События в Зиппле удивительным образом повлияли на наших друзей, придав им небывалого нахальства. Они больше не таились по кустам, не избегали случайных встреч. Они гордо шествовали по дороге, выставив напоказ магическое яйцо, и, стоило кому-то из караульных их окликнуть, начинали громко и негодующе орать: как смеет он задерживать божьих слуг, спешащих к святому месту, дабы вернуть былую благодать реликвии, оскверненной неверными? Если же несчастный заикался, что божьи слуги обычно одеваются несколько иначе и на нищих оборванцев бывают похожи редко, – ему еще больше доставалось. Ага! Сами развели в своих землях разбойников и воров, не гнушающихся посягать даже на имущество божьих людей, и сами же, вместо того чтобы искоренять преступность, упрекают несчастных обобранных путников, что те, видите ли, недостаточно хорошо одеты! Разве тому учат нас Девы Небесные?!

Караульные, будь они из числа простых мужиков или из наемников-ифийцев, в богословии разбирались слабо, в спор о том, чему именно учат нас Девы, а чему не учат, предпочитали не вступать и скандальных спутников пропускали. Только один раз в составе караула снова был хейлиг, но и он на поверку оказался деревенским простаком. Прежде большинство хейлигов обращалось в новую веру из старой, поэтому все они были людьми учеными, ведь не такое это простое дело – получить сан служителя Дев Небесных. Но Свету требовалось все больше и больше сторонников, хранителей колдовских яиц, поэтому новых хейлигов стали набирать из числа истово верующих, обучать на скорую руку и облачать в рясу даже без письменного экзамена по богословию. Какой уж тут экзамен – читать-то умели не все.

Хейлиг Лиадор оказался из их числа. Совсем недавно он был зажиточным свиноводом по имени Михай Зепп, но его любимая племенная свинья Дора вдруг принесла удивительный приплод: девять чисто белых поросят с красными глазками, все как на подбор свинки, и все благополучно выжили, ни одна не околела. Михай Зепп углядел в том знамение свыше, передал хозяйство сыновьям и подался в храм. Служил, правда, плохо, потому как был косноязычен и слегка заикался, но нашлось и для него богоугодное дело – колдунов по дорогам ловить. Только они почему-то не попадались – перевелись, что ли, совсем?..

Выдающаяся ученость молодого странника так умилила бывшего свиновода, что он в душевном порыве снял с себя белую с золотом мантию и отдал удивительному юноше, хотя сам остался в одном полосатом исподнем, над которым безбожники-ифийцы тут же принялись насмехаться.

Не избежал насмешек и хейлиг Мельхиор, потому что новое одеяние висело на хрупком юноше как простыня, троих таких можно было завернуть.

– Ничего, – сказал Йорген. – Так даже лучше. Ты у нас станешь служить образцом самоотречения во славу Дев Небесных. Показывать будем: вот каким был человек и каким стал, отдавая всего себя служению.

– Ваша милость, грешно так говорить, ведь это ложь, – простонал Хенсхен. Можно подумать, все остальное в излагаемой ими истории о яйцах и разбойниках было чистой правдой!

– Ничего, мне можно иной раз соврать, – утешил ланцтрегер. – Я совсем недавно был темной тварью, какой с меня спрос?

Постепенно они все-таки приоделись на деньги, которые Йоргену удалось сохранить, – разбойники разбойниками, а ходить по миру совсем уж оборванцами не хотелось. Купили, что нашлось во встречных селах, – не по чинам, конечно, зато по размеру и новое. Больше дорожным стражникам не в чем было их упрекнуть.

…Повод для упреков нашелся у Кальпурция: ах, зачем друг Йорген потратился на этих безобразных кнехтских кляч с отвислым брюхом и хвостами, подвязанными узлом?! Уж лучше всю жизнь ходить пешком, чем сесть верхом на это, с позволения сказать, животное, по сравнению с которым мохнатая кривоногая фельзендалка смотрится гартским скакуном. Это же позор лошадиного рода, а не кони! Неужели Йорген сам не видит?

За ланцтрегера ему ответил Легивар:

– Кони как кони, бывает и хуже. Главное, не пешком ползти. Кучу времени потеряли в Зиппле – надо наверстывать. Вот вернешься в свою благословенную Силонию – покупай хоть фельзендалок, хоть гартцев, хоть небесных единорогов с золотыми копытцами. А пока оставь свои высокородные замашки и научись довольствоваться малым.

Кальпурций хотел ответить резко, но подумал и не стал. Хоть и был бакалавр дурно воспитан и нрав имел скверный, но на этот раз он, пожалуй, был прав. Отчасти прав. Потому что представить себе еще худших коней Кальпурций не мог – воображения не хватало.

К слову, кони оказались не столь уж плохи. При всей своей неказистости они отличались выносливостью, умели, как ни странно, ходить под седлом и были достаточно резвы. Расстояние, отделявшее наших путников от Мольца, стало сокращаться быстрее.

– Ах, друг мой, – начал Йорген патетически, – я должен признаться тебе в УЖАСНОМ!

Тяжкий камень лежал на его совести, лишая покоя и сна. Четыре дня он терпел эти мучения, на пятый решил во всем признаться Тииллу. И на полуденном привале, дождавшись, когда спутники, укрывшиеся от не по-осеннему яркого солнца под сенью придорожного дуба, заснут, завел этот нелегкий разговор.

– Я знаю, ты будешь разочарован во мне и вряд ли сможешь простить такой грех, но жить дальше с грузом тайной вины я не могу.

– Так говори же! – встревоженно вскричал Кальпурций, едва не перебудив остальных. Он вообразил страшное: что Йорген, будучи ночной тварью, промышлял мирным населением: вламывался в спящие дома, рвал на части хозяев, выгрызал сердца женщин и невинных детей – в таком духе.

Ланцтрегер, отворачиваясь, чтобы не смотреть в глаза, вздыхая, как старец, взбирающийся в крутую гору, рассказал о своих снах.

– И что – это все?! Весь твой грех? – поразился силониец. – По-твоему, я должен винить тебя за дурной сон, навеянный зловредным колдовством? Право, ты напоминаешь мне двух пьяниц, встреченных в порту Рейсбурга! Один из них упрекал другого в своей неудаче: «Это все ты виноват! Ты мне приснился и сказал: сделай так-то…» А второй слезно оправдывался: «Да разве я хотел! Я же не знал, что так получится!»

– При чем тут пьяницы! – даже рассердился Йорген. – Ты разве не понимаешь: это колдовство выявило мои дурные наклонности! Оказывается, я до страсти люблю твою жену и в глубине души желаю увести ее! Разве это не ужасно? Разве я не виноват перед тобой?!

– Ах, друг мой! – едва не разрыдался бедный Кальпурций. – Ведь это не твоя – это моя вина! Это я стал помехой вашему счастью, самими богами предначертанному! – И он, всхлипывая, поведал свою печальную историю. А потом с трепетом поднял на дорогого друга глаза – что-то он скажет?

– Ну надо же! – сказал Йорген фон Раух. Выглядел он озадаченным, но отнюдь не убитым горем. – Как же все сложно устроено в нашей жизни, как запутанно и странно! Знаешь, Тиилл, мне кажется, мы с тобой больше не должны задумываться о любви. Оставим эту тему дамам, они как-то лучше разбираются в чувствах и прочих тонких материях. А мы с тобой, как два дурака, страдаем о том, чего все равно не можем изменить. Пусть все идет как шло, и забудем об этом. Дружба важнее супружества, я так считаю.

Тут они пожали друг другу руки и даже чуть не обнялись, поддавшись порыву, но все-таки смогли удержаться. И хорошо, что смогли. Оказывается, хейлиг Мельхиор успел пробудиться и таращился на них глупыми со сна глазами – что бы он подумал?

Но не только этим памятным разговором, не разрушившим, а еще крепче сплотившим дружбу Кальпурция, сына государственного судии Тиилла, и Йоргена фон Рауха, ланцтрегера Эрцхольма, был отмечен тот день. Странная и неприятная находка ждала их на дороге ближе к вечеру. Первым ее заметил Мельхиор, плоховато управлявшийся со своим конем. Вроде бы на самого смирного его посадили – все равно то вперед вырывался, то плелся далеко позади – по настроению коня. Вот и на этот раз ускакал вперед, но вдруг замер как вкопанный и ни шагу дальше.

– Смотрите, смотрите, там что-то лежит! – закричал хейлиг, обернувшись.

Это был труп вервольфа. Он лежал поперек дороги и был безобразен: голова человека на мохнатом зверином туловище. Самое удивительное – на теле его не нашлось ран от серебра, он сдох сам. За десять лет войны Йорген ни разу не сталкивался с таким фокусом и даже не слышал, что подобное возможно в принципе. Нет, твари ночные могли дохнуть и передохли во множестве, когда отступило Зло. Но, как мы уже не раз упоминали, те, что водились до Тьмы, благополучно пережили ее уход. Вервольфы были из их числа. Сами, без посторонней помощи, они прежде не умирали. А ведь это было только начало! Чем ближе к Мольцу, тем больше вервольфовых туш встречалось на пути. Чуть позже к ним присоединились шторбы.

– Не нравится мне это, ох как не нравится! – сетовал ученый-маг Легивар, и спутники согласно кивали.

Только наивный Мельхиор удивился:

– Разве вы бы предпочли, чтобы они остались живы и продолжили вершить свое злое дело?

– Мы предпочли бы знать, отчего они гибнут. Что причиной тому – близость к священному месту или так наступает Свет? – пояснил бакалавр сухо, он считал, что человек мало-мальски ученый должен сам понимать такие очевидные вещи. Но хейлиг Мельхиор никак не желал думать головой, и это раздражало. – Между прочим, теперь осень, но не кажется ли вам, что день не убывает, а, напротив, увеличивается?

– Определенно день прибывает, – согласился альв. – Боюсь, действительно началось.

– Вот видите, – сказал Йорген с укоризной. – А вы собирались оставить меня темной тварью! Я тоже мог умереть, как вервольф или шторб.

– Да, это была большая глупость с нашей стороны, – признал Легивар. – Никогда не нужно ждать выгоды от Зла.

– Святая истина! – поддакнул хейлиг Мельхиор.

«Почтенный путник, знай: до славного города Мольца осталось пять лиг пути», – любезно оповещал дорожный указатель. Чуть в стороне от него, в перелеске, «почтенные путники» устроили очередной привал – полуденное солнце сделалось совершенно невыносимым. Яркое до белизны, оно не столько пекло – той безумной жары, что царила в землях Тьмы, не было и в помине, – сколько слепило. Йоргена худо-бедно выручала широкополая отцова шляпа – надо же, пригодилась! Без нее, пожалуй, уже зрение бы потерял! Остальным было плохо. Глазам становилось больно, они начинали слезиться, и темные круги мелькали перед ними. Кони опускали шеи к земле и не хотели дальше идти – странно, но почему-то не спасали даже шоры. Умолкали птицы в пожелтевших, но еще густых кронах деревьев, все живое стремилось в тень, забивалось по норам и щелям. Впрочем, в городах люди, давно разучившиеся понимать природу, еще ухитрялись радоваться «последнему летнему солнышку»: «Ах, какие чудные стоят деньки! Хоть полюбоваться напоследок». Именно – напоследок! Они не догадывались, что не хмурая, слякотная осень и ветреная, почти бесснежная в этих местах зима ждет их впереди, а долгая и мучительная гибель.

– Все-таки интересно, кто из нас на этот раз окажется Воплощением, – принялся гадать Кальпурций Тиилл. Он лежал на животе, спрятав голову под рогожкой, и ему было скучно, хотелось болтать.

– Теоретически любой из нас! – живо откликнулся Йорген, он думал о том же. – То есть я-то, конечно, знаю, что это не я, но у вас есть все основания мне не доверять. Как и всем остальным.

– И мне? – удивился Легивар, он-то для себя давно решил, что Воплощением будет Мельхиор, урожденный колдун, посвятивший жизнь служению светлым богам.

За Йоргена не без злорадства ответил силониец:

– Конечно! Это ты утверждаешь, что весь из себя Черный, а что у тебя в душе – откуда нам знать? Фруте фон Раух тоже казался нормальным до самой последней минуты, пока из него не полезло Зло! А из тебя полезет Добро!

– Да я при вас некромантию практиковал! Какое там Добро?! – вскричал потрясенный маг, привыкший считать себя вне подозрений.

– Это было давно. За три недели можно чему угодно душу открыть.

– Да не открывал я…

– А это мы скоро узнаем, открывал ты или нет! – мстительно заявил Кальпурций, и бакалавр обиженно умолк.

Заговорил светлый альв:

– Послушайте, но уж я-то в вашу теорию точно не вписываюсь: Воплощение должно быть изначально темным…

Его даже дослушивать не стали.

– А кто одиннадцать лет назад самолично открыл дорогу Тьме? Какой ты после этого светлый? Одно название!

Смешно, конечно, обращать внимание на обвинения глупых двадцатилетних мальчишек, когда сам прожил на свете больше полутора веков, но эти слова, презрительно брошенные магом, Семиаренса Элленгааля почему-то задели.

– Знаете что, давайте не станем думать, кто именно из нас послужит Воплощением, – смущенно предложил Хенсхен, почувствовав, что обстановка начинает накаляться. – Лучше подумаем, как с ним правильно поступить.

– Точно! – поддержал Йорген. – А то недолго и передраться всем!

– А что тут думать? – Легивар был настроен воинственно. – Убить его надо! У нас же обратная задача! Темного нельзя было убивать, значит, светлого нельзя оставлять в живых.

– Как ты легко об этом говоришь, – нахмурился Кальпурций. – Ведь речь идет о ком-то из нас! Может быть, даже о тебе!

– Но я же знаю, что не обо мне! – в запале выкрикнул бакалавр. – Ой!

К чести своей, он понял, какую допустил бестактность.

– Вот именно – ой! – сказал силониец сурово. И все надолго замолчали.

Разговор возобновил Йорген.

– Семиаренс, – обратился он к альву умоляюще, – мы знаем, что вы, альвы, привыкли все скрывать. Мы знаем, что ты нам опять ничего не расскажешь. Я прошу только об одном. Скажи честно: известно ли тебе что-то, о чем не знаем мы? Ответь только: да или нет, большего я не прошу.

– Нет! Клянусь! – без промедления откликнулся альв.

Это была правда.

Памятуя о прошлой неудаче, светлые альвы приняли нелегкое решение: в судьбу мира больше не вмешиваться и против Света не выступать, сосредоточившись на безопасности своего собственного народа. И карты фатума указывали на то же: это не их борьба. Но чья? Об этом Семиаренс Элленгааль старался не думать. Он предполагал, каков будет ответ, но пальцем не шевельнул, чтобы удостовериться в верности своих опасений или опровергнуть их. Слишком глубокое потрясение пережил он, когда узнал, что сам лично привел в пещеру Хагашшая Воплощение Тьмы. Соплеменники утешали: так было предначертано свыше; с его участием или без, но Фруте фон Раух обязательно оказался бы в роковом месте в назначенный срок. Но легче от их уговоров не становилось. Семиаренс Элленгааль зарок себе дал: не только оставаться в стороне от нового ИСПЫТАНИЯ, но гнать прочь самые мысли о нем, ведь и они порой воплощаются…

Должно быть, плохо гнал. Их линии фатума снова сплелись. Только на этот раз ему не нужно было ничего скрывать от спутников своих. Одно не составляло тайны, о другом они догадались сами, о третьем – и, пожалуй, главном – он знал не больше остальных. Но даже если расстарался бы в свое время узнать – разве смог бы доверять этому знанию после того, что случилось во Тьме?

– Клянусь! – повторил Семиаренс Элленгааль, младший тан светлых альвов Нидерталя.

– Если он – Воплощение Света, его клятвам нельзя доверять, – меланхолично заметил Кальпурций Тиилл.

В тот день ему хотелось всем говорить гадости. С чего бы это? Так непохоже на благородного силонийца!

Город Мольц выгодно отличался от Лупца отсутствием заборов, благоустроенностью и чистотой. Он казался скорее гизельгерским, чем фрисским. Хотя почему «казался»? Прежде эти пограничные земли принадлежали западному соседу, Фрисса отвоевала их лет четыреста назад, когда еще была в силе и не считалась предгорным захолустьем. В наши дни Гизельгера, пожалуй, смогла бы заполучить свои исконные владения назад, если бы задалась такой целью. Но угроза потерять независимость и превратиться в эренмаркский ландлаг была для нее столь велика, что правители не считали нужным утруждать себя расширением границ. Зачем жертвовать средствами и людьми, чего ради стараться, если рано или поздно все отойдет Эренмарку? Так рассуждали они, и Мольц оставался фрисским.

Задерживаться в городе не стали. Наоборот, постарались миновать его как можно скорее – от греха. Храмы здесь высились чуть не на каждом углу, и видно было, что большинство выстроено совсем недавно, наспех. Они имели вид простых, круглых в сечении башен, сложенных из грубого камня и замазанных белилами. Кладка была плохой, уже начинала трескаться. Некоторые башни покосились, грозя обрушиться на соседние дома.

– У нас в Эдельмарке курятники аккуратнее лепят! – возмутился Легивар, слишком уж уродовали славный городок Мольц эти отвратительные строения. – Шагу нельзя сделать, чтобы не упереться носом в храм! К чему их столько навтыкали?

– Для усиления воздействия яичных чар, – пояснил очевидное Йорген. – Вам не кажется, что они уже и к нам начинает подбираться? Что-то мне захотелось Прославления петь. Ей-богу, спел бы, если бы знал слова.

– В новой вере Прославлений не поют, ваша милость, – заметил Мельхиор. – У них иные обряды.

– Да? – подозрительно уточнил Йорген. – Тогда откуда у меня столь неожиданное желание?

– Возможно, это Девы Небесные хотят ниспослать очищение вашей душе, дабы укрепить ее для борьбы с ересью? – предположил хейлиг неуверенно.

– И что им было не озаботиться этим прежде, чем я побывал в темных тварях? – проворчал ланцтрегер с досадой.

– Думается, Девы тут ни при чем, – заметил бакалавр. – Просто ты сделался слишком нервным после Зиппля, вот тебе и мерещатся всякие глупости.

– Желание петь Прославления – отнюдь не глупости, а светлый душевный порыв, угодный богам! – возразил Мельхиор, стараясь придать голосу суровость, приличествующую сану хейлига старой, истинной веры. – И грешен тот, кто утверждает обратное. Стыдись!

Но черный маг, вместо того чтобы устыдиться, принялся противно хихикать:

– Ну-ну! Пусть споет! То-то Девы Небесные порадуются! Боюсь, после этого они надолго отвернутся от нашего грешного мира!

– Зато у моего брата Дитмара отменный музыкальный слух и приятный голос, а Фруте умеет играть на флейте! – мрачно сообщил Йорген фон Раух, как будто это что-то меняло.

Вообще-то в детстве он иногда любил спеть. Не Прославления, конечно, что-нибудь повеселее. И когда на привалах вместе с остальными он орал простые солдатские песни, подчиненные никогда не упрекали его, что он взял не ту ноту или не попал в такт, наоборот, были довольны, что его милость поет вместе с ними. Дома все было по-другому. Леди Айлели плакала, безуспешно пытаясь обучить пасынка музыке. Рюдигер фон Раух был убежден, что Йорген фальшивит специально, чтобы позлить мачеху, и брался за ремень. Брат Дитмар утверждал, что его пение похоже на вой больного вервольфа, маленький Фруте не мог себе такого позволить, он просто хихикал. В общем, любящая родня сделала все, чтобы отбить у бедного Йоргена всякую охоту к музицированию. Но изредка она, охота эта, все же пробуждалась в его душе, и тогда он тихонько напевал силонийские серенады, если думал, что его никто не слышит. Ему казалось, что получается совсем неплохо и родственники нарочно, из вредности преувеличивают его бездарность. И друг Легивар оказался с ними заодно! Разве не обидно?

– Девам Небесным важна не красота исполнения, а его искренность, – холодно откликнулся Хенсхен. – Обладай голосом соловья злодей, погрязший во грехе, они не внемлют ему. И наоборот, самый слабый и неверный голосок праведника будет непременно услышан на небесах!

– Вот так! – поддакнул Йорген, пожалуй излишне самонадеянно причисливший себя к праведникам – с его-то недавним темным прошлым! – Спасибо, Мельхиор, ты настоящий друг, не то что некоторые!

…Да, совсем неплохим человеком оказался на поверку робкий и наивный, чтобы не сказать, глуповатый хейлиг из Швелльхена. Жаль, если ему уготовано стать Воплощением. Жаль, если его придется убить. Или это он должен будет стать убийцей?

Не так-то просто получилось отыскать в незнакомой местности маленькую Долину Света. Знали о ней все без исключения жители Мольца. Указать дорогу не согласился ни один, даже городская побирушка не позарилась на золотой. Видите ли, всякий страждущий должен сам найти к ней путь. Для кого-то он будет короток, для другого – длиннее, а закоренелому грешнику долина может и вовсе не открыться, по крайней мере, до тех пор, пока помыслы его не очистятся и раскаяние не станет искренним. Мало того, один и тот же человек, побывавший в святом месте неоднократно и вроде бы умеющий его легко найти, может однажды не попасть туда, если чрезмерно нагрешит.

Поговаривали даже, будто долина не совсем в нашем мире лежит, а ближе к дивному Регендалу, и бывали случаи, что злодеи, посягнувшие на сокровища ее храма, обратно уже не возвращались, пропадали где-то на перепутье миров…

– Тогда нам остается лишь надеяться, что все мы грешны в равной мере и не растеряем друг друга по дороге, – заметил Семиаренс Элленгааль.

– На месте тех, кто однажды впустил в мир Тьму, я бы не обольщался, – хмыкнул Легивар, как будто сам он был невинной овечкой, никогда не практиковавшей некромантию!

– На всякий случай давайте условимся ждать опоздавших у входа в храм и ничего не предпринимать, пока не соберемся вместе, – попросил ланцтрегер. В Зиппле он натворил столько дел, что теперь опасался, как бы долина не отвергла его вовсе.

– Хорошо, мы тебя обязательно дождемся, – согласился силониец, без всякой гордости полагавший, что у них с Мельхиором имеются все шансы прибыть на место раньше остальных.

«Не пришлось бы ждать до конца времен», – хотел брякнуть Легивар, но не стал, пожалел друга Йоргена. Ведь не по своей же воле тот в чудовищах ходил.

К счастью, все их опасения оказались напрасными. То ли слава о чудесах долины была сильно преувеличена, то ли весы, на которых Дева Юста взвешивала человеческие грехи, были не особенно точны, но в долину компания явилась в полном составе. Хотя поблуждать пришлось. Взяв за точку отсчета город Мольц, стали объезжать его по расширяющейся спирали, пока наконец не увидели впереди скопление довольно высоких холмов. Когда же все-таки добрались до них по бездорожью, дело было далеко за полночь. Впрочем, ночи теперь были под стать ослепительным дням.

Никто из людей такого не видел, но нифлунги, среди которых Йоргену довелось жить в детстве, утверждали, будто далеко на севере, за Пустошами, есть край вечного снега и льда. В незапамятные времена смертные селились и там, но вынуждены были уйти, когда морозы сковали их землю, сделав ее мертвой. Но речь теперь не об их горькой судьбе, а о том, что само солнце в тех забытых краях ходит по-иному. Будто бы зимой оно не показывается на небе вовсе, и много месяцев подряд длится ночь. Зато летом оно не хочет уходить за горизонт, и по ночам становится светло, как днем… Йорген слушал эти рассказы, и ему становилось жутко. Пугала бесконечная ночь: мало ли какие твари успеют в ней наплодиться? Но пугал и безобразно длинный день: какими же голодными будут твари, когда он наконец кончится!..

И вот что-то похожее случилось в обжитых землях. Правда, солнце по-прежнему исправно совершало свой круг, вставало утром на востоке, а вечером пряталось за западным горизонтом. Да только темнее с его уходом почти не становилось. Небо делалось не черным, с россыпью звезд, а тускло-серым, будто не полночь над миром, а очень пасмурный день. И миллионы больших и маленьких ночных существ сидели голодными по своим норам и логовам, потому что боялись выйти на промысел. Природа замирала в недоумении, а люди в городах думали: «Вот сколько света дарят нам добрые Небеса. Должно быть, теперь и урожаи будут вдвое!» Они не знали, что темнота нужна зерну не меньше, чем свет, и если ночи больше не будет, растения не смогут жить.

«Пожалуй, мы ошибались, предполагая, что Свет уничтожит наш мир милосердно, в мгновение ока, – думал Семиаренс Элленгааль. – Нет, он станет убивать его медленно, год за годом, как делала это Тьма, ведь они играют по одним правилам. Быстро пропадут те, кто привык жить в ночи. Потом придет черед деревьев, кустов и трав, и дневные создания начнут гибнуть от голода. Они будут прятаться под землей, драться друг с другом за жизнь, продляя агонию мира. Сегодня Свет навис над Фриссой, постепенно он будет становиться все ярче, захватывать все новые и новые земли, сгубив Фавонию, переползет через Альтгренц в Вольтурнею, загубит и ее…»

Так будет, если его не остановить. Но удастся ли на этот раз? Ответ на этот вопрос им предстояло узнать очень скоро.

Да, местечко было чудным, по крайней мере, в свете ночи – в ослепляющем свете дня они уже вряд ли смогли бы его хорошо разглядеть. Долина лежала в окружении шести холмов, пока еще зеленых, несмотря на осеннюю пору. У подножия одного из них било несколько мощных ключей, воды их сливались в звонкий ручей, и тек он действительно по гладко окатанной сердоликовой гальке. (Йорген, сам не зная зачем, припрятал горсть полупрозрачных солнечных камней в поясной кошель – просто они ему понравились.) Обещанные плакучие ивы с серебристой листвой тоже имелись, росли по берегу ручья. Но медом в воздухе не пахло – Йорген специально принюхивался. И цветы уже отцвели, а может, Свет их сгубил?

Зато храм был на месте, стоял на склоне самого высокого холма. Вот только называть его «маленьким», пожалуй, не стоило. Очень даже солидный храм, не хуже всех остальных. Или его уже успели достроить?

Точно. Достроили. А строительный хлам, по фрисской своей привычке, убрать не удосужились. И «украшают» теперь подходы к святыне серые кучи битого камня и белые конусы засохшей известки. И охраняют их – не кучи, конечно, а подходы – здоровенные, поджарые ифийцы, наряженные, смешно сказать, динстами: просторные рясы, явно не на них шитые, мешками свисают с широких плеч. Меньше всего эти парни были похожи на скопцов. Даже интересно, сколько им заплатили еретики, что они согласились на такое позорное представление?

– Пробиться сможем? – тихонько спросил ланцтрегера Кальпурций.

– На открытой местности – не думаю, – живо откликнулся тот. Ифийцев насчитывалось десятка полтора, и на тех неуклюжих олухов, что он резал, как скот, в Зиппле, они тоже мало походили. – Надо постараться миновать их без боя. Войдем в храм – а там видно будет, что и как.

Вошли. С ифийцами затруднений не возникло: увидели яйцо, увидели белую реверенду Мельхиора и с полупоклоном расступились, давая дорогу. Только один, самый угрюмый, пробормотал, ткнув старшего в бок:

– Так бездушным вроде нельзя? – и кивнул на светлого альва.

Тот в ответ скривил рассеченную безобразным шрамом рожу:

– Слышь, Плешивый, тебе получку, неделю как обещанную, выдали вчера? Нет? Вот и помалкивай. Как выдадут, тогда и будем смотреть, кто с душой, кто нет. А пока пусть сами смотрят.

Но Плешивый не успокаивался:

– И с оружием, говорили, нельзя…

Старший присвистнул:

– Слышь, чтой-то ты нынче больно старательный! Может, и взаправду в динсты подался, а? Скинь-ка порты, мы погля… – Конец фразы потонул в громогласном ржании.

Напрасно они веселились. Не был Плешивый скопцом, иную причину имело его странное усердие. Малая толика колдовства была в его крови. Он сам о ней не знал, но именно она заставляла его почуять неладное. Чем-то не нравились ему новые паломники, беспокойство внушали – надо бы их задержать. Но старшой и слушать не пожелал:

– Я нашему хейлигу вчера так сказал: будет золото – будет исправная служба, нет – не взыщи, как уж выйдет. Пусть знает, как нам не платить. А то повадился!.. А вы что ждете, топчетесь? – вдруг вспомнив, напустился он на чужаков. – Шли молиться – ступайте молитесь, нечего здесь ушами прясть, когда люди разговаривают!

– А чего они ночью-то молиться пришли? – сделал последнюю попытку Плешивый.

– Ай, да кто теперь разберет, где ночь, где день? – хмыкнул «старшой».