В эту ночь всем соплеменникам Идзанаки приснился почти один и тот же сон: все они угодили в страну мёртвых. Эмма, властитель мёртвого царства, подытоживал каждому добрые и дурные дела, строго судил и определял меру наказания. Потом показал каждому посмертную судьбу знакомых предков, родственников и знакомых и отпустил души назад на землю. И о чём-то очень строго предупредил, – плохо, что никто из сон этот видевших не запомнил смысла грозного предупреждения. Сходились в одном: Эмма был сердит, серьёзно сердит.

Подвластные Паку племена видели во сне огненных собак пулькэ из страны мрака, которые пытались разгрызть луну и солнце. Стражи могил, каменные люди Сочин, гонялись за живыми, норовя зашибить табличками с именами мёртвых всякого, кто под руку попадётся. За военными бежали сочины с мечами, словно стараясь вдолбить что-то чрезвычайно важное столь суровыми мерами.

К омогойцам во сне явился родоначальник злых сил Улу тойон в виде чёрного медведя. Он грозно ревел и обещал устроить жестокий суд и применить самые суровые репрессии, вплоть до высшей меры наказания – лишения сюра, сверхъестественной энергии, воли. А без сюра жизнь становится пресной, пропадает самое главное желание – жить. Но и в этом сне осталось неясным, за какие такие грехи последует наказание, каких поступков следует избегать, чтобы не гневить Улу.

Общих совещаний вожди племён обычно не устраивали, потому что, во-первых, никак не могли решить, кто из них более прочих достоин возглавить объединённые войска, а во-вторых, просто не могли найти общего языка – цели у всех были разные. Одни искали страну восходящего солнца и прочных корней, другие – край вечной прохлады, третьи – мифическую страну Соболь, где пушные звери бродят прямо под окнами и чуть ли не сами с себя сдирают шкуры для богатых одежд счастливого населения. Вот и на сей раз главари не стали собираться. Что толку попусту болтать о снах, значения которых никто не знает? Ну видели мёртвых, и что из этого? Живых вон каждую ночь видят, но никто по такому ничтожному поводу собраний не собирает.

Зато другое предупреждение оказалось более убедительным: из окрестностей, ещё вчера буквально кишевших дичью, вдруг исчезли все звери и птицы. Вчера ещё рябчики-сеголетки чуть ли не на головы садились, а сегодня неизвестно куда сгинули. Пропали краснобровые глухари, степенно клевавшие камешки на плёсах таёжных речушек, даже совы по ночам ухать перестали. Впервые за много дней поздний ужин готовили из запасов, ни одна охотничья ватага из срочно отправленных вождями для добычи свежанины не принесла ни лапки, ни крылышка. Люди сидели у костров мрачные, вспоминая страшный сон и неудачливый день. Один Сотон сиял, веселясь. Радовался, что скоро с самозванцем будет покончено и ему наконец-то достанется ханский трон. Почему власть не останется у Идзанаки, Пака или Омогоя, он не задумывался.

Идзанаки отыскал его у огня и раздражённо спросил:

– Сотон, куда подевалась дичь?

– Какая ещё дичь? – удивился юртаунец.

– Самая обыкновенная. Сегодня охотники за целый день не встретили ни рябчика, ни глухаря, ни козы, ни зайца.

– А, вон ты про какую! Так её наверняка самозванец прогнал. Жалко ему, что мы вечерком поужинаем славно. Думает: пускай-ка на солонине посидят.

– А он разве такой великий волшебник, что может зверями командовать?

– Джору-то? Да нет, конечно. Так, поколдовывает помаленьку. А настоящего искусства не знает.

– Как же тогда сумел нас всех без свежего мяса оставить?

– Видно, приманил чем зверей и птиц. Наобещал им с три короба…

– Так он, выходит, звериный язык знает?

– Откуда? Кто бы его научил? Я? Нет, я его не учил.

– Но ты сам же говоришь, что самозванец мог пообещать что-то зверям.

– Это я для красного словца приврал.

– Тьфу на тебя! – обиделся Идзанаки. – Отвечай толком: куда дичь подевалась?

– Я же говорю: Джору виноват, – внятно, как для глуховатого, отвечал Сотон.

– Это я уже слышал. А ты объясни, как он это сделал, если колдун никакой?

– Как-нибудь да сделал, – безмятежно объяснил организатор похода. – Может, устроил шум великий.

– Так ведь не было никакого шума!

– Твоя правда. Шума не было. Может, он тайгу поджёг, вот звери и убежали?

– И где же горит? Ты запах дыма чуешь или отблески огня видишь?

– Нет, не вижу.

– А чего тогда попусту мелешь?

– Я догадки высказываю. А может, самозванец собрал их всех в котловине и там теперь повернуться негде: шаг ступишь – обязательно на чей-либо хвост или лапу наступишь. Да ладно, Идзанаки, не о чём беспокоиться. До Юртауна остался один дневной переход. Там и наедимся.

Наутро все поднялись ни свет ни заря. Наскоро попили отвара из трав и ягод и тронулись к перевалу, за которым должна была открыться заветная для всех племён страна. Люди вели себя оживлённо, зато скот упрямился, не желал идти в гору. Так что первое сражение довелось вести не с противником, а с безмозглыми баранами да коровами. Те мычали да блеяли, погонщиков не слушались и всё время норовили повернуть обратно – под гору двигаться не в пример легче. Люди кнутами махать устали и заморились до того, как достигли высшей точки перевала.

А наверху стали кони. Остановились как вкопанные.

Внизу виднелись выстроенные по линейке юрты, но ринуться вниз, в долину, не было никакой возможности. Лошади доходили до какой-то определённой границы и вставали на дыбы. Как их ни хлестали плётками, как ни тянули за уздцы, не желали они вниз идти.

Впервые вожди собрались на совещание. Все понимали, что скотину не пускает в долину могучая волшебная сила, не знали другого – как с ней бороться. Решили спросить совета у Сотона. Тот весьма удивился возникшей проблеме.

– Что это с лошадьми? – спросил он. – Сколько живу, а такого не видел, чтобы лошади в котловину не ходили. Всегда охотно с горки вниз бежали.

– Да нас не интересует, что всегда было. Ты объясни, что нам сейчас предпринять.

– А вы воевать конными собрались или пешими?

– Конечно пешими. На конях мечами не больно-то помахаешь. Да и стрелы на скаку непригодны.

– А люди ту невидимую границу проходят?

– Для людей никакого препятствия не существует.

– Так и ступайте пешком. Захватите столицу, убьёте самозванца, невидимая черта, глядишь, и исчезнет.

Вожди удивились, почему такое простое решение не пришло в голову никому из них. Посмотрели друг на друга, потом в долину, прикидывая, как вести атаку. В столице страны царило удивительное спокойствие. Не было там никакого столпотворения зверей и птиц, люди спокойно занимались своими делами, бабы болтали у водопоя, мужики пасли скот, косили пшеницу. Казалось, что такое мирное поселение захватить проще простого. Если пешее войско направится прямиком к юртам, то дошагает оно до ближней за такое время, что там мясо сварить не успеют. Не говоря о том, чтобы войско собрать.

Идзанаки, Пак и Омогой уселись на землю и стали рядить, кому первому в атаку идти. Последний вообще не хотел воевать, отговаривался тем, что эдак недолго и священное дерево Ай лук мас повредить ненароком. Пак был настроен более решительно, считал, что воевать всё равно не придётся: как самозванец его, Хёккосе, узрит, так враз и сдастся. А Идзанаки понимал, что им противостоит опытный колдун, что бы там о его умении ни заливал Сотон. Но знал и другое – с любым волшебником можно справиться силой оружия. Поэтому не возражал, чтобы его бойцы первыми двинулись.

После долгих препирательств выработали такой план: пешие бойцы сойдут вниз колонной. Во главе племя Идзанаки, в середине – Пака, а замыкать предстоит людям Омогоя. При подходе к столице колонны развернутся в цепи, охватывая Юртаун с боков, и пойдут в атаку двумя цепями. Впереди мечники попарно с арканщиками, а сзади лучники. Арканщики будут прикрывать себя и мечников щитами, а лучники уничтожать врага из-за спин соратников. Арканщики примут участие в сражениях внутри поселения.

Но, судя по виду местных обитателей, сражение вовсе не понадобится. Юртаунцы явно не готовы к битве. Может статься, что столица будет взята без боя. Хотя небольшие потери всё равно неизбежны. Кто-нибудь из местных не выдержит, схватится за лук или за меч.

Не бывает такого, чтобы все как один согласно сдавались и в полон шли. Наверняка горячие головы отыщутся, захотят оттянуть неминуемое поражение. Для таких и нужны арканщики: накинут петлю, опрокинут наземь – пускай в пыли покатается, пожуёт землицы. Авось охолонёт. – Правильный план? – спросил Идзанаки.

Вожди согласно кивнули.

– Замечательный план! – порадовался Сотон. – Какую голову нужно иметь, чтобы такой мудрый захват придумать! Ты, Идзанаки, по всему видно, мудрец из мудрецов!

Падкий на лесть вождь просиял и гордо напыжился. Прочие почему-то нахмурились. Отчего бы это? Сотон так и не понял.

Вожди собрали подсотников, сплошь сыновей да ближайших родственников, и кратко объяснили план нападения. Подсотники собрали дюжинников, в основном это были ветераны Битвы в Пути, пересказали им генеральный план, почти не путая. Дюжинники выкликнули своих тройников и донесли до них гениальные замыслы, но от волнения и склероза заменили авангард арьергардом, а восток западом. Тройники чуть-чуть переврали рядовым смысл приказа, полученного от командиров, а в результате колонны вытянулись поперёк пути и цепями в шесть рядов бодро двинулись с перевала – прочь из Мундарги. Рьяно наступали на собственные обозы. Лишь вовремя поданная команда «Стоять, сучьи дети!» спасла тылы от разгрома и разграбления.

– Правое плечо вперёд! – рявкнул по-армейски полковник Идзанаки. Ещё не забылась старая школа.

Новообученная армия боевых команд не знала, потому цепи свернулись кольцом. Голова колонны храбро бросилась на хвост, рубя его в хвост и гриву. Чудо, что пострадало, не так уж и много бойцов. По команде «Отставить оружие! Свои!» воины побросали мечи и кинулись обниматься. Им показалось, что битву они уже выиграли. Разноплемённая армия смешала полки, дюжины растусовались самым непредсказуемым образом. До глубокой ночи командиры собирали подчинённых и выстраивали их в колонну по шесть, чередуя дюжины мечников, арканщиков и лучников. Бойцы никак не могли запомнить, кому за кем следовать. Один подсотник додумался подвесить своим дюжинам мешочки с пахучими травами и принялся тренировать, чтобы те двигались друг за другом, ориентируясь на приятные запахи. Воины принюхались и бросились врассыпную, находя запах браги или женщин привлекательнее аромата мяты или каких-нибудь там лепестков шиповника.

Наступление пришлось отложить на завтра. Поутру подсотникам удалось с грехом пополам сформировать колонну и направить её головой в сторону котловины.

– Маршем – вперёд! – выкрикнул Идзанаки, но его опять поняли неправильно.

Бойцы решили, что команда отдана для приветствия командиров, и стали махать им обеими руками.

– Ать-два, пошли! – приказал полковник. Бойцы и пошли, и даже в нужном направлении, но переставляли ноги едва-едва.

– Выше ноги! Шире шаг!

В результате этой команды пинка под задницу не избежал ни один воин, включая младший командный состав. Исключением явилась лишь замыкающая колонну шестёрка. Обиженные незаслуженным ударом с тыла бойцы развернулись, и началась драка всех со всеми. Так или иначе, но и этот день пропал, в поход так и не выступили.

Лишь третье утро началось более или менее гладко. Полковник временно отставил армейские свои привычки, опасаясь отдавать зычные команды.

– Ступайте себе, – вкрадчиво сказал он и показал пальцем, куда именно.

Колонна потекла в котловину, Идзанаки облегчённо вздохнул. Ему удалось-таки преодолеть заклятия О-кунинуси, хозяина большой страны, как стал он почтительно величать великого колдуна – самозванца Джору.

Подул ветерок, расправляя полотнища разноцветных флагов, развевая конские хвосты и вымпелы на воздетых пиках.

Благодаря удачу, полковник зашагал обочь колонны. Внизу продолжалась мирная жизнь, юртаунцы спокойно занимались хозяйственными нуждами, не обращая ни малейшего внимания на поднявшую пыль тысяченогую змею, стекающую с перевала. Внезапно полковнику показалось, что свет на миг померк. Зрение тут же вернулось к нему, зато пропали звуки. Нет, никуда они не исчезли, просто как-то раздробились – удары ног о землю отдельно, скрип кожаных доспехов отдельно, звяканье амуниции доносилось словно откуда-то издалека. И со светом что-то творилось: померкли краски, голубизна небес сменилась зеленью, темнеющей с каждым шагом, приближающим к столице. Легко, но тоскливо вздохнул ветер. Непонятно откуда в разгар ясного дня появился туман. Сперва он, прозрачный, почти невидимый, слоился у ног, будто стелющийся дым. Затем сгустился и пожелтел, свиваясь в клубы и словно подпрыгивая. Казалось, будто это бойцы ударами подошв о дорогу выдавливают его из земных пор.

Когда жёлтый туман поглотил их с головой, Идзанаки заметил, что стоит совершенно один в непонятном колеблющемся пространстве, наполненном мертвенным жёлто-зелёным светом. Звуки теперь пропали окончательно. Полковник пристально вглядывался в струящееся колыхание окружающего его ничто без тьмы и света, пытаясь угадать, куда подевались войска. Тревога заполнила его сердце, как вино кожаную походную фляжку.

Внезапно из призрачного дрожания выплыла сгорбленная фигура, не отбрасывающая тени. Смещалась она не переставляя ног. Странные колючки росли из неё во все стороны. Пришелец поднял лицо, и немигающий взгляд упёрся в переносицу полковника. В лице не было ни кровинки, оно светилось, словно густо намазанное мёдом. С содроганием Идзанаки узнал своего лучшего друга, дюжинника Дзимму, попавшего в засаду во время переправы через порожистые потоки безымянной реки. Колючки оказались десятком стрел, насквозь пробившим тело погибшего товарища. Полковник беззвучно закричал, широко раскрывая рот, и заплакал без слёз, вспоминая ту давнюю, безнадёжно проигранную стычку.

Рядом с Дзимму возник отец Идзанаки, подсотник разведки, погибший лет за пятнадцать до гибели друга. Отца он в последний раз видел в день своего пятилетия, когда тот посетил обоз, получив краткосрочный отпуск за удачную переправу через левый рукав истоков Большой Воды. У отца было такое же жёлтое, неподвижное лицо и немигающий взгляд. К этой паре присоединились третья и четвёртая фигуры, а к ним стали стекаться ещё и ещё – хорошо и смутно знакомые лица. И все они были мужчинами, очень юными на взгляд человека, приближающегося к своему пятидесятилетию, и все они пали в сражениях, ни один не ушёл из этой жизни естественной смертью. Белки глаз их сливались цветом с желтизной лиц, иные были зверски искалечены – безрукие или безногие, разрубленные вдоль или поперёк, с пробитыми черепами, кто безглазый, а кто безносый, с выбитыми зубами или вываливающимися внутренностями. Лишь не было крови, а в остальном бывшие люди в скорбной колонне, проплывающей мимо полного ужаса и сострадания полковника, выглядели, такими, какими застала их смерть. Всех их Идзанаки когда-то видел, гибель прошла на глазах ветерана, и сейчас вспоминались подробности той или иной стычки – иногда до мельчайшей детали, а иногда лишь проблеском памяти, случайным взглядом на распростёртое тело.

Колонна текла, вереница знакомых и полузабытых силуэтов, – печальный парад побед и поражений, и казалось, что ей не будет конца. Пришельцы из иного мира смотрели на полковника без укора и вообще всякого выражения, не делали никаких жестов – приветственных или угрожающих, никто не открывал рта, чтобы попытаться хоть что-то сообщить, высказать одобрение или осуждение, предупредить о грядущих неудачах или намекнуть о возможных радостях. Ничего они ему не сказали, не издали ни звука. Да и о чём тут говорить? Итог недолгой его боевой молодости зримо проплывал перед глазами полководца, полными сухих слёз.

Очнулся Идзанаки на вершине перевала, куда бесчувственно вернулся из страны мёртвой юности, а рядом кричали и плакали и бились в истерике его бойцы. Их утешали сбежавшиеся из обозов жёны и подруги, матери и сёстры.

– Как это было? – спросил Идзанаки у первого встречного, оказавшегося Сотоном.

– С неба упало жёлтое облако, – рассказал тот, кто провёл день ожидая исхода на вершине перевала, – которое накрыло войска. Полдня оно стояло на месте, затем потекло сюда, к вершине, на ходу тая.

– Но вернулись все или кто-то пропал?

– Точно не знаю, но, судя по бабам, никто не исчез.

– Спасибо и на том.

– Кому спасибо-то? – не понял юртаунец.

– Не знаю точно, но скорее всего О-кунинуси.

– А кто это такой? – вытаращил глаза Сотон.

– Дух-хозяин богатой страны.

– Джору, что ли? Самозванец?

– Не знаю, самозванец или нет, но он великий хозяин духов – О-моно-нуси!

– Да какой же он хозяин? Я – настоящий хозяин богатой страны! – закричал в отчаянии несостоявшийся хан. Потом повалился и стал биться в падучей.

Полковник безучастно смотрел на корчившегося в припадке вдохновителя бесславного похода, и ему было ничуть не жалко лживого соблазнителя. Этот человек сорвал с обжитого места несколько тысяч человек, а куда привёл? Можно сказать, что на верную гибель. К чему приводят битвы даже выигранные, Идзанаки сегодня воочию увидел, – к тысячам смертей, своих и врагов, молодых, полных жизненных сил и энергии бойцов. А сколько убитых и покалеченных женщин и детей остаётся, когда по ним случайно прокатится огненное колесо войны? Зачем воевать, зачем плодить новых вдов и сирот?

Ради какой цели покинули красивый и богатый край высокой тайги он, Пак и Омогой? Захватить точно такой же, но чужой кусок земли – вот и вся цель! Вот и все благородные замыслы. А с ними, захватчиками, обращаются достаточно вежливо: не дают напасть, пролить кровь, свою и чужую. Чем больше полковник задумывался, тем ясней была для него чистота помыслов О-кунинуси. А с благородным врагом нужно и обращаться по-благородному. Против колдуна следует отправить колдуна же, пусть они сразятся один на один, лишних жертв не окажется, а победителю достанется богатая страна.

Кого бы послать? Идзанаки крепко задумался. Выбор он остановил на Такэмикадзути. Рождён тот при неясных обстоятельствах. Отцом его называли кто медведя, а кто и друга его – лешего. Такэми носил кличку Фуцу, «удар мечом», за то, что умел превращать свою руку в небесный расширяющийся меч. Таким оружием можно снести голову самому Батюшке, что уж говорить о простом земном колдуне, пусть даже и весьма могущественном.

Но прежде чем посылать Фуцу на поединок, следует направить в Юртаун посла на переговоры. Пусть обсудят условия предстоящей схватки, а то вдруг О-кунинуси откажется биться с Такэми из-за неясности происхождения, незнатности рода либо по каким другим, одному ему ведомым причинам. Только вот кого же послать гонцом-то? Этот вопрос следует обсудить со своим советом, в который входили трое его детей и назначенный на время похода стратегом Омоиканэ. Вождей прочих племён решил он не созывать, видя неготовность Омогоя к схваткам и вопиющую некомпетентность Хёккосе, переходящую в манию величия. Совет решил перенести на завтра, поскольку сегодня к разговору не готов – в голове какая-то каша. Лишь любимой дочурке рассказал о своём решении, и то вяло, без эмоций. Он чувствовал безмерную усталость и боль, скорбел о безвременно ушедших товарищах, вспоминал жуткую, нескончаемую их вереницу.

На совет собралась кучка хмурых людей. Даже Аматэрасу, которая с горы не спускалась, не хотела наступления на Юртаун, остальные же тряслись от ужаса, вспоминая вчерашнюю встречу с прошлым.

– У меня есть план! – бодро сообщил полковник, и все с ожиданием уставились ему в рот.

У них не было даже самой завалящей мыслишки о том, как избежать разгрома, кроме одной, порождённой паникой: бросить всё лишнее и, не оглядываясь, мчаться от Мундарги куда глаза глядят.

– План таков: против О-кунинуси послать другого колдуна. И такой человек у меня на примете имеется!

– Кто ж он, полковник? – спросил стратег. – Назовите его скорей!

– Фуцу с его небесным расширяющимся мечом.

– А-а… Если с мечом, то конечно. Ему и меч в руки.

– Но сперва нужно устроить переговоры об условиях поединка. Кого послать гонцом?

Все опустили глаза и лишь украдкой бросали взгляды друг на друга: вдруг да найдётся такой дурак, который самовольно сунется в гнездо хозяина большой страны? Добровольцев не нашлось, но это лишь усугубляло их участь. Вдруг Идзанаки, пользуясь своим правом главнокомандующего, назначит кого из здесь сидящих? Чтобы поскорей отвести беду от себя и других присутствующих (они начнут протестовать и навалятся на него, ведь он единственный член совета, не имеющий кровного родства с командиром), Омоиканэ выкрикнул кличку Юнца:

– Пусть гонцом идёт Вака-хико!

Юнец был сыном второго полковника – Амацу-кунидама, с которым Идзанаки долго и безуспешно вёл борьбу в краю высокой тайги за право повелевать народом. Только смерть ветерана (весьма тёмное дело, кстати) помогла Идзанаки возглавить племя. Но у сына всё ещё оставались неплохие шансы стать вождём рода. Детки вождя нынешнего прекрасно понимали, что Юнец их главный соперник, поэтому с энтузиазмом поддержали предложение стратега. Омоиканэ быстро сориентировался и безошибочно выбрал кандидата, но на то он и стратег.

– Вака-хико! Вака-хико! – скандировал совет. Послали за Юнцом. Тот явился с оленьим луком и по-особенному оперёнными стрелами. Вежливо поклонился и с любопытством уставился на членов совета. Зачем, мол, звали?

– Знаешь ли… – принялся мямлить стратег, – мы тут посовещались и… мм-э… подумали… Решили, что против О-кунинуси следует выставить другого колдуна. Такой колдун у нас есть, и имя ему – Такэмикадзути.

– А я при чём? – вежливо улыбнулся Вака-хико.

– Но перед… э-э… поединком нужно заслать в котловину гонца…

– Так засылайте.

– Долго перебирали мы разные кандидатуры, вот… Но никак не могли найти… э-э… подходящей. То стар, то родом незнатен, да… И… и…

– И выбрали?

– И выбрали… Тебя!

– А почему меня? – искренне удивился Юнец (он и вправду был самым юным, на год моложе Сусаноо, которому едва исполнилось семнадцать).

– Потому что ты молод и сын полковника Ама-цукунидама. Благородных… э-э… стало быть, корней.

– Что-то в последние годы не часто вспоминали моё происхождение! – ухмыльнулся Вака-хико.

– Кровь, она… себя покажет! – мудро, но непонятно высказался стратег.

– И что же мне делать? Спуститься вниз и показать свою кровь?

– До этого, надеюсь, дело не дойдёт. Ступай в котловину, сынок, – сказал полковник, – отыщи О-кунинуси Джору и договорись, чтобы встретился он в честном поединке с нашим бойцом – Фуцу. Схватка должна происходить у нас на глазах, чтобы мы убедились – ведётся она честно. Мы же, со своей стороны, заверяем, что не станем спускаться с перевала, пока не узрим результата поединка.

Последнего можно было и не говорить. Не нашлось бы сейчас, наверное, ни в одном племени ни одного бойца, который захотел бы спуститься в котловину. Все были слишком напуганы гостями из страны мёртвых.

– Переговорю я с ним, а что дальше? – спросил Юнец.

К удивлению присутствующих, он ни словом, ни жестом не выказал протеста против возложенной на него миссии. Словно был таким уж бесстрашным, что не верил ни в смерть, ни в проклятия.

– А дальше возвращайся и… э-э… сообщи нам о результатах.

– Ладно, схожу. А когда идти?

– Да лучше всего – прямо бы сейчас, – решил полковник.

– Тогда я пошёл, – сказал Вака-хико и вправду пошёл.

Закинул лук за спину и двинулся вниз по дороге. Никакое жёлтое облако на него не падало, и туман снизу не поднимался. Совет и многочисленная толпа зевак стояли на гребне склона и следили за его удаляющейся спиной. Когда он проходил полями, жнецы поднимали головы и вежливо раскланивались с посланцем, а затем снова брались за серпы и аккуратно, чтобы не стрясти зерно на землю, подрезали стебли созревшей пшеницы. У околицы его встретили бабы, переговорили и увели в решётку улиц. Гонец скрылся за конусами юрт и больше не показывался.

Поручение у него, по мнению полковника и совета, было пустяковым, так что они ожидали: Вака-хико вот-вот появится, прямо сейчас. Когда солнце стало клониться к горам, а Юнец так и не показался, они занервничали, но не очень. Решили, что к ночи точно будет. Выкатился месяц, кося серпом зёрна звёзд, но от Вака-хико не было ни слуху ни духу. И наутро весточки от него не поступило, и на второе…

Что могло приключиться с посланцем? Если его убили, то могли бы, по крайней мере, выставить труп на всеобщее обозрение. Тогда хоть как-то прояснилась бы позиция О-кунинуси: переговоров он не желает и убьёт всякого, кто сунется в его границы. А тут все томились от неопределённости. Не знали, что и подумать.

Прошло семь дней. Жнецы за это время собрали урожай и принялись свозить его в амбары – длиннющие дощатые сараи, построенные чуть в стороне от жилищ. Идзанаки дни напролёт напряжённо думал, что же предпринять, как узнать о судьбе гонца. Наконец додумался. На рассвете восьмого велел принести в его походную юрту мудрого говорящего ворона. До полудня обучал фразе: «Почему восемь дней не возвращаешься, не докладываешь, Вака-хико?» Мудрая птица такую простую фразу запомнить не смогла, твердила как дура: «Скоро каркнешь, Како-каро?» Пришлось смириться с такой постановкой важного вопроса. Ворона запустили, самые зоркие разведчики следили за его полётом и доложили полковнику, что птица опустилась среди юрт, но, куда именно, они, разведчики, сообщить не могут.

Ворон вернулся на рассвете и принёс первую и последнюю весточку от Юнца. Но то ли птица перепутала слова, то ли сам Вака-хико не подумал, что его сообщение двусмысленно, звучало оно так: «Скоро крякну, Како-каро».

– Вот-вот сообщит, – перевёл стратег.

– Нет, скоро помрёт, – высказал другую точку зрения средний брат – Цукуёми.

Судили да рядили, а потом решили, что терять нечего, и отправили в котловину давно уже дожидающегося своего часа Фуцу. Тот неторопливо спустился, дошагал до околицы и стал там, понимая, что сейчас сверху за ним следят затаив дыхание тысячи его соратников, близких, родных и просто сочувствующих. Когда из-за конусов юрт показалась процессия, в одном внешне не примечательном человеке из толпы Сотон узнал племянника. Сердце-вещун подсказало.

– Он! Самозванец Джору!

– Который? – спросил полковник.

– Вон-вон-вон!

А который из них – вон? Пришельцы таращили узкие глаза, стараясь не пропустить ни малейшей подробности. Узрели, как картинно Такэмикадзути извлёк меч из ножен и воткнул его рукоятью в дно Иркута. Плескались волны, и создавалось полное впечатление, будто меч плывёт по воде остриём вверх. Фуцу не спеша вошёл в реку и уселся на остриё. И не просто так сел, а ещё и вертелся (в штаны под задницу предварительно была засунута сковородка).

Из толпы вышел некто, не выделяясь ни ростом, ни осанкой, ни красотой одежд, выхватил свой меч необычного голубого цвета, размахнулся и легко, словно соломинку, перерубил им золотистый меч Фуцу. Колдун шлёпнулся в реку, подняв фонтан брызг. Толпа зевак на перевале ахнула. Не то чтобы им было жалко бронзового меча, – небесный-то расширяющийся, тайное оружие Такэмикадзути, оставался при нём! – наблюдателей смутила острота и крепость голубого. Что, если у всех защитников Юртауна такие голубые мечи? Тогда можно считать, что все они тут, наверху, безоружные: соломинка от серпа не защита.

О-кунинуси подал руку Фуцу и помог выбраться из реки. Затем раскланялся и начал своё представление. Необыкновенным голубым оружием он сам себя изрубил на куски. Кровавые ошмётки разлетелись по всему берегу. Пацаны собрали их вместе, да неправильно. Явный труп ожил, но на человека не походил: голова болталась между ног, а ноги были приделаны к плечам. Чудовище погрозило воздетыми в небо ступнями, и ребятню сменили парни постарше. Они поотрывали своему вождю руки-ноги и поменяли их местами. Джору осмотрел конечности, поприседал, попрыгал, помахал руками. Видимо, остался доволен правильной сборкой.

Повернулся к колдуну и что-то ему сказал, тот ответил. Наверное, договаривались об условиях поединка. Фуцу и самозванец двинулись к перевалу, процессия желающих поглазеть на соревнование вблизи устремилась за ними. Остановились у подножия. Подростки подкатили три валуна, выстроили в ряд. О-кунинуси махнул левой рукой так быстро, что за ней остался огненный знак из горящего воздуха, и на месте центрального камня возник стол на одной ножке. Вопреки законам природы он почему-то не падал. Джору сделал ещё пару небрежных жестов, и оставшиеся валуны превратились в два роскошных золочёных трона. Солнечные блики, отражающиеся от ножек и перекладин, заставили кое-кого наверху зажмуриться.

О-кунинуси был великом волшебником, в этом теперь перестали сомневаться даже самые закоренелые скептики. А Джору между тем ладонью предложил противнику усаживаться поудобнее, потом сам плотно устроился на троне и поставил локоть на стол. То же самое проделал и Фуцу. Соперники церемонно раскланялись, а затем скрестили кисти рук. Идзанаки знал план борьбы на руках, но всё же и сам невольно охнул, когда рука соотечественника-колдуна покрылась изморозью и засияла ледяными бликами. Он очень надеялся на нехитрое это колдовство, потому что знал – лёд не гнётся, а значит, ледяную руку повалить невозможно. Не гнётся-то он не гнётся, зато прекрасно тает, понял полковник миг спустя, когда из-под горячей ладони хозяина котловины зацокала капель, а по ледяной руке его ставленника заструились вешние воды. Такэмикадзути заорал так, что его и на перевале услышали, выдернул обожжённую кисть и принялся то махать ею в воздухе, то свирепо дуть на ожог. Первая часть плана провалилась, с горечью отметил вождь. Ничего, есть ещё вторая часть, самая важная.

Фуцу рукою махал, махал, а потом превратил её в блестящий золотой меч. С криком «Кия!» боец перерубил наискосок волшебный стол, ногой отбросил в сторону обломки и бросился на Джору. Тот поднялся с трона и насмешливо смотрел на опускающийся сверху небесный расширяющийся клинок, презрительно не сделал ни малейшей попытки избежать удара. Клинок вошёл в ключицу самозванца и вышел в паху, разрубив напополам. Толпа наверху радостно закричала – их воин победил грозного хозяина большой страны. Все ожидали, что вот сейчас половинки О-кунинуси разойдутся в стороны и рухнут в придорожную пыль, но не тут-то было. Джору остался стоять, успокаивающе махая руками своим подданным и улыбаясь до ушей.

Фуцу вновь бросился на противника и одним ударом срубил ему голову. Но и этот смертельный удар не произвёл на самозванца никакого впечатления. Он всё так же улыбался и махал руками, а после третьего удара, который отсёк верхнюю половину тела от нижней, принялся танцевать. То ли ему надоело демонстрировать неуязвимость, то ли просто веселился. Его соплеменники принялись хлопать в ладоши, отбивая сложный зажигательный ритм. Под него О-кунинуси изгибался и подпрыгивал, кружился вокруг мечника, не удаляясь ни на шаг. Такэмикадзути остервенело махал волшебным оружием, которое беспокоило хозяина страны не больше комариных укусов. Да большинство ударов и не достигало цели, приходилось в пустоту. Впрочем, зрители этого не понимали, они радовались всякой удачной, на их взгляд, атаке, любители зрелищ. Но полковник-то любителем не был и, как профессионал, отмечал неуловимые для посторонних телодвижения. Джору был нечеловечески ловок, и, если бы не три первых удара, намеренно пропущенных, чтобы доказать свою неуязвимость и повергнуть противника в шок, ни один из последующих не коснулся ни волоска.

– Как же так? – огорчилась Аматэрасу, – Фуцу его рубит, рубит, а О-кунинуси пляшет и веселится!

– Да не рубит, – объяснил папаша, – в том-то и дело, что наш колдун впустую месит воздух.

– А как же первые три удара?

– Насчёт первых трёх точно не скажу, но, пожалуй, и они прошли впустую, если Джору умеет так быстро уходить от удара и возвращаться на место сразу же после прохода клинка. Я слыхал о такой способности, но раньше не верил. А сейчас не знаю, что и сказать.

Такэмикадзути махал мечом уже не так быстро, пот стекал с него градом, рубаха потемнела, хоть отжимай, а на лице появилась гримаса отчаяния.

Замедлился и танец хозяина большой страны, совпадая с движениями мечника. Наконец Фуцу окончательно выдохся и бессильным мешком рухнул в пыль. Джору сплясал над ним победный танец, затем склонился и что-то прошептал на ухо. Превратил золочёные троны в валуны, а разрубленный столик – в два обломка и под радостные вопли соплеменников пошагал назад к столице. Не сделал попытки убить противника, хотя имел такую возможность. Видно, решил, что нет чести убивать бездвижного, и даже не притронулся к голубому мечу.

Очнулся колдун на закате. Шатаясь, поднялся и изрубил ни в чём не повинные валуны в крошево. Затем, обесчещенный, хотел вспороть себе живот, но расширяющийся меч превратился в обыкновенную руку. Фуцу низко склонил повинную голову и побрёл к своим, рыдая от унижения.

Полковник дождался его прихода и сочувственно потрепал по голове.

– Будет тебе убиваться-то, – сказал он. – Просто противник оказался не по зубам.

– Я его ни разу не задел, ни разу! – выкрикнул мечник.

– А всем показалось, что первые три удара достигли цели…

– Он уходил!

– …и поверили в неуязвимость. А что толку рубить неуязвимого? Поэтому никто тебя ни в чём не обвиняет. Никому не рассказывай, что ты его не достал. И я не стану. Воин ты хороший, нам такие нужны. А что нарвался на более опытного противника, в том твоей вины нет. Иди отдыхай.

– Спасибо, Идзанаки! – вскричал Фуцу, упал на колени и облобызал руку повелителя.

– А что он тебе сказал напоследок?

– Сказал, чтобы мы шли дальше – на восток. Мол, там каждое из трёх племён найдёт себе край по нраву. Станет основателем великой страны.

К ночному костру, когда полковник после ужина любовался лунным светом, явилась Аматэрасу.

– Я пришла от имени и по поручению всех женщин, – сказала она.

– И чего же они хотят?

– Твердят одно и то же – нужно уходить на восток.

– А почему не на запад?

– Мы оттуда пришли. Позорно подобно собакам возвращаться на пепелища. Нечего искать недоглоданные кости, добудем свежанины.

– Что ж, вполне разумно, – согласился с её доводами Идзанаки. – Только вот с О-кунинуси как быть?

– Я бы его убила, если бы смогла! – горячо выкрикнула любимая дочь. – Не смогла!

– А разве была такая возможность? – заинтересовался полковник.

Дочка внимательно посмотрела ему в лицо, но ничего не ответила. Папаша от греха подальше не стал вдаваться в подробности.

Как говорится: