Что-то в печальном повествовании молодого хейлига не давало Кальпурцию покоя всю ночь. Что-то он упустил, какую-то очень важную деталь… Силониец лежал без сна, ворочался с боку на бок, напрягал память, силясь в точности припомнить слова рассказчика. «Матушка звала Хансом», «Швелльхен неподалеку от Хайделя», «мать – потомственная ведьма, и родня добывает на жизнь тайным ремеслом», «покинули Гизельгеру морем», «пустой дом в Хайделе»… НЕУЖЕЛИ?!

– Йорген!!! – шепотом вскричал озаренный Тиилл. – Вставай!!! Веди меня к нему!

Тот сел, моргнул сонно.

– К кому? Зачем? Что случилось-то?! – Он наконец проснулся.

– Мне надо видеть Мельхиора! Немедленно!

– А до утра он не может подождать? – ворчливо осведомился ланцтрегер.

Может, притом прекрасно, с раскаянием признал Кальпурций. Никакой особой срочности дело не имело, и беспокоить ради него людей определенно не стоило.

– Да ладно, пойдем, все равно не спим уже. – Йоргену самому стало интересно, что так встревожило друга Тиилла среди ночи. – Только ты крадись потихоньку, чтобы остальных не перебудить. – На эту ночь они остались у Дитмара, заняли одну из верхних комнат, а Мельхиора заперли в кладовке вместе с матрасом, одеялом и поганым ведром: что-то подсказывало Йоргену, что новый знакомый непременно попытается удрать.

– Ну конечно, я буду тихо! – горячо заверил силониец и впотьмах налетел на пустой доспех, который Дитмар, прямо скажем, сдуру установил возле двери – сколько раз сам в детские годы в отчем замке от подобных «украшений» страдал?!

Понятно, что всякий смысл «красться» тут же отпал. И в кладовку они спустились втроем с Легиваром; фон Раух-старший в ту ночь на патрулирование не вышел, спал дома и был разбужен вместе со всеми, но встать не пожелал. Не спал и Мельхиор – грохот пустого железа достиг даже его импровизированного узилища. Бедный хейлиг выглядел настолько загнанным, что смотреть было жалко. Такой вид бывает у приговоренных к казни, – похоже, парень ожидал чего-то подобного.

Но силониец, обычно деликатный и чуткий к чужим страданиям, в особенности его душевного состояния на этот раз вникать не стал, с ходу начал допрос:

– Мельхиор, скажи, как зовут твою мать?!

Гизельгерец вытаращил на него непонимающие глаза, пролепетал ошарашенно:

– Эмма ее зовут. Эмма Хагель, в девичестве Нахтигаль…

– Ну!!! – Силониец подпрыгнул от восторга, хлопнул себя руками по бокам. – Ну!!! Что я вам говорил!!! – Хотя на самом деле он не говорил ровным счетом ничего. – Это он!!! «Хенсхен из Швелльхена»! «Бедняжка Хенсхен»! Как же я сразу-то не догадался!!!

– Откуда… – прошептал хейлиг, у него вдруг перехватило голос. – Откуда тебе известно, как называла меня моя матушка?! – Его бледное лицо сделалось совсем белым, он был на грани обморока.

– Ха! – хохотнул Кальпурций. – Еще бы мне не было это известно, если с твоей кузиной Гедвиг мы уж год как женаты и ждем наследника, твоя мать фрау Хагель гостит у нас в доме каждый день, твоя сестра Зельма зовет меня «братец Тилль», и твоя кошка Элизабет напрудила мне в туфлю!

Реакция Мельхиора была бурной. Он упал в объятия новообретенного родственника и разрыдался. Его уложили спать в покоях, побега можно было больше не опасаться. А Легивар Черный сказал друзьям мрачно:

– Сдается мне, Девы Небесные тут ни при чем, и если он действительно избранный, то не ими. Этот парень – потомственный колдун, хоть и необученный. Видения его по природе своей ничем не отличаются от тех, что заставили его мать бежать в Силонию. Вряд ли он будет нам полезен.

– Но и не повредит, – возразил Йорген. – А себе может повредить, если оставить его без присмотра. После пережитых страданий его душевное здоровье оставляет желать много лучшего, и мы обязаны позаботиться о нем, ведь он родственник Гедвиг. Возьмем его с собой в Нидерталь.

Силониец с горячей благодарностью взглянул на друга.

Еще какое-то время они лежали без сна, и Кальпурций рассказал о Мельхиоре то немногое, что знал со слов родни. В семье потомственных чародеев к молодому человеку, пренебрегшему и делом предков (весьма, надо сказать, прибыльным, дающим стабильный доход и положение в обществе), и собственной природой и ставшему на стезю служения Девам, относились с некоторой долей жалости. Глубокую религиозность его воспринимали как своего рода душевное расстройство.

«В детстве бедняжка Хенсхен был таким замечательным мальчиком, такие надежды подавал, – любила сетовать тетушка Эмма. – Мы с его покойным отцом подумывали о Миноцийской академии высшей магии; уверена, с его-то способностями Хенсхен обязательно прошел бы отбор. Но проклятая Тьма развеяла прахом наши мечты, когда ему едва минуло двенадцать… Вышло так, что мальчик заигрался с друзьями на пристани, и когда они опомнились, сумерки уже успели сгуститься. Хенсхен поспешил домой, но путь был длинным – от нас до гавани четыре квартала в гору. И вот из какой-то подворотни на него выскочил шторб! К счастью, это случилось как раз напротив храма Дев Небесных. Хенсхен успел забежать внутрь, только тем и спасся. Мы всю ночь искали его по городу, звали, кричали, под конец уже потеряли всякую надежду видеть сына живым, а он был так напуган, что не нашел в себе силы выглянуть за дверь, хоть и слышал наши с отцом голоса. Он думал, это шторбы хотят его выманить. Так он и просидел в храме всю ночь без сна, дрожа от холода и страха. Видимо, ближе к рассвету у него начался бред. Он видел Дев Небесных подле себя, говорил с ними… Тогда-то он и принес клятву посвятить свою жизнь служению и стать хейлигом в благодарность за чудесное спасение от шторба. И мы с отцом уже ничего не могли поделать. Мы пытались его переубедить, но он упорствовал, о колдовстве и слышать не желал и в храме с тех пор проводил больше времени, чем в доме родном. Так мы потеряли бедного Хенсхена…» Дальше по программе следовали слезы и всхлипы, каковые Кальпурций, по понятной причине, воспроизводить не стал.

Йорген выслушал историю сочувственно.

– Да, – сказал он. – Пожалуй, так оно и есть. У бедного Хенсхена действительно непорядок с нервами, причем с малолетства. Здоровый человек не станет столь болезненно реагировать на одного-единственного шторба.

Ланцтрегер знал, о чем говорил. Когда отец впервые выпустил его против шторба один на один, ему только-только исполнилось десять. Трусил он ужасно, но врага порешил осиной – что еще ему оставалось? В возрасте же двенадцати лет он лично истреблял уже по три-четыре твари за ночь, и были среди них враги посерьезнее могильных кровососов.

– Тетушка считает, что до этого происшествия ее сын был совершенно нормален, – возразил силониец.

– Глупости! – с большой убежденностью опроверг Йорген. – Если бы все нормальные люди, встретив шторба, становились хейлигами, то большая часть населения Эренмарка сейчас носила бы золотые реверенды и число храмов превосходило бы количество жилых домов. Нет, я абсолютно уверен: болезнь долгие годы дремала в его душе подспудно, а сильный испуг ее пробудил.

– Вообще-то стремление служить Девам Небесным – это еще не болезнь, – усмехнувшись, напомнил Легивар, встревая в их спор. – Есть такое понятие, как призвание.

– Ты думаешь? – удивился Йорген. Он уже как-то привык считать Мельхиора-Хенсхена сумасшедшим. – Да… Может быть, ты и прав. Девам Небесным вряд ли понравилось бы, что им служат одни психи. Наверняка среди хейлигов есть и нормальные люди, не исключено, что Хенсхен из их числа… Но все равно он нервный какой-то. Друг Тиилл, ты должен деликатнее с ним обращаться, нельзя запирать родственников в кладовках, это грех.

Обвинение было вовсе не справедливым – хейлига Йорген запирал лично и по собственной же инициативе. Но взволнованный Кальпурций на это обстоятельство даже внимания не обратил.

– Да, вышло неловко, – признал он с раскаянием. – Но ведь мы тогда еще не знали, что он мне родственник.

Поутру они отправились в путь, прекрасно экипированные и вооруженные, на четырех резвых лошадях из конюшни Дитмара фон Рауха. Мало того – Жезл Вашшаравы снова был при них. Это Йорген, ни с кем не посоветовавшись, вновь извлек его из мрачных недр гарнизонного цейхгауза (к великой радости каптенармуса Гуса), привычно завернул в тряпицу и потащил с собой. В общем, это был поступок логичный и разумный: в походе против Тьмы жезл не раз спасал их жизни. Но слишком уж зловещим было его колдовство – страшно касаться такого… Когда Йорген показал жезл Мельхиору, просто так, чтобы развлечь, тот отшатнулся, закатил глаза и чуть в обморок не упал. Нет, он не знал, что это за вещь и как работает: хочешь чуда – сначала убей, вырежи село – захватишь город, город уничтожишь – хватит сил на страну, а там и до целого мира доберешься, если будешь побольше крови лить. Но почувствовал такую глухую, страшную, противную Небесам, чужую и чуждую человеку Силу, что невозможно было смотреть, терпеть, находиться рядом невыносимо…

– Все-все, уже прячу! Не надо смотреть!

Йоргена пугали нервные реакции Мельхиора, он не привык иметь дело с такими чувствительными людьми… С другой стороны, философские книги учат, что слабость может порой обернуться силой, недостаток – достоинством и пользу можно извлечь из самых неожиданных обстоятельств, к примеру, из особо тонкой душевной организации молодого хейлига.

– Мельхиор, – он обращался к юноше уважительно, оставив «Хенсхена» для родных, – если это тебя не слишком расстроит, попробуй припомнить свои видения. Не подсказывали ли они тебе, как скоро наступит Свет? Будет это в ближайшие дни или спустя долгие годы? Хотелось бы знать, сколько времени у нас осталось.

Тот покачал головой:

– Увы, ваша милость. Это были всего лишь зрительные образы, очень ясные, буквально осязаемые, но не дающие ни малейшего представления о сроках. Хотя… Те, в которых мне грезились сожжения, воплотились в жизнь очень скоро, очень… – Он совсем сник.

– Мельхиор, прошу, называй меня по имени, ведь мы однажды чуть не стали родней! – в который раз уже взмолился Йорген.

Втайне он был рад возможности сменить тему. Не надо было вообще заводить этот разговор, ругал он себя.

– А мне думается, все не так безнадежно и некоторый запас времени у нас есть, – вмешался Легивар. – Судите сами. Чтобы в мир пришел Свет, в нем должны быть уничтожены все колдуны до единого. Верно?

– Верно, – осторожно подтвердил хейлиг. – Именно так учил Луциан: нечестивые души не должны его осквернять.

– Но до этого, согласитесь, очень далеко! – развивал свою мысль маг. – Еще не все страны Запада попали под влияние новой ереси, не все наши колдуны выловлены и убиты – мы сами тому живое подтверждение. А на Востоке в Дев Небесных не верят вовсе, зато колдунов там пруд пруди, они пользуются большим уважением у власти и у народа – еретикам будет сложновато добиться своих целей. То же самое можно сказать о гномах, светлых альвах и других расах, их еретики, похоже, вовсе не принимают в расчет…

– Луциан учил, что у них нет души, – заметил хейлиг.

Желтые глаза Йоргена стали круглыми от удивления.

– Души нет?! Как это? А что есть?

– Не знаю… – смутился Мельхиор. – Я не догадался спросить.

– Напрасно. Надо было уточнить, – осудил ланцтрегер. И задумался. – Что же получается, если я наполовину нифлунг, так у меня и душа не целая, а только ее половина? Странная теория, правда?

Легивар ухмыльнулся:

– Ты только теперь это заметил? Остальные их постулаты тебе странными не показались?

– Ах, не придирайся к словам, я и без того расстроен, – поморщился предполагаемый обладатель половинной души, предположение это его почему-то сильно задело. Впрочем, он тут же повеселел – в голову пришла очень приятная мысль. – Знаете, что получается? Мы можем не опасаться, что Свет застигнет нас врасплох. Легивар – маг, я изучал тайные науки в худшем их проявлении (он имел в виду не академические дисциплины, а мрачное колдовство нифлунгов), да и Мельхиор по природе своей имеет склонность к колдовству. Пока хоть один из нас жив – худшего не случится.

– При условии, что все наши выводы верны. – Кальпурций Тиилл был настроен не столь оптимистично.

– Будем надеяться на лучшее, – сдержанно ответил Легивар, он очень не любил, когда его умозаключения кто-то, пусть даже добрые друзья, подвергал сомнению.

– Я стану молить Дев о милости! – горячо, хоть и немного невпопад обещал молодой хейлиг, и маг кивнул ему благосклонно:

– Что ж, это лишним не будет. Молись.

Первые дни пути вышли ничем не примечательными. Дорога шла по землям ландлагов Штрандхейм и Оберзее, самых мирных и благополучных в Эренмарке (насколько вообще можно вести речь о мире и благополучии в военные годы). Сюда не смогли дойти основные силы Тьмы, разорившие север Норвальда, здесь не было голода и гнилой горячки, долгие годы мучивших Моосмоор. Добрые боги сохранили эти края почти в том виде, каковой был присущ им до наступления темных лет: опрятные городки и селения, тучные поля, хорошие дороги. Не было и признаков южной безалаберности: все кладбища и даже одинокие могилы были обнесены новыми кирпичными или сланцевыми оградами. На всех перекрестках стояли столбы с охранными символами против гайстов. При каждой сельской управе имелась казенная серебряная чаша для выявления вервольфов, и альтесты не позволяли себе долотом откалывать от нее кусочки на продажу. О том, чтобы на дубах не болтались бесхозные висельники и по канавам не валялись непогребенные трупы пьяниц, и говорить не стоит. Образцовый порядок царил в западных ландлагах; его милость Йорген фон Раух остался доволен увиденным, и несколько местных чинов Ночной стражи были представлены к повышению.

Это ему, конечно, Дитмар подсудобил. «Ты все равно мотаешься по стране без дела, – сказал он (да, так прямо и сказал: «без дела» – хватило же совести!). – Давай оформим это как инспекционный рейд. На юге ты уже был, теперь проверишь состояние службы в западных и северных гарнизонах, и будет у нас сделано большое дело, и фон Оттер от нас отвяжется…»

Махтлагенар Вальгунт фон Оттер состоял в чине командующего войсками, ему же подчинялись обе стражи, Дневная и Ночная. Правда, ввиду особой значимости личный состав столичного гарнизона Ночной стражи особым указом был переведен в непосредственное подчинение его величеству. Тем не менее вся отчетность по-прежнему шла через его светлость, и Йоргену фон Рауху, а потом и брату его Дитмару такое положение вещей сильно отравляло жизнь. (Правда, если бы кто-то спросил фон Оттера, то услышал бы, что это ему отравляют жизнь братья фон Раух, потому что еще ни одной бумаги они не удосужились сдать вовремя.)

– Нет, можно подумать, это мне лично надо! Кто из нас двоих начальник Ночной стражи? Я, между прочим, тебя замещаю временно, с меня спрос невелик. А ты однажды наживешь неприятностей. – Заметив, что Йорген капризно морщит нос, Дитмар перешел от уговоров к давлению. – Тебе что, так трудно пару донесений написать? Рука отсохнет?

Да, вот именно это и было для Йоргена самым трудным! Не боялся ланцтрегер Эрцхольм ни холода, ни темноты, ни тварей ночных – боялся как огня казенных бумаг: отчетов, докладов, списков, описей, служебных записок. Они тяготили его, огорчали и утомляли, лишали вкуса к жизни. Ему проще было против десятка шторбов выйти в одиночку, чем сочинить очередной отчет, честное слово!

Говорят, еще совсем недавно, при Хагене Мудрейшем, такого не было, чтобы на каждый чих бумагу кропать. Стоила она в ту пору дороже, что ли, поэтому не тратили ее понапрасну, докладывали устно, как и подобает людям благородным, и верили друг другу на слово, без печатей и подписей. А при молодом Видаре вдруг завелась эта канцелярская мода, и пошло, и пошло с каждым годом все больше, впору специальную команду писарей при гарнизоне содержать, один не справляется уже… Скорее всего, виноваты в этой беде города. Это они стали ставить на реках особые мельницы, выделывать бумагу из старого тряпья, вот она и подешевела… Сжечь, что ли, их все? Не города, конечно, бумажные мельницы. Придумать, будто они привлекают особо вредную породу гайстов, и спалить под шумок. Или тайно подослать верных людей, а свалить все на еретиков, якобы это они усмотрели в бумажном производстве колдовскую суть…

– Хватит нести чепуху, – велел старший брат. – Дело выеденного яйца не стоит, а он целую теорию сочинил да преступные планы вынашивает! Что сказала бы наша добрая мачеха, леди Айлели, услышь она такие речи? Стыдись!

Вот и устыдился Йорген, и пришлось ему волю лагенара Нидерталя исполнить, хоть тот и не состоял в должности начальника Ночной стражи, а только замещал ее.

Пять дней он только и делал, что выражал благодарности за хорошую службу, выписывал наградные листы и отправлял их в столицу с гонцами.

А потом начался Моосмоор…

С Сигебандом фон Лерхе, махтлагенаром Моосмоором, закадычным другом и дальним родичем Рюдигера фон Рауха, Йорген был знаком с раннего детства. В общем, это был неплохой дядька, весьма радеющий о благополучии своих людей. Просто с владениями ему не повезло, они занимали обширнейшую низину между возвышенной равниной Фельзендала и плоскогорьем Норвальда. Грубо говоря, это было одно огромное болото с вкрапленными в него островами суши, более или менее пригодными для ведения хозяйства.

Но человек так и не стал хозяином этих мест, хоть и дороги прокладывал через топь, и урожай кое-как выращивал, и даже построил несколько городов и замков. Настоящие хозяева жили здесь задолго до заселения людьми правобережья Ягерда и продолжали жить в бездонных глубинах моосмоорских болотищ, хоть и потеснились слегка. Древние, опасные. Принадлежали ли они Тьме? Трудно сказать. Скорее всего, они были сами по себе, как тролли или драконы. Да только человеку-то по большому счету без разницы, кто его сожрет – ночная тварь или природное создание, живущее вне представлений о Добре и Зле… А жрать эти твари хотели всегда, когда не спали, вмерзшие в лед. Вот вам первая, старая беда Моосмоора, почти неощутимая зимой, но страшная в дождливую пору весны и осени.

Новые беды принесла Тьма. Во-первых, не стало спасения от вервольфов, оборачивались целыми деревнями. Мало ли их разбросано было на островках меж топей да трясин – разве мог за всеми уследить маленький гарнизон замка Эрнау? А вервольфы, сами понимаете, поле не пашут, скотину не водят, оброк не платят. Уже на второй год Тьмы недоимки были огромные. И пока махтлагенар фон Лерхе героически сражался с Тьмой на севере, у Феннийских гор, управляющий его драл с уцелевшего народа три шкуры, чтобы покрыть недостачу. На посев и то стало не хватать людям. Потом выдалось два дождливых лета – урожаи гнили на корню, а из вздувшихся от небесной влаги болот на дороги и гати повыползало такое! Целые обозы исчезали без следа вместе с провиантом, телегами и отрядами сопровождения. Так начался большой голод, а известно: где голод, там и мор. Люди ели всякую дрянь, а потом мучились кровавым поносом, не могли следить за собой, и гнилая горячка расползлась по махтлагу. Тихо умирали целые деревни и села, затерянные среди болот, отрезанные друг от друга и от большого мира, и о полной, до последнего человека, гибели их узнавали порой лишь спустя долгие месяцы, когда по морозу добирались туда сборщики податей либо отряды стражей – охотников на вервольфов. Какие трагедии разыгрывались там, какими словами проклинали люди своих богов – представить страшно, а еще страшнее было оказаться ночью в таком месте, потому что Тьма слышала все и превращала в гайстов озлобленные души…

Десять долгих лет творились эти безобразия в несчастном Моосмооре, и надеяться, что за год мирной жизни старому Сигебанду удалось навести порядок в своем махтлаге, было бы сущей глупостью. А самое умное было бы туда не соваться вовсе, проследовать в Нидерталь через Хорнглатт и Райтвис, да велик крюк. К тому же положение дел в гарнизоне Эрнау интересовало Вальгунта фон Оттера особо, он уже три раза письменно запрашивал сведения у Дитмара, а тому нечего было ответить, потому что человек, посланный туда еще в начале весны, назад пока не вернулся.

– Вот! Человек в Эрнау сгинул, а ты туда кровного брата гонишь! – упрекал Йорген Дитмара. Но тот его слишком хорошо знал, чтобы поддаться на такую провокацию.

– Ох, Девы Небесные! Да я первый скажу тебе: Йорген, брат, не пожалей времени – обойди Сигебандовы болотища стороной! Но я же прекрасно понимаю, что вы все равно полезете через Моосмоор, так почему бы попутно не сделать полезное дело, не заглянуть в замок?

– Откуда ты знаешь, может, мы вообще собирались морем идти, а ты все наши планы нарушил своим инспекционным рейдом!

Ланцтрегер предпринял последнюю попытку отвертеться. Но лагенар Нидерталь лишь усмехнулся ему в лицо:

– Ах, братец, ты можешь сколько угодно рассказывать сказки нашему почтенному, но излишне легковерному отцу, но только не мне. Думаешь, я успел позабыть, что морской путь в Норвальд ты терпеть не можешь и по доброй воле никогда его не выберешь, скорее уж предпочтешь увязнуть в болоте по уши.

И это была истинная правда.

Только не следует думать, будто они сразу ухнули в трясину. От берега озера Оберзее на границе махтлага до замка Эрнау и дальше на северо-восток, до самого Норвальда, шла неплохая (с точки зрения непритязательных северян) дорога с укрепленными фортами на перегонах, расположенными на таком расстоянии друг от друга, чтобы конный путник, выехав из одного на рассвете, успевал засветло добраться до следующего. Чего стоило такое строительство бедствующему махтлагу – особый разговор. Велось оно в складчину с северным соседом, кровно заинтересованным в коротком и безопасном пути к столице, и без участия Норвальда было бы, пожалуй, совершенно невозможно. Так и ковыляли бы моосмоорцы по своей старой бревенчатой гати, готовой в любой момент расползтись и потопить все, что на ней есть, отправить болотным тварям на прокорм. Вот почему Йорген что-то вроде фамильной гордости испытал, когда спутники его отметили неплохое качество дороги – о Моосмооре они были уже наслышаны и ждали гораздо худшего. Но начало оказалось обнадеживающим: еще утром они, смывая дорожную пыль, плескались в зеленоватой воде Оберзее на территории одноименного ландлага, а вскоре после заката уже стучали молотом в ворота Эрнау. И в топь не затянуло их, и твари не пожрали по пути. Хотя пытались, не без этого – что поделаешь, если лето вновь выдалось дождливым?

Чудище выползло на насыпь и развалилось поперек дороги, явно не собираясь ее освобождать. На вид обыкновенный садовый слизень, только размером зачем-то с корову, и рот как у миноги – круглая присоска с зубами. А больше ничего – ни глаз, ни ушей. Как оно их заметило? Может, почувствовало вибрацию пупырчатым, на первый взгляд таким неуклюжим телом своим?

Но внешность оказалась обманчива. Двигалось существо с удивительной прытью, отнюдь не свойственной неповоротливым моллюскам. Пока путники топтались поодаль, соображая, как быть дальше, оно лежало безвольно, словно вареная колбаса. Но стоило тем приблизиться в надежде обогнуть или перепрыгнуть неожиданную преграду – и вдруг оно встало на дыбы, опираясь на основание хвоста, принялось раскачиваться в воздухе с широкой амплитудой, грозя в любой миг обрушиться и подмять добычу под себя.

Йорген этого момента дожидаться не стал – наудачу швырнул в болотную тварь огненным шаром:

– А чтоб тебя разорвало, зараза!

Результат превзошел все ожидания: ее действительно разорвало! Сгусток жидкого огня с шипением коснулся слизистой плоти, и тело существа вдруг распалось на сотни маленьких кусочков, каждый из которых был точным подобием всех остальных и уменьшенной копией большой особи. Когда все эти кусочки, точнее, новые мелкие твари разом пришли в движение, закопошились серой пятнистой массой, Йорген подумал, что они сейчас сползутся, вновь образуют крупного слизня и повторят атаку – ему приходилось слышать о чем-то подобном. Но у слизнячков оказались собственные планы на жизнь – они принялись с упоением пожирать друг друга, посторонняя добыча их больше не интересовала.

– Какая гадость! – молвил силониец с отвращением. Скользкая тварь поначалу внушала ему уважение своими размерами и прытью, но теперь от этого уважения и следа не осталось – брезгливость одна. – Поскакали отсюда! Не желаю наблюдать это… – он запнулся, подыскивая подходящее слово, – это самоедство!

Он первый дал шпоры коню, копыта весело зацокали по камню, и скоро опасное место осталось далеко позади. И больше в тот день неприятностей не случилось. Ведь не настолько же плохим сыном был Йорген, чтобы отнести к этой категории встречу с собственным отцом?

…Часа в три пополудни они въехали в селение с «веселым» названием Большие Утопленники. И ведь почувствовал что-то тревожное ланцтрегер, уж так не хотелось ему здесь задерживаться, уговаривал: «Давайте поскачем дальше, что мы забыли в этой дыре?» Но всем приболело обедать, потому что из распахнутых дверей крошечной корчмы тянуло свежим пирогом.

Увы, не только южане оказались столь падкими на печеное! Первым, кого увидел Йорген, перешагнув порог, был Сигебанд фон Лерхе, махтлагенар Моосмоор, просто он расположился ближе к двери. А напротив него, в кожаном дорожном костюме, новомодных сапогах с большими отворотами и новомодной же широкополой шляпе с тульей в виде усеченного конуса, сидел Рюдигер фон Раух, ландлагенар Норвальд собственной персоной!

– А-а-а! – вскрикнул от неожиданности любящий сын и хотел дать задний ход, но было поздно.

Отец его заметил:

– Йорген?!! Откуда?! Какого шторба ты делаешь в этой богами отринутой глуши?! Прости, друг. – Последнее обращение относилось к Сигебанду фон Лерхе, непосредственному владельцу «этой глуши». Увы, ландлагенар Норвальд никогда не отличался тактичностью.

– Я инспектирую отдаленные гарнизоны, отец мой, – ответил сын сдержанно, хотя душа его ликовала оттого, что нашлась такая замечательная отговорка. Открывать родителю истинную цель их путешествия он не собирался ни в коем случае. Слишком уж непредсказуемым характером обладал Рюдигер фон Раух. Сыновья так и не научились угадывать заранее, какие из их действий заслужат родительского одобрения, какие вызовут взрыв ярости. А потому, во избежание семейных сцен, о главном следовало помалкивать.

– Да? – Ландлагенар смерил сына подозрительным взглядом. – Инспектируешь? На службу вернулся, стало быть? А как же учение твое? Или ты оказался столь талантлив в тайных науках, что за год успел стать колдуном?

Сказано это было таким тоном, что сразу становилось ясно: ландлагенар даже мысли не допускает, что у среднего сына его могут открыться какие бы то ни было таланты, тем более колдовские. На самом-то деле он ожидал услышать, что отпрыск его изгнан из академии с позором за недостаток усердия и ума. Но Йорген его разочаровал:

– Нет, отец, колдуном я пока не стал, но курс закончил благополучно и сдал все экзамены. Теперь у нас летние вакации, и я решил помочь брату Дитмару по службе, а заодно навестить родительский дом, засвидетельствовать почтение вам с матушкой.

Ну просто хейлиг святой или сама Дева Небесная, а не чадо из плоти и крови! И ни слова о страшных событиях в Реонне, о гибели академии, о том, что учение, начавшееся столь успешно, вряд ли когда-нибудь будет закончено…

Спутники слушали этот странный разговор отца с сыном и недоуменно переглядывались, хотя Кальпурций был удивлен чуть меньше остальных, о непростых взаимоотношениях в благородном семействе фон Раух он был в какой-то мере осведомлен. К примеру, как поступил бы его собственный отец, Вертиций Тиилл, окажись сегодня на месте ландлагенара Норвальда? Он сказал бы: «Я доволен тобой, сын мой, благословляю тебя с честью завершить начатое дело!»

Но папаша Йоргена повел себя совсем иначе.

– Ну, коли так, тебе ничто не мешает спокойно вернуться в столицу, пока недалеко заехал. Почтение свое можешь засвидетельствовать мне прямо здесь, и матери вашей я привет передам. В Норвальде, сам знаешь, стражи нет, своими людьми обходимся. А из Эрнау мы с махтлагенаром только что – все с тамошним гарнизоном… гм… короче, ничего интересного для тебя нет. Поворачивай коней.

– Увы, отец, при всем моем сыновьем уважении Эрнау я должен посетить лично, – возразил Йорген очень твердо.

От его внимания не укрылся один момент: когда ландлагенар заговорил об Эрнау, глаза махтлагенара как-то подозрительно забегали. Дело в том, что начальником тамошнего гарнизона Ночной стражи почему-то числился именно он, а по заведенному в королевстве Эренмарк порядку все периферийные гарнизоны и отдельные отряды подчинялись гарнизону столичному. Проще говоря, именно его, Сигебанда фон Лерхе, явились инспектировать из столицы, и это ему было, судя по всему, не слишком приятно, а ландлагенар Рюдигер старался старого друга выгородить. Но причина настойчивости ланцтрегера крылась, разумеется, отнюдь не в желании вывести нерадивого подчиненного на чистую воду. Однако отцу он правду сказать не мог.

– И потом, я очень соскучился по моей любимой мачехе и непременно желаю ее увидеть как можно скорее. – Тут Йорген душой не кривил ни на йоту, леди Айлели он действительно любил и скучал по ней. – Кроме того, мой друг Тиилл сочиняет трактат о природе севера, мэтр Легивар собирает редкие компоненты для своего зелья, а хейлиг Мельхиор странствует по обету, и я обещал показать им наши края. Так что возвращение мое сейчас совершенно невозможно. Прости, отец, и разреши откланяться. Мы должны спешить, чтобы прибыть в замок засветло.

Рюдигер фон Раух с досадой стукнул ладонью по столу:

– Ты видишь это, Сигебанд, друг мой! Скажи, разве это достойный сын?! Нет, это наказание, посланное мне богами за грехи юности! Он никогда не исполняет приказов отца, и всегда у него находятся тысячи отговорок и оправданий! Кончится тем, что я лишу его наследства и имени своего! Пусть ходит по миру безродным сиротой, если воля родительская для него ничего не значит…

Тут Йорген едва удержался, чтобы не хихикнуть. На его памяти отец лишал его наследства раз сто, однажды даже Кальпурций стал свидетелем такой сцены. Лишал, а потом благополучно «забывал» об этом, чтобы было чем угрожать впредь, ведь нельзя раз за разом отбирать у человека однажды уже отобранное.

Тощее, унылое лицо махтлагенара Моосмоора стало совсем уж скорбным, он чувствовал себя неловко до крайности. С одной стороны, дружеские отношения с фон Раухом требовали, чтобы он ему поддакивал, типа «ах, что за времена настали, что за дети пошли, никакого почтения к старшим» – в таком духе. С другой стороны, бранить в глаза проверяющего из столицы ему было как-то не с руки, особенно учитывая состояние дел в Эрнау…

– Рюдигер, друг мой, полно, – принялся увещевать он ландлагенара. – Молодость есть молодость! Вспомни, какими были мы с тобой в его годы. Разве мы слушали кого-то? Давай пожелаем юношам доброго пути и оставим их, нам самим пора в дорогу, не то закат застанет нас посередь леса.

– Верно! Не стоит этот юный уродец того, чтобы из-за него сожрали двух славных кавалеров. Пусть живет как знает, а я умываю руки! – С этими словами ландлагенар поднялся, швырнул на стол горсть медяков и, громыхая сапогами, вышел вон, походя с досады треснув ланцтрегера по затылку.

Махтлагенар, церемонно раскланявшись, удалился следом, он был рад поскорее сбежать.

С улицы донеслось бодрое конское ржание и удаляющийся стук копыт.

– Ах, Йорген! – не выдержав, простонал Кальпурций Тиилл. – Разве можно столь беззастенчиво лгать собственному отцу?! Разве это не грех?!

Ланцтрегер фон Раух мрачно фыркнул:

– Если бы я сказал ему правду, мы бы выясняли отношения до глубокой ночи. Это не мой грех, это он меня ввел. Вот так всю жизнь, сколько помню себя, представьте! – Как обычно, после встречи с отцом настроение было испорчено, Йоргену хотелось, чтобы его жалели и утешали. – Никакого душевного тепла, никакой родительской заботы, только упреки и брань, упреки и брань! Хоть бы раз что-то доброе сказал, благословил по-отечески, подарил на память какую-нибудь безделицу… Но нет, об этом его несчастный сын может только меч…

Договорить ему не дали. Распахнулась, жалобно взвизгнув, дверь, и ландлагенар Рюдигер с шумом и грохотом ворвался в корчму, едва не сбив с ног мелкую прислугу. Отчаянным жестом, каким обычно отдают самое последнее и дорогое, сорвал с головы шляпу и нахлобучил ее Йоргену чуть не на глаза. Выпалил страстно: «Прими, сын! Я хочу, чтобы ты носил это с честью!» Развернулся, выскочил на улицу и умчался прочь.

В корчме повисло озадаченное молчание, даже прислуга замерла на месте, прижав к груди пивную кружку.

– Ч…чего это с ним?! – растерянно, упавшим голосом пробормотал Йорген.

Он заметно побледнел и такими глазами глядел на спутников из-под широких черных полей, будто надеялся услышать от них вразумительный ответ.

И услышал-таки!

– Ваша милость, вы же сами мечтали о подарке от отца, – смиренно заметил Мельхиор. – Должно быть, Девы Небесные сжалились над вами.

– Да? – переспросил фон Раух-младший подозрительно. – Девы Небесные? Возможно, возможно… Иначе как объяснить… И зачем мне среди лета такая большая черная шляпа? Что с ней делать теперь?

– Носи с честью, – рассмеялся силониец. – Это же подарок любящего родителя. Ты должен ценить!

Надо сказать, шляпа Йоргену очень шла, хоть и была немного великовата.

…А Рюдигер фон Раух, озадаченный не менее остальных участников этой неожиданной сцены, весь долгий путь до столицы пытался найти причину своего странного порыва – и не мог. Затмение ума какое-то приключилось, право! Да, вот так она, должно быть, и приходит, старость…