Во рту появился вкус стали. Воздух сгустился: бежать сквозь него становилось все тяжелее и тяжелее. Я задыхалась, но продолжала молотить коленками ветер. Ну, вот и рынок, гудящий, как пчелиный рой. Я перешла на быстрый шаг. Главное, затеряться в толпе – таков был мой первоначальный план. Оглядевшись, поняла, что не получится: я здесь была, как рыбка гуппи среди плотвы. Все те бабы в серых шалях и мужики в шинелях, что я видела на перронах, собрались на пермском рынке. Ни одной маркитантки или хотя бы профурсетки.

Не снижая скорости, я по инерции влетела в лавку. Покупатели обернулись и застыли при виде меня – нечасто их тут маскарадами балуют. Приказчик тоже застыл. Прошла секунда, еще одна, сейчас пройдет третья – и все, конец.

И тут мой рот открылся сам собой, и я завопила. Весь ужас моего положения был вложен в этот крик: не знаю, куда идти, уже не хочу умирать, мне страшно и одиноко, жизнь оказалась совсем не такой, как мне бы хотелось, – она бьет меня вместо того, чтобы гладить по голове. Ведь я честно и страстно любила, за что же меня так? Я же все отдала, что у меня было, и где награда? В страшном сне, в кошмаре, никогда не было у меня такой ситуации, как сейчас.

Обычно, чтобы выразить это, ревут «Мама!», но я кричала:

– Пожар! Пожар! Пожар!

Мне сразу поверили. Нельзя не поверить, когда задыхающаяся растрепанная женщина со страшными глазами кричит таким голосом.

Все сразу задвигалось, замельтешило, запрыгало. Визг, крики, звон разбитого стекла, истошно закричала баба, которую толкнул в живот мужик, бросившийся к выходу. И вот уже на улице загрохотало, заволновалось, ухнула и раскатилась волной паника. Заржали испуганные кони, дернулись в сторону, перевернули телегу и загородили проход. Сзади напирали, и образовалась куча-мала, которая выплеснулась другой волной – безобразий. Мальчишки запрыгали по прилавкам. Кто-то засвистел в два пальца. Торговки бросились собирать товар, но обезумевшая толпа, как река, вышедшая из берегов, уже переворачивала прилавки и обозы.

Я выскочила на улицу. В голове стучало: «Боты, пальто, шапка, боты, пальто, шапка». Это то, что мне нужно было в первую очередь. По рассказам тетеньки Туровой главное в пути – скромное и опрятное одеяние. Тогда тебя почти в любой дом пустят переночевать и заодно накормят. Нужно только сказать волшебные слова: «Пустите странницу, Христа ради. К дальним монастырям иду и за вас помолюсь». В том платье, которое на мне было сейчас, такие слова были невозможны.

Я хватала и бросала предметы, которые попадали под руку. Ни бот, ни пальто, ни шляпок не было, только хомуты, туеса, расписные копилки, бочки, клюква, сушеные грибы и все такое. Возле горы козьих шалей на телеге я остановилась на несколько секунд и быстро намотала себе на юбку две шали и третью набросила на плечи. А что, может это и есть самая наипарижская мода? Хозяин в это время пытался удержать под уздцы лошадь, которая хрипела и пятилась. Петляя, я стала пробираться к лавкам. Руки продолжали хватать все, что висело и лежало. Меня толкали и сбивали с ног, я закрывала лицо руками и продиралась вперед. В одном месте я ухватила, было, полотенце, но молодка с черными глазами вцепилась в другой его конец: мы молча смотрели друг другу в глаза несколько секунд – и я отпустила.

Через какое-то время я уже шла быстрым шагом к кафедральному собору и, как ребенка, прижимала к груди сверток, завернутый в хорошую бумагу. Несколько таких свертков высыпались из-под сена с одной из телег. Это был последний трофей, оказавшийся в моих руках, перед самым выходом с Черного рынка.

Хорошо бы, там оказались деньги или хотя бы облигации. Мне нужно укромное место, чтобы посмотреть, что там. Я вспомнила, что недалеко отсюда тот угор, где мы обнимались с Георгием в нашу первую встречу в Перми. Это место должно принести мне счастье.

До Камы осталась пара кварталов, когда увидела городового – он шел прямо на меня: на углу Торговой и Кунгурской мы должны были столкнуться. Мне вновь стало страшно – вдруг по просьбе мадам Хасаншиной меня уже ищут. Чем ближе приближался мужчина, тем сильнее я сжимала сверток. Когда мы поровнялись, я так вцепилась в бумагу, что она не выдержала и порвалась: с легким шелестом из-под моей белой шали выпорхнули листы и разлетелись, плавно оседая на деревянные мостки. Я бросилась поднимать их. Городовой тоже наклонился и стал мне помогать. Я не смотрела на него – главным было быстрее собрать с земли эти листки, поэтому и не обратила внимания на его тон. Он спросил:

– Это ваше, мадмуазель? – тон у него явно был странным.

– Мое, – и подумала про себя: «Господи, ну, чье ж еще, если это из меня выпало, неужели непонятно».

– Точно ваше? – зачем-то настаивал он.

– Абсолютно точно мое, – сказала я и застыла. На всех листках крупным шрифтом был выведен заголовок: «Пермь! Поднимайся с колен!»

Он крепко взял меня за локоть и в таком положении стал подбирать листовки. Потом повел по Торговой, крепко ухватив своими клешнями. Из этого я поняла, что дело опять плохо.

Туда, куда он меня привез, хорошим было только одно: жарко натопленная печь. Меня посадили на стул в центре большой комнаты. В комнату то и дело входили и выходили люди. Я поняла, что они заходили посмотреть на меня. Вошел фотограф и стал устанавливать аппаратуру. Затем бесцеремонно поправил мне прядку волос за ухо. Отошел, полюбовался, как художник своей картиной и что-то поправил у меня на голове еще. «Внимание!» – говорит. Я посмотрела на него и улыбнулась. Не до ушей, конечно, а как Мона Лиза, загадочно и слегка устало. «На фотографиях всегда нужно выглядеть хорошо», – говорила тетенька Турова. «В любой, абсолютно любой ситуации», – добавила я в этот закон свое дополнение.

Страж порядка, схвативший меня, откровенно светился. Эти люди поздравляли его, они тоже были радостны и возбуждены. «Готовь дырку на мундире, – говорили они ему, – с поличным шельму взял».

Зашел сияющий лысый человек и сел напротив меня:

– Попалась, голубушка!

Я угрюмо молчала. Только машинально стянула с плеч шаль – стало жарко.

– Ого, – он присвистнул. – Так вот почему мы так долго не могли тебя поймать. Мало того, что знаменитый Эс Эр, о котором мы столько слышали и столько лет ловим, оказался женщиной, так еще и какое прикрытие! Революционерка в костюме проститутки! Удивили. Ей богу, удивили. Такого мы от вас точно не ожидали. Ну что ж, тем приятнее видеть вас в наших апартаментах.

И вдруг он совершенно преобразился, лицо его исказилось, и он закричал:

– Ты все нам расскажешь! Все! Все явки, пароли и конспиративные квартиры! Мы сломаем тебя! Даже если ты сейчас, как и твои товарищи, объявишь бойкот и будешь молчать, через неделю, через месяц ты все равно заговоришь! У тебя нет ни единого выхода!

Ну, что мне было делать?

– Объявляю бойкот, – сказала я.

Он долго еще говорил, меняя регистры с доброго на злой и обратно, однажды даже затопал ногами. Я молчала. Что я могла ему сказать? Выдать главную проституточную тайну? Пригрозить, что пожалуюсь своему папе – генералу Кутузову? Или же сообщить, что сверток – краденый?

Наконец меня вывели на улицу и куда-то повезли. Оказалось, в тюрьму. Камера производила впечатление женского отделения бани, только шаек не хватало. На нарах сидело множество женщин в разной степени одетости. Я села на солому рядом с пожилой толстой цыганкой. Она меланхолично раскачивалась из стороны в сторону.

Все мои три шали очень пригодились: одну я постелила как покрывало, другую положила под голову, третьей укрылась. И стала думать свои горькие думы.

Где-то я совершила серьезную ошибку, иначе была бы сейчас не здесь, а спала бы в своей девической кроватке с серебряными шишечками и кружевным подзором. Утром бы меня ждал чай со смородиновым вареньем и свежий хлеб. В обед – щи и каша гречневая, вечером – кисель. А какие по праздникам у нас расстегаи делают! Корочка поджаристая и теста совсем чуть-чуть, и рыбы в них трех сортов. А манная каша с вареньем! А рыжики соленые! А картошечка с укропом, шаньги с творогом! Мне хотелось заплакать, но что-то не получалось: наверное, есть какой-то внутри нас запас слез, он мною уже израсходован, а новые еще не народились.

Немножко поразмышляла о том, почему мои мысли в основном гастрономического толка и быстро нашла отгадку: я же, оказывается, сегодня весь день не ела.

И стала думать о Георгии. В водовороте событий, которые вырвали меня из привычного уклада жизни, думать о нем было некогда. Вернее так, я запрещала себе мысли о нем.

Где он сейчас и что делает? Пьет, наверное, чай с ситным хлебом… Тьфу! Да что же это такое! Я нахмурилась и стала думать о нем сердито, чего раньше себе никогда не позволяла. Ведь он же обманул меня. В Ялте я не знала, что он женат и у него двое детей, но он-то ведь знал! Это раз. Мы с ним переписывались почти год, а ребенок родится к Рождеству, это значит… Предатель, предатель! Я опять хотела заплакать и опять не смогла. И третье: мог бы сразу мне сказать все и отправить в тот же день обратно, в Рыбинск. Он обнадежил меня. «Сорвал цветок и бросил», – прозвучали во мне чьи-то чужие слова.

– Женатые мужики – настоящее зло, – вдруг произнесла цыганка, продолжая раскачиваться. – Сколько они девиц погубили, так никакая скарлатина за ними не угонится.

«С кем она разговаривает?» – подумала я.

– Я с тобой разговариваю, – и она уставилась на меня своими мефистофельскими глазами.

Кажется, я пискнула, как мышка, которую поймала кошка, а может, это нары подо мной скрипнули.

– Радуйся еще, что с ребеночком тебя не оставил, – сказала цыганка.

Радоваться было нечего: мне страшно хотелось есть, а по словам тетеньки Туровой, это – один из признаков беременности.

– Ишь, побелела, как покойница! – продолжила цыганка, – ко мне таких, как ты, знаешь, сколько переходило? Немеряно: кто проклясть, а кто и приворожить, чтоб от жены ушел. А ты что выберешь: проклясть или приворожить? Шали-то уж больно у тебя хороши.

– Я – политическая, – невежливо сказала я и закрыла глаза, будто сплю.

Сама же вспоминала рассказ тетеньки Туровой, слышанный ею тоже от какой-то странницы: «Пришла к волшебке девушка и просит: «Помоги мне, волшебка. Любила я парня, и он меня, да прошло время, и охладел он ко мне. Да и ладно бы разлюбил, так ведь с ребеночком меня бросил. Накажи его. Погубить я его хочу». «Отчего ж не помочь, – говорит волшебка, – помогу. Приходи ровно в полночь к озеру лесному. Я там тоже буду и скажу, что дальше делать. Да только точно ли ты погубить его хочешь?» «Доподлинно так. Ночами не сплю, все думы черные думаю, как бы ему посильнее отомстить». Настала ночь. Повстречались волшебка с девушкой у озера. «Не передумала?» – спрашивает волшебка. «Нет, верно мое слово, пуще прежнего хочу ему горя-злосчастья, беды неминучей». «Ну, так входи в воду». Зашла девушка в воду по колено. «Дальше иди», – командует волшебка. Она по пояс зашла. «Еще дальше». По грудь уже вода, страшно стало девушке. «Дальше, дальше заходи, не бойся», – кричит волшебка. Вода уже по горло. Не выдержала девушка, кричит: «Может, хватит?» «Коли крепко твое желание, так ты дальше пойдешь», – отвечает ей волшебка. Девушка шагнула еще шаг и скрылась под водой. Утонула».

Мне было очень жаль девушку, и я сердилась на волшебку, которая зачем-то ее утопила.

– Как же так, тетенька, – спрашивала я, – ведь она же могла сказать ей, что не будет мстить и все. Она бы жива осталась.

– Она бы к другой волшебке пошла. А мораль у этой истории такая: нельзя мстить и проклинать, сам утонешь, а цели не добьешься.

– Что же, тетенька, делать, ежели очень кто тебе насолил и отомстить хочется?

– А надо жить счастливо, голуба. Это самая страшная месть.

Я не знала, можно ли жить счастливо в тюрьме, но ни мстить Георгию, ни разлучать его с семьей определенно не хотела. Поэтому просто уснула, и все.

Наутро меня повели на допрос. В обшарпанном тюремном кабинете меня ждал все тот же лысый человек. Он сиял еще больше, чем вчера. Перед ним лежала кипа газет.

– Присаживайтесь голубушка, – сказал он и посмотрел на меня длинным взглядом. – Фурор вы, барышня, произвели. Все газеты о вас сообщили на первой полосе. Вот, полюбуйтесь.

Он подал мне несколько газет. «Поймана опасная преступница!» – гласил аршинный заголовок, а под ним находился мой портрет. Я стала читать текст: «Вчера в Перми в результате блестяще проведенной операции схвачен знаменитый S. R. Он оказался молодой прехорошенькой барышней, которая уже успела объявить бойкот и отказывается сообщить свои настоящие имя и фамилию. Напомним, что появление первых провокационных листовок с пометкой «S. R.» произошло в мае 1914 года, в Лысьве. Через сутки после того, как они были разбросаны на местном рынке, в городе вспыхнуло настоящее восстание: рабочие металлургического завода объявили забастовку и разгромили здание заводоуправления. Управляющий был жестоко избит и вывезен за пределы заводской территории в тачке, след от которой замели метлой. Как вы знаете, показательный процесс над зачинщиками беспорядков состоялся в Лысьве и имел широкий резонанс во всей Российской империи. Пятеро бунтовщиков были казнены.

В дальнейшем подобные листовки с вензелем S. R. появлялись в Кунгуре, Соликамске, Чердыни, Вятке, Казани, Мотовилихе, Пожве и Екатеринбурге. Содержание листовок было разным, одинаковой была только реакция на них: погромы и антиправительственные действия.

Благодаря превосходной системе защиты губернского города S. R. не удавалось проникнуть в Пермь. Жандармерия располагала достаточно подробной информацией об этом субъекте, однако никак не могла осуществить арест. Было доподлинно известно, что S. R. всегда пишет, печатает и распространяет свои листовки самолично. Тиража в 100 экземпляров (стандартная пачка писчей бумаги) хватает, чтобы поднять на ноги город в течение суток. «Вы очень удивитесь, когда узнаете, кто такой S. R.», – сказал на допросе один из его соратников. Признаем: мы очень удивились».

В другой газете была подчеркнута корреспонденция со статьей профессора пермского университета Громова. Заголовок у нее был многообещающим: «Психический вирус чуть не взорвал Пермь». Громов писал: «Листовки с вензелем S. R. представляют себой классический морок. От таких текстов невозможно оторваться: их хочется читать вновь и вновь. И чем больше читаешь, тем сильнее они внедряются в сознание. Более того, возникает эффект морского узла: чем сильнее ты пытаешься отвязаться от текста, тем сильнее к нему привязываешься. По сути, мы имеем дело с психической заразой, которая проникает в наш организм и принуждает его действовать определенным образом. История знает немало примеров, когда психическая зараза охватывала целые народы.

Классический образец: около трех веков продолжающееся сжигание ведьм в Средневековой Европе. Пример из российской жизни: эпидемия самосожжения и самозакапывания, которая охватила южные районы Российской империи в конце прошлого века. Несмотря на разное содержание и размах, охота на ведьм, самоубийства крестьян и погромы после появления листовок S. R. имеют одно общее – они вызваны вирусом, природа которого до сих пор не выяснена.

Известно только, что древние индийцы владели этим знанием. По крайней мере, созданный ими язык – санскрит, можно отнести к числу семи подлинных чудес света: он совершенен. Но не в этом его главное достоинство. Доподлинно известно, что санскрит несет в себе очень сильные вирусы. Они такой силы, что от них не спасает даже незнание этого языка. Так, человек, читающий молитвы на санскрите, обречен, независимо от того, русский он, немец или же японец, а так же от того, понимает ли он то, что произносит, или же для него это всего лишь комплекс безличных звуков.

С каждым произнесением «Ом-м-м-м» и «Харе Кришна, харе Рама» вирус проникает в него все дальше и дальше, чтобы произвести в нем свое незаметное и невидимое действие. Уже через непродолжительное время этот человек с легкостью отказывается от родины, семьи, друзей и профессии и уходит на зов древнего языка, заглушившего в нем голос рассудка. Самое печальное заключается в том, что вернуть их обратно не представляется возможным. Есть примеры, когда католики становились протестантами и наоборот. Есть примеры, когда люди из мусульманства переходили в христианство, а христиане становились иудеями, но нет ни одного описанного случая, чтобы кришнаит переменил религию или хотя бы вернулся обратно, в семью и прежнюю жизнь. Такова сила этого колдовского языка.

Феномен S. R. также следует тщательно изучить. Он тем более ценен, что мы имеем дело не со случайным, а с систематическим эффектом. Это означает, что человек, создающий эти тексты, сознательно использовал какие-то еще неизвестные науке методики и законы. То, что удалось арестовать автора этих текстов, – величайшая победа. Возможно, это сослужит службу всему человечеству.

И в заключение хочу сказать: для меня неудивительно то, что автором этих текстов оказалась именно женщина – они более чутки к глубинным нюансам языка».

Еще одна статья называлась «Поединок над Камой». «Жандарм Николенко блестяще завершил операцию по поимке опасной государственной преступницы, – писал корреспондент, подписавшийся Касьян. – Более недели за ней следили с тем, чтобы взять с поличным. Наконец час пробил. Преступница достала из тайника пакет с листовками и пошла по Торговой улице по направлению к Черному рынку, на котором в тот день ее сообщниками был устроен пожар с целью создания суматохи.

Медлить было нельзя, и Николенко принял решение в одиночку задержать опасную женщину. Он остановил ее и предложил предъявить документы. Она полезла в сумочку и, вытащив из нее револьвер неизвестной системы, выстрелила в стража порядка. Однако произошла осечка, и тогда женщина кинулась бежать. Она оказалась прекрасной бегуньей. Но еще никому не удавалось убежать от Николенко. Крепко поймав ее за руку, он повел даму в «казенный дом». Она не сопротивлялась, однако это был обманный ход. Усыпив бдительность Николенко, она нанесла несколько стремительных сильных ударов руками и ногами – таким видом борьбы владеют некоторые китайцы, прибывшие на Лысьвенский металлургический завод из Китая в качестве вольнонаемных. Пришлось блюстителю порядка тоже применить силу по отношению к барышне: он взял ее в «замок» и доставил по назначению, не забыв, впрочем, собрать все до единой листовки, которые были ею вероломно разбросаны по улице.

Адвокат Гройсберг считает, что положение задержанной незавидно: по совокупности содеянного вполне вероятно, ее ждет смертная казнь».

Я сложила газеты стопочкой и молча сидела, потрясенная новыми горизонтами, которые открылись передо мной.

– Знаете, барышня, – сказал лысый человек, – а ведь я вас даже зауважал. Ведь вчера я вас специально в общую камеру поместил. Барышни типа вас, воспитанные маменьками да гимназическими учителями, только в своих апартаментах гонор держат, а чуть с народом соприкоснутся, за которого они так ратуют, так тут же истерики начинаются. А вы – нет. Я специально попросил все время за вами наблюдать. Ни единой слезинки. Кремень. Практика у меня была обширная: двадцать лет, почитай, с преступниками работаю, психологию их знаю. Для меня очевидно, что ничего вы мне не скажете. Об одном прошу. Не как следователь, как человек: очень мне интересно, что обозначают буквы S. R. Верите – спать не могу. Все лежу, ерзаю с боку на бок, и так и эдак в голове поворачиваю. Никаких идей. Вы говорите, а я пока вам чайку горяченького с лимоном и сахаром закажу.

И он сделал жест кому-то за моей спиной. Вскоре передо мной стоял дымящийся чай в стакане с подстаканником и сверху плавала желтая долька. Пах он изумительно. Наверное, со смородиновым листом, а может, такой запах дает лимон. Рядом на блюдечке лежала белая головка сахара.

– Отчего же такую мелочь не сказать, скажу, – я помешала чай, откусила сахар и сделала несколько глотков. Ничего путного в голову не приходило, и потому я сказала первое попавшееся: S. R. – это, разумеется, аббревиатура. Есть такие стихи великого английского поэта Уильяма Блейка Sick Rose, что в переводе означает больная роза. Но можно сказать и так – чахлая роза.

Я сделала паузу, чтобы отпить еще чайку и откусить сахар и продолжила. Это тоже только что пришло мне в голову:

– Впрочем, у слова Sick есть еще одно значение, переносное – залетевшая, беременная. То есть можно перевести и так: беременная роза. Так вот S. R. – это Sick Rose и есть.

Я ждала, что он в приступе ярости выхватит стакан с чаем и выплеснет его на пол – вчера он пару раз срывался, но он расхохотался:

– Оригиналка. Большая оригиналка. Люблю таких. Что ж, продолжим наше общение таким образом. Вы, барышня, явно из благородных. И наверняка ваши родные ничего не знают о вашей деятельности, но не обеспокоиться вашим отсутствием они не могут. Итак, мы подождем сводок о пропавших девицах в Пермской губернии, а заодно и в соседних. И, когда приведем к вам рыдающую маменьку да убитого горем отца, тогда и поговорим.

Я только презрительно улыбнулась – совсем в роль политической вошла.

Меня отвели в камеру, на этот раз одиночную, и ни в тот день, ни на следующий никуда не водили. В обед смотритель мне принес сумку, полную деликатесов. В ней был зажаренный рябчик, яблоки, хлеб, сыр, даже бутылка красного вина.

– От кого это?

– Просили передать-с, – сказал он пониженным тоном, – не изволили сказать, кто-с.

Я не стала ломаться и забивать себе голову всякой чепухой: кто да зачем решил побаловать меня вкусной едой. Просто с аппетитом поела и сказала про себя: господи, благодарю тебя.

У меня была уйма времени, и я опять занялась тем, что стала искать ошибку.

«Я, словно бабочка к огню, – напевала я, – стремилась так неодолимо в любовь, волшебную страну, где назовут меня любимой». Может быть, дело как раз в этом? Или все-таки в том, что Георгий был женат и это вскрывшееся обстоятельство, как яма, закрытая ветками, стала западней, из которой я не могу выбраться? Может быть, дело в том, что я все поставила на одну карту, и она оказалась битой? Или все случилось потому, что я завралась и начала свой путь с того, что обокрала папеньку? Стоил ли месяц счастья с Георгием моей, сейчас это уже очевидно, загубленной жизни?

Я не могла найти ответ на свои вопросы и страшилась думать о том, что ждет меня впереди.

День шел за днем, вставало и заходило солнце, а я все сидела в тюрьме. Лысый следователь иногда вызывал меня: то задавал вопросы, на которые я не знала ответа и потому сосредоточенно молчала, то предъявлял меня для опознания каким-то людям. Пожилые женщины всегда начинали плакать, увидев меня.

Мне не было ни скучно, ни страшно, разве что странно – а чем же все это кончится. Однажды, в сочельник 24 декабря, меня опять вызвали на допрос.

– Измучился я с вами, барышня, право слово, – сказал следователь, набивая табаком трубку, – ни одной зацепки! Словно вы с Луны прилетели. Понимаю, что начальство меня по голове не погладит, но решил я вас отпустить. Сами по себе листовки ничего не значат. Доказательной базы у нас нет. Держать вас здесь нет никакого смысла. Тем более что сегодня праздник. Нравитесь вы мне, вот в чем дело. Хочу, чтобы и у вас был сегодня праздничный ужин, а не тюремная баланда. Прошу!

И он распахнул передо мной двери.

Это было странно, но я уже привыкла к чудным поворотам судьбы в этом городе и потому, слегка поколебавшись, встала и, сопровождаемая каким-то низшим чином, вышла за ворота. В принципе он давно должен был меня отпустить. Но так благородно с его стороны – сделать это накануне праздника. Хотя мне и некуда идти… Шел густой новогодний снег. Я посмотрела налево, затем направо. Куда же мне теперь?