Андрей стоял у Камы, возле кафедрального собора, в промокших ботинках. Река была свинцовая, как пуля. Что его сюда принесло? Он не был на этом месте лет десять. А здесь, оказывается, неплохо. Где-то внизу переливался огнями вечерний город, из-под берега послышался стук поезда. Пахнуло особым запахом железнодорожного вокзала.

– Точно, под берегом ведь железнодорожная линия, – вспомнил Андрей.

Он снова посмотрел на Каму. Большая река жила, дышала, двигалась, словно сонная огромная рыба. Она поблескивала чешуей и кольцами, кольцами входила сразу в кровь, в сердцевину мозга, в ту часть тебя, что и составляет сущность.

Можно поменять страну проживания, цвет волос, вероисповедание, язык, семью, даже пол, но есть то, что ни за какие блага никогда не захочешь изменить. Что, по сути, и делает тебя тобой. Это очень небольшой объем управляющих файлов, реакций на меняющуюся жизнь. Река, конечно, не могла их изменить, но, словно охлаждающая жидкость для мотора, погасила трение уже высекающих искры шестеренок. Вдруг круговерть последних месяцев в голове Андрея замедлила свой бег и, распавшись на фрагменты, перестала представлять неразрешимую опасность.

– Что это я? – думал он. Внутри отпускало, словно чья-то железная рука разжимала пальцы, стиснувшие то, что принято называть душой, но Андрей называл сущностью.

Жирная ворона нагло смотрела ему прямо в глаза, сидя на ограждении.

– Кто не знает заразительности самоубийств, – сказал ей мысленно Андрей, – девицы пачками с девятиэтажек кидаются, милетские юноши травятся, крестьяне российской губернии закапывали себя в землю, тверские слесари душатся, киты выбрасываются на сушу. Наука имеет много гитик. В общем, так – смерти считать случайными. След ФСБ – ложным. Ясно?

Ворона недоуменно склонила голову и, поколебавшись, тяжело взлетела.

Андрей вызвал такси и поехал в «Гавану». Стаканчик мохито – вот что ему срочно требовалось.

Таксист всю дорогу угрюмо молчал и только под конец поездки, завидев грузовой фургон «Эльдорадо» высказался:

– Эти вон мою жену на 300 рублей нагрели. Я у них холодильник купил, за доставку заплатил. Жене сказал: приедут, попроси – пусть старый холодильник на площадку выставят, и дай им рублей 50. Они приехали, сделали, как она сказала, и ей говорят: 300 рублей. Да где это видано, чтобы 300 рублей за это платить? Там нести-то пять метров. Но она у меня смирная, спорить не стала, отдала и мне позвонила: так и так, такое дело. Сама чуть не плачет. К тому же в окно выглянула, фургон все стоит и стоит – не уезжают. Может, говорит, вообще старый холодильник наш украсть хотят? «Ладно, – говорю, – успокойся, сейчас подъеду». А как раз недалеко клиента высадил и через 10 минут уже был у дома. Смотрю: стоят. Оказалось, застряли. Меня увидели, обрадовались: дерни, говорят, нас. Я им и говорю: «300 рублей». Они как заругаются. «А вы, вон, у женщины только что 300 рублей ни за что взяли», – говорю. Я давно знал, что моя жена – немножко колдунья, а тут еще раз в этом убедился. Два часа у нас там стояли.

Андрей обсчитал его рассказ за мохито и сделал следующий вывод: на поверхности – сага о том, что как аукнется, так и откликнется, но в глубине – посыл про немножко колдунью. Где-то он читал недавно про то, что если разлом идет по твоей жизни и счет идет на часы, то все равно – кто. Где же? А, впрочем, неважно. У него было на примете несколько колдуний.

Он отправил по трем адресам одно СМС: «Усталый путник ищет гавань». Два ответа были почти одинаковыми: «Приходи. Очень жду». Третья СМС пришла, когда Андрей уже расплачивался по счету: «Целую вечность тебя ждала и неужели дождалась твою галеру».

– Ха! – подумал Андрей, – двадцать восьмое письмо незабудки!

«Попал в буран. Сегодня не жди», – телеграфировал Андрей первым двум респонденткам и отправился по третьему адресу, купив по дороге «Бордо» урожая 2000 года. Должны же и у него быть маленькие радости в жизни?

Жизнь пошла своим чередом. За октябрем наступил ноябрь, который Андрей практически не заметил, затем декабрь, ознаменовавшийся разве что грандиозной корпоративной пьянкой под новый год в ресторане «Ле марш».

– Одной посуды набили на 50 тысяч рублей, – сокрушался главный бухгалтер.

– Люди устали, им нужен отдых, – успокаивал ее Андрей. Как настоящий полководец, он понимал, что его армия измотана и ей нужна передышка перед ответственным марш-броском, дата которого уже была назначена: 28 февраля 2008 года должен состояться аукцион по продаже пакета часового завода.

Январь проскочил, как скорый европейский поезд. Февраль начался лишь затем, чтобы тут же кончиться. Все неслось на всех парах, деньги свистели, люди гнулись и сдавались. Тех, кто не сдавался, приходилось ломать.

23 февраля Андрей составлял первоочередной список мероприятий, которые нужно будет сделать после того, как они выиграют аукцион. Почти беспрерывно звонили все его три телефона, на которые он принимал «мирские» звонки: феечки поздравляли с праздником.

– Спасибо, милая, – отвечал он и клал трубку. Нужно было многое сделать, и некогда было распыляться на любезности.

Во время разговора с одной из фей, зазвонил «пожарный» телефон, по которому они связывались с партнерами. Брать трубку не хотелось. «Мгновения-я-я, мгновения-я-я, мгновении-я-я» – он ненавидел эту музыку. «Что за люди! – подумал Андрей, – и в праздник от них нет отбою». Посмотрел от кого звонок: экран высветил «Бирюков». «Обойдется», – подумал Андрей и не стал отвечать. Телефон не унимался, и тогда Андрей отключил звук.

«Срочно перезвони», – пришло СМС от Бирюкова. «Щаз», – подумал Андрей. За окном падал почти новогодний снег, и ему не хотелось выслушивать очередные траблы. Завтра, все завтра.

Звонок адвоката Ермолаева его не удивил: странный тип, который носит зеленый костюм, вполне может что угодно, даже с 23 февраля поздравлять своих клиентов. Но Ермолаев, заикаясь, сообщил, что Рашид Гатауллин попал в аварию.

– Как? Где? – спросил. Этого еще не хватало!

– Возле Чусовского моста. Насмерть, – и адвокат отключился, наверняка затем, чтобы быстрым паучьим пальцем набрать другой телефонный номер и сообщить то же самое.

Андрей рванул к мосту. «Бентли» Рашида обнимала капотом бетонный столб недалеко от поста ГИБДД. Она была смята, как фольга от шоколадки. Рядом стояли две патрульные машины и уже бесполезная «скорая помощь»: искореженное тело Рашида лежало на снегу. Он напоминал тряпичную куклу, лицо было разбито всмятку, рука неестественно вывернута.

– Что-то часто в вашей конторе стали люди гибнуть, – обратился к Андрею капитан милиции, лицо которого показалось ему знакомым. – Это уже третий, если я не ошибаюсь.

Да это же тот следователь, что вел дело Петрова! Андрей даже вспомнил его фамилию: Калинин. «А с какой это стати следователи, которые занимаются экономическими преступлениями, стали выезжать на автомобильные аварии?» – Андрею вдруг стало холодно от своих подозрений. Ведь УВД – корпорация похлеще ФСБ. По крайней мере, когда в начале января умер один из руководителей УБОП Грачев, город затрясло и запахло небольшим, но переделом.

– Я теперь работаю в Орджоникидзевском УВД, – просто ответил Калинин, – не каждый месяц у нас тут «Бентли» на столбы бросаются, поэтому решил лично проконтролировать ситуацию.

«Еще и мысли читает, сволочь, – разозлился Андрей. – И взгляд у него какой-то не такой. Да и вообще, весь он очень подозрительный. Надо будет пробить его по базе данных».

– Так что там у вас за падеж в компании? – не унимался Калинин.

– Наука имеет много гитик, – ответил Андрей.

– Что вы сказали? – спросил стоящий рядом крупный человек, тоже наверняка из УВД.

«И ведь отлично же слышал, что я сказал! – подумал Андрей. – Сволочи! Сволочи!» Он вдруг озлился на них, как будто это они виноваты в гибели Рашида, но взял себя в руки и сказал:

– Мы очень обеспокоены случившимся. Как вы думаете, что здесь произошло?

– Судя по всему, ваш коллега на скорости 140–150 км в час въехал в столб. Отсутствие тормозного следа и зажатый в руке мобильник говорят о том, что, скорее всего, он говорил по телефону или собирался звонить. Это называется: отвлекся на дороге. Так гибнут даже опытные водители, вернее, чаще всего именно они: им кажется, что они Цезари, а они такие же, как все. Либо по телефону говоришь, либо машину ведешь. Удар был такой силы, что подушки безопасности не помогли.

– И еще многим кажется, – встрял крупный человек, – что вместе с «Бентли» они приобретают все права и на закон всемирного тяготения. Он теперь под них подстроится. И сила трения на них теперь не распространяется.

– Скоты! – подумал Суворов и потопал к своей машине. Он уже привык делить внутри себя людей на плебс-исполнителей и себя-повелителя. Его очень раздражало, когда плебс начинал что-то вякать, причем по делу.

«Чертовщина продолжается. Нужно проверить, от кого или кому был звонок. Это может стать ключом», – решил Андрей и поехал в город. Делать рядом с растерзанным телом Рашида было нечего.

На обратном пути он заехал к Бирюкову. Тот сидел в своем кабинете бледный и почему-то шептал:

– Это третья смерть. Третья! Смерть! Он же говорил. Он же предупреждал.

– Надо пробить его телефонные звонки, – Суворов вкратце пересказал разговор с милиционерами.

– Не надо ничего пробивать. Это я ему звонил.

– Поясни, – Андрей сел и почувствовал, как усталость начинает давить на него всей тяжестью атмосферного столба.

– Утром я получил вот это, – и Бирюков протянул Андрею чистый лист бумаги, – и тут же позвонил Рашиду. Я позвонил сначала тебе, но у тебя был занят номер. Он ехал к себе домой, в «Лукоморье». Мы стали обсуждать, кто мог это нам послать. Потом связь прервалась, и больше я ему не смог дозвониться. Я опять позвонил тебе, но твой номер был занят. Послал тебе СМС, а сам стал поднимать свои контакты, чтобы понять, откуда удар. А затем, где-то через 40 минут позвонил Ермолаев и сказал то, что ты уже знаешь.

Андрей рассматривал чистый лист бумаги, как будто это была змея. В том мире, где жил Андрей, он означал объявление войны.

– В общем, по тому, что мне удалось узнать, почти со стопроцентной уверенностью можно говорить о том, что это Сява, – продолжал Бирюков, – источник говорит, что они перекупили ту серую мышь, что сидит на заявках. Они тоже выставились на аукцион, и их заявка на 10 тыс. рублей больше, чем наша, поэтому они его и выиграют.

10 тыс. рублей были смешной суммой при ставке в десятки миллионов долларов. Понятно, что такое «точечное» попадание не просто так.

Сява – Савельев Яков Викторович – был известной в городе личностью. За ним стояла пара успешных проектов, пара проигранных и подвязки в прокуратуре. Против партнеров Андрея он был мелковат, но немочь, скосившая трех сильных бойцов, практически уравняла их шансы.

– Учитывая все сложившиеся обстоятельства, – Бирюков говорил, уставившись в стол, – я принял решение выйти из проекта.

– Это как? – Андрей даже рассмеялся, что, «учитывая сложившиеся обстоятельства», было дико. Но не менее нелепо, чем выходить из проекта меньше, чем за неделю до его окончания.

– Нам не выиграть. Против нас играет кто-то более мощный. Нас всех тут поубивают, – вдруг Бирюков пошел красными пятнами, – их убили! Неужели же ты не понимаешь! Их по одному убивают! Это все не случайно! А я хочу посмотреть, что там впереди. Детей поднять. На берегу с удочкой посидеть! Я пенсию хочу! Черт с ним, с этим заводом. Пропади он пропадом!

Бирюков кричал, и на его лбу выступили капельки пота. Иногда он замолкал, но лишь затем, чтобы громко всхлипнуть. Это была истерика. Андрей несколько раз в жизни наблюдал мужские истерики, и всякий раз это было нечто страшное. Женская истерика по сравнению с этим – так, рябь на воде.

Андрей лихорадочно думал над словами, которые могли бы заткнуть этот фонтан и вернуть Бирюкова в проект. Самый действенный метод: подойти и двинуть ему в морду. Тут же заткнется. Но, похоже, было уже бесполезно: Бирюков сломался. Это было очевидно. Слишком сильно было напряжение последних месяцев, слишком высока ставка и велики потери… Даже если Бирюков вернется, то сдаст все позиции при легком нажатии извне. Поэтому, может быть, даже и хорошо, если он уйдет, такие люди представляли для проекта серьезную опасность. С другой стороны, воевать в одиночку было очень сложно.

– Хорошо, – Андрей поднялся, – как скажешь. Выходишь, так выходишь. Только обратного пути не будет.

Бирюков, уже не стесняясь его, рыдал.

Андрей вышел из кабинета, тихо прикрыв дверь.

Что-то нужно было делать, куда-то себя деть. Привычной анестезией в таких ситуациях была водка. Поэтому «погадать на таксистах» пришлось уже на следующий день, когда Андрей поехал выражать вдове Рашида соболезнование и спросить, не нужно ли чего. Сам сидеть за рулем он не мог. Голова раскалывалась, хотелось пить и дорога в Лукоморье показалась ему сущим адом.

Вдова Рашида в этом аду находилась на своем месте. Она была в невменяемом состоянии.

– Это ты его убил, – крикнула она, увидев Андрея, – ее лицо было искажено. Какие-то тетушки кинулись к ней, пытаясь оттащить на безопасное расстояние. А она, загребала руками через их головы, словно пловец в море, кричала Андрею страшные и несправедливые слова. «Проклинаю тебя, вас всех проклинаю, чтоб вы сдохли под забором». «Такими на картинах рисуют фурий», – подумал Андрей и, чтобы не нагнетать обстановку, ретировался.

Таксист – грузный пожилой человек с усами, как из мультфильма про казаков, сосредоточенно смотрел на дорогу. По радио что-то обсуждали. Вдруг таксист наклонился к приемнику и крикнул:

– Вынь стеклянный хуй из рук!

Андрей очнулся.

– Несут какую-то чухню, витают в эмпиреях, – объяснил свои слова таксист, – Ветерана на них нет! Он бы им мозги-то быстро прочистил.

– Что за ветеран, – вяло спросил Андрей. Слова складывались у него в голове с большим трудом, еще больших усилий требовалось, чтобы их произнести, но судьба сейчас даст знак, он это чувствовал.

– Да Ветеран, сосед мой. Мозги хорошо прочищает. У меня племянник заблазнил. Перестал из дому выходить: к чему, говорит, все это. Все равно, говорит, все умрем. Жизнь непознаваема. Так прямо и говорил: непознаваема. Он на философском в универе учился, ну, там и повернулся головой–то. Книжек всяких начитался и того. В мистику ударился, какие-то крючочки в тетрадке рисовал. Мой, говорит, бог – Уильям Блейк. Я это имя хорошо запомнил. Он чуть что – Уильям Блейк. Я, говорит, когда умру, вы мне на могиле напишите: привет Уильяму Блейку. Сестра моя места себе не находила – единственный сын у нее. И тут такая немочь. По врачам его пыталась водить, а те – не наш пациент. Все у него в порядке, а что думает, будто жизнь – говно и жить не стоит, так сейчас таблеточек выпишем, и станет счастлив. А у него поворот реальный: уже и есть перестал. Мы, говорит, люди – плесень. Только планету губим, небо бесполезно коптим. Сестра у меня богатая, магазин держит, одевает его хорошо. Так он взял все свои костюмы в узел завязал, туда же часы дорогие и компьютер сложил, на лодке доехал до середины Камы и выбросил. В общем, кранты полные. Ветеран узнал, давай, говорит, я с ним поговорю. Пришел. Племянник ему час говорит, другой. Мол, он такой тонкий, а мир – толстый. И им не по пути. Уильям Блейк опять же. Ветеран сидит, молчит. На третьем часу Ветеран подошел к нему вплотную и сказал: «Вынь стеклянный хуй из рук». И ушел. И что ты думаешь. Оклемался племянничек-то. В университет вернулся, правда, перевелся на юридический. Женился, двое детей у него. Дом в Нижней Курье достраивает. Вот что значит из эмпирей вовремя вернуться.

– Языком-то не так размашисто надо мотать, – опять обратился он к приемнику.

Андрею показалось, будто в голове открыли форточку и свежий воздух вдруг начал прочищать его мозги. Ему реально стало легче. В голове все пазлы сложились.

Все выходные он подводил баланс. Три трупа. Один белый лист бумаги – объявление войны. Один завод. И неизвестный противник. Мощный, сильный и безжалостный. Но он будет бороться. К черту эмпиреи – все ходим по земле, на всех действует сила притяжения, у всего когда-нибудь найдется объяснение.

Впереди была сложная неделя.