ниже колен поросли шерстью (вероятно, так была воспринята зимняя обувь типа унтаек). А кентаврами они показались, когда в походе за шелками стремительно атаковали китайскую столицу и с лету взяли ее. Ватага авантюристов и не подумала возвращаться. (Следы пребывания динлинов разбросаны по обширным просторам Китая. Скажем, в провинции Хэбэй, в Хуайлае, расположенном в пятидесяти километрах от Пекина, археологами обнаружены «изображения барса, свернувшегося в клубок, лошади с подвернутыми ногами и типично скифского оленя»…)

Самое большое захоронение было обнаружено в Салбыкском урочище. Салбыкский курган — это грандиозное сооружение, сибирская пирамида. Плиты широкой ограды весом до тридцати тонн завозились из каменоломен за семьдесят километров.

Заносчивый правитель из княжеского рода, выродок без подбородка и с огромными надбровными дугами, извел последние силы лесичей на это бессмысленное мегалитическое сооружение.

За века, прошедшие после исхода ютантов и закрытия прохода между мирами, динлины, оставшиеся в пределах своей державы, выродились, утеряли знания предков, даже грамоту позабыли. Вместо книг, превратившихся в прах, историкам остались только писаницы — наскальные рисунки в верховьях Енисея и реки Маны.

Археологи XX века не обнаружили связи между афанасьевской культурой — периодом появления наших ностратических предков на земле сибирской, временем до становления государства динлинов, — и культурой тагарской — послезакатными временами державы лесичей. Посуда и украшения, попавшие в руки историков, лишенные чар кудесниц, магических дизайнеров, превратились в безобразные кривобокие горшки и плохо обработанные бронзовые безделушки.

Салбыкский курган достался археологам уже разграбленным, но и в других могильниках никаких драгоценностей не было обнаружено. Дело в том, что самая активная часть населения Лесного княжества снялась с места и лавиной двинулась на запад вскоре после удачного похода в Китай. Услыхавши, как хорошо там, где нас нет, они и отправились на поиски удачи и приключений. С собой они прихватили почти все золото. Активисты и есть активисты!

Примерно через тридцать веков точно так же повели себя комсомольцы. После октябрьского переворота они первыми кинулись грабить церкви и помещичьи усадьбы, где частенько селились, ничего не делая, проедая-пропивая чужие запасы. При этом они называли себя коммунарами. Во времена перестройки, случившейся во второй половине восьмидесятых годов XX века, они разграбили запасы, созданные неактивной частью молодежи, членов ВЛКСМ, и, обгоняя партийную верхушку, ринулись в коммерцию.

Если пойти пешком и делать в день не более десяти километров, то за пятьсот дней (какая-то роковая для нас цифра!) — за полтора года — можно пройти пять тысяч километров. Примерно такое расстояние разделяет берега Енисея и Днепра. А западные границы державы динлинов проходили по Иртышу. И это намного ближе к Днепру, чем красные берега на стрелке Качи и Енисея.

Первые следы самых длинноногих и непоседливых динлинов на Днепре обнаружились в X–VIII веках до нашей эры. Путешествие заняло больше десяти лет. Получается, что в среднем за сутки они преодолевали километр-полтора. Но двигались-то со всем скарбом, скотами и домочадцами. Даже домовых везли на телегах — в корытах да на кочерге. А на зиму обычно останавливались. Кое у кого рождались дети, и родители оставались осваивать эти земли.

В первой дошедшей до потомков письменной истории Геродот включил пришельцев-сибиряков в число скифов. Описывая Скифию V века до Рождества Христова, он очертил в Восточной Европе квадрат семьсот на семьсот километров: западная сторона — среднее течение Припяти, восточная — Оскол, южная — побережье Понта (Черного моря) от устья Дуная до Керченского пролива, а северная — где-то в низовьях Припяти. Как бы предостерегая будущих археологов, Геродот четко отделил собственно скифов-скотоводов (ираноязычных) от других народов, которые могли иметь скифские черты в культуре, но скифами не являлись.

Внутри «скифского квадрата» выступали две совершенно различные системы хозяйства: степное кочевое скотоводство и лесостепное земледелие. «Отец истории» строго оговорил, что настоящие скифы — кочевники, степняки, не имеющие ни пашен, ни городов, ни поселений. Люди со своим языком. К земледельцам ученый грек применял собирательное имя скифов (раз живут в Скифии), но оговаривал его условность, уточняя: «скифы-пахари», «скифы-землепашцы» или по месту проживания на Днепре — «борисфениты».

Скифы-скотоводы располагались в южных приморских степях, а пахари — в среднеднепровском лесостепном районе. Культура скифского типа (триада: оружие, конское снаряжение, звериный стиль) распространялась и на земледельческую лесостепь, будучи воспринята знатью местных (в том числе и праславянских) племен. Степняки не имели поселений и жили в кибитках, а оседлые пахари построили мощные крепости и жили в поселках. Крепости служили защитой от набегов киммерийцев — диких горцев с Северного Кавказа. Со степняками отношения были союзническими. Не совсем ясно, кто кого грабил и кто кому дань платил. Часто действовали сообща.

Сами себя скифы-земледельцы, как пишет «отец истории», называли сколотами. То есть считались сколотыми, осколками неизвестной державы. По свидетельству Геродота, земледельцы подчеркивали, что они здесь младшие из народов и появились на берегах Понта позднее других. До историка не дошло преданий о стране, откуда они пришли. Память о том потеряна, считал Геродот, хотя и оговаривался, что, по дошедшим до него слухам, явились они из Азии.

Сколоты делились на три племени: авхаты (избы они называли хатами: «А в хате у меня.:.») занимались земледелием, катиары и траопии (траспии), кроме того, были охотниками-звероловами, знатоками лесных троп, а паралаты (в другой транскрипции — парадаты) считались царским племенем.

Ох и славно же умел считать ученый грек: сколот-ская триада в его перечислении состоит почему-то из четырех племен!

Парадаты, племя, каждый ребенок которого обладал паранормальными способностями (имел лешачий ген), не могло не подчинить остальных. Да и как было не признать власть людей, окрику которых нельзя не подчиниться? Людей, умеющих летать на помеле и превращаться в зверей: кабанов или волков. Либо того хуже: тронешь парадата, а он один обернется дюжиной и любой толпе морду начистит — больно только первому, а остальным хоть кол на голове теши.

У парадатов было много способов разделаться с обидчиками. Ты ему учинишь пакость, а на тебя серый бросится или самого в свинью обратят, после чего и прирежут. И не колдуны проклятые, они рук марать не станут, а свои же близкие, не признавшие родственника со свиным рылом.

О нравах и обычаях сколотов «отец истории» сообщает, что у скифов были толпы кудесников, гадателей и чародеев. Еще он писал, поверив Аристею, что на севере за скифскими землями живут аримаспы (одноглазые люди), за ними — грифы, а еще севернее — гипербореи. Все это — досужие выдумки. Кудесников не было потому, что таковых просто не существовало в природе (были женщины-кудесницы), а чародеи и ведуны исчезли еще до Исхода из Азии.

Парадаты — это племя обычных колдунов и ведьм. Но обычными они были только для динлинов, а для племен, населявших в те времена Приднепровье, они, как и все скифы из Скифии, казались грозными и необоримыми. Их боялись даже северные варвары: роксоланы и даки, не говоря уже о финнах. Последние как раз и жили в местах пребывания мифических гипербореев. Счастливыми гипербореями посчитать финнов мог только легковерный Геродот, если полагал, что счастье состоит в отсутствии желаний. Финны жили в такой дикости, что не имели ничего. Ели что придется, спали, где ночь застанет. Могли от дождя сплести шалаш, но и этим было лень заниматься. Считали, что дождик вымочит, а солнышко высушит. А от холода защита — шкуры да костер…

Среди этих и прочих народов ходили были-небылицы о неслухах, превращенных царскими парадатами в волков. Невольные оборотни, рассказывали ге-лоны дакам или роксоланы аланам, не рыскают по чащобам, а кружат вблизи родного поселения, страшась охотников и жалобно воя. Печально заглядывают они в глаза встречным женщинам и детям. Бросишь этому оборотню кусок мяса, он от угощения отворачивается, а из глаз катятся горючие слезы. Но на кусок хлеба такой волк набрасывается, жадно урча и подвывая от благодарности. И ходить человеку в зверином облике, пока лыковый пояс, пропитанный соком тайной травы, растущей далеко-далеко на востоке, не изотрется и не лопнет. Только тогда падут чары, и волк вновь обернется человеком, но придется ему заново учиться ходить на своих двоих и разговаривать по-человечьи.

Сколотские племена с запада на восток размещались так. Траспии на реке Тирасе (Днестре), катиары — на верхнем Буге (мифический царь двух народов Арпо-ксай, «царь водных глубин»), авхаты — на Гипанисе (реки Синюха — Буг) и Выси. Их Мифический главарь — Липо-ксай, «Гора-царь». Парадаты, «первенствующие», жили на Борисфене (Днепре). Их Кола-ксай, «Солнце-царь», возглавлял не только царское племя, но и прочие племена сколотов. А Липо и Арпо были, гласят предания, его сыновьями.

Владения «Горы-царя» были расположены на отрогах Авратынской возвышенности, на горах, с которых стекают все окрестные притоки Днепра. «Царь водных глубин» повелевал землей, по которой протекал Днестр, река с высокими скалистыми берегами.

Очевидно, посредником Геродота в беседах со ско-лотами был кто-то, владеющий персидским языком. Скорее всего, это был толмач из скифов-скотоводов, живший недалеко от греческого Херсонеса. От него-то и попали в описания историка все эти персидские «ксаи».

В русских богатырских сказках о трех царствах, являющихся трансформацией праславянского эпоса, главного героя Световика (геродотов Кола-ксай) сопровождают богатыри Горыня (Липо-ксай) и Усыня-Вернивода (Арпо-ксай).

В VIII–VII веках до Рождества Христова парадаты колонизировали левый берег Днепра. С юга от ски-фов-намадов их теперь отделяла река Ворскла — летописный Вороскол. Первая часть слова «Вор» на древнерусском означает забор, ограду, а «скол» объяснять нет нужды. Вороскол — ограда сколотов. Восточным рубежом явился Оскол. И тут нечего переводить.

По Геродоту, к северу от скифов проживали невры, про которых говорили, что в известные дни каждый невр обращается в волка. Слуху верили все восточные народы Европы. Неясно одно: то ли древние писатели-летописцы путали невров с парадатами, то ли несчастные были жертвами сколотских колдунов и периодическое обращение в зверей служило наказанием. Каково бегать круг деревни и мечтать о куске хлеба?

Невров историки также включают в число прасла-вян, правда, более диких по сравнению со сколотами. Зато они не относились к числу младших народов, а поселились на славянской прародине задолго до прихода бойких сибиряков.

У древних историков наружность скифов представлена так: белокожи, краснолицы, голубоглазы, с мягкими русыми или искрасна-желтыми волосами. Земледельческие племена, пишут историки, испытывали сильное влияние скифской культуры, что делало их внешне похожими на скифов. (Хороша формулировочка осторожничающих ученых! При чем тут культура? Женились они там перекрестно, брали жен у соседних племен по доброму согласию и угоном! И еще неизвестно, кто на кого походил: скифы на сколотой или сколоты на скифов? Не зря же Геродот назвал парадатов царским племенем. Позднейшие историки царским племенем стали называть почему-то скифов-степняков. И насчет звериного стиля — большой вопрос: кто у кого его перенимал? Особенно если вспомнить изображение «типично скифского оленя», найденное под Пекином.)

По данным лингвистов, в восточнославянских языках ощущается давнее соседство славян с иранскими племенами (скифы, сарматы). Будто бы в скифском (аланско-осетинском) славянского влияния нет! Антропологи установили сходство населения скифских времен и средневековой Руси.

На войне скифы (и сколоты) отличались храбростью и жестокостью, пили вино и хмельные меды из черепов врагов. Некоторые скифские племена сеяли хлеб, но не для себя, а на продажу. Русский историк Соловьев считал, что так они оплачивали дань господствующему племени. А какому — не сказал, осторожничал.

По мнению «отца истории», скифы поклонялись Весте, богине семьи и домашнего очага. Она считалась народным скифским божеством и пользовалась особым уважением. А еще уважали Марса, изображением которого служил меч. (Меч-то все уважают, но при чем тут чужеземный Марс? Еще бы присочинить, что звали его не Марс, а Ют!) Раз в год скифы (и сколоты) приносили жертву мечу: лошадей, баранов, иногда пленных — одного из ста.

Среди других народов ходили легенды о непобедимости скифов. Победить их действительно было трудно, потому что едва возникала угроза поражения, скифы садились на коней и улепетывали, делая вид, что кочуют себе помаленьку.

Великое разочарование испытал в 513 году до Рождества Христова персидский царь Дарий Гистасп, когда на шестистах кораблях перевез через Понт и высадил в Скифии не то семьсот, не то восемьсот тысяч войска (по одному на полосу метровой ширины!). Цифры древних летописцев следует делить на десять, иначе получится, что Дарий посадил на корабли чуть не половину боеспособного населения планеты, ведь стариков, детей, женщин, слепых, безногих и безруких брать на войну не имело смысла.

Будем считать, что бойцов у Гистаспа было тысяч семьдесят-восемьдесят, а кораблей шестьдесят. Но считать так считать. Получается, что на каждый корабль персидский царь усадил не меньше тысячи двухсот человек. И это не считая команды. Да не забыть бы, что на каждого воина приходилось по лошади, а скорее всего — по две. Кто же без запасной лошади идет на войну? Нужны сено и овес. А жратва для солдатни и матросни? Да деликатесы для самого Дария и сотни-другой жен и такого же числа наложниц. А при них необходимы рабыни-прислужницы и евнухи, чтобы солдаты и матросы до царского сада наслаждений не дорвались… Получается, что десантные корабли Гистаспа были не меньше суперсухогрузов XX века.

Забавно, что Дарий за две с половиной тысячи лет до матроса-партизана Железняка сумел повторить его подвиг: он шел на Одессу, а вышел к Херсону в устье Днепра. Узнавши о высадке большого войска, скифы по своей привычке быть непобедимыми сели на коней, домочадцев посадили в кибитки и отправились кочевать на север и запад — врассыпную. Бежали бы и на восток, но путь преграждал Днепр. За собой они засыпали колодцы и источники и поджигали степь. Персюкам пришлось гнаться за ними без воды и травы для лошадей. А кабы шли с запада, со стороны будущей Одессы, то не оказались бы в таком плачевном состоянии. Прижали бы скифов к Днепру.

Когда под Гистаспом от бескормицы и жажды пал первый конь, он впервые задумался: а какого хера, как говорят греки (о происхождении слова — позднее), ему тут делать? И решил послать гонца к скифскому царю.

Гонец скакал день и ночь. С огромным трудом нагнал он скифский арьергард. Потребовал, чтобы его немедленно представили царю, но его немедленно послали назад, на хер. Неделю гонец препирался с обозными, потом им надоело, и пришло решение: да в степь его мать! Пущай поговорит с царем, все одно ничего умного не скажет.

Еще неделя ушла на то, чтобы нагнать царский шатер. Гонец сполз с коня и на негнущихся ногах поплелся навстречу. Рядом невозмутимо шагал старик обозный…

— Чего надо-то? — спросил Вертай-ксай.

— Наш персидский царь Дарий велел спросить, — затараторил заготовленную речь гонец-перс. — Варя, зачем бежишь ты все дальше и дальше? Если чувствуешь себя в силах сопротивляться Гистаспу, то стой и бейся! А если нет, то наоборот — остановись и поднеси своему повелителю в дар землю, траву и воду. И нечего зря бегать.

— Твоя Дарья рехнулась, ли чо ли? — спросил Вертай. — Да я ни перед одним воином не бегал от страха. Не побегу и перед Дашкой.

— Да как же ты не бежишь, — удивился перс, — ежели я тебя едва нагнал?

— Я не бегу, — спокойно объяснил ксай, — я кочую. Раз весна, я собираюсь и откочевываю на новые пастбища — война не война, при Дашке ли, без Дашки. Мне что мир, что война — хреновина одна.

— А почему не бьешься?

— И на то есть причины.

— Назови хоть одну, — не унимался настырный перс.

Ладно уж, — махнул седой бородой Вертай. — У нас — ты, надеюсь, заметил? — нет ни городов, ни посевов. Я уж не говорю про кукурузу, про какую мне все уши прожужжал любитель майских жуков Щев: «Посей да посей!» А раз ничего такого нет, то мне и биться не за что. Охота ему степь воевать, пусть берет. Степи у меня много, не жалко.

— А чего жалко? — гнул свое зануда перс. — За что биться станешь?

— Разве что вы отеческие могилы разорите, — открыл страшную тайну Вертай-ксай. — Тогда осерчаю, не остановишь: зачем потревожили родные кости?

— Не, — огорчился гонец, — кости мы трогать не станем: боимся какую заразу подхватить. Сам подумай: в бабки мы по скифским обычаям не играем, из черепов не пьем. На что нам кости? Мы же не варвары навроде вас!

За такие обидные речи Вертай велел вырвать гонцу дерзкий язык и отослать назад к Дашке, чтобы тот дословно разговор сей передал. Посланец вернулся к Гистаспу и на немецких знаках, главным из которых было постукивание ребром ладони правой по локтевому сгибу левой руки, рассказал про кукурузу. Стуча себя по ребрам и темечку, а также клацая зубами, растолковал про отеческие кости.

Дарий понял, что зашел в страну могил, плюнул в засыпанный колодец и велел поворачивать назад, повторяя одно и то же: «Какого хера?..»

А скифский царь-ксай добрался до сколотских лесов, где основал первый в своей державе город, примкнув его к каменным стенам крепости. Был он, правда, палаточным, точнее, из шатров, но все равно Варя им очень гордился, называл Городом, а то и Городищем, добавляя превосходных степеней, чтобы кичиться перед другими кочевниками.

Прошло лет триста. В III веке до Рождества Христова, когда в далекой Сибири динлины окончательно затерялись в тайге, над скифами на берегах Днепра нависла великая угроза. Племена аланов, языгов, роксоланов, савроматов и прочих, прочих многочисленных данников от Тобола до Волги и Кавказа под общим названием сарматов решили разгромить скифов. Надоело платить дань, к тому же и формальный повод нашелся.

Скифские вожди-парадаты (ираноязычные и пра-славяне к тому времени до того перемешались, что было уже и не разобрать, где кто, всех и отличий — место жительства: леса либо степь — да и прочие соседи-праславяне влились в общий котел: улучане, росомоны, анты — только атлантов нам не хватало для полного счастья! — невры, гелоны…) брали аманатов, заложников, чтобы предотвращать восстания и задержки с выплатой дани. И не из простых, а из знати, деток племенных вождей — царьков да князьков. Поселили их на берегах Дона. Свободу сильно не ограничивали: хочешь сей, а хочешь куй… Но царственным детушкам именно это и пришлось не по душе — самим-то вкалывать. Дома привыкли, что на них другие горбатятся, были недовольны малым количеством слуг и отсутствием рабов.

И мыться детки не привыкли. Оно и понятно: кочевникам порой и скот напоить нечем, где уж тут воду на умывание тратить? Но теперь-то стали жить оседло, на реке. Воды — вволю, хоть залейся, почему бы и не умыться раз в неделю? Но те грязищу развели, вшей, блох, тараканов. Скифы придут, морщатся: «Эку вонищу развели, срамота!» Так и стали меж собой величать: «Наша срамота-то…»

Разве ж не обидно? Отписали царские детушки мамашам, что скифы над ними измываются: умываться заставляют и так просто не кормят, а велят самим на себя пахать. Да еще и срамотой обзывают. Точнее, не написали по причине безграмотности, а передали через гонцов. А гонцы, пока в горы лезли, да через реки переправлялись, срамотов в сарматов переиначили. Так маманям и передали. Те и взъярились, услыхавши незнакомое слово. Давай мужей пилить: «Это мы-то сарматы? Это наши дети — вонючие? А сами-то…»

Выдвинули новоиспеченные сарматки политически безграмотный лозунг: «Сарматы всех племен, соединяйтесь!» — и собрали что-то вроде войска амазонок. Мужьям деваться некуда, присоединились к дражайшим половинам. И вот хренова туча неумываек от Кавказа до Урала двинулась воевать скифов.

Скифы по давней привычке сражений не проигрывать сели на коней, баб и детей посадили в кибитки и, делая вид, что кочуют — война не война! — пометелили на юг и затаились в Крыму, надеясь, что сарматкам Перекоп не взять, а про броды через Сиваш и вовсе неведомо. Но объясняют по-другому: там, дескать, трава посочнее выросла. А сколоты, что по-культурней да побогаче, ринулись на запад. Остальные праславяне, что победней, привычно укрылись от дикой конницы в непроходимых лесах в верховьях Днепра и его притоков.

Сколоты, перенявшие скифскую культуру вовремя смыться, летят на запад, пошучивая: мы кочуем! Сзади, значит, сарматы несутся; самки, готовые порвать пасть любому, обидевшему детеныша, их подзуживают, а скифы-сколоты встречным-поперечным лапшу на уши вешают (не лапшу, так что-нибудь другое из теста). Сарматы, мол, произошли от совокупления скифов с амазонками. И не пристало, выходит, им с собственными детьми-то сражаться. Ну как покалечишь какого ненароком? Жалко кровиночку.

Древние писатели сообщают, что сарматы были белокуры, свирепы на вид, носили длинные волосы и бороду, вели кочевую жизнь и сражались только конными, а поклонялись мечу. То есть ничем не отличались от скифов. Так что, может, и не врали сколоты, что влили свое семя в сарматов: любые завоеватели трахают женщин покоренных народов.

Сарматы разогнались, вот-вот беглецов нагонят. Но сколоты применили невиданную по тем временам Тактику и стратегию — взяли да разделились на два потока. Парадаты ушли направо, на север, а катияры да авхаты — налево, на юг, где и спрятались. Ищи-свищи! Правая половина осела между Эльбой и Одером, где основала поселение, прозванное за удаленность Медвежьим Углом (германцы перевели топоним как Берлин). Левая половина остановилась на восточном побережье Адриатического моря, а позднее расселилась вдоль Дуная.

Сарматы с разгону мимо пролетели. Соединились с вандалами и франками, перешли Рейн, опустошили Галлию, нападали на Италию, Сицилию и Грецию. Искали скифов в будущей Франции, не нашли. Повернули на юг и угодили в Испанию. Навели и тут шороху, но скифов опять не отыскали. Мужики бы давно это дело бросили, вернулись к родным очагам, но разъяренные бабы им покоя не давали. А может, и еще чего.

И пришлось сарматам из-за бабьей придури слоняться по Африке, благо никакого Суэцкого канала тогда и в помине не значилось. Перейти из Европы в Африку можно было не замочив ног. Пока сарматы Африку прочесывали, на восточных берегах Азовского моря возросло и окрепло могучее племя гуннов. В IV веке нашей эры сарматы были разгромлены гуннами и смешались с победителями. А в VI веке опять всплыли между Доном и Волгой, чтобы теперь уже навеки затеряться в степях.

Затерялись и динлины-скифы. До того хорошо укрылись, что летописцы перестали их упоминать. Историки XX века пришли к выводу, что скифы стали зваться аланами, а те, в свою очередь, — осетинами. Такое решение вынесли на основании исторического анализа языка. Скифский и осетинский языки имеют общие корни. Но аланы упоминаются среди сарматов, гонителей скифов. Сами себя могли они преследовать лишь в том случае, ежели действительно были отделившимся скифским племенем. А если были чужим народом, данниками, то схожесть языков можно объяснить тем, что аланская знать говорила по-скифски (знать покоренных народов всегда осваивала язык победителей). Вот вам и общие корни в языках.

Но скорее всего дело в том, что ловили они не просто скифов, а смешавшихся с теми соседей-сколотов, чьими данниками являлись.

Глава пятая. Школа ютов

Лес Нов плотно сидел за столом и сосредоточенно набивал желудок пищей, приготовленной неизвестно из чего, но порядком поднадоевшей за восемь лет учебы в школе ютов. Пищу — не суп и не жаркое — он ел из блестящей стальной тарелки стальной же ложкой. В этот вечер Лес впервые, наверное, не вспомнил, что из металла лучше бы понаделать оружия — сорта стали такого качества лесичи ценили куда дороже золота. Голова юноши была занята другими проблемами.

По залу трапезной тянулись ряды столов, но лишь за одним на стульях с личными номерами владельцев сидели ученики в бледно-голубой униформе. Кто ел, кто так глядел, кто шептался. Громко разговаривать не позволяли надзиратели.

Все равно обычно здесь было очень шумно, но сегодня все классы, кроме выпускного, отсутствовали. Нов помнил, что тут творилось до разъезда наборов на практику. Среди младших все время возникали потасовки, кто-нибудь из них обязательно запускал кружить по залу ломоть хлеба, другой громко смеялся, превратив пищу в тарелке соседа в коровью лепешку, третий заставлял плясать на столе кружки с киселем, так что вязкая красная жидкость сплеталась в воздухе, перелетая из посуды в посуду… Все как всегда в школе, куда со всех концов государства собрали детей с задатками чародеев. Налетали надзиратели, щедро раздавали подзатыльники, и младшие ненадолго успокаивались.

Наборы среднего возраста, одиннадцати-тринадцатилетние, таращились друг другу в глаза, мысленно обмениваясь всяческой белибердой или стараясь напугать товарища наведенной личиной какого-нибудь чудовища. Это не возбранялось, профессию можно совершенствовать и за обеденным столом. Ученики старшего, выпускного набора смотрели свысока на шалости младших, и ежели прибегали к чародейству, то использовали приемы высшей сложности. Сегодня они пытались с помощью своих задатков ясновидения предсказать: какой вопрос достанется завтра на выпускном экзамене? От результатов зависело распределение. Говорили, что нерадивых могут заслать в такую дыру…

На экзамен Лес идти не собирался, и его не интересовало распределение. Нов твердо решил бежать. Побег он наметил совершить после полуночи, когда уснут товарищи по набору, надзиратели-лесичи и преподаватели-юты. Останутся стражники, ведущие наружную охрану школы, но их ученик чародея надеялся отвлечь ливнем.

Проливной дождь и грозу он вызвал старинным ведьминым способом. Еще днем, после обеда, Лес уединился у ручья, протекающего внутри школьного двора, погрузил в воду глиняный горшок и долго болтал им туда-сюда, призывая тучи. Затем подбросил вверх пару горстей кремневых камешков, чтобы вызвать гром, и пустил вниз по течению синие огоньки, собираясь сотворить не просто непогоду, но полноценную грозу с молниями.

К вечеру над школой начали сгущаться тучи, и Нов со спокойным сердцем пошел на ужин. Ел за двоих, не ведая, когда в следующий раз придется перекусить. Он сосредоточенно насыщался, не обращая внимания на суету одноклассников. Их страхи перед завтрашним экзаменом казались ему смешными и жалкими, маски, напускаемые на себя, — глупыми, а шутки с превращением пищи во что-то другое — просто идиотскими. Подумаешь, смеху полные штаны, когда сосед погружает ложку в тарелку, а вытащить не может, потому что она оказывается вмурованной в золотую лепешку. Золоту тому ноль цена, потому что каша кашей и осталась, лишь вид сменила да затвердела на час-полтора. Недаром в народе про такое чародейство говорят: «Перевели добро на дерьмо».

— Всем — встать! — скомандовал старший надзиратель.

Бледно-голубой ряд дрогнул. Ученики встали, отодвинули свои номерные стулья, выстраивая их стройными шеренгами, сами подравнялись в линеечку и повернули головы в сторону подиума, на который уже взошел Суч Ян, глава школы.

— Запевай! — скомандовал надзиратель, и две шеренги пацанов, стоящие лицом друг к другу, грянули подсотней голосов школьный гимн.

Леса всегда смешила эта цифра: не сотня, а подсотня — девяносто восемь человек, — принятая в княжеской дружине. А школьная подсотня была меньшей, в нее входило девяносто шесть человек, потому что не было обязательных для боевой дружины вымпел-вещунов. К чему вещуны в учебной единице, где каждый и без того вещун?

Никогда раньше юноша не задумывался, какие глупые слова у гимна, а сегодня невольно вслушался, и его передернуло от отвращения.

Кто такие стовраты и маржохи, никто из лесичей не знал, но ученикам нравилось, что победа будет за нами. Поэтому они с энтузиазмом драли глотки, перечисляя будущих побежденных евнов и ренегатов (рогатых, что ли?) бердов. Звучание имен таинственных народов завораживало детские головы. Но сейчас Нов думал, что незачем биться со стовратами, раз они нам ничего плохого не сделали. Даже если у них и сотня ворот, это еще не повод для драки.

Петь Лес не стал, лишь разевал рот. А сам обдумывал, что прихватить в дорогу. Получалось, что кроме кошеля с кремешками, трутом, веревочкой и ножом, у него ничего и нет. По пословице: нищему собраться — только подпоясаться. Прозвучали заключительные слова гимна:

Чародеи дружно кивнули Суч Яну, благодаря за ужин, развернулись на месте и цепочками, сливающимися за порогом трапезной в колонну по два, двинулись в рекреации, чтобы провести полчаса личного времени за чисткой одежды: подготовкой к утреннему осмотру. Лес забежал в спальню, снял со стены над кроватью кошель с личными вещами, хотел выбросить мыло, как ненужную вещь, но передумал. Почистил щеткой штаны, натер дегтем сапоги и отправился в «долбежку», где до гудка отбоя листал учебник прикладного чародейства. Освежил в памяти подзабытые ритуалы.

Лег в постель и отвернулся к стене. Погас свет, и вскоре большинство однокурсников засопело. Чтобы не проспать намеченное время, Нов пустился в воспоминания.

«Лесик, — говорил ему дедуля Пих, когда он еще сопливым несмышленышем гонял по лесным дорожкам Берестянки, — вот призовут тебя княжьи лекаря на осмотр, ты им не показывай, что умеешь мысли читать и лечить наложением рук, как я тебя учил. Вообще ничего не рассказывай и не показывай. Иначе упекут в школу ютов. Лекаря за каждого набранного получают длинную деньгу, поэтому отправляют на Ханжу-реку всех, кого заподозрят в скрытом таланте к чародейству…»

Глупый был, не послушался деда, подумал Лес. И вспомнил жаркий месяц липец восьмилетней давности, когда шестилетних пацанов собрали со всех деревень и привезли в Холмград. Там их расспрашивали вещуны в красивых мундирах княжеской стражи (один даже в звании флагман-вещуна, а таких трое на все княжество). Вещуны шутили, угощали детей медовыми орешками. Обстановка была приятней некуда, и Лесик, конечно же, разболтался. Пообщался с вещунами, не раскрывая рта, «вылечил» от головной боли флагман-вещуна, показал, как умеет разжигать костер без кремешков — огоньками с пальцев.

Его «упекли» в школу ютов. В первый класс в тот год набрали три подсотни, от которых к восьмому осталась одна. Как, же ругал его дедуля Пих!

«Зачем ты показал им свои способности? Я тебя предупреждал. Ты хоть понимаешь, что отец твой погиб, уйдя за паутинную границу? А где брат твой? Приходил он на побывку, ты видел какой. И тебя поджидает смерть за двузракой паутиной…» — «А как бы я соврал? — спрашивал внук. — Ты же сам меня учил, что лгать нехорошо… Да, деда! — радостно сообщил пацан. — А я видел самых настоящих ютов!» — «Нашел чему радоваться, — осадил Пих, — твой прадедушка Лап Тоев, живший за шестьдесят три поколения до тебя, этих сукиных сынов бил и волкам скармливал». — «А у них, дедуля, волчьи уши!» — «Да уж знаю, как эти гады выглядят», — отмахивался Пих. «А меня они волшебными лучами просвечивали, — делился впечатлениями Лесик, — я сам себя насквозь видел! А еще, когда я вещал думы, у них в ящичках стрелки дергались, а другой ящик на тонких берестинках волны рисовал! Что это за волны, дедушка?» — «Это они, дурачок, твои мысли записывали, чтобы потом изловить, где бы ни пытался укрыться от них, проклятых!»

Внук не поверил, что его будут ловить юты. А зря. Дед был ведуном, ему было ведомо будущее.

В школу на Ханже-реке Нова привезли в начале осени. Деду, как опекуну, выплачивали долю за потерю работника — шапку золота, да Пих не стал брать. Но от стальной полосы отказаться не сумел, уж больно хорош был металл.

Новеньких остригли наголо, вымыли в невиданной бане без парной, но с водой, дождящейся сверху. Выдали униформу. А сколько ютов было в школе! Все взрослые, кроме надзирателей, были ютами.

Начались занятия. Учили грамоте — леснянской и ютской (они отличались всего тремя буквами, хотя лесичи изобрели свою азбуку веков за семь до первого появления ютов, было даже известно имя изобретателя), арифметике, риторике, рисованию, стрельбе из лука и фехтованию. Еще изучали джигитовку и — раз в неделю — основы чародейства. Чародейству учил единственный на школу наставник-лесич Бояр Кин.

В конце месяца травеня первоклашек начали готовить к практике. Лес вспомнил, как волновался перед первым посещением Ютландии. Помнил, как страшно было впервые входить в двузракую паутину, пересекать границу между мирами.

На тряских телегах привезли их в деревню Большие Мудаки, что расположена в конном переходе от родной Берестянки, но где бывать Лесу не доводилось — путь к Дому ютов преграждали пикеты. В начале месяца червеня стояли ужасные холода: по утрам замерзали лужи, а порой порхали белые мухи. И вовсю цвела черемуха. Нов вспомнил забавный случай, а может, такого и не было, а был анекдот — теперь, за давностью лет, трудно было вспомнить наверняка.

— И почему у вас летом — бр-р! — так холодно? — спросил дрожащий ют.

— Так ведь черемуха цветет! — объяснили ему лесичи.

— Какая такая черемуха?

— А вон то белое душистое дерево.

— При чем-чем тут де-дерево?

— А при том, что когда черемуха цветет — всегда холодно.

— Так для чего же вы его сажаете? — не понял ют.

Голодных пацанов — два дня не кормили, пришлось попоститься! — ссадили с телег на околице, где во всех деревнях находится поскотина. Там стояло огромное — знатоки болтали, что больше любого терема княжеского Двора — мрачное серое здание. Прямоугольное, без окон и двускатной крыши, но с пребольшой трубой. Мальчишек раздели и повели в ютскую баню с густым белым паром и банщиком. Лес вспомнил, как напугался — да и не он один! — когда вместо привычного банника — озорного, точнее, проказливого волосатого старичка увидел банщика: тоже мохнатого, но на старичка ни капельки не похожего, а похожего на большой-пребольшой клубок мочала с семью глазами, как горящие уголья. Банщик тер их своим жестким мочало-вым телом и поливал изо рта вонючей пеной, от которой нестерпимо щипало глаза.

Потом, не вернув одежды, их провели в зал, потолок которого терялся в вышине. Нов впервые увидел двузракую паутину, ее левый зрак, в который предстояло войти, а правый — выходной — был скрыт мутно-прозрачной стенкой. За ней угадывались какие-то железяки, издающие что-то вроде «жрум-жрум-жрум». Ют, одетый в форму полковника княжьей стражи, по одному пропускал пацанов в радужный волшебный туман паутины. Не бывает же полковников-ютов, думал, глядя на него, Лес, их всего-то в Лесном княжестве три человека с вот такими красно-фиолетовыми квадратами из камня сибирита на рукаве и в черно-белых «березовых» плащах.

Подошла очередь Нова. Он глянул на закрученный в спираль против солнца зрак, шевелящийся, пронизанный разноцветными лучами, и сам не заметил, как оказался уже внутри сверкающего, переливающегося и сводящего с ума тумана. Сделал шаг, другой и…

Вышел в дребезжащий — жрум-жрум! — зал, где по металлическим желобам текли порошки, один, похоже, золотой. Его встретил ют в непривычной одежде: штаны и рубаха — одно целое. Повел пацана в баню.

— Да я только что мылся! — попробовал запротестовать Лесик.

— Взгляни на себя, — посоветовал ют.

Нов глянул в серебряную стенку, именуемую зеркалом, и обомлел: руки и ноги были желто-коричневыми, словно покрыты неземным загаром, поры рук забиты чернотой, как у углежогов, а с левой стороны под сердцем краснел рваный шрам. Откуда все это? — думал Лес, рассматривая и ощупывая себя. Он не узнавал своего тела, огрубевшего и с еще одним шрамом — на лбу. Этот был прикрыт неизвестно когда успевшими отрасти волосами. Кто-то где-то когда-то пытался его убить — бил в голову и под сердце. Но когда и где это было, мальчик не мог вспомнить.

Лес натянул в предбаннике школьную униформу и коридором без дверей прошел вперед, никуда не сворачивая. Оказался у тяжелой стальной двери и на минуту замер, не решаясь выйти наружу. Какая она — Ютландия? Наконец решился, толкнул дверь и шагнул в чужой мир.

И оказался на околице деревни Великие Мудаки. Неужели и в Ютландии такие же деревни? — удивился Нов. Ничем от наших не отличаются.

В Ютландии было холодно, где-то середина месяца листопада. Первый житель ютских Великих Мудаков, с которым Лес перекинулся парой слов, отвечал по-леснянски, а не на языке ютантов. Местный сказал, что парнишку ждут у дома вещуна. У дома с ястребиным крылом на вымпеле его поджидала телега, в которой сидел вылитый младший надзиратель курса, а в телегу было набросано сено из типичных таежных трав. А когда двойник Смола Кина привез его к двухэтажному зданию, оно оказалось точной копией школы ютов в Лесном княжестве. Неужели мир Ютландии, недоумевал Нов, это отражение земного?..

Леса положили в больничку, где лежала большая половина их набора. Ютские лекари долго убеждали его, что мальчик находится ни в какой не Ютландии, а на Земле, в Лесном княжестве, а из страны ютов он давно вернулся. Нов им не верил, считал, что обманывают. Лес заблудился в мирах, и только к концу снежного месяца сеченя решил, что понапрасну изводит себя вопросом, где находится: на Земле или в Ютландии? В своем мире или в отраженном? Какая разница, если здесь живут те же самые люди, есть дедушка Пих и могила мамы и также нет отца? Решил жить в этом мире и считать его своим.

Об этом решении сразу же узнал больничный вещун, и наутро Нова выписали из больнички. Он вернулся к занятиям. А примерно подсотня учеников в школу не вернулась. Говорят, что часть погибла в Ютландии, а другая сошла с ума. В ту зиму и весну они про Ютландию друг с другом не разговаривали. И только ближе к лету, когда приблизилась пора вновь отправляться за паутинную границу, как будто исчезло добровольное табу. Все принялись делиться впечатлениями о первом посещении Ютландии, но дальше туманного пути, где перемешивались цвета и сознание, казалось, выворачивается наизнанку, никто ничего не вспомнил. Лишь один ученик, Тай Гин, уверял, что помнит о Ютландии все-все. Но обмануть товарищей-вещунов ему не удалось: помнил он ничуть не больше однокурсников.

Наступил червень, и пацанов опять отвезли в Великие Мудаки. И опять они голые после бани двинулись в радужный проход, и снова Лес вышел не в Ютландию, а в таежную деревню, перенесясь за минуту пути в цветном тумане из червеня в середину серпеня. Отправлялись в паутинный зрак они всем набором, а вернулся Нов один. Его отвезли в школу, где почти никого не было. В тот год Лес вернулся одним из первых. И опять ничего не мог вспомнить. До середины вересня его отпустили домой в Бере-стянку.

В деревне был у них с дедом Пих Тоем длинный разговор. Пих Тоев дал ему много мудрых советов, но Лес опять не поверил и к советам не прислушался. Играл на улице с деревенскими сверстниками, не попавшими в школу, и удивил всех, и себя в том числе, умением держаться на лошади. Хотя в школе они занимались джигитовкой, но таких приемов никто не показывал. Нов мог, 'например, на всем скаку, ухватившись за длинную гриву и вонзив пятки в конские бока, скользнуть под лошадиное брюхо и промчаться так версту-другую. Другой фокус заключался в том, что Лес обнимал коня за шею и прыгал вперед, болтаясь перед лошадиной грудью чуть ли не под передними копытами,

А после третьего посещения Ютландии Нов обнаружил у себя новые способности на уроках фехтования. В памяти, как всегда, ничего от практики не осталось, зато сохранились заученные до автоматизма мышечные движения, пользуясь которыми Лес впервые сумел победить в учебном поединке наставника-юта. После этого с ним стал заниматься сам глава школы Суч Ян. Он был куда опытнее наставника, и снова Лес почувствовал себя неумехой по сравнению с мастером.

Когда Нов учился в четвертом классе, то в месяце лютом получил вещун-весточку от дедушки Пиха. В Берестянку вернулся насовсем сильно израненный брат Нож Нов. И вряд ли он долго протянет, а если и жив пока, то исключительно благодаря дедову умению врачевателя.

Нова отпустили на побывку в Берестянку на десять дней. Чтобы не терять время на конные перегоны — а на дорогу в один конец ушло бы дней семь, — Лес решил совершить перелет. Натерся мазью на саже и настойкой тирлича и, болтаясь под потолком, долго облекался в меховые штаны и куртку, унтайки, шапку и рукавицы, пока полностью не оделся. Тогда соученики подняли вверх заледенелую раму, и. Нов выпорхнул навстречу морозному туману, клубами устремившемуся в комнату.

Месяц не зря назывался лютым. Мороз стоял такой, что плевок замерзал, не долетая до земли. Лес едва не обморозил нос и щеки, но вовремя догадался обмотать лицо шарфом. Со многими приключениями — дневной битвой с вороньей стаей и ночной в таежной заимке, где Нов сделал привал, с разбушевавшимся домовым, пытавшимся удушить пацана, — он за два с половиной дня добрался до Берестянки.

Нож и вправду был совсем плох. Лес не сразу признал иссеченного шрамами брата, а когда увидел его в бане, то чуть не расплакался. Враги разуделали его, как черепаху (воспоминание о животных в костяной броне с насечкой в шашечку осталось в языке лесичей как память о стране, загороженной Зимними горами).

Пятнадцать лет провел Нож в Ютландии, но не смог вспомнить происхождения ни одного шрама. Три раза за это время он возвращался на побывку в родные края. Когда Лесику было пять, Нож много и красочно рассказывал о своих невероятных приключениях в иных мирах. Младший запомнил их, потому-то, возможно, и пошел по стопам отца и старшего брата.

Все рассказы оказались просто красивыми сказочками. Ими пичкали вернувшихся из Ютландии наемников (а лесичи за паутинной границей были именно наемниками, как ни обидно это признать). Этими историями про победные бои с удивительными существами, похожими то на гигантских муравьев, то на летающих кровососов — представьте себе комара размером с гуся! — а то и вовсе ни на что не похожими, юты не только спасали авторитет наемников, но и превращали их в вербовщиков клинкового мяса…

На этот раз Нож ничего не рассказывал, лишь печально глядел в глаза Лесу да харкал кровью. Нов поговорил с братом и неожиданно для себя понял, что этот зрелый тридцатилетний мужчина как бы остановился в развитии на уровне выпускника школы ютов, а пятнадцать лет, превративших его в изувеченную развалину, вычеркнуты из памяти, не прибавив ни доли опыта. Братья почти сравнялись в умственном развитии — тридцатилетний Нож и десятилетний Лес.

Возвращался Нов в школу помудревшим, не тем восторженным пацаном, которым впервые переступил ее порог. Назад Лес вылетел, посоветовавшись с дедом насчет погоды. Дед связался с Урожайным вещуном и через него выяснил лучший день и час вылета.

Вообще-то погода в княжестве определялась так. Урожайный вещун, живущий при Дворе, держал связь с ведунами и вещунами, разбросанными по всем краям державы, и знал сегодняшнюю погоду и прогнозы на завтра, на неделю, месяц и полгода вперед для любого района и медвежьего угла Лесного княжества. Используя эти сведения, княжьи ведуны предсказывали довольно точно виды на урожай. Когда приметы и пророчества обещали засушливое лето, то на полях устанавливали деревянные снегонакопительные щиты, при ранних морозах приступали к уборке раньше традиционных сроков, а при долгом бабьем лете наоборот — тем посевам, которым не грозило осыпание от перезрелости, давали постоять подольше, пусть наливаются соками под нежаркими лучами осеннего солнышка.

Дедуля Пих сказал, что после полудня подует ветер с юга, а поскольку путь внука лежит на северо-восток, то и следует воспользоваться этим почти попутным воздушным течением. Нов поднялся и поплыл в теплом потоке. Школы он достиг практически за сутки, ни разу не опустившись на землю. Даже спал и мочился в воздухе. Правда, приземлился голодным, как стая волков.

После четвертой практики Лес вернулся специалистом по кулачному бою, после пятого ухода за паутинную грань научился мастерски метать ножи и топоры, да еще и управлять ими в полете, отчего те летали совершенно непредсказуемыми путями. После шестого стал сражаться с Суч Яном почти на равных.

— Теперь тебе можно сразиться даже с Гиль Яном, — сказал глава школы ютов. — Мой брат — начальник патрульной службы княжества и считается лучшим мечом от восточных пределов мира до Пояса горных вершин.

На занятиях по фехтованию против Нова стали выставлять по пять-шесть бойцов, и юноша учился сражаться в меньшинстве. Перед Лесом принялись заискивать даже выпускники, обычно смотревшие свысока на учеников младших наборов.

С седьмой практики Нов вернулся вытянувшимся на две головы. Он раздался в плечах, мускулатура налилась мужской силой. Лес смотрел на себя в зеркало и понимал, что сейчас он — вылитый Нож Нов, каким выглядит брат на дырчатом портрете, раскрашенном дедулей Пихом растительными красками. Портрет висел в их родовой избе на бревенчатой стенке.

В детстве Лес любил рассматривать этот портрет старшего брата с воздетым мечом в правой и копьем в левой руках. Потом братья встретились во время последней его побывки, и младший был разочарован тем, что Нож такой старый, двадцатипятилетний, и такой израненный.

— Что, не рад встрече? — спросил старший. — Или боишься меня и моих шрамов?

— Нет, — сказал Лес, — ни тебя, ни твоих шрамов я не боюсь. А боюсь того, кто эти шрамы нанес.

Брат расхохотался во все горло, схватил младшего за руку и стал горячо рассказывать о морских и сухопутных сражениях, о битвах в воздухе и под водой, в волшебном огне, который слепит, но не обжигает, и в тумане, когда враг невидим и в любой миг можно ожидать высунувшегося как бы ниоткуда меча.

Тогда Лес еще верил в эти необыкновенные приключения и слушал с раскрытым ртом, на что и рассчитывали ютанты, снабжая наемников занимательными историями о битвах в иных мирах.

— Да не слушай ты Ножа, — сказал дедушка Пих, глядя в разгоревшиеся глаза внука, — брехня все это. Ютанты наплели ему с три короба, а он и развесил уши. И тебе теперь голову морочит.

Лес деду-ведуну не поверил. Он не отходил от брата, старался ему во всем угодить, а потом горько рыдал, когда настала пора расставаться.

Вернувшись из пятого путешествия через паутинный проход, Нов связался с дедушкой и узнал, что, несмотря на все старания и буквально волшебные способы лечения, известные Пиху, Нож все же умер и похоронен на берестянском кладбище. Не помогли даже зеленые листики змеиного снадобья, прострел-травы, которая, по преданиям, не только сращивает раны, а чуть ли не оживляет мертвых.

Вот тогда-то и случился в душе Леса надлом, тогда-то он и задумался: кто такие юты и кто для них лесичи? Зачем они учат в школе грамоте, математике, экономике и языкам, но главный упор делается на приемах чародейства и боевых искусств? И пришел к очень неутешительным выводам…

Бежать из ютшколы куда глаза глядят решил он еще на седьмом году обучения, но потом поставил перед собой задачу: сперва получить от ютантов все, что они могут дать, постараться узнать как можно больше ютских тайн и научиться не только пользоваться громобоями и очками для темноты, но и самим изготавливать орудия для боя и связи. Последнее оказалось невозможным, потому что ютанты и близко не подпускали лесичей к своим ящичкам со стрелками, волшебными просвечивающими лучами, голосами, перенесенными за тысячу верст, и изображениями, выбитыми на бумаге. Юты ни с кем не делились порошками, вытекающими из правого зрака паутины, и держали в секрете способы получения нержавеющей стали, которая гнется в кольцо, но не ломается.

Этих тайн Нов не узнал. А вот науки, преподаваемые в школе, освоил досконально. Поэтому и посещал занятия до последнего дня. А теперь решил бежать, чтобы отыскать среди лесичей сторонников и вместе с ними вырвать секреты волчьеухих хотя бы насильно. А потом изгнать вон из Лесного княжества, где юты, как пауки, раскинули свои тенета…

Пора, сказал себе Лес, отвернулся от стены и принялся напускать на своих однокурсников, и без того спящих, более глубокий сон. Он чувствовал, как волны сна затопили спальню, перехлестнули через порог и потекли по коридорам, где засыпали стерегущие выпускников надзиратели. Наконец в пределах ограды ютшколы не осталось ни одного лесича, который бы бодрствовал. Заснули юты или нет, Лесу было неизвестно. Вещун-сигнала юты не издают, чувством дальновидения обнаружить их невозможно, и даже пророческий дар или, точнее, те его задатки, которыми природа одарила чародеев, бессилен предсказать, где находятся и как поведут себя волчьеухие в том или другом случае. Следить за ютантами сквозь время или расстояния могли только ведуны.

Нов положился на авось, бесшумно спрыгнул с постели, натянул порты и рубаху, обулся, сунул за пазуху кошель и пошел к двери. Сунул в замочную скважину стебель разрыв-травы, повертел, и замок клацнул, отпирая запор.

На цыпочках Лес прокрался мимо спящего на стуле надзирателя, травинкой отпер дверь выхода со второго этажа, по скрипучей лестнице спустился вниз и наткнулся на привратника. Тот тоже спал, заливисто храпел, прислонившись спиной к одной из створок выхода. Юный чародей справился с третьим запором, приоткрыл дверь так, чтобы не потревожить и не разбудить храпуна, и скользнул на улицу. Тут же промок под жгучим, ливнем, ослеп от молний и оглох от грома. Чавкая и оскользаясь на размякшей глине, двинулся к ограде. Перемахнул через забор и улегся прямо в лужу, высматривая в блеске молний стража наружной охраны.

Патрульный, нахохлившись, стоял под проливным дождем, в голове его плескались мысли о проклятой службе, говенном начальстве и прекрасном смородиновом вине, которое, если его подогреть на печи в караулке, убережет от простуды и успокоит расшалившиеся нервы.

Фигура в плаще махнула рукой и направилась к караульной будке с ее раскаленной печкой и смородиновым вином. Едва за стражником затворилась дверь, Нов ринулся прочь от ограды в сторону леса, пригибаясь, чтобы не заметили не покинувшие постов караульные. В таежной глухомани он нашел укрытие на лешачьей дачке и продрожал до рассвета. С первыми лучами двинулся туда, где его вряд ли сообразят искать — в сторону Западного Дома стражи.

Лес прошел звериными тропами к Дому и забрался на голец — голую вершину. Там огляделся и выбрал место, хорошо укрытое от постороннего глаза, но где сам он сможет заметить любого, кто станет въезжать или выезжать из Дома. Самым удобным наблюдательным пунктом оказался бугор у развилки дорог. Одна из них вела к Дому стражи, а другая к лывам — мосткам через таежную речушку. На той стороне дорога загибалась на север, да так, пожалуй, и шла параллельно то пологим, то обрывистым берегам реки Большая Вода.

Юноша прополз к бугру, опасаясь караульного с башенки над Домом, взобрался наверх и укрылся в зарослях иван-чая. Ветерок обдул его, а солнышко высушило. Время от времени Лес задремывал, сказывалась бессонная ночь, потом спохватывался, тряс головой и таращил глаза на приграничную дорогу: не едут ли патрули? Примерно в полдень из Дома выехала половина подсотни, две дюжины отправились на юг, а две других — на север. Часа через четыре к Дому вернулись сменившиеся патрули. Сперва появились северные дюжины, а вслед за ними — южные. Нов разглядывал их и дожидался ночи.

Глава шестая. Откуда пошли ведьмы

Лес украл вороного жеребца, а остальной табун просто выпустил в лес. В Козырь-граде снял хомут с Тенкина, а его жену вылечил от бесплодия. Ушел от двух облав. Во второй потерял коня и ускользнул из-под обстрела, укрываясь от лунного света в тучках. Заснул в полете, а проснувшись, стал выбирать в тайге место для посадки. Разглядел сверху вытянувшуюся вдоль реки поляну, заросли малинника и извилистый овраг за неширокой полосой ельника. Туда можно скатиться и укрыться среди его рукавов в случае опасности.

Лес представил, что тело его наливается тяжестью, и плавно пошел вниз. Приземлился на поляне и обмер. Прямо перед ним стоял высокий мускулистый человек в желтых сапогах, замшевых штанах и шелковой цветной безрукавке. На левом бедре незнакомца висел меч, на правом — нож, на груди переметная сумка. На запястье левой руки сверкал массивный шипастый браслет, а соломенные волосы были схвачены берестяным ремешком. Лицо мужчины можно было бы назвать красивым. Прямой нос, подбородок с ямочкой и внимательные синие глаза с пушистыми ресницами.

Все это Нов схватил с одного взгляда и зажмурился. Не может быть! Еще миг назад — в этом он мог поклясться! — на поляне никого не было. Кто же этот незнакомец и откуда взялся? Может, где-то между елками растянута двузракая паутина и перед ним ют? Но паутины поблизости не было, присутствие ее Лес непременно почувствовал бы по покалыванию в висках и легкому головокружению. Юноша попытался проникнуть в мысли мужчины, но наткнулся на глухую стенку. Значит, перед ним все-таки ют. Но глаза говорили о другом — были они глубокими, синими, с пронзительными зрачками. И уши нормальные, человеческие, ничуть не похожие на волчьи. От юта исходит волна холода, а от незнакомца струились во все стороны доброжелательность и уют, а самое удивительное — непуганость. Словно мужчина ни разу в жизни не почувствовал ужаса.

Откуда мог взяться такой человек в нашем жестоком и кровавом мире? — подумал Нов. Пожалуй, на всей Земле не найти уголка, где не было бы страха и насилия. И вдруг появляется эдакий… непуганый! Кто же он?

— Меня зовут Кам Рой, — сказал мужчина. — А тебя я знаю. Ты — Лес Нов, ученик школы чародеев.

Так, значит, он все-таки ют или их союзник, подумал Лес. Сам видел, что юты разослали по всему княжеству мои портреты для розыска. Вот он меня и признал.

— Нет, я не ют и не их сообщник, — как будто прочитал мысли юноши Кам. А может, и вправду прочитал. — Я путешественник. Недавно прибыл в вашу страну и пробыл в ней не больше трех часов.

Говорил Кам правильным, но каким-то неживым языком, как желтокожий купец, вызубривший язык лесичей.

— А ты, случаем, не родственник нашему князю Кед Рою? — спросил Нов.

— Даже не однофамилец, — сказал мужчина, и Лес расхохотался свежей шутке.

И вдруг догадался, что перед ним маг. И весьма могучий. Дедуля Пих говорил, что именно маги могут мгновенно перелетать из одного места в другое. Легкие на помине. Видимо, таким легким и был Кам. Это многое меняло. Кам Рой мог стать союзником Ноя, а маг да чародей — это много больше, чем каждый по отдельности, это две головы, вместе обладающие почти сверхъестественными возможностями.

— Ты меня не выдашь ютам? — спросил юноша.

— Нет, — ответил Кам, — наоборот, попытаюсь спасти. Я затем и прибыл.

— А откуда ты узнал, что какой-то Лес Нов вообще существует на белом свете?

— Тебя я узнал случайно, но заглянул в недалекое будущее и определил, что тебя собираются убить. А я очень не люблю, когда убивают мальчиков. Да еще таких честных и чистых. Поэтому, Лес, я с тобой.

— Вот это да, обалдел Нов. Если не врет — а какая выгода ему лгать? — то сюда Рой перенесся ради меня. Вот это соратник!

— Что тебя интересует? — спросил Лес. — Отвечу на любые вопросы.

— Я в вашей стране нахожусь недавно, но сразу же наткнулся на ютов-охотников и мальчика-дичь. Не знаю, в чем он провинился, но мне эта охота активно не нравится. Поэтому я приложу все силы, чтобы гон прошел впустую. Но для этого должен знать, что же все-таки происходит в вашей стране. Почему чужаки-юты охотятся на граждан-лесичей?

— Это долгая история, — сказал Лес.

— Ничего, рассказывай. Я любопытен и люблю долгие истории.

— Но я хочу есть…

— Никаких проблем, — сказал Кам. — Разводи костер.

Нов набрал сосновых веток, собранных в аккуратную кучу. Скорее всего, леший заготавливал тут стволы для лесной дачки, а строительный мусор собрал в одно место. Отрок наломал мелких сухих веточек и разжег костер огоньками с пальцев. Уж больно хотелось покрасоваться перед иноземным магом. Показать, что он тоже не лыком шит. В огонь "Лес подбросил веток покрупней. Сверху набросал толстых сучьев.

Кам протянул правую руку к браслету, чем-то щелкнул, и на его ладонь выкатился шарик размером с горошину. Рой бросил его в костер. Горошина разбухла в огне до размеров куриного яйца. Кам палочкой выкатил его на траву, взял в руки и раскрыл, как шкатулку.

Изнутри яйцо оказалось полым. Кам набил пустоту землей, захлопнул крышечку и снова бросил в огонь. Из костра выкатился шар размером с голову. Рой придавил его, почему-то не обжигая ладоней, и смял, как комок гончарной глины. Шар превратился в овальный сундучок толщиной в четыре пальца.

Кам распахнул сундучок, набил землей и захлопнул. Лес думал, что его маг снова бросит в костер, но ошибся. Рой распахнул крышку. Земля исчезла. На месте ее оказался овальный прозрачный туесок, внутри которого, как мушки в смоле, застыли разноцветные чашки. Маг протянул туесок юноше, а сам снова набил сундучок землей, захлопнул и распахнул крышку. Извлек второй туесок.

Нов во все глаза смотрел на Роя и никак не мог сообразить: для чего эти прозрачные туески? А Кам отбросил сундучок в сторону и дернул за прозрачную полоску на боку туеска. Верхняя часть, оказавшаяся чем-то вроде рыбьего пузыря, отлетела. В руках мага оказалась овальная пластинка, уставленная красными полупрозрачными тарелочками, чашечками и мисками. Кам взял красноватую ложку и принялся хлебать из миски, заедая прямоугольным темно-коричневым кусочком.

— Делай, как я, — подсказал Рой.

Лес, подражая старшему, сорвал похожую на пузырь крышку, взял невесомую ложку и отхлебнул из миски. Еда оказалась горячей, очень вкусной похлебкой, а прямоугольный кусочек теплым хлебом необыкновенного вкуса. Неудивительно, что Нов сразу не признал хлеб, его сбил с толку не столько цвет, сколько непривычная форма. Отрезая от каравая, прямоугольного куска не получишь.

В другой тарелочке шкворчало жареное мясо, в третьей лежала горстка зеленого гороха, в четвертой — красная полупрозрачная ягода.

Кам резал мясо ножичком и накалывал на трезуб-чик. Эти принадлежности для еды тоже оказались невесомыми. Юный чародей поступал, как старший: отрезал кусочек мяса и накалывал на трезубчик, отправлял в рот… Мм-м…

— Рой, а это что за ягода?

— Это овощ. Называется помидор. Попробуй, не пожалеешь, только посоли.

Помидор вкусом напоминал… Да ничего он не напоминал! Нову показалось, что он мог бы съесть целую гору помидоров. Разве можно было сравнить волшебный ужин с той пищей, которой пичкали в ютшколе? Единственное лакомство, которое ценилось всеми наборами, были красные кирпичики сухого киселя. Кстати, многие обрывы в районе реки Большая Вода имели точно такой же цвет кисельных брикетов, будто их создали не Батюшка с Матушкой, а ютанты.

Мясо и овощи маг и чародей запивали пузырящимся напитком, похожим на квас, только вкуснее. А завершили трапезу горячим красно-янтарным чаем. Лес слышал от деда, что желтокожие купцы привозят в княжество листья чая, но сам их никогда не видел. Пих же говорил, что чай — самый ценный напиток на княжеском Дворе.

— Уф, — сказал Нов, отваливаясь, — сбегать к речке, что ли? Помыть чашки-ложки…

— Вот еще, — отмахнулся маг. — Выброси в огонь. Вместе с подносом. Иначе как мы все это таскать станем? Всю дрянь за собой волочить, караван понадобится.

Кам схватил овальную пластинку с чашками и ножами с вилками, швырнул в костер. Посуда вспыхнула и сгорела. Нов скрепя сердце бросил в огонь «поднос», рассуждая: при чем тут нос и то, что под ним? Потом сообразил, что поднос означает не «под носом», «поднести», перетащить. Невесомые ложку и ножичек юноша в костер бросать не стал: красивые, — а бережливо упрятал за голенища сапог.

— Синтезатор можно и оставить, — сказал Кам и похлопал ладонью по крышке сундучка. — Он еще не раз пригодится.

— Так рассказать тебе долгую историю? — спросил Нов, раскинувшись на травке.

— Я готов. И время у нас с тобой пока есть.

— Много лет назад, — начал Лес, — все народы Земли жили в одном месте, имели общий язык и обычаи. Жили в окружении великих гор, называемых Зимними из-за…

Это пропусти, — прервал Кам. — И мои предки вышли из тех же пределов. Поэтому не трать время на пересказ нашей общей истории. Меня интересует, что стало с вашим народом после того, как армии ушли на запад.

— Хорошо, — согласился юноша, — расскажу тебе как брату, ушедшему за Пояс горных вершин. Когда армии ушли, на полях сражений лежали трупы, устилая землю в местах самых яростных схваток в несколько рядов. И не было у воинов-калек, их жен, детей и старых родителей сил, чтобы предать тела земле или огню. Из тайги вышло видимо-невидимо зверей и слетелось птиц, но некому было отгонять стервятников, потому что с неба полетели невиданные белые мухи и наступила самая страшная, самая первая зима.

Народ ушел в леса, где много пищи огню и всегда под рукой материал для строительства. Первую зиму провели в землянках, и многие умерли не от ран, а от морозов, привычки к которым не имели.

По весне оставшиеся в живых собрались вместе, радуясь солнцу и строя планы на будущее. Первым делом отыскали оттаявшие из-под снега останки мертвых, сложили у высокой горы и насыпали сверху земляной курган. Потом решили строить деревянные избы, что значит — отапливаемые, от ис-топить: пятистенки или крестовые, в которых перегородки между комнатами образуют крест. Такие дома предки мои видели у старожилов, у них и переняли. Способные к труду разбились на отряды. Одни валили лес, другие резали сучья, третьи свозили бревна, четвертые кололи их или вырубали пазы, пятые собирали срубы. Самые слабые занимались заготовкой мха, чтобы конопатить щели. Каждому нашлось посильное дело.

Несколько лет мучились с печами, специалистов-то не было. Но нужда научит горшки обжигать. Научились класть печки с лежанками для старых и хворых, а горшки обжигать и раньше умели. Сперва построили деревни Колотилово и Малые Подштанники, затем заложили Холмград на реке Минусе. Оттуда и расселялись до нынешних границ державы.

В тайге были мы пришельцами, чужаками. А до нас обитала в ней кроме зверей и птиц — свято место пусто не бывает! — иножить: берегини — водяные женщины, лешие и их бабы лесунки, а в Сарафанных горах у шестиглавой горы — чуды-юды. Попервости предки мои имели несколько стычек с иножитью, но до битвы дело, слава Батюшке, не дошло. До войн ли было?

Примирилась иножить с лесичами, стали мы жить мирно, друг у друга доброе перенимать. Вещуны и травознатцы у нас и раньше имелись, хотя здесь, на плоскогорье, много вовсе незнакомых трав обнаружилось, а колдуны и ведьмы появились после общения с лешими. Произошли ведьмаки и ведьмы от женщин, заблукавших в лесу. Лесовики, пользуясь тем, что женщины ослабели от голода и отчаяния, блудили, обещая вывести к жилью. Дети, рожденные от такой связи, могли управлять чужими страхами и наводить личины. А когда травознатцы — опять же через леших узнали о свойствах таких трав, как тирлич, припутник, прострел-трава, тогда ведьмачьи потомки стали волшебниками среди простых людей. Вреда от них немного, а польза большая: ведьмаки не могут не быть травознатцами, а значит, и лекарями.

Затем появились кудесницы-куролесницы, умеющие наложить заклятие красотой на любое человеческое изделие. Такой блеск наведут — очаруешься. У кудесниц стали рождаться сперва чародеи, а затем и ведуны. Так и возник наш лесной род, который желтокожие называют динлинами

А что касается иножити, то она переняла от нас самое худшее. Берегини смущают умы фальшивым золотом, обращающимся в палую листву, только затем, чтобы поблудить с лесичем. У самих-то берегинь рождаются только девочки, никто о мужиках-бере-говых никогда не слышал. Для того и поют они свои песни-заманихи, обещают золото и неземные наслаждения, чтобы род свой продолжить.

Лешие помимо блуда со своими лесунками и нашими леснянками через день да каждый день бьются друг с дружкой за лесные дачки и пушное зверье. Дачки они ставят затем, чтобы рядышком вдвоем с другом-медведем выкопать огромную-преогромную яму, обмазать края глиной и, натаскав в нее ягод со всей окрестности, поставить ягодное вино. И пьют его лесовик с медведем по ведру зараз, черпая из своего собственного озерца. А пушные звери нужны для обмена на ту же ягодную брагу, когда своя кончится, а новая поспевает.

А еще лешие, глядя на наши обычаи, выбрали себе царя — Мусаила. Мусаил же, чуть где заваруха случится, рекрутирует своих подданных и бьется на два лагеря, исходя из географии. Подерутся, скажем, мужики северной деревни с южной, у лесовиков идет война Севера и Юга. Бабы, собирая шиповник на зиму, поругаются, начинается война Алой и Белой розы. Ладно, убитых почти не бывает, ино-жить очень живуча. По-другому, не как мы устроена. У них, как у деревьев ветки, могут отрастать руки-ноги.

Чуды-юды завели среди лесичей любимцев. Молочные змеи раз в год дадут кругаля вдоль стада, у лесича потом коровы и лошади плодятся, как зайцы, а молока — хоть залейся. У любимчиков Хлебных змеев не бывает неурожаев. А Денежные змеи уж коли кого возлюбят, то осыпят золотом. Да добро бы монетами, так ведь слитками, которые у себя в горах роют. Осыпая золотом, то башку проломят мил-друж-ку, то крышу с потолком. Был< один случай, когда слиток с лошадиную голову переломил матицу — потолочную балку — и все домочадцы погибли… А Змеевна что вытворяет? Превратится в золотую кроватку, спи — не хочу! Лесич на нее уляжется, а она… Да ну, говорить противно!

Но и мы, чародеи, тоже не без греха. Мало нам иножити, наплодили нежити. Завели домовых и банников. Хотели как лучше: домовой должен за хозяйством приглядывать и порядком в доме, а банник следить, чтобы угару не было, да хозяев веничком хлестать. Так нет же, домовые обленились, завели себе помощничков-коргоушей. Эти вроде кошек, только мышей не ловят, а день-ночь из щелей подглядывают да сплетни разносят. А еще домовые взяли моду по ночам гостей душить, если те им в миску молока не нальют да за печку не выставят. Но откуда молоко у гостя-то? А банники вообще готовы с живого кожу содрать, вбивая в щель между полком и полом, коли не в свой пар пойдешь. А пар свой, чужой — поди разбери! Эдак про любой сказать можно: чужой пар.

Ведьмаки возможностей чародейских не имеют, а тоже туда же. Из клочка шкуры научились кикимор делать. И хотя никаких кикомор на самом-то деле нет, просто блазнится дрянь разная, но людям-то без разницы: есть ли они, нет ли, — все равно одно от другого отличить невозможно.

Сотворены кикиморы по злобе, чтобы отомстить человеку, чем-то досадившему ведьмачьему семени. А как с ними бороться, я тебя сейчас научу. Нужно найти куколку из шкурки либо щепки, нитками обмотанную, да в огонь бросить. Зла кикимора и сгинет разом. Банника так не изведешь, разве что спалишь всю баньку. Но где тогда сам-то мыться станешь, а?

Лесик, — перебил Рой, — вот ты заикнулся, что чародеев уничтожают. Кто этим занимается, кому они помешали? Князю?

Нет, князь тут ни при чем. Изводят их юты. Собирают малолетних чародеев со всего княжества, обучают и отправляют за паутинную границу. А назад не все возвращаются либо приходят не жильцами на этом свете. Вон как брат мой Нож. Пятнадцать лет в Ютландии неизвестно с кем бился, а вернулся, на него поглядеть — шрам на шраме едет и шрамом погоняет. Всего полтора года и прожил в Берестян-ке после возвращения, а затем на кладбище переселился.

А что сам-то рассказывал?

Да всякие небылицы. Не помнил ведь ничего, я-то знаю, семь раз побывал в Ютландии. Пока идешь, сознание переворачивается. Выходишь вроде в Ютландии, потом оказывается, что откуда вошел, туда и вышел. Вот и разберись, где ты. И шел вроде минут пять, но оказывается, уже и лето красное пролетело. Начинаешь тогда мучаться: где был, что делал, откуда этот да этот шрамы взялись?"

Неужто совсем ничего после посещения Ютландии не остается? — спросил Кам.

— Не совсем так. Я, например, за паутинной границей научился рубиться на мечах, ножи и топоры метать, несколько невиданных в Лесном княжестве приемов джигитовки освоил. Но это даже не опыт, потому что его не осознаешь, выводов не делаешь, остается память, закрепленная в мышечных движениях… А учат нас юты для того, чтобы мы свои тела подставляли под чужие клинки. Ютанты там, у себя, нашими руками другие народы усмиряют.

Чародеи, которым здесь бы жить да детей рожать, пропадают в Ютландии. И если дело и дальше так пойдет, то пресечется род чародейский, так мне дед-ведун говорил.

— А куда князь-то смотрит? И родители, у которых детей убивают?

— Боюсь, что юты подкупили князя. У них золота — хоть нужники куй. И родителей подкупают. Виданное ли дело: за малолетнего пацана, которого грамоте обучают, еще и шапку золота выплачивают раз в год. И скопилось у нас в княжестве уже золота этого… Не торгуем ведь, считай, ни с кем. С одними желтокожими, но те редко до нас добираются, а мы до них и вовсе никогда.

— Так кто же такие юты, откуда взялись и почему вы с ними общаетесь?

— Потому и общаемся, что у них золота много и платят они больше, чем мы запрашиваем.

— Но ведь это разрушит экономику государства.

— Непременно, — согласился Лес, изучавший в ютшколе основы экономики. — Но князь и советники этого почему-то не замечают. Возможно, советники тоже подкуплены. Не может быть же, чтобы ведуны о последствиях такой политики не знали. Почему же тогда молчат?

— Но какой интерес ютам развалить Лесное княжество?

— Просто им плевать на наши проблемы. Им от нас только чародеи-наемники и нужны. А не станет чародеев, они сразу же мир наш покинут. И покинут навсегда. Наши природные богатства ничто для них. Да и весь народ вместе с князем. Государство будет катиться в тартарары, а юты в это время станут деловито снимать свои паутины, не обращая внимания на беды, ими же и вызванные.

— Но для чего юты рубят сук, на котором сидят? Нов захохотал:

— Как ты здорово загнул про сук! Рой молча пожал плечами.

— А что еще, кроме чародеев, может интересовать ютов?

— Я думаю, — сказал юноша, — еще кое-что. А вывод сделал вот почему: и первые, и вторые юты появились в районе Драчевского треугольника, хотя и по разным берегам речки Ое.

— И что из этого следует?

— Я считаю, что в бассейне речек Ое и Чуши что-то под землей скрыто. За ним-то ютролли и ютан-ты и проникают в наш мир.

— И что же это может быть такое? — принялся вслух рассуждать Кам Рой. — Минерал или редкий металл? Химическое вещество или соединение?

— Что-то они под землей копают, это точно, — сказал Лес. — Однажды перед отправкой в Ютландию я зачем-то воспользовался своими зачатками дара дальновидения и почувствовал, что под Домом ютов есть лабиринт. Тогда-то мне не до лабиринтов было, а сейчас думаю: больно уж это шахту напоминает. В таких мы, лесичи, железную руду добываем.

— Возможно, возможно… — забормотал Рой. — И вещество, добываемое под Домом ютов, может иметь отношение к созданию межпространственных мембран, создавая некое поле, истончающее разделяющую миры преграду…

— Во выразился! — искренне восхитился Лес. — Я бы ни за что так не смог: истончающее разделяющую!..

— Поддел ты меня, — засмеялся маг, и Лесу понравилось, что новый знакомый умеет посмеяться над собой. — А было, ты сказал, два явления ютов лесному народу?

— Два. Уж это любому сопляку в нашем государстве известно.

— А вот мне — увы и ах! Может, из-за отсутствия в нашем государстве той субстанции, которая в носу скопляется…

— О чем ты? — не понял Лес.

— О соплях, мой юный друг. Нету их у нас, а потому ни о каких ютах мы ничего и не знаем.

— Извини меня, Рой, — сказал Нов. — Забыл я, что ты человек пришлый. Подумал, что ты шутишь: как это можно про ютов не знать? Все же знают…

— Ну и что насчет появления этих замечательно добрых существ?

— Добрых, еще чего, — хмыкнул Лес.

Глава седьмая. Повесть о чЮдесных полках Роевых

Повесть о чЮдесных полках Роевых! — Лес Нов так значительно произнес это, будто написал слова огненными буквами на густом таежном воздухе. — Так называется самая-самая первая книга, которая написана на языке лесичей. И нет лесича, который не читал или хотя бы не слушал ее в детстве.

Первые юты появились в княжестве четырнадцать веков назад. В Драчевском треугольнике у деревни Малые Подштанники. Но не на околице, как во второй раз, а в глубине леса. Там такая чащоба, что не каждый и сунется. И скопилось их в таежной глухомани тысяч пятнадцать-двадцать. А у нас в Лесном княжестве в те времена всего-то жителей было тысяч тридцать. Так что войска мы могли выставить три полка по десять подсотен в каждом. Из них всего пять под-сотен — княжья дружина. Эти — опытные ратники, а остальные — ополченцы. С косами они куда ловчей управляются, чем с мечами.

В обозе вообще не бойцы: возничие, кузнецы, повара. Одни кузнецы могут с врагами помахаться. Молот ничем не хуже палицы. Возничие — старичье, ну а повара… Какой из повара воин? Разве что половником в лоб треснет, как пацан у Кудрявчика, коли к котлу без спроса сунешься.

Есть еще у нас патрульная служба. Их пять подсотен на княжество тогда приходилось. В бой их не бросишь — они границы стерегут да внутри страны за порядком следят. Вот и получается, что наша армия набиралась около трех с половиной тысяч. Как биться, когда противник тебя втрое превосходит?

— Ну, дома и стены помогают, — сказал Кам Рой.

— Насчет стен не знаю, а природа — да. Мы почем зря траву не мнем и деревья не рубим. На этой земле нам жить и потомкам нашим. И нам даже травы помогали, не говоря уж об иножити…

Лес, а что за иножить?

Кам, это стыдно не знать. Иножить — это иная жизнь, лешие да берегини. Мне почему-то кажется — ведун-то я никакой! — что иножить появилась еще до сотворения нашего мира. Это был первый акт творения Батюшки-Создателя. Глянул на них: лесун-ки почти никогда не рожают — вот лично я ни одного лешачонка не видел, — а берегини и почище того — у них рождаются только дочки. А где петух, что топтать станет? Короче, ни тем ни другим без человека не выжить. Вот и сотворил людей… Но я же не про то взялся рассказывать.

Первые юты — мы их зовем ютроллями, а вторых — ютантами! — появились в княжестве ранней-ранней весной, когда лешие еще спали в берлогах в обнимку с друзьями-медведями, а берегини на дне омутов, зарывшись в ил. Иначе они бы нам сразу поведали, что в лесу объявились мужики зеленые с заячьими ушами, носом с аршин, ногами колесом, без штанов, но в железных шляпах. В таких остроконечных колпаках с зубцами. Колпаки крутятся, как сверло коловоротное: ю-ю-ют! ю-ю-ют! За то их и прозвали ютами, а страну, откуда они пришли — Ютландией. Сами-то себя первые называют троллями, а вторые — тантами.

Ютролли объявились вместе с первыми проталинами. И не стали дожидаться, пока иножить проснется, сразу ушли в землю. Дедушка мой Пих — очень сильный ведун. Он в воду глядел и мне показывал, как юты, выходя из двузракой паутины, по снегам голые прыгают. А еще — как они землю носом роют. Становятся раком и — ю-ю-ют! ю-ю-ют! — остается дыра, только пятки сверкнули. Но сразу-то они появились без колпаков, их потом сделали.

Наступил месяц цветень. Вышли на берег лешие, всплыли берегини, никаких ютов не заметили. Ют-ролли к тому времени укрыли двузракую паутину земляным курганом.

К середине лета из Драчевского треугольника поползли слухи, что в чащобе не то творится: из-под земли стук-бряк раздается и вонючий дым валит. Но на эти сплетни внимания тогда не обратили. Мало ли что сарафанная связь разнесет? Патрули, которым следовало бы слухи проверить, меж собой порешили, что опять Драчевский кузнец самогонодоильный агрегат изобрел. Он его через каждые сорок лет заново изобретает… И никуда не поехали, потому что всяк знает, чем обычно встреча со старожилами заканчивается, особенно в периоды Кузнецова изобретательства. Сам бог пьянства Переплут свалился, когда из агрегата отсосал…

А в начале травеня из земли нежданно-негаданно полезла рать ютская. В лапах кривые сабли, на головах воющие шапки, морды зеленые. Носы пиками на аршин торчат, передние лапы, как у кузнечиков, задние — колесом. И покатились эти колеса по нашему княжеству. Пинкаревских да колотиловских баб и мужиков ютролли памяти лишили да в подземелья в полон увели. Заставляли там руду кайлить и возить на тачках к левому зраку. Пробовали юты и к старожилам сунуться, но тут нашла коса на камень. Драчевцы их вмиг волшебными стихами зачитали. Говорят, чуть ли не треть ютовой армии полегла под Драчевкой. Старожилы даже обиделись малость: мы к читателям всей душой, а из них и дух вон! Темнота, не доросли до настоящей поэзии…

А юты знай лютуют: леса зорят, лесичей памяти лишают и в подземелья гонят. В открытый бой вступать с ними бесполезно: шапками закидают. Те летят, воют и сверлят все, во что воткнутся. Стали лесичи на ютрол-лей малыми отрядами нападать. Из ветвей спрыгнут, наколотят, сколько успеют, пока те чары не навели, и лататы. Но число ютов не уменьшается, будто из одного два новых получается. Не догадывались тогда, что к ним из-за паутинной границы подмога шла.

Жители Малых Подштанников с захватчиками в сговор вошли за мешок золота, отчего на них весь лесной народ и обиделся. С тех пор и прозвали деревню Великими Мудаками.

Но надо же что-то делать, иначе всех в полон уведут. Князь Кед Рой Синюха собрал военный совет. Судили-рядили, решили, к иножити за подмогой обратиться. С берегинями-то мигом сговорились: ту пощекочи малость да где надо погладь — она вся твоя. С лешими похуже, они как раз царя выбирали. Один слишком еще зеленый, другой дачек понастроил, бражных ям понарыл и не просыхает, третий лесунок меняет, как коновал девок. Через день да каждый день свадьбы гуляет.

На его участке спать не вздумай, особенно на ростани: свадебный поезд переедет. А скачут они на конях, когда сумеют их у какого-нибудь мужика-раззявы угнать, а нет — просто так скачут, на своих двоих. Крику, визгу! И несутся они обычно в баню, если с банником сдружиться сумели… Но я, кажется, отвлекся, — сам себя перебил юноша. — Наконец лесовики выбрали себе в цари лешего Мусаила. С ним-то Кед Рой и договорился о совместных военных действиях.

Труднее всего было с чудами-юдами сговариваться. Они толкуют: мы и так помогаем вам хлебом, молоком и деньгами. Какого вам еще рожна? А в битвах биться, так у нас крылатые кони как раз не летают: линька крыльев. Неужто Змеи Горынычи в бой пехом попрутся? Да и огненный коготь у старшого Змея поостыл. Как таким головы на место приваривать?

Про коней крылатых врут они без зазрения совести. Никаких пегасок у них сроду не было, пустые разговоры. Есть кони как кони, большие такие тяжеловозы. А с крыльями у них говорящие вороны. Те действительно летают, а потом сообщают, что сверху видели.

Уж не знаю, чем бы переговоры закончились, да ютролли себе на потеху, а вышло — на погибель, уволокли Змеевну. Тут уж Змей Горыныч вскипел, аж дым из ушей повалил. Воспламенился на битву лютую.

Собрались наши полки, берегини да лешие в одном месте. «Кого ждем?» — друг у друга спрашивают. «Должны еще подъехать чуды-юды…» — «Юты? — возмутился кто-то. — Ненавижу ютов!»

— Вот же ютофоб, — определил этого «кого-то» Кам Рой.

— Кто-кто? — не понял Лес.

— Человек, ютов ненавидящий.

— Правильно, — согласился юноша, — Он и был… А князь тем временем заслал во вражий стан лазутчиков: берегинь да леших. Лесовики по траве крадутся, сами ростом с былинку, их и не видно. А среди ютов то скалой, то деревом приметным прикинутся, чтобы ютову армию с выбранного пути сбить и в нужное нам место привести. Обошли их на сто рядов, юты, понятно, блукать стали. А рубашку на левую сторону переодеть либо там обувь с ноги на ногу сменить не могут, потому что голы и босы.

А еще перелет-трава морочит. Прутся юты — трава приметная. А пройдут, она с места снимется и перелетит наперед захватчиков. Те хвать-мать, были вроде уже здесь! Проводников из Великих Мудаков пытают: «Куда зашли?» Те затылки чешут: «Заблудились, кажись!»

Берегини тоже в разведке незаменимы. Из любой лужи подглядывают, а шаги их так легки, что траву не мнут. Пройдут, следов не оставят. А на сыром песке след заметишь, так поди догадайся, что большой гусиный след берегине принадлежит. Ютролли в природе не смыслят: они жители подземные, как выяснила разведка.

Она вообще много чего узнала про ихние секреты. И численность, и вооружение. Хуже всего чары их сонные, но и на них нашли управу: порошок из плакун-травы. Прочихаешься и придешь в себя.

Князь с советниками выбрали место предстоящей битвы — Чисто поле. С трех сторон его окружает лес, а с четвертой протекает река Яришная. За рекой лысые склоны гольца Дырявого. В пещерах князь горынычей укрыл, пещеры для них — дом родной.

Первыми в битву вступили лешие. Ярко светила луна, так что им, засевшим в ернике, было хорошо видно, куда булыжниками целить. Захватчики подивились росту метателей: среди кустов мельтешила малышня полуаршинная. Лениво двинулись поубивать наглецов, но те кинулись прочь. Ютролли бросились за ними в лес и обалдели: малышня выросла до размеров самых высоких деревьев. Каждый лесовик вырвал по стволу и ну им колотить-колошматить. Но врагов было чересчур много. Ютанты просто захлестнули драчунов с огромными дубинами, буквально втоптав в землю нескольких леших. Остальные засвистели, захохотали и захрюкали, да и побежали к Чистому полю. Но не слишком быстро, чтобы ютролли их из вида не потеряли.

В поле лешие выбегали через специальные проходы в траве-медянице. А Чисто поле заросло жар-цветом, тот как раз цвел. А когда жар-цвет зацветает, то ночь становится ясней дня. И на этой ясной поляне лешие затерялись среди цветов, словно сгинули.

Захватчики протирали глаза от недоумения: куда подевались противники? И свет для них на поле был чересчур ярким. Да при всем этом они ничегошеньки о проходах не знали, топали прямо по медянице. А медяница страсть как не любит, когда ее топчут. На обидчиков бросается стрелой и пронзает насквозь. Так что самых долгоногих ютроллей поубивало еще до начала сражения. Задние прошли по трупам павших и стали искать противника.

Из травы с воздетыми мечами поднялись бойцы-колдуны и ринулись на врага. Клинки встретились с клинками, и пошла мясорубка. Полилась кровь, да все больше готова, потому что вышедший им навстречу полк никаким полком не был, а было восемьдесят колдунов. Каждый из них ради защиты родины обернулся не легкомысленной гулянкой, а боевой дюжиной. И дюжину ту никак не одолеть, пока дюжинника не срубишь. Так что часа полтора ютролли топорами да мечами махали, прежде чем последний колдун снова в травы пал.

Князь Кед Рой Синюха стоял на вершине гольца. Пред ним поле, как на ладони, лежало. А ежели хотелось разглядеть мелкие подробности, то придворные ведуны показывали их на воде, налитой в кадки. Флагман-вещуны держали связь. Когда колдунов все-таки порубили, князь приказал вступать в бой ведьмам.

Ведьмы организовали ветер с стороны Лысой сопки в сторону ютов. На ветер стали кидать растертую в порошок разрыв и плакун-траву. Вдохнувших тот порошок одолели чих да икота, слезы и колотье в теле.

В ослабевших захватчиков полетели стволы деревьев и обломки скал. Это опять в бой вступили лешие. Самые азартные в горячке боя выскакивали на поле, где и падали, придавленные своими же орудиями метания. Эти до конца сражения выбыли из строя.

Затем раздался такой свист, что река вышла из берегов, смывая передовые шеренги захватчиков, а второй эшелон от того свиста на время разум потерял. Из гольца Дырявого вырвались горынычи.

Они планировали на врага, разя огнем из средней головы и накалывая на стреловидные жала хвостов. Свались чуды-юды в самую гущу ютроллей и принялись рубить мечами да топорами. Хвостами они выпалывали улочки, а стальными клинками — переулочки. А от огня ютова шкура занималась не хуже сена.

Змей Горыныч — калена стрела промеж глаз! — организовал что-то вроде полевого лазарета. К нему спешили горынычи с отрубленными головами. Змей приставлял их на место и приваривал к шеям огненным когтем. Правда, в горячке нередко путал: то правую с левой поменяет, то задом наперед нахлобучит.

Чуды-юды порядком подустали рубиться и принялись один за другим плюхаться в воду, чтобы «охолонуть трохи». От своего же огня перегрелись. Князь через вещунов приказал отступить. Горынычи взмахнули крыльями и, как гуси, взлетающие с воды, перепорхнули Яришную.

Лешие спустили на врагов волков и медведей. Ох уж и поточили волки свои зубки, а медведи когти, да лапы поразмяли. Но когда потери звериные стали превышать ютовы, хозяева лесных стай отозвали хищников с Чиста поля.

В бой снова вступили ведьмы. Они вызвали бурю. Сотни вихрей спустились с неба, подхватили вражьих воинов и закружили в небеси. Там их и расстреляли лучники из первого и второго полков, выступивших Из леса. А после того как истыканные стрелами трупы попадали на землю, в сражение двинулся третий полк, состоящий из княжьей дружины, элиты воинской.

Взлетели мечи, опустились на головы остатков вражьей армии. Юты побежали. А бежать-то и некуда. Спереди наступали свежие силы элитного, справа и слева летели стрелы первого и второго полков, а сзади текла Яришная, за которой ютроллей поджидали отдохнувшие рати чуды-юдовы.

Но, видно, река показалась захватчикам не такой страшной, как боевая дружина. Бросились ютролли к ржаным водам. Но на речном берегу, загораживая путь к воде, были расстелены холсты, вытканные берегинями из стеблей разрыв-травы. Среди лесичей любому сопливому мальцу известно, что нельзя, наступать на холст, вытканный водяными женшцинами. Всяк ступивший делается расслабленным, валится и ручкой-ножкой долго шевельнуть не может. Лишь самые крепкие отделываются легкой хромотой.

Лесичам про то известно, а ютроллям — нет. Поэтому останки ютовой армии на бережке и свалились. Лишь самые непробиваемые сумели дохромать до

волн Яришной, и кто сам утоп, а кого бабы со смехуечками утянули под берег.

Расслабленных взяли в плен, переситали собственные потери. Погибла пара десятков волков, три медведя, дюжина дружинников и восемь десятков колдунов, которые первыми пали на поле брани, обеспечив полкам скрытное выдвижение к кромке леса. Кабы юты могли этот маневр разгадать, то в котел вряд ли бы сунулись.

Лесичи подобрали павших — людей и зверей, чтобы предать почетному огню, а затем справить тризну. Леших, придавленных на поле, с шутками-прибаутками освободили, откатив в стороны стволлы и обломки скал. Трупы ютов поскидали в Яришную, и долго еще водилась в ней небывалых размеров и жироности рыба.

А пока шли приготовления к похоронам, вороны, слуги горынычей, облетели окрестности, що нигде не обнаружили ни одного юта. Лишь следы ннедолгого их пребывания на земле и под землей

В честь павших колдунов теперь в дни, когда поспевает брусника, у Лысой сопки собираются колдуны и ведьмы со всего княжества, помиинают предков, обмениваются опытом и собирают волшебную траву тирлич.

Глава восьмая. Еловый мальчик

Лес Нов замолчал и откинулся на траву. Глянул на слушателя и обомлел: Кам Рой не валялся на травке, он висел над ней, привольно раскинувшись в воздухе, прогретом предосенним солнцем. Лесу тоже захотелось вот так удобно повисеть, но он понимал, что для этого нужно раздеваться, смазываться мазью. При этом обязательно сперва неуправляемо взмоешь к облакам и только потом сможешь эдак запросто зависнуть над поляной.

— Я тоже умею висеть в воздухе, — не удержался от похвальбы юноша, — И даже летать.

— Я знаю, — сказал Кам. — Ты же сюда прилетел, а не пешком пришел.

— Да, — подтвердил Нов, — потому что я чародей… Хотя и похуже, чем ты, — скрепя сердце признал он. — Возьмешь меня в ученики?

— Нет, — сказал Рой, и у пацана упало сердце. — Поступим наоборот: я к тебе наймусь. Телохранителем, хранителем твоего тела.

Лес подумал, что было бы здорово, кабы его маг от опасностей защищал, но чем же с ним расплачиваться?

— Чем же я тебе платить стану за службу? — спросил он. — Разве что ютским золотом? Я на базаре в Козырьграде улепер у противного ютантишки кошель, сам не зная зачем. Теперь только догадался для чего — чтобы с тобой было чем расплатиться…

— Нет, — опять отказался маг, — ни к чему мне золото.

— А больше у меня ничего и нет.

— Платить мне станешь рассказами. Язык у тебя, Лесик, хорошо подвешен, умом Батюшка не обидел, а я, скромный путешественник, бедный знаниями о своих лесных братьях, от тебя, глядишь, чего и наберусь. Идет?

— Конечно, — радостно согласился юноша. Плата не показалась ему чрезмерной, скорее наоборот. Да если серьезно, то за возможность рассказывать о славных деяниях своих предков Нов был бы не прочь и приплачивать, лишь бы его вот так слушали — широко распахнув умные синие глаза. Где он еще отыщет такого благодарного слушателя? Нет, другого такого в Лесном княжестве вряд ли сыскать.

— Лесик, — спросил Кам, — а землю, в которой юты навертели дыр, раскопали?

— Еще бы! И нашли шахту с железной рудой, невиданных размеров плавильную печь, кузницу и сверлильню с заготовками кривых мечей и железных шапок. Там теперь княжий оружейный завод. Одна незадача: сталь для оружия получается куда хуже, чем у ютов была. Ведуны в прошлое заглянули и выяснили, что сталевары захватчиков добавляли в расплав какие-то порошки, которые им из правого зрака паутины посылали. А нам тех порошков взять негде. Задумывались, конечно: как бы в страну зеленых долгоносов пробиться, да все и разведать? Но пробиться в мир ютроллей с помощью дальновидения и даже ясновидения не получилось. Прохода тоже никто не сыскал, поэтому благие пожелания так пустыми мечтаниями и остались.

Когда в Великих Мудаках внезапно появились вторые юты — вроде бы мирные и вежливые, ничего не просящие, ни на кого не нападающие, — : с ними охотно смирились. Сотрудничать стали, надеялись у них о тайне порошков чего узнать. И детей стали почти охотно в ютскую школу отдавать, считалось, что это верный путь ребенку своему добрую жизнь определить. А к знаниям лесичи всегда тянулись, многознатцев крепко уважали. И даже когда выпускники школы стали на долгое время в Ютландию уходить, никто не возражал. Считалось: вернутся юноши и расскажут, где брать порошки для выплавки такой стали, что гнется, а не ломается. Одна незадача: уже тринадцать веков юноши-чародеи ходят за паутинную границу, но еще ни одного секрета оттуда не вынесли. Либо по возвращении ничего не помнят, либо вовсе не возвращаются. Юты за свои тайны держатся крепко…

Чисто поле после огневых похорон и тризны назвали в честь павших полем Колдунов, а на Лысой сопке, гольце Дырявом, в память о славной победе проводятся слеты ведьм и колдунов, где они мастерством делятся, павших поминают, а заканчивается все невиданной, говорят, пьянкой…

— Банкетом, — вставил маг.

— Чем-чем? — не понял Нов. — Ах, жбанкетом! Точно: хлещут там из жбанов хмельные настойки да меды! Правда, еще траву собирают. В травене — нераспустившийся жар-цвет для ночного освещения изб и припутник для колдовских обращений. В липеце одолень-траву, чтобы скотина не терялась, прострел-траву для излечивания колотых и рубленых ран и сон-траву "для лечения бессонницы и вызова вещих снов. Сон-трава для ведунов важнейшее снадобье. А в начале вересня — скоро уже срок подойдет, всего деньков пять и осталось-то — разрыв-траву, чтобы отпирать запоры и разрывать колдовские узы, плакун-траву для рыданий и чиханий — она хороша для рассеивания мороков — и самую ценную траву, без которой колдуны и даже чародеи — ничто… Я имею в виду тирлич. Увидеть его можно лишь тогда, когда не меньше подсотни колдунов и ведьм усилия объединят и все силы напрягут. Только ведуны могут собирать тирлич в одиночку. Со мной вот, скажем, тирличем дедуля Пих делится…

— Стоп! — скомандовал Кам. — Замолчи немедленно!

— А что случилось-то? — удивился юноша.

— Немедленно заблокируй сознание!

— Как это? — не понял Лес.

— Сделай так, чтобы вещун-сигналов не посылать!

Ищут меня, догадался юный чародей и замкнулся в себе, как его на последнем курсе учили: закрыл вещун-сигнал в черепе, как в железной шкатулке.

— В чем дело, Кам Рой?

— Я же к тебе нанялся стражем тела, потому обязан защищать. Нас окружают патрули.

— Может, улетим? — спросил Лес.

— Не стоит, — отмахнулся маг. — Иначе придется улепетывать всякий раз, как стражники поблизости окажутся. А нам нужно себя так поставить, чтобы не мы от них, а они без оглядки улепетывали куда подальше, едва о нашем приближении заслышат. Так вернее будет.

Юноша со словами стража тела согласился, но подумал: да как же это нужно поставить себя, чтобы юты двух человек — малого да старого (а Рой представлялся ему тридцатилетним стариком, не ведал он, что в самом-то деле магу далеко за сотню) — панически боялись?

— Вот как сделаем, — решил путешественник, — ты сейчас обернешься деревом… Каким бы получше-то? Ага, елью!.. Но не личину наведешь, потому что, по твоим же рассказам, юты гипнозу не поддаются, а произведешь полноценную трансформацию. Понял?

Юноша кивнул. Слова были незнакомые, но смысл он уловил.

— Стражников вместе с тройниками-ютами я беру на себя. Да их и не больно-то много — всего три тройки. Для меня это — плюнуть да растереть. Но ты будь осторожней: один среди них опасен, это вымпел-вещун.

— Вот это да! — восхитился юноша. Вот маг так маг! Для него девять хорошо вооруженных конных патрулей, специалистов по отлову — пустяк.

Нов пересек поляну, срезал с березы полосу бересты и намазал раствором припутника. Настоя было совсем мало, но благо, что хоть сколько-то отыскалось в кошеле. Лес надеялся, что на час-полтора и такого количества хватит. Затем чары спадут.

Юноша обернул берестяную полосу вокруг пояса, затем стал среди еловых стволов и принялся тянуться к уходящему свету солнца, раскидывая зазеленевшие руки-ветки и пронзая воздух острой макушкой. При этом он ввинчивался в землю корнями — пальцами ног. Он чувствовал, как деревенеет тело и ухудшается зрение: глаза-сучки хотя и располагаются по стволу и глядят во все стороны, но острота при этом теряется, все становится расплывчатым, нерезким. Зато лешачья связь — паутины серпеня соединяли его теперь со всеми уголками Лесного княжества. Нов ощутил, как рвутся живые клейкие нити неподалеку от него. Справа и слева к костру пробирались патрули. С одной стороны трое конных, с другой — шестеро.

А Кам Рой спокойно сидел у огня, как будто не замечая, что двое из правой тройки спешились, каждый встал на правое колено и упер лук с натянутой тетивой в землю. И слева на мага были наведены стрелы ставших в два эшелона стражников.

— Стоять! — скомандовал тройник-ют, находящийся по левую руку Роя.

Кам неспешно поднялся.

— Руки за голову!

Маг сцепил руки на затылке.

— А где маленький гаденыш-лесич? — раздалось справа.

Рой пожал плечами, — Не могу знать. Не понимаю, о ком вы спрашиваете, — без тени смущения отвечал Кам.

— Не лги! — прорычал правый. — Я знаю, что еще двадцать минут назад он был на этой поляне. Эй, Шип Цын, проверь, может, этот лесной бродяга никакой не мужик, а надевший личину гаденыш?

Лес очень обиделся на «гаденыша». Ему даже захотелось выдрать из земли корни, двинуться и исхлестать колючими ветками рожу юта, но нельзя было сейчас отвлекать мага, подставляя под стрелы патрулей. Поэтому Нов молчком наблюдал, как из темноты на свет костра выбрался стражник с золотым ястребиным крылом на правом плече плаща. Вымпел-вещун, о котором говорил Кам. Офицеров связи никогда не прикрепляли даже к патрульным дюжинам, а тут выделили на девятерых. Серьезная каша заваривается!

Вымпел-вещун внимательно всмотрелся в мага. Очевидно, прощупывал сознание. На лице Роя выразилось легкое недоумение: в чем меня подозревают? Нов подивился способности старшего товарища контролировать себя. Мне бы так, позавидовал юноша.

— Нет, — заявил Шип Цын, — это не беглец из школы ютов, это обычный бродяга, который нас побаивается, а про парня ничего не знает… Эй, бродяга, давно тут костер жжешь?

— Да с вечера, — соврал Кам, — еще солнышко и макушек еловых не касалось.

— А что же ты тут жрешь? — подозрительно спросил ют. — Где твои припасы?

— Воздухом питаюсь, — сказал Рой. — Подайте хлеба кусок за ради Батюшки.

— Во обнаглел! — поразился ют. — Мало им, бродягам, деревень да городов, так уже в таежной глухомани побираться стали. Вон малины ступай пожуй, грибы собирай. А то не пашут и не сеют, а не прочь дармового хлебушка покушать. Сейчас двину разок, жевалки-то повылетят!

— Ну, знаешь! У жевалок тоже есть хозяин, — непочтительно отвечал на угрозу Лесов телохранитель, — они не просто так жевалки сами по себе, чтобы любой сучьеух их колотил, как кедровые шишки.

Юты и стражники-лесичи аж рты пооткрывали от такой наглости со стороны лесного побродяжки. Обозвать юта сучьеухим — большего оскорбления и придумать нельзя, даже волчьеухими и то обзывали их разве что за глаза. За сравнение с волками наказывали строго, а за собак могли и подвесить. Отсюда и пошло выражение «вешать на человека собак»: то есть обвинять в непочтительном отношении к ютан-там, лучшим друзьям и защитникам княжеским, как юты сами себя величали.

— Что ты сказал, в Матушку и Первоматушку? — взревел оскорбленный ют.

— А что слышал, — спокойно отозвался Кам.

— Да я же тебя за такие слова вколочу в землю по макушку!

Ох, до чего же рискует маг, думал деревянный мальчик. Юты и прилюдно могут излупцевать простолюдина за подобное к себе неуважение, а уж в таежной-то глухомани!..

Обиженный ют поскакал на мага, пытаясь стоптать конем, но Рой легко уклонился и за сапог сдернул тройника наземь, но не дал упасть, а подхватил и зажал горло локтевым захватом. Выдернул нож из ножен и упер в бок плененному.

Только дернись! Прирежу, как кабана! Эй! И вы там, в темноте, не дергайтесь зазря, не то запорю вашего сучьеуха так, что задница от башки отвалится!

— Не стреляйте, — прохрипел ют пережатым горлом.

— Бросьте луки на землю! — теперь уже командовал Рой.

Патрули неохотно выполнили приказ.

— Всем сложить руки за головы и приблизиться ко мне! Тройникам-ютам спешиться и исполнять то же самое!

Патрульные, ворча и проклиная неловкость схваченного тройника, исполнили и это приказание.

— Ты! — Рой кончиком ножа указал на вымпел-вещуна. — Шипицын, или как там тебя, жополиз ютов?

Вещун ахнул. Наверняка ни разу в жизни не видел он подобного бесстрашия, неуважения к сказочно богатым пришельцам йз паутины и не думал о себе как о прихлебателе. Когда Шип Цын приблизился к Каму, тот рукоятью кинжала нанес вещуну удар в висок и тут же вернул нож под ребра тройнику. Вещун, не охнув, повалился в траву.

Юноша слегка ослабил свою вещун-защиту и почувствовал, что офицер связи лежит в полном отрубе, а маг, пользуясь беспамятством Шип Цына, не теряя зря времени, рисует в воображении лошадей кормушки с отборным овсом. Лошади, раздувая ноздри, сунулись к воображаемым колодам, но те чуть отодвинулись. Кони сделали по шажку, кормушки отодвинулись подальше.

Патрульные никак не могли сообразить, что же им предпринять, а кони тем временем неслышно растворялись в темноте, преследуя неторопливо удаляющуюся пищу. И некому было остановить животных: без вещуна никто и не догадывался, что в эти минуты отряд превращается в безлошадный. Лесу нравились безрассудные действия хранителя тела, но, даже обладая задатками ведуна, предсказать, что же сделает маг в следующий миг, он бы не взялся. А сделал Кам вот что: в одиночку напал на хорошо вооруженный отряд профессиональных бойцов.

Острым лезвием распорол он кожаный пояс плененного, отчего ютовы штаны свалились до колен, выдернул кривой меч из чужих позолоченных ножен и прыгнул в сторону семерки.

Запинающийся в штанах ют был не в счет, но и семеро на одного показались Нову немалой силой. Тем более что патрули оправились от первоначального изумления и повыдергивали свои мечи, а тройники-юты расстегнули кобуры и нацелили на Роя короткоствольные громобои.

— Ах, сучьи дети! — как будто даже обрадовался такому поведению патрулей Кам. — То-то же я сейчас вам уши поотстригаю!

Он взмахнул мечом, и громобой ближайшего юта полетел в траву. И похоже, что вместе с пальцами. Не успело оружие огневого боя долететь до земли, а Рой уже крутанулся на каблуке и оказался перед дальним ютом. Сверкнул меч, и в руках юта оказался приклад без ствола и огневой коробки. Еще четыре взмаха мечом, слившихся в один, и четыре волчьих уха отлетели в траву, как опавшие листья.

Пятеро лесичей обрушили удары в пустоту, где полсекунды назад находился Кам. Но он-то был уже снаружи круга, образованного патрулями, и пнул в копчик самого толстого. Тот выронил меч и ухватился за жирную задницу. Другому стражнику Рой отвесил затрещину по уху, и патрульный снопом повалился под ноги приятелям.

Оставшаяся тройка ткнула мечами в грудь бродяге, но тот проскользнул между клинками и нанес удар кулаком в глаз самому высокому из стражников. Рослый перекувырнулся через голову и затих, раскинувшись на траве.

Двойка крутанула лезвиями, при этом один пытался снести башку, а второй перерубить ноги Роя. Маг в этот миг подпрыгнул и, опираясь на меч, вертанулся в горизонтальном полете. Он летел параллельно движениям мечей: выше целившегося по ногам, но ниже того, что метил в шею. Подошвы ног Роя со всего маха врезались в солнечное сплетение коренастого патрульного, и тот переломился, как переспелый колос.

Оставшийся в одиночестве страж рубанул сплеча так, что лезвие с хрустом вонзилось в дерн, и тут же с воем покатился по поляне, потому что маг его пнул под коленку. Лес не верил своим глазам-сучьям. Сражение на поляне заняло чуть больше минуты. Противники ни разу не скрестили мечей. Тем не менее все девять стражников были выведены из строя.

Один запутался в штанах и до сих пор не мог от них избавиться, другие юты злобно выли, держась за безухие головы, два лесича валяются в отключке, а третий, коренастый, не валяется, а стоит шалашиком, упершись лбом в землю. Четвертый лелеет ушибленную задницу, пятый вопит, растирая ногу. Вымпел-вещун пришел в себя, но сидит неподвижно, не рыпается, лишь смотрит на Роя расширенными от темноты и просто страха глазами. Оно и понятно: его дело — связь, а оружие — голова, мечом махать ему не пристало. Да он, возможно, ничего режущего, страшней кухонного ножа, и в руках-то никогда не держал, подумал Нов.

Кам Рой собрал разбросанные по поляне мечи и сволок их к костру. Затем поднял исправные громобои. Один был измазан в ютовой крови, а второй пришлось доставать из кобуры на разрубленном поясе. Маг пнул ствол разрубленного громобоя к мечам, а затем с двух рук принялся палить по куче оружия, пока та не превратилась в лужу расплавленного металла. После этого телохранитель повыдергивал огневые коробки и бросил их в огонь. Костер взорвался ослепительно алым цветком, и поляна погрузилась во тьму.

Если бы Нов смотрел на все это глазами человека, то наверняка после такой яркой вспышки ничего бы уже больше не видел, но деревянные глазки мигом переключились. В свете луны еловому мальчику было видно, что оставшиеся в руках Роя громобои один за другим полетели в реку. Раздалось два коротких всплеска.

«Эй, Лесик, — услышал он призыв по вещун-связи, — кончай корни пускать, сучья пялить. Пора человеком становиться. Выходи сюда, знакомиться станем…»

Обратное превращение оказалось куда сложней, и пока Нов мысленно сбрасывал хвою, обрывал корни, превращал еловую кору в бледно-зеленые порты и рубаху, втягивал остроконечную макушку, съеживался до длины сажени (меры длины динлинов не совпадали с русскими, принятыми во втором тысячелетии от Рождества Христова), пока снимал берестяной пояс, разминал одеревеневшие мускулы и регулировал зрение, чтобы воспринимать мир по-человечески; маг подошел к юту и помог ему окончательно избавиться от штанов. Обнажил свой меч, который во время недавнего боя висел почему-то за спиной (ют пронзительно заверещал, прикрывая уши руками), ухватился за штаны тройника и двумя резкими взмахами распорол штанины сверху донизу.

Нов впервые увидел ютов срам и не поверил своим глазам, подумал даже, что у него не все в порядке со зрением: настройка неправильная. Но нет, с глазами все было в порядке, именно такой срам и имели юты — очень невидный. Так вот почему они никогда дел с нашими бабами не имеют, подумал Лес.

— Заткнись! — велел Кам визжащему от страха тройнику. — Оставлю я тебе сучьи уши на память.

Но ют продолжал вопить, будто ему в задницу кол воткнули. Рой отвесил ему пару звучных пощечин, чтобы привести в чувства. Тот вроде бы оклемался: вытянулся перед магом по стойке «во фрунт», как учеников ютшколы учили, — голова вскинута, глаза выпучены и пожирают начальника, чуть согнутые в локтях руки прижаты к бедрам растопыренными ладонями.

«Лесик, — поторопил телохранитель по вещун-связи, — ты что там копаешься? К земным сокам присосался, что ли? Никак титьку мать сырой земли не выплюнешь? Иди скорее…»

Нов наконец сумел стронуться с места и деревянными шагами двинулся к кострищу. Кам встряхнул вымпел-вещуна за шиворот и поставил рядом с ютом. Теперь оба тянулись «во фрунт», только у лесича ноги были сомкнуты: пятки вместе, носки врозь, — а у юта с его кривыми мослами, что обычно скрадывалось тканью порток, сдвинуть ноги не больно-то получалось. Ютовы конечности ходили ходуном.

Ох и трусы же, оказывается, эти юты, подумал Лес. А с мечами да громобоями в руках выглядят куда какими храбрыми. В том-то и беда, что без отпора они совсем обнаглели. Знают, что почти любого купить могут, потому и самоуверенны. Чувствуют безнаказанность и шуруют в Лесном княжестве, как у себя за пазухой.

— Вот, — сказал Кам, кивая в сторону юноши, — выпускник ютшколы чародей Лес Нов. Прошу любить и жаловать. Полюбуйтесь на него, кто ни разу не видел. Попрошу хорошенько его запомнить, особенно ютам. А я — Кам Рой. Из комариного рода, если кому непонятно! А комары умеют пребольно кусаться… Эй, там, на поляне! А ну — все сюда, кто оклемался! Нечего там валяться, не дома на перине!

Приковылял, сильно хромая, один стражник. Подошел, переламываясь в пояснице и снова выпрямляясь, коренастый. Прискользил подволакивающий ноги патрульный с растекшимся на пол-лица синяком. Прискакал держащийся за копчик жирный страж…

— А где остальные? — грозно спросил маг. — Особого приглашения требуют? Вот я на них сейчас своих родственников-комаров напущу!

И тут же все услышали комариный шелест и писк, а из темноты раздались истошные вопли: то Камова родня, разделившись на три роя, набросилась на лесича и ютов. Вся троица мигом прилетела к кострищу. Но в каком виде! Комарами они были облеплены с ног до головы, так что и глаз раскрыть не могли. Живые ковры шевелились на нерасторопных патрульных.

— Князь! — взмолился рыдающим голосом один из ютов. — Прогони родственников, живьем же жрут! Заклинаю во имя Батюшки!

— Ах, уже и князь! — злорадно сказал Кам. — Ладно, так уж и быть. Эй, кровные родственники, летите-ка пока прочь, дайте спокойно поговорить.

И сейчас же живая одежда поднялась в воздух и, свиваясь косой, подалась в сторону выкатившейся из-за еловых зубцов луны, рубиново светясь в ясных ее лучах набитыми кровушкой брюшками.

Да он прямо как Харги оленных людей! — восхитился Нов. Такой же повелитель комаров!

Оставленные кровососами в покое, патрули облегченно вздохнули. Лесин тряс башкой и бессмысленно таращился. Крепко же Кам Рой въехал ему по уху.

— Контузия, — непонятным словом определил его состояние маг. — Придется мозги вправлять. — Приблизился к стражнику, поводил ладонями вокруг головы, потом встряхнул ее, огладил воздух около затылка, похлопал по темечку, по вискам, звонко щелкнул по лбу и велел: — В строй!

Страж заметно оклемался, в глазах его появилась мысль, и была она несложна: нужно беспрекословно подчиняться приказам того, кого еще пять минут назад патрульные считали лесным побродяжкой. Лесин пристроился в неровную шеренгу, вскинул голову и выпятил грудь. Один из ютов протянул кровоточащую лапу без указательного пальца. Рой огладил рану ладонью правой, и кровотечение прекратилось.

— Вы, безухие, — сказал маг, — пошарьте по поляне, поищите уши. Я их вам назад приставлю. Остальные займитесь костром. Чего мы без света?

Шеренга избитых рассыпалась по поляне, собирая сучья, сухую хвою, бересту с пеньков. Когда костер вновь взметнул ввысь оранжевые языки, юты отыскали свои уши и протянули магу. Кам приставил их на место, что-то пошептал, чем-то смазал, и случилось чудо: уши приросли!

А теперь рассаживайтесь вокруг костра! Еще раз представляюсь, — сказал маг. — Я — Кам Рой из комариного рода. А это — Лес Нов, чародей. И попрошу запомнить, что он теперь не мальчик, беглый ученик из ютшколы, а полнрценный чародей. Я, Кам Рой, нанялся к нему телохранителем, сторожем его тела. И подумайте вот о чем: если я, наемный работник, с вашей девяткой так легко разделался, то что бы с вами было, кабы за дело чародей взялся? Хорошо, если представляете. Это — первое. Шипицын, повтори, что запомнил!

Лес Нов теперь не мальчик, беглый ученик школы ютов, а полноценный чародей! Ты — его сторож тела! — гаркнул вымпел-вещун.

— Замечательно, — похвалил Кам. — Теперь — второе. Чародей Лес Нов и его сторож тела Кам Рой объявляют беспощадную войну врагам Лесного княжества — ютантам.

Наверное, именно в этот миг отрок впервые почувствовал себя юношей. Ощутил, что стал не постепенно, а вот так — скачком — старше и мудрее. Хотя его ошеломила мысль, что можно не просто тайком вредить захватчикам, а официально заявить об открытии войны. Их-то с магом всего двое, а ютантов — куча немерена!..

— Мы с Лесом, — продолжал маг, — обвиняем ютов в преднамеренном уничтожении части лесного народа. Ютанты отбирают молодых чародеев и отправляют за паутинную границу, где те часто гибнут, не оставляя потомства в Лесном княжестве. В конце концов род чародеев неизбежно прервется. Мы с Лесом также обвиняем ютов в развращении остального народа княжества, в шантаже, подкупе и запугивании, в превращении свободных людей в прислужников, жополизов. Шипицын, повтори!

Чародей и его страж обвиняют ютантов в уничтожении рода чародеев и превращении остальных жителей Лесного княжества в ютовых жополизов!

— Молодец, — снова похвалил Кам. — Поэтому мы с чародеем объявляем войну до тех пор, пока либо в княжестве не останется ни одного юта, либо не погибнем мы и те, кто захочет к нам присоединиться. Шипицын!

Война будет длиться, пока не исчезнет одна из враждующих сторон! — выкрикнул вещун.

— Умница, — сказал Рой. — Все свободны. Можете возвращаться в Дом стражи и передать остальным наши слова. Если кто что-нибудь не запомнил, обращайтесь к Шипицыну. Ну-ка, ты! — Кам ткнул пальцем в бесштанного юта. — Повтори, к кому следует обращаться, если кто-нибудь позабудет мои слова?

— Следует спросить вымпел-вещуна Западного Дома стражи Шипа Цына!

— Запомнил, — хмыкнул маг, — а казался совсем безголовым: штаны не мог снять, пока его боевые товарищи дрались, получали раны и увечья. А теперь кру-гом! Всякий, кто останется на поляне через десять минут, полетит к Дому на высоте половины роста деревьев…

— Князь комаров… — вякнул бесштанный ют.

— Да? — поднял брови Кам.

— Насчет того, что мы изводим род чародеев… Это неправда!

— Неужели?

— Конечно. Мы следим, чтобы после каждого оставались дети. Девочка и мальчик.

— Но мой брат, Нож Нов, умер, не оставив никаких детей! — выкрикнул Лес.

— Наверняка оставил, — огорошил его ют.

— И где же они? — заорал чародей. Ему так хотелось, чтобы сказанное тройником оказалось правдой…

— Конечно в Ютландии…

Глава девятая. Темные кони

Долго же им придется добираться, — засмеялся юноша, когда патрули растворились в ночи. — Коней-то у них ты, Кам Рой, угнал.

— Ничего, пройдутся пешочком, лучше мои слова запомнят.

— А не слишком ли ты круто взял, объявив войну ютам? — спросил Лес — Нас же всего двое…

— Двое — не один. А главное, когда вещун в центр сообщит о нашем заявлении, об этом мигом вся страна узнает. Наверняка у нас появятся союзники. Думаю, что при нужде мы сможем собрать армию. Полк не полк, но на несколько сотен союзников я рассчитываю. Или я не прав?

— Найдутся сторонники, — подтвердил Нов.

— Вот и прекрасно. Но армия нам пока не нужна. Двоим-то будет полегче уходить от засад.

— Кам Рой, а как ты представляешь войну с ютами? Как ее вести? Какие у тебя планы?

— Планы очень просты. Сперва нужно попасть в столицу, в Холмград. Появиться на княжеском Дворе и встретиться с советниками, а если повезет, то и с самим князем. Как его прозвище-то? Синюха?

— Нет, Синюха во-она еще когда был… Сейчас Золотуха. Прозвали так, потому что золота слишком много накопил, девать некуда. И ведь не торгуем ни с кем, кроме желтокожих…

— Золотуха, Золотуха… — задумчиво пробормотал маг. — Он как мужик-то? Молодой, старый? Умный, глупый?

— За тридцать ему, под сраку, как говорят в народе. Старый, значит. И считается не шибко умным. Жадность его губит, я думаю. Другой бы на его месте ютов давно разогнал либо потребовал, чтобы научили лесичей громобои делать, рисовальные сундучки, средства для громкой связи и очки для темноты. И о судьбе чародеев побеспокоился бы. А он Золотуха и есть — копит золото, которое скоро дешевле навоза станет…

— Хорошо рассуждаешь, — похвалил Кам. — Понимаешь, как государство богатеет и чем живет и почему не нужно золото ему, когда простой продукт имеет.

— Ух ты! — восхитился Лес. — Как складно и ладно! Лучше любого ведуна речь сложил.

— А при чем тут ведуны? — не понял телохранитель.

— При том, что ведуны считаются знаткими в справедливом суде и стихов сложении. Они свои пророчества чаще всего стихами излагают. Есть еще певцы-сказители, но те сами слов не складывают, пересказывают то, что ведуны сочинят либо от Драчевских старожилов услышат… Кам, а не случится так, что Золотуха не велит нас миловать, а велит казнить?

— Вылетим мы тогда с тобой в трубу, — улыбнулся Рой. — Надеюсь только, что трубы во Дворе широкие — не застрянем. Да что попусту беспокоиться? С князем не сговоримся, станем искать других сторонников.

— А дальше?

— Дальше? Дальше, полагаю, обязательно нужно в Драчевке побывать. Тамошних старожилов порасспрашивать, как да что в треугольнике творится. И вообще, жизнь там спокойная, можно погостевать, я бы тебя кой-чему поучил на досуге. Неплохо и

в Великие Мудаки наведаться, посмотреть что к чему. Глянуть, что в Доме ютов и под ним творится. Чего они там добывают? Если грабят лесичей, ценные руды и минералы крадут, так грабеж этот пресечь. Но это все дела второстепенные, главная наша с тобой задача — узнать, как двузракая паутина ставится и как снимается.

Нов с уважением посмотрел на своего хранителя тела. За такие сведения он, Лес, и жизни бы своей не пожалел. Просто раньше полагал, что ему, пацану, такая задача не по зубам. Даже один на один с собой замахнуться на такое не решался. А Кам Роя непосильная задача не смутила. Вот что значит непуганый человек!

— Рой, — спросил юноша, — а ты бы и вправду патрулей к их Дому по воздуху отправил, если бы задержались? Я-то тебе в этом деле не помощник — у меня всего один корешок тирлича остался, а сока стеблей и вовсе, считай, нет: одна половинка рыбьего пузыря…

— Да никуда бы я их не отправил, — признался Кам. — У меня и вовсе травяных снадобий нет. Я им соврал, чтобы страху понагнать. Вспомнил твою историю про Еленю и деда Пиха.

— Лес удивился и снова подумал, что маг — человек рисковый.

— А если бы стражники не поверили?

— Значит, мой расчет оказался бы неверным.

— И что тогда? Рой пожал плечами.

— Я в чародействе-то плохо разбираюсь, — огорошил он.

— Да как же так? — не поверил юноша. — Ты же мне сам советовал не личину надевать, а обернуться елью по-настоящему… Выходит, в этих делах ты разбираешься.

— Ну, советовать всяк может. А что насчет личины, то оборачиваться я не умею, но внушить любому, что выгляжу как-то иначе, — это в моих силах. У нас это гипнозом называется. А на перевоплощения, когда обман, от правды неотличим, я не способен. Может, с тобой пообщаюсь, научусь чему-нибудь.

— А лечение руками? Я же видел, как ты одному голову правил, а ютам уши назад прирастил и кровь на руке затворил!

— А-а, ты про биоэнергетику вспомнил. Ее в наших школах малышня проходит. В биоэнергетическом управлении телом у нас любой мастак.

— А у вас разве тоже школа ютов есть? — удивился Лес.

— Да почему же ютов? Нет у нас никаких ютов. А школы у нас простые, народные. Все дети в них учатся.

— Если у вас ютов нет, — любопытствовал Нов, — то кто есть? Одни люди да иножить?

— Иножити у нас тоже нет. Есть роботы — металлические и биологические, каждый для своей цели. А еще есть сириане, центавры, бетельгейзеры, вегиане…

— А какие они?

— Да кто какой. Есть прозрачные, есть как черная клякса. Кто многорукий, кто многоногий, есть двухголовые, а еще жидкие и подводные. Разные…

— А евны, стовраты, маржохи, берды-ренегаты у вас есть?

— Ни разу о таких народах не слышал, — сказал Рой. — Кто такие?

— Я и сам не знаю. Но у нас в школе пели: «Мы победим евнов, стовратов, маржохов, бердов-рене-гатов».

— И победили?

— Кого? Евнов и маржохов? Нет, конечно. Да и как их победить, если ни один лесич никаких маржохов сроду не видел?.

— А зачем же вы тогда с ними воевать собрались?

— Да не собирались мы воевать. Я же тебе сказал, что это слова из песни, которую нас юты в школе петь заставляли. Когда я в младших классах учился, мне песня нравилась. Такая… военная, вот! А в последнее время задумался: взять стовратов, пусть у них и по сто ворот, а мне-то, лесичу, какое до тех ворот дело?

— Это ты умно рассудил, — похвалил маг.

Лес воспринимал Кам Роя магом, хотя тот и заявил, что ничего в чародействе не понимает.

— Я думаю, — сказал Нов, — что евны и берды — это враги ютов в Ютландии. Они там, в своем мире, со стовратами воюют, а нас, чародеев, используют, чтобы мы с ютовыми врагами сражались… А вы с вегианами и бетельгейзерами воюете?

— Что ты, что ты, — замахал руками Кам. — Нет, конечно. Мы с ними дружим, торгуем товарами, обмениваемся произведениями искусства. Да и как можно воевать с черной кляксой? Можешь представить такой бой: ты сражаешься с текущей по стене кляксой?

— Ну, можно ткнуть ее чем-нибудь, — предположил Лес.

— А взять бетельгейзеров. Это же кусок тьмы. Сейчас кругом ночь, вот и тыкай в темноту, пока не надоест. Что ночи до твоих тычков?

— А центавры?

— Эти — трехногие, в местах сгибов тело у них металлическое. И все они сплошь телекинетики и телепортеры…

— Слова у тебя, Кам Рой, какие-то все мудреные… Ты прямо как Драчевский старожил. У них вон тоже кобыла есть — Инфляция. Что это значит, Батюшка ведает.

— Я могу объяснить, — сказал Рой, но так и не сказал, что же это за инфляция такая. Может, и сам не знал. — Телекинетик — это человек, который взглядом может предметы передвигать.

— Как это? — не понял юноша.

— Я немножко умею, — признался маг, — только слабо. И передвигаю только мелкие предметы: камушки, шишки. Вот посмотри.

Кам взглянул на раскаленный уголек, выкатившийся из разведенного патрулями костра. Уголек подпрыгнул, как лягушка, и отлетел на аршин, затем еще на один и еще.

— Я тоже так умею, — сказал Лес.

У нас в школе почти любой может заставить полететь хлеба ломоть или тарелку, подумал он. Глянул на уголек, и тот огненной ниткой сверкнул над поляной и улетел в речку.

— А чтобы большой предмет двигать, — сказал Нов, — мы тирличем пользуемся.

— Вот это и есть телекинез, — сказал Рой. — Мы с тобой друг друга поняли. А телепортация — это когда человек мгновенно переносится с места на место.

— Я от деда о похожем слышал, — сказал Лес, — но ни одного человека, владеющего такими приемами, не встречал. Мне дедушка Пих говорил, что мгновенно переноситься с места на место смогут только маги, а они у нас в Лесном княжестве никак не рождаются, потому что еще ни разу не случилось, чтобы десять поколений ведунов подряд родились. А все юты виной: чародеев они в школу забирают.

— Не понял, — признался Рой. — При чем тут чародеи, если ты о ведунах толкуешь?

— Знаешь, Кам, я и сам деда не понял. Действительно: при чем тут чародеи? Одно понял точно: юты виноваты, что легких на помине магов в Лесном княжестве нет!

— Легких на помине, говоришь? Оригинально, — хмыкнул Рой. — Я тебе о центаврах начал рассказывать. Вот и посуди, как с ними воевать. Скажем, ты его поймал, запер в клетку. Думаешь: поймал! А он раз — и оказался в другом месте, а у тебя пустая клетка. Вот и повоюй. А вегиане, те холодней льда. Купаются в жидком газе, как мы в реке. Зачем с ними воевать, что завоевывать? Льдины и снега газовые? Глупей не придумать.

— Рой, покажи мне телепортацию! — взмолился юноша.

— Да я не умею толком, — засмущался маг.

— А ты без толку. Ну, хоть маленечко…

— Да я совсем плохо, — сказал Кам и в тот же миг исчез.

Лес принялся озираться и обнаружил, что маг стоит у него за спиной.

— А говорил: не умею, — обиделся Нов. — Да я бы с твоими способностями… Я бы таких дел натворил!

— Каких дел?

— Ну, это… Улепер бы у ютов все их секреты!

— Что значит «улепер»?

— Это такое слово, сложенное из «улететь» и «упереть». — Лес протянул руку, и сосновая шишка порхнула ему в ладонь.

Кам расхохотался:

— Хорошо, Лес. Мы с тобой вдвоем составляем одного полноценного волшебника. Что-то ты умеешь, что-то я. Так что клянусь тебе: улепрем мы у ютов их окаянные секреты…

— Правда?

— Конечно правда. Но тогда тебе, Лес, придется в Ютландию сходить.

— Ох, не люблю я, Кам, бывать в Ютландии. Возвращаешься оттуда — ничегошеньки не помнишь. И голова кругом: где ты — уже здесь или все еще там? Но если это для серьезного дела требуется, для того чтобы у ютов их секреты улепереть, я пойду.

— Значит, договорились.

— Кам, — сказал юноша, — а летаешь ты здорово.

— Когда это я летал? — удивился маг.

— Ну, не летал, а лежал в воздухе перед тем, как патрули напали.

— А, это. Лежал да и лежал. И потом, летать, как я, это даже и не искусство. Вот у меня на руке браслет, — Рой помахал левой рукой, — я летаю с его помощью.

— Как интересно! Это же у тебя вроде амулета-узольника, заговоренного браслета, связанного секретными узлами из стеблей тирлича. Пока он у тебя на руку надет, ты можешь взлететь всегда, когда захочешь… Рой, а дай мне твой браслет примерить. Я попробую взлететь.

— Не могу, Лес, браслетом поделиться. Ты только не обижайся, но я его снять не могу. А если сниму, то сразу исчезну.

— Как — совсем исчезнешь? Навсегда? Рассыплешься?

— Рассыпаться не рассыплюсь, но отсюда сгину и окажусь в своей стране. И браслет вместе со мной исчезнет.

— А потом ты сюда назад вернуться сможешь?

— Могу-то могу, только тут все станет по-другому. Люди, которых я знал, изменятся. Окажутся не на тех местах, где мы с ними расстались, враги и друзья меня позабудут и при встрече не узнают. Меня здесь секунду не будет, но кто-то умрет, другие уедут далеко-далеко, а некоторые убитые, наоборот, окажутся живыми. И со всеми придется знакомиться заново.

— Какое печальное волшебство, — поразился юноша. — Когда враги тебя не узнают — это неплохо, но как подумаешь, что и друзья позабудут — становится грустно и обидно. Нет, Кам, ты уж лучше браслет свой не снимай. Не хочу тебя позабыть. А для полетов я сам себе узольник сплету, только вот тирлича набрать нужно. Его собирать трудно, для поисков трава жар-цвет нужна, да еще подсотня ведьм с колдунами.

— А жар-цвет как искать?

Нов расхохотался.

— Смешно получается, — всхлипывал он. — Чтобы тирлич найти, нужно сперва жар-цвет отыскать, а для поисков жар-цвета нужен лютик-волкобой, а для лютика — плакун-трава, которую без разрыв-травы не сыскать, ха-ха-ха! Нет, — посерьезнел Нов, — это все шутки. Жар-цвет искать не нужно. Чего его искать, если он сам по себе светится? Приходи в лес да рви. Светящийся цветок любой увидит, кто не слепой. А зацветет он через несколько дней, как раз когда брусника поспеет. Даже примета у нас есть: зацвел жар-цвет, пора бруснику брать… Кам, а как ты на себя личину надеваешь?

— Просто внушаю, что сменил облик, а люди верят.

— Морок наводишь?

— Можно и так выразиться.

— А ну-ка превратись в бетельгейзера.

— Как же ты ночь в ночи разглядишь? Это же все равно как в реке искать знакомую каплю.

— Тогда обратись в ледяного человека.

— В вегианина? А замерзнуть не боишься?

— Лето же, тепло. И ты сам говорил, что личину меняешь не по правде, морок наводишь.

— Хорошо, — согласился маг и глянул Нову в глаза.

Юноша почувствовал леденящий холод. Похожий холод исходил от ютов, его вещуны чувствовали, когда в ютовы мысли проникнуть пытались. Но нынешний холод был куда холодней. Лес чувствовал, что мороз пронизывает его до костей. На месте мага колыхалось что-то немыслимо красивое, сотканное из звезд и радуг, зимнего солнца и весенней молнии. И было радостно разглядывать это искрящееся чудо, вот если бы еще не мороз, бр-р! Юный чародей вспомнил двузракую паутину, которая тоже играла радужным цветом и искрилась, но от того мерцания болела голова…

Рой вернулся в человеческий облик, и холод сразу исчез. Но Лес все еще дрожал.

— А говорил — морок, — упрекнул он хранителя тела.

— Конечно морок, — подтвердил маг. — Внушение вызывает ожог или обморожение.

— А по-настоящему ты, Кам Рой, меняться можешь? Превратиться в скалу или, скажем, в волка?

— По-настоящему не могу, но умею изменить форму носа, рот, зубы, стать повыше или пониже, обрасти шерстью, но все равно останусь человеком. И вес мой не изменится. Если встану на весы и начну превращаться, то чашка весов не шелохнется во время моих превращений…

Кам говорил, а нос мага тем временем вытягивался, рот растянулся, выступили волчьи клыки, а глаза превратились в светящиеся совиные плошки. Ох и страшным же он стал! Такой бы всю малышню на обеде в ютшколе напугал своим видом.

— Ну и страшилище, — сказал Нов. — Ночью встретишь — на всю жизнь заикой останешься.

— Будто сейчас день, — отозвался Рой, возвращая себе прежний облик. — Кстати, уже за полночь, не пора ли спать ложиться?

— Нет, Кам, еще не пора. Еще чего-нибудь расскажи. Ты такие интересные истории рассказываешь. Да еще и заморочил мне голову, что никакой будто не маг. А сам летает, меняет личину, оборачивается, лечит, кровь затворяет, умеет порхать и взглядом двигать, из горошины обед делать…

— Никакой я не маг, — рассердился Рой, — все мои способности объясняются знаниями, а не чародейством. Всем этим наукам детей в наших народных школах учат. Так, как я, чародействовать любой может, хоть у нас, хоть у вас в княжестве, если его с детства учить. Для этого никаких особых талантов иметь не нужно. И без разницы: ведун у тебя дед или плотник, ведьма мама или ткачиха. Учись, не ленись…

— Вот и научи меня, — загорелся Нов.

— Давай лучше спать ляжем, — сказал Кам. — Где синтезатор?

— Это овальный сундучок?

— Он самый.

Лес вытащил из костра дымящуюся ветку, и, освещая траву, отыскал полузатоптанный сундучок. Поднял и протянул Рою. Тот откинул крышку и набил землей. Юноша решил, что внутри опять окажется туесок с едой (ему опять захотелось помидора), но в сундучке на этот раз лежали два пушистых комка размером с кулак. Кам взял себе один, а второй протянул Нову:

— Держи одеяло.

Парень подумал, что от такого одеяла проку будет немного: раз оно свернутое — с кулак, так развернутое наверняка не больше портянки. Но тут он ошибался. Одеяло оказалось никаким не одеялом, а мешком, и весьма вместительным. В него наверняка влезли бы два пацана размером с Нова.

Кам провел указательным пальцем по мешку, который сразу же распахнулся, как простыня.

— Стели у костра, — посоветовал Рой, — и ложись сверху.

Лес так и сделал. Маг запахнул половинки мешка и снова провел пальцем. Края срослись между собой, а под головой Леса вздулось что-то вроде подушки. Лежать в мешке было мягко, тепло, и пахло от него чем-то знакомым и приятным, скорее всего — сеновалом, когда он только-только заполнен сеном из таежных трав.

Кам извлек из браслета две горошины, на этот раз черного цвета. Бросил их в костер, затем выкатил из огня веточкой. Горошины увеличились до размеров гусиного яйца. И формой они напоминали яйца, только были не белыми, а черно-прозрачными. И внутри этих полупрозрачных яиц что-то шевелилось. Похожее зрелище Нов наблюдал, когда нечаянно разбил яйцо из-под наседки. Тогда он с детским испугом наблюдал, как внутри растекшейся жидкости ворочался живой зародыш цыпленка. Зародыш без защиты из скорлупы очень быстро умер на свежем воздухе, и маленький Лесик горько-горько плакал, жалея неосторожно погубленную жизнь.

Маг осторожно опустил зародыши в траву и вернулся к костру.

— Ты что сделал? — спросил юноша.

— Коней, — просто ответил маг.

— Вот так вот взял и сделал коней? — обалдел юный чародей.

— А что тут такого? Как же мы с тобой без лошадей из чащи выбираться станем?

— Я согласен, что на лошадях выбираться легче, — согласился Лес. — Но ведь я не о том. Ты же мне все время твердишь, что ты никакой не маг, не чародей, а сам взял, да запросто, даже не задумываясь, сотворил двух лошадей из двух горошин. Да ты же величайший волшебник во всем княжестве! А может быть, и на всей Земле! Сотворил живое из неживого!

— Да не живых коней, — охладил его восторг Кам, — а биороботов. И не сам я сотворил их, а наши ученые, генные инженеры. Эти кони в виде микросхем лежали в моем браслете. Я только то и сделал, что те схемы достал и активировал, то есть дал команду начать рост… Ладно, хватит болтать! Давай спать.

Маг сладко зевнул, расстелил свое одеяло, улегся и превратил в мешок. Под головой у него запузыри-лась подушка, Рой закрыл глаза и почти сразу же сладко засопел. Во сне он улыбался, видно, снилось ему что-то приятное. Да разве могут сниться неприятности непуганому человеку?

А Нов лежал рядом, смотрел на крупные звезды серпеня, и в голове его кружилась череда событий долгого-долгого дня. Интересно, думал он, а ют правду мне сказал или соврал для красного словца? Про брата, про то, что у Ножа в Ютландии остались дети — мальчик и девочка. Хорошо бы, если это оказалось правдой. Хотя не очень и хорошо. Хорошо, что линия Ножа не пресеклась окончательно, а плохо, что два племянника Леса тогда, выходит, томятся в Ютландии. В полоне…

По небосклону скатилась звезда. И еще одного лесича жизнь отлетела, подумал Нов. И заснул. Но спал беспокойно. Дважды за ночь вскакивал и бегал к кустам поглядеть, как растут кони. В первый раз зародыши были размером с волчат, а во второй уже напоминали свернувшихся клубком жеребят.

Глава десятая. Сражение в трактире

Разбудило его бьющее в лицо солнце. Первая мысль Нова была такой: как там кони? Он вскочил на ноги и обомлел. На поляне паслись два красавца коня необычайно черной масти. Два сгустка темноты. Прямо как бетельгейзеры, подумал юноша. На вороных были богато изукрашенные уздечки, седла и еще болталось что-то непонятное — металлические ступеньки, которые ремешками крепились к седлам. Что бы это могло означать?

— Доброе утро, — сказал Кам. — Умывайся и иди завтракать.

Нов сбегал к речке, вымыл руки и лицо мылом из кошеля (вспомнил, как не хотел брать мыло в дорогу), прополоскал рот и, как пес, отряхиваясь на бегу, подлетел к костру. Кам протянул прозрачный туесок. На этот раз Лес уже не раздумывал, как сорвать крышечку с подноса. На одной из тарелок лежал ломоть хлеба с горячим мясом, пропитанным кисло-сладким соусом, в чашке была горячая темно-коричневая жидкость с удивительным, ни на что не похожим ароматом, а еще одну тарелочку занимал желтый, перезрелый, как подумалось юноше, огурец.

Лес отхлебнул из чашки.

— Нравится? — спросил Рой. — Называется кофе. Нов пил кофе маленькими глоточками и чувствовал, как по каждой жилочке разливается бодрость.

Рой взял огурец и стал снимать с него кожицу, как с лука или клубня саранки. — Ты и вправду маг, — сказал Лес.

— Это еще почему?

— Да все у тебя не как у людей. Кто же так огурцы чистит?

— А кто тебе сказал, что это огурец?

— Сам вижу.

— Нет, Лесик, это вовсе даже не огурец. Это — банан. Делай, как я! — и откусил треть неизвестного овоща.

Нов очистил банан способом, показанным старшим товарищем, надкусил, пожевал и решил, что банан вкуснее клубники, земляники и малины, а похож… Да ни на что не похож! Юноша ел, не отрывая глаз от коней. Кони тоже были ни на кого не похожи. Чернее вороного, принадлежащего Гиль Яну, стройнее и, даже на взгляд, — стремительнее. Один был покрупней, повыше, другой — как натянутая тетива. Лес мечтал, что этот достанется ему.

— Кам Рой, — спросил он, — а можно я назову своего коня Банан?

— Почему именно Банан?

— Потому что он похож на остальных лошадей, как банан на огурец.

— Логично, — хмыкнул маг.

Они покончили с завтраком, побросали посуду в огонь, загасили его таежным способом, затем Кам разметал пепел травяной метелкой, воздел руки над кострищем и закрыл глаза. Чем это он занимается, заинтересовался Лес и заметил, что из-под пепла стремительно пробивается трава. Через пару минут от кострища не осталось следа, лишь заплатка из свежей зелени выделялась на фоне пожелтевшей под солнцем травы. Нову действия мага до того понравились, что он чуть не прослезился. Кам оказался большим лесичем, чем сам Лес.

Спутники прошли к лошадям, Рой вставил носок сапога в ступеньку и легко запрыгнул в седло.

— Зачем это? — недовольно буркнул юноша. — Ты бы еще лестницу сколотил на коня взбираться. Что люди скажут, когда твои ступеньки увидят? Засмеют ведь! Скажут, что нам не на коне, а на козле скакать, раз на коня взобраться нам лестница требуется.

— Ты имеешь в виду стремена? — удивился Кам.

— Не знаю — стремена или времена, но мне ступени не нужны на коня запрыгнуть.

— Эти ступени называются стременами, — ничуть не обиделся маг, — а нужны они вовсе не для того, чтобы в седло было легче забраться. Да ты садись, сам все поймешь.

Лес демонстративно запрыгнул в седло без помощи стремени.

— Ну и глупо, — сказал Кам.

— А ты своего коня как назовешь? — спросил юноша, чтобы перевести разговор.

— Пусть будет Верным, — дал Рой своему скакуну имя-пожелание.

У Банана оказался на удивление плавный ход. Но когда юноша попытался понять эмоциональное состояние своего коня, то был изумлен, не ощутив никаких эмоций. Словно был это никакой не конь, а ют, притворившийся лошадью. «Что же тебе, Банан, никогда не весело, не грустно?» — про себя сказал Лес и чуть не выпал из седла, когда конь отозвался по вещун-связи: «Нет, мне никогда не весело и не грустно». — «Но какие-нибудь желания у тебя есть?» — «Конечно. Главное мое желание — помогать тебе».

— Рой! — заорал юный чародей. — А Банан-то, оказывается, умеет разговаривать по вещун-связи!

— Ну и что в том удивительного, — рассудительно сказал маг. — Он для того и предназначен, чтобы с человеком телепатический контакт поддерживать…

— Опять ты волшебные слова говоришь, — рассердился юноша и машинально сунул носки сапог в стремена.

Через пару секунд Нов понял, что был не прав. Стремена и впрямь нужны были вовсе не для того, чтобы легче в седло забираться. С ними тело всадника обретало две дополнительные опоры, что освобождало руки. Со стременами нет нужды цепляться за луку седла. А свободные руки — это прежде всего возможность стрелять из лука на скаку.

— Я понял, Рой, — сказал Лес.

— Что же ты понял?

— Понял, что стремена — это великое военное изобретение твоего народа.

Маг на похвалу никак не отозвался. Тут они как раз выбрались из кедрача на пограничный тракт и поскакали на юго-запад, в сторону Холмграда, ни от кого не скрываясь. Кони мощно и плавно стлались над дорогой, и шел час за часом, но Лес не замечал в них ни малейшего признака усталости. Не было ни пота, ни пены, ни хрипа. Ближе к полудню, судя по цветам и теням, из-за поворота показались строения придорожного трактира. Юноша полагал, что они проскачут мимо, ведь в седельной сумке Верного лежал волшебный сундучок-самобранец. Синтезатор называется, вспомнил Лес и подивился, как же быстро привыкаешь к незнакомым словам и понятиям. А раз имеется синтезатор, то зачем куда-то заезжать, тратиться. И пища в этих кабаках сомнительная, он от взрослых слыхал, что кабатчики готовят ее для мимоезжих и прохожих и сам Батюшка не ведает из чего.

Но Кам не задумываясь поворотил к крыльцу. Из дверей выскочил парень с румянцем на все щеки (работники трактиров почему-то всегда чересчур румяные) и подхватил поводья Банана и Верного. При этом он улыбался от уха до уха и тараторил названия блюд, какими он и хозяин кабака готовы накормить путников.

Народу внутри было немного, чародей и маг заняли место за свободным столиком в уголке. Умно, подумал Нов. Спина у нас будет защищена стеной. А к ним уже спешил половой. Рой заказал тушенного с черемшой зайца, квас с хреном и малый кувшин вина.

— Ну, как тут у вас на границе? — спросил Кам. — Чулмысы не шибко беспокоят?

А, конкуренты — расплылся в улыбке половой. — Да нет, у них же только вино, а закусок они не предлагают. Поэтому лесичи идут к нам. А для тех, кто предпочитает крепкие напитки слабым, мы покупаем их у тех же чулмысы. Так что они скорее поставщики, чем враги. Одно тяжело: к девушкам-чулмысы не приставать. Знаешь, что она тебя до смерти затрахает, а все равно удержаться трудно.

— А как насчет патрулей? Не безобразят? За обеды платят?

— Да ты что городишь? — возмутился половой. — Ты о ком так? О наших доблестных защитниках?

— Ладно-ладно, не кипятись. Ну а что юты? Расплачиваются полноценным золотом, не фальшивым?

— С каких это пор у ютов фальшивое золото? У них-то как раз самое пречистое, без примесей. Ты почему о друзьях нашего народа и князя такие подлые речи ведешь?

— Вы только послушайте! — неестественно громко вскричал Кам. — Юты ему первейшие друзья! Лесичи ему уже люди второго сорта! Меня, коренного жителя, — Рой ударил себя кулаком в грудь так, что она загудела, как пустая бочка («Когда это он успел стать коренным жителем?» — удивился Лес), — считают за отброс, а сучьеухие у него за господ!

Немногочисленные посетители кабака принялись оглядываться и прислушиваться.

— Дак ты чего? — не понял половой. — Ютов не любишь, ли чо ли?

— Я — ютофоб! — гордо объявил Кам.

— А это еще что за птица и с чем ее едят?

— Я такая птица, которая не всякому по зубам. Не разевай зря рот, не то по зубам попадет. Ютофоб — это лесич-патриот, который все иноземное ненавидит. Наши славные предки ютов бивали и штабелями на берегу Яришной укладывали. А ныне развелось жополизов — за длинную деньгу лижут ее, да еще и причмокивают: мол, заходите почаще!

Половой от ужаса впал в оцепенение. Нов перехватил вещун-сигнал, что в кабаке ведутся поносные речи, направленные «против патрулей вообще, а против ютов — в частности». Успокаивало, что Дом стражи расположен далеко на севере, а в дюжинах вещунов нет. Лес упустил из виду, что, кроме вещунов, имеются ютские средства громкой связи. Если сообщение попадет в Дом стражи, то оттуда с дюжинами можно связаться и без вещунов…

— Лесичи! — выкрикивал между тем Рой, размахивая кувшином с вином. — Доколе станем терпеть, доколе будем в своей стране чувствовать себя прислужниками сучьеухих? Ютов — вон! Лесное княжество — для лесичей!

К удивлению юноши, посетители кабака поддержали глупые, с его точки зрения, речи мага. Напился он, что ли, подумал Нов.

— Правильно говорит!

— Не прислужники мы им, не жополизы!

— Сучьеухих — в Яришную!

— Мужики! — ревел Кам. — Не будем прихвостнями бельмоглазых!

Вот же какую обидную кличку ютам придумал, восхитился Лес. Ни разу не слыхал, чтобы ютов за глаза без зрачков обзывали бельмоглазыми…

А посетители кабака уже дружно скандировали вслед за Роем:

— Пусть скорей испустит дух бельмоглазый су-чьеух!

Речевка была дурацкой, но уж больно складной и привязчивой. Чего добивается маг? — думал Нов. Народного недовольства? Волнений? Или именно так и сколачиваются армии сторонников?..

В этот момент двери трактира распахнулись-и в зал ворвалась дюжина патрулей. Тогда юноша и вспомнил о громкой связи. Быстро же эти проклятые патрули среагировали!

— Вот он — Лес Нов! — выкрикнул дюжинник, размахивая дырявым портретом. — А рядом, выходит, вор-убийца Кам Рой! Взять их!

Стражники бросились к ним, на ходу выхватывая мечи. Маг опрокинул стол и загородился от нападения. Выхватил свой меч и протянул Лесу.

— Защищай меня справа! Эй, мужики, лесичи! Все, кто не любит сучьеухих! Покажите, что вы не прихвостни бельмоглазых!

Трое бородатых лесичей вскочили на ноги и тоже обнажили мечи. Клинки их лязгнули о клинки патрулей. Нов отбил первый удар чужого лезвия. Меч, который отдал ему маг, был прекрасно сбалансирован и лежал в руке как влитой, как ее продолжение. К сожалению, противником Леса оказался не ют, а патрульный из лесичей. Поэтому Нов не воспринимал его как врага и считал не противником, а партнером по тренировочному бою. Стражник хотя и был профессионалом, но в боевых искусствах ютов не смыслил ни бельмеса. Так что сражался Лес вполсилы, отражал удары, а сам посматривал по сторонам.

Столик они заняли в углу, поэтому напасть на них мог только один человек — справа. Его Нов легко блокировал, не убивая, чтобы не подпускать к месту схватки и не калечить других мечников. Посередине зала трое бородачей рубились так, что только щепки летели. И лишь один из трех ютов собирался вступить в бой: с мечом над головой он бежал на безоружного мага, спокойно стоящего за щитом столешницы. Остальные юты отступили к дальней стене, извлекли громобои из кобур и держали их, уперев в животы. Стрелять они не решались, очевидно, из-за того, что могли поразить своих. Да и стрелять из громобоя в избе очень опасно: вспыхнувшие бревна сразу не загасишь, а огонь не больно-то разбирает, кто свой, кто чужой.

В какой-то миг Лесу вдруг почудилось, что луч гро-мобоя перерезает его пополам, и даже горелым мясом пахнуло. Он тряхнул головой, и картинка исчезла.

— Как ты, Рой? — спросил юноша по вещун-связи. — Ты же остался безоружным.

— Делов-то, — хмыкнул Кам. — Мне просто не хочется никого убивать. Да ты не беспокойся, им меня не достать.

Ют изо всей дурацкой мочи опустил меч на голову мага, тот чуть отклонился, и ютант отшиб руку о ребро столешницы. При этом меч выпал из его ладони и упал к ногам Роя. Ют заверещал и принялся судорожно расстегивать кобуру. Пока он возился с застежкой, Кам подобрал меч, махнул пару раз, и на пол свалились ремень с громобоем и ютово ухо.

— Ой, опять сучье ухо отвалилось! — громогласно огорчился Рой. — Да что же они у сучьеухов так плохо держатся? А ют-то, ют-то! Почему-то у него глазоньки бельмастые закатились! Неужели плохо стало? С чего бы это? Как бы в обморок не упал!

Сражение прекратилось. Взгляды всех, кто находился в кабаке, скрестились на маге, а он вихреоб-разным движением меча отсек пару пуговиц с мундира безухого юта, кончиком лезвия подбросил их в воздух и подставил ладонь. Латунные пуговицы в виде еловых шишек звякнули у него в руке. Пока Рой демонстрировал эти трофеи всем желающим на них посмотреть, ют рухнул на пол, ударившись башкой так, что половицы закачались. Каменная у него башка, что ли, подумал Нов.

Перед Камом открылось свободное пространство. Он поднес раскрытую ладонь с пуговицами к носу, озорно зыркнул на них, и два металлических снаряда просвистели через зал и влепились каждая в лоб юту-тройнику. Те выронили громобои и сползли по стене, к которой прижимались во время недолгой схватки.

— Охохонюшки, и эти сучьеухи глазоньки закатили, — громко пожалел их Рой. — Гляньте, кто там поближе, неужели и этим плохо стало? Или испугались чего? Какие трусливые! Эх, нервы им надо лечить, а не в патрули записываться! — И вдруг голос мага окреп. Он рявкнул так, что сорвалась с гвоздя подкова, подвешенная над входом. — Всем патрульным немедленно бросить оружие!

И приказ был такой силы, что стражники против воли подчинились, буквально отбросив мечи, словно вместо оружия у них в руках оказались холодные гадюки. Кам пинком опрокинул стол ножками кверху, вышел из угла и пошел подбирать громобои, валяющиеся рядом с сомлевшими ютами.

— Взгляните, — поднял над собой он огневое оружие, — чем бельмоглазы собрались угостить нас всех, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Лесичи! И к вам, патрулям, это тоже относится! Ведь они же собирались порезать огнем и вас, своих соратников! Вот почему я утверждаю, что все мы, лесичи, — это отбросы для ютов, навоз под их сапогами! Кабы не я, порешили бы они громобоями вас, — он махнул стволом в сторону бородачей, принимавших участие в схватке, — и вас, — указал на прочих посетителей, которые с патрулями не дрались, а жались по углам, — и даже вас — своих подчиненных, которыми командуют. Даже лесичи-патрули для ютов никто, тьфу, плюнуть да растереть!

— А и вправду, братцы! — выкрикнул стражник, бившийся с Лесом. — Перебили бы всех и ни перед кем бы не отвечали!

Один из ютов, лежащих у ног Кама, встряхнул головой, очухиваясь, и тут же взвыл, а по щекам его скатились две струйки крови. Никто и не заметил, когда Рой успел взмахнуть мечом, который перед тем держал в левой руке, упираясь им в пол. Вроде бы как опирался на меч, так и продолжает опираться, но два острых уха упали на мундир тройника, как два репья.

— Да ты что, Кам Рой! — невольно вскрикнул юноша. — Эдак ты всех ютов в княжестве без ушей оставишь!

— Неужели это не первые, кого он ушей лишил? — заинтересовался один из бородачей.

— Четвертый! — ответил Лес, чувствуя неизвестно откуда вдруг взявшуюся гордость за парикмахерские подвиги мага. — Стрижет их почище брадобрея!

Посетители, стражники во главе с дюжинником и даже половой с кабатчиком притиснулись к юноше и попросили рассказать, с чего это его спутник на острые уши взъелся. Нов, гордясь своим другом магом, принялся с воодушевлением пересказывать события прошлого вечера. Слушатели перебивали вопросами, взрывами смеха и сочувствующими возгласами, голубые глаза их широко распахнулись и горели энтузиазмом. Ну чисто дети, невольно подумал Лес.

— Вот же Матушку в лоб! — развел руками дю-жинник. — А нам в ориентировке это дело совсем не так представили. Сказали, что трусливый вор и грязный убийца Кам Рой, который стражников без разбора из засады режет, чтобы открыть границы для захватчиков с севера, в стране объявился, но тщательно скрывается, а при приближении патрулей убегает так быстро, что еще никто лица его не видел. «Вышеупомянутый злостный вор и поганый убийца, — процитировал дюжинник, — особо опасен, поелику владеет нечестными приемами группового боя и находится под защитой беглого чародея Леса Нова… Посему надлежит обнаружению и неукоснительному уничтожению, а тако же и ренегат-чародей, коего надлежит связать негорючей ловчей сетью и доставить в Дом ютов…» Это ты, что ли, беглый ренегат-чародей? — спросил он у Леса.

— Выходит, что я, — признался Нов.

— Батюшки-светы, совсем мальчишка. Откуда ты такой взялся?

— Из школы ютов сбежал.

— Ах вот оно, выходит, как. То-то я и думаю: с каких это пор чародеи у нас в княжестве беглыми стали? Откуда и куда беглыми? Да еще и ренегатами… Дела…

— Ренегат! — возмутился Нов. — Что я им — берд какой?

Про бердов ни один из лесичей не слыхивал, но все дружно согласились, что — слава Батюшке! — берды были с утра, а не к ночи упомянуты. При этом вся честна компания приложила правые ладони к сердцам и поклонилась в сторону юга — легендарной прародины.

— Я — житель Лесного княжества, лесич, — гордо заявил юноша, — а не беглый ренегат! Не крив душой и не рогат. А что из ютшколы смылся, так на то имеются причины. У меня отец погиб за паутинной границей, брат Нож школу кончал и двадцать пять лет воевал в Ютландии. Всего дважды за все время на побывке в родной Берестянке побывал. А домой вернулся в тридцать с небольшим совсем стариком — рана на ране, живого места не сыскать. У меня дед — ведун, а значит, и травознатец великий, уж как пытался внука от смерти спасти, даже змеиной травкой, прострел-травой, которая и мертвое тело срастить способна, натирал брата. В настое припутника купал, обращал в волка — на звере, как всем известно, раны заживают быстрее и надежнее, но и это крайнее средство не помогло. Сволокли Ножа на погост. А теперь пусть мне хоть кто-то объяснит: за что он четверть века бился в чужой нам всем Ютландии? Что мы, лесичи, там потеряли, что оставили, за что животы кладем? Эти бельмоглазы превратили наш свободный народ в банду наемников! Вот вы, патрули, пограничным трактом пересекаете всю страну с севера до юга. И скажите мне теперь, о каких захватчиках с севера у вас в ориентировке речь шла? Что за опасные такие враги на севере объявились, которым можно было бы границы открыть? Неужели оленные люди нам вдруг угрожать вздумали?

— Помилуй, Батюшки, — всплеснул руками дю-жинник, — да какие же из оленных людей воины? Да и как же им воевать, верхом на олешках, ли чо ли? У них и волосатых лошадок, как у восточных соседей, не имеется.

— Ну, тогдча, может, Харги из-под земли наконец вылез и к границе двинулся, но пересекать не пересекает, пока ее кто-нибудь не откроет? Сидит там в облаке комаров, мухоморы грызет, своими же ящерицами закусывает…

— Да пущай грызет-закусывает! Нам с того ни холодно ни жарко.

Ладно, составим северные границы в покое. Ясно, что брехню вам пытались выдать за истину. Не уважают нас юты, врут до того нагло, что аж противно. Жрите, мол; дерьмо, что мы вам подсовываем, и говорите — слаще меда!

— Дерьмо и есть дерьмо, — согласились стражники.

— А скажете мне вот еще чего: вы и в городах, и в деревнях бьваете. Много ли ведунов встречаете? Хорошо ли они вас лечат, праведно ли судят, верно ли опасности предсказывают?

Да какие там ведуны, — махнул рукой дюжинник. — Чего ведуны, чародея стало днем с огнем не сыскать, одни колдуны да ведьмы остались. Батюшка с ними, с судоим да предсказаниями, заболеешь — без опаски обратиться не к кому. К ведьмакам-то сходить всегда можно, да ведь боязно: вместо лечения могут и хомут наложить, только быстрей сдохнешь от такого-то леченья. Люди они, колдуны да ведьмы, не самые плохие, часто и хорошие, а все же не чародеи, такие противоречивые, что сами у себя молоко крадут, а ежели Соседа-колдуна обороть не могут, то со злости свои же хлеба градом побивают. Ведунов же вдоль западного тракта всего двое: один много севернее Дома стражников обитает, другой где-то южнее столицы, но мы там не бываем, там Южный Дом границы стережет. Есть еще, конечно, ведуны в Холмграде, но про тех чего толковать? В стольном граде завсегда все самое лучшее собирается.

— А куда чародеи подевались? — спросил Кам, да сам же и ответил: — Поизвели их сучьеухие, мальцов хватают и насильно в ютшколу волокут. А чтобы родня не вякала, отсыпят родителям раз в год золота шапку. А пацанов обучат так-сяк — ив Ютландию: бейтесь, детушки малые, с врагами нашими лютыми — бердами да маржохами, отбирайте ворота у сто-вратов! А мы посидим, поглядим. Нам, ютам, самим драться ни к чему: убьют ненароком. А пацанов-леси-чей не жалко, раз родители у них дураки, да и народ лесной мальцов своих за мелкую монетку продать рад! А пацанов учат: бейте мечом и чародейством бердов, стовратов и прочий народ, который нам не по ндра-ву! И почему берды — ренегаты? Кого они предали? Пусть всяк бросит в меня нож метательный, если во всем княжестве найдется хоть один, кому стовраты, худое сотворили! А ориентировку слыхали? Я ни одного стражника не убил, а уж наврали с три короба! Я что — чучело соломенное, чтобы в меня мечом тыкать, огнем жечь? Я хоть одного юта извел? И эти живы, и вчера троих отпустил, даже уши назад приставил прежде. Вон Лес не даст соврать, да вы его рассказ слышали. А говорят, что я трусливый убийца, но очень уж опасен. Такой вот опасный трус… Это я-то собрался открыть границы захватчикам? Во-первых, кому? А во-вторых, зачем? Чтобы моих братьев-сестер поубивали? Вот что, дюжинник, как тебя звать-величать?

— Я — Жиж Ков.

— Запомни, Жиж, и другим патрульным передай, что Кам Рой вашу службу по охране границ уважает и стражников из-за угла не режет. А что ютов не люблю, так за что их любить? Они наш народ не уважают, за придурков держат, так чего ради я их уважать должен? Вот я им вчера уши и пообрезал. Потом назад приделал, и зря, выходит. Они это, верно, за слабость мою приняли: понарошку, мол, я им уши режу Ладно. Этим не стану взад пришивать, пусть так походят, чтобы люди сразу видели: Кам Рой с ютами шутить не намерен.

Никто не заметил, что еще один ютант у стены очнулся, выхватил нож и метнул его Рою в горло. Маг подпрыгнул и пнул летящее холодное оружие, да так ловко, что нож взвился к потолку, описал дугу, а потом с хрустом вонзился в доски пола. И не просто воткнулся, а отрубил правое ухо тройника. Присутствующие в кабаке лесичи ахнули. А маг спокойно продолжал разговор, будто и не прерывал его.

Что же до рассказа юного чародея, то он правдив от начала до конца, а проверить его, Жиж, довольно просто: как сменишься, то расспроси вашего вещуна Шипицына, он всему свидетель. И передай своим товарищам по службе, чтобы они юного чародея не шибко бы ловили: не виноват он, что не желает сложить свои кости в Ютландии. И еще пусть запомнят, что Лес — как-никак чародей, а всяк знает, что разгневанный чародей небезопасен. Да и я не соломенное чучело. Я, Кам Рой, нанялся к чародею стражем тела и стану защищать его до последней капли ютовой крови. А своей пролить не позволю, как бы того им ни хотелось. Понял меня?

— Чего уж там понимать, — кивнул дюжинник. — Не дурак, чай.

— Вижу, что не дурак: не стал зря мечом махать, когда я ютов с громобоями военными пуговицами уложил. И хорошо сделал. Теперь и лесичи все целы, и сучьеухих убивать не пришлось, чуть подстричь-подровнять. Нечего им было за громобои хвататься. Да и вообще негоже в избе огонь палить. А я видел, да и все остальные подтвердят, что бельмоглазы совсем уж было собрались своих товарищей по оружию огнем порезать, лишь бы нас с Лесом уничтожить. А потом на нас же все убийства бы и списали. А чтобы никто про их незаконные действия не рассказал, они наверняка бы всех поубивали, свидетелей бы не оставили. Вот и получилось бы так, что трусливый вор от страха уложил десятерых профессиональных стражников да с дюжину мирных лесичей. Вот что, Жижков, передай своим, что мы с Лесом объявили ютам войну до тех пор, пока в Лесном княжестве ни единого юта не останется. Пусть убираются в свою Ютландию и сами с бердами и стов-ратами разбираются. А лесичам ни к чему лезть в чужие свары. Не зря говорится: двое дерутся, третий — не лезь. И последнее. Тебе, Жиж, удалось хоть раз в жизни громобой в руках подержать?

— Да ты что, Кам Рой? Разве они нам свое секретное оружие когда доверят?

— Тогда вот что сделаем…

Кам склонился к опять зашевелившимся тройникам и, приподняв за волосы, влепил каждому по паре затрещин.

— Это я сделал, — доверительно сообщил он дюжиннику, — для того чтобы они нас не подслушали. У меня с тобой будет дело от ютов секретное. Бери, Жиж, эти громобой да снеси нашим оружейникам из лесичей. Пускай они чертежи с оружия огневого боя снимут и попробуют сами такое же изготовить.

— Вот это дело, Кам Рой! — обрадовался Жиж Ков. — Я давным-давно к громобоям приглядываюсь, да все не знал, как к ним подступиться. Думал, может, в схватке какой юта пришибут, тогда и воспользуюсь случаем. Дудки! Юты поодиночке никогда не бывают. Хотя бы двумя тройками ходят, а ежели с одним какая беда и случится, то второй всегда сможет о том начальству по громкой связи сообщить… А тут оружие само в руки идет! Вот уж спасибо.

— Только предупреждаю, — сказал маг, — что изготовить огневые заряды оружейникам будет не под силу. Но были бы громобой, а запас зарядов можно раздобыть, если совершить налет на Дом ютов. А еще лучше не батареи брать, а уволочь агрегаты, на которых эти заряды делают. Согласен будешь мне помочь в этом деле?

— Да ты только шепни, что настала пора грабить ютские секреты, я не прилечу, так приползу, коли жив буду. И не один. Друзей с собой приведу, которые так же думают. А друзей у меня много. И все считают, что давно пора дать по соплям сучьеухим, показать — кто в стране хозяин. А то совсем без совести обнаглели. Ты, да и мальчишка твой волшебный мне прямо глаза раскрыли на их мерзкие пакости. Раньше я обидой мучился, что мне ни оружия, ни железных вещунов не доверяют, а теперь понял, что они всех лесичей ни во что не ставят.

Кам передал ему оружие, и дюжинник бережно укрыл метатель огня в складках плаща.

— Заберешь эту падаль, — Рой кивнул в сторону ютов, — и доставишь куда положено. А начальству скажи, мол, битва была страшная, этих еле отбили. Они возразить не сумеют. Продрыхли все время, ничего не слышали, не видели. Да и наглядное доказательство, как говорится, на лицо — вон их ушки, которые уже не на макушке…

Лес неожиданно для себя развернулся, схватил малый кувшин и обрушил его на голову кабатчика. Тот упал, обливаясь малиновым вином.

— Что случилось? — спросил Жиж, глядя на залитого красной жидкостью кабатчика.

— Вот он — ренегат, — объяснил Кам. — Принялся передавать в Дом стражи, что вы громобои забрали, а отдавать не собираетесь. Хорошо, не успел. Чародей сумел вовремя вещун-донос прекратить.

Ну, кто еще хочет перед ютами выслужиться, доложить про то, что здесь видел? — грозно спросил дюжинник. — Много ли среди вас других прихвостней? Кто желает, чтобы сыны лесичей уничтожались за паутинной границей? И чтобы вы, их отцы, боялись произнести слово правдивое и говорили его только шепотом, да и то под одеялом? Кто за то, чтобы лесичам быть гонимыми в собственной стране?

— Нет таких! — закричали посетители кабака.

— Смерть ренегату-кабатчику!

— Вот я его сейчас! — закричал мужичонка из тех, что все сражение провел, забившись под стол в самом дальнем углу, а сейчас выхватил нож из-за голенища и бросился к мычащему в луже вина вещуну-доносчику.

— Нет! — рявкнул Кам. — Назад! Я с ним сейчас сам разберусь. Слышишь ли меня, работник питания? Отвечай!

— Слышу, — прохрипел тот с пола и уставился полными ужаса глазами в лицо Рою.

— Готов ли отвечать мне правду?

— Готов отвечать, как в свой час перед Батюшкой и Матушкой.

— Тогда скажи, давно ли ютам передаешь услышанное от постояльцев, прохожих и проезжих?

— Да сколько владею кабаком и комнатами для спален. Ставил я крест под ютской бумагой, что обо всех подозрительных делах и людях обязуюсь в Дом стражи сообщать, а взамен получать по длинной деньге за каждое сообщение.

— Так он за длинную деньгу-то, пожалуй, и врет без зазрения совести на ближних своих, — предположил кто-то. — Чем больше народу обвинит облыжно, тем деньга длинней выйдет.

— Продался сучьеухим?

— И не стыдно тебе своих братьев-лесичей под ютский суд неправедный подводить? — спросил Рой.

— А иначе не быть мне кабатчиком на бойком месте. — Хозяин, как понял Нов, слышал только мага, вопросы прочих оставлял без ответа. — Старого-то хозяина потому и убрали, что доносить отказывался. А место здесь выгодное, на пристоличном-то тракте…

— Вы слышали, что кабатчик сказал? — спросил Кам. — Он сейчас зачарован и лгать не способен… Так что же это выходит, неужели все кабатчики в Лесном княжестве на ютов работают?

— Все не все, но многие. А уж у кого питейные заведения на выгодном месте стоят, так те — обязательно.

— Кто из вас вещун-связью владеет? — спросил Рой.

— Я, правда совсем слабо, — отозвался один из бородачей.

— Как зовут?

— Соб Боль. Из местных я, из деревни Костяники.

— Вот что, Соболь из Костяники, я уеду, но с тобой связь поддерживать стану. И сообщать, кто из встреченных мною в пути ютам служит. Предателя от доброго человека я с первого взгляда отличить умею. А ты мои сведения сообщай лесичам, чтобы они своих ренегатов знали в лицо.

— Спасибо, Кам Рой, — степенно сказал бородач. — А мы со своими прихвостнями миром разберемся.

— А с этим что делать станем? — спросил дюжинник. — Убить его, что ли, дабы не доносил впредь?

— Нет смысла. Другого поставят. Да и зачем понапрасну кровь проливать, если этого излечить можно? Сейчас я его перевербую.

Никто не знал слова, магом употребленного, но значение все поняли: превратит Рой противника в союзника.

— Слушай, кабатчик, и запоминай крепко-накрепко: больше ты ютам ни слова правды сообщать не станешь, а будешь доносить лишь то, что тебе Соболь передать повелит. А иначе от вредных лесичам действий помрешь в одночасье. Сердце от дел злых обуглится. Заклятие мое верное и исполнится непременно! Повтори.

— Не стану отныне ютам правду доносить, а врать буду то, что Соб Боль велит. А иначе сердце мое обуглится, заклятие твое верное.

— Все слышали? Соб Боль, теперь ты в ответе за обман ютов. Ври, да не завирайся, чтобы бельмоглазы ничего не заподозрили. А ты, Жижков, забирай этих убийц — с ушами и без ушей…

Глава одиннадцатая. Вторые юты

Когда патрули убрались, утащив тройников, Кам протянул Нову ютов пояс, который стражники почему-то забыли подобрать.

— Возьми, меч повесишь. Правда, он разрезанный, но я его тебе мигом починю. Маг поднес к своему шипастому браслету края — сперва один, затем второй, соединил, затем подергал, пытаясь разорвать.

— Крепко, — решил он, — можешь носить без опаски — не разорвется. Тут еще есть аппарат громкой связи. Мы с тобой как-нибудь на досуге разберемся, что там и к чему, станем перехватывать ютовы сообщения. А вот громобой я тебе не доверю. А то не ровен час спалишь чего ненароком.

— Что я — несмышленыш? — обиделся Лес.

— Нет, но с огневым оружием пока обращаться не умеешь. Время выберем, я сам тебе все покажу и расскажу. — И с этими словами Рой убрал громобой в свою переметную сумку.

Половой между тем снова расставил поваленную и исщербленную ударами мебель, а хозяин добровольно вызвался накормить всю честную компанию бесплатно. Было много выпито и съедено, шутили и смеялись, вспоминая эпизоды недавней схватки.

— А как ют лапу о столешницу зашиб и меч выронил!

— А как другим пуговицы в лоб прилетели! Те сразу — бряк на пол!

— А как ловко ты, Кам Рой, ножйк-то сапогом пнул!

— И при этом нож не просто упал, а отрубил ухо ютово!

— А теперь, — объявил маг в конце обеда, — мы с юным чародеем вынуждены вас покинуть.

Кам пожал руки всем присутствующим, и они толпой вывалили на крыльцо — проводить. Зацокали языками, когда коней увидели. А лесичи в конях разбирались, недаром среди желтокожих динлины слыли за кентавров: всадников, от коней неотделимых.

— Да где же вы таких красавцев-то раздобыли? — ахал и ахал Соб Боль.

— Долгая история, — ушел от ответа Кам.

«Вперед», — мысленно приказал Лес, и Банан тронулся. «Быстрей!» Копыта дробно застучали по плотному гравию. Верный держался рядом.

Они слишком много времени просидели в кабаке, и когда солнце начало скатываться за зубчатую стену леса, поняли, что до следующего постоялого двора засветло не добраться. Решили заночевать под открытым небом. Благо стояла теплынь, и небо было чистое.

— Может, оно и к лучшему, — сказал Кам, а Нов подумал, что наверняка к лучшему. Не то маг опять ввяжется в какую-нибудь схватку. Ему было непонятно, зачем привлекать к себе столько внимания, задирая всех патрулей на дороге. Не проще ли добираться до Холмграда тихо-мирно?

Они свернули к поросшему камышами берегу озера Козий Куль, выбрали сухой пятачок на песчаном бугорке под одинокой раскидистой сосной и развели огонь. За спиной порхали и пересвистывались рябчики, и Лесу ничего не стоило подстрелить парочку-другую, но он даже не притронулся к луку по простой, но совершенно детской причине: хотелось узнать, что за диковины на сей раз извлечет Рой из самобраного сундучка?

На подносе оказался кусок мяса с овощами, чай, а диковинкой — огромная кедровая шишка с ботвой молочая. Шишку нужно было резать ножом и есть кусочками без чешуи. Запах у нее был земляничный, а вкус… Шишка называлась ананас.

— Анавас, — пошутил Лес, но Кам глянул на него с таким удивлением, что юноша язык прикусил: опять, оказывается, сморозил какую-то глупость.

После ужина маг изготовил из земли новую пару мешков-одеял, и они завалились в траву под звездным небом.

— Пора расплачиваться, Лес, — сказал Кам.

— За что? — не понял Нов.

— За службу. Ты же меня нанял хранителем тела. И обещал платить рассказами.

— Ах, это, — вспомнил юноша. — Хорошо. Договор есть договор. Что тебе интересно?

— Я еще не слыхал о втором пришествии ютов. Как они появились? Когда? Почему вы в них ютов не признали и сразу не поубивали?

— Так ведь вторые юты не были похожи на первых. Не было у них ни морд зеленых, ни носа длиной в аршин, ни заячьих ушей, ни железных шапок. Ютанты же почти в точности такие, как мы. Только глаза без зрачков да уши волчьи.

— Ну, вещун-то сразу определит, что перед ним ют.

— Так то вещун. А я про внешность говорю. А случилось второе пришествие через семьдесят лет после первого. Примерно тринадцать веков назад. Летом. В тот день в самой-то деревне, в Великих Мудаках, считай, никого и не было — все на сенокосе. Первой на двузракую паутину, растянутую между двумя соснами, наткнулась бабка Сукка Отина. Она возвращалась из леса, где собирала цветы белоголов-ника для улучшения квасного вкуса, вышла к поскотине, обернулась и обмерла. Меж дерев висели два сгустка радужного тумана, закрученного в разные стороны. Один — посолонь, второй — противосолонь. Туман, как спицы в колесе, но неравномерно пронзали разноцветные лучи, они-то и придавали не тающему на солнце туману вид паутины.

Сукка Отина заорала по-бабьи пронзительно, шлепнулась мягким местом в навоз, затем подобрала юбки и пометелила в деревню.

— Ой, чудо чудное, диво дивное! — орала она, пыля по деревенской улице.

— Да что с тобой? — повысовывались из окон старики со старухами. — Чего там тебе поблазнилось?

Из ворот посыпались сопляки, принялись бабку трясти за юбку:

— Чего, бабушка Сукка?

— Чудо, вот чего! За поскотиной поразвешана паутина туманная, под солнцем не тает, лучами сверкает да голову кругами кружит!

— Тебе вскружишь, — припомнил какой-то дед. — Смолоду сама вертихвосткой была, парням головы кружила. А теперь каку-то дрянь увидела и орет как ненормальная.

— И никакую не дрянь, а самое предивное чудо!

— Туман дивный… Добра-то!

— В башке у тебя дивный туман, а за поскотиной — чудо!

Так, переругиваясь, детишки и старичишки отправились на поскотину поглазеть на бабкино чудо. Приблизились и изумились. Рты поразевали шире варежки. И вправду, если к той паутине близко-близко подойти, то начинает блазниться. Старичью умершая родня видится, мальцам — грозный родитель, который едва с сенокоса вернется, сразу же и выпорет.

К вечеру с покоса стало возвращаться взрослое население Мудаков. У чудо-паутины собралась чуть не вся деревня. В туман соваться побаивались. Наконец нашелся бесстрашный Уш Калов. Подобрал он с земли батожок и сунул в правый зрак. Палка в туман не полезла, словно кто ее туда не пускал, взад выталкивал. Уш Калов обошел паутину, зашел с тыла и ничего не обнаружил. С другой стороны никакой паутины видно не было. Вернулся Уш на прежнее место и еще разок в правый зрак палкой ткнул. Тут из зрака вышел припозднившийся Раз Уваев.

— Ты чего пихаешься? — пошел он грудью на Калова. — Я к нему иду, машу рукой, привет, мол, чего вы тут все собрались, какого хрена за околицей не видели, а он мне стяжком чуть глаз не вынес!

— Так это ты в паутине сидел? — спросил Уш.

— В какой такой паутине? Чего несешь? Я тебе кто: паук-мезгирь, в паутине-то сидеть?

— Оглянись взад, сам поймешь, из какого такого места вышел.

— Увалов обернулся, пасть раззявил и давай затылок

чесать:

— Это кака така дрянь? Откуль взялась?

— Знать бы. Взялась как бы сама по себе. Я вон в тот зрак дрючком пихал, да не лезет. А тут и ты, как из Матушкиной на лыжах. Я и порешил, что это ты там сидел, мой стяжок не пускал.

— Стану я в паутине сидеть, когда у меня без нее хлопот полон рот: корова не доена, поросяти не кормлены, курям зерно не сыпано…

— Почему же тогда стяжок не лезет?

— А ты его в левый зрак сунь.

— Ладно.

Калов сунул палку в Левый зрак, она вошла безо всякого сопротивления. Уш вытащил ее взад, осмотрел: палка как палка.

— Тащите-ка жердину подлинней, — попросил пацанов.

Те мигом приволокли длинную жердину, которую, как позже выяснилось, оторвали от ограды выгона. Калов взял жердь и посунул в тот же левый зрак. Толкал до тех пор, пока мог в руках удерживать. Как рыболов с толстым удилищем. Когда не смог, потянул обратно. Оглядел и заметил, что жердь укоротилась. Конец оказался срезанным ровным-ровным спилом.

Вот оно что, — сказал Уш. — Да эта штука опасная. Сунешь в нее нос, его и отчекрыжит. А ежели что посущественней сунуть? Тогда, видать, без существенного хозяйства навек останешься… И какая же, интересно, падла там, внутре, сидит?

— А вдруг баба? — высказал заветное желание кто-то из холостяков.

— Матушкина там сидит с зубами, — огрызнулся Калов.

— Матушкина с зубами мужиков напугала. Никто в паутину лезть не решился, мужским естеством рисковать.

— Да мы такую бабу с зубами не на том месте камнями прибьем, — решили мужики.

И давай в туман булыги метать. Кидали-кидали, притомились. Присели передохнуть. Вот тут-то из паутины, из правого ее зрака, и вышли три юта. Что они юты — о том только поздней узнали, наутро, сразу-то не разобрались. А пока глянули на выходцев — мужики и мужики. Только голые, срам наружу. И нет чтобы постесняться от народа, срамотищу прикрыть, нет же, давай прыгать, руками и ногами бить-пинаться. Ветру нагнали, как ветряки с бугра. Да еще и орали: «Уйя! Уйя!»

— Какого …уя им надобно? — не понял старый дед-бобыль. — Они бабы, ли чо ли?

— Да вроде, бы мужики. Срам-то видишь?

— Видеть-то вижу, но мутно-мутно.

Бабы от такого паскудного зрелища завизжали, давай глаза прикрывать кто рукой, кто юбкой. Какая упала, какая прочь кинулась. Одни молодухи меж пальцев сквозь щелки подсматривали. Хотел Калов одного козла прыгучего жердиной огреть, но тот так рукой рубанул, что переломил лесинку. Понял Уш, что если эдакий подвесит фонарь под глаз, ночь озарится. А голяки прыгали и уякали, отгоняя толпу от паутины, пока не устали.

— Кто такие будете? — стали подступать мужики, видя, что те уже не могут двинуть ни рукой, ни ногой.

А пришельцы — тыр-пыр, восемь дыр, бала-бала, уяк-уяк — ни хрена не разберешь. Немтыри, что ли?

— Ходи-ходи твоя-моя, — попытался с ними поговорить по-иностранному, как с желтокожими купцами на ярмарках разговаривают, Кара Баков. Он хотя и деревенский был, но из себя городского корчил, потому что дважды в столице бывал, возил кедровый орех на продажу. Там-то на иностранный манер балаболить и наблатыкался. Уверял, что желтокожие хозяева горбатых лошадей только такой язык и понимают. Но эти не поняли. В ответ снова да ладом долдонить принялись: хухры-мухры, шышел-мышел, тарара-бумбия.

Поделились мужики с ними, кто уж чем смог, чтобы те срам-то прикрыли, и двинулись в Мудаки. Накормили, напоили и удивляются:

— До чего же горазды хмельные меды глотать! Чай, по ведру медовухи на рыло вылакали!

Повели их в баню. И — веришь ли, нет? — банник из нее выскочил как ошпаренный и в лес кинулся. Да такого отродясь не бывало, даже старики не запомнят, чтобы банник у всех на виду по улице, сверкая пятками, метелил.

Уложили спать немтырей, а с утра один из них с пацаном, приставленным к гостям из паутины для догляда, взялся язык учить: «пить», «закусывать», «трахаться»… А двое других подались к кузнецу. Упросили его на немецких знаках, то есть руками махая и рисуя на песке, чтобы он для них какие-то хреновины сковал. Тот бесплатно согласился помочь бедолагам: они же такие бедные, что даже штанов не имеют.

Короче, договорились они с кузнецом и подались к своей паутине. По пути с какого-то двора сперли водопойное корыто, установили его под правым зраком: сейчас им дождь золотой пойдет, как смеялись деревенские. А первый к вечеру уже слов сто выучил. Да все глупости, каким пацан-озорник научил: «Хочу медовуху пить-блевать…», «Баба, дай за титьку подержать…», «Уссаться от смеху, блядь, говно…» и прочее в том же роде.

Вот этот-то способный к языкам ютант и уговорил на второй день пацана в паутину слазить и сказать там какую-то ютантскую хала-балу. Пацан в левый зрак вошел, сказал и через правый вышел. Ничего не запомнил, кроме пары слов тарабарских, каким его глупый дядька научил. А говорил ли он те слова, когда в паутину лазил, а если и говорил, то кому — этих подробностей не вспомнил.

Но уже на следующее утро у пришельцев оказалось полкорыта золотого песка, зря деревенские смеялись. Тем песком волчьеухие бельмоглазы (что у них уши волчьи, только наутро, при свете солнца разглядели, а бельмоглазыми их ты, Кам Рой, первый дразнить придумал) заплатили за избу, какую им отвели. Была там одна пустая, старуха-вековуха померла, вот и стояла заброшенная. Песком же расплатились юты за одежонку поприличней и за кузнечные изделия. Кузнец-то как услыхал, что у бедолаг золотишко завелось, враз плату запросил. Те и заплатили, не спорили. А потом закупили у деревни лесу, кусок земли близ паутины, плотничий инструмент. И давай стены городить, паутину свою огораживать.

На пятый ли, шестой день в Великие Мудаки прибыла патрульная служба, чтобы разобраться: что за пришельцы, зачем да откуда, для чего годятся и кому они такие нужны? Один-то уже болтал вовсю, не вставлял через слово «блядь, говно», разобрался, поговорил он с патрульными, отсыпал им каждому в карман по доброй жмени золотого песка, те и отвязались. Стражники уехали и доложили по инстанциям, что все в порядке, пришельцы как пришельцы, никого не трогают, в полон не берут, железных колпаков не носят, старую избу купили, новую рубят. И налоги платить завсегда согласные.

А пришельцы двузракую паутину огородили, принялись покрывать тесом. Затем взялись за пристройки. Вместо песка у них откуда ни возьмись монеты завелись со знаком треугольника в треугольнике. Потом пошили себе шапочки с длинными козырьками и тем же треугольником в треугольнике на околыше. Мужики глянули на те треугольники и только тут догадались, что пришельцы вовсе даже никакие не пришельцы, а самые натуральные юты. Задумались: а не поубивать ли этих новых ютов к Матушке, пока вместо Мудаков деревне не прилепили клички пообидней, типа …рванцев. Потом так решили: вторые юты не первые — ни шапок с зубами у них, ни носа аршинного, а наоборот — кепки и золота навалом. Да и зовутся совсем по-другому. Первых-то, оказывается, звали ютроллями, а вторых вовсе даже ютантами. Правда, те и другие из одной и той же Ютландии заявились, но это уже мелкие мелочи.

— Хорошо, что эти юты тихие, — толковали одни.

— В тихом озере всегда берегини водятся, — возражали другие.

— Делов-то! На холсты их не наступай, а в остальном с имя не так уж и плохо — хоть спи, хоть так смотри!

— Берегини берегинями, а ютов все одно лучше было бы поубивать. Юты же. Ютанты не ютанты — без разницы.

— Ну нет, ют юту рознь. Вот ежели бы эти ютроллями были, тогда уж… И денежки у этих водятся, кому плохо?..

Пока мужики в Мудаках так вот судили да рядили, ютов сперва незаметно, а потому уже и весьма заметно поприбавилось. Лезли они из новенького сруба, как тараканы из-за печки. Взяли в Холмграде патент, открыли сперва в Великих Мудаках, а затем в Колотилове кабак. Третий — в Пинкареве. Никто и глазом моргнуть не успел, как они свою сеть на полстраны пораскинули. Чисто пауки, недаром из паутины выбрались. До Холмграда добрались, на княжий Двор проникли.

— А князем-то в те времена кто был? — заинтересовался Рой. — Все тот же Синюха?

— Нет, Синюха к тому времени помер. Ведь семьдесят лет как-никак минуло. Умный был да храбрый, но чересчур буйный. Вечно в синяках ходил: то со своими же дружинниками задерется, то с богатыми купцами, а то в бабьи светелки проберется, те его скалками или веретенами уделают. После него княжил Кед Рой Краснуха. Прозван так был за пристрастие к красному вину из смородины или малины. Потом правил Кед Рой Желтуха. Этот почему-то сильно желтки уважал. Чуть проснется, сейчас орать: «А подать мне, в Распроматушку, желтков!» Ему из яиц наковыряют и тащут. Специальная группа ковырялок при Дворе мантулила, чтобы князя ублажать. А тому без разницы — какие именно желтки: куриные, утиные, гусиные или там вареные либо каленые, жареные либо всмятку. Так и помер однажды, когда сто желтков съел, а сто первым подавился. Прокняжил-то он недолго, лет пять всего, а по возрасту был, как сам про то людям толковал, в самом расцвете государственных сил — едва за восьмую дюжину лет ему перевалило.

При Желтухе и пробрались юты во Двор. Желтков ему натащили невиданных — зеленого цвета, голубого, от двухжелтковых и трехжелтковых яиц. Еще притащили золота, стали нержавеющей, подарков всяких дурацких. Какой-то перепетуй для мобиля, хихикал-ку, мешок с волшебными буквами МСП — ты его трогаешь, а он тебя лупцует, свинью с надписью «товарищ» поперек лба, которая золотыми монетками под себя ходит. А еще вечный клей. Князь сдуру-то на него сел, не заметил, так до сих пор, знающие люди говорят, штаны его на скамье сидят. Желтуха и доволен. Разрешил торговать беспошлинно.

Ладно, помер. Сел за княжий стол Кед Рой Золотуха. Этот необоснованные привилегии отменил, стал с ютов пошлину драть. Сперва — половину прибыли, потом — всю, а затем и тройную прибыль. А те даже не покряхтели, платят тройные налоги, никому не жалуются. Все удивляются: на кой хрен им такая коммерция, себе в убыток-то? А ютанты в Великих Мудаках домину каменную отгрохали, высоченную, недоскреб называется.

А однажды по стране слушок пополз, что люди исчезают. И быстро подтвердился. В нашем княжестве, среди вещунов, а уж тем более — ведунов, ни один секрет долго не держится. Князь у себя в тереме икнет, через час о том в государстве всяк знает, кому интересно.

Оказалось, что Золотуха за золотой выкуп дал право ютантам вербовать лесичей-воинов для сражений за паутинной границей. Но наемничество — непопулярный в нашем народе вид дохода. Немногие за границу ушли за деньги мечами махаться.

Тогда юты придумали хитрый ход. Все их прямые действия всегда крахом кончались, поэтому они предпочитали кривые. Открыли ютскую школу под предлогом, что станут лесичей обучать грамоте, арифметике и боевым искусствам. Всему, что в жизни необходимо. Ученикам, объяснили, будет положено пищевое довольствие и бесплатное обмундирование, интересные поездки за паутинную границу, а родителям во время обучения выплачивается стипендия (от слова «стибрить» что ли?) — раз в год шапка золота. Многие захотели детей своих отдать в такую школу, а у ютов набор ограниченный. И берут только мальчиков. Устроили они отбор «на конкурсной основе», как объяснили недовольным. Этими непонятными словами все споры прекратили: кто достойней в школе учиться — богатые или бедные, умные или глупые? Раз основа конкурсная, так о чем же тут спорить? На основы покуситься никто не решился. Конкурс есть конкурс, скажут, бывало, ютанты расстроенным родителям, когда их чадо в ютшколу не примут, те и заткнутся. Против таинственного слова не попрешь: конкурс есть конкурс, а не жопа с ручкой.

А вся загадка с конкурсом объяснялась тем, что ютанты отбирали только тех детей, в ком задатки чародея или ведуна обнаруживали. Можно и вообще ничего не уметь: ни вещун-сигналов не слышать, ни кровь затворять наложением рук, ни кедровую шишку с ветки улепереть, — а все едино ютанты приборы со стрелками приладят, кровь возьмут, через увеличительную трубу на нее глянут и сразу скажут: «Ты — чародей, а ты — ведун». И забирают в свою ютшколу, а там обучают. После каждого курса возят в Ютландию учиться. Я там, например, семь раз бывал. Считается, что ученики после школы должны пять лет как бы в оплату за обучение в Ютландии отработать, а потом вольны назад в Лесное княжество возвратиться, где их, как грамотных людей и опытных воинов, охотно берут в княжью дружину.

Так говорят, а в жизни почему-то получается по-другому. Мало кто через пять лет в княжество возвращается. Тянет их в Ютландию, не живется в Лесном княжестве. Там, толкуют, куда интереснее. А почему интереснее — никто толком объяснить не может. Сколько я брата Ножа расспрашивал: почему ты назад в Берестянку не возвращаешься, почему в княжью дружину не идешь? Служил бы при Дворе, я бы к тебе в гости ездил, гордился столичным родственником. А он мне: «Эх, Лес, жаль, что не могу я тебе всего рассказать…» А чего рассказывать? Бывал я в Ютландии, ничему, считай, не научился…

Знаешь, Кам Рой, о чем я сейчас подумал? Может, ют тогда на поляне не соврал? Что если в Ютландии у Ножа и правда дети были — мальчик и девочка? Племянники мои. Тогда Нож, конечно, не хотел бы оттуда навсегда уйти. Ведь известно, что коли от ютантской службы освободишься, то больше хода в Ютландию тебе нет. Так просто, сам по себе туда не попадешь. Во-первых, даже в Великие Мудаки не пройти I— там кордоны стоят, без пропуска хрен пропустят. Можно, правда, и болотами пробраться, так в Дом ютов опять же не впустят. Стерегут юты вход в Ютландию…

Но я отвлекся. Ютшколу пришельцы открыли, чтобы чародеев и ведунов выявлять. И таланты их развивать. Для того нанимают в преподаватели самых сильных чародеев княжества. Нас, скажем, обучал волшебным приемам Бояр Кин. Раз в неделю в школе был день чародейства. На уроках мы чародейские премудрости затверживали так, что среди ночи разбуди — я из пальцев огоньки выпущу осветить темноту. А врага увижу, смогу стальную тарелку мысленно метнуть, чтобы перерезать ему горло. Знаешь, Кам Рой, я ведь теперь страшный человек, простому воину со мной ни за что не справиться. Вон ты патрулей пугал, мол, если чародей рассердится, то… И не лгал им. У меня просто практики здесь, в Лесном княжестве, не было. А каких дел я в Ютландии натворил, это неизвестно. Может, наколотил там тех же евнов и стовратов, как шишек с рясного кедра…

Мы же там, в Ютландии, убийствами занимаемся. Чем же еще, если нас именно этому в ютшколе и учили? Недаром у меня три или четыре шрама после летних практик появилось. А ютанты эти поездки родителям расписывают: вашего сына, мол, ожидают интересная работа и изысканные развлечения. Что за развлечения, они никому не рассказывали, но всех подкупала эта «изысканность». Да и против длинных денег никто не возражал.

Сейчас я полагаю, что изысканные развлечения состоят именно в убийстве стовратов и маржохов. Но до сих пор у меня никаких угрызений совести не было, потому что ютанты лишают памяти всех, кто побывал за паутинной границей. Это они хитро придумали… Не то все лесичи, поди, разбежались бы от них куда подальше.

Другая хитрость заключалась в том, что юты стали наниматься в патрули. Наобещали князю с три короба, показали машины громкой связи и точной передачи портретов. Кед Рою, поди, показалось, что с ютскими железяками порядок в стране легче поддерживать, чем с вещунами. Вещуны не могут связаться с районами, где бушует гроза, или рисуют портреты не шибко похожие. Можно ведь быть очень сильным вещуном, но не иметь способностей к рисованию. А железяка портреты рисует точь-в-точь, дырочка в дырочку.

Вот так и стали юты тройниками. Получили возможность контролировать страну. И действуют быстро и безжалостно. Попробуй про ютов что-нибудь худое вякнуть, враз раскаешься. Навешают на тебя собак. Да ты, Кам Рой, и сам все видел. Мы с тобой обед не доели, как патрули явились. А много ли ты наговорить-то успел?

Да, — согласился маг, — сеть информаторов у ютов густая, проскочить трудно. Хотя и возможно. Мы-то с тобой в любую минуту можем исчезнуть, но у нас совсем другие задачи. Пока нам необходим большой шум. И паника в ютском стане. Чем больше они будут нервничать, тем более достоверную картину их системы безопасности мы сумеем выявить…

Ах, Кам, — вздохнул юноша, — до чего же скучно выявлять сети, воссоздавать картины… Я ненавижу ютов, но каждый день слышать одно и то же: юты, юты… Навязли они в зубах и стали поперек горла. Расскажи лучше про вегиан. Откуда они, чем занимаются. Или про роботов. Кто такие роботы? Они у вас в стране, ты говорил, вместо нашей иножити.

— С двумя биороботами ты знаком.

— Ты мне что-то толковал, но я толком не понял. Какие биороботы?

— А кони наши — Банан и Верный.

— Они разве неживые?

Почему неживые? Вполне. Просто рождены не себе подобными, а созданы искусственно. Построены. Как вы, скажем, каменный дом строите. Они никогда не устают, могут обходиться без воды и пищи, понимают слова хозяина и поддерживают с ним вещун-связь.

— А как же без еды? — не понял Лес.

— Они могут питаться солнечной энергией.

— Солнечным теплом? А как же зимой?

— Зимой света мало, но им и этого вполне хватает.

— А ночью?

— Они могут питаться и как обычные лошади, травой там, овсом, но в принципе даже дрова станут жевать и жаловаться не будут. И потом — их почти невозможно убить. Потому я и сказал, что они — нежить. Но иножить — более точное их определение.

— А вегиане — тоже нежить?

— Вегиане — разумные существа с седьмой планеты звездной системы Веги.

— А что такое «звездная система»?

— Прости, Лес, я позабыл, что Птолемей еще не родился…

Лес вздрогнул. Оказывается, маг, кроме всего прочего, был и великим ведуном: знал людей, которым еще только предстоит родиться. И даже по имени. А впрочем, чему тут удивляться? Чародей знает и умеет больше колдуна или кудесницы, ведун — больше чародея, а маг обязан быть сильней ведуна.

— …поэтому я начну сначала. Ты знаешь, что такое планета?

— Еще бы, — даже слегка обиделся юноша. — Планета — это Земля, Луна.

— А то, что Земля — шар и шар этот кружится вокруг Солнца?

— Нет, мы считаем, что Солнце вращается вокруг Земли. Видно же любому зрячему, как оно восходит, катится по небу, а потом закатывается за горизонт.

— Можно подумать, что Птолемей уже родился, — хмыкнул Кам. — Он именно это и утверждал в своем учении.

— Но ведь вправду видно, что Солнце по небу катится, — стоял на своем юный чародей.

— Ага, — согласился Рой, — но никто не видел, чтобы вращали очаг вокруг жаркого.

— Ну да, — согласился Нов, — конечно же, вращают зайца на вертеле, а не костер вокруг него. Но это разве доказательство?

— Поверь, Лес, я мог бы это доказать, но прошу поверить мне на слово. Потому что научные доказательства — дело длинное. Так вот. Луна вращается вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца. А также Марс, Венера и другие планеты. Все вместе они образуют Солнечную систему. А наше Солнце входит в систему других звезд, и система эта называется галактикой. Солнце и другие звезды вращаются вокруг центра галактики. А галактики в свою очередь образуют систему Вселенной со своим центром. Наша галактика называется Млечный путь. Ее видно в небе. Взгляни, видишь эту белую полосу из великого множества звезд? Это и есть Млечный путь.

И вокруг каждой звезды, как вокруг нашего Солнца, вращаются планеты вроде нашей Земли и Луны. Есть планеты очень похожие на Землю, есть вовсе ничем не похожие. Ну совершенно другие, даже сравнивать нечего. Вегиане живут на седьмой по счету от звезды Беги планете. А сама Вега входит в созвездие Лира. Хочешь, я тебе покажу Вегу?

— Конечно хочу.

— Тогда взгляни на этот ромбик из четырех звезд. Самая яркая из них — Вега.

— Но она такая… маленькая… — нерешительно возразил Лес. — Хотя и яркая. И кажется, что ее можно снять с небес и повесить на грудь, как светлячка.

— А все потому, что она находится очень далеко. Расстояние до нее — больше двадцати шести световыхлет. А световой год — это расстояние, которое пролетит частица света — фотон — за земной год. Такое расстояние вообразить невозможно. А вообще-то Вега в пятьдесят пять раз ярче Солнца. А не слепит только потому, что так далека. Как костер, который издали кажется искоркой…

От таких речей, от немыслимых расстояний, от разговоров о скорости света (Нов не мог представить себе скорость света) у юноши закружилась голова. Он смотрел в бездну над головой, и в ней кружились хороводы созвездий, таких же солнц, как наше, но очень-очень, невообразимо далеких. И где-то там были планеты, как Земля, и на них жили люди, всякие там вегиане и бетельгейзеры…

— Рой, — спросил Лес, — но если звезды так далеко, то как же до них можно добраться? Как повстречаться с жителями планет, которые кружатся вокруг этих звезд?

— Я летал к звездам, — сказал маг.

Глава двенадцатая. Анекдоты про ютов

Едва открыв глаза, Нов бросился к Банану, чтобы понять, чем биоробот отличается от обычного коня. Ощупал его, заглянул в зубы, даже под хвост, но ничего подозрительного не обнаружил. Конь как конь. Разве что чернее, чем самый темный из вороных, виденных раньше. Сгусток темноты. Но бока теплые, слышно, как бьется сердце, и видно, как набухают жилочки под кожей. Дыхание — глубокое, ноздри раздуваются, уши прядают… Чего же не хватает? Нет эмоций, но это способен заметить только вещун. И любому вещуну такой конь в радость будет: с ним можно разговаривать и отдавать неслышные приказы. Просто здорово!

Рассматривая и ощупывая Банана, Лес искоса поглядывал в сторону Роя: чем сегодня удивит маг за завтраком? На подносе оказался ярко-оранжевый шар с восхитительным запахом и вкусом. Кам научил снимать кожуру.

— Этот плод называется апельсин.

— Неужели твои сюрпризы никогда не кончатся? — спросил Нов. — Сколько же удивительных растений существуют в мире, а мы, лесичи, о них никогда даже и не слышали.

— Арбуз знаешь?

— Нет, а это вкуснее банана?

— В следующий раз попробуешь, — пообещал Рой. — А сейчас я бы хотел научить тебя одному боевому приему без оружия. Замахнись на меня кинжалом, — сказал маг и бросил нож.

Юноша поймал его за рукоять, взял поудобнее и попытался нанести удар. Лес даже не понял, почему кинжал отлетел в сторону.

— Показываю медленно, — сказал Кам.

Он разложил движения на составные элементы, после чего вооружился, и Нов стал учиться выбивать оружие. Они потренировались полчаса, потом запрыгнули в седла и выбрались на большую дорогу. Банан и Верный скакали ноздря в ноздрю.

— От цокота копыт пыль по полю летит, — продекламировал Рой.

В таком ритме они и мчались: от цо-кота ко-пыт пыль по полю ле-тит, от цо-кота ко-пыт пыль по полю ле-тит… Фраза Кама застряла в сознании и вертелась на языке. Лес поймал себя на том, что невольно напевает: от цо-кота ко-пыт…

Дорога раздвоилась. Всадники выбрали правую — на Холмград. Таким аллюром они к вечеру доцокали бы до столицы, но когда тракт нырнул со склона с поворотом и кони понеслись под гору, не в силах притормозить, из придорожных зарослей их обстреляли. Лесова рубаха к тому времени была заговорена от стрел, Роя защищал браслет-оберег, так что наездникам стрелы были не страшны. От коней же, как это ни удивительно, стальные наконечники отскакивали, словно бока Банана и Верного были выкованы из железа.

За поворотом всадников поджидала дюжина конных в черных одеждах и с треугольниками на кепках. Юты! В их руках сверкали обнаженные мечи.

— Держись пока за мной! — скомандовал взрослый. — И при первой возможности прорывайся, меня не жди!

— А ты как же?

— Я твой страж тела, обо мне не думай.

Маг погнал коня на врагов. Верный грудью опрокинул лошадь, перекрывшую путь. Она, падая, придавила наездника. Другого юта Кам вышиб из седла ударом кулака. В черной стенке образовалась дыра, как щербина в зубах. Через нее и прорвался Нов. На скаку он оглянулся и увидел, что уже четверо ютов зарылись носами в пыль, а Рой добрался до предводителя засады. На том была красная шапочка, тогда как у прочих — голубые. Маг опустил клинок меча на красную голову, но главарь отбил удар своим мечом. Лезвие Кама скользнуло вниз и тут же пошло вперед и вверх. Лес знал этот удар, сложный, но очень опасный для противника, когда клинок вспарывает живот, выпуская наружу кишки.

Юноша ошибся. Удар оказался куда сложней. Острие меча описало две замкнутых петли, после чего заорали и всадник, и жеребец. Животное поднялось на вздым, затем тяжело рухнуло на передние копыта и со ржанием поскакало не разбирая дороги. Удаляясь, всадник и конь вопили нечеловеческими голосами. Нов вспомнил, что про такой удар, который лесичи называли «последний писк», ему рассказывал дедуля Пих. «Последний писк» не угрожал ничьей жизни, но на всадника, пропустившего удар, он на всю жизнь ложился несмываемым пятном, потому что после молниеносного движения клинка жеребец превращался в мерина. Судя по писку, та же участь не миновала и главаря засады. А это, похоже, особый позор для скакуна, подумал Лес.

Последний ли у них писк или они теперь будут пищать до конца жизни, Нову было неведомо. Жертвы позорного удара мелькали среди стволов, оставшаяся без руководства группа, раззявя пасти, провожала их взглядами. Затем сорвалась и помчалась вслед за начальством. Рой двинулся вперед по дороге, насвистывая что-то замысловатое. Скакавший в арьергарде ют задержался у кромки леса, выдернул из кобуры громобои и выстрелил навскидку.

Маг, не останавливаясь, поднял вверх левую руку, куда и угодил огненный луч. Нов испугался, что кисть наставника отвалится под копыта Верного, но луч ударил в браслет, отразился под острым углом, угодил в сосновый ствол и пережег его. Объятое пламенем раскидистое дерево рухнуло меж двух всадников. В облаке пылающей хвои вспыхнули черные одежды, и к удаляющемуся писку главаря добавился утробный рев обожженных ютантов.

— Сами виноваты, — сказал Нов. Рой хохотал, сверкая белыми зубами.

— Их было пять, нас — двадцать пять, — прокомментировал он. — Мы дрались, пока не сравнялись.

Они спешились и внимательно осмотрели своих скакунов. Нов обнаружил только один след, где стрела, очевидно, прошла скользом, прорвав шкуру. Треугольный лоскут болтался, обнажив нечто, сверкающее металлическим блеском, как разлитая ртуть. Юноша прижал лоскут к теплому боку, и он тут же прилип, как приклеенный. Других повреждений не было.

Засада задержала их, в результате дорога привела к холмам столицы уже в сумерках, когда в небе появились первые звезды. На заставе у въезда в город дежурила дюжина стражников. Лес ожидал новых неприятностей, но дюжинник, назвавшийся Мо-сом Ловом, отнесся к путешественникам вполне дружелюбно. Тем более что маг почему-то решил сменить имена. Он назвался Фомой Беренниковым, а Леса нарек Тоевым — по женской линии. Нов подумал, что Лес Тоев — тоже звучит неплохо, А назовись они Камом Роем да Лесом Новом, еще неизвестно, чем бы закончилась встреча с патрулями. Могли и повязать. Если бы сумели справиться.

— А тебе большой привет от Жижа Кова, — неожиданно для юного чародея сказал маг. — Мы с ним вчера виделись.

— Жиж — мой друг и земляк, — заулыбался Мое. — Мы с ним вместе босоногое детство провели. Приятели Кова — мои приятели. Савва Теев, проводи гостей до постоялого двора. Завтра я свободен от службы, мы могли бы посидеть в трактире. Ты, Фома, не прочь?

— С удовольствием выпью с другом Жижа кружку-другую. Где встретимся и во сколько?

— В трактире «Козья морда» на заходе.

— Договорились, — сказал Рой. — Обязательно будем, если не помрем. Последний анекдот про ютов слышал?

— Нет, вообще ни одного про ютов не слыхал. Расскажи, — заинтересовался дюжинник.

— Слушай. Ют в очках для темноты ведет три тройки ютов без очков на встречу с начальством. Те ничего не видят, тычутся в стены. Вдруг очкастый натыкается на сук и теряет очки. «В Матушку-Пер-воматушку! — орет он. — Все, пришли!» — «Здравствуйте, Гарь Ян!» — хором говорят сучьеухие. «Да нет, это я на сук напоролся», — объясняет потерявший очки. Остальные хором: «Здравствуйте, девушки!»

Вся дюжина, включая и патрулей-ютов, закатилась от смеха. Расставались друзьями. Савва Теев проводил до постоялого двора, велел хозяину, чтобы отвел приезжим комнату получше, без клопов, а расставаясь, попросил рассказать еще хоть один анекдот про ютов.

— Ладно, — согласился Кам. — Слушай. Ют в Доме стражи разминает мышцы: отжимается от пола. В комнату заглядывает лесич, поставщик сена. Увидел юта и страшно удивился. «Эй, тройник! — закричал он. — Ты что, не заметил, что твоя баба давно уже ушла?»

Хохоча во всю глотку, Савва ускакал в ночь. В трапезной постоялого двора было полно народа, когда чародей и маг побросали сумки и седла в отведенной им комнате, умылись над тазом, почистили пропыленные одежды и спустились поужинать. Свободных столов не было, но местечко для Леса и Роя нашлось. Им тут же принесли одного на двоих жаренного на вертеле гуся, жбан кваса и большой кувшин вина.

— Ну, как тут жизнь в столице? — толкнул локтем в бок своего соседа слева Кам.

— Что, только приехали?

— Ага, вещи покидали и спустились сюда.

— Ну-у, тогда вы никаких столичных сплетен еще не слыхали, это уж точно.

— Точней некуда.

— Самая последняя: ютов все кругом называют теперь бельмоглазыми…

— Да ну! — притворно изумился маг, а Нов подивился, как быстро кличка, приклеенная Роем, успела распространиться. Не прошло и полутора суток.

— Точно! Скажешь: иду к бельмоглазу, — все знают, что у тебя дела с ютом… А еще появился анекдот про ютов. Смеху — полные штаны. Идут это они дюжиной по ночной столице, ни хрена не видят — бельмоглазые же, подслеповатые. А впереди прется сучьеухий в очках для темноты. Ну, ты сам эти очки знаешь. Мне один ютяра знакомый давал померить, я глянул — все зеленое, красный забор зеленым кажется, и морды у всех зеленые, как у ютроллей. Вот же гадство!.. Так вот. Ведет он их по ночному Холмграду да ненароком натыкается бельмастым глазом на сук. Очки упали, а остальные слепни слепнями тут же на очки наступили, стекла раздавили, хрен починишь. Этот тоже ослеп и орет: «Вы, сучьи уши! Растоптали мне очки, которые мне наместник Гарь Ян дал поносить до утра! Вот я вам сейчас за это морды зеленые расквашу, чтобы красными стали, как положено!» Как даст одному по рылу, другому, третьему. Пустил юшку, грозится: «Будете знать, как чужие очки топтать! Еще хотите?» — «Нет, нет! — орет дюжина. — Хватит с нас и того! И как же мы теперь до начальства доберемся, без очков? Ни хрена же не видно!» — «Это я на сук напоролся», — начал оправдываться поводырь. Понимает, что сам виноват. Шел бы поаккуратнее, очки бы не уронил. А те не поняли, что он им про сук дерева толкует, обрадовались: «Суки — это хорошо! Давай мы их всех по очереди трахнем!»

— Правда, смешно? Сам же знаешь, что с их-то срамом трахаться — только народ смешить, да им ни одна баба и не даст, ха-ха-ха!

Сидящие за столом грохнули так, что кружки подпрыгнули.

— Хорош анекдот? — спросил рассказчик.

— Хорош, — подтвердили слушатели, а Нов опять подивился, как быстро анекдот с заставы добрался до трактирного полуподвала. Одно объяснение такой скорости: в княжестве развита система вещун-связи, поэтому слухи и распространяются мгновенно.

— А еще какие новости? — спросил Рой. — Как поживает князь? Жив-здоров?

— А чего ему сделается? Над златом чахнет, от пыли чихает, а так живее всех живых.

— Ас ютами он как? Мирно живет или с Гарь Яном ссорится?

— Ясно, что ссорится. По семь шкур с одного юта спустить пытается. Не зря его Доходягой прозвали — до того уж доходы любит, ха-ха-ха!

— У ютов золота навалом, не обеднеют.

— Да мне тоже их не жалко. Думаешь, я ютов пожалел? Нашел ютострадальца!

— А я в дороге слыхал, — доверительно, будто великую тайну, сообщил, понизив голос до еле слышного, Кам Рой, — будто патрули-лесичи с тройниками перессорились. Юты будто бы лесичей громобоями не то порезали, не то чуть не порезали, стражники и взъярились, отлупили ютов, причесали в хвост и в гриву. Там еще, говорят, лешачий царь случился —

Мусаил, так чуть башку себе не сломал: как свою армию делить, раз патрули не с севера и юга либо там с запада и востока, а из одного Дома стражи?

Лес удивился, как ловко Кам переврал события вчерашней стычки в кабаке, но поправлять наставника не стал. Полагал, что тому виднее. А слушателей убедила подробность с Мусаилом. Они магу поверили и принялись обсуждать шансы той и другой стороны. С одной стороны — лесичей в патрулях много больше, а с другой стороны — у ютов громобои, могут и порезать к Матушке! Но все равно патриотизм победил прочие соображения. Решили, что лесичи-патру-ли победят, если до серьезной брани дойдет. Первых ютов одолели, а тех было вона сколько! И ничего, кого не убили, тех в плен взяли, шапки железные пообломали, гонору поубавили. То-то вторые юты такие вежливые явились, стали наш язык учить, в патрули наниматься. А князья наши, слава Батюшке, не совсем уж дураки, не дают бельмоглазым большого хода, выше тройника никогда не ставят.

— А еще я слышал, — сказал Рой, — что появился богатырь сильномогучий…

— Это Еленя, что ли? — перебили его. — Так Еленю мы давно знаем. Кому она нужна, его могучесть? Везде, где ни появится, деревья начинают на корню сохнуть. Только с помощью чародеев от него и спасаемся. Придурок он, твой богатырь.

— Да я не про Еленю, а про совсем другого богатыря…

— И другого знаем. Его Усыня зовут. Этот полудурок похуже даже Елени будет. Что делает: по весне, когда рыба на нерест идет, перегородит усами русло и радуется, паразит, что всю повыловить может. А того не понимает, ежели рыба икромет не произведет, так ее и вовсе не станет, на другой год ловить нечего будет. Тут уже, кто первый Усыню углядит, враз бежит за подмогой: «Беда, братцы! Усыня опять поток перекрыл!» Мужики батогами вооружаются и бегут к воде. Давай его лупцевать, а тот усы из реки вытащит и ну мужиков хлестать, ноги им путать. Навалит, бывало, кучу-малу и скалится: экой я ловкий!..

— Да я вовсе даже не Усыню имел в виду! — рассердился Рой. — Того богатыря, которого я имею в виду, зовут Кам Рой из комариного рода. Он, говорят, где юта ни повстречает, давай им сейчас уши резать. Ходят слухи, что уже половина тройников из Западного Дома стражи без ушей щеголяют. Да еще друг перед другом хвастаются: дескать, мода такая пошла! Тоже мне модники! А Кам Рой из комариного рода объявил всем ютам войну. Юты же как про войну услышали, тотчас в штаны наложили. Они, юты, всегда, когда напуганы, в штаны накладывают. Да вы и сами знаете про то:- к юту же подойти противно — воняет…

Юноша удивлялся тому, как вдохновенно врет залетный маг. То утверждает, что он коренной лесич, то вон придумал какого-то сильномогучего богатыря… Хотя бы узнал сперва, как народ относится к сильномогучим. Зачем-то соврал, что половина тройников из Западного Дома стражи без ушей ходят, хотя таких всего-то трое. И вряд ли они этим хвастаются. Чем же тут гордиться? А соврать лесичам, будто от ютов воняет, когда даже ему, молодому парню, известно, что юты очень чистоплотные, вон у них какие бани с дождем из трубок и банщики такие жесткие, трут грязь до посинения. Лес восемь лет с ютами общался, ни разу не видел, чтобы хоть один из них в штаны наклал. Кам лжет, а эти почему-то верят, что юты и вправду с полными штанами ходят…

И вдруг до юноши дошло, чего же в самом-то деле добивается маг. Того, чтобы выставить ютов в глупом и смешном свете, превратить их в посмешище. Отсюда и мода ходить без ушей, и вонь из штанов, и анекдоты. «Это я на сук напоролся…»

— А тебя-то самого как зовут? — спросили Роя.

— Зовите Фомой Беренниковым.

— А имя-то зачем соврал? — недоумевал Лес. — Послушай, Фома. Ты почему-то ютов недолюбливаешь…

— Я — ютофоб, — сказал Кам. — Это значит — объясняю для всех сразу, чтобы потом каждый по отдельности не спрашивал, что да как, — я ненавижу ютов. Они нас, лесичей, не уважают, за придурков держат. Слышали, как своих же сослуживцев, наших патрулей, громобоями порезали? А ведунов и чародеев кто поизвел?

— Да никто, — зароптали в толпе, облепившей стол.

— А много ли их осталось? Вот ты, ты самый, — Рой выдернул из толпы первого попавшегося, — скажи мне, ежели у тебя какое несчастье случится: корова пропадет или вещь дорогая, — ты к кому обратишься?

— Ясное дело, что к ведуну.

— А легко ведуна находишь?

— Да в Холмграде их человек пять.

— Ладно, это в столице. А в деревнях?

— В деревнях-то? Что-то я их там не встречал. В деревне если что пропадет, то прежде чем ведуна отыщешь, требуется у другого ведуна о нем спрашивать.

— Вот! А теперь пусть мне скажут: куда ведуны подевались?

— Может, бабы меньше рожать стали?

— Почему — меньше? Неужто лесичи как мужики ослабли?

— Ну, ты скажешь! Вот я, например…

— А я знаешь сколько за раз могу?..

— А я, думаешь, меньше?

— Вот видите, — подвел итог Рой. — И мужики мы все хоть куда, и леснянки наши привлекательны и не прочь родить пару-тройку ребятишек. Так где же, спрашивается, ведуны?

— И где же?

— А их всех в ютшколу позабрали да за паутинную границу угнали. Считай, что в полон. Или даже хуже, кидают их там в бой, убивают почем зря. Вот ведь что окаянные юты придумали: забирают наших пацанов, детей еще, и с лютыми врагами сражаться заставляют. А сами сидят в сторонке, трофеи после победы собирают. А если кто видел выпускников школы ютов, которые назад в Лесное княжество вернулись, тот подтвердит: возвращаются наши ребята все израненные. А за что они там бились? Что наше государство с ютских войн имеет? Детей раненых и покалеченных!

— Ой, а ведь и правду говорит Беренников. Точно, у меня сват от ютов вернулся, так на нем места живого не было, до того израненный.

— И долго он потом в мирной жизни пожил? — спросил Кам.

— Да года три. Совсем молодым от старых ран скончался.

— А сват твой чародействовать умел?

— Еще как! У нас в Малиновке, пока жив был, дожди только по заказу шли, ведьмы у коров молока не отдаивали. Ну, разве что самую малость. А как сволокли свата на погост, тут-то и началось. Те же ведьмы распоясались. Ты ей пару слов, а она на тебя — хомут. А теперь, говорят, ведьмачье новую моду взяло: собираются на Лысой сопке не победу над ютроллями праздновать, а опытом делиться, как честной народ дурить.

— Вот вам и вся загадка, — сказал Рой, — куда ведуны и чародеи подевались. Попомните мои слова: когда юты всех чародеев за паутинную границу угонят, колдуны да ведьмы нам на шею сядут и ножки свесят. Сейчас-то шибко распоясаться боятся: знают, что любой чародей за злодейские дела ведьмака в небо вверх ногами подвесит и оставит сушиться, пока злыдень в разум не придет. А без чародеев будем все ходить с хомутами на носах и на грудях, и заклятье снять некому станет. Тогда спохватимся: где же чародеи? Да поздно будет.

— Ах юты, вот же сучьеухие бельмоглазы! — заорала толпа.

— Эвон чего удумали: наших ведунов извести, одних злыдней нам оставить! Злыдни нам всех коров отдоят, и станем последний хрен без соли доедать!

Когда чародей и маг, засыпая на ходу, отправились наверх, в трапезной продолжались крики. Лес подумал: если бы сейчас кто-то позвал этих лесичей идти громить ютов, то ни один бы не отказался. Вот тебе и армия соратников…

Глава тринадцатая. Княжий Двор

— Сегодня мы с тобой разделимся, — сказал Кам юноше. — Ты пошатайся по столице, поглазей, а я стану искать подходы к княжьему Двору. У тебя деньги есть?

— Полный кошель, который у ютанта улепер.

— Вот и прекрасно. Только впредь ни у кого ничего не улепри, попадешься невзначай, вызволяй тебя Потом из темницы.

— Да не стану я за чужими кошельками гоняться, — обиделся Лес. — Что я — вор? Я и этот-то кошель улепер не ради корысти, а чтобы хоть чем-то насолить ютанту. Понимаешь же, что я один объявить войну ютам не мог. Я и твоему-то объявлению войны не верю. Невозможно вдвоем с тысячами биться.

— Будто я сам этого не понимаю! С моей стороны это — слова, поза. А нужна она для того, чтобы другие лесичи услышали: объявились люди, которые с ютами воюют, — и задумались: а вдруг и правда юты — враги лесичей? А сейчас не та ситуация, чтобы зря рисковать. Так что не лезь к ютам, не строй из себя Робин Гуда.

— А кто такой Робин Гуд?

— Это был такой — прости, не был, а еще будет! — благородный разбойник: отбирал деньги у тех, кто нажил их нечестным путем, и раздавал тем, кого обманули и ограбили.

— Кам, расскажи про благородного разбойника!

— В другой раз. Сейчас некогда. Дело у меня, сам понимаешь, важное. Касается не только нас двоих, но и всего княжества, простых людей, чародеев и ведунов. Если сумеем с князем поговорить, то есть надежда, что спасем магический род от истребления. Так что будем надеяться на удачный исход. Значит, Лес, не станешь искать неприятностей?

— Обещаю.

— Да, вот еще что. Тебя разыскивают, размножены портреты. Поэтому нужно сменить личину. Причем на такую, которая на чистую воду не выводится.

— Ладно, — махнул рукой Нов.

— Да не ладно, а давай займись этим прямо сейчас. Чтобы я мог надежность смены облика проверить, убедиться в достоверности.

Лес подумал: а чей бы облик взять за основу? Он припомнил Ножа, но тут же спохватился, что брат долгое время пробыл в Ютландии и его могли знать многие юты. Ничего хорошего не выйдет, если наткнешься на знакомых Ножа. Может, обернуться Косом Тенкиным? Живет он далеко от столицы, из своего Козырьграда выезжает нечасто, вряд ли у него много знакомых в столице. Решено.

— Рой, а у меня мазь из припутника кончилась, — вспомнил Нов. — Я ее на превращение в елку истратил.

— Неужели нисколько не осталось?

— Разве что на стенках берестяного коробка.

— Давай сюда, — сказал маг и протянул руку.

Лес извлек кошель со своими нехитрыми припасами, отыскал коробок, протянул Каму. Рой поскреб пальцем по стенкам берестяной коробочки и собрал малую толику мази. Потом откинул крышечку на боку самобраного сундучка и смазал припутник с пальца на стенку открывшегося воронкообразного отверстия. Захлопнул крышечку, распахнул большую крышку сундучка, оглядел комнату, схватил первую попавшуюся под руки тряпку и засунул туда, куда обычно набивал землю. Закрыл и снова открыл крышку. В сундучке появился приличный комок мази, хватило на то, чтобы наполнить припутником берестяную коробочку.

— Теперь хватит?

— За глаза, — сказал Нов. — А из чего бы пояс соорудить?

Маг бросил ему кусок веревки. Лес натер ее мазью, подпоясался и завязал особым узелком на животе. Сосредоточился, припоминая форму и цвет глаз Коса, его широкий разворот плеч, русые с ры-жинкой волосы.

— Ну как? — спросил юный чародей, закончив превращение.

— Сойдет, — сказал Кам, критически оглядев его. — Не знаю на кого, но похож.

До вечера Лес бродил по городу. Посетил базар, заходил в лавочки, глазел на группу музыкантов, жонглеров и акробатов, которые не иначе как пользовались тирличем: уж больно много кувырков в воздухе умудрялись совершать. Тренировками, даже очень упорными, такой ловкости не добиться.

С магом они встретились вечером незадолго до захода солнца. Сразу же и подались в «Козью морду». Мое Лов уже поджидал их за угловым столиком. Перед ним стояли три кувшина отнюдь не с квасом. Не успели маг и чародей толком рассесться на лавке, он уже наполнил кружки. Одну из них Кам закрыл ладонью.

— Увы, — сказал он, — мой юный друг пока не пьет хмельного. Пусть-ка трактирщик принесет кувшин брусничной воды.

Дюжинник подивился потертому виду юного друга, но промолчал. Расторопный половой принес воду, все трое стукнулись кружками.

— Насколько я понял Жижа, — начал Лов, — ты, Фома Беренников, хотя Жиж называет тебя Камом Роем, а Кама, насколько мне известно, объявили в розыск, да… Так вот ты — сторонник нового движения, которое именует своих сотоварищей ютофобами. Правильная у меня информация?

Какое такое движение, подумал Лес. Никаких же ютофобов нет, один ютофоб — Кам Рой, да разве еще он — Лес Нов. Или Жиж Ков, Соб Боль, вчерашние посетители трапезной на постоялом дворе тоже юто-фобы? А что? Поговоришь с людьми по душам, открыто, и выясняется, что и другим лесичам хуже горькой редьки надоели юты с их высокомерием… Уж больно нагло себя ведут. Прямо хозяева княжества, взять хоть патрулирование, хоть кабаки, которые можно открыть только с их ютантского разрешения. А ютские торговые лавки — насколько они богаче товарами, да и внешним видом. Лавки купцов-лесичей выглядят куда проще и бедней.

— Какие у тебя претензии к ютам? — спросил Мое.

Маг принялся перечислять. Все доводы Лес уже слышал, поэтому не вникал в разговор взрослых. По всему видно, что Рой сумел убедить дюжинника в своей правоте, потому что к концу разговора Лов заявил, что считает дело Фомы справедливым. А посему окажет любую разумную поддержку.

— Что мне нужно, — сказал Рой, — так это попасть на обед или ужин в княжеском Дворе. Очень хотелось бы переговорить с Кедом Роем или хотя бы с кем-нибудь из его советников. Можешь устроить?

— Запросто, — сказал Лов. — Давайте подождем до завтра. Если у меня получится, то я подошлю к вам на постоялый двор Савву Теева, и он сообщит, как устроилось дело.

— Договорились, — кивнул маг. — А когда его ждать?

— После полудня.

— Замечательно. Ну что, еще по кружечке и разбежимся?

— Только еще какой-нибудь анекдот расскажи, — "попросил дюжинник.

— Нет проблем… «Не хочу я выходить замуж за юта, — волнуется леснянка. — Он слишком старый!» — «Ну и что? — успокаивает мать. — Ты же не собираешься его варить».

— Ого-го, — заржал Мое. — А еще?

«Мне всегда не везет с леснянками, — жалуется один ют другому. — Вчера зашел в кабак с красоткой, а ей попалась в каше улитка. Она позвала полового: „Уберите этого мерзкого слизняка!" И что ты думаешь? Половой хватает меня за шиворот и тащит из-за стола!..»

— Точно, все юты — слизняки, — правильно понял дюжинник. — А еще?

Ют только что прибыл из-за паутинной границы в Лесное княжество. Зашел в трактир и спрашивает: «У вас тут написано „икра". Что это такое?» — «Это яйца от большой рыбы», — объясняет половой. «Отлично! — говорит ют. — Дайте мне два рыбьих яйца. Только обязательно сварите их вкрутую».

Мос долго хохотал, даже слезы от смеха выступили.

— Представляю, — заходился он, — как у этого придурка морда вытянулась, когда ему принесли две икринки! Да еще и вареные, ха-ха-ха!

Расставались как старые добрые товарищи. Оказывается, думал Лес, анекдоты иногда сближают людей получше вина и являются доводами помощней самых правдивых фактов.

В полдень в их комнату вошел Савва Теев.

— Лов велел передать, — сказал он, — чтобы вы по первой звезде подошли к южным воротам Двора и спросили дюжинника Ога Нева. Он проведет вас в княжью трапезную и усадит за стол. Сумеете переговорить с Кедом Роем, значит, повезло, а нет — ваши проблемы.

— Спасибо, Савва, — поблагодарил маг. — Передай Мосу нашу благодарность… Ну, что тебе еще? Говори, не бойся.

— Анекдот бы, — замялся Теев. — Уж больно ты, Фома, на них мастак.

— Знаешь, сколько ютов нужно, чтобы одну корову подоить? — спросил Кам.

— Одного, наверное.

— Ошибаешься. Это одного лесича достаточно, а ютантов нужно девять. Четыре будут за сиськи держать, один ведро подставлять, а еще четверо возьмут корову за ноги и будут поднимать и опускать ее, чтобы молоко выдаивалось.

— Во идиоты, — захохотал Савва…

На закате они вывели Банана и Верного и поехали ко Двору. У ворот их окликнули.

— Мы разыскиваем дюжинника Ога Нева, — объяснил маг.

Нев вышел из караулки.

— Кто такие и чего нужно? — спросил он.

— Мы друзья Моса Лова. Он велел обратиться к тебе, Ог Нев. Сказал, что ты можешь провести нас на княжий ужин.

— Ах да. Мое мне про вас толковал. Ты — ютофоб Кам Рой, он же — Фома Беренников, мастер рассказывать анекдоты про ютов. А это твой наниматель — чародей Лес Нов. Правильно? — Ог внимательно оглядел мага и Леса. На последнем задержал взгляд надолго. — Совсем на портрет не похож. На нем чародей совсем молодо выглядит.

— Так и есть, — сказал Кам. — Но он же чародей. А чародею сменить облик легче, чем нам с тобой переодеться.

— Понимаю, — сказал дюжинник. — Вы же в розыске. Но не потому, что против лесичей худое замыслили, а потому что ютам сильно досадили. Понимаю и сочувствую. Я тоже их не больно-то люблю. Сволочи они, никаких своих военных секретов нам не раскрывают, даже то, как добрую сталь варить… Въезжайте и следуйте за мной.

Ог Нев проводил их до конюшни, где они оставили Банана и Верного, и провел крытыми переходами, коридорами и балконами в трапезную, где за двумя длинными рядами столов сидели приглашенные к сегодняшней трапезе лесичи и юты. Зал освещался свечами и букетами жар-цвета. Князя еще не было. Дюжинник отыскал для них два свободных местечка на лавке так далеко от княжьего кресла, что сразу стало ясно — перекинуться с Кедом Роем парой-дру-гой реплик никак не получится. Нов задумался: как же маг надеется поговорить с князем?

Гости сидели за столами тихо-мирно, никто не притрагивался к еде. Наконец пропели рога, распахнулись широкие двери, украшенные изумительной резьбой. Кудесницы были тут ни при чем, красота была подлинной, не наведенной, это Лес проверил первым делом, надавив на глаз: кудеса бы непременно исчезли. В трапезную вступил Кед Рой Доходяга — могучий мужчина с русой бородой и голубыми глазами, курносым носом и в яркой одежде, отделанной мехом соболя и горностая. Гости криком приветствовали главу Лесного княжества.

Кед Рой уселся в кресло, налил себе кружку вина, один махом опрокинул в широко раскрытый рот, отломил кусок жареного кабана и впился зубами. Тут и гости набросились на еду. Лес нашел для себя кувшин с квасом. Скорее наполнил свою кружку, пока виночерпии не налили в нее хмельного напитка.

Постепенно трапезная наполнилась гулом голосов. Гости перешли от шепота к разговорам в полный голос, а затем и крикам. Кто-то затянул охотничью пес-ню. Когда пресытившиеся мужчины стали отваливаться от стола, появились музыканты. На рожках, бубнах, колокольчиках и инструментах со струнами они принялись выдавать такие залихватские мелодии, что у Леса ноги невольно задергались. Так и пустился бы в пляс, как мужики в Берестянке во время гуляний.

Потом выступил фокусник. Предметы появлялись и исчезали из его рук, но Лес был уверен, что приемами чародейства фокусник не владеет: даже горошину со стола улепереть не сумеет. Были очень ловкие пальцы и доведенное до чуда мастерство.

Потом прислужники притащили в зал огромную ванну с берегиней. Водяная женщина, потряхивая огромных размеров титьками, высунулась из пахнувшей тиной воды и, широко раскрывая рот с белыми, отборными, как речная галька, зубами, запела. Берегиня поведала о своей любовной усталости, в которой Лес пока ничего не понимал, и ему казалась по меньшей мере странной страсть, охватившая мужиков. Те буквально пожирали певицу глазами. Как вещун, юноша чувствовал, что большая половина сегодняшних гостей князя, не задумываясь, прыгнула бы в ванну, кабы не опасалась стражников с обнаженными мечами, охранявших берегиню. Нову были непонятны слова песни, казались они глупыми, не нравилась и заунывная мелодия, хриплый вой и взвизги певицы. Будто волчонка за хвост тянут.

Мужики зарыдали, сочувствуя водяной певице. Некоторые принялись кидать к ней в ванну золотые монеты. Сам князь утер рукавом слезы и заявил, что после таких бурных переживаний хорошо бы послушать что-нибудь веселенькое.

— Вот говорят, — сказал он, — что в столицу прибыл какой-то ютафиг, который всех ютов на фиг обсмеял. И будто бы знает он превеликое множество смешных анекдотов о наших друзьях ютах. А зовут его, мне вещуны сообщили, Кам Рой из комариного рода. Мой однофамилец, между прочим. Наверное, какая-то очень отдаленная родня. Только мы-то, князья, — из рода кедров, а не комаров, как он.

Князь захохотал, и все подхватили его смех, будто Кед Рой действительно удачно пошутил.

— Я велел вещунам и патрулям отыскать ютафига, — отсмеявшись, продолжил князь, — да не знаю — исполнили мой приказ, нет ли. Сидит сейчас у нас за столом ютафиг или не сидит? Кто-нибудь знает?

Нов подумал, что Кам не станет сознаваться, что он и есть «ютафиг», но маг смело поднялся и поклонился Кеду Рою:

— Тут я, князь.

— Ах, вон ты как выглядишь. Ну, славно. Значит, мои вещуны и патрули потрудились не зря, и, значит, не зря я им деньги за службу плачу. Что ж, ступай сюда, поближе ко мне, да потешь веселыми историями. Уж больно, сказывают, твои анекдоты смешны.

Маг прошел к Князеву креслу, стал к Доходяге вполоборота, чтобы и прочие его лицо видели, и без тени смущения начал:

— Заходит ют с кувшином в медвяную лавку и говорит: «Налейте меду!» Бортник берет черпак и наливает кувшин. Потом спрашивает: «А где же деньги?» А ют отвечает: «Известно где — на дне кувшина».

Князь засмеялся, его смех тут же подхватили все прочие. Потребовали продолжения.

«А что тебе сказал дюжинник, — спросил один ют другого, — когда ты вместо того, чтобы за врагами гоняться, залез в бочку с вином и сидел там, пока всю не выпил?» — «Да ничего не сказал, — отвечает второй. — А те пять зубов, которых у меня теперь не хватает, все равно были больными, рано или поздно пришлось бы их выдирать».

— Еще! — потребовал князь.

Подвыпивший Гарь Ян возвратился домой под утро и стучит в собственную дверь. Прислужник громко объявляет из-за двери: «Наместник еще со службы не возвращался!» — «Хорошо, — говорит Гарь Ян, — тогда передайте ему, что я зайду попозже».

— Вот не знал, — заржал Кед Рой, — что наместник такая дубина стоеросовая! Давай дальше!

Старый ют говорит молодому, который не умеет ездить на лошади, а стал тройником: «Врага на коне ты, конечно, не нагонишь, зато придется тебе работать не больше трех секунд в день, а потом тебя любой конь непременно сбросит».

— Точно, — согласился князь, — юты — никудышные наездники.

Как-то Гиль Ян задал в школе ютов ученикам задание на тему «Что бы я сделал, если бы получил мешок золота». Через полчаса шестилетний карапуз подходит к нему с бумажным листом, исписанным сверху донизу, и спрашивает: «Гиль Ян, а нельзя ли еще добавить пару мешков?»

Про деньги Доходяге понравилось больше всего.

— Правильно! — заорал он. — Мне бы тоже одного мешка не хватило. Но шестилетка-то наш каков? Настоящий лесич, знает, что у ютов нужно просить как можно больше!

Юты в ночном дозоре ориентируются по звездам. «Вон там, это Марс?» — спрашивает один. «Нет! Это Венера!» — отвечает второй. «Невероятно! — удивляется первый. — И как ты можешь с такого расстояния различить такие подробности?»

Мало кто из гостей сумел усидеть на лавке, почти все они сползли под столы и корчились там от смеха, валяясь рядом с собаками. А маг не останавливался.

Советуются два дюжинника. «Из нашей подсотни в другую переводят тройника, — говорит первый. — Я написал в рапорте, что этот ют дерзкий и неисполнительный. Чего бы написать в его пользу, а то вдруг не возьмут? Скажут, что им не нужен такой бездельник». — «Ты можешь добавить в рапорте, — советует второй, — что у него волчий аппетит и он очень любит поспать».

— А про Гарь Яна еще знаешь? — спросил Кед Рой.

— Еще бы, — ответил маг. — Средний брат докладывает Гарь Яну об успехах в обучении патрулей. Свой доклад заканчивает словами: «… но больше всего успехов, наместник, в укреплении дисциплины». Неожиданно открывается дверь и в щель просовывается голова патруля-лесича: «Гиляша? Так я беру твоего Грома? Хочу до соседней деревни смотаться, с девками побаловаться!» Гиль Ян поворачивается к оторопевшему от такого разгильдяйства брату и говорит: «Сам видишь, Гарь! А ведь год назад он бы меня и спрашивать не стал!»

Лес во все глаза смотрел на Кама. Да сколько же анекдотов он знает? И ведь ни разу не повторился. Но одно неизменно: в любом из них юты выглядят полнейшими идиотами, а лесичи остроумными мудрецами. А маг все не останавливался.

— «Что у тебя с рукой?» — спрашивает один тройник другого. «Да вот, — отвечает второй ют, — сломал ее в двух местах». — «Будь же поосторожней, — советует первый. — Впредь избегай этих мест».

Вдруг Лес почувствовал, что в глазах у него темнеет. Кам неожиданно взвился к потолку, нет, это он, Нов, свалился на пол, и изо рта пошла пена. Маг оборвал очередной анекдот на полуслове и бросился к чародею.

— Что с тобой, Лес? — встревоженно спросил он, держа в руках голову юноши.

Нов заглянул в себя и обнаружил, что отравлен. Когда и кто успел подсыпать яд? — подумал он. Соседи за столом корчатся, но не от боли, а от смеха, прислуга ко мне в последние полчаса не подходила, потому что сама валяется на полу от анекдотов… Что делать?..

Лес попытался превратить яд в желудке во что-либо безопасное, но понял, что упустил время. Заслушался смешных историй и за смехом не заметил изменений в организме. А теперь было поздно. У него одеревенели мышцы, и от ног к сердцу поднимался холод омертвения. Маг распростер над ним ладони, пытаясь вывести яд из организма, но было поздно, поздно… Непонятная сила скручивала холодеющее и ставшее чужим тело, свет в глазах угасал…

— Князь! — закричал маг. — Моего друга отравили за твоим столом!

Развилка II. Скифы и славяне

Комаров понял, что ученик мертв и в местных условиях реанимация невозможна. А ведь Лес был его главной надеждой. Кто лучше юного чародея мог бы пройти сквозь мембрану, разделяющую миры? Существовала вероятность, на практике не проверенная, что вещун-сигналы могут поступать даже из параллельного мира. А Нов — отличный вещун. Если бы он ушел в ю-мир, а Комаров держал бы с ним связь, они бы сумели вытрясти из ютов способ создания прохода в параллельные миры.

Лес много раз бывал за паутинной границей, его там знают как ученика ютшколы. Так что внезапное появление пацана никого бы в ю-мире не удивило и не вызвало подозрений. А это значит, что у Леса были бы развязаны руки. Он бы мог раздобыть информацию, за которой охотится Комаров.

А здесь, в княжестве, раскрыть секрет создания межпространственной мембраны невозможно, потому что ютанты не пускают в земной мир никого, кто владел бы столь ценной информацией. Понимают, к чему может привести раскрытие их тайны. Лесичи непременно захотят вторгнуться в ю-мир, а последствия такого вторжения непредсказуемы…

Парадаты, которыми правил Скиф (старший брат Словена, предводителя придунайских племен), сидели в глуши, в Медвежьем углу. Сунулись было германцы их воевать, но те оказались воинами свирепыми, пили вино из черепов. А дырки в черепах не то пальцами затыкали, не то глиной замазывали. Чем культурным сколотам такая посуда приглянулась?

Сидят себе парадаты, зазря никого не трогают, ки-ряют из неудобной посуды. А германцы никак не успокоятся. Хлебом их не корми, дай сколотов покорить. Но те покоряться не желают, да еще и слухи распускают о собственной непобедимости. Врут, аж сами поверили.

Одно германское племя сунулось к парадатам, те и обернули их в стадо свиней. Под предводительством борова. Другое племя напало и тоже ушло во главе с боровом. Но германцы были не чета пугливым не-врам — племени со слабыми нервами. Погуляли в свинском состоянии, пока лыковые пояса не пооборва-лись. А вернувшись в человеческий облик, принялись бахвалиться. Ни одному борову не стыдно, наоборот — всем в глаза тычут: «Барон я!» Придумали специальный военный строй — свиньей наступать. Национальное блюдо у них — свиные сосиски.

Не пошло им ученье впрок, опять скифов донимать взялись. Тогда парадаты обернули их в волков. Другие народы, обращенные в зверей, страдали от потери человеческого облика, мучились, слезами горючими обливались. Ничего не ели, мечтали о хлебе, от мяса отворачивались. А эти, будто и впрямь нелюди какие, зубы ощерили, улыбаясь по-звериному, и побежали в набеги на другие народности. Чужие глотки волчьими клыками рвать. Вервольф — волк-оборотень — национальным героем стал. Любимцем Гитлера, между прочим.

В полном собрании русских летописей имеется такой рассказ: «По мнозех же временех сели суть Словене по Дунаеве, где ныне Угорьска земля и Бол-гарьска. От тех Словен разидошася по земле и про-звашаяся имены своими, где седше на котором месте: яко пришедше седоше на реце Морава; а друзии Чеси нарекошася; а се тиже Словене Хровати Белии, и Сербь, и Хорутане. Волхом же, нашедшем на Словене на Дунайские, седшем на них и наседящем им, Словене же они пришедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася поляне. Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне. Также и ти Словене пришедше и седоша по Днепру».

А русский историк Сергей Михайлович Соловьев пишет: «Славянское племя не помнит о своем приходе из Азии, о вожде, который вывел их оттуда, но оно сохранило предание о своем первоначальном пребывании на берегах Дуная, о движении оттуда на север и потом вторичном движении на север и восток вследствие натиска какого-то сильного врага…»

В переводе на современный язык цитата из древней летописи звучит так: «Прошло много лет, и сели славяне по Дунаю, где ныне угорская земля (венгерская, а истинная угорская земля в районе Уральских гор, Пояса, где состоялась третья Великая битва, о которой рассказывал Леснов) и болгарская. От тех славян разошлись по земле племена и прозвались своими именами, где кто осел на котором месте: осевшие на реке Морава прозвались моравами; другие (долго чесались и) прозвались чехами; а вот тоже славяне — хорваты белые, сербы и хорутане (Корин-тия — историческая область в бассейне реки Дравы, современное название хорутан — словенцы, жители Словении). Волки (враги) нашли славян на Дунае, поселились среди них и стали наседать, тогда славяне (по обычаю не проигрывать битв) сдвинулись (делая вид, что кочуют, и прикрылись Карпатами) и прозвались ляхами (за большие задницы, на которые там, там и там седоша), а от тех ляхов прозвались поляне (точнее — поляки), а другие ляхи — это лутичи, иные мазовшане, иные — поморяне. Также те славяне пришли и сели по Днепру».

«Довольствуясь достоверностью явления, — комментирует перемещения скифов-славян историк Соловьев, — мы не станем входить в исследование вопроса о том, кто был этот могущественный враг, потеснивший славян из подунайских жилищ их».

Сидели себе по Дунаю — тепло, светло, и мухи не кусают! — но вдруг явились злые волки, нашли и давай насильничать. Что же это были за волки такие позорные, угадайте с трех раз. Почему нужно было находить — понятно: те прятались от сарматов и сарматок. А в волков врагов обернули северные братья-парадаты.

Вот эти-то волки, «нашедши» славян на Дунае, «седше» среди них и давай грызть-наседать. Совсем заели. Так что пришлось делать вид: «Мы кочуем, война не война, каждую весну у нас так», — и подаваться на Днепр. Там якобы хорошая трава как раз подросла. «Поехали», — сказал Словен. От него, собственно, и пошло: «Опять словени на любимого конька сели», — говорили соседи. Иногда произносили «сла-вени», звук-то безударный. От этого «словени-славе-не» и прочие звуки путались. Один скажет «словени», другой «славени», а третий и вовсе «славяне».

На берега Днепра вернулись не скифы-пахари и даже не сколоты, а уже славяне (даже имя сменили для конспирации, чтобы бабы-сарматки их не признали). Кто сел на берегу (бывшие авхаты), те стали прозываться поляне, а кто укрылся в лесах (катиары и траспии) — древляне. Соловьев пишет про большую дикость древлян, их склонность жить за счет соседей, отчего терпели поляне много горя (понятно, охотники-звероловы посвирепей земледельцев будут).

Летописцы первого века нашего летосчисления знали славян под именем венедов около Вислы. В венедов они превратились, пока сарматки по Африке шлялись, а гунны еще не явились. «В вине, дык…» — икали древнейшие митьки… Историк Тацит башку сломал, куда отнести венедов: к сарматам или немцам? Отговорился тем, что все равно живут они где-то в Тмутаракани, и надолго запил. Проспавшись, признал венедов племенем европейским, хотя и не охотно. Хотелось обозвать их некультурными азиатами. Скрипя зубами записал: «Венеды, как разбойники, скитаются по стране… но строят дома, носят щиты и сражаются пеши…» А раз пеши со щитами, значит, европейцы. Куда денешься?

Писатели следующих веков постоянно упоминают венедов с их домами, а далее на востоке — сербов. В середине VI века известия о племенах и жилищах славянских становятся точнее. По Иорнанду, венеды разделились на славян, живущих в верховьях Вислы, и антов, которые были посильнее первых (происхождение антов темное, потому что по другим источникам они чуть ли не древнейшие праславяне, жившие в местности от Днепра до Днестра). Даже Прокопий знает славян и антов, но считает, что произошли они не из венедов (да из вине, из вине, об чем тут можно спорить?), а из споров. Остается только затылок чесать — в чем же истина: в вине или спорах? Споры — это, вероятно, сербы. Наши люди, чего зря спорить? Заладили: анты-ханты. И манси с ними…

Восточные славяне, на которых наседали злые волки, двинулись от хорватов, из Галиции, прямо на восток до Днепра. Древляне засели в лесах, поляне — на берегу, прочие двинулись вверх по правому берегу Днепра.

В это время сидящее на Висле крупное племя задрыговичей решило вернуться на родину предков. Вождь их, Коба Туров, обещал красные берега из сухого концентрата клюквенного киселя (слухи о любимом лакомстве учеников ютшколы пережили века) и реки, полные вина. Бражные ямы леших молва преобразила в неиссякаемые, источники.

Интересно, что обычай копать на таежной заимке яму, обмазывая края глиной, чтобы утечек не было, и наполняя лесными и полевыми ягодами и водой, сохранялся более семи тысяч лет. Под солнцем прела и созревала ягодная бражка. Еще в начале XX века предприимчивые сибиряки ставили ее на своих заимках. С изобретением винокурения там работали настоящие самогонные заводы. В бражную яму можно было окунуться с головой и поплавать.

Коба Туров пообещал соплеменникам не только вина выше головы, но еще радиовещание и колхозы. Про колхозы задрыговичи никогда не слышали, но полагали, что это что-то вроде закуски. Оказалось, что вовсе наоборот. Не пожрать тебе дадут, а отберут последние крохи. Это задрыговичи поняли, когда пришлось трудиться в колхозе имени Турова. За трудодни они получали палочки (отсюда пошло выражение «палочная дисциплина») и по два пуда пшеницы на едока. Туров называл это хлебозаготовками и обещал развести высокоурожайную кукурузу. У него, мол, связи с Южной Америкой. То ли Коба хотел получать из кукурузы крахмал для варки киселя (картошку тоже еще не успели завезти из Америки), то ли просто врал по привычке любого вождя. Кукурузу задрыговичи не вынесли и полегли в скифско-сибирский курган.

Когда славяне двинулись на север против течения реки, то между Припятью и Двиною осели дриговичи (вторая половина племени задрыговичей), за ними севернее по Двине — полочане (их еще называли однополчане, сами знаете за что). Но народу прибыло много, и все не влезли. Пришлось переться дальше, до Ильмень-озера. Там уже был раньше Город, основанный неким праславянским вождем Ковылем чуть ли не во времена Дария Гистаспа. Славяне, не отличавшиеся большой изобретательностью, решили назвать его Новым городом. Никто спорить не стал. «Вам в Город?» — «Нет, мне в Новый город!» Звучного имени себе они придумать не сумели, но зваться славянами, даже городскими, не хотелось. Мало ли городских-то славян? Чтобы отличаться от прочих, и придумали древние Нью-Васюки, стали славянами новгородскими.

По верховьям Волги, Двины и Днепра поселились кривичи (вечно не просыхали). Там, в верховьях, редкая птица, вроде страуса или пингвина, не могла долететь до середины Днепра. Курица так запросто вброд переходила. Перешли и славяне. И двинулись назад, но уже по левому берегу. Могли бы вниз и по воде сплавиться, но прошел слух, что в Днепре водятся фрицы.

Полочане (кличка — кривичи) заложили города: Изборск, Полоцк, Смоленск и Торопец (торопливо основали, а вовсе не пропили, как кажется после первого прочтения). Эти города, по сообщению Сергея Михайловича, «у простого народа слывут Кривотерпск, Кривич и Кривиг». Вот такой народ, целыми городами не просыхали!

Новгородцы остались славянами, «прозвашась своим именем». Эту особенность Соловьев объясняет тем, что были они «выселенцами от кривичей». Но не уточняет, за что их выселили. Неужели славяне ильменские оказались пьяницами горшими, чем сами кривичи? Или наоборот: были трезвенниками, за что их и отправили на выселки, лишь бы глаза не мозолили?

Дулеты и бужане были, по сути, одно и то же племя, жившее на Западном Буге. «В летописи, — сообщает Сергей Михайлович, — в двух разных известиях эти племена помещены на одинаких местах, с одинаким прибавлением, что как то, так и другое племя после назывались волынянами». Русский историк считает, что это хорваты, поселившиеся на берегах Буга, на Волыни.

«Улучи (угличи) и тиверцы, — пишет Летописец, — сидяху по Днестру оли до моря, суть граде их и до сего дне: да то ся зваху от Грек Великая Скуфь». Указания летописцев на многочисленность тиверцев и угличей, на их упорное сопротивление русским князьям не оставляют у историка Соловьева сомнений, что это те самые племена, которые были известны под именем антов.

Когда большая часть праславян, бывших скифов-сколотов и прочая, откочевала на восток, германские племена взялись за парадатов. Дошло до них при всей твердолобости, что воевать ближних соседей бесполезно, пора менять тактику. Долго думали и додумались одолеть скифов не мытьем, так катанием на свадебных повозках.

Приходят к царю парадатов Скифу. Наряженные, пахнут перегаром. Уверяют, что шнапсом, но брешут, собаки: до перегонки вина в те времена еще никто не додумался. У сколотов, кстати, вино покрепче германского было, потому что хотя они перегонки тоже не знали, зато додумались делать выморозки. Выставят на мороз, вода и застынет. Сколоты лед выбросят и разливают в черепа напиток куда крепче, чем сухое вино.

— Кончайте мне про шнапс заливать, — говорит им Скиф, — и отвечайте прямо: чего надо?

— Как — чего? У вас товар, у нас — купец.

— Какой еще товар? — не понял Скиф. — Да вы сроду у нас никакого товара не покупали, всегда норовили силой взять.

— Ну, вспомнил, — похохатывают германцы. — Ты бы еще своего прапрадеда Иафета вспомнил. А еще лучше — отца его Ноя.

— Чего мне их вспоминать, коли такой родовы я никогда не имел? Прадеда Ковыля помню, от него еще двенадцать колен — прародителя Костенкина помню. Коса, правда, помню слабо, сына его Леса — получше, а вот внука Тенкина помню отлично. Звали его Косач Ченкин, а мать у него была…

— Ну, заладил языком молоть! Мы к тебе совсем по другому делу.

— Так выкладывайте, не томите душу, не тяните лесного кота за хвост.

— Мы насчет твоего товара. Купец у нас.

— Да что за товар-то? — никак не мог взять в толк Скиф.

— Да девки красные, бестолочь!

— Девки? А на что вам наши девки?

— Жениться станем. У нас купец имеется, да не один. И Фриц, и Ганс, и Эрих. И Риббентроп не прочь поджениться, и Герман, и Борман, и Гиммлер, и этот, как его там?.. Ага, Шикльгрубер!

Парадат Скиф онемел от изумления: вся верхушка готова породниться.

— А жениться-то собираетесь честь по чести? — спросил простодырый вождь. — Не абы как — поматросить и бросить?

— Ну, вот еще! Вкруг ракитова куста обвенчаемся, под калиновым кустом обмилуемся!

— Тогда ладно. Сейчас девок кликну, покажу товар лицом.

Глянули германцы на девок, в восторг пришли. Даже о войне позабыли и о планах своих захватнического блицкрига. Обженились по-настоящему. Всех девок на выданье за себя взяли. Под шумок скифы им даже парочку вековух спихнули.

На другой год та же история. И на третий. Девки со свистом замуж вылетают, сколоты их еле-еле рожать успевают. Тут уж не до войны, когда у каждого воина на шее по два внука-гансика, в одной руке — Эльза, а в другой — Гретхен. «Гросфатер, — картавят, — майне либэ поросенок!» — и сверкают розовыми попками.

Не успел Скиф и глазом моргнуть, как от некогда могущественного племени почти никого и не осталось. Растворились парадаты среди германцев. Ассимилировались, если по-научному. Только тут до него дошло, что сколотов крупно обманули, завоевали по-мирному. Собрал он жалкие остатки племени и отбыл на Днепр. А там уже лучшие места расхватали авха-ты да катиары.

Сергей Михайлович сообщает: «О других племенах — дулебах, бужанах, угличах и тиверцах, радимичах и вятичах летописец сначала не упоминает… означенные племена явились на востоке не вследствие известного толчка от волхов… а явились особо».

Конечно, особо. Угличи и тиверцы (бедные прасла-вяне) от сарматов не бегали, а сидели на месте. Дулебы и бужане вернулись из Хорватии на восток раньше других племен, еще до массового возвращения прочих «вследствие известного толчка» под известное место. А радимичи и вятичи пришли не с Дуная, а с Эльбы и Одера. Те самые жалкие остатки парадатов, что прибыли прямиком из Германии. Но не в пломбированном вагоне, а на конях. В Западной Европе они оставили свое семя с лешачьими генами. Ох и долго потом пришлось западным европейцам с ведьмами бороться! Сколько дров сожгли, а от ско-лотской заразы так никогда до конца и не избавились.

Радимичи и вятичи, по летописцу, прозвались по именам вождей. Рад Димов и Вяч Иванов были друзьями и хотели поселиться рядышком, чтобы ходить друг к другу в гости: «За приезд! За отъезд!» Но радимичи поселились на Соже, а вятичам пришлось топать до Оки, потому что места поближе оказались занятыми.

Кое-как расселились, хорошо сидят, седоша. То древляне набьют морду дриговичам, то кривичи по пьянке всем подряд. Лепота!

«Городов, — пишет Соловьев, — было немного. Славяне любили жить рассеянно, по родам, которым леса и болота служили вместо городов… Название Киева заставило предположить имя основателя Кия (звали его Полян Кин); названия городских урочищ, гор — Щековицы и Хоривицы повели к предположению первых насельников — Щека и Хорива… предположить в них братьев… увеличило еще эту семью сестрою Лыбедью…»

Основателя звали Полян Кин, насельников — Хру Щев и Хорь Вицин, так что никакими братьями они не являлись. Разве что троюродными, пятиюродными, короче — подзаборный плетень нашему заплоту. Все трое были колдунами, но про любого парадата можно сказать, что он с другими парадатами одного роду племени. Потому никакой сестры эти не-братья не имели. И нечего зря лыбиться!

Все писатели-летописцы единодушно превозносят гостеприимство славян, их ласковость к иностранцам («Низкопоклонство перед Западом!» — осудил такие обычаи Иосиф Виссарионович). Писатели хвалят обхождение славян с пленными. Им оставляли жизнь. Пленные у славян не рабствовали целый век, как у других народов, но им давали срока (обычай сохранился до XX века), после которых они были вольны вернуться к своим либо остаться на месте вольняшкой на поселении (при Сталине говорили: «Двадцать пять и десять по рогам!»). До чего же живучи старые привычки!

Невест славяне крали в соседских деревнях, а в городах много реже. Городов было мало по соседству. Многоженство у всех племен было несомненным.

«Славянские жены, — изумлялись иностранные бытописцы, — до того привязаны к своим мужьям, что следовали за ними даже в могилы». Но не разъясняют, чем привязывали живых жен к мертвым мужикам, какими узлами вязали.

Иностранцы пишут, что жили славяне в дрянных избах (кудесниц поизвели, а привычки к красиво исполненной работе не приобрели). Соловьев такую неряшливость объясняет следствием непрерывной опасности, которая грозила и от своих родовых усобиц, и от нашествия чуждых народов.

Маврикий писал: «У них недоступные жилища в лесах, при реках, болотах и озерах; в домах своих они устраивают многие выходы (чем не стовраты?) на всякий опасный случай; необходимые вещи скрывают под землею, не имея лишнего наружи, но живя, как разбойники».

Религия восточных славян поразительно схожа с арийской: они поклонялись физическим божествам (удивлялись: «Батюшки-светы!» — а ругались: «В Мать-Первомать!»), явлениям природы («Надо же — опять зима пришла, а дров-то мы не заготовили!») и душам усопших (в XX веке это Маркс—Ленин— Сталин).

«Если у восточных славян, — пишет Сергей Михайлович, — не было жреческого класса, зато были волхвы, гадатели, кудесники, ведуны и ведьмы».

Волки, гадатели и ведьмы были, тут спору нет. Насчет кудесниц судить трудно, потому что женщин к серьезным художественным работам и близко не подпускали. Могли они себя проявить только в ткацких работах, вышивании да кулинарии. Иные удивительно готовили, другие придумывали изумительные узоры. Но эти кудеса-чудеса были столь скоротечны и преходящи, не долговечней следов берегинь на песке. А ведуны встречались настолько редко, что имя каждого можно найти в писаной истории.

В тесной связи со славянскими племенами на западе находилось племя литовское. К нему принадлежали древние пруссы, голяды, судены, корсь и будущие литовцы и латыши. У литовцев был верховный жрец Криве (он ни разу на памяти племени не протрезвел и мог перепить десяток кривичей, лишь один славянский бог пьянства Переплут мог бы с ним за столом посостязаться, кабы сумел хоть разок протрезветь, чтобы от Киева до Тракая дотрюхать). Криве был судьей и нарядником (любил рядиться в римскую тогу, судейскую мантию и женское белье).

Еще народы были: чудь, мурома, меря, весь (смеряй и взвесь), мордва, заволодская чудь, чудь-чудь, пермь, печора, угра, ямь (где гора, там и яма), зиме-гола, осеньбоса, сетгола, ливь. Все они платили дань Руси.

* * *

В конце II — начале III века от Рождества Христова скандинаво-германские дружины под именем готов спустились от берегов Балтийского моря к Черному. На Балтике дружина плавала на трех кораблях, а на берегах Понта это был уже многочисленный народ; В IV веке готский вождь Германарих; положил основание государству в тех же размерах, в каких позднее раскинулись владения Рюриковичей. По крайней мере так утверждал Иордан, весьма льстивый историк, жополиз готских королей.

Но тут в юго-восточных степях собралась гроза и разрушила громадное государство готов при самом его рождении. На берега Дона явились гунны. Откуда же они взялись? В сказках говорится, что один из готских князей сдуру выгнал в степь злых волшебниц (сибирячек с лешачьими генами), где они и совокупились со злыми духами. И родили чудовищных гуннов. Чудовища жили на восточных берегах Азовского моря, охотились, потом решили маленько пограбить соседей. Лань им показала дорогу на противоположный берег моря (наша прапрабабка с лыковым ремешком на тонкой талии).

Страх напал на народы, там обитающие. Даже храбрые аланы (родичи скифов) не могли выносить ужасного вида гуннов: вместо лица у них был безобразный кусок мяса, а вместо глаз виднелись какие-то пятна (вот какие страшные личины навели наши обиженные готами землячки!).

Напугавши аланов своим видом, гунны ударили готов. Знаменитый Германарих обмочился и умер на 110-м году жизни. Готы тут же сдались и примкнули к войскам победителей. Готский князь Винитар, желая выслужиться, напал на антов (вечно они под ногами путаются!). После ряда сокрушительных поражений, когда еле успевал унести ноги с горсткой соратников, он пошел на хитрость. Опоил, а затем скрутил вождя антов Бокса (звали его Бок Ланов) и распял на кресте вместе с детьми, тремя полковниками и тридцатью подсотниками.

Ведьма. Варя Варова запилила мужа, вождя гуннов: «Просили мы не трогать антов или не просили? Послушался он нас или нет?» Наконец гуннскому князю Баламберу это надоело, он пошел и застрелил Винитара из именного лука. С тех пор трогать славян не решались, а у соседних народов они прослыли гуннами. Но после смерти Атиллы (453 год) могущество гуннов разрушилось. Он прогнал прочь Машу Варову (правнучку Вари) и скоропостижно скончался.

Прошло лет сто, и из степи припылили авары, имевшие одинаковое происхождение с гуннами (в женах у вождей были внучки Маши Варовой). В 565 году авары перешли Дон и стали было угнетать славян. Авары (обры) примучили дулебов, но лишь тронули жен: взяли моду впрягать в телегу не коня и не вола, а тройку-пяток баб, — как на них такие несчастья посыпались!..

Были обры телом велики, а умом горды, да недалеки. Внучки и правнучки Варовы осерчали, и авары «погибоша аки обре».

В середине IX века из степи явились хазары. В их царстве смешались четыре религии: языческая, магометанская, христианская и еврейская. Ее-то и исповедовал верховный повелитель хазар — каган. Хазары стали брать дань с полян, северян, радимичей и вятичей. Был у них город Итиль при устье Волги. Дома в нем строились из коровьего дерьма с соломой. С тех пор славяне ненужную дрянь называют утилем.

Недолго пришлось хазарам поцарствовать в Восточной Европе. Обидели они пару парадаток и сгинули, аки обры.

Насчет Рюриковичей, варягов и россов двух мнений быть не может. Их гораздо больше. Славянский летописец пишет: «Пошли за море к варягам-руси». В Вертинских летописях сказано: «Народ рос принадлежит к племени свеонов» — то есть шведов. Лиут-пранд, епископ Кремонский, говорит о тождестве руссов с норманнами. С мнением епископа категорически не согласны арабские писатели. Спорят приблизительно так: «Нет, не тождественны! И совершенно даже не похожи варяги на русь, а русь на славян! Поняли? Похожа свинья на быка, только шерсть не така!»

Еще имеется мнение, что Рюриковичи были варя-го-русского происхождения, а их дружина — славянского. При этом тычут пальцами в сторону Поморья (Померании) как на место, где до славянского призыва проживал Рюрик с братьями.

Сильно гордые спорят: «Славяне должны были обратиться к своим же славянам! Не могли они призвать чужих князей, когда своих много!» И никак не возьмут в толк эти патриоты: потому и пришлось звать чужих, что свои меж собой договориться не могли — кто старше? Кто потомок Ковыля? Чьи прадеды Косач Ченкин и Кос Тенкин?

А Сергей Михайлович Соловьев говорит: «Имеет ли право историк современные понятия о национальности приписывать предкам нашим IX века? Племена германское и славянское чем ближе к языческой древности, тем сходнее между собой в понятиях религиозных, нравах и обычаях. История еще не провела между ними резких разграничивающих линий, их национальности еще не выработались, а потому не могло быть сильных национальных отвращений…»

А вот что по этому мнению думает писатель Евгений Лукин:

Так что никаких национальных отвращений не могло быть. Хотя бы потому, что когда-то это был один народ, одно племя, пока будущие германцы не придумали рогатые шлемы и не водрузили их на свои упрямые, педантичные и фанатично воинственные головы.

Остается перевести два, а точнее, одно слово на русский язык. Слово «варяги» в переводе с германских, а слово «русь» со славянских, угорских и греческого языков означает одно и то же — ДРУЖИНА.

Глава четырнадцатая. Дубль-Лес

Нов опустился на поляну и нос к носу столкнулся с рослым мужчиной. Юноша мог бы поклясться, что еще мгновение назад на поляне никого не было. Так откуда же взялся незнакомец?

Лес невольно обшарил поляну глазами, боясь увидеть двузракую паутину, из которой мог выйти этот высокий незнакомец с ясными синими глазами, соломенного цвета волосами, в замшевых штанах и шелковой безрукавке, массивным шипас-тым браслетом на левой руке и без оружия, если не считать короткого ножа в ножнах на правом боку.

— Привет, Лес Нов, — сказал мужчина. Откуда ему известно мое имя? — испугался юноша. Неужели это ют-розыскник? Но уши у него нормальные, человеческие, и глаза со зрачками. Нет, он больше похож на лесича.

— А меня зовут Кам Рой из рода комаров.

— Как ты тут оказался? — спросил Нов и попытался прощупать незнакомца с помощью способностей вещуна. Бесполезно. Сознание Кама Роя было надежно закрыто от вещун-проникновения. Зато во все стороны излучалась благожелательность и — что самое невероятное! — непуганость. Можно было подумать, что Рой никогда в жизни не испытывал страха. Но ведь этого не может быть. Невозможно оставаться таким невинным в нашем жестоком мире, подумал Лес.

— Я переместился сюда из другой точки пространства, — ответил взрослый.

Тогда Нов понял, кто стоит перед ним. Это маг, способный мгновенно перелетать с места на место. О таких людях Лес слышал от деда-ведуна. Если Кам Рой — маг, тогда понятны его внезапное появление и надежно изолированный вещун-сигнал. И даже то, что ему известно имя Леса. Но зачем он появился на поляне и что нужно ему от ученика чародея?

— Да ничего мне от тебя не нужно, — рассмеялся Кам. — Просто я твой союзник.

— Союзник в чем?

— В твоей неравной борьбе с ютами. Надеюсь, что, работая в паре, мы сумеем уравнять шансы.

Вот это да! О таком союзнике Нов даже и мечтать не мог: могущественный маг, практически неуловимый!

— А где твой меч? — спросил юноша.

— Меч? — поднял брови Рой. — А зачем мне меч? Уж не собираешься ли ты, Лес, поотрубать головы всем ютам? Это сколько же придется оружием махать? Но и тогда победу праздновать можно будет лишь в том случае, если перекрыть проход из Ютландии.

— Ну а как ты предлагаешь с ютами бороться? — спросил юноша.

— Словом. Знаешь поговорку: словом города берут?

— Нет, не слыхал. Но думаю, что это должно быть великое слово, страшное заклятие!

— Ошибаешься, мой юный друг. Слово это совсем не волшебное, но оно оружие пострашней меча и лука. Оружие это называется — смех.

— Как — смех? — не понял Лес:-

— А вот так, — не стал ничего объяснять Рой. — Сам завтра увидишь. А пока разведи костер, нужно будет поесть, вырастить коней и создать твою копию.

— Копию? Зачем? И как ее создавать?

— Это ты тоже увидишь, и очень скоро. А зачем? Затем, что за тобой идет охота, и охотников нужно сбить со следа.

— Да, юты меня ловят.

— Поэтому я и оказался здесь и сейчас. Терпеть не могу, когда убивают детей.

— Я не ребенок, — запротестовал юноша.

— Но и не мужчина. Пока.

— Да знаешь ли ты, как здорово умею я на мечах драться? А еще мелкими предметами стрелять, не касаясь их руками.

— И это мне известно, — сказал Кам, и юноша сник: хвастаться перед могучим магом просто глупо, потому что он ведун почище любого ведуна и ему открыты тайны прошедшего и грядущего. — И мечами нам махаться не придется. А для сражений с врагами я обучу тебя приемам борьбы без оружия.

— Я разбираюсь в боевых приемах.

— Да? — хмыкнул Кам, протянул руку и чуть дернул.

Небо завертелось перед глазами Леса, и он рухнул ничком в душистую таежную траву. И даже не понял, как это случилось.

— Вот так умеешь? — спросил Кам, поднимая его с земли.

— Нет. А что это было?

— Один из огромного свода приемов «Цунами».

— Здорово! — восхитился юноша. — Научишь?

— Я же пообещал. А пока разводи огонь.

Лес натаскал сушняка, благо на поляне имелась преогромная куча аккуратно сложенных сосновых веток. Возможно, леший, строя лесную дачку, отломал их от вырванных из земли стволов. Доставать кремни Нов не стал, разжег костер огоньками с пальцев. Хотел показать, что он хотя и чародей-ученик, но тоже не пальцем деланный.

Когда в небо устремились оранжевые языки, маг щелкнул браслетом, и в ладонь его упали красная горошина, две черные и розовая. Все четыре Кам забросил в костер, поднял веточку и выкатил из пламени четыре яйца, в которые от жара огня превратились горошины. Два черных яйца он протянул Лесу. Юноша принял их в подставленные ковшиком ладони и увидел, что яйца не имеют скорлупы, а внутри черной студенистой массы копошится что-то живое. Примерно то же самое Лес видел в детстве, когда нечаянно разбил яйцо, третью неделю лежавшее под наседкой.

— Что это? — спросил Нов.

— Будущие кони, — буднично, словно речь шла о какой-нибудь заурядной ложке или иголке, ответил маг.

— Не может быть! — не поверил Лес. — Кобылы не несут яйца и не высиживают их, а рожают жеребят, как бабы ребят.

— Это будут не настоящие кони, а биороботы.

— Ах, ненастоящие, — разочарованно сказал Нов.

— Но скакать и понимать хозяина будут получше настоящих.

Может, волшебные кони и будут лучше настоящих, подумал Лес, но пока они вылупятся из яиц, пройдет, поди, целый год.

— Да нет же, — сказал Рой. Он, видимо, слышал все мысли юноши. — Кони вырастут к утру. Отнеси их в сторонку и положи на солнышко. Пусть погреются, пока оно не закатилось.

Лес выполнил приказание, а когда вернулся, то увидел в руках мага красный овальный сундучок. Кам поднял его крышку и наполнил землей. Закрыл и снова открыл. Земля исчезла, на ее месте лежал прозрачный туесок. Рой извлек его и протянул Нову. Повторил фокус с землей и достал второй туесок. Показал Лесу, как срывать упаковку. На коленях Нова оказалась красноватая прозрачная дощечка, уставленная чашечками и мисочками с чем-то аппетитным на вид. И запах был такой, что у юноши слюнки потекли. На той же дощечке лежали полупрозрачные нож, ложка и маленькие вилы.

— Делай, как я, — сказал Рой и принялся за еду.

В мисочках лежали салат из овощей, тушеное мясо, свежий ржаной хлеб, нарезанный почему-то прямоугольниками, в чашке парил горячий сладкий чай (его обычно привозили в Лесное княжество желтокожие купцы, и Лесу удалось его как-то попробовать), а еще имелся бархатно-красный ломоть с черными плоскими косточками и изумрудной корочкой. Нов откусил от ломтя и зажмурился от удовольствия. Такой вкусный овощ он пробовал впервые. Или это была ягода, только большая?

— Что это? — спросил юноша.

— Арбуз. Нравится?

— Я бы съел гору таких арбузов.

— Ладно, — пообещал маг, — на ужин специально для тебя изготовлю вот такой арбузище, — и показал руками что-то вроде колеса от телеги. — А теперь побросай в огонь чашки-ложки.

— Зачем? Они такие красивые. Давай я лучше схожу к речке и вымою.

— Не нужно. Если мы станем таскать за собой все чашки, то нам понадобится целый табун для этого барахла. Оставим только синтезатор, — Кам подобрал с земли овальный сундучок, — а земли в любом месте много.

Лес покидал в костер чашки и миски, дощечку, на которой они стояли, и обертку, оказавшуюся чем-то вроде рыбьего пузыря. Оставил на память прозрачный-невесомый ножичек, сунув его за голенище.

— А теперь сделаем копию.

Рой поднял последнее из яиц — розовое — и размял его, как кусок глины, в лепешку. Нахлобучил лепешку на голову Леса, подержал минуты три, сорвал и смял в комок, затем нанизал на шип браслета. Бывшее яйцо налилось лиловым светом и отвалилось в траву.

Юноша во все глаза смотрел на розовое марево, колыхающееся на поляне. Облако приняло вид человека, но прозрачного, колеблемого ветерком. Постепенно фигура становилась все более реальной, наливаясь плотью и красками. Минут через пятнадцать перемены закончились, и перед Новом предстал он сам, будто Лес смотрел в ютское зеркало. Было странно видеть себя со стороны, Потому что фигура не повторяла Движений юноши, Как это происходит с зеркальными отражениями, а двигалась сама по себе. Нов машинально ощупал копию вещун-сигналом и чуть не оглох от взвизга, раздавшегося в голове. Это его мысли смешались с мыслями копии. Впечатление было такое, словно Нов крикнул в гулкой пещере, и эхо подхватило голос и усилило до запредельной громкости. Лес машинально закрыл уши ладонями и отключился. Эхо в голове стихло.

— Он… думает? — спросил юноша.

— Кто? Дубликат?

— Не знаю, как уж там он называется — дубликат или самокат. Но пусть будет дубликат… Он думает?

— Ничего он не думает. Принимает твои мысли, усиливает и излучает в пространство.

— Зачем?

— Потому что тебя разыскивают патрули с помощью вещуна из Западного Дома стражи — Шипицына.

— Тогда они меня очень быстро найдут, ведь этот… дубликат не думает, а буквально вопит. Никогда в жизни не слышал такого громкого вещун-сигнала.

— Вот и прекрасно. Когда здесь появятся патрули, ты спрячешься, а я им отдам дубля. Пусть его и засылают в Ютландию. Тогда перестанут тебя ловить, посчитают, что поймали.

— Ловко! — восхитился Лес. — А не догадаются, что перед ними подделка?

— Не думаю. Отвезут его в Дом ютов, сунут в левый зрак, а он в нем разложится на составные элементы. Он же ненастоящий. Это не биоробот, он даже мозга не имеет, один мозжечок.

Да, подумал юноша. Кам Рой — величайший волшебник. Сотворить такое!

— Кам Рой, — спросил он, — а ты лесич?

— Я ваш отдаленный потомок.

— Что это значит?

— Это значит, что родиться мне предстоит через несколько тысячелетий.

— Как же ты сумел прорваться через такую груду лет?

— Это длинная история. А технические подробности, полагаю, тебе ни к чему.

— И как же вам там живется, в грядущем?

— Хорошо живется. Интересно.

— А чем ты занимаешься у себя на родине?

— Родина у нас с тобой одна. Нас разделяет только время.

— А у вас там есть юты?

— Чего нет, того нет.

— Приятно слышать. Значит, если не мы с тобой, так кто-то из моих потомков сумеет прогнать захватчиков, сумевших хитростью и обманом поработить лесичей. Это самая замечательная новость.

— Но для того, чтобы рассказанное мной превратилось в реальность, мы с тобой должны кое-что совершить. Ведь ты, Лес, надеюсь, не собираешься перекладывать на потомков решение тех задач, которые лежат перед тобой? Не собираешься увильнуть от ответственности за свои поступки?

— Я знаю, — торжественно сказал Нов, — что каждый человек отвечает за тот мир, в котором живет. Скажи, Рой, что нам предстоит?

— Мы с тобой должны узнать секрет создания двузракой паутины, чтобы иметь собственную дверь для прохода в ю-мир.

— А что мы там забыли? И так, наверное, потеряли не одну тысячу лесичей-чародеев за тринадцать веков существования школы ютов. Они погибли в Ютландии в бессмысленных битвах с разными бер-дами и стовратами.

— Но мы-то не собираемся воевать со стовратами. Если они не окажутся совсем уж закоренелыми злодеями, то установим мир с ними и начнем торговать. Может быть, даже подружимся, станем обмениваться не только товарами, но и знаниями. Ты не заметил, что в Лесном княжестве переизбыток золота?

— Заметил. Я же изучал экономику.

— И какой выход тебе видится?

— Именно такой, какой предлагаешь ты. Нужно торговать.

— Правильно. Но торговля будет успешной лишь тогда, когда купцы, отправляясь в путь, уверены, что всегда могут вернуться назад, на родину. А для этого необходимо иметь пути, на которых не стоят чужие кордоны, и двери, открываемые и запираемые по нашему желанию, а не чьей-то прихоти.

— А ютшколу нужно закрыть, — убежденно сказал ее выпускник.

— Школа тут ни при чем. Она даже необходима, и не одна. Важно другое: чтобы ученики превращались в образованных людей, а не в машины для убийства.

— Кам Рой, тогда что же получается: у вас есть школы ютов?

— Школы есть, но не ютов, а народные. Для всех детей, которые живут в нашем мире.

— А как называется ваше государство?

— Земля.

— Так это же наша планета.

— Вся планета и есть единое государство.

— А где же другие государства?

— Другие на других планетах.

— На Луне?

— Есть и на Луне. И на Марсе, и на Венере. Есть государства на планетах других звезд.

— Как это — других?

— Наше Солнце — тоже звезда. Только эта звезда близко, потому и кажется такой большой и горячей. А другие звезды очень-очень далеко. Так далеко, что человеческий разум не в силах представить себе такие огромные расстояния. Имеются звезды в несколько тысяч раз крупнее Солнца, есть намного ярче. Например, Вега из созвездия Лира — в пятьдесят пять раз, а Ригель из созвездия Орион — в пятьдесят пять тысяч раз ярче Солнца. Я тебе покажу эти звезды, когда стемнеет. И многие звезды имеют свои планеты.

— А на этих планетах есть люди?

— Люди не люди, но разумные существа на некоторых из планет живут. Есть похожие, есть совсем не похожие на землян. Одни похожи на сгустки тьмы, другие на ледяной туман, третьи имеют крылья и могут летать, четвертые прыгают от звезды к звезде, как лягушка с кочки на кочку.

— Как интересно! — восхитился юноша. — А ты, Кам, видел этих жителей?

— Конечно, видел. Многие из них — частые гости у нас на Земле.

— А земляне у них в гостях бывают?

— Да. Я в юности был членом звездного экипажа и побывал во многих уголках нашей галактики, которая называется Млечным путем.

— Солнце между тем скатилось к закату. Небо почему-то стало слоистым, его исчеркали розовые полосы.

— Давай-ка до темноты немножечко разомнемся, — предложил Кам. — Поучу-ка я тебя боевым приемам обороны и нападения без оружия. До приезда патрулей у нас еще уйма времени. Самое первое, что нужно усвоить, — это основная стойка. — Стань вот так, расставь ноги, качайся на них. А руки — таким образом. Левой ты блокируешь удары противника, правой наносишь ответные. Покачивайся, прыгай… Хорошо…

Они тренировались до первой вечерней звезды. Вместо противника у Леса был дубликат. Попасть в копию было очень сложно, потому что она принимала вещун-сигналы юноши, отступала, когда он двигался вперед, и наступала, когда отодвигался. «Дубликат — идеальный партнер для тренировок, — пояснил маг. — У нас все спортсмены тренируются с дублями — своими собственными и дублями предстоящих противников».

А потом Кам отвел юношу в кусты и велел сидеть молчком и блокировать вещун-сигналы. Лес понял, что это значит. На последнем курсе их учили запирать мысли в голове, как в железной шкатулке, чтобы враг не мог обнаружить сидящего в засаде чародея.

Лес сидел в малиннике и гадал: что случится через минуту и через час? Он попытался заглянуть в будущее, увидел свое пробитое стрелами тело, но изображение смазалось, а наложилось другое, более вероятное. Картинка показала, что чародея поймали арканом.

— Стоять! — послышалось из темноты.

На свет костра выехали два лесича и ют-тройник. Кам Рой и дубликат вскочили на ноги.

— Руки за голову! — скомандовал тройник.

— В чем дело? — спросил Рой.

— Ты нам не нужен, — сказал ют. — Мы пришли забрать своего парня. Он выпускник школы ютов и кое-что задолжал за свое обучение. Поэтому ему придется проехаться с нами и отработать долги. Ничего, три года в Ютландии пройдут, он даже не заметит. Я вон у вас тут пятнадцать лет в патрулях хожу и ничего, а три года можно на одной ноге отстоять.

— А, — равнодушно сказал маг. — Тогда конечно. Это ваши заботы, не мои. Забирайте своего должника.

Кам ухватил копию за шиворот и толкнул в сторону тройника. Дубликат попытался бежать, но из темноты свистнул аркан и обвился вокруг тела нежити.

— Это он? — спросил тройник.

Лесич достал из-за пазухи листок с дырчатым портретом, вгляделся и подтвердил, что перед ними точная копия портрета.

Копия, ухмыльнулся про себя юноша.

— А вдруг это некто, кто навел на себя личину, чтобы нас со следу сбить? — все не верил тройник.

— На нас их чары не действуют, — отозвался другой ют из темноты. — Мы их безо всякой чистой воды видим в истинном свете.

— А что скажет вымпел-вещун Шип Цын?

С другой стороны поляны на свет вышел стражник с золотистым ястребиным крылом на плече плаща.

— Лес Нов это, — сказал он. — Я его с самого перевала засек. Потому и вывел сюда, на поляну, прямиком. Слава Батюшке, плутать не пришлось. Сейчас он, правда, заткнул свой вещун-сигнал, да поздно. Этому их в ютшколе учат, тут ничего удивительного. Зато раньше не сдерживался, вещал так, что у меня в голове звенело…

— Так ты подтверждаешь, что это доподлинно Лес Нов?

— Подтверждаю, — сказал Шип Цын. — Да и кому же еще быть? Он это, Лес Нов. Человек, в ютшколе не обученный, не сумеет поставить такой прочный заслон своим мыслям. Надо же, никогда раньше мне с таким крепким заслоном встречаться не доводилось. Чтобы ни единой мыслишки наружу не просачивалось, как ты его ни щупай. Невольно кажется дубиной стоеросовой…

— Ну что, Лес? — перебил вещуна тройник-главарь. — Сам пойдешь или придется на аркане тащить?

Копия неожиданно рванулась в небеса. Улетел бы дубликат прочь, кабы не был схвачен веревкой.

— Что же, так даже удобней выйдет, — решил тройник. — Привяжите аркан к седлу и двинулись к Дому ютов. Потянем его на веревочке, как желтокожие своих драконов.

— А с этим что делать станем? — спросил кто-то из лесичей.

Всего патрулей оказалось три тройки, Лес сосчитал, когда все они выехали на свет костра.

— Дай ему в ухо, чтобы больше под ногами не путался.

Патрульный свесился с коня и отвесил магу могучую оплеуху. Охнул и свалился на траву под копыта своего скакуна.

— Ты чего это? — удивились товарищи.

— Да вертким оказался, — сказал патрульный, поднимаясь на ноги. — Вот и вышло, что я в него не попал, сам себя свалил.

— Сотоварищи расхохотались.

— Ну и хрен с ним, — сказал тройник. — Поехали поскорее. Нам до Дома ютов три дня добираться. Некогда по тайге за каждым побродяжкой гоняться. За них денег не платят.

— А что верткий, так тоже неплохо, — сказал лесич, поймавший дубля арканом. — Мы — лесичи, любой из нас трех соседних воинов стоит.

Отряд ускакал в темноту, дубль болтался в воздухе, как крупный таймень на уде рыбака. И вправду как дракон на веревочке, подумал Лес.

— Выходи, — сказал Рой, — все кончилось. Отныне тебя никто не станет ловить. Чего искать найденное?

— Замечательно, — сказал Нов, выходя к костру.

— Проголодался?

— Да не очень. Вот разве что ты, Кам, сделаешь мне арбуз, как обещал…

— Это можно. Сделаю, раз обещал. Где синтезатор? Нов вытащил горящую ветку из костра и отыскал в траве овальный красный сундучок. Рой набил его землей, а извлек из сундучка два серпообразных ломтя. Сложил из них половину шара.

— А говорил — целый будет, — чуть-чуть разочарованно протянул юноша.

— Целый в синтезатор не влезет, — объяснил маг. — Да ты сначала пол-арбуза попробуй съесть. Не хватит, тогда еще сделаю.

— Уж я съем, — пообещал Нов и впился зубами в сочную сладкую мякоть, которая хрустела на зубах, а между небом и языком щекотно лопалась пузырьками.

Глава пятнадцатая. Без боя

Лес вскочил на рассвете, уж больно хотелось посмотреть на лошадей. Маг обещал, что к утру они вырастут. На поляне паслись два красавца коня. Были они вороными, но куда черней Грома. Прямо-таки два сгустка темноты, о которых рассказывал Рой. На конях были красивые уздечки и седла, а с седел свисали ступеньки.

— Ступеньки-то зачем? — спросил юноша. — Что я, без них в седло не запрыгну? Ты бы еще лестницу к коню привязал.

— Ты о стременах? — спросил маг. — Стремена не только для того, чтобы в седло забираться. Вот в дорогу тронемся, тогда сам поймешь, какая это нужная для всадника вещь. А пока иди умывайся, да станем завтракать.

И опять в самобраном сундучке — синтезаторе, как назвал его маг, — оказалась необыкновенная еда. Особенно Лесу понравился овощ, похожий на перезрелый огурец, но в сто раз вкусней. В честь невиданного огурца Нов решил назвать своего коня Бананом.

Чудесные кони, как оказалось, не имели эмоций, зато понимали речь хозяина и даже могли отвечать по вещун-связи. Не кони, а почти товарищи, и очень верные. Рой так и назвал своего скакуна — Верным.

Они покинули поляну и выбрались на наезженный тракт. Около полудня из-за поворота показался придорожный трактир. Юноша думал, что заезжать в него бессмысленно: зачем тратить деньги, если у них в седельной сумке имеется самобраный сундучок? Но Кам, видно, считал иначе. Они подъехали к резному крыльцу и бросили поводья расторопному половому, который тут же начал расхваливать качество выпивки и закуски. Посетителей в кабаке было немного — не больше дюжины. За одним столиком сидела троица могучего вида бородачей, за другим — четверо торговых людей. Двое — старик и малец — были, судя по инструментам, бродячими сказителями.

Кам Рой выбрал столик в углу, и у них оказались прикрытыми спины и левый фланг. Половой, уже успевший разместить лошадей, на конюшне, бросился принимать заказ. Принес тушеного зайца, большой кувшин вина и малый — квасу. Кам отхлебнул из кружки, оторвал заячью ногу, прожевал, запил и обратился ко всем сразу.

— Мужики, — спросил он. — Кто из вас слышал последний анекдот про ютов?

— Про ютов? — удивились обедающие. — Про ютов мы не то что последний, мы и первый-то не слыхали.

— Да вы что? — вроде бы удивился Рой. — В столице теперь только про ютов анекдоты и рассказывают. Сам князь Кед Рой, говорят, большой их любитель.

— Ну, раз уж сам князь… А то мы было подумали, что ты поносные речи вести собрался, — сказал кто-то из купеческой компании. Понятно, что торговые люди всегда осторожны. С языком без костей можно разболтать свои секреты конкурентам, либо случится худшее — загребут в кутузку, а товар конфискуют. На купеческое добро позариться охотники всегда найдутся. — А раз князь не прочь, тогда почему бы и нам не послушать.

— Тогда слушайте. Приходит ют к лекарю. Тот осмотрел посетителя и потребовал за осмотр длинную деньгу. «За что такие деньги? — удивился ют. — Ты меня даже не лечил еще!» — «Если бы ты ведал, — признался лекарь, — каких трудов стоило мне удержаться чтобы не вскрыть тебя. Очень уж любопытно посмотреть, что у ютов внутри. Но я же тебя и пальцем не тронул, а ты возражаешь!»

— Хорош лесич, — одобрили мужики. — Правильно, что содрал с него длинную деньгу.

— А вот другой анекдот. Ют хвастается лесичу, что унаследовал ум своего отца. «Как жалко, — вздохнул лесич, — что у тебя было, как видно, очень много братьев и сестер, и с каждым пришлось поделиться…»

— Получается, что ют был дурак дураком, — сказал сквозь смех один из бородачей.

Ссорятся лесич с ютом. «Да я проглочу тебя, — вопит ют, — и даже не почувствую, ел ли я хоть что-нибудь!» — «В таком случае, — отвечает лесич, — у тебя в животе будет больше мозгов, чем когда-нибудь в голове…»

— Вот это уел! Молодец, за словом в кошель не лезет!

Среди всеобщего хохота Лес перехватил вещун-сигнал, что в трактире ведутся подлые речи о ютах.

— Кам Рой, — шепнул он, — кто-то нажаловался по вещун-связи, что ты ютов высмеиваешь.

— Ну и что? — вполголоса отозвался маг. — Пусть приезжают патрули, я и им кое-что расскажу. — Тут он повысил голос, переходя к следующей истории. — Рассорились два тройника. Кое-как нашли один меч на двоих, чтобы сразиться друг с другом. Но как же обойтись одним мечом? Решили так: будем драться по очереди!

Лесичей восхитила ютская глупость.

— Ют сколачивает лавку у себя во дворе. Внезапно замечает, что из-за забора за ним следит ватага пацанов-лесичей. «Вы что, хотите научиться забивать гвозди?» — спрашивает ют. «Нет, — отвечают пацаны. — Мы хотим услышать, что говорят юты, когда попадают молотком себе по пальцам…»

— Вот, поди, ругаются, — предположили посетители кабака.

Тройка патрулей забралась на огромную сопку. Внезапно тройник свалился с лошади. «Хорошо, — сказал он, поднимаясь, — что я не сломал ногу, а то не представляю, как бы вы меня вызволили с этой кручи. Смогли бы меня спустить?» — «Думаю, да, — отозвался один из лесичей. — Однажды я с такой сопки выволок сохатого весом в сто пудов. Правда, в три приема…»

Тут даже Лес не выдержал, упал с лавки от хохота, представляя, как патрульный разрубает начальника на куски, чтобы якобы спасти. Внезапно распахнулась дверь кабака, и в зал ворвалась дюжина патрульных.

— Всем оставаться на местах! — приказал дю-жинник. — Кто здесь ведет дерзкие речи?

Из кухни в зал выкатился кабатчик и ткнул пальцем в мага:

— Вот он! Рассказывает тут обидные истории про патрулей и ютов.

— Это правда?

— Послушай сам, — равнодушно сказал Кам, — и тогда решай: дерзкие мои речи, обидные или просто смешные. В гости к Гиль Яну приехал глава ютшколы Суч Ян. Брат решил устроить охоту для младшего. Но знал, что Суч ничего в охоте не смыслит, и поэтому навесил на своих патрулей таблички с надписями «Я не лось!». Но все равно младший брат прострелил ногу тройнику. «Неужели ты таблички не видел?» — спросил Гиль. «Табличку-то я видел, — ответил Суч, — но мне показалось, что написано: „Я — лось!"»

Расхохотались все патрули, включая ютов.

— Правду он рассказывает, — подтвердил один из тройников. — Школьный глава и впрямь ничего не смыслит в охоте. Да еще и подслеповат, это каждому известно.

— Как тебя зовут? — спросил дюжинник мага.

— А Фомой Беренниковым, — почему-то солгал Рой.

— И чем же ты занимаешься?

— Да так, хожу с места на место, веселые истории рассказываю. А ты-то сам, случаем, не Жиж Ков ли будешь?

— Откуда тебе сие известно? — насторожился дюжинник.

— А я в приятельских отношениях со столичным дюжинником Мосом Ловом. Он мне про тебя рассказывал, просил передать привет, если повстречаемся где.

Ков расплылся в улыбке:

— Да мы же с Мосом земляки. Еще сопливыми пацанами в патрулей играли. Ну и как там Лов в столице-то поживает?

— Хорошо поживает, чего и тебе желает. И деньги у него длинные, и леснянок навалом.

— Узнаю Лова — сызмальства за девчонками ухлестывал. — Жиж подсел к ним за стол и велел хозяину принести самый большой кувшин вина, лучше всего — ведерный. Когда же хозяин, подобострастно согнувшись, протянул ему кувшин требуемого размера, Жиж принял его одной могучей рукой, а второй отвесил оплеуху.

— Это тебе, чтобы впредь на добрых лесичей поклепа не возводил. Запомни: друг моего друга и мой друг. Понял?

— Как не понять, — промямлил хозяин, держась за ухо.

— Ступай прочь, мерзавец. Эй, дюжина, садись, пей. Я сегодня угощаю — с другом встретился.

Дюжина не заставила себя долго упрашивать. Патрульные заняли свободные столы, расторопный половой приволок выпивки и закуски.

— Ты давно Моса видел? — спросил Ков.

Юноша боялся, что маг, прибывший в Лесное княжество из других времен и никого еще тут не знающий, в чем-либо ошибется. Лес никак не мог понять: откуда Рой знает о Мосе Лове, откуда узнал, что Жиж — его приятель и земляк? Ведь Кам Рой не был еще в столице, до нее маг и чародей попросту не доехали.

— Недельку назад виделись, — между тем врал Рой. — Чуть, пожалуй, больше. Мы с ним на пару-то два ведерных кувшина распили.

— С Ловом можно, больно охоч до зелья… А теперь и мне, Фома, расскажи веселую историю.

— Отчего же не рассказать? Патрули как-то на привале разговорились о суевериях. «Не надо смеяться над такими вещами, — сказал один. — Мой богатый дядюшка, у которого я единственный наследник, имел неосторожность в свои семьдесят семь лет сесть за стол тринадцатым…» — «И умер на следующий день?» — заинтересовались сослуживцы. «Нет. Умер день в день ровно через тринадцать лет…»

Ну, в девяносто лет можно умереть и безо всяких суеверий, — сказал Жиж. — Но почему у тебя все истории про патрулей и ютов? А про… — Дюжин-ник задумался. — Мы тут недавно чародея отлавливали. Про чародеев знаешь?

— Конечно. Один чародей спрашивает другого: «А где та очаровательная леснянка, твоя жена, которую ты распиливал во время выступлений?» — «Да мы с ней развелись. И теперь Одна живет в столице, а другая в Козырьграде…»

— А про дюжинника можешь?

Дюжинник спрашивает разгильдяя патрульного: «Почему у тебя всего одна шпора?» — «Этого вполне достаточно, — отвечает находчивый разгильдяй. — Когда я этой шпорой посылаю вперед одну половину лошади, то не думаю, что второй нравится отставать…»

— А про кабатчика?

— Посетитель пытается оторвать ножку у курицы, поданной кабатчиком. «Неужели эта курица — сирота?» — спрашивает он. «Почему ты думаешь, что она была сиротой?» — не понял кабатчик. «Да потому, что ни одно существо, имеющее мать, не могло бы стать таким жестким!»

— Хорошо. А про ютов?

Два тройника хвастаются любовными победами. «Ради меня, — говорит один, — прелестнейшая леснянка рисковала своей жизнью». — «Как это?» — «Она сказала, что скорее прыгнет с обрыва в Большую Воду, чем выйдет за меня замуж…»

— Точно, любовники они никудышные. Но признайся, Фома, ютов ты почему-то не любишь.

— Кое-что мне в них и вправду не нравится, — признался Рой, и Лес испугался, что дюжинник рассердится, а их с Камом будут ждать большие неприятности.

— И что же тебе не нравится?

— Да хотя бы то, что юты скрывают от нас секрет нержавеющей стали, не дают ни громобоев, ни аппаратов для громкой связи или там пересылки портретов и военных карт, ни очков для темноты… Мало?

— Нет, не мало. Тут я с тобой, Фома, вполне согласен. Хранят от нас военные секреты сучьеухие.

— Взять те же очки, — гнул свою линию маг. — Как бы они лесичам В ночных дозорах пригодились. А то бельмоглазы в них сами пялятся, а нам не дают.

— Какие бельмоглазы? — не понял Жиж.

— А как еще можно назвать тех, у кого в глазах зрачков нет? Бельмоглазы и есть.

— Ха-ха-ха, — впервые расхохотался дюжинник. До этого момента он слушал анекдоты очень серьезно, разбирая вслух, что в них правда, а что — нет. — А ведь и точно: бельмоглазы! Ну, ты даешь! И взаправду, Фома, веселый ты человек, тут ничего не скажешь.

Но маг на похвалу не обратил внимания, а продолжал о своем:

— Но самое главное, что юты хранят от нас секрет двузракой паутины.

— А на что нам этот секрет?

— Да на то, что, зная его, мы откроем свои проходы в Ютландию и станем там торговать с теми, кто понравится. Разузнаем о способе боевую сталь варить, может, те же громобои и очки для темноты купим. Да мало ли. Сам знаешь, что в княжестве золота скопилось, как у дурака цветных камешков, а торговать почти не с кем. Я слышал, что самые отчаянные купцы теперь гонят товары далеко на запад, у ближних-то соседей, считай, то же самое, что и у нас, те же звери, рыба, зерно. Вот и получается, что если лесичи новых торговых путей не откроют, золото дешевле навоза станет. И другая опасность: если не будем знать, как паутина ставится, как снимается, то в один не самый прекрасный день те же ютролли опять к нам ворвутся, а мы будем только глазами лупать, раз не ведаем способа прорыв этот перекрыть.

— Верно ты рассудил, Беренников. Нужны нам свои проходы в Ютландию, и торговля нужна, и умение сталь для мечей варить, опять же необходимо про то выведать, как двузракую паутину снимают, чтобы враг к нам проникнуть не мог.

— А с лесичами что юты сделали?

— Чего сделали? — не понял Жиж.

— Да ничего, если не считать, что сучьеухого сучьеухим нельзя назвать безнаказанно. Вмиг таких собак навешают, жизни не взвидишь. А вас, патрулей, взять. Ведь, почитай, каждый третий стражник — ют. И получается, что мы, лесичи, уже не хозяева в своей стране, а прислужники бельмоглазов, их жополизы.

— Ну, Фома, это уж ты зря. Мы люди свободные.

— А почему тогда бельмоглазы решают, что лесич вправе сказать, а что — не вправе? — А дальше Рой поведал, как юты изводят чародеев.

Жиж Ков был человек недалекий, но патриот своей страны. Через какие-нибудь полчаса и литра три вина стал он ярым сторонником мага и уверял, что пойдет с ним в огонь и воду.

Дюжина к тому времени уже изрядно нагрузилась, пара патрульных ткнулась мордами в холодец.

— Хочешь, подарю тебе громобой? — спросил Рой дюжинника.

— Где же ты его возьмешь, Фома? — удивился Жиж.

— Вытащу у юта из кобуры.

— Так он тебе это и позволит, — не поверил дюжинник. — И прочие патрульные, думаю, будут возражать, коли ты к юту в кобуру полезешь.

— А никто ничего не заметит, — заверил маг. — Просто ты еще не знаешь Фому Беренникова.

Кам сходил на кухню, принес два больших перезрелых огурца, действительно похожих на бананы, и подошел к столу с тройниками.

— Послушайте анекдот, — сказал им. — Как-то желтокожий купец, лесич и ют поспорили, кто больше выпьет. Для этого купили ведерный кувшин вина у чулмысы — крепче-то напитков не бывает. Желтокожий выпил кружку и свалился под стол. Лесич выпил сперва кружку, потом пузырь, но когда попытался осилить четверть, то закачался и тоже упал со скамейки. А вокруг собралась толпа, смотрят на выпивох, делают ставки. Одни считают, что юту столько, сколько принял на грудь лесич, ни за что не выпить, другие полагают, что ют хоть на кружку больше, да осилит, прежде чем тоже свалится. А ют берет кувшин обеими руками, а в нем — сами подсчитать можете! — еще две трети вина осталось, подносит ко рту и начинает пить прямо из горлышка. Допил до дна, толпа ахнула. Ют утерся, поставил кувшин на стол и разочарованно так говорит: «Вино-то разбавлено!»

Тройники захохотали, довольные победой земляка, от удовольствия задрыгали руками и ногами, а маг под шумок расстегнул кобуру у одного из них, извлек громобой, сунул за пазуху, а взамен затолкал пару огурцов. Спокойно вернулся к своему столу, и никто ничего не заметил.

— Да ты прямо волшебник! — изумился дюжинник. — Достал оружие у всех на виду, никто даже не пикнул. Но погоди, Фома, а если тройник заметит, что вместо громобоя у него огурцы, тогда что делать станешь?

— Успокойся, Жиж, до утра он вряд ли спохватится. Он же не такой стойкий на, хмельное зелье, как в только что рассказанном анекдоте. А пьяные, сам знаешь, мало чего понимают. Так что пока протрезвеет, пока то да се… Короче, держи громобой, — сказал Рой и передал оружие огневого боя Кову. — Спрячь его, а если возникнут какие-то затруднения, свяжись со мной… Соб Боль! — выкрикнул маг, а юноша снова удивился, что у того нашлись в кабаке еще какие-то знакомые. Видно, сильный ведун Кам Рой, подумал он. — Иди сюда, дело есть!

Из-за стола, где сидели трое бородачей, поднялся самый могучий.

— Чего тебе, Фома Беренников? — спросил он.

— Соб Боль, ведь правда, что ты немножко вещун?

— Чистая правда. Но ты-то как узнал?

— А я сижу за одним столом с чародеем, — для чего-то приплел сюда Леса залетный маг. Для чего он врет, чего добивается, недоумевал Нов. — А все чародеи — чуточку ведуны. Так что тут нет никакого чуда… Но дело не в том. Взгляни, что дюжинник в руках держит.

— Ого, это же громобой!

— То-то же. Жиж Ков снесет его нашим оружейникам, а через тебя станет поддерживать вещун-связь со мной. Согласен?

— Стал бы я возражать! Да ты сам, Фома, не понимаешь, какую услугу лесичам оказываешь.

— Допустим, догадываюсь. Значит, договорились?

— Конечно, — кивнул Соб. — А ты, Жиж, знаешь, как меня отыскать?

— Да кто же в округе тебя не знает? Ты из Костяники.

— Точно. Там меня и найдешь. Либо передашь кому, я с тобой встречусь.

— Жиж, — сказал маг, — забирай своих людей и уводи отсюда. Только не забудь еще вина захватить, чтобы никто до утра не очухался. А там, глядишь, никому в голову не придет, что громобой пропал в кабаке, а не где-нибудь в другом месте. Но сам от громобоя до утра постарайся избавиться, не то — не ровен час! — юты обыск устроят, да у тебя и найдут оружие огневого боя…

— Все сделаю, как ты велел, — пообещал дюжинник.

Когда патрули покинули кабак, Рой и Соб о чем-то пошептались, а затем маг сходил на кухню и привел кабатчика. Тот выкатился в зал и почему-то принялся уверять Боля, что отныне станет передавать в Дом стражи лишь то, что ему известный борец за справедливость Соб из Костяники велит. И ничего помимо — ни-ни.

Как быстро умеет маг людей переубеждать! — восхитился юноша. И скажет-то немного, а любой после его слов готов помогать в самом рискованном деле.

А потом все, кто на ногах держались, вышли на улицу проводить в дорогу мага и чародея. Лесичей, которые разбирались в конских статях, буквально поразили скакуны.

Да где же вы эдаких-то красавцев раздобыли? — позавидовал местный борец за справедливость. — До чего черны! К их масти слово «вороной» не годится: они куда темней. Ну чисто головешки! Откуда такие?

В костре нашли, — вроде бы пошутил Рой, — потому они тебе головешки и напоминают.

— Разве что в костре, — хмыкнул Соб. Тут он заметил стремя и ткнул в него пальцем. — А это что за ступенька?

— Это секретное изобретение Ка… — чуть было не проболтался юноша, но вовремя прикусил язык, — Фомы Беренникова. «Стремена» называется.

— Стре-емена, — протянул Боль, словно пробуя на языке новое слово. — А на хрена?

— Стремена нужны, — принялся объяснять Лес, страшно гордый за своего наставника, — для военных целей. Когда сидишь на коне, а ноги в стремена сунешь, то отпадает необходимость за луку седла держаться. В стременах можно на ногах приподниматься и назад оборачиваться. А со свободными руками хоть мечом махай, хоть из лука стреляй.

— Доброе изобретение, — сказал Соб. — Простое, как кочерга, а в военном деле, вижу, вещь незаменимая…

Глава шестнадцатая. Холмград-столица

На закате чародей и маг свернули с дороги в лес, отыскали полянку с родничком и расположились на ночлег. Все равно засветло до столицы добраться бы не успели. До первых звезд Рой занимался с юношей приемами «Цунами». Уже в глубоких сумерках научил самому изумительному приему: мгновенному прыжку за спину противника.

Такие прыжки называются телепортацией, — пояснил маг. — Мы их переняли у центавров, разумных обитателей планеты в системе тройной звезды Проксимы. Правда, центавры способны перемещаться с планеты на планету, им и межзвездные, неизмеримые по нашим понятиям расстояния, преодолеть ничего не стоит. А мы научились прыгать лишь саженей на пять-шесть…

— Все равно здорово! — восхищенно сказал Лес, считая, что и пять саженей — приличное расстояние. Да его теперь ни один ют не возьмет. Тем более что маг заверил: с помощью телепры… телопопрыгации… Как он назвал такие прыжки?.. Короче, с их помощью можно выпрыгнуть хоть из клетки, хоть вообще из наглухо запертого помещения.

— Удивил Леса и метод обучения. Был он коротким и совершенно непривычным: Кам попросту перекачал свои знания в голову ученика по вещун-связи. От такой скоростной учебы у Нова разболелась голова, но что значит тяжесть в глазах и покалывание в висках по сравнению с возможностью совершать прыжки на пять-шесть саженей? А бесценное умение совершать побеги из любых темниц? Лес сам себя зауважал, когда смог повторить то, чему научил Рой. Даже на миг-другой почувствовал себя настоящим магом. Потом понял: через года он пока перемещаться не научился, а значит, никаким магом не является.

Назавтра во второй половине дня они достигли столичной заставы. Их остановил дозор, и Лес испугался, что патрули сумели разобраться с дублем, поняли, что их провели, и теперь снова ловят его, выпускника ютшколы. Но Рой широко расставил руки и белозубо улыбнулся, словно бы собрался обниматься с крупным бритым дюжинником, сидящим на кауром коне.

— Мос Лов! — громко приветствовал маг. — Я тебя сразу узнал! Огромный тебе привет от Жижа Кова. Он просил передать, что не забыл друга детства и при первой же возможности прискачет в столицу, чтобы распить с тобой — не кувшин, нет! — не меньше бочонка.

— Узнаю друга Жижа! — обрадовался доброй вести дюжинник. — Он и бочку выхлестает, не поморщится.

— Недаром про него столько историй ходит… Каких еще историй? — удивился Лес. Никто же нам ничего про Кова не рассказывал…

— Что за истории? — заинтересовался Мое.

— Да вот одна, например. Жиж поскользнулся в винной луже и упал в огромную бочку. Дюжина кинулась спасать командира, а он — ничего, давай глотать. И сидел до победного конца. Трижды, правда, вылезал за закуской.

— Лов чуть из седла не выпал от хохота.

— Вот это Жиж, вот это Ков! Силен, брат, ничего не скажешь! Ну, спасибо, распотешил ты меня и вестью доброй, и историей про хорошего друга. Теперь и ты мой друг. Скажи только: как зовут-величают?

— Я — Фома Беренников, веселый человек.

— Вижу, что веселый. Мы, лесичи, веселых любим. Как не повеселиться? А еще чего про Жижа знаешь?

— На днях к ним в Западный Дом стражи приезжал Гиль Ян. Кого-то они там ловили. И узнал Гиль, что Жиж — мужик на язык острый. Решил сам проверить, когда за стол уселись. Еды всякой навалом, столы ломятся. Ян и спрашивает: «А вот прошлогоднего снега у вас нету?» — «Почему же? — не растерялся Ков. — Когда в прошлом году к нам сам наместник приезжал, мы ему сорок бочек прошлогоднего снега навалили. А вот не угодно ли попробовать снега из будущего года?»

Да как же так, недоумевал Нов. Жиж этот не больно умный, любому же видно. Тугодум. Почему же тогда дюжинник верит брехне мага?

— Вот ответил так ответил! — восхитился Мое. — Он всегда был такой — находчивый. За грибами, помню, пацанами пойдем, так он самый первый корзину с верхом наберет…

При чем тут грибы, не мог уразуметь Лес.

— А рыбу он все так же ловить любит? — спросил Лов.

— Да уж разбирается в ней, — продолжал врать Кам. — Заехал как-то на базар, а там купец орет-надрывается: «Свежая рыба! Самая рыба!» Жиж не поверил и говорит: «Дай-ка я сперва с ней поговорю». Наклонился к осетру и что-то пробормотал. Купец забеспокоился: «Чего это вы там шепчетесь?» — «Да вот спросил, что новенького слышно на глубинах Большой воды». — «И что же тебе осетр ответил?» — «Да говорит, что, мол, не знает, он уже две недели как оттуда».

— Хо-хо-хо. Молодец, Ков! Его на рыбе не проведешь, завсегда свежую от мороженой отличит, рыбак опытный… Хотел бы я, Фома, посидеть с тобой часок-другой, распить пару кувшинчиков, но сегодня никак нельзя, до полуночи служба. Вот как сделаемся: сейчас я стражника кликну. Савва Теев, давай сюда. Устрой на постой Фому Беренникова с его юным братом, да место выбери поприличней, без клопов. Завтра, Фома, на закате я за тобой заеду, вот и посидим, поболтаем. Ты мне еще чего-нибудь про друга Жижа расскажешь. Договорились?

— Конечно. Только у меня к тебе, Мое, просьба.

— Проси чего хочешь. Друг моего друга — мой ДРУГ.

— Не можешь ли ты устроить мне приглашение на княжий ужин? Хочется на Кед Роя посмотреть.

— Отчего же не могу? Мы, дюжинники, хотя и не в больших чинах, зато всюду вхожи. У нас свое братство. Можем такое провернуть, чего ни подсотенному, ни даже полковнику и не снилось.

— Про то я наслышан. Говорят: ворон ворону глаз не выклюет. Потому и обращаюсь к тебе.

— Все правильно ты слышал. Мы, дюжинники, друг за друга стеной…

Савва Теев проводил их до постоялого двора, устроил в лучшей, по его словам, комнате. Клопы в ней, правда, водились, так и что же с того? Не на улице же из-за них спать?

Рой и Лес спустились в трапезную. Маг снова представился Фомой Беренниковым и рассказал столько анекдотов про ютов, в которых те выглядели полнейшими идиотами и в любой схватке ли, ссоре непременно проигрывали лесичам, что слушатели устали хвататься за животы. Хватит, взмолились, нет больше мочи смеяться…

С утра Кам велел Нову изменить внешность. Не то привяжется какой-нибудь не в меру ретивый стражник, который видел портрет беглого ученика ютшколы, но пропустил мимо ушей, что того давно изловили. Лес, не мудрствуя лукаво, придал себе черты брата Ножа, каким тот был в четырнадцать лет. На этом спутники расстались. Рой ушел по своим делам, а юноша шатался по столице один, заглядывался на высокие листвяжные дома в два, а то и три этажа, изукрашенные презатейливой резьбой, толкался по базару с невиданными товарами, смотрел представление ярмарочных акробатов и фокусников, слушал хор берегинь. Водяные женщины сидели в деревянном ушате, как корюшки в бочке, трясли колоссальных размеров грудями и жалобно выли:

Какие журавли, какие кулики, не понимал Лес. Что такое общая душа у иножити? И почему мужики вокруг дуреют? Зачем берегинь держат в ушатах с водой, когда любому известно, что водяные женщины прекрасно могут обходиться и без нее? Часами бегают по лесу или сидят на бережке, прядут свои холсты…

Мужики между тем со всех сторон ринулись к ушату, суя на бегу хозяину хора монеты и хватая берегинь кто под мышки, а кто и за смоляные волосы, украшенные зелеными венками. Берегинь волокли куда-то за торговые лавки. В ушате осталась всего одна — старая, но сильно накрашенная клюквенным

соком и присыпанная мукой. Она воздела тоненькую

морщинистую шею и раскрыла рот, как волчица,

воющая на луну.

Певица пела так горестно, что Нову стало жалко ее до слез, но никто из взрослых мужиков водяную женщину почему-то не пожалел, не дал за нее ни монетки хозяину хора. Тогда Лес сам бросил монетку прямо в ушат, но берегиня поняла его неправильно.

— Ступай отсюда, мальчик, — сказала она. — У тебя еще женилка не выросла.

Юноша почувствовал, что краснеет, и поскорее покинул рынок. На постоялый двор он вернулся под вечер, а вскоре появился маг.

— Спускаемся в трапезную, — сказал он. Внизу за отдельным столиком уже сидел Мое Лов.

Многие посетители дружно приветствовали Роя. Видимо, им вчера понравились Камовы истории.

— Фома! — кричали из-за столиков. — Давай к нам!

— Беренников, ступай сюда, я угощаю!

— Да тебя тут все знают, — удивился Мое.

— Веселых все любят, сам же говорил.

— Что ж, давай тогда сначала повеселимся, а затем уж о деле поговорим.

— Нет, Мое, давай наоборот. Сначала с делами разберемся.

Они заговорили о своем, и никто к ним не лез, не мешал. Лесу понравилась деликатность земляков: видят, что люди заняты, не суются.

— Вот что, Беренников, — сказал дюжинник, — завтра по первой звезде можешь с братом подъехать к южным воротам. Спросишь дюжинника Ога Нева, скажешь, что от меня. Он вас пристроит где-нибудь в уголке княжьего стола. На ужин всегда приглашают человек по сто, так что поди проверь — приглашенные вы либо незваные. Вот и поглазеешь на князя.

— Спасибо, Мое. Вот что значит друг. Сказал — сделал…

Потом мужчины принялись обсуждать положение патрулей в княжестве, пришли к выводу, что юты сильно обнаглели. Непонятно, как это у Роя получалось, но вскоре Мое стал союзником мага и обещал поддержку во всем, включая штурм Дома ютов, хотя Кам и словом не обмолвился, что собирается его брать приступом.

— Хватит о делах, — сказал наконец Рой. — Повеселимся?

— Кто бы стал возражать?

— Мужики! — призвал маг. — Сдвигайте столики, я чего-нибудь веселого расскажу.

Столы сдвинули, появились кувшины с вином и медами.

— Кстати о зелье, — сказал Кам, опрокидывая в себя кружку. — Трясущийся лесич приходит к лекарю и просит вылечить от запоя. «Причина вашего несчастья, — говорит лекарь, — хмель». — «Вот спасибо, — обрадовался пьяница, — что вы не сваливаете вину на меня!» За столами грохнули.

— И еще про лекаря. Стучатся к нему в дом. Он открывает дверь и видит на пороге скелет. «Вот так всегда, — бормочет лекарь. — Эти больные вечно тянут до последнего момента, прежде чем прийти ко мне…»

— А про дюжинника знаешь? — спросил Мое.

Дюжинник распекает подчиненных: «На кого вы похожи? У тройников бляхи не чищены, у одного патрульного сапоги не смазаны, у другого ширинка распахнута, третий — не чесан. А вдруг война?»

— Нужно их держать в строгости, чтобы жизнь медом не казалась, — прокомментировал анекдот смеющийся дюжинник.

— А про детей чего, — попросил кто-то из слушателей. — У меня жена как раз ждет ребенка.

— По случаю рождения второго ребенка семья лесичей решила переехать в более просторный дом. «Не поможет, — сказал им первенец. — Он все равно нас догонит!»

— А еще про патрулей, — сказал Лов.

— На дороге лесич сбил конем юта. К нему подъезжает патрульный: «Ваше имя?» — «Круж Нин». — «Надо же, я тоже Нин. Откуда твои родители?» — «Из Козырьграда». — «Здорово. И мои старики оттуда». Поговорили о Козырьграде, о тамошней реке, лесах. Потом патрульный и говорит: «Приятно было поболтать с земляком, Круж. А теперь пойду накажу юта, который так нагло бросился под копыта твоей лошади!»

За сдвинутыми столами вполне одобрили взаимопонимание земляков.

— Дюжинник распекает нерадивого патрульного, — анекдоты так и сыпались из Кама. — «У тебя на мундире не хватает пуговицы! Ты что же — решил самовольно разоружаться?»

— А про кабатчиков знаешь? — спросил изрядно нагрузившийся лесич.

Ют спрашивает: «Есть у вас дикая утка?» — «Нет, — отвечает кабатчик, — но есть домашняя. И специально для тебя мы ее так раздразним, что злее дикой станет!»

— Будто злая утка вкусней! — заржали за столами. — А про пьяниц?

— Пьяный ют пристал к дюжиннику, тряся своим аппаратом, чтобы тот сделал ему групповой портрет, как на картинах у лесичей. «Да как же я его тебе сделаю, — озадачился дюжинник, — раз ты один?» Мимо проходил лесич и посоветовал: «Сделай ему портрет, только пусть сначала расположится полукругом…» А вот еще анекдот. Патруль в дозоре наткнулся ца юта, который шел, согнувшись под тяжестью столба с указателем «В Козырьград». «Куда ты его тащишь?» — удивилась дюжина. «Я иду к Ко-зырьграду, — объяснил ют, — и не хочу заблудиться».

— Со столбом точно не заблудится, — решили в трапезной. — Стрелка завсегда направление укажет, куда ни поверни.

— Для идиота любое направление — правильное!..

Наутро Рой опять отправился в одиночку по каким-то своим таинственным делам, а Лес гулял по Холмграду. В сумерках они встретились, вывели из конюшни Банана и Верного, оседлали и отправились ко Двору. У южных ворот их уже ожидал Ог Нев, крытыми переходами сопроводил до княжеской трапезной и усадил в дальнем углу длиннющего стола. Гостей было много, но до прихода князя к еде не притрагивались.

Пропели рога, распахнулись разукрашенные затейливой резьбой двери, и в зал, ярко освещенный свечами и букетами жар-цвета, вступил Кед Рой. Доходяга оказался могучего вида мужчиной с русой бородой и в яркой одежде. Он уселся в кресло и единым духом осушил кружку вина. Гости прокричали славу и тоже припали к кружкам. Потом все дружно накинулись на жареную телятину и поросятину, на разнообразнейшую рыбу и дичь, а когда начали отваливаться от стола, сыто отрыгивая, появились музыканты. Выступил фокусник, за ним берегиня. Водяную женщину притащили в золотом корыте, но все равно песня ее Лесу не понравилась. А прочие гости остались довольны: дружно бросали в корыто золотые монеты.

Кед Рой утер рукавом слезы и сказал, что песня очень уж грустная, а вот нет ли среди приглашенных такого, кто сумел бы развеселить компанию.

— Я могу, князь, — сказал маг и поднялся из-за стола.

— Кто ты? — спросил Кед Рой.

— Я — Фома Беренников.

— Уж не тот ли ты веселый человек, что знает превеликое множество анекдотов про патрулей, ютов и лесичей? Не про тебя ли мне докладывали вещуны?

— Весьма возможно, что именно тот самый и есть.

— Вот и спой нам песню повеселей, раз ты такой веселый.

Маг смело вышел на возвышение для выступлений и достал из штанов что-то блескучее. Никто и не понял, куда он там лазил: никакого кошеля на поясе Фомы не было. Маг положил блестящую штуковину в левую ладонь, а пальцами правой принялся по ней настукивать. В зал полилась удивительная музыка — громкая и чистая, а главное — до того задорная, что многие не выдержали, невольно выскочили из-за стола и принялись приплясывать. Лес и себя поймал на том, что ноги его отстукивают под столом ритм незнакомой мелодии.

Фома запел. Нову показалось, что лучшего голоса он в жизни не слышал.

Все были поражены необычными словами, музыкой, голосом. Во время исполнения лесичи хмурились, хохотали, всплескивали руками. Минут на пять после того, как затих последний звук, в трапезной установилась такая тишина, что стало слышно, как под столом собаки грызут кости. Потом все повскакали с мест и принялись бурно выражать одобрение. Сам Кед Рой поднялся, взошел на помост, обнял мага и трижды расцеловал:

— Спасибо, распотешил. Ни разу такой песни не слышал. И смешно, и грустно, и плясать хочется! Вот что, Фома Беренников, оставайся-ка ты у меня при Дворе. Отведу я тебе наилучшую опочивальню, кормить стану по-княжески, только обещай, что не раз еще споешь песню-другую. Согласен?

— Кто же от княжеских милостей отказывается?

— Тогда другая просьба. А не мог бы ты спеть про моего препоганого предка Кеда Роя Желтуху? Вот же был мерзкий старикашка! И дочка его такая же. Страшней чуды-юды, а воображала из себя! Хорошо, что этот обжора-желткоед недолго покняжил… Знаешь такую песню?

— Знаю, — уверенно заявил маг, а юный чародей опять подивился: ну откуда он мог знать, что его попросят спеть именно про Желтуху? На ходу песни не сочиняются. Это ж каким ведуном надо быть, чтобы заранее сложить складную историю про то и про другое — о чем бы ни попросили?..

— Песня про Кеда Роя Желтуху, — объявил маг, когда князь спустился с помоста и поудобнее устроился в кресле, — и про его страшенную дочь Роевну.

После второй песни началось такое! Князь до слез хохотал над позором родного дядюшки. Не отставали и прочие. Желтуху и Роевну в княжестве никогда не любили. А история, изложенная в песне, оказалась выдуманной от начала и до конца. Но никто почему-то даже не подумал, что сохатые людей не едят и со двора в лес не волокут, не вспомнил, что при княжении Желтухи в Лесном княжестве никакие чудища не объявлялись. Все одобряли умного лесича, который бочку хмельного меда предпочел перезрелым прелестям княжьей дочери.

— А что это за инструмент у тебя такой? — спросил Доходяга. — Никогда такого не видел. Уж больно красиво звучит.

— Микроорганчик называется, — сказал маг. — Раз он тебе понравился, то дарю, — и протянул князю блестящий инструмент с кнопочками. По размерам органчик как раз укладывался в ладонь. — Можешь сам играть, если у тебя слух хороший, а нет, так напой мелодию либо других попроси, органчик и подыграет. Только тогда обязательно нажми на вот эту рубиновую кнопочку.

Кед Рой нажал и запел.

— Барыня-сударыня, сударыня-барыня! — У князя оказался неожиданно приятный баритон. — Какою барыней ни будь, а все равно ее…

Органчик заиграл, и конец фразы потонул в задорной плясовой мелодии и общем хохоте.

Глава семнадцатая. Ведьмочка из печки

Роя и Леса отвели в княжеские покои. Такой широкой и мягкой постели юноша еще не видел. Утомленные длинным и сытным застольем, спутники почти мгновенно заснули.

Проснулся Нов оттого, что кто-то принялся биться в раскрытом челе печи, ударяясь о под и свод.

— Кам Рой, — позвал Лес, — а у нас в печку кто-то попал.

Маг поднялся и заглянул в чело. Там было темно, но слышались чьи-то жалобные всхлипы и хриплое дыхание. Рой сунул руку в печной зев, ухватил и потащил. Выволок наружу девчонку лет четырнадцати. Лес снял со стола букет жар-цвета и осмотрел незваную гостью. Девчонка, на взгляд Нова, оказалась очень красивой. Черные волосы ее струились по плечам, под белой сорочкой, подпоясанной алой ленточкой, бугрились два крепких на вид холмика, из-под подола торчали босые ноги.

— Ты кто? — завороженно спросил юный чародей. В ютшколе девчонок не было. И после побега с ними он не сталкивался либо внимания не обращал, потому что все время попадал в такие переделки, когда было не до девиц. А тут у юноши просто перехватило дыхание.

— Я — Надя Ёжкина, — ответила гостья из печки таким сладким голосом, что у Леса ёкнуло сердце.

— Так ты — ведьмочка?

— Подружки не взяли меня на шабаш, — пожаловалась Надя.

— А как ты попала к нам в печку?

— Летела к гольцу Дырявому, на Лысую сопку.

— Одна?

— Я погналась за подружками…

— И упала?

— Ага. — Девчонка всхлипнула.

— Вот дуреха. Тебе что, тирлича не хватило?

— Какого тирлича? — Она широко распахнула васильковые глаза.

— Даже тирлича не знаешь? Как же ты взлетела?

— Когда подружки намазались из туеска и выпорхнули в трубу, я поднялась, а до того притворялась, что сплю, но одним глазком подглядывала, подобрала туесок и мазнула под коленками, как они делали. Меня тоже в трубу вынесло, только почему-то вверх ногами. Повисла я над крышей, подол на голове, вот стыдобушка-то! Хорошо, что в это время луна за тучку закатилась, никто в Колотилове моего позора не увидел…

— Так ты колотиловская? Девчонка кивнула.

— А что же дальше было, землячка? — спросил Нов и пояснил, что он родом из соседней деревни, из Берестянки.

— Дальше я подол подобрала, чтобы хоть что-то видеть, а перевернуться не могу. Тут ветерок налетел и понес меня. А куда — неизвестно. Лечу книзу головой, ничего под собой не различаю. Где земля, где небо? Потом вдруг меня куда-то забросило, вокруг темнота, сверху — камень, внизу — камень, все, думаю, пришла смерть неминучая. А тут — хватают и волокут, Матушки! Так и очутилась не знаю где…

— А занесло тебя, красотка, в сторону, противоположную Лысой сопке, — на княжий Двор, в нашу опочивальню.

— Батюшки-светы! — запричитала девушка.

— Видно, мазнула ты совсем мало, — объяснил Лес, — вот действие тирлича и — кончилось, а тебя вниз бросило. Угодила ты в трубу княжьего Двора, красотка.

— Я не красотка, — надула пухлые губы девчонка. — Я — Надя Ёжкина.

— Девочка Надя, — пропел маг. — Чего тебе надо?

— Мне ничего не надо…

— Кроме шлепка по заду, — добавил взрослый.

— А мне так хотелось побывать на Лысой сопке. Сегодня там такой праздник, такой праздник… Будут колдунов поминать.

— Разве брусничник уже наступил? — удивился Нов.

Завтра из всех деревень люди по бруснику отправятся.

— Надо же, — сказал Лес, — а я, выходит, обсчитался. Думал, что брусничник еще дней через пять начнется. Значит, сегодня на гольце Дырявом все колдуны и ведьмы собираются?

— Как я хочу туда попасть, — сказала Надя и даже руки заломила.

— Ты же даже снадобьями пользоваться не умеешь, — сказал юноша и заметил, что девчонка вот-вот расплачется. Неожиданно для себя предложил научить травам и заклинаниям.

— А ты вправду волшебные травы знаешь?

— Конечно. Я ведь чародей.

— А ты меня не обманываешь?:— спросила будущая ведьмочка и еще шире распахнула васильковые глаза, хотя казалось, что шире некуда.

— Не обманываю. Я — выпускник ютшколы Лес Нов, а из печи тебя вытащил маг Кам… то есть Фома Беренников.

— Как здорово! — восхитилась Надя. — Вы мне поможете?

— Не собираюсь помогать, — отрезал Кам. — Хорошеньким молоденьким девчонкам по ночам спать нужно, а не летать на взрослые оргии.

— Но мне так хочется! Фома, миленький, и ты, Лесик, солнышко, помогите заради Батюшки!

Лесу ужасно понравилось, что его назвали солнышком.

— Я тебе помогу, — пообещал он, надеясь еще раз услышать про солнышко. — Кам, давай поможем ей добраться до Лысой сопки.

У него почему-то вылетело из головы, что имя мага следует сохранять в секрете. А всему виной юная красавица.

— Это как же мы ей поможем? — спросил Рой.

— А сами побываем на слете и Надю с собой прихватим, — ответил Нов. Тут ему пришел в голову другой аргумент. — Мне и самому давненько хотелось побывать на Лысой сопке, посмотреть на место славы наших предков, помянуть их добром. Хорошую страну они нам оставили, защитив от первых ютов. А мы не поняли их урока, доверились вторым… Понимаешь, Кам Рой, всегда, когда происходят сборы на Яришной, я бывал занят: во время весеннего шабаша — экзамены, во время летнего — практика в Ютландии, а во время осеннего, который совпадает с брусничником, я либо еще не выходил из правого зрака, либо приходил в себя после выхода… Семь раз ходил за паутинную границу и семь раз сам себя насильно убеждал, что вернулся домой в Лесное княжество. Все казалось обманом, подделкой, мороком. Люди виделись балаганными куклами — сунули в них три пальца, они кланяются и руками машут, в лес пойдешь, чудится, что деревья и травы намалеваны на грубом холсте — палкой ткни, холст порвется, а за ним окажется пустота. Ночью проснешься: где я? Страшно…

Маг положил ему руку на плечо, и Лесу сразу стало легче, будто ночные страхи и дневные тревоги стали перетекать в дружескую ладонь Кама.

— Ладно, — сказал Рой, слетаем к гольцу, если тебе так хочется. Утром вернемся.

— Спасибо, — сказал юноша. — Ты настоящий друг.

— А меня, меня возьмете с собой? — спросила Ёжкина.

— Куда же тебя деть, красавица? — развел руками маг.

— Эх, в Первоматушку! — огорченно выкрикнул чародей и ударил себя ладонью в лоб. — Ничего не получится!

— Почему? — в голос спросили ведьмочка и маг.

— У меня тирлич кончился! До утра в чужом городе мази мы не отыщем. А когда и раздобудем, пусть даже завтра, праздник-то уже кончится. Ну что за невезуха!

— Погоди, не кипятись, — сказал Кам. — Давай поспокойней. У тебя тирлича совсем нет? Или хоть немножко осталось?

— С тем, что осталось, только мышонка запустить можно: полкорешка. А мазь на соке в коробке по стенкам размазана. Я ее истратил, когда от засады уходил. Не берег, не до того было… Эх, Мать-мачеха!..

— Да не расстраивайся ты так, — сказал Рой. — Кипяти корешок.

Лес взялся за дело, не веря в счастливый исход, но все же надеясь, что маг сумеет что-нибудь придумать. Он освободил маленькую плошку, из которой торчал свечной огарок, выковырнул восковые слезы, плеснул воды из кувшина для умывания и бросил тонюсенький хвостик корня тирлича. Свечной огарок, красуясь перед девчонкой, поджег огоньками с пальцев. Воды было не больше ложки, закипела она минуты через три. Нов прочитал заклинание полета трижды и погасил огонь. Раствор был готов, но было его до того мало, что говорить о каком-то полете — только народ смешить…

— Давай сюда, — сказал Кам. Забрал у юноши плошку и берестяной коробок и сунул в самобраный сундучок. Захлопнул крышку, подождал чуток и выставил на стол со словами: — Надеюсь, что окажется достаточно.

Плошка и коробок увеличились раз в пять, а с ними вместе и содержимое. Снадобий для взлета и управляемого полета теперь как раз хватало, чтобы добраться до реки Яришной и вернуться назад ко Двору.

— Надя, ступай сюда, — сказал Лес. — Подними руки.

Он смазал девчонку под мышками, под коленками, лоб и шею. Намазался сам.

— Взлетаем, Кам Рой.

Маг взял Ёжкину за талию, сунул в печь и подбросил. Нов сам нырнул в открытое чело. Дворцовая труба оказалась широкой, и они повисли над крышей. Рой вылетел вслед за ними через полминуты. В руках у него был березовый голик на длинной палке. Зачем он ему? — удивился юноша. Разве что облака разгонять собрался.

Чародей плеснул в ладошку отвар тирлича и смазал грудь себе и девушке. Не подумал, что это простое растирание так подействует на него, не говоря уж о Наде. Та взвизгнула, зажала рот левой ладошкой, а правой огрела Нова по голове:

— Бесстыдник! Ты куда полез? Юноша отчаянно покраснел.

— Но ведь так положено, — попытался оправдаться он и в то же время продлить ощущение тепла девичьей груди, оставшееся в ладони. — Иначе полетим по воле ветра, а не своей собственной. И опять понесет не к Лысой сопке, а совсем в другую строну. Я же для того и кипятил отвар, чтобы управлять полетом.

— Извини, Лесик, — сказала Ёжкина. — А я подумала, что ты меня лапать начал… Погоди-ка, а почему же мои старшие подруги отваром не пользовались?

— Пользовались, — уверил ее Нов. — Только отваром-то они уже в воздухе мазались, над крышей, и рыбий пузырек наверняка с собой прихватили… А лапать тебя — больно нужно, — сказал он, но решил, что слова его прозвучали неубедительно, потому что чувствовал: трогать девушку за грудь ему понравилось, и, если такая возможность представится, он с большим удовольствием растирание повторит. Назад полетим, решил он, я ее еще разок потрогаю.

— Надя, возьми, — сказал Рой и протянул помело.

— Зачем? — удивилась она.

— Садись верхом на палку и станешь понимать, где верх, а где низ, чтобы впредь не летать вверх ногами.

Ёжкина уселась на метлу, и они полетели на юго-восток — в сторону реки Яришной. Столицу сверху трудно было отличить от тайги, потому что кроны вековых сосен и кедров почти закрывали крыши, а внизу не светилось ни огонька, и только ниточки улиц и переулочков, под лунным светом больше похожие на просеки, указывали, что тут живут люди.

Нов старался держаться как можно ближе к ведьмочке. Минут через десять полета Холмград кончился. Исчезли не только проблески крыш, но даже тропинки, словно внизу никогда не ступала нога человека.

Под ними простиралась тайга, деревья покачивали макушками, плескались волны таежных трав и цветов, а озерца и речушки рябили лунными дорожками. Сопка сменяла сопку, но все были лесистыми. Их склоны покрывали то кедрачи, то березовые рощи. Мелькнула одна сплошь заросшая рябинником, и даже с высоты было видно, что на деревьях янтарно светятся созревающие ягоды.

— Правильно хоть летим-то? — поинтересовался маг. — Направление ты, Лес, точно знаешь?

— А чего его знать? — отмахнулся юноша. — Надя нас с закрытыми глазами куда надо выведет. Их, ведьмочек, к Лысой сопке тянет неведомая сила.

— Ну ладно, положимся на ведьмин инстинкт, — решил Кам.

Они летели по черному небу под крупными звездами и яркой большой-пребольшой луной.

— Как краси-иво! — певуче восторгалась девушка. — А вот и Яришная, — обрадовался Нов, который узнал петлявшую под ними речку, знакомую по рассказам деда Пиха.

Они пошли на снижение и дальше двигались над зеркальной поверхностью, следуя вслед за течением и изгибами легендарной речки. Впереди показалась сопка, усыпанная огнями. У костров суетились фигурки. Они размахивали руками, что-то задорно выкрикивали, пели и танцевали. Чувствовалось, что слет передовиков колдовского искусства только начинается, и до настоящего шабаша пока не дошло.

— А вот и мы-ы! — закричала юная ведьмочка, пикируя на травянистый склон. — Ура!

Снизу им ответил приветственный хор:

— Давайте к на-ам!

Глава восемнадцатая. Шабаш

Они приземлились у ближайшего костра. Их встретила хохочущая толпа ведьм — молодых и старых. Здесь были блондинки и брюнетки, рыжие и седые — все с распущенными волосами, все в белых сорочках, подпоясанных алыми лентами, все босы и с горящими по-кошачьи глазами. Они хороводились с колдунами, старики и молодые парни одеты были в льняные отбеленные рубахи и подштанники. Над огнем исходил паром медный котел. Новоприбывшим зачерпнули отвара расписным деревянным ковшом, разлили по глиняным кружкам и с поклонами предложили отведать.

— Как зовут наших новых друзей? — спросил усатый колдун.

— Меня — Надя Ёжкина, — представилась ведьмочка, принимая протянутую кружку.

— Пей, — велели ей.

И пока девушка пила горячее варево, собравшиеся затянули хором:

— Выпьем мы за Надю, Надю дорогую… Мир еще не видел милую такую… Разгорятся глазки, распахнутся губки… Ах, как жаждут ласки грудки у голубки!.. Пей до дна, пей до дна, пей!

Ведьмочка допила, отбросила кружку в темноту, утерла губы и сказала:

— Как не стыдно петь такие нескромные песни! В ответ грянул смех.

— А почему ты прилетела на помеле? — спросил усатый колдун.

— Меня Фома Беренников научил, — призналась Надя, — потому что я еще неопытная, в полете путаю верх и низ. А так сижу, как на коне, а не вверх ногами.

— Умно, — признал колдун и протянул кружку юному чародею. — А тебя как звать-величать?

— Я — Лес Нов.

— А почему ты в мирской одежде, а не в белых одеждах?

— Я — чародей, в любом наряде летаю.

— Неужели чародей, — не поверил усатый. — Докажи.

Лес протянул руку к кружке, и она сама поплыла к нему по воздуху, приподнялась, наклонилась, струйка жидкости полилась в рот, но так пить было неудобно. Нов перехватил кружку рукой и пока пил, хор пел ему величальную.

— Выпьем мы за Леса, Леса дорогого… Мир еще не видел милого такого… Чародей прекрасный в гости к нам явился… Весь — как месяц ясный в облаках пробился… Девок поцелует, баб он приголубит… Кого — приобнимет, а кого — полюбит! Пей до дна, пей до дна, пей!

Нов пил горячий ароматный отвар, хмельная жидкость пузырилась и щекотала нёбо. Он чувствовал, что каждая клеточка его распахивается навстречу этой ночи, полной звезд, лунного сияния и блеска костров, отражающихся в водах Яришной. Глаза его приобрели необыкновенную зоркость и видели теперь в темноте не хуже таежного зверя. Интересно, что это за отвар, размышлял юноша. Почему мне дедуля никогда о нем ничего не рассказывал?..

— Ну а ты кто, муж-лесич? — спросил колдун. — Тоже чародей, судя по одежде?

— Он не просто чародей, — не удержался Лес. — Он маг! Покажи им бетельгейзера или вегианца, пусть подивятся!

— Я — Фома Беренников, — представился Кам. — Веселый человек и чуть-чуть маг.

С этими словами Рой превратился в черную кляксу, видимую лишь потому, что огонь костра обтекал сгусток темноты, внутри которой не вспыхивало ни искорки. Потом клякса исчезла, а на месте ее возникла туманная корона, пронизанная сполохами звезд, вращающихся огненно-зеленых спиралей и колышущихся полотен северного сияния. Про него Лес слыхал от старших товарищей, бывавших на северных границах княжества. Над поляной повисли лунные радуги, так что почти каждый, стоящий у костра, окунулся в ледяное радужное сияние.

Все ахнули от вида неземной красоты, но принялись дрожать от холода. Хорошо, что Рой не дал зрителям замерзнуть, а снова обернулся человеком и протянул руку за кружкой.

— Вот это да! — восхитился усатый. — Ты и вправду самый великий волшебник! Вот это было зрелище, вовек не забуду! Думаю, что о сегодняшнем шабаше будут поминать еще долгие годы. Нечасто к нам на праздник прилетают чародеи. Обычно сторонятся, считают неровней себе. Мол, что нам колдуны с их малыми способностями? Да еще и на солнышке грозятся подвесить, ежели в заклинаниях порой ошибешься да вместо дождя-сеянца град с грозой вызовешь… Спасибо тебе, Фома, что прилетел к нам, не побрезговал компанией. И насчет помела это ты здорово придумал, а то ведьмы-перволетки к нам на праздник частенько прибывают так, что пятки в небе, а подол на голове.

Кам поднес кружку к губам, а хор слаженно грянул величальную. Нов не мог понять: как это у них получается так дружно и складно сочинять на ходу?

— За Фому мы выпьем, друга дорогого… Мир еще не видел мудрого такого… Чародей великий прибыл к нам на праздник… Весь он луноликий, хоть большой проказник… Радугой морозит, звездами ласкает… А как глянет в очи — искры высекает… Всех он нас полюбит, всем залезет в души… Всех он приголубит: девок, баб, старушек… Мы красавца станем целовать прилежно… Сбросим покрывала тканей белоснежных! Пей до дна, пей до дна, пей!

Тут Леса, Надю и Роя подхватил хоровод, и живая цепочка потекла вверх, обвивая безлесый склон сопки, навстречу пылающим кострам. У ближайшего огня распевали частушки самого вольного содержания.

И еще было великое множество частушек, куда непристойней, но хоровод унес их дальше — к следующему костру. Тут у огня ведьмы устроили соревнование: кто больше молока уворует? На огромных весах-коромыслах взвешивались бадейки, в них ведьмы-претендентки срыгивали сливки от коров, стоящих где-то в чужих хлевах за много верст от сборища.

У четвертого костра шел обмен опытом.

— Чтобы добраться до коровы, которую хозяева хорошо охраняют сами и стерегут оберегами, — поучала молодая красавица ведьма (правда, Лесу она вовсе не показалась молодой, было ей явно за двадцать, да и красавицей, тоже: разве сравнишь с Надей Ёжкиной?), — нужно сплести льняную веревку и перекинуть через сук калины. — Ведьма так и поступила. Нов не понял, откуда взялся куст калины с красными прозрачными ягодами и семенами внутри в виде сердечка. — Берем в руки оба конца и начинаем доить, приговаривая: «Доись, Зорька; у таких-то и таких-то». А каких — сами называйте…

Из-под рук ведьмы в подставленное деревянное ведро брызнули две тугие струи. До чего же изобретательны ведьмины отродья, восхитился Лес.

У пятого костра колдун превратился в гулянку и теперь один в пару дюжин рук играл на гуслях, бегал пальцами по дырочкам свирели, бил в бубны и барабаны, звенел бубенчиками, а ногами выделывал кренделя. И все вокруг него плясали и пели:

У шестого костра лысый, как яйцо, колдун рассуждал:

— Некоторые глупые люди считают, что у колдунов вся сила в волосах. Но взгляните на меня! — и хлопал по лысине, отражавшей луну, как озерная гладь. — Совсем другое дело — яйца…

У седьмого костра одинокая ведьма вызвала смерч, который поднял в воздух весь хоровод и понес по небу прямиком к восьмому. Там другая ведьма показала им, как отдаивать чужих коров с помощью ножа, вонзенного в ствол кедра. А дерево тут откуда? — задумался Нов, надавил на глаз, и кедр исчез. Ясно, морок!..

У девятого костра колдуны показывали способы обращения. Одни набрасывали на себя шкуры, вымоченные в настое припутника, и оборачивались кто в волка, кто в борова — это зависело от шкуры. Другие превращались в тех же кабанов и волков с помощью заговоренных чародеями наузов (сами колдуны заговаривать плетенные из травы амулеты не способны). Узольники были в виде поясов либо браслетов и вязались такими хитрыми петлями, что Лес и половины узлов не знал. Оборачивались в баранов и козлов. Третьи обращали друг друга в животных, похлестывая зелеными прутиками припутника или плетками с вплетенными в хвосты стеблями травы. А ведьмы оборачивались в волчиц, свиней, овец и коз.

Обращенные спаривались тут же, у огня, причем часто волк — с овцой, козел — с волчицей, а баран — со свиньей. Нов не видел в этом ничего непристойного, потому что вырос в деревне и с детства наблюдал за огулом скотины. Хотя, конечно, баран с козой на скотных дворах не скрещиваются.

Постепенно все стекались, слетались, сбегались к десятому, самому большому и яркому костру, разожженному на самой макушке Лысой сопки. Над огнем висел огромный медный котел, сверкающий надраенными боками и исходящий таежным ароматом. У костра стоял седой могучий старик с бородою по колено и длинными прядями, которые хлопали над его головой, как крылья птицы. В руках он держал расписной черпак и всем подряд разливал из котла. Юноша протянул свою кружку, полную передал Наде, руку которой не выпускал во время перемещений по гольцу: когда бежали, когда плясали и когда летали. Ему казалось, что если отпустить, то красавица исчезнет, затеряется в людском водовороте, растает в тумане (хотя никакого тумана не было), и он никогда-никогда ее больше не увидит.

Ёжкина пригубила горячего отвара и вернула кружку. Лес поднес ее к губам, отхлебнул волшебной жидкости, склонился к устам девушки и поцеловал крепко-крепко, сладко-сладко. От поцелуя голова его закружилась куда сильней, чем от пьянящего зелья, а юная ведьмочка обвила его шею белыми-пребелыми руками, заглянула в зрачки своими васильковыми глазами и шепнула:

— Люба я тебе или не люба?

— Люба, еще как люба, — шепотом же ответил юноша и еще раз поцеловал, и еще. Они по очереди отхлебывали из кружки и, передавая, целовались. И это было прекрасно!

А потом в розовом сиянии у костра возник маг, про которого Лес успел позабыть в веселой кутерьме и любовных играх. Рой извлек новый микроорганчик (Да сколько же их у мага? — подумал чародей), заиграл и запел.

И новая песня оказалась не хуже тех, что исполнялись в княжьей трапезной. Правда, Лес не понял, откуда вдруг взялись юты в последнем куплете, но все остальное, на его взгляд, было выше всяких похвал. И прочие участники слета приняли песню с большим энтузиазмом, многие просили повторить. Утверждали, что такой смешной и в то же время страшной песни они не слыхали никогда. И что мелодия — удивительная, не сравнить с однообразными жалобными песнями берегинь. Тут каждое слово про нас, а мы такие и есть — патриоты и патриотки! Мы любых ютов изведем, и никакие вампиры им не помогут. Кто такие вампиры, нам неизвестно, а вот змей трехглавый, Молочный или там Денежный — нам первый друг. Благодаря горынычам мы столько молока имеем, что иная ведьма захлебнуться может, если будет не в меру жадной. Но уж в этом вины Молочного змея нет, тут бабья дурь и неуемность. А Змея Горыныча мы больше всех любим. Как он тут, под сопкой, с ворогами бился, как своих боевых товарищей змеев лечил, головы им приваривал!

А что некоторые головы перепутал в горячке боя, так нам от того разве хуже? Конечно, порой не разбери-пойми — с каким таким змеем дружбу ведешь:

Хлебный он, Молочный или Денежный? Но никто еще на такую путаницу не обижался. Да и грех обижаться, коли тебе вместо молока золотой слиток достанется либо невиданный урожай привалит. И тебе хорошо, и соседи довольны, потому что на их полях недородов не бывает, когда Хлебный змей ведьме благоволит.

А взять то же золото, что чуды-юды роют в горах. Горынычи с нами щедро делятся. У каждой ведьмы, почитай, по золотому ожерелью, не по одной паре серег и браслетов в заветных шкатулочках. А у кого нет пока, так те совсем юные. Но они свое получат, потому что молоденьких все любят!..

Неожиданно гомон стих. Чародей оглянулся и увидел, что костлявый старик, распорядитель десятого, самого главного костра, воздел к небесам тонкие руки с длинными пальцами.

— Бурелом говорить станет, — произнес кто-то, и Лес понял, что старик — это глава цеха колдунов.

Бурелома в Лесном княжестве знали все хотя бы по имени. Было известно, что сам он из четвертого поколения людей с магическими способностями, то есть ведун. И из самых сильных в стране. Дедуля Пих всегда отзывался о нем очень тепло, в юности они приятельствовали. Тогда же и поклялись друг другу, что не станут работать на ютов и постараются уберечь других ведунов. Пих Тоев, молодой, горячий, пробился на княжий Двор, пытаясь объяснить князю и его советникам, что сотрудничество с ютантами приведет в конце концов к гибели государства, но слова пророка встречены были с неудовольствием. Велено было молодому ведуну возвращаться в родную Берестянку и сидеть там безвылазно, пока княжий гнев не пройдет. Пих не посмел ослушаться, да так и остался в деревне, зарекся лезть в государственную политику. Женился, воспитывал дочку-кудесницу, выдал замуж за Крона, но не уберег ни его, ни внуков от хождений за паутинную границу.

Бурелом поступил иначе. Не стал надоедать властям предержащим советами да грозными пророчествами, а вошел в цех колдунов, не счел их недостойными. И когда сумел пробиться на самый верх, то за несколько десятков лет превратил захудалый цех в организацию, с которой и Кед Рою приходилось считаться. Будь на то княжье благословение, цех в три дня уничтожил бы всех ютантов в Лесном княжестве, несмотря на все их громобои, очки для темноты и аппараты для громкой связи. Но враждовать с ютами было запрещено, а без боевых действий организация, созданная для войны, стала вырождаться. Все свелось к слетам на Лысой сопке, где пополнялись запасы колдовских трав да шел обмен опытом. Посмотрел сегодня Лес на их соревнования и никакой доблести не нашел. Видимо, Бурелом стал совсем стар, не замечает, что подчиненные от рук отбились. Никакой дисциплины в его цехе не соблюдается, ведьмы и колдуны в местах поселения действуют вызывающе, ставят себя выше прочего лесного народа. И приструнить некому, потому что Ютландия ненасытно пожирает чародеев — поколение за поколением…

— Хорошо вам здесь? Весело? — спросил Бурелом у толпы.

— Лучше не бывает, — отозвались веселые колдуны и ведьмы.

— И слава Батюшке! Но помните, что не только для веселия собрались мы сегодня. А еще и затем, чтобы помянуть наших прадедов, которые тысячу четыреста сорок пять лет назад пали в Чистом поле за свободу нашу. Вон оно — Чисто поле, прямо под нами, ишь как жар-цвет полыхает, словно огонь погребального костра, в котором восемьдесят наших предков-колдунов обрели славу и бессмертную память. Так наполним же кружки и вспомним всех, кто за нас с вами живот положил!

И наполнились кружки, и принялся Бурелом павших в Чистом поле перечислять поименно. Назвал всех колдунов, потом дружинников, а затем медведей и волков. Даже и звериные клички были ему ведомы. И происходило поминание так торжественно, что у Леса слезы выступили, но он им скатиться не дал, не мужское это дело — открыто плакать.

А потом снова закружились хороводы и стали взлетать в залитые лунным светом небеса. Лес обнял Надю, а она — его, и они не размыкали объятий и не различали, где земля, а где небо, пока не раздался голос Бурелома.

— Беритесь за руки! Станем искать припутник и тирлич.

Юноша оторвался от губ девушки и увидел сидящего на облачке главу цеха колдунов. Плечи Бурелома тонули в тумане, а босые ноги с желтоватыми старческими ногтями болтались в воздухе.

Хороводы и отдельные парочки стали сплетаться, берясь за руки, и вскоре над Чистым полем образовалось живое кольцо. С поляны к нему устремились десятка полтора ведьм с мешками, из которых те вынимали букетики жар-цвета и вручали каждому.

— Красиво, — сказала Надя, и Нов огляделся вокруг, стараясь увидеть ночь глазами девушки.

Сияла луна, мигали звезды, сверкала трава внизу, а между поляной и звездами горели букеты в руках людей. И весь мир кружился колесом. Колдуны и ведьмы затянули песню. Слов ее не знали ни юноша, ни девушка, но старательно подтягивали взрослым, а Рой подыгрывал на органчике.

— Взгляни на луг, — шепнула Надя, и Лес увидел в траве короткие изумрудно-зеленые вспышки, словно тысячи кошек подмигивали с земли.

Хоровод опустился на поляну и распался, высматривая мерцающую траву. Каждый из участников слета склонился над выбранным стеблем и принялся выкапывать корешок.

— Давай рой, да поаккуратней, Рой, — срифмовал Нов и засмеялся от неожиданности.

Маг вытащил кинжал и вонзил в мягкую землю луга. Через минуту извлек и осмотрел при свете цветочного факела былинку со стеблем в пол-аршина и узкими листьями с усиками на кончиках. Корешок тирлича был длиной в ладонь. Кам Рой произнес что-то вроде: фритиляр-рутиляр-виксер. Что бы это значило?

Лес тоже достал нож и протянул девушке.

— Держи, Надя. Выкапывай корешок, только поосторожней — не порви и сама не обрежься…

В стороне Нов заметил еще одно мерцающее растение, и еще одно.

— Надя, иди сюда, — позвал он.

Ведьмочка подбежала к нему, сверкая узкими белыми ступнями, и протянула нож. Лес вонзил его в дерн. Так они переходили от одной вспышки к другой, по очереди пользовались ножом, выкапывали корни, и девушка складывала добычу в подол. Лес глазел на ее обнаженные до колен ножки и не заметил, что они остались вдвоем в белом тумане, который почему-то пронзали голубые и розовые всполохи. Юноша протянул руки, а Надя ему навстречу — свои, и волшебные корешки из подола упали на луг, но ни Лес, ни ведьмочка этого не заметили, опускаясь в пушистую траву.

Лес развязал алый поясок и стащил через голову белую сорочку и увидел темный мысок внизу девичьего живота и два белым-белых, белее снега, холмика с розовыми сосками. У него ожило то, чем, как шутили мужики, кедровые шишки со стволов околачивают. Надя раздвинула розовые коленки…

А где все это происходило: на траве ли, в небесах на облаке — какое имеет значение? Была юная, чистая, головокружительная, обморочная, сладостная, хмельная, нежная, неутомимая любовь! Юноша и девушка перетекали друг в друга, скользили в слезах и любовном поту, едком и возбуждающем, купались в лунном свете и таежных травах, ныряли с крутого обрыва в хрустальные воды и плыли; по волнам страсти, погружаясь и не выныривая, летели стрелами среди вековых деревьев, огибая золотистые стволы, и опускались под землю в таинственные пещеры со светящимися сосульками, и кружились среди ночных светил, и руками срывали звезды, мигающие васильковыми и голубыми глазами. На траву, на таежные цветы скатились капельки крови, словно кто-то рассыпал пригоршню брусники, и Земля-Мать приняла этот щедрый дар, и благословила их, и сделала мужем и женой, и повелела ни на миг не разлучаться, и наделила неугасимой страстью и безграничной нежностью. С губ их, как пчелы с цветка, слетали самые ласковые слова, какие только существуют на свете. Любовь накатывалась на встречную любовь, обвивала любовь любовью и любовью любовалась, и ночь не кончалась, не кончалась, а длилась, длилась и истекла сладостью, ела…

Глава девятнадцатая. Не мальчик, но муж

Лес проснулся от ощущения, что кто-то на него смотрит.

— Надя, — вспомнил он, — моя Надежда.

Открыл глаза и увидел смеющегося мага. Из одежды на Рое был один ши-пастый браслет. Рядом стояли три красавицы ведьмы — одна брюнетка, другая блондинка, а третья огненно-рыжая, самая неотразимая. И они были одеты крайне просто: в золотые монисты, браслеты и сережки. Стояли красивые и гордые своей красотой, ничуть не смущаясь взглядов юноши, покачивали бедрами и встряхивали тяжелые, зрелые груди, которые, как начал понимать чародей, сводят с ума любого мужчину.

— А где же моя Надежда? — испугался Нов, вскинулся было, но тут же успокоился. Девчонка, женщина, жена лежала на его левой руке, подложив ладошку под правое ушко. Еще не проколотое, если судить по второму, розовеющему среди смоляных прядей, как цветок лесного шиповника.

— Надя, проснись, — негромко сказал Лес, и сразу же распахнулись васильковые глаза, и улыбка раздвинула ее чуть припухшие губы, обнажая белые и ровные, как кедровые ядрышки, зубы.

Девушка легко вскочила на ноги и встала рядом с тремя ведьмами — тоненькая тростинка, колеблемая ветром. По сравнению с более зрелыми подружками она выглядела длинноногим жеребенком — нескладная, прекрасная, самая милая! Никто не стеснялся своей наготы, и юноша не стал, потому что не было похоти, а была любовь, разлитая по траве, воздуху и облакам, плывущим в синеющем предрассветном небе.

Ведьмочка подобрала свою сорочку, свернула ее и перевязала алым пояском. Сверху положила пучок собранной вчера — или сегодня? или век назад? — травы. Зачем это она? — не успел удивиться Лес, потому что заметил рядом три таких же свертка и стопку одежды мага, затянутую ремнем. Юноша кинулся собирать свои вещи: «А где левый сапог? А где кошель? А почему только одна портянка?..» раз уж так положено.

Собрал и затянул поясом, и все подхватили свертки с одеждой и пучки тирлича. Вшестером они побежали по травяному лугу туда, где катились ржаные воды Яришной. Волосы ведьм летели над поляной, как четыре черно-бело-рыжих шлейфа. Над ними стремительно проносились стрижи — голец Дырявый был испещрен их норками, в зените дозором парили коршуны, а из леса карканьем отзывались мудрые вороны, приветствуя людской бег-полет по Чистому полю и приход солнца, которое пока не успело подрумянить восток, но уже разбавило серый цвет небес переходного между ночью и рассветом часа дневною голубизной.

На берегу они сбросили свертки на золотой песок и кинулись в прохладные волны легендарной реки. Воды приняли их в свои объятия, баюкая и бодря, прогоняя сладкую усталость и даря силы для новой любви. На смех приплыл веселый косяк берегинь и грянул песню. На этот раз она показалась юноше и умной, и уместной, и красивой.

Лесичи и леснянки криками приветствовали водяных женщин, благодаря за такую радостную любовную песню, а затем взмыли в небо так стремительно, что коршуны шарахнулись врассыпную, и оттуда, из-под облаков, устремились вниз — к песчаной косе с одеждами. Удивительно, но волны Яришной почему-то не смыли отвара тирлича, зато скольжение в воздухе просушило не хуже банного полотенца.

— Нужно поторапливаться, — сказал Кам. — Заря занимается.

— Да, господин, — согласилась разноцветная троица.

— И здесь нам придется расстаться, — сказал Рой.

— Да, господин, любовь наша.

— И вы полетите в грады свои и веси…

— Да, любовь наша и радость.

— А мы вернемся на княжий Двор…

— Да, радость наша и любовь незабываемая.

— Но я всю жизнь буду помнить тебя, Цвета…

— Да, любовь моя нежная.

— И тебя, Злата…

— Да, любовь моя неустанная.

— И тебя, Красавка…

— Да, мой пылкий возлюбленный.

Три ведьмы-леснянки принялись целовать мага, а он обнимал их уверенными мужскими руками, дарил улыбки и ласкал взглядами, а потом одну за другой поднял на руки и подбросил к облакам. Ведьмы, кружась в синеве, посылали вниз воздушные поцелуи и кричали, что к следующему слету в червене они непременно родят по ребенку и, кто бы он ни был — мальчик ли, девочка, — все равно будет счастливым и гордым за своего отца, который называет себя веселым человеком Фомой Беренниковым, а на самом деле — Кам Рой из рода комаров.

Ведьмы построились клином и полетели на запад, а Лес протянул левую руку — со стороны сердца — Наде, а правую — Рою, и они ринулись было в небеса, но Ёжкина опять потеряла горизонт и опрокинулась вверх ногами. Пришлось приземляться и искать забытое на Лысой сопке помело.

Ведьмочка уселась верхом, и на сей раз они без приключений взмыли — Ёжкина на помеле в центре, а маг и чародей справа и слева, чуть поотстав, — и понеслись над просыпающейся тайгой, украшенной ожерельями янтарных, рубиновых и чароитовых ягод, золотыми куполами берез и алыми — осин, над обширными кедрачами, над журчащими ручьями, над порожистыми бурливыми речушками и загадочно спокойными озерцами. Когда же внизу замелькали крыши Холмграда, они отыскали украшенную резными коньками, медведями и петухами, с которой стартовали минувшей ночью, расцепили руки и головой вниз ринулись в широкую трубу, выныривая через чело печи.

Умытые и розовощекие, по коврам опочивальни они прошли к узорному окну, глядя на мир живыми блестящими глазами, словно и не было бессонной ночи, а в этот миг из-за горизонта вынырнул краешек солнца.

— Утро, — просто сказала Надя. В дверь постучали.

— Войдите, — пригласил Кам.

— Вошел Кед Рой и удивился: откуда в опочивальне взялась юная красавица?

— Откуда ты, дева? — спросил князь.

— В печке нашли, — не соврал маг.

— Точно, — засмеялся Доходяга. — То-то такая чернявая. Ты чья будешь?

— Я — Надя Ёжкина.

— Ёжкины, Ёжкины, — принялся припоминать князь. — Не из колотиловских ли?

— Колотиловская.

— Эких красавиц выращивают у нас в таёжке… И с кем же ты, дева?

— Я жена Леса Нова.

— Жена? Уж больно молода… Да и жених не умудрен летами.

— Лес — чародей!

— Выходит — очаровал. Ну, это у нас в княжестве случается. Парень он крепкий, по нему видно, да еще чародей, да к тому же с таким братом! Отныне никто не посмеет тебя обидеть — побоятся связываться! Везет же некоторым — два чародея в родне! Что же — благословляю. Давай-ка я тебя, юная красавица, расцелую! — Князь трижды поцеловал девушку, похлопал по плечу Леса и повернулся к магу. — А с тобой, Фома Беренников, у меня особый разговор.

— Говори, князь.

— Хотелось бы один на один…

— Да разве ты, Кед Рой, не замечаешь, что перед тобой двое влюбленных? Они слушают тебя, да не слышат, смотрят, а не видят, потому что видят и слышат лишь глаза и стук сердец друг друга. До наших ли им тайн, когда они еще и свои-то не разгадали?

— Ну что же, раз им не до нас, то давай присядем да поговорим…

А Лес с Надей глядели друг на друга и вправду ничего не слышали и не видели. И не заметили, не запомнили, как оказались на мягкой перине княжеской кровати с занавесками в золотых восточных драконах…

Чародей очнулся ото сна, когда деловой разговор князя с магом завершался. Нов услышал только самый конец переговоров.

— Не обессудь, князь, но никак не могу. У меня другая задача. Кто, кроме меня да Леса Нова, решит загадку двузраких паутин? А решим ее, тогда у тебя появятся личные проходы в Ютландию. Станешь сам выбирать — с кем воевать, а с кем торговать. Может, у тех же стовратов или там бердов громобои получше ютовых или еще какой товар, тебе вовсе неизвестный? Не дурацкая хихикалка, а что-нибудь по-настоящему дельное. Сам разберешься, не маленький. А пока загадка прохода в соседний мир не решена, ты — как на острове сокровищ посередине пустыни: и товаров навалом, да торговать не с кем, и денег полно, да покупать не у кого.

— И тут ты прав, Беренников. Что же, дам я свою княжескую бумагу, чтобы вам препятствий никто не чинил и пропускали в любую сторону.

— Вот за это спасибо. Я тебе объяснял, почему не могу сам в Ютландию пробиться, поэтому важно, чтобы чародея здесь, в княжестве, по ошибке где-нибудь на заставе не укокошили. Случись такое, все наши с тобой планы пойдут насмарку. А имея твою бумагу, мы до Дома ютов доберемся тихо-мирно, по-законному. Дальше уж, внутри, станем поступать по обстоятельствам. Коли придется ютов маленько поколошматить, так я не прочь, а с лесичами нам биться не пристало.

Мужчины поднялись — равный с равным! — и пожали руки в знак скрепления договора. Нов видел сквозь щель в шелковых занавесях, купленных у желтокожих повелителей драконов, как князь склонился над столом и печаткой с пальца удостоверил свою подпись. Кам свернул княжью грамоту и убрал в сумку.

— Вставайте, молодожены, — окликнул маг. — Ушел князь, и нам пора в дорогу собираться.

Во дворе их уже ждали оседланные Банан и Верный. Лес посадил жену перед собой. «Вперед, Банан», — приказал мысленно, и конь степенно пошагал к распахнутым воротам. За городской заставой кони пошли в намет, только пыль да мелкие камешки из-под копыт полетели. Два сгустка темноты стлались над дорогой ноздря в ноздрю, и во всем мире не было силы, способной остановить их бег.

— А почему твоего коня зовут Банан? — спросила Надя.

— В обед поймешь.

Часика в два пополудни, если судить по закрывающимся цветам торичника, они спешились. Кам Рой набил самобраный сундучок землей и накормил таким обедом, что ведьмочка устала восхищаться. А потом по специальному заказу молодого изготовил поднос бананов, вкус которых поразил юную сладкоежку. Она сказала, что понимает супруга, потому что конь у него, как и банан, — восхитительный…

До Колотилова, деревни, укрытой за сосновым бором, добрались на закате. У поскотины всадников встретили Надины подружки. Они заявили, что родители потеряли дочь и очень беспокоятся, а их-де, подружек, упрекают в том, что сманили малолетку на взрослые игрища. Девицы и дальше бы тараторили без умолку, но кто-то из них разглядел и признал в одном из всадников Фому Беренникова, поразившего участников шабаша умением обращаться в ледяной туман. А Ёжкина их вовсе добила, когда сообщила, что вышла замуж.

— Знакомьтесь, — с гордостью сказала она, — мой муж — чародей Лес Нов.

— Да неужто чародей? — поразились подруги, и порадовались за товарку, и слегка позавидовали. — Езжай скорее домой, Надя, а то батюшка с матушкой глаза проглядели, тебя высматривая.

Банан и Верный поскакали вдоль улицы к избе, указанной юной ведьмочкой. Сложена она была из вековых листвяжных стволов. Впрочем, и другие избы в деревне строились не менее добротно. Под окнами родового дома Ёжкиных росли три кедра, усыпанных шишками до нижних ветвей. У прочих жителей Ко-лотилова перед избами зеленели у кого — черемуха, у кого — рябина да калина. Кто-то любил елки, а кто-то пихты либо березы. Под одними окнами топорщились мелкими колючками кусты шиповника, под другими крупными иглами ветви боярышника. Сквозь такой заслон к окошку не пробраться.

Кони стали перед резными воротами, которые немедленно распахнулись. Во дворе Надя спрыгнула с коня прямо в объятия матушки.

— Знакомьтесь, матушка с батюшкой, — с места в карьер затараторила Лесова жена, — это — мой муж-чародей Лес Нов. А с ним рядом — старший брат Фома Беренников, тоже чародей, да такой, что сам Кед Рой ему руку жмет при встречах.

Мужчины неторопливо спустились на землю, поприветствовали Ёжкина.

— Меня зовут Одом, — представился он, а гостей по имени уже назвала дочка. — Расседлывайте коней. Мать, накрывай на стол.

Женщины бросились в избу, и из трубы сразу же повалил дым, а мужчины неторопливо разнуздывали скакунов.

— Издалече путь держите? — спросил Од Ёжкин. Лес подумал, что вопрос довольно глупый, как в бабушкиных сказках, и едва не расхохотался, но потом решил: тесть, наверное, считает, что говорит по-ученому, старается показать чародеям, что хотя ют-школ не кончал, но не тупей валенка.

— От столицы скачем, — отвечал маг.

— Они отвели скакунов на конюшню и пошли в избу.

— И долго добирались до наши таежных далей? — спросил тесть.

— Часов семь ушло, не считая привала.

— Да вы что — как стрелы летели? — удивился Од. — И как коней не загнали? А по ним и не видно. Сухие и дышат ровно. Что у вас за кони такие?

— Мы же чародеи, — не смог удержаться Нов. Хотелось перед тестем покрасоваться, чего скрывать.

— Подвалило дочке счастье, — с сомнением в голосе сказал Ёжкин. — А ты не больно молод, чародей Лес?

Нов протянул руку и легко закинул тестя на зарод сена, и пока тот приходил в себя, барахтаясь наверху, уперся взглядом в колодезный журавль, тот клюнул носом, зачерпнул воды в ведро, вытащил наверх и вылил в ушат, наполняемый для полива огорода.

— И силач, и ловкач! — одобрил зятя Од, соскользнув с навершия зарода на землю. — Теперь вижу, что передо мною не мальчик, но муж. А мечом ты владеешь? Живем-то мы не где-нибудь, а на границе Драчевского треугольника, тут всякие появляются… Ну как опять нападут злые вороги?

Лес подобрал какую-то палку и так начал вращать, что у тестя, наверное, зарябило в глазах.

— Верю, — сказал он, — что и воин ты добрый. Повезло Наде, ничего не скажу. Только она все за ведьмами тянется, не пойму — откуда это в ней? Вроде ни колдунов, ни ведьм в родове ни с чьей стороны не было. Я уж жену тряс: ты часом с лешим не блудила? Клянется, что ничего такого. Может, Надюха просто за старшими подругами тянется? У тех-то вся родня — колдун на ведьме…

— Я разберусь, — пообещал Лес. — Если это девичья дурь, то наложу заклятие — как рукой снимет. А если врожденное, все одно ведьме с чародеем не совладать, и злых дел вершить я ей не позволю.

— И то верно, — охотно согласился Од. — Не будет ей воли проказничать. Но прошу в избу.

Их усадили за стол, жениха — в красный угол. Лес потребовал, чтобы молодая села рядом. А на столе чего только не было. И когда бабы успели все это приготовить? Но теща никак не могла остановиться, все ныряла то в подполье, то в печь, добавляя что-то к застольному изобилию. Мужчины пригубили меда, и полился у них неспешный разговор о видах на урожай, погоде, ютах, патрулях и торговле. Когда глаза у всех стали слипаться, молодым отвели отдельную почивальню, благо комнат в крестовом доме хватало. Ушла спать и теща, а Од и маг все сидели за столом и вели беседу. О чем — Батюшка ведает, Лесу было не до них.

Чуть свет его подняли и наскоро накормили, хотя хотелось ему совсем другого — уткнуться носом супруге в грудь и спать. Спать не дали, и было жаркое прощание с молодой женой, слезы разлуки и крепкие объятия, поцелуи и клятвы в верности до гроба!..

За деревней Рой свернул налево, значит, выбрал путь на Драчевку. А кабы двинулись правой дорогой, то, минуя Великие Мудаки, попали бы в Берестянку. До нее от развилки было верст сто двадцать. На таких не знающих устали конях, как Банан и Верный, к ночи бы они точно добрались до избы дедули Пиха. Ничего, утешал себя Нов, успеем еще повидаться… Ведуном Лес был слабым, в ютшколе никогда не получал высоких оценок на уроках ведовства.

Через полчаса они в который уж раз угодили в засаду. Да сколько же можно, возмутился Лес. Под Козырьградом напали, потом по дороге, когда Грома убили, у реки Трубы и в трактире собирались арестовать, неподалеку от столицы хотели просто убить, никак не успокоятся бельмоглазы!.. А у нас с собой ни меча, ни лука! Да нет же, оказалось, что меч у мага имеется. Да еще какой! Это в ножнах он казался кинжалом, а когда Рой его выхватил из ножен, в руках у него оказался кладенец из сказок. Сверкал, как солнце, ярче огненного луча громобоев. Взмахнул Кам волшебным мечом, вытянулся клинок саженей на двадцать, и полетели юты с коней на усыпанную рыжей хвоей землю. Только шапочки покатились во все стороны, срезая козырьками поганки и мухоморы.

Лишь одного юта Рой не тронул, не стал в хвое валять. Того, что красовался в стороне от группы захвата. Маг перепорхнул из седла в седло ему за спину и взял сгибом локтя за горло.

Глава двадцатая. Заезжая в Драчевке

— Слава Батюшке, — сказал маг, — что ют нам на дороге попался. А то я все гадал: где да где юта взять? Они же на дороге почем зря не валяются, еще поискать надобно.

— Это вам даром не пройдет! — пригрозил ют.

— Да неужели за тебя кто-нибудь хоть коротенькую денежку заплатит? — удивился Кам. — Про длинную-то я и не мечтаю. Боюсь, что брали мы тебя в плен задарма.

— Узнают в Ютландии, что ты весь отряд порубил, туго тебе придется, Фома Беренников.

— А кого я порубил? Все пока живы.

Лес оглянулся. Юты уже, оказывается, с земли поднялись, но в себя толком не пришли. Иначе на кой ляд все эти поганки и мухоморы, которые они в шапочки старательно собирают?

— И откуда ты, сучьеухий, мое имя знаешь? — заинтересовался Рой. — Я с тобой, кажется, свиней вместе не пас, а ты: Фома, Фома…

— Как же! Из-за твоих анекдотов по всему княжеству о нас, ютантах, дурная слава пошла. Куда ни явимся, люди пальцами тычут и смеются. Будто мы такие уж смешные…

— Эх, еще в прошлый раз зарекался я с вами, ютами, не связываться, — в сердцах сказал маг, — ушей не рубить, без штанов по миру не пускать…

— Когда же это было? — подумал Лес. О каком прошлом разе идет речь?

— Всего-навсего пошутил малость, — продолжал Кам, вздыхая, — и на тебе, пожалуйста: обиделись юты — люди над ними смеются. Смеются — значит, веселые, жизнью довольные, князем своим, государством. А вы тут при чем?

— При том, что смеются-то над нами! А все из-за твоих анекдотов. Совсем уважать перестали. И бояться тоже. Что ни скажи, в ответ — смехуечки. Ржут, будто мы невесть какие глупости городим.

— Нет, ты послушай, Лес, что он говорит! Я анекдоты рассказывал, песни пел, народ смешил, а юты взяли да обиделись. Да так, что убить готовы! Вот к чему приводит отсутствие юмора. Другой бы на их месте посмеялся вместе с народом, а эти достали громобои и ну палить в белый свет, как в копеечку.

— Ничего, — пригрозил ют, — Ютландия посчитается за свое оскорбленное достоинство.

— А почему со мной?

— С кем же еще? Кто про нас дурацкие истории сочинил, а мою боевую дюжину превратил в сборище идиотов?

— Да я же их и пальцем не тронул. И ты видел, и вон выоноша подтвердит, что ни одного юта мечами не рубили, стрелами не стреляли, а они хотя и низко пали со своих коней, но все живы. Так, вьюнош?

— Истинно так, — подтвердил Нов.

— Ну и какой же тогда с меня спрос? Никто твою дюжину не трогал, а ты взял да сбежал. Куда, зачем? За дезертирство тебя теперь объявят ренегатом…

— Я от своих людей сбегать не собираюсь, — заявил ют.

— Не верю, — сказал Рой и слегка придавил готово горло. — Тебя же Болваном кличут, правда?

— Я — Болл Ван, — согласился ют. — Но ты-то как узнал?

— Болван, он и в Ютландии болван, и в Лесном княжестве не умней. Куда тебе догадаться, что твои мысли для меня — открытая книга. Я все про тебя знаю, даже то, что сам ты про себя позабыл.

— Не может быть! — не поверил ют. — Не могут лесичи мысли наши слышать.

— Нашел загадку! Мысли у него… Хочешь, расскажу, что за мысли в твоей дырявой башке заблудились? Всего две на большую голову, но им и вдвоем тесно. Первая мысль: как бы меня, Фому, обмануть, знак своим подать? Вторая дурацкая мысль: как бы все провернуть, чтобы не ты, а я в твоем плену оказался? Уж больно охота премию заработать. Что, прав я, не ошибся? Нет, болван, даже и не думай об этом!

Кам извлек из чехла на поясе юта аппарат громкой связи, подбросил и перерубил огненным мечом. Затем изрубил громобой.

— Вот тебе сообщение, где Фому Беренникова искать! А вот — мой арест с помощью громобоя! Что осталось? Подумай хорошенько… Спасибо, что подсказал. Пускай и аппарат для передачи изображений за ними последует.

Маг расправился с черной коробкой и спросил:

— Что там у тебя еще в запасе? Меч? Меч пускай остается. Все равно ты им как попало махаешь. И больше у тебя за душой совсем ничегошеньки? Руки-крюки да пустая башка? Не густо. И придется теперь тебе, ренегату, от своих же скрываться. Радио у тебя нет, чтобы издали со своими объясниться, а лицом к лицу встречаться никак нельзя: вы сперва башку рубите, а потом смотрите — ту ли голову снесли?.. Что же теперь с ютом делать, вьюнош?

— Убей, — сказал Нов.

— Никак нельзя. Он мне как подопытный кролик пригодится.

— Какой кролик?

— Объясню попроще. Я юта использую вместо соломенного чучела, на котором отрабатывают приемы боя… Ой, юту почему-то худо стало, никак в штаны наложил со страху? Нет? Ну и слава Батюшке, а то как бы я его повез, сраного-то? Я тебя, болван, пальцем не трону. Юнош на тебе тренироваться станет…

— Я бы лучше с дублем, — заотнекивался Лес. — В живого стыдно мечи втыкать…

— Опять ты меня не понял. Не собираюсь я его мечами колоть, про чучело для образности сказал. Не сражаться ты с ним будешь, а учиться вещун-связь устанавливать…

— Это невозможно! — в голос вскричали ют и Нов.

— Отчего же? Очень даже возможно. Я же слышу его коротенькие мысли. Сейчас, правда, у него и коротеньких нет, одна злоба да страх. Но ничего, мы, прежде чем колоть, откормим… Потолстеет, подобреет, тогда уж…

— А почему ты, Рой, его мысли слышишь, а никакой другой вещун на это не способен? — спросил Лес.

— Не так слушали, — отмахнулся Рой. — Не в том диапазоне.

— А что это? Расскажи, — заинтересовался чародей.

— Много полезного и поучительного узнавал он от мага, потому-то и считал своим наставником.

— Диапазон — это… Как бы объяснить попроще? Знаешь, бывают такие звуки, которые люди не слышат, а собаки — запросто?

— Да, мы иногда пользуемся специальными свистками для собак.

— Звуки, которые нам не слышны, как раз и лежат в другом диапазоне. То есть в другой зоне. А не слышны потому, что наши и собачьи уши устроены по-разному.

— А как же тогда я смогу собачьи звуки услыхать, раз у меня уши не такие?

— Услыхать-то можно. Но у нас другая задача: ты должен научиться слышать вещун-сигналы ютов. И я тебя обучу, как это делается. Но умение придет не сразу, потребуются тренировки. А для тренажа нужен ют. Поэтому я и обрадовался, когда нам Болл Ван попался. — Маг перепорхнул на своего вороного и привязал уздечку ютова коня к седлу Верного. — Поехали, Лес.

— Почему он не связал пленного? — подумал чародей. Сбежать может.

Но ют сидел в седле как привязанный. Забавно, но и прочие юты не пытались освободить командира. Собирали мухоморы в кепки с большими козырьками и не обращали внимания на удаляющуюся троицу.

Путь на Драчевку оказался не больно-то наезженным. Колея поросла травой, видно, давно ее кони не копытили, колеса тележные не мяли. Нов подумал, что это неплохо. По крайней мере можно надеяться, что никаких засад впереди нет.

Банан и Верный двигались размеренно, биороботов ограничивал ход калюного — конь юта имел такую масть, — и юноша заснул в седле, убаюканный плавным покачиванием. Проснулся, когда миновали перевал и стали спускаться в долину, поросшую высокой травой. Среди таежного разнотравья, кустов смородины и малины петляла речка. В одной из ее излучин подковой выстроились четыре избы. Это и была знаменитая Драчевка, про которую Нов не раз слыхал от мужиков: «Большое село Драчевка — двора три».

Почему Драчевка село, а не деревня и куда именно оно село, юноше было невдомек. Едва копыта застучали по мощеной мостовой («Саянский мрамор», — похвалился чуть позднее конюх Виш), над селом пронесся торжествующий крик:

— Читатели приехали!

Откуда ни возьмись на дорогу вывернул кузнец, если судить по звезде во лбу, внутри которой перекрещивались серп и молот. Звезда крепилась к картузу, надвинутому на челку.

рявкнул кузнец и воздел кулак, наверное, хотел поведать, о чем складает, но маг, ни на секунду не задумавшись, перебил, да так складно.

Кузнец так и сел, где стоял: прямо на мраморную дорогу.

— Откуда тебе, незнакомец, известны сии бессмертные строки?

Слух о Драчевских старожилах прошел по всем тайгам и таежкам, — скромно опустив глаза, ответил Рой. — Будто ты придумал рифму: Диего Ривьера — телега ревела!

— Ясненько, — несколько разочарованно сказал старожил, — к нам приехал не только читатель, но и писатель. Тогда, может, тебя научить, с чем срифмовать «полечу я на звезду»?

— Нет, — отказался Кам, — спасибо. Я и сам знаю, что рифмуется с «ухватившись за узду».

— А вот и нет, — обрадовался кузнец, — а впрочем, не важно… Как зовут тебя, рифмоплет?

— А Фомой Беренниковым.

— Так ты — сильномогучий богатырь? Как же, помню у старика Афанасьева: «Едет Илья Муромец и видит на дороге камень, а на нем «Фома Берен-ников» мелом написано. Видать, сильномогучий богатырь этот Фома, Муромец думает, если не серебром, не золотом имя свое пишет, а мелом. Нагнал Фому, в ватагу свою богатырскую сманил…» Так дело было?

Лес во все глаза смотрел на старожила: косая челка в плечах, ноги не кривые, а заплетаются, и одет в костюм-тройку: порты и два сапога — пара. Откуда ему про Фому Беренникова известно? — думал Нов. Кто такой Афанасьев? И что за Илья Муромец?

— А рядом с тобой, Фома, кто да кто? — спросил кузнец.

— Рядом со мной чародей, выпускник школы ютов Лес Нов. А на калюном коне ют по имени Болл Ван.

— Что болван, это я и сам вижу. И зачем ты его в Драчевку приволок? Разве у нас своего дерьма мало?

— Ошибаешься, Сим, — сказал Рой. — Этот ют — не просто так ют, он еще и читатель.

— Да? — поразился кузнец. — Никогда бы не подумал. Всегда считал, что юты в читатели не годятся. Помню я первых-то ютов, у которых шапки крутились. Те точно в поэзии ни хрена не смыслили. Прочтешь им про гетры и гетеры, они и с копыт долой. Прямо так и валятся, так и валятся, ряд за рядом, ряд за рядом, как доминушки какие.

Лес не мог уразуметь, о чем говорят взрослые. Что за гетеры, что за доминушки?

— Фома, а можно проверить, как он к настоящей поэзии относится? — спросил кузнец.

— Попробуй, только до смерти не зачитай. А то вдруг с непривычки высокого накала поэзии не выдюжит? Мне ют позарез нужен для опытов.

— Резать будешь?

— Да нет — пытать телепатически.

— А-а, — разочарованно сказал старожил, встал в позу и, завывая, прочел:

Ют покачнулся в седле и медленно вывалился на мощеную мостовую. Действительно, только сопли полетели.

— Ну и хлипкий же читатель пошел, — искренне огорчился Сим.

— А ты его закаляй, — посоветовал Рой.

— Ладно, — согласился драчевец. — Мы его малыми дозами большой поэзии пичкать станем. Афоризмами Виша, они короткие. Небось выдюжит, с одной строки не сомлеет. Эй, конюх, поди сюда, тут пламенного почитателя твоих афоризмов доставили. До моих опусов он пока не дорос, а твои придутся ему как раз по плечу и по зубам. А когда афоризмы станут у него от зубов отскакивать, на мои стихи переключимся, а там постепенно и до Косовой поэмы доберемся. Хорошая такая поэма у фершала, называется «Когда я буду смешной и мертвый?». Я ее и сам только до половины могу выдюжить, но если применить радикальные средства: вожжами юта охаживать, чтобы засыпать не вздумал, от большой по размеру поэзии ни в жьмох, ни в объятия Морфея не эмигрировал, то, полагаю, толк выйдет, бестолочь останется.

Лес от множества непонятных волшебных слов чуть было опять не заснул, но тут из ворот лакированных («От импортного гарнитура „Клеопатра", — пояснил, видя интерес юного чародея, конюх) выехал Виш на пресловутой кобыле Инфляции. Был он коренаст, крепок и весь в коже. Кобыла тоже была кожаной, но не совсем: кожа да кости.

Вы почему кобылу до такого состояния довели? — строго спросил маг. — Или не кормите?

Как не кормить? — возмутился Виш. — Вливаем дотации, но не в коня корм, а в кобылу. Вот ежели вы бы со своим жеребцом ее огуляли, глядишь, и поправилась бы на левый бок. Может, попробуете? Вдруг да окотится жеребятами? И чародей у тебя, Фома, опять же под рукой. Пусть поколдует: дунет-плюнет… Вам — слава, а нам — жеребята.

— Попробовать можно, — согласился Кам.

Слез с Верного и что-то прошептал в конское ухо. Жеребец согласно закивал большой головой. Потом направился прямиком к Инфляции, которая при виде жениха тревожно заржала.

— Сейчас он ей проведет вливание дотаций! — обрадовался конюх.

Верный, не говоря худого слова, взобрался на кобылу передними копытами и принялся огуливать. И случилось чудо. Казалось, жеребец не случается, а накачивает кобылу, как дети через соломинку лягушек. Бока Инфляции раздулись, исчезли ребра, потолстели ноги.

Ишь ты, как размордела! — удивились старожилы.

Осторожней, Верный! — прикрикнул Рой. — А то еще лопнет ненароком!

Верный успокаивающе помахал правым передним копытом: мол, не бойся, хозяин, я свое дело знаю туго. Но накачивать перестал, слез с кобылы. Игриво поматывая хвостом, вернулся к магу.

— Будет окот? — спросил Виш.

Или хотя бы опорос? — спросил Сим.

Ждите, — неопределенно ответил Рой.

Лес попытался с помощью вещун-связи узнать, что думают старожилы о нем, чародее, о маге, жеребце и волшебном огуле, но в сознание хлынул такой плотный поток стихов, искрометных шуток, рассказов и мемуаров, что юноша поскорей отключился, пока башка не лопнула. Понял, что старожилы ему не по зубам. Одно успокаивало: не он первый, не он последний, кому дра-чевцев понять не дано. Юты вон стена за стеной падали. Он-то хотя бы жив остался, слава Батюшке.

Тем временем конюх разглядел читателя. Ют помаленьку приходил в себя после сногсшибательной поэзии, лупал глазами почти осмысленно.

— Пока ют да дело, — принялся на ходу сочинять и тут же обнародовать свои произведения Виш, — ты, Сим, проЮти Фому, чей конь — по уму, а еще — Леса, что пока не набрал веса. Лес — густой, а Фома — холостой (Откуда он узнал, удивился чародей, что я женат?). У Нова — своя обнова. Сколько время — спроси у Береня… Нет, не то! Пришел Бе-ренников — прячь вареников. Пришел Фома, хорошо — не зима. У богатыря Фомы — да дырявые пимы. От Фомы и от сумы два беремя кутерьмы. Чем дальше Лес, тем больше дроф. А? Каково? По-моему, удачно!

Чему он радуется, недоумевал Нов. Кузнец повел мага и чародея вдоль улицы-подковы, а вслед им раздавалось:

— От юта не жди уюта. Фу-ты, юты, лапти гнуты… Любят сало юты, да не любят салюты. Закусили бы салом, а мы им — по сусалам…

Лес решил, что от стихов конюха юту солоно придется, но не пожалел, а невольно зарифмовал: станет ют от стихов лют, — как видно, заразился от конюха рифмоидным бредом. Между тем подошли они к избе со мраморными завалинками, крылечком с перилами в балясинах и окошками со ставнями, вырезанными в форме сердечек. Когда ставни запираются, сообразил юноша, то сердечко на сердечко накладывается.

Эй, Кос, — крикнул конюх, — гости к нам пожаловали!

Ежели опять узурпатор, то гони в шею, — отозвался коновал, высовываясь из окошка, — а ежели горыныч — то в три шеи. Особенно Молочного, мы ему не молокане… Нет, это не узурпатор, — определил Кос, разглядев мага и чародея. — Кто же тогда?

Это Фома Беренников, — объяснил Сим.

Сильномогучий богатырь?

Откуда они все Фому знают? — не мог понять Нов.

— Нам бы, Кос, с юным чародеем Лесом постоем у вас стать, — сказал Рой.

Временная прописка нужна, выходит?

Что? — удивился было Кам, но тут же разобрался в ситуации. — Ага, прописка нужна, временная. На постоянную мы не претендуем.

Что-то шибко много желающих в последнее время объявилось поселиться в наших палестинах, — раздумчиво сказал коновал. — Придется тебе, Фома, отборный тур непса пройти…

Да разве у вас турнепс растет?

Чего нет, того нет, — признался фершал. — Да и был бы, зачем его проходить? Пройти придется испытание…

Тогда другое дело, пройду, — с готовностью согласился маг, а Нов подивился его готовности. Не больно-то уступчивым бывал Рой с другими людьми, а тут без возражений принимает любые условия. Странно… — А что нужно сделать? Юта обороть или еще кого?

Юта! — возмутился Кос. — Да я одной строкой «Когда я уйду, голову облегчив» столько ютов завалил, сколько тебе за всю жизнь не увидеть. Слабы юты, полновесной поэзии не выносят. Не таким должно быть испытание сильномогучего богатыря.

А каким?

Такой вопрос с кондачка не решить, нужно сперва с народом посоветоваться, митинг собрать, резолюцию за скобки вынести… А что за юноша с тобой, Фома?

Лес Нов, чародей.

Больно молод.

Из молодых, да ранний. Взял за себя жену из колотиловских…

Колотиловских? — оживился фершал. — Колотиловских девок я знаю. Много их там у меня на примете. А его из чьих же будет?

Из Ёжкиных.

А-а, из Ёжкиных. Как же, молоденькая такая Надя Ёжкина.

Теперь не Надежкина, а Найденова,

Надя Нова, понимаю… Эх, стареем, брат, стареем. Вот уже и молодежь пошла, на ходу подметки режет. А раньше, бывало… Да чего вспоминать? Как говорят в народе: спустимся вниз и все стадо огуля-ем, — совсем уж ни к месту, по мнению Нова, высказался коновал.

А поселим-то мы где богатыря да чародея? — спросил кузнец.

У меня в амбулатории разве? Так нельзя: весь спирт из-под моих эмбрионов вылакают. А ежели у тебя, Сим, в кузне, так до самогонодоильного агрегата доберутся, поди… Придумал! Поселим-ка их в заезжей, для того и строили, чтобы гость любого вероисповедания мог заехать. Вот и пускай журнал «Коневодство» почитают у нас на гумне.

Гумно оказалось не тем гумном, к каким Лес привык. Это была обыкновенная крестовая изба, только сени почему-то оказались густо унавожены, да над наружной дверью висела выцветшая красная портянка с таинственной надписью «Слава сельсовету!».

Что это — имя или фамилия? — задумался Лес, но решил голову зря не ломать. И так загадок в Драчевке с избытком.

Из передней комнаты, собственно, кухни, в глубь дома вели две двери. Над одной вилась надпись «Слава красному уголку!», а над другой «Слава Богу!».

В красном уголке не было ничего красного, а стоял стол, накрытый зеленым сукном, около него пара кресел да две лавки тянулись вдоль стен. Из красного уголка имелось два выхода. Над первым, через который они вошли, было написано «Слава вкусной пище!», а над другим «Спи спокойно, дорогой друг. Группа товарищей». Стены комнаты были сверху донизу оклеены красивыми цветными картинками, а изображены на них в основном бабы. Одетые, полураздетые и вовсе голые. Одни стояли, другие сидели, а третьи лежали. Поодиночке и попарно, а то в большой веселой компании. Сидели и лежали в креслах, на мужских коленях, на кровати и на улице на траве. Многие мужики на картинках имели лосиные ноги и козлиные бородки. Видать, это были мужики-чулмысы западных соседей. Чулмысы хватали обнаженных баб за что попало и очень этому радовались, ели незнакомые крупные прозрачные ягоды и пили из бычьих рогов хмельные, судя по пьяным рожам, напитки.

И на зеленом сукне были навалены груды картинок. Нов взял первую попавшуюся. Картинки оказались пришитыми одна к другой, вроде как книга, но без переплетных досок. Книга была тонкой, бумажной (но бумага похуже ютской) и называлась «Коневодство». На первой странице были изображены красивый конь и старый мордастый человек с густыми бровями и пятью золотистыми звездами.

Интересно, что за воинское звание у него, задумался Лес. Он вроде как пять раз дюжинник: до подсотенного, у которого восемь дюжин в подчинении, не дотянул, зато превзошел полуподсотенного… Может, внутри про звание сказано?

Юноша с интересом раскрыл книжицу и прочел: «Основное направление коневодства как отрасли животноводства: племенное, спортивное и мясо-молочное. В СССР поголовье лошадей составляет более восьми миллионов. По данным на 1.1.1978 около 98 % — породные. Разводят свыше сорока пяти пород и групп местных лошадей. Основные р-ны — РСФСР, Казахская ССР, УССР…»

Тьфу ты! — разозлился чародей и бросил книжицу назад на стол. — Сплошные волшебные слова, ничего не разберешь!

Спать будете в следующей комнате, — сказал кузнец и провел гостей через дверь, над которой группа товарищей желала спокойного сна. В комнате стояла широкая кровать и куча гнутых железяк с пружинами.

— Раскладушки, — пояснил Сим, — для наплыва гостей. Если — не дай Бог! — в Драчевке Каннский кинофестиваль случится или опять — Бог даст! — мулаток завезут.

Нов решил, что теперь-то понимает, отчего мужики о Драчевских старожилах всегда отзывались с большим уважением, но почему-то хихикая. Видно, что в селе живут люди умные, но что говорят и что делают — того понять не дано. Все у них не по-людски, сикось-накось и как бы в насмешку. Не разбери-пойми: уважают тебя либо издеваются?

Идемте дальше, — сказал кузнец и шагнул в дверь с надписью «Слава опиуму для народа!». В этой комнате стены оказались завешаны досками со страшными и мудрыми ликами, барабанами и портретами. На одном, например, был изображен человек с бородкой и красным бантом (подписано: «Правильно, товарищи!»), а на другом — усатый и очень значительный (Подписано: «Товарищ нэ понимает!»). На полу стояли каменные и деревянные болваны, на полках — книги: «Библия», «Коран», «Талмуд», «КПСС — ум, честь и совесть нашей эпохи» и еще много-много других, названий которых Лес не разобрал и не запомнил.

Здесь вы можете справлять религиозные обряды, нужду, именины и свальный грех, — пояснил Сим и вышел в дверь «Слава здоровой пище!».

Гости вышли вслед за ним и вновь очутились в кухне у печи, бока которой уходили в прочие комнаты, а в этой имелась плита и топка для приготовления пищи. Как видно, той самой: вкусной и здоровой. Топка была до того узкой, что человеку не пролезть — вот такая ловушка для ведьмы.

С такой печкой в трубу не вылетишь, — сказал Нов.

Еще бы, — охотно согласился кузнец, не уловив неодобрения в словах Леса. — Вот и вся наша клуня, она же гумно, она же заезжая и сельсовет.

А чего вы обмолачиваете в этой клуне? — заинтересовался юноша.

Мы здесь совмещаем обмолот с косовицею, — непонятно объяснил Сим. — Устраивайтесь пока, да не помните бока, а через часок-другой жду я вас у себя в кузне. Устроим банкет а-ля фуршет типа празднотации. Вас, как почетных гостей, усадим впереди зидиума.

Что он сказал? — спросил Лес, когда кузнец их покинул.

Не обращай значения, — махнул рукой маг. Тоже, наверное, заразился Драчевским бредом.

Рой взял раскладушку из комнаты «Спи спокойно»-и перенес в «Слава опиуму».

— Буду спать здесь, — пояснил он. — Классиков на досуге полистаю.

Нов не понял про классиков, но решению мага спать в другой комнате обрадовался.

Глава двадцать первая. Драчевская прописка

В кузне, которую гости признали по портянке с надписью «Мы кузнецы, и дух наш — молот!», их ждали. В просторной горнице с углами, заваленными самым необыкновенным хламом невероятных форм («Ничего особенного, — успокоил юношу Рой, — там вон — хонингование, это — суперфиниш, спирали архимедовы, коровий сычуг и локон аньези, кровельными ножницами отстриженный…»), стоял стол. За ним восседали три старожила: коренастый Виш, волосатый Сим и Кос, весь в беглом — в белых тапочках, портах до колен (если смотреть снизу, от тапочек) и белом халате с серебряными пуговицами в виде сердечек. Фершал дохнул на рукав и принялся натирать фигурные пуговицы, отчего те сразу перестали блестеть.

— У пуговиц нет ресниц, — пояснил кто-то сверху. Лес поднял голову и увидел, что под потолком кружится, каждый раз ударяясь башкой о матицу — потолочную балку, — плешивый домовой. Нов хотел было удивиться: с каких это пор домовые летать насобачились? — но не стал, потому что у драчевцев все не как у людей.

Домовой с ревом спикировал вниз, откинул доску, прибитую к торцу стола, — получилась не то лавка, не то табурет, — расселся по-хозяйски и что-то забормотал, подвывая и воздев очи горе. Лес прислушался.

Домовой, как понял Лес, сочинил приветственную оду Фоме Беренникову и, по драчевской привычке, напихал в нее действительно всякий хлам. Даже домовой у них сочиняет не хуже ведуна, а уж что заумней — тут спору нет. Хотя и предсказания ведунов ясными никто не считает.

В правом углу послышалось чмоканье. Там на куче железного хлама стояла сосновая домовина, а в ней лежала старуха. Она сжимала костлявой рукой розовый шар с носиком, из которого прямо в рот с золотыми зубищами толчками вылетали струйки мутной жидкости. Нос у старой был, что у ютролля, не меньше аршина, а сиськи свешивались наружу по правую и левую стороны домовины.

Упокойница Семеновна, припомнил Лес свои детские страхи. Пугал его дедуля, когда не слушался, что вот придет из Драчевки упокойница Семеновна и заберет в свою сосновую домовинушку, где придется неслуху мучиться от укусов клопов… Как видно, все село было в сборе. А где зидиум, впереди которого сидеть придется? И где пленный ют?

Ют обнаружился в противоположном от бабки углу. Сидел он за маленьким столиком на низенькой скамеечке, но с большой, скорее всего ведерной кружкой. Над ним висела портянка с надписью «Скамья подсудимых. Позор вернувшимся вновь!» Ют, по всему видно, под позорной надписью чувствовал себя преотлично. Он, отхлебывая из кружки, чмокал не хуже старухи и радовался, будто его похвалил сам Гарь Ян.

— Проходите, гости, — сказал Кос, — мы вам сосчитаем кости.

Неужели бить станут, испугался Нов.

— Сидайте плиз, — сказал Виш.

— Суперфиниш вам с кисточкой, — помахал рукой Сим и указал на два стула с дырками в сиденьях. — Присаживайтесь к столу, а хотите — так на полу.

На столе чего только не было. Проще перечислить, что было. Была неимоверной величины прозрачная посудина (называлась она бутылью, или четвертью, потому что вмещала четыре пузыря, как позднее узнал юноша) с мутной жидкостью, шесть кружек с таинственной надписью «20 лет РККА» и неизвестные плоды светло-коричневого цвета. Нов невольно облизнулся при виде плодов, потому что за время путешествия с магом напробовался много незнакомой вкуснятины из самобраного сундучка. А еще на столе стояла миска с солью и навалом — ломти каравая.

— Хлеб-соль, — сказал Рой. Наверное, это было традиционное приветствие.

— Я ем свой, а ты подальше стой, — также традиционно, по мнению Нова, ответил Виш.

После обмена приветствиями хозяин кузни уверенной рукой поднял бутыль и набулькал в кружки. Поднял свою и торжественно произнес:

— За тех, кто в море, на заборе, на запоре, в разборе и в раздоре, в коридоре и в лав стори! Передайте привет Жоре, который пришлет нам мулаток вскоре!

— Помню Жору Амаду, — перебил конюх, — и бразильских какаду!

— Ах, мулатки-шоколадки, — вздохнул коновал, — ножки, попки и лопатки!

— Ай, фирли-фьють, тирли-тютю, пык-мык — аж задница в дегтю! — поэтически возрадовался домовой. Рифмуя, он в поэтическом восторге подпрыгивал со своей безногой скамеечки до потолка. — Узурпатор, как вибратор, лупил Сенечку лопатой, — не по теме, но складно выкрикивал он, стукаясь маковкой о матицу. Приземлялся он мимо откидного сиденья, потому что во время прыжков оно неизменно притягивалось к столу.

Упокойница здравицы не поддержала, а заливисто захрапела в своей домовине. Ют тоже заснул, трубя носом в кружку. Зато хозяев поддержал Кам Рой.

— Всяк вызывает уваженье, — заявил он, — стиха необщим выраженьем. Но наилучшие речевки слагаются в селе Драчевке.

— Браво! — одобрили старожилы и вопросительно посмотрели на Леса: а ты, юноша?

— Я послушал вас, друзья, но не понял, — бодро начал Нов, но в ужасе захлопнул рот, понимая, в какую ловушку загнал сам себя попыткой соревноваться с Драчевскими старожилами.

— Не больно оригинально, зато самокритично, — одобрил и ободрил его кузнец.

— Самокритиков мы любим, — добавил коновал, — завсегда их палкой лупим.

— Кто понимает, что ничего не понимает, — мудрено высказался конюх, — тот понимает побольше того, кто не понимает, что он понимает.

— Моя твоя не понимай, — по-восточному высказался домовой Сенечка.

— Тоже мне китайский купеза, — обиделся Виш.

— Так выпьем же за это дело! — не выдержал долгих разговоров Сим.

— За это дело я всегда рад, — сказал Кос.

— Этому делу — час, а потехи — полные штаны, — сказал конюх.

— Да приступим мы когда-нибудь к веселому разгулу? — рассердился кузнец.

— Приступить бы к приступу, да не было б заступа, — сказал Виш.

— У кого приступ? — всполошился фершал. — Сейчас я его вожжами полечу! Сознавайтесь, не то коровий сычуг пришью…

— И хрен с ним, — не вынес Сим и присосался к кружке.

Прочие поддержали товарища. Смело глотнул и Лес, полагая, что в кружке привычный березовый квас. У него перехватило глотку и глаза на лоб полезли. Наверное, это убойный напиток чулмысы, подумал юноша и решил, что пришел его смертный час.

— Что… это… — прошептал он на вздохе.

— Обычный самогон, — объяснил кузнец. — Само-гонус вульгарис.

— Откуда… он… такой… взялся?

Нов ожидал, что ему расскажут о происках чулмысы (на картинках в заезжей он видел, как мужики с лосиными ногами выливали в раскрытые рты женщин напитки из бычьих рогов), о том, как старожилы с ними боролись, неся потери с обеих сторон, как в неравной битве пала в домовину упокойница Семеновна… Но не тут-то было.

Сим поднялся, раскинул руки и пошел по избе, выписывая ногами петли. При этом он пел без голоса:

Если это был ответ на Лесов вопрос, то маловразумительный, как прорицание слабого ведуна. Тут из-за стола выскочил конюх и принялся кружить вкруг кузнеца, оглаживая собственные бока, как бы дроча жилистый стебель своего тела.

Это вышел в круг коновал. Снялся приплясывать.

выкрикивал Кос, распахивая полы халата и эту «орудию» демонстрируя.

подхватил кузнец, —

Фершал пустился вприсядку, дробно отстукивая ритм «орудией» по полу.

Даже домовой не выдержал такого веселья. Подпрыгивая на откидной скамейке, прокричал:

— Кам, а кто такой верблюд? — спросил Нов.

— Это горбатый конь, какие у желтокожих водятся.

пожаловался из-под потолка Сенька.

проскрипела из домовины Семеновна и захрапела, будто и не просыпалась. А может, и впрямь во сне чушь порола.

— Кам Рой, скажи старожилам, — попросил Нов, — чтобы они мне квасу дали взамен этой чул-мысовой отравы.

— Извини, Лес, я совсем из виду упустил, — сказал маг, — что ты не пьешь водку.

— Воду я пью, — сказал юноша. — А больше всего люблю брусничную.

Старожилы вернулись к столу, и Рой попросил принести для юного чародея березового кваса либо брусничной воды.

— Эй, Сенька! — хлопнул в ладоши Сим. — Слетай-ка в погреб и принеси березового квасу со льда и брусники моченой.

— Мухой слетаю, — заверил домовой и выпорхнул в дверь, распахнув ее плешивой башкой.

— А ты пока картохой закусывай, — посоветовал кузнец.

Нов взял из чугуна горячий светло-коричневый плод и вонзил зубы, но едва не подавился: таким рыхлым и пресным оказался незнакомый фрукт.

— Картошку в мундире не так трескают, — объяснил Сим. — Сперва с нее нужно мундир снять, разжаловать, а затем в соль макнуть, как француза под Москвой мордой в снег.

Он взял плод в руки, ловко облупил, макнул в соль и только после этого откусил.

пояснил он, прожевав и проглотив.

Лес попробовал картошку, как научил кузнец. Теперь понял, что картоха — продукт простой и незамысловатый, но очень вкусный. А тут как раз вернулся Сенька и водрузил за стол миску моченой брусники и кувшин кваса. Нов вылил водку в Камову кружку, а себе налил квасу.

— Рой так это и есть тот самый напиток, ради которого кузнец всякий раз самогонодоильный агрегат изобретает?

— Он и есть, — подтвердил догадку Рой.

— А мужики гадали: чего он все время мастрячит? Что за агрегат и каково его истинное назначение? Дедуля Пих говорил: огненную воду делать. А мужики не верили: не горит вода! Попробовали бы, так перестали спорить.

— Еще попробуют, — заверил маг. — И тогда их от огненной воды никто и за уши не оттянет. Но пока рановато, анахронизм получится.

Кузнец снова набулькал в кружки.

— Хочу диагноз раком поставить, — объявил Кос, размахивая посудой, — сиречь тост поднять. Выпьем за девок, баб и вдовушек! Кто не пьет и не дерет, тот здоровеньким помрет. Отчего мужика скрючило? Оттого, что не пил горючего. Отчего невстолиха у мужа? Не гулял и не пил к тому же. Ну-ка, кружечка-гвоздь, как хозяин, так и гость! — Он лихо опрокинул водку в клинышек бороды.

Все выпили и принялись закусывать картошкой и моченой брусникой.

— Бог троицу любит, — заявил Виш. — Сим, на-булькай по третьей. Выпьем за юта, — мужики заартачились, — чтоб не было ему приЮта! — Застолье облегченно вздохнуло. — Выпьем за Фому, что гостит у нас в дому. Выпьем за то, чтобы Лес в тайны ютские залез. Выпьем за кузнеца, что дороже нам отца. Мать нас грудью вспоила, а от его самогона — сила! Отец в нас вкладывал разум, а кузнец — сто угодий разом! Выпьем за Коса, чтоб не глядел косо. А особо выпьем за Виша — я от него завишу!

— А за упокойницу Семеновну кто да кто выпьет? — послышался скрипучий голос из сосновой домовины. — Разве я не драчевская, а так — морда бичевская? Я ль из худого семени, я ли — без роду-племени?

— Про тебя, Семеновна, я только песней могу, — заявил конюх.

— Давай песню.

Виш встал, подбоченился и запел приятным баритоном:

— Было дело, — вздохнула бабка. — Ой, было! Приятно вспомнить. Как вспомню, так вздрогну, аж мурашки по телу. Могу с вами поделиться!..

Но старожилы от такой чести отказались.

— Мы тут, Фома, посоветовались с народом, — заявил кузнец, — и приняли резолюцию. — Он долго рылся, наконец извлек мятую бумагу. — Циркуляр-депеша. Некий сильномогучий богатырь Фома свет Беренников обратился к Драчевским старожилам с нижайшей просьбой о предоставлении ему, вышеназванному Фоме, а также спутнику его, чародею Лесу Нову, политического убежища в селе Драчевка, а также всего прилагающегося, как-то: места в заезжей, подъемных, кормовых, прожиточных, средств на пропой и талонов на самогон. Для чего ему, вышеописанному Фоме, необходима временная прописка. Также поклон бьет Беренников о фураже для коней и юта Болвана. Резолюция. Предоставить временную прописку и прочие блага после совершения трех подвигов. А именно: параграф первый — истопить Коновалову баньку, параграф второй — выдоить конюхову корову, параграф третий — огулять приблудную кобылу Инфляцию, чтобы она жеребятами окотилась или опоросилась. Подписи. Председатель сельсовета фершал Кос. Генеральный секретарь общего собрания конюх Виш. Докладчик кузнец Сим. Бумага верная и обжалованию не подлежит.

— Все? — спросил маг.

— Жди повестку.

— Какую повестку?

— А бабу такую распутную, которая тебе бумагу эту депешей доставит.

— Что за бюрократию вы тут себе позволяете? — возмутился Рой. — Некогда мне вашу бабу ждать, тем более — развратную. Желаю прямо сейчас к исполнению подвигов приступить. А ежели кто возражает, так тех я по кочкам разнесу! Председателя осекре-тарю, секретаря оциркулярю, а докладчика одепешу! Кто да кто против богатыря Фомы, прошу поднять руки.

Желающих не нашлось. Сим боязливо передал бумагу сильномогучему Беренникову, тот небрежно сунул ее куда-то. Лес поразился грозному виду мага. Вот ведь как напугал старожилов страшными словами и неведомыми карами! И что это за подвиги такие: истопить баньку, подоить корову?

Вся компания поднялась из-за стола и вывалилась на улицу. Сияла полная луна. В лунном свете протопали они к дому Коса, где на крутом берегу стояла рубленая банька. Сложена она была из сосновых бревен, имела просторный предбанник, каменку и широкий полок. Нов ожидал, что Кам для начала станет рубить дрова, но не тут-то было. Рой взял толстенную вагу и вывернул сруб из земли. Затем натаскал валунов и забил предбанник. Еще раз подвел вагу, да и навернул баньку с крутого бережка в воду. Набитый камнями сруб не затонул только потому, что воды в Ое было чуть выше колена.

— Истопил, — развели руками старожилы. — Задание выполнено.

С конюховой коровой пришлось потрудней. Никакая это оказалась не корова, а самый настоящий бык по прозвищу Демократ. В дойку бык никак не давался, рыл землю копытами, норовил надеть богатыря на рога. Но Кам ухватился могучей рукой за железное кольцо, продетое в ноздри Демократа, а другую руку с зажатой в ней кружкой сунул быку под брюхо. Чего он там надоил, Лес так и не понял.

Старожилы заглянули в кружку и признали, что удой невелик, как в советских колхозах, но и малый результат есть посильный вклад в выполнение Продовольственной программы.

Третье и последнее задание и выполнять не пришлось. Когда старожилы и гости вошли в конюшню, Инфляция уже ожеребилась. Трое жеребят-стригунков скакали вокруг матери, а при виде людей бросились к ним с большим желанием поиграть. Жеребята были черными, хотя и посветлей Верного и Банана, и с белыми звездами во лбу: с одной, двумя и тремя.

— Хороша тройня, — признал конюх.

О том, что Инфляция не окотилась и не опоросилась, никто, кроме Леса, и не вспомнил.

— Получай, Фома, прописку! — заключил коновал.

— Прими присягу! — добавил кузнец и толкнул Роя на Виша, вставшего позади богатыря на четвереньки. Кам упал. Старожилы перекатили его на живот, Кос сел ему на спину, а Виш — на ноги. Сим достал из-за голенища деревянную ложку, облизал и врезал десяток горячих по заднице мага. Потом старожилы подняли сильномогучего на ноги, конюх протянул кружку, фершал — малосольный огурец, а кузнец достал из-за пазухи бутыль. Эта, правда, была поменьше, чем на столе в кузне.

— Продолжим банкет? — спросил Сим, когда бутыль опустела.

— Нет, — сказал Кам. — Время уже позднее, пора и на боковую.

— Пора так пора, — легко согласились старожилы и сразу же разошлись каждый в свою сторону. А маг и чародей отправились в заезжую. Из трапезной Кам Рой свернул в дверь «Слава Богу», а Нов через красный уголок прошел к себе в «Спи спокойно». Не зажигая огня, он разделся, откинул одеяло и…

Глава двадцать вторая. Драчевские будни

Утром его Кам Рой еле добудился. Лес никак не мог продрать глаза, вставал и снова валился.

— Да что с тобой? — рассердился Кам. — Перепил вчера, что ли? Так вроде не злоупотреблял. Или одного глотка хватило? Ничего, сейчас потренируемся часок, разомнемся, вот и разгуляешься.

Нов выбрался из постели и хотел одеться, но маг не дал. Сказал, что сперва нужно окунуться. Лес прямо как был —: босиком и в подштанниках — побежал вслед за Роем. Вода обожгла холодом, и сон пропал.

На лугу на задах заезжей они приступили к тренировке. Повторили приемы, которым Нов обучился на предыдущих стоянках, затем Рой показал несколько новых. Лесу хотелось поработать с мечом, тем более что себя он считал мастером рубки, но наставник сказал, что в Ютландии у него оружия не будет. И следует полагаться только на свою голову и руки.

Они позавтракали из самобраного сундучка, после еды маг привел юта. Болван скалился, глядя на усилия Нова услышать его вещун-сигнал.

— Ничего не выйдет, однако, — сказал он.

— Все получится, — успокоил юношу Кам и достал из походной сумки обруч с двумя черными шариками. Обруч он нацепил на голову Леса, а шарики прижал к вискам. — Напрягись, постарайся увидеть мир глазами юта.

Нов очень старался, но в голове стоял туман.

— Нужно, чтобы шарики за ролики зашли, — сказал маг и развернул обруч так, что правый и левый шарики поменялись местами.

Неожиданно Лес уловил какой-то проблеск в тумане, появилось размытое изображение не пойми чего.

— Попробуй подстроить левый сектор, — посоветовал Рой.

Нов подвернул левый шарик, и вдруг изображение стало отчетливым, словно с глаз чародея сдернули пелену. Лес увидел комнату, в которой узнал красный уголок, себя и Кама. Цветовое зрение юта отличалось от человеческого: синие глаза мага казались желто-зелеными, зеленое покрывало стола — красно-оранжевым, а красная портянка над входом — сине-голубой.

Такого качества «картинок» юноша не видел, даже когда общался с самыми способными вещунами. Наверное, шарики усиливали вещун-сигналы.

— Вижу! — выкрикнул юноша.

— Что ты увидел? — спросил Кам.

— Комнату и нас с тобой глазами юта.

— А о чем он думает?

— У меня такое ощущение, — признался Нов, — что юты вообще не думают.

— Ну это ты брось, — сказал Рой. — Сейчас он думает: как бы скрыть, сколько иридия ему пообещали за мою поимку? Он мог, оказывается, нанять под-сотню, но решил сэкономить, обойтись дюжиной, а разницу положить в свой кошель…

— Навет! — щелкнул зубами ют.

— Ничего не слышу, — сокрушенно сказал Лес.

— А ты еще раз попробуй перевернуть налобник, — посоветовал маг, — и повращать настройку секторов.

Нов провернул обруч и принялся вращать шарики. «Картинка» исчезла, вместо нее в голову хлынул поток эмоций, злобных и трусливых, перебиваемых неясными расчетами стоимости одного металла по отношению к другому, но что это за металлы— Батюшка ведает…

— Что такое иридий? — спросил чародей по вещун-связи и получил ответ юта, что атомный номер металла — 77, а атомная масса — 192, 22. Но что бы это значило? И что за металлы — скандий и иттрий?

Все утро ушло на вопросы и ответы, которые ничего не объясняли. Юноша чувствовал себя болван болваном, у него разболелась голова, и в конце концов он перестал вообще что-либо воспринимать…

— Перерыв на обед, — объявил Рой.

Обед из самобраного сундучка до того поразил юта, что тот не поверил своим глазам.

— Не может быть! — заявил он.

— Чего не может быть? — спросил Лес.

— Не может того быть, чтобы лесичи обладали технологией, превосходящей нашу. Колдовство-ведовство — это куда ни шло. Вы, лесичи, такие, что вам бы все с наскока, без труда и усилий, и в сказках у вас одни дурачки! А мы, юты, умные. Если бы через М-переход можно было пронести продукты наших технологий, то мы бы давно всю Землю захватили. Хотя — зачем нам ваша Земля? Одно приличное месторождение… — Тут ютант сам себе зажал рот. Видимо, сболтнул что-то секретное.

Нов ничего не понял, а Рой расхохотался.

— Вот спасибо, Болван, — обрадовался он. — Так вот в чем ваша тайна! Значит, важны редкоземельные металлы и элементы восьмой подгруппы? А почему именно редкоземельные? Не знаешь? Верю. А кто знает? Представители Теремгарда? Да не трясись ты, — маг ободряюще похлопал юта, — не узнает твое начальство, что это ты проболтался! Я не скажу, а ты и сам позабудешь, если назад вернешься… А как узнать представителя Теремгарда? Что? Не понял… Ладно, позднее разберемся. На сегодня ты свободен, Лес устал. Ступай к кузнецу, он тебе набулькает кружку-другую. А у нас свои дела.

После обеда снова занялись тренировкой по системе «Цунами». Нов почему-то плохо схватывал, и наставник остался недоволен. Вечером пошли в гости к Вишу. Конюх встретил радушно. Горница его оказалась наполненной роскошью в понимании юноши: были в ней полати из красного дерева, зеркала получше ютских, яркие ковры, которые только у желтокожих купцов купить можно, кресла, столы — все крупное, добротное, тяжелое — под стать хозяину.

Виш похвастался мешком, в котором были собраны незнакомые монеты, не золотые и не серебряные, а простые — битые и гнутые.

— В чику выиграл, — объяснил конюх. — Садитесь за стол, угощу на славу.

И принялся уставлять столешницу бутылками (маленькими бутылями) с разноцветным содержимым, принес чугун картохи в мундире, огурцы, сало, мясо, икру. И пошел пир горой. Взрослые смешивали синие напитки с зелеными, оранжевые с красными и говорили о стихосложении, каламбурах, афоризмах и прочих, далеких от забот и интересов юноши, вещах.

Лес выпил брусничной воды, поел и прошелся по горнице. На низеньком столике обнаружил нетолстую бумажную книжицу, называвшуюся «Драчевские были». Раскрыл ее на рассказе «Промежзвездный путешественник». «Виш был не то чтобы семи пядей во лбу, — прочел Нов, — или там семилетку кончил, но кое-что все же кумекал. В результате чего и сварганил летательный аппарат для полета на другую систему. (К ютам, что ли? — подумал Лес). В аппарате было одно место на одного человека и всякие винтики, рычажки и кнопки, назначения которых конюх и сам толком не знал и пристраивал где придется, надеясь на природную смекалку. Была там форточка на крючке, отхожее место с двумя очками на случай стыковки и ящик противоперегрузочного средства — первача.

Ночью Виш надел ватник и сапоги с калошами, так как знал, что там, наверху, холодно. Отодвинул доску, протиснулся в промежзвездный корабль и забил входной люк изнутри гвоздем. Усевшись на ящик, нажал какую-то кнопку и угадал, поскольку что-то заурчало. „Поехали, — сам себе скомандовал конюх. — Но!"

Путешественник поднялся и, запинаясь о механизмы, открыл форточку. Свистел ветер, пело сердце. Где-то внизу осталась родная и близкая Драчев-ка. „Это дело нужно обмыть", — сам себе посоветовал Виш и полез под сиденье, которым служил ящик…»

Лес раскрыл книжицу в другом месте. «Прослышали старожилы про антипланету, с которой Виш к ним пожаловал, и стали изобретать штукенцию, чтобы посмотреть на звезды в натуральную величину и тамошним старожилам привет передать. Думали, как назвать ту штукенцию, и назвали — телескоп. Ранним утром драчёвцы телескоп тайно на гумно повезли — на Инфляции. Установили втихаря. Стали жребий тянуть, кому первому смотреть. Выпало коновалу, потому что, как позднее выяснилось, у него спичка крапленая была…»

Раскрыл в третьем месте. «Весна в Драчевку пришла рано — в январе. Все распустилось, а пуще всех старожилы. Виш на гумне подснежниками торгует — крупную ассигнацию из кармана в карман перекладывает. И, соответственно, цветок из руки в руку переложит. Отчаянно торгуется, всякий раз норовит сам себя объегорить.

Куры на мраморных завалинках гребутся, Сим кораблики бумажные из стихов пускает в луже. Пустит, шампанское об угол горлышком — бац! — и пьет. Сидит как приклеенный, весь в клею, щурится добродушно…»

И в четвертый раз раскрыл диковинную книжицу Нов. «Особенно в „Туманности Андромеды" Вишу Веда из Конго понравилась. Чернилами имя автора зачеркнул, печатными буквами поверх намусолил: конюх Виш. И к старожилам.

— Я, — говорит, — повесть написал. Про межзвездную связь.

Про связь коновалу понравилось. Но с одним условием: чтобы связь та непременно внебрачной была, иначе он, Кос, не согласен…»

Лес и не заметил, как задремал над раскрытой книгой. Рой растолкал его и отвел в заезжую. Юноша разделся в своей комнате, лег в постель и…

С утра они с магом искупались, и Рой учил юношу чистить зубы не серой — жевательной смолой хвойных деревьев, а зубной щеткой. Потом разминались. Кам нападал с мечом или кинжалом, а Нов уходил от ударов и учился отбирать оружие. После завтрака Кам привел юта, и Лес учился поддерживать с ним вещун-связь без «налобника», как обозвал маг обруч с шариками. Получалось не очень хорошо, связь была неустойчивой. После обеда опять были тренировки, а вечером пошли в гости к фершалу.

У Коса в доме вся мебель была мягкой, кроме одного кресла, которое коновал обозвал генеалогическим (или Нов его не так понял). На полках вдоль стен у Коса громоздились склянки с зародышами («эмбрионами» по-драчевски).

Фершал напоил-накормил гостей и принялся спорить с магом: какая самая лучшая рифма к «рябчиков жуй»? Лесу этот спор быстро надоел, и он пошел вдоль полок, разглядывая существ в склянках. На полке с надписью «Антизачаточные средства» наткнулся на посудину с подписью «Клей» и инструкцией: «Макать три раза», на другой полке обнаружил невиданное насекомое, которое, судя по надписи на банке, называлось «Мандяная ржа Коса».

И в этой горнице Лес обнаружил книжицу «Драчевских былей». Раскрыл ее наугад.

«— К нам едет МГУ!

— Это кто же такой будет? — засомневался Кос. — Уж не Медицинское ли ГАИ уезда? Меня проверять…

И побежал в свой подпольный абортарий: подпол закрывать.

— Нет, это, видать, Механический генератор удовольствий, — размечтался Сим.

— Эх вы, темнота, — шмыгнул носом Виш, — это из столицы. Дохтурей нам давать станут.

— Быть того не может, — не поверил кузнец. — На что нам дохтуря? Нам и одного коновала хватает. Один-то надоел: обрежься да обрежься.

— Не, — успокоил его Виш, — дохтурей давать, это значит — денег…»

Лес раскрыл «Были» в другом месте. «Позже Кос так объяснил случившееся: меня, говорит, на всех баб без разбору тянет, уж не знаю почему. А тут — не тянет, и все, хоть тресни. Я взял да и треснул. А она сдачи сдала.

Снялись драться фершал с Вишевой женой. По-оборвали друг друга до срама. Глядят — а срам-то у них одинаковый. Дернул коновал лжежену за патлы, а они возьми да оторвись…»

Но третье место в книжке оказалось самым удивительным. И называлось «Как в Драчевку Фома Беренников приехал».

Да старожилы-то — настоящие ведуны, поразился юноша.

«Собрали раз мужики вече на гумне, русские сказки читают про сильномогучего богатыря Фому Бе-ренникова. Как он конкурировал с Илейкой Муромцем и прочими культуристами проклятого царского времени…»

О дальнейших событиях Лес ничего не узнал, потому что опять заснул. И опять Кам проводил его до заезжей. Нов упал в постель и…

А с утра началось все снова да ладом. Купание, тренировки с Болваном, «Цунами». Вечером был поход в гости к кузнецу. На этот раз Нов увидел самогонодоильный агрегат в действии. Действительно, шел дым и смрад, пылал огонь, а из трубки капало в огромную листвяжную колоду. Пока взрослые боролись с «зеленым змеем», как обозвал выпивку Сим, Лес нашел все в той же книжке быль про горынычей. Называлась она «На кой Змею огненный коготь».

«Сидел как-то фершал. Да не десять лет и не в тюрем-тюремке. От нечего делать ногти свои рассматривал, представляя… Вот если бы эти ногти были покрыты красным лаком, тогда бы они принадлежали бабе, а он, фершал, взял бы да и…

— Эй, — раздумчиво позвал он домового Сеньку, — слетай-ка мухой к механику. Пущай бабу железную сварганит, но чтобы ногти у нее непременно красным лаком покрыты были.

Сенька слетал и вернулся с вопросом:

— А зачем именно красным?

Коновал погрузился в долгие раздумья. Какая ему разница? Вроде никакой. Красные, зеленые, желтые, лиловые…

— Сенька, скажи Симу, что ногти можно вовсе не красить, — решил Кос.

Домовой сгонял туда-сюда и вернулся с новым вопросом:

Сим спрашивает: может, баба тебе нужна не железная, не ледяная и не лубяная?

— А он-то сам что думает? — выкрутился фершал.

— Да у всех баб, — передал Сенька летучую депешу, — ногти то сперва крашеные, то потом — наоборот. А вот ежели бы Да узнать: как это Змеевна Горынычева свой коготь огненным делает?

— Прав кузнец, подумал фершал. Баб я что с ногтями, что без ногтей знаю, а вот Змеевну ни разу не видел. Почему у ней коготь огненный? Так она от страсти пылает? Хорошо бы она мне в сладострастном порыве экстаза тайну выдала…

Коновал представил, что валит не коня какого-нибудь. Ходят же слухи, что Горынычева себя мужику может показать в виде золотой кроватки или источника живительной влаги. Воду ту пить нельзя, а если полоснуть ножичком, то струи крови как в лунном свете брызнут! Потому месячными называются. Ведь перед тобой не просто источник, а источник наслаждений. И нечего в него ножом тыкать. Есть другие, более цивильные методы.

Решено, решил фершал.

В голову его пришла вторая мысль. И задержалась надолго. Когда коновал от нее облегчился, то понял, что коготь — никакой не лазер. Но третья мысль опять отвлекла: а чем лазер отличается от Лазаря? И догадался коновал, что сразу трех вопросов с кондачка не решить. Пошел к старожилам:

— Мужики! Пошли Змея Горыныча воевать!

— Действительно: чего он? — спросил Сим, отхлебывая из бутыли, а Виш двинулся в поход собираться. Оседлал Инфляцию.

Коновал сел спереди — лицом к крупу, конюх — в седло, лицом к Косу, а кузнец — сзади. Ему все в задницу было. И приезжают старожилы к большой пещере.

— Эй! — орут. — Выходи.

Змей и вышел. Небольшой такой, коренастый: в корень пошел. Без коня, без бабы. Коновалу даже скучно стало: кого валить? Конюх, если честно признаться, ехал, чтобы Инфляцию с крылатым конем повязать. А кузнецу чего? Он шары залил.

Чего пришли, старожилы? — Змей спрашивает.

А где твоя баба? — Фершал спрашивает.

— Где-где… Дома сидит.

— А где конь твой верный, который на четырех ногах спотыкается? — : Конюх спрашивает, надеясь на жеребят.

— Какой еще конь, мужики? — Горыныч пожал плечами.

Кузнец на него шары вылупил:

— Ты чем жмешь? Тому и сказать нечего.

— Из среднего горла будешь? — Сим спрашивает и трясет$7

— Буду, — решил Змей. — Но пошли за угол, а то баба увидит, яблочком-то замочит.

Мужики слезли с кобылы. Чудо-юдо шмыгнул в темноту пещеры и поманил их за собой огненным когтем. Фершал пялился в черноту в поисках бабы. Конюх привычно запоминал повороты: ну как сматываться придется? А кузнеца Горыныч вел за ту руку, в которой бутылка была. Прошли аж четыре шага. Старожилы их отсчитывали песней: „А до смерти — четыре шага".

Конюх в темноте подсчитал численность вероятного противника: три чуды-юды. Фершал учуял Зме-евну, которая тут же прикинулась кроваткой. А кузнец спросил Горыныча:

— У тебя в когте скоко вольт?

— Вольтанулся? — спросил Змей. А был он Денежный (выпивка) или Хлебный (закусь) — мужики так и не поняли.

— Да я же тебе сейчас башку отверну! — пообещал Сим. — Думаешь, не знаю, на какой резьбе она держится?

И свернул правую башку по левой резьбе, а левую — по правой.

Змей привычно поставил их на место и приварил огненным когтем. Тогда кузнец угостил среднюю голову. Горыныч припал к горлышку, и огненная вода забулькала, проваливаясь в боевое отделение желудка.

— Интересно: много влезет? — заинтересовался фершал.

Змей утолил лютую жажду, Сим нашел рулетку и приложил к бутыли:

— Три литра как корова языком слизнула!

Тут из темноты нарисовалась Горынычева и строго потребовала от мужа:

— А ну — дыхни!

Змей поднес коготь ко рту, тот озарился, как автомобильный прикуриватель, и шумно выдохнул. Полыхнуло!

— А чем же ты деревни сжигаешь? — задал шпионский вопрос Виш. — Кабы мы не поднесли, так и остался бы пустым, как бубен?

— Да он чем пердит, тем и горит, — пошутил фершал.

Сим еще раз протянул чуде-юде пузырь. Тот хватанул, передал четырехлитровую четверть коновалу и рухнул. Кос глотнул, сделал четыре неверных шага и выпал из пещеры поперек спины Инфляции. Виш успел перехватить бутыль, глотнул и тоже выпал поперек седла любимицы. А Сим просто так свалился на круп: и глотнуть не успел.

Горыныч лежал, как подрубленный, а вокруг суетилась Змеевна, то превращаясь в кроватку, чтобы единственному из четырех законных супругов лежать было удобно, то суя в левую и правую пасти по моченому яблочку, то обращаясь в родник:

— Попей, милый. Может, вырвет…

А старожилы удалялись в сторону родного села, где их ждали-дожидались домовой Сенька и упокой-ница Семеновна. Они зажгли огни, подманивая драчевцев в родные пенаты.

Вот кого-то мы сейчас напинаем, мечтали старожилы…»

Тут юноша рухнул головой в стол. Кам отвел его в постель, а среди ночи ворвался в комнату и выдернул из-под одеяла Надю Нову.

— А я-то три дня гадаю: почему Лес такой вялый? — сказал маг.

— Как не стыдно врываться в комнату! — укорила его юная женщина.

— Как ты здесь оказалась?

— Прилетела. Мне мой суженый перед отъездом мазь и настой сока дал, чтобы я на свидания могла летать.

— Сам, значит, дал? Лес, что скажешь? Лес потупил глаза и нехотя признался.

— Да ты хоть понимаешь, Надя, куда твой муж собрался? — спросил маг.

— Знаю.

— А знаешь, что за паутинной границей муж твой погибнуть может, если плохо подготовится?

— Догадываюсь, не маленькая.

— А думаешь ли о том, что он с тобой ночку провозжается, а наутро мало что понимает, тренируется плохо? А неумехе в Ютландии делать нечего.

— Не думаю я про это. У меня душа болит, что ты его, Кам Рой, не жалеешь. Тебе-то что, если его юты убьют? А я, такая молодая, вдовой стану.

— А для чего же я тогда с ним занимаюсь? Чтобы жив-здоров назад вернулся. Чем большему его научу, тем верней он выживет — в воде и огне… А как ты сюда дорогу нашла?

— Летела над дорогой, а здесь над крышей домового встретила, он и показал, где муж мой остановился.

— Ах, так тебе еще и Сенька помогал? Вот я ему уши-то пооборву! А как в избу попала?

— В первый-то раз в трубу залетела, — призналась Надя, — а из печки выбраться не могу. И что за печка такая? Пооббилась, поисцарапалась, еле-еле назад в трубу выпорхнула. Тогда через дверь прошла, как все люди.

— А на другую ночь?

— Назавтра Лес окно, не затворил, я и влетела.

— Вот что, Надя, — решил маг. — Если желаешь, чтобы муж к тебе вернулся, то собирайся прямо сейчас и возвращайся в Колотилово. Но прежде поклянись мне, что больше в Драчевку ни ногой, иначе погубишь Леса.

Кам Рой подошел к окну и поднял створку вверх.

— Нов и Надя расцеловались, расплакались, а потом юная жена затянула поясок на талии и скользнула в окошко. Маг ушел в комнату «Слава Богу».

Лес сначала хотел притвориться, что заснул, а затем вылететь вслед жене, но вещуну вещуна обмануть трудно. Странно, почему Рой только на третью ночь догадался о причинах моей сонливости, думал чародей. Он прикидывался спящим, прикидывался, да и заснул взаправду.

К концу недели Лес научился понимать юта без волшебных шариков, наводить кудесную личину, убедительную для ютов, и даже управлять Болваном, как дети куклой. Правда, ют часто поднимал левую руку вместо правой или сворачивал не в ту сторону.

— Это потому, что ютская и человеческая системы не во всем совпадают, — объяснял Кам. — И тебе, Лес, нужно хорошенько запомнить, чем они отличаются, чтобы не ошибиться, когда попадешь за паутинную границу. Ошибка может кончиться смертью.

Глава двадцать третья. Дом ютов

В ночь перед походом в Великие Мудаки старожилы устроили прощальный банкет. Драчевцы благодарили Фому Берен-никова за то, что он им такого хорошего слушателя привез — юта Болвана.

— Он у нас помаленьку втянулся, — сказал Сим, — после первой строфы в обморок не падает, многие мои стихи, почитай, до конца выслушивает, редко в прострацию впадает. От афоризмов Виша только краснеет, а иной раз и всхохотнет невзначай. Выходит, начинает понимать народный юмор конюха. Правда, до поэмы «Когда я буду смешной и мертвый?» так и не дорос. Как доходит дело до строки «Уж лучше вешать жизнь на нитку» — сразу отрубается. Но есть надежда: после длительных и упорных тренировок у Болвана от зубов станут отскакивать ответы на три основных вопроса поэмы: «Когда именно Кос станет смешным?», «А когда — мертвым?» и «Когда оба эти события сольются в одно?»

— Это вам спасибо, — сказал маг, — что вы юта стихами зачитывали, подавляя волю к сопротивлению. Оттого тренировки Леса с Болваном шли день ото дня успешнее.

— Выпьем за это! — провозгласил кузнец.

— У Болвана жопа рвана, — сочинил Виш, — всмятку новы сапоги. Чтой-то юты — все болваны, обожают батоги.

— А все равно бабы-леснянгаглучше, — согласился фершал.

С этим утверждением спорить не стали и охотно выпили за леснянок. Домовой Сенька спикировал сверху, протянул каждому по малосольному огурчику и уселся на свое законное приставное место. Упокой-ница Семеновна любезно продемонстрировала гостям блестящую ручку в своем боку, «кривой стартер», как она выразилась. С помощью его, оказывается, старожилы бабку с утра заводят, после чего упокой-ница становится живее всех живых.

Сенька подпрыгнул, стукнулся о матицу и, рушась вниз, продекламировал:

— Полный стал идиот! — закончил за него Виш. Промахнувшись мимо стульчика, Сенька не расслышал конюха и вдохновенно продолжал:

— Идиотом обозвала! — закончил за Сенечку фершал.

Домовой ничего не слышал, отбивая башкой ритм о потолочную балку:

— Но пока что — увы и ах! — завершил чтение Сим, ухватил скачущего вверх-вниз Сенечку за шиворот да как наподдаст по мягкому месту.

Домовой не обратил на пинкаря никакого внимания, а задумчиво повис в воздухе, продолжая сочинять вслух:

— А ответ его поразит, — начал коновал, а продолжили все старожилы дружным хором: — Уж никак не ты, паразит!

В окно заглянула полная луна, и Кам Рой заявил, что как ни хорошо в Драчевке, но пора и честь знать. Спасибо, мол, этому дому, пойдем к другому — ютову. Маг и чародей вышли из кузни, прихватив с собой юта. Вывели из конюшни Банана и Верного, а также ютского калюного: коня желто-рыжей масти с крас-ниной и гнедым ремнем по хребту, — заседлали, но пока возились со сбруями, не заметили, что старожилы приготовили в путь трех бывших жеребят.

— Лес, твое дело — держать юта под вещун-контролем, — сказал Рой, усаживая Болвана в седло и заклеивая тому рот липким листом молчун-травы. — Что бы ни творилось вокруг — нападение, схватка, стрельба, — управляй Болваном. Когда пойдешь в левый зрак, он тебе может пригодиться: и обстановку в Ютландии знает, и контакт у тебя с ним хороший установлен.

Нов кивнул, соглашаясь, обернулся и вдруг заметил, что драчевцы тоже сидят в седлах: кузнец на однозвездном, конюх на двухзвездном, а фершал на скакуне с тремя звездами во лбу. Сим и Виш — на жеребцах, а Кос — на кобыле.

— А вы куда собрались? — спросил маг.

— Мы-то? Тебя провожать, — сказал кузнец.

— Лично я Дом ютов посмотреть желаю, — заявил конюх. — Вдруг лучше нашего живут? Тогда я там себе хрусталю наберу и серебра на подковы моему двухзвездному Лейтенанту.

— А я своей Капитанше, — коновал похлопал кобылу по холке, — бриллиантовые подковы присобачу. А еще хочу на ютских баб глянуть: чем они от наших отличаются? Вдруг у них и вправду, — лицо Коса расплылось в улыбке, а клинышек бороды торчком встал, — поперек?

— А мой Майор, — сказал кузнец, — и простыми подковами из легированной стали обойдется… Или нет! Я ему магниевые откую! Вот здорово будет: летит Майор, а из-под копыт искры во все стороны! Конь-огонь! А еще в шахте под Домом ютов мне побывать нужно. Чего они там копают? Под кого? Как ты думаешь, Фома: не счесть алмазов в каменных пещерах?

— Какие алмазы? — удивился Рой. — Вы куда, вообще-то, собрались? В кладовку, где все по полочкам разложено? Бери не хочу! А того не забыли, что юты имеют скверную привычку из громобоев палить почем зря? В первого встречного-поперечного!

— Да брось ты, Беренников, пугать-то, — сказал Кос. — Что мы — ютов не видели? Видали мы их. Юты как юты. Что ютанты, что ютролли. Так что не будем спорить, куда и когда нам ездить. Раз сказали, что собрались за хрусталем и бриллиантами, тебе нас не удержать. А сгодиться мы можем, понимаешь.

— Решайте сами, мужики, — сказал Кам. — Мое дело — предупредить. Так что ежели вдруг кого прибьют ненароком, пускай он на меня не обижается. Я не ответчик.

— На том свете угольками рассчитаемся, — успокоил его фершал.

— Они что, в Ютландию со мной собрались? — подумал Лес. Про тот свет толкуют… Но почему думают, что за паутинной границей расчет углями идет? Загадочные люди старожилы, как ни крути…

Кавалькада тронулась в путь. Нов перестал прислушиваться к разговорам взрослых, сосредоточился на юте, боясь потерять контроль.

— Стой! Кто идет? — послышалось из предрассветной мглы.

— Пикет, — объяснил маг. И крикнул невидимым стражникам: — Полудюжинник со своим отрядом!

Лес с удивлением заметил, что на плечах его заблестели звезды из александрита. Интересно, и когда успел прицепить?

— Полудюжинник — ко мне, остальные — на месте! — приказал кто-то.

Рой жестом велел спутникам остановиться и тронулся вперед. Вернулся минут через пять и сказал, что путь свободен. Наверное, помогла княжья грамота.

Они миновали будку пикета и коромысло заграждения. Нов огляделся и понял, почему пикет установили именно здесь. По правую руку, сразу за будкой, была устроена засека. Макушки елей копьями торчали наружу — коню не пройти, да и пешему придется покряхтеть в эдаком искусственном буреломе. А по левую руку отсыпную дорогу лизали волны заросшего камышами озерца, переходящего в болото. Сейчас кочки скрывала мгла, но Лес вспомнил их, потому что не раз проезжал пикет, сидя в телеге. В ту сторону, куда сейчас направлялись, их возили всем классом — на практику. Назад всегда приходилось двигаться вдвоем с молчаливым возницей, всякий раз одним и тем же.

Кони шли в сторону Великих Мудаков. Банан и Верный могли обойти всех, детям Верного было не сравниться с папашей, считал Нов, не говоря уже о калюном. Кабы не задание следить за Болваном, который только и мечтал отстать и потеряться… Поэтому Банан двигался в хвосте кавалькады.

На востоке чуть забрезжило, когда показались крыши деревни. Окна изб не светились, из труб не шел дым. Дымила одна огромная труба Дома ютов, торчащая на задах Великих Мудаков.

— Как проникать станем? — спросил Рой. — Через трубу нельзя: как раз в стальной расплав угодишь.

— В двери войдем, — сказал кузнец. — Что я вам — слесарь: по трубам-то лазить? Я — механик.

— Можно бы и через двери, — сказал Кам, — но тогда Лесу с Болваном придется сразу в левый зрак лезть, а кто-то, кажется, собирался шахту осматривать. Помню, Виш насчет хрусталя интересовался, а Кос — алмазов…

— Ну так и чего? — не понял конюх. — Лес с ютом пускай в зрак лезут, а мы в то время погуляем, алмазы посчитаем.

— А кто Леса с языком (Каким еще языком? — задумался юноша) ждать станет?

— Так ты и станешь, — сказал Виш.

— А вдруг за Лесом пол-Ютландии в погоню увяжется?

— Так дело не пойдет, — сказал Кос. — Прав Фома, когда юноша в левый зрак уйдет, мы правый караулить станем. Тем более что в погоне могут принять участие амазонки. Вот уж я их тогда… Слушай, Виш, что Фома толкует. Беренников худого никому не присоветует. А как еще в Дом и шахту попасть можно, если не через дверь и не через трубу?

— Можно путем ютроллей…

— Рогами землю рыть? — возмутился Сим. — Я, конечно, порой и уткнусь рогом в землю, но чтобы рыть… Нет, я вам не свинья — рогом землю рыть!

— Где это он рогатых свиней видел? — удивился Нов.

— Я дырку ножом сделаю, — сказал маг. Старожилы почесали затылки:

— Глубоко ли ножом накопаешь?

— А глубоко и не придется. Чародей у нас немножко ясновидец, вот он и покажет, где рукав шахты ближе к поверхности подходит.

— А коней куда денем? — забеспокоился Виш. — Их-то с собой под землю не утянешь.

— Нет нужды коней под землю тащить. Здесь оставим, пускай пасутся.

— А не разбегутся? — продолжал сомневаться конюх.

— Нет. Я только свистну Верному — за старшего его оставляю! — тот враз всех приведет.

— А вдруг кто чужой на наших скакунов позарится?

— Верный чужих не подпустит: как лягнет!

— А по кумполу? Дадут ему по кумполу, и позабудет, поди, где у него задняя нога находится, — все тревожился Виш.

— Да ему башку и кувалдой не проломить — такой крепкоголовый.

— Тогда ладно. Поехали землю рыть.

Они, не поднимая пыли, проехали деревенской улицей, пересекли поскотину, обогнули Дом ютов и выбрались на поляну у кромки леса. Из Дома на фоне темного горизонта их заметить не могли. Тем более что восток окрасился полоской зари и гигантское здание отбрасывало тень. Вороных и всадников могли заметить только в очках для темноты. Но из Дома на них никто не смотрел — ни в очках, ни без очков, Нов специально проверил. Ненадолго отключился от вещун-контроля. Спасибо магу, Лес теперь ютов чувствовал за версту:

Всадники спешились. Рой нашептал что-то на ухо Верному, тот погнал свой небольшой табун в лес. Кони растворились в полумраке. Дольше всех был виден калюный.

— Где рыть? — спросил маг.

Лес напряг дар дальновидения, разглядывая сетку подземных ходов. Определил, где шахтный штрек подходит ближе к поверхности, и двинулся в ту сторону. Остальные потянулись за ним.

Юноша ткнул пальцем в землю, Рой вытащил из ножен свой кладенец. Огненное лезвие осветило окрестности, но на фоне зари розовые отблески вряд ли выглядели чужеродными.

— Надо же! — удивился Сим. — У Фомы меч-кладенец! А я сколько ни ковал, всякий раз получалось орало да орало! Фома, продашь секрет за бутылку?

— За мной не заржавеет, — пообещал Кам, подкручивая рукоять.

Огненное жало впилось в землю и прожгло круглую дыру под углом к своду горной выработки. Стенки туннеля выглядели гладкими. Фершал сел на задницу и со свистом скатился в штрек. И остальные скатились, как по ледяной горке, и плюхнулись в пустоту.

— Куда теперь? — спросил маг драчевцев. Его сегодняшние приключения почему-то очень забавляли.

— За магнием! — сказал кузнец.

— За хрусталем! — сказал конюх.

— Сперва — за алмазами, — сказал фершал, — а затем сразу — за ютяночками!

— Понял, — сказал Рой. — Значит, идем к сталеплавильным печам.

Лес указал направление. Пошли. По пути кузнец выковырнул из стенки кусок чего-то.

— Иттербит, — определил он. — Они тут, выходит, редкоземельные добывают.

— Точно, — подтвердил маг. — Именно они и помогают создавать межпространственные проходы. Только не знаю как.

— Спроси у юта.

— С Болвана какой спрос?

— И то верно.

В подземных выработках было бы совсем темно, кабы не светящийся меч. Рой держал его клинком вверх, как свечку, и о стенки они не бились. Вскоре справа по ходу им попалась деревянная дверь. Кам легко выбил ее ногой.

— Зачем ломал? — спросил чародей. — У меня в кошеле разрыв-трава, открыл бы и так.

— Хорошо, — согласился Рой, — следующая дверь — твоя.

А за этой оказался склад. Вдоль стен до самого свода тянулись ряды полок с какими-то железяками.

— Запчасти, — определил кузнец. — К старым моделям.

Лес почувствовал, как возмутился ют. Он бы поспорил, что модели — самые новые, да рот молчун-травой был заклеен. Вышли из склада и двинулись дальше. Нов отпирал все двери подряд — и справа, и слева. Везде было одно и то же: запчасти и готовые изделия — аппараты громкой связи и рисовальные, кривые ютские мечи и кепочки с длинными козырьками.

— Дерьма-то, — ругался кузнец. — Ни алмазов, ни магния.

Мы находимся наверху, на уровне складских помещений, — пояснил Рой. — Вниз идут: ярус сборки, ярус механической обработки, ярус плавки, а уж в самом низу — добыча минералов.

— А тебя что больше интересует? — спросил конюх.

— Хотел бы прикинуть запасы месторождения, — ответил маг.

— Место рождения он не знает! — возмутился фершал. — Так я тебе вмиг разъясню… А меня интересуют ютки и их место рождения. Пошли скорей на сборку. Вот там-то чаще всего бабы и работают.

Они прошли с полверсты и наткнулись на вертикальный ствол. Вниз уходила спиральная лестница с площадками. Запасной выход. Лесичи двинулись вниз по скрипучим деревянным ступеням. На сборочном ярусе горел свет. По стенам тянулись трубки, горящие холодным голубым светом.

— Конвейеры, — разочарованно сказал Кос, — а сборщиц не видно.

— Спят, поди, со своими ютами, — предположил Виш.

— То-то мне и обидно, что с ютами, а не со мной. Разве не безобразие? Изменщицы…

— Кузня-то у них где? — спросил Сим. — Пошли в кузню.

Они вернулись к лестнице и спустились на следующий ярус. Там обнаружились механизмы, кузнец обозвал их устаревшими станками. Но и здесь никого не встретили. Спустились еще ниже. На этом ярусе пылал огонь в печах, ползали повозки без лошадей, сверкали огненные струи, сыпались искры и суетились юты.

— Так и знал, — заявил Сим, — что в плавильне кого-нибудь да найдем. Работа тут непрерывная, иначе козла выдашь.

Про какого козла он говорит? — подумал юноша. И почему его нельзя выдавать?

— Пошли к работягам, — решили старожилы и смело направились к ютантам.

Те не удивились появлению лесичей в подземной плавильне, отвечали на вопросы, смеялись шуткам драчевцев. А Лес-то думал, что юты на них бросятся, начнут кривыми мечами махать, из громобоев пыхать.

— Присматривай за Болваном, чтобы не сбежал, — напомнил Кам, а сам направился к ютам и тоже принялся о чем-то расспрашивать.

— А я боялся, что они на нас нападут, — сказал Нов, когда расспросы закончились и все снова собрались у вертикального ствола.

— Работяга работягу завсегда поймет, — сказал Сим. — Чего им бросаться? Они же не воины.

— А я с ихним инженером потолковал, — сказал Рой. — Все понятно с горной выработкой… Славно они тут поработали. Ничего для потомков не останется. Редкоземельные как под метелочку подберут, ни осмия, ни иридия, даже платины не оставят.

— Грабят нас, Лес, — сказал кузнец.

— Может, их выгнать? — спросил юноша.

— А как? Разве что стихами зачитать? Но кто их расслышит в таком-то шуме? Да работяги ни в чем и не виноваты. Они даже не знают, что находятся на Земле. Сидят под землей, света белого не видят. Не работники они тут, а чисто рабы. Хорошо бы рабовладельцев прищучить. Но до тех еще добраться нужно. А здесь даже охраны нет — бежать некуда.

— А где охрана?

— Наверху, в Доме ютов.

— Вот и пошли наверх, — сказал Кос — К ютяночкам!

— Пошли, — согласился маг. — Я тут все посмотрел и все узнал: и про запасы, и про производство. Теперь давайте Леса с Болваном в левый зрак отправим, а сами станем его у правого дожидаться. Только боюсь, что к проходу придется пробиваться с боем.

— Не боись, — успокоил Виш. — Ютов бояться — с Лесом не ходить.

— Маг не стал топать по ступеням, а вертикально взмыл вверх сквозь пролет.

— На дутом авторитете поднялся, — объяснил конюх.

Нов обхватил Болвана и вместе с ним взлетел вслед. У него теперь на левом и правом запястьях висели заговоренные узольники.

— А нам пешком топать, — донеслось из шахты.

Глава двадцать четвертая. Прорыв в паутину

А наверху уже вовсю шла битва. Сотни полторы черных ютов взяли в кольцо Кама Роя и яростно рубили мечами. Гро-мобоями они не пользовались — могли порезать друг дружку. Маг веселился, кроша сияющим кладенцом готовы клинки в жгучие брызги и раздавая пинки и оплеухи направо и налево. Юты валились ему под ноги стройными рядами.

Отравленные у него сапоги, что ли? — удивлялся Лес, видя, что ни один из сбитых с ног противников мага после пинка не поднимается.

Меч Кама описывал в воздухе огненные петли, под ногами брякали обломки лезвий, а вот отрубленных рук, ног или голов юноша не увидел. Ютанты громко ругались, жалея сломанное оружие. Кладенец Рой почему-то держал в левой руке, а кулаком правой раздавал зуботычины. Кулак Кама валил ютов не хуже меча. На полу их томилось уже не меньше подсотни, как казалось Нову.

Юноша со своим пленником устроились высоко наверху, под самым сводом среди хитросплетения железных матиц. Тут можно было ходить, сидеть и даже лежать, спать, не боясь свалиться, потому что имелись не только дорожки, но и ажурные ограждения. Снизу их с Болваном достать не могли: громобои бьют недалеко, куда им до луков. Но лучников среди ютов не было. Да наверх никто и не смотрел. Черным было не до того: маг трепал их, как матерый волчище щенят. Поэтому Лес и его подопечный устроились поудобнее и наблюдали сражение, как в кукольном вертепе: в комфорте и безопасности.

Рою, как видно, надоело валить ютов поодиночке. Он стал дожидаться, пока где-либо случайно не выстроится нечто вроде шеренги. Тогда он прыгал и валил весь строй разом. Затем пробегался сапогами по лежащим, и те уже не вставали. А еще маг создавал в вихре боя свободное пространство, вокруг которого сбивались черные юты. Кам прыгал, вращаясь в воздухе, как волчок. При этом он каблуками вышибал из круга десяток-полтора мечников. И не просто так, а по счету: второго-третьего, второго-третьего — или что-то в этом роде.

Сверху казалось, что маг играет ногами на музыкальном инструменте, на том же органчике. Только клавиши на сей раз побольше и все — черные. Лес вроде бы и музыку при этом слышал. И даже со словами: «Чижик-пыжик, где ты был? Лето с лешим бражку пил».

Тут из подземного лаза на свет показались драчевцы. Увидели потеху и тотчас подключились. Кузнец вооружился неизвестно откуда вырванным колом, конюх лягался и разил ютов сивой башкой, а фершал работал могучими руками, как рычагами, — только ютова кровушка хлобыстала да кости хрустели. А еще коновал (или это Лесу только казалось сверху, в зале по самые своды клубилась пылища) валил черных своей «орудией», сбивал с ног ловкими ударами по темечку.

Еще бы минут пять, и ни одного ютанта, пригодного для драки стенка на стенку, не осталось бы. Но вволюшку помахаться старожилам не дали. Распахнулись огромные стальные ворота, и на драчевцев двинулась закованная в броню подсотня. А то и две: в пыли не больно-то посчитаешь. Против этих кулаки были бессильны, а за настоящее вооружение у лесичей можно было считать только кладенец Роя.

— Отступаем!. — скомандовал маг. — Старожилы растрясли валявшихся под ногами ютов, вооружились каждый парочкой громобоев и пошли косить бронников огненными лучами, отходя в глубину зала. Стреляли они не по-людски: метили не в ютантов, а под ноги. Земля под ногами ютов горела, и те плясали огненный танец.

Виш запел своим красивым баритоном, отчего стало казаться, что бронники притопывают в такт ив ногу:

Передняя шеренга бронированных ютов преодолела огненное пространство, но старожилы тут же прочертили следующую раскаленную черту.

задавал темп Виш, —

Бронированный отряд полностью влился в помещение, растекся вдоль стен и ощетинился громобоями. Порежут сейчас старожилов к Матушкиной, испугался Лес.

Но тут случилось неожиданное.

— Стоять! — рявкнул маг так громко, что даже сидящий на верхотуре чародей ощутил болезненный удар по ушам и толчок под ногами — это дрогнули стальные матицы. Часть бронников повалилась навзничь. — Бросить оружие!

Все юты побросали громобои. Юноше тоже захотелось отцепить висящий на поясе меч и бросить его к ногам Роя. Пришлось сцепить пальцы в замок, чтобы удержаться.

— А теперь всем — спать! — заорал Кам.

Да разве под такой крик уснешь, подумал Лес и тут же подловил себя на том, что клюет носом. Встряхнулся и глянул вниз. Спали все. Юты полегли шеренгами, свернувшись калачиками и подложив ладони под щеки. Уснули и драчевцы. Кузнец спал на спине и заливисто храпел. Конюх улегся на левый бок и тоже выводил носом сладкие рулады. Фершал спал на животе и скорее всего видел во сне, что соблазнил-таки ютянку.

— А вы-то чего разлеглись? — негромко спросил маг, тормоша уснувших старожилов. — Вставайте, ребята, на том свете отоспимся.

— Ну и крепко же я спал, — сказал кузнец, протирая глаза и широко зевая. — Видел я во снях иголку в стоге сена.

— Я тоже сено в стогу видел, — сказал, потягиваясь, Виш, — а ютов — в гробу… Спорим на пузырь, что коновалу ютка приснилась!

— Вот и проиграл, — поднялся на четвереньки Кос. — Не ютка, а три ютки. И не в стогу, а на духмяной копне. Я на них ложусь, а сено проваливается, сено проваливается…

— Довольно! — оборвал Кам. — Эй, Лес, ты там, наверху, не заснул часом?

— Не-а, — встряхнулся Нов, раздирая рот зевком.

— Станем к левому зраку прорываться, — сказал Рой. — Но ты, Лес, вниз не спускайся. Следуй за нами поверху. Понял меня?

— Чего ж не понять? Только дальше коридоры пойдут, бани, склады одежды… — Лес напряг свои способности к дальновидению, ориентируясь в лабиринте переходов, этажей, лестниц, дверей, комнат. — Слева пойдет многоэтажное крыло. Снизу комнаты со столами, вроде как в ютшколе, но никого нет. А выше три яруса подряд — спальни… Ого, сколько там ютов! И — целый этаж юток! Они такие, такие…

— Какие? — встрепенулся Кос, мигом оказавшийся на ногах. Он выкатил грудь колесом и стал оглядываться по-петушиному.

— Не знаю, — признался Нов. — Я же их не по-настоящему вижу…

— Вот я их всех сейчас! — кинулся вперед коновал и налетел на стальную дверь, перегораживающую проход.

— Да погоди ты, — с досадой сказал Кам. — Дай сперва двери отпереть.

Он вытащил огненный меч и просунул лезвие меж створок. Те послушно разошлись.

— Лес, я стану с тобой поддерживать вещун-связь, — пообещал Рой, пропуская драчевцев вперед, в закрытый для взгляда Нова переход, и колдуя с дверью.

— Ты что делаешь? — спросил Лес.

— Завариваю дверь.

— Как? Зачем ты ее варишь?

— Да не варю, а завариваю. Заклеиваю расплавленным металлом.

— Приковываешь одну створку к другой?

— Можно и так сказать… Лес, а вы с Болваном можете поверху добраться до зала с паутиной?

— Конечно. Только придется лезть под самые своды.

— Тогда добирайтесь самостоятельно и ждите, без

моего приказа в паутину не суйтесь. В мембрану

пойдете по моей команде… Матушки! А баня?

— Обойдемся, — решил Лес.

— Да? — с сомнением в голосе сказал Кам. — Без бани, конечно, не помрете, но все-таки… Ладно, жди нас у паутины. Разденься там наверху и Болвана раздень, чтобы не обгореть.

В этот момент на лесичей бросилась дюжина ютов. Маг скомандовал бросить оружие, но враги не послушались колдовского приказа. Лес попытался выяснить почему. Оказалось, что ютанты учли опыт предыдущей атаки. У этих бронников уши были залеплены смолой, они попросту не слышали приказов Роя.

Лесичам оставалось принять бой в узком пространстве коридора. Но прежде чем успели засверкать вспышки громобоев, маг взмахнул кладенцом. Огненное лезвие вытянулось на дюжину метров и снесло бы головы всем, кабы не распороло воздух повыше ютовых макушек. Удар пришелся по шишакам островерхих шлемов. Стальные шапки покатились по полу. Драчевцы, как волки на овец, кинулись на бронников. Конюх лупил их громобоем, как дубиной, кузнец работал колом, как у себя в кузне молотом, размеренно опуская его на обнаженные головы, а коновал применил свое потайное орудие. С дюжиной было покончено за пару минут. Та же участь ожидала следующую. Коридор был очищен.

Но с верхних этажей вниз катилась лавина воинов. Сосчитать численность подмоги чародей был не в состоянии.

— Кам, — предупредил он по вещун-связи, — вниз по лестнице вам наперерез движется хренова туча ютов.

— Где лестница?

— Впереди слева.

— Спасибо, Лес, — сказал маг и бросился к указанной двери. «Заварил» ее створки, и ютская рать врезалась в сталь, давя передних. Ни пробить, ни выбить дверь она не сумела. Ютантам оставалось только без толку орать да гулко колотить прикладами громобоев ни в чем не повинную железяку.

— Лес, справа еще одна дверь. Что за ней? — спросил Рой.

— Сейчас, минуточку. Ага, там шкафчики для одежды, которую снимают перед баней. А из нее выход в баню и кабинки с дождиком.

— Понял. Там никого нет?

— Пусто. Зато прямо впереди — последний зал. Мы находимся над ним. Вижу сверху левый зрак и подсотню бронников. Ждут вас, громобой наизготовку. Да, Кам Рой, ютанты что-то сделали со своими головами. Я их вижу, но не чувствую. Кабы не сидел наверху и своими глазами не видел, то не сумел бы тебя предупредить о засаде.

— А что у них на головах? — деловито спросил маг.

— Обычные шлемы… Нет, не совсем обычные. Не с одним шишаком, а с двумя. Двурогие шлемы, вроде как у воинов Германа. Между рогами веревки натянуты, хоть портянки сушиться вешай.

— Ясно. Установили сети, экранирующие вещун-сигналы. — Маг сложил ладони воронкой. — Приказываю бросить оружие! — рявкнул он из-за двери и отпрыгнул в сторону. Нов видел, как около сотни раскаленных лучей вырвались из стволов громобоев и буквально испепелили дверную сталь.

Наверное, и у этих бронников уши смолой залиты, предположил юноша. Приказов мага они не слышат, вещун-повеления до них не доходят. Неужели конец?

Додумать он не успел, потому что Кам смело шагнул в дыру со рваными оплавленными краями. И опять сотня огненных игл прошила пространство. На том месте, где находился Рой, возникло раскаленное облако. Лес чуть не закричал от горя и досады, но уловил исходящие изнутри огненного кошмара спокойные и даже снисходительные сигналы наставника:

— Тише, Лес, не кричи, а то ты мне всех ютов распугаешь.

Маг, окруженный языками огня, надвигался на стоящих подковой бронников медленно, но неотвратимо. Двое стрелявших вспыхнули, остальные, вопя от ужаса, продолжали палить. Многие, похоже, совсем потеряли головы, потому что стреляли даже не в огненный шар, катящийся к ним, а куда попало, поражая стоящих напротив сослуживцев.

Но вот огненные ручьи начали мелеть, иглы истончаться, пламя опадать. Бронники отбросили переставшие стрелять громобой и ринулись на Кама с мечами. Ткнулись остриями в слабо светящийся пузырь и, страшно дергаясь и вопя, отвалились от мага, как насосавшиеся крови комары. На ногах осталась какая-то жалкая дюжина ютов. Но и та с воем побежала от Кама, бросая шлемы и оружие. Паникеры попытались юркнуть в паутинный проход, но теперь, без шлемов, оказались во власти колдовских чар.

— Стоять! — крикнул Рой. — Замереть! Ютанты застыли столбами. Один даже с занесенной в паутину ногой.

— Повернуться лицом ко мне! — приказал Кам.

— Он не кричал, не открывал рта. Это были вещун-приказы, но такие сильные, что даже Лес не сразу понял, что слышит их не ушами. Ютанты развернулись в сторону Роя и пустыми, беззракими глазами уставились на него.

— Куда же вы, дурашки, полезли? — ласково спросил Кам. — В эдаком-то облачении. На вас же по пять пудов железяк на каждом. Неужели совсем головы от страха потеряли? Ты, — он ткнул пальцем в сторону одного из бронников, — отомри и отвечай: куда ты побежал?

Освобожденный от сковывающих чар ют рухнул на колени:

— Домой, князь.

— Я вам не князь, — отмахнулся Кам. — Я — Фома Беренников. А почему ты побежал в тяжелых доспехах?

— Испугался сильно. Пропал бы здесь, как мои боевые соратники. Лучше уж по пути домой сгореть, тогда хотя бы прах мой вернется на родину и удобрит почву для продолжения жизни моих потомков.

— Успеешь еще почву удобрить. И товарищи твои не погибли. Все пока живы, только прикорнули малость. Пробудятся…

— Так они живы? Не верю.

— Кто тут из них начальник?

— Какой начальник?

— Ну, главарь, голова! Командир, старший!

— А-а, старшина подсотни, подсотенный. Вот он лежит — Дой Ник.

— Который? Подойди покажи.

Ют приблизился к груде тел и боязливо коснулся плеча лежащего ничком начальника.

— Замри, — приказал ему маг и ухватил подсо-тенного за бронированные бока. Охнул и отбросил в сторону. Принялся дуть на ладони. — До чего же горяч, в Матушкину дыру!

— Обжегся, Кам?. — спросил Нов.

— Чепуха, — махнул красной ладонью Рой, — до свадьбы заживет.

— До какой свадьбы?

— До любой ближайшей.

— А юты все и вправду живые?

— Пообожглись, конечно, не без того. А так — заживет, как на собаках. Ну, ты, сучьеухий начальничек, — Кам ткнул носком сапога в железный бок, — вставай. Поговорить надо.

Подсотенный раскрыл бельмастые глаза и с ужасом уставился в лицо Роя.

— Я же сказал тебе: вставай, — сказал маг. Стеная, ют поднялся сначала на четвереньки, а затем на ноги. На своих двоих держался он нетвердо. Того и гляди рухнет.

— Ты — Дой Ник?

— Я, князь.

— Ох, до чего же вы, юты, начальство обожаете. Кто победит, тот и князь. Устал я повторять: не князь я, а бери выше — сильномогучий богатырь Фома Беренников.

— Сам Фома? — удивился Ник..

Можно было подумать, что он наслышан о невероятных подвигах Беренникова. Хотя сильномогучий богатырь, насколько об этом мог судить юноша, никаких подвигов пока не совершил, Если не считать, конечно, сегодняшней невероятной битвы. Но сегодня услышать про Фому подсотенный ну никак не мог. Лесичи ворвались в Дом ютов, не называя имен.

— И что же в Ю-мире говорят про Фому? — спросил Кам.

— В Ютландии? Про Фому-то? Ого-го! — Дой Ник задумался, а Лес услышал, что ют лихорадочно перебирает варианты ответа. Старается соврать половчей. Ничего не придумал и решил, что лучше честно признаться: — Совсем ничего не известно.

— Почему на колотиловской дороге на меня засаду устроили? — спросил Кам.

— Ах да, — теперь уже по-настоящему припомнил подсотенный, с кем именно разговаривает. — Поступили сведения, что некий Фома Беренников ходит по княжеству и распространяет порочащие нас сведения. Выставляет ютантов в глупом виде. Ведь до чего дошло: до самых дальних пределов княжества докатились анекдоты про глупых ютов. А мы не глупые. Наоборот — мы поумней некоторых. Гарь Ян приказал схватить шутника, который поносные слухи о нас распространяет. А лесичи, даром что аппаратов дальней связи не имеют, имеют зато вещунов. Мы вещунов хотя и контролируем, но поди их проверь: то ли он важные военные сообщения передает, то ли анекдоты травит? Так что было принято решение задержать источник смуты. К сожалению, случилось ужасное предательство. Дюжинник Болл Ван вступил с тобой, Фома, в преступный сговор и предал осмеянию товарищей по оружию…

— Знаю, не объясняй. А теперь вот что скажи: что в Ютландии про Фому известно?

— А ничего. Гарь Ян велел в империю ничего не сообщать. Разберемся, сказал, на месте. Нечего, сказал, представителей Теремгарда мелкими неприятностями местного масштаба беспокоить.

— Вот и славно. А теперь — всем спать! Эй, драчевцы! Вы-то куда пропали?

В оплавленную дыру сунулись три головы: сивая, волосатая и аккуратная с клином бороды. Лица старожилов были смущенными.

— Ты нас извини, Фома, — сказал, слегка заикаясь, коновал, — но мы чуть-чуть заигрались…

— Заигрались? — изумился маг. — Во что?

— А в пристенок, — сказал конюх. — И я всех их надрал!

И принялся выгребать из штанов горсти невиданных монет. Тех самых, что скопил в избе полон мешок.

— Во дают! — восхитился Рой. — Я тут один на один с подсотней борюсь, а они в пристенок играть надумали!

— Да это все Виш, — наябедничал кузнец. — Сыграем да сыграем… Я и не удержался. Сперва было выиграл у него полгорсти, но потом Кос монету мою счастливую прикарманил, я все, что мог, продул разом. Спасибо, Фома, что вовремя остановил, не то пришлось бы без штанов обратно в Драчевку возвращаться. Ни магния тебе, ни алмазов в каменных пещерах. И смех и грех… Но все-таки как Виш играет! Так играет, собака, что ай да ну! Может, у него монеты крапленые? Как ты думаешь, Рой?

— Хороши у меня помощники, — горько сказал маг. Старожилы склонили повинные головы.

— Ладно, мужики, — простил их Рой. — И на старуху бывает проруха…

— …найдется прореха, — вставил конюх.

— Да, — подтвердил Кам. — О чем это я? Так. Поле очищено. Теперь помогите мне, снимите с побитых шлемы. Только руками не лапайте, горячие. От жара смола из ушей ютовых повытекла, потому-то я их усыпить и сумел. Но пока шлемы на головах, сон контролировать не могу.

Драчевцы с энтузиазмом выполнили просьбу Роя. Весело носились по залу, пинками сшибая шлемы с поверженных в колдовской морок ютантов. Соревновались: кто повыше запнет?

— Лес, — приказал маг, — бери Болвана. Спускайтесь вниз.

Юноша извлек из ножен кривой меч и распорол ткань ютантской одежды. Сперва рубаху, а затем порты. Сорвал липкий лист молчун-травы с пасти Болвана и принялся раздеваться. Обнажился, сбросил кошель со своим немудреным богатством в руки Роя и хотел уже снять узольники с запястий…

— Остановись! — рявкнул маг. — Как же ты спустишься вниз без наузов?

— Действительно, об этом я не подумал! — опомнился Нов.

Он ухватил юта под мышки и спланировал к туманному зраку. Втолкнул в него пленника и уже занес ногу, чтобы шагнуть вслед за ним, но опять окрик Кама остановил юношу:

— А теперь сбрось узольники, иначе руки сожжешь!

Лес распустил узелки, и травяные браслеты свалились на пол.

— Я подберу, — сказал Рой, — а ты ступай. И Батюшка тебе в помощь.

Юноша шагнул вперед, и радужный туман поглотил его.

Эпилог

Солнце скрылось за макушками столетних кедров, но небо еще оставалось по-дневному прозрачным, хотя и набирало густоту, словно впитывая горечь длинных хвоинок. С берез слетали первые позолоченные листья и неслышно опускались на поляну. Лес пронзали прозрачные паутинки, связывая пространство Лесного княжества мириадами невидимых нитей.

Небо напиталось густой синью и хвойной зеленью по краям таежного прогала. От земли вверх ползли сумерки, разрываемые пламенем костра.

У огня сидел четырнадцатилетний юноша Лес Нов, сын чародея Крона Нова и кудесницы Насти Новой, внук ведуна Пиха Тоева. Лес лежал в траве и глазел на первые звезды. Дрожащие огоньки напомнили ему глаза рожаниц, которых они с дедулей Пихом видели в таежной избушке Каровых. Жена Мака, Маша, родила наследника. Дедулю Пиха как ведуна и тра-вознатца пригласили принять роды и помочь роженице. Пих Тоев захватил с собой в тайгу пятилетнего Лесика. Мальчик видел, как родился ребенок, помогал дедушке обмывать младенца, а потом дед и Мак Каров хватили хмельного меда…

Среди ночи дедушка толкнул внука локтем и приложил палец ко рту: «Молчи!»

Лесик широко раскрытыми глазами принялся обшаривать комнату и увидел в лунном свете, пробивающемся сквозь окно, три легкие воздушные фигурки в радужных покровах. Три юных женщины склонились над колыбелью. Две были в белых платьях, а третья — в черном. Первая коротко предрекла судьбу младенца, мальчика, отрока, юноши до свадьбы. Другая назвала сроки свадьбы и обрисовала дальнейший жизненный путь мужа. А третья предсказала, когда и какая именно смерть ему суждена. Получилось, что появившемуся на свет лесичу выпадет счастливая судьба, легкая смерть и много интересных приключений на людском веку.

— Да будет так! — тихо изрекли полупрозрачные женщины и растворились в лунном свете, сверкнув напоследок звездами глаз.

— Дедушка Пих, кто это был? — спросил Лесик.

— Рожаницы. Они приходят ко всякому новорожденному и определяют судьбу. Кто будет жить долго и счастливо, а кто мало и трудно.

— А как их зовут, деда?

— Зовут их Вчера, Сегодня и Завтра.

— А Завтра — это которая?

— Которая в черном и назначает сроки смерти.

— А нельзя ее упросить, чтобы отодвинула смерть?

— Нет, внук, ее приговор отменить не в силах никто.

— Какая злая тетка! — возмутился мальчик.

— Нет, Лес, она вовсе не злая, — сказал дедушка. — Она любит и жалеет лесичей. Если бы не было смерти, то весь мир превратился бы в обитель стариков, выживших из ума. В мир должны приходить все новые и новые дети, расти и развиваться, а старикам положено умирать со спокойной совестью, зная, что род не иссякнет…

— Стоять! — послышался грозный оклик из темноты.

Лес вскочил на ноги. На свет костра выбралась тройка патрулей. Луки в их руках были готовы к бою, а стрелы направлены в грудь юноше. Матушки! — ахнул Нов. Рубашку-то забыл заговорить от стрел! Надел новую. Хотя, что там стрелы с их стальными наконечниками, которые отклоняются от заговоренных одежд! В руках у тройника громобои. От огненного луча заговором не заслонишься.

— Руки за голову! — скомандовал ют. Пришлось подчиниться. Нельзя было и пальцем пошевелить, но мозгами-то шевелить никто не мешал. Нов прикинул: сколько врагов притаилось на поляне? Девять, три тройки. В первой был вещун, он, очевидно, и помог отыскать чародея в таежной глухомани. За спинами первой в ночной мгле укрывалась вторая тройка. В ту сторону поляны прорываться бесполезно. И в противоположную лучше не соваться. Там тоже в живую мишень, прекрасно видимую в свете костра, наведены стрелы лесичей и громобои юта.

Лес попробовал расслабиться и представить свое ближайшее будущее. Дар ясновидения нарисовал несколько вариантов. Вот он, Нов, лежит на траве, утыканный стрелами. На эту картинку наложилась другая: откуда-то взялся двойник юноши. Его-то и арестовали патрули, оставив Леса в покое. Но откуда взяться двойнику? Появилось третье изображение: Нов бежит к речке и пытается укрыться среди валунов русла. Бесполезно: у ютов есть очки для темноты, да и вещун-связь оборвать непросто, — беглеца мигом отыщут. Так что побег — дохлый номер… И четвертый вариант, самый вероятный. Его картинка перекрыла остальные и замерла.

Изображение, отпечатавшееся в голове, говорило, что быть ему плененным веревочным арканом. Выходило, что последнего предопределения не избежать. Но дед и отец учили, что будущее можно изменить, если активно сопротивляться, казалось бы, неизбежному. Значит, сейчас нужно не дергаться, а думать, искать выход. Бежать ни вдоль, ни поперек поляны не стоило. Разумнее всего пока сдаться на милость патрулей. Жизнь не кончена, еще появятся возможности для побега.

— В чем дело? — спросил Лес.

— Это он? — спросил тройник.

Лесич полез за пазуху и извлек на свет дырчатый портрет. Вгляделся в изображение, а затем лицо юноши.

— Точь-в-точь он!

— И ты что скажешь, Шип Цын?

Вымпел-вещун ощупал сознание Нова, которое чародей не стал закрывать, и подтвердил, что перед ними выпускник школы ютов, которого следует задержать и сопроводить до двузракой паутины, а при невозможности — уничтожить.

— А доподлинно он ли? — продолжал сомневаться ютант.

— Мне ли не знать? — сказал вещун с достоинством. — Не я ли с самого перевала его засек? Потому и вышли на поляну не плутая.

— А вдруг он только личину навел? — все не верил тройник.

— Какую еще личину? На тебя же, Хом Утов, чары не действуют. Взгляни на портрет и на него самого.

— Действительно похож, — сказал ют, сравнивая портрет и оригинал. — А сам-то что скажешь? — обратился он к Нову. — Кто ты? Как зовут?

— Лес Нов, — подтвердил юноша. — Чего уж теперь запираться?

— Ты-то нам и нужен. Получен приказ задержать тебя и в Дом ютов сопроводить. А куда дальше — забота отнюдь не наша, пускай у начальников головы болят. Что ты на это скажешь? Пойдешь добровольно?

— Ладно, пойду, — согласился Лес. — Чего мне бояться? Я в Доме ютов сто раз бывал. Могу и еще разок наведаться. И в Ютландию хаживал.

— Вот и чудненько'! — сказал тройник. — Тогда тронулись. Ринский!

Из темноты просвистела веревочная петля и затянулась вокруг тела юноши. Это показалось Лесу страшно обидным, он добровольно сдался, а его собираются тащить, как быка на веревочке. Он невольно рванулся, раздавил зажатую в кулаке половинку рыбьего пузыря с настойкой тирлича и размазал ее по телу, куда смог дотянуться прижатыми к бокам руками. Сила волшебной травы сорвала его и понесла по пологой кривой в небеса. Но улететь не удалось, веревка остановила полет. Нов болтался между небом и землей саженях в двух над травой, как дракон желтокожих на веревочке.

— Далеко ли собрался? — насмешливо спросил лесич, к седлу которого был привязан аркан. — Никак к Батюшке на небо! Так на веревке, как олень, ты, скорее, попадешь к Хэвеки! То-то он тебя пасти станет, палкой погонять. Хореем зовут палку, я слышал. И кормить мхом будет, ягель называется.

— Ты, я погляжу, большой знаток северного быта, — засмеялся ютант. — А кто такой Хэвеки?

— Мы, Ринские, с северов, — согласился лесич. — Дружны с оленными людишками, не раз вместях охотиться приходилось. А Хэвеки — это их комариный царь. Он комаров и создал. А еще — тундру, когда хотел ее из-под младшего брата выкрасть. Тянул-тянул, растянул, да не вытащил.

— Будет, знаток, — потерял интерес тройник и критически осмотрел висящего над головой юношу. — А что? Неплохо получилось. Поезжай-ка, Тунд, вперед. Тогда чародей будет у нас перед глазами, никуда не денется. А вздумается ему шутки шутить, глаза отводить, сон напускать или веревку поджигать огнем с пальцев, мы его сразу стрелой либо лучом достанем! А ты, Шип Цын, следи, чтобы он на нас морок не навел. Я их, чародеев, знаю. Поди догадайся, какую каверзу он через минуту выкинет. Так что держи колдуна под контролем.

— Хорошо, — согласился вещун. — Но никуда он от нас не денется. Долетит до паутины, да и порхнет в нее пташечкой, как разноцветная птица кукша.

Красноярск 16.06.- 21.08.92 г. 12.04. — 22.05.95 г.