15.1. Внутренняя политика Николая I

Государственное развитие России осуществлялось в режиме маятника. Доведенная до поляризации одна управленческая модель, исчерпав свой потенциал, сменялась противоположной. Впрочем, обратный ход государственного маятника начался задолго до восшествия на престол Николая I (1825—1855). Альтернатива Константина и Николая периода междуцарствия олицетворяла либеральную и государственническую дилемму политики Александра. Преемство власти обусловливалось также необходимостью завершения ряда структурно-функциональных преобразований: перехода от коллегиальной к министерской системе; институционализации Императорской канцелярии; создания российской государственной инфраструктуры на присоединенных территориях.

Рационализация правосознания и кодификация права. В николаевское царствование доминировал вектор рационализации системы управления, связанный с установкой императора на нормативизацию государственной и общественной жизни. Стремление к унификации в целом характеризовало весь курс внутренней политики Николая I. С управленческой рационализацией соотносилась продолжающаяся бюрократизация системы.

«Я, – сформулировал Николай I перед бывшим своим учителем права М.А. Балугьянским одну из главных задач царствования, – желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов». Впрочем, понимание природы законов для николаевской России было принципиально иным, нежели для западноевропейского правосознания. Потребность в них определялась не задачами осуществления правосудия, а поддержанием порядка.

Уже в деятельности Следственной комиссии и Верховного уголовного суда по поводу восстания декабристов проявилась определенная эволюция в сторону утверждения рационального правосознания. Если предшественники Николая Павловича на российском престоле лично расправлялись со своими врагами, то он карал их не персонально, а от имени государства. Император пытался облечь выводы следствия и решения суда в форму закона. С другой стороны, Николай I был далек от того, чтобы в действительности дистанцироваться от судопроизводства. Члены следственных и судебных органов находились в полной зависимости от императорской власти. Николай I принимал личное участие в допросах заговорщиков. И, таким образом, решения суда были предопределены.

Нормативизация системы управления связывалась с кодификаторской деятельностью М.М. Сперанского. Культивации законов противоречила разбухшая за 200 лет (после Соборного уложения) и эклектичная по своему содержанию система российского законодательства. Ни один судья не мог претендовать на всеобъемлющее знание существующих законов. Поэтому в реальном судопроизводстве руководствовались этической целесообразностью и практической традицией.

В первое «Полное собрание законов», состоящее из 45 томов (40 томов законов и 5 томов указателей), вошло около 31 тыс. законодательных актов, расположенных в хронологическом порядке и охватывающих период с 1649 г. до 3 декабря 1825 г. Предпринятое одновременно второе издание в дальнейшем печаталось погодно и завершилось лишь в 1883 г. публикацией 55-го тома, доводящего публикацию правовых актов до конца правления Александра II. Для практических нужд аппарата чиновничества был предложен 15-томный «Свод законов Российской империи» (1832), который ограничивался действующими законами, структурированными по тематическим разделам. Непосредственно к вопросам управления относились первый том, в который вошли законы о высших и центральных учреждениях, второй – о местных, третий – о службе чиновников, четырнадцатый – о полиции, цензуре, ссылке и т.п. Ввиду роста бюрократического аппарата дважды – в 1842 г. и в 1857 г. – предпринималось переиздание Свода.

Несмотря на все предпринятые усилия, введение с 1 января 1835 г. в действие Свода законов не привело к торжеству законности. Характерный пример реакции чиновничества на нововведения в сфере судопроизводства представляет случай, произошедший с могилевским губернатором. Когда кто-то из подчиненных возразил, что поступившее от него приказание не может быть исполнено как противоречащее конкретной статье законодательства, он выхватил из рук правителя канцелярии том Свода законов, сел на него и, ткнув себе пальцем в грудь, провозгласил собравшимся: «Вот вам закон!»

Сходный правовой нигилизм характеризовал не только взгляды провинциальных чиновников, но и представителей высшей власти. «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства!» – заявил А.Х. Бенкердорф донимавшему его жалобами на «незаконные» придирки цензоров А.А. Дельвигу.

Чиновничество. Бюрократизация противоречила аристократическому принципу организации власти. Служебная ротация приводила к девальвации дворянского звания. Стремлением совместить оба принципа был проникнут закон от 11 июня 1845 г., направленный на ограничение доступа в потомственное и даже личное дворянство по службе посредством увеличения класса их присвоения по Табели о рангах. Личное дворянство предоставлялось теперь гражданским служащим с IX класса, потомственное – с V (для воинских чинов – с VI). На чиновников пяти низших рангов распространялся статус почетных граждан.

Ограничения коснулись и другого пути присвоения дворянского звания – через представление к ордену. В александровское правление награждение любым из орденов, независимо от его степени, подразумевало возведение в потомственное дворянство. Николаевские законы вообще запрещали «испрашивать» ордена для купцов и «лиц сельского состояния». Если же купец все же награждался орденом, то с 1826 г. он удостаивался только личного дворянства, а с 1832 г. – звания потомственного почетного гражданина. В соответствии с новой табелью орденского старшинства и чинопроизводства личное дворянство предоставляли (по порядку возрастания) ордена – Анны 4-й степени (с 1845 г.), Станислава 3-й (с 1855 г.), Анны 3-й (с 1845 г.), Станислава 2-й (с 1855 г.), Анны 2-й (с 1845 г.), а потомственное – Владимира 4-й, Владимира 3-й, Станислава 1-й, Анны – 1-й, Владимира – 2-й, Белого орла, Александра Невского, Владимира 1-й, Святой Екатерины и Андрея Первозванного. Кроме того, в потомственное дворянство возводили находившиеся вне этой системы все степени наград ордена Георгия Победоносца. Для поощрения служебного рвения представителей низших рангов бюрократии, не имевших соответствующей пролонгации для продвижения по чиновничьей иерархии, в 1827—1828 гг. учреждается «знак беспорочной службы», которым награждались лица, чей служебный стаж превышал 15-летний срок.

Введение в 1832 г. процедуры присвоения чиновникам низших рангов звания «почетного гражданина» отражало специфику понимания природы гражданства в николаевской России. В отличие от западноевропейского права, связывающего с этой категорией главным образом частную сферу, в Российской империи она относилась к бюрократической системе. Гражданин в России оказывался не более чем чиновником одного из пяти низших рангов. Гражданство в специфическом российском управленческом контексте рассматривалось как низшая по отношению к дворянству ступенька служебной лестницы.

Носителями николаевского бюрократизма выступала немецкая часть российского чиновничества. Реанимировалось направление пруссификации государственной системы. Сам Николай I, увлеченный всеобъемлющей регламентацией, несмотря на апелляцию к русской национальной традиции, зачастую характеризовался современниками в качестве идейного немца.

Николаевскую генерацию чиновников-технократов олицетворял собой министр финансов Е.Ф. Канкрин. Его рассуждения о путях борьбы с дефицитом бюджета находились в явном противоречии с традицией российского финансового ведомства. «В государстве, – писал он, – как и в частном быту, необходимо помнить, что разориться можно не столько от капитальных расходов, как от ежедневных мелочных издержек. Первые делаются не вдруг, по зрелому размышлению, а на последние не обращают внимания, между тем как копейки растут в рубли». В соответствии с этим пониманием министр финансов, работая по 15 часов в сутки, затрачивал основные усилия по отражению покушений на государственные финансовые запасы, доказывая, что то или иное дело требует значительно меньших затрат, чем испрашивается.

Институты государственной власти. Одним из главных препятствий рационализации государственного управления являлось традиционное для России отсутствие четкой системы разграничения функций и сфер деятельности между различными институтами власти. Унификаторская политика Николая I принципиально не изменила сложившегося положения. Напротив, появление новых бюрократических учреждений лишь усугубило управленческий хаос. Так, управление в финансовой сфере осуществлялось помимо Министерства финансов Министерством внутренних дел, Государственным казначейством, Министерством государственных имуществ, ведомством вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Отсутствовало четкое разграничение полицейских функций между Министерством внутренних дел и III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии. При этом часть сыскной деятельности, связанной с перлюстрацией корреспонденции, была возложена на Главное управление почт.

Несмотря на учреждение в 1837 г. Министерства государственных имуществ, не было упразднено и аналогичное по своему предназначению V Отделение Императорской канцелярии. Обеим структурам вменялись задачи разработки реформ в отношении государственных крестьян. Отделение Императорской канцелярии в структурной ведомственной иерархии стояло над министерством. На практике чиновники обоих органов то дублировали друг друга, то снимали с себя ответственность и переадресовывали решение важных управленческих задач. Граф П.Д. Киселев, будучи начальником Пятого отделения, должен был контролировать самого себя как министра государственных имуществ. Еще большие сложности вносило в управление учреждение ряда специальных «крестьянских комитетов» (в 1828, 1829, 1835, 1839, 1842, 1846, 1847 гг.). Их прерогативы не ограничивались лишь вопросами о частновладельческих крестьянах, распространяясь и на сферу, входившую, казалось бы, в компетенцию Пятого отделения. В результате крестьянская реформа, на которую были затрачены значительные финансовые средства, к исходу правления Николая I так и не состоялась. Вероятно, причины ее пробуксовки заключались не только в политических обстоятельствах (таких, как холерные бунты или европейские революции) и сопротивлении дворянства, но и в дисфункции структурно разбухшего бюрократического аппарата.

Иногда в силу неразграниченности полномочий между структурными подразделениями николаевской государственной машины разгорались долговременные конфликты. Так, не могли разделить между собой цензорские функции Министерство народного просвещения и III Отделение Императорской канцелярии. Ведомственный конфликт усугублялся личной враждой министра С.С. Уварова и председателя А.Х. Бенкендорфа.

Совмещение ряда полномочий Государственного Совета, Сената и Комитета министров приводило к общей разбалансировке системы. С целью структурного упорядочения функций институтов высшей власти был учрежден Особый секретный комитет 6 октября 1826 г. под председательством руководителя Государственного Совета В.П. Кочубея. Однако, просуществовав до 1832 г. и так и не решив поставленных задач, Комитет был распущен.

Особенности делопроизводства. В правление Николая I наблюдалось стремительное разрастание бюрократического аппарата. Если к концу XVIII в. чиновничий штат составлял 15—16 тыс. человек, то к середине XIX в. – уже 61,5 тыс. Вместо с тем это все равно уступало, особенно в пропорциональном отношении к населению, численности управленческого персонала в западноевропейских странах. Если в Петербурге на 1000 жителей приходилось 1,1—1,3 представителя администрации, то в Лондоне и Париже соответственно 4,1 и 4,5 чиновника.

Другое дело, что российский бюрократизм подразумевал не столько оптимизацию управленческих механизмов, сколько усложнение процедуры делопроизводства. Только в одном департаменте министерства документ подвергался 34 последовательным операциям. За год среднестатистический российский губернатор подписывал около 100 тыс. бумаг, т.е. по 270 входящих и исходящих документов ежедневно. Министерства были буквально завалены ворохом бумаг. Если в 1803 г. Министерством внутренних дел было рассмотрено 24 921 дело, то в 1827 г. – уже 35 тыс. дел. Неоднократно предпринимавшиеся правительством попытки сократить переписку структурных подразделений министерств ни к чему не привели.

Судопроизводство предполагало прохождение множества ревизующих и апелляционных инстанций. В результате подавляющее большинство рассматриваемых в судах споров так и не заканчивалось окончательным вердиктом. Из уголовных дел только 12,5% вынесенных приговоров были доведены до своего логического завершения. В остальных случаях обвиняемые, не будучи еще определены как преступники, находились «под подозрением» или «под сильным подозрением».

Характерный анекдот николаевской эпохи описывает случай, когда по распоряжению царя из Москвы в Петербург надлежало доставить одно судебное дело, тянувшееся десятилетиями. Для его транспортировки было выделено 40 подвод. Однако по пути кортеж вместе с томами документов бесследно пропал.

Делопроизводственный кризис был столь масштабным, что им оказался охвачен даже Петербургский надворный суд, здание которого располагалось напротив окон императорского кабинета. Ревизия 1842 г. выявила в нем тысячи нерешенных дел, тотальное невыполнение распоряжений и указов, запущенную финансовую отчетность и т.п. Обвиненный в этих нарушениях генерал-губернатор Петербурга оправдывался перед Государственным Советом ссылкой на то, что в других судах и управах положение дел и того хуже.

Получение любой юридической бумаги подразумевало прохождение многоступенчатых бюрократических процедур. Делопроизводство на эзоповском языке николаевской эпохи означало неизбежное взяточничество.

Крайне низкой уровень заработной платы чиновников в николаевской России провоцировал взяточничество, превращал взятки из социальной аномалии в норму. Прожить на одно чиновничье жалованье было попросту невозможно. Если, рассуждал один немецкий чиновник, долго проживший в Петербурге, отнять у должностных лиц в германских государствах третью часть положенного им оклада и не дать ничего в замен, результат в отношении мздоимства будет аналогичным российскому. В правительственных кругах, признавая взяточничество злом, понимали, что при сохранении существующего жалованья служащих бороться с ним бессмысленно.

О масштабах хищений ярко свидетельствует строительство железной дороги Москва—Петербург, выделенных средств на которую по европейским меркам вполне хватило бы, чтобы проложить магистраль не только между столицами, но и до черноморских портов. В последнем же случае связанная во многом с отсутствием коммуникаций катастрофа Крымской кампании не представлялась бы столь очевидной.

Безусловно, император отдавал себе отчет о степени чиновничьих злоупотреблений. «Мне кажется, – говорил он наследнику, – что во всей России только ты да я не воруем». Но даже Николай I при всем том страхе, который внушал он чиновникам, не смог достичь сколь бы то ни было значительного успеха по искоренению этого традиционного для российской государственной службы порока. Однажды будто бы он попытался установить, кто из губернаторов замешан в коррупции. Выяснилось, что не берут взяток только двое – киевский Фундуклей и ровенский Радищев, сын автора знаменитой книги. «Что не берет взяток Фундуклей, – резюмировал результаты расследования император, – это понятно, потому что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур честен».

Николаевский управленческий формализм. Бюрократизация соотносилась со спецификой этических воззрений императора. «Я, – признавался он, – смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит».

Метафора современников о том, что царь «старался всю Россию всунуть в мундир», не выглядела гиперболической в контексте проведения Николаем I генеральной реформы гражданских чиновничьих мундиров. Инструкции предусматривали ношение различных вариантов форменной одежды – парадной, будничной, особой, дорожной, сезонной и т.п. В 1845 г. чиновники даже получили специальное «Расписание, в какие дни в какой быть форме» на 13 страницах печатного текста. «Фрунтовики, – писал С.М. Соловьев в отношении николаевской системы, – воссели на всех правительственных местах, и с ними воцарилось невежество, произвол, грабительство, всевозможные беспорядки. Смотр стал целью общественной и государственной жизни. Все делалось напоказ, для того чтобы державный приехал, взглянул и сказал: „Хорошо! Все в порядке!“ Отсюда все потянулось напоказ, во внешность, и внутреннее развитие остановилось. Начальники выставляли Россию перед императором на смотр на больших дорогах – и здесь все было хорошо, все в порядке, а что было дальше – туда никто не заглядывал, там был черный двор».

С другой стороны, безусловной личной заслугой Николая I в организации службы высшего российского чиновничества являлось частичное искоренение азиатского сибаритства и установление распорядка рабочего времени. Сам император практически никогда и никуда не опаздывал и не терпел нарушений такого рода. Будучи в высшей степени организованным и пунктуальным человеком, он требовал соответствующей пунктуальности и от чиновников. Всякий представитель высшей бюрократии, нарушавший установленный распорядок, должен был через министра императорского двора П.М. Волконского представить надлежащие объяснения.

Европейские монархии постнаполеоновского периода были уже ни теми, каковыми они являлись до первой волны революционных потрясений. Противостоять наполеоновской экспансии представлялось возможным лишь при апелляции к национальным чувствам. Монархи должны были искать особого национального обоснования собственной легитимности. Ссылок на божественное происхождение власти уже было недостаточно. Требовалось, чтобы монарх выступал как выразитель коллективного национального сознания. Для николаевской России такой идеологией в обосновании монархической власти стала теория «официальной народности». В действительности она являлась умозрительной абстракцией, не соотносящейся с подлинной системой государственного функционирования. Николаевская бюрократическая модель управления менее всего соответствовала представлению о единстве самодержца со своим народом.

15.2. Между абсолютизмом и деспотией

Внутренним противоречием самодержавного режима являлось совмещение в нем двух природ – абсолютистской и деспотической. При всей их схожести различия между ними весьма существенны. Если деспотический монарх правил страной как хозяин, подразумевая под ней свою вотчину, абсолютистский – управлял, являясь не владельцем, а руководителем государственного аппарата. Российское самодержавие являлось переходной формой между классическими вариантами абсолютизма и деспотией. Модификация Николаем I Собственной Его Императорского Величества канцелярии укладывалась в общую логику самодержавной политики по укреплению личной власти самодержца.

Собственная Его Императорского Величества канцелярия и высшие государственные комитеты. Возникшая еще в конце XVIII в. Императорская канцелярия не имела первоначально статуса общегосударственного высшего учреждения. Только в условиях Войны 1812 г., когда в ее ведение попали такие вопросы управленческой деятельности, как переписка с главнокомандующими, размещение военнопленных, комплектование и квартирование армии, сбор сведений о пострадавших дворянских имениях, роль этого органа приобрела всероссийский характер. В дальнейшем, до конца александровского правления, руководство Канцелярией осуществлял А.А. Аракчеев, через которого к государю поступали доклады и рапорты. При новом императоре, существенно больше в сравнении с Александром I времени уделявшем личной работе с министрами и другими чиновниками, Канцелярия должна была подвергнуться функциональной реструктуризации. Менее чем через два месяца после восшествия Николая I на престол, 31 января 1826 г., в ней создаются два отделения. Посредством Императорской канцелярии высшая власть пыталась в очередной раз преодолеть традиционный российский порок – саботаж государственных распоряжений и инициатив. Тем не менее большинство правительственных указов по-прежнему не исполнялось.

В ведении I Отделения остались дела, унаследованные Канцелярией от аракчеевского периода (отчетность министров, подготовка высочайших указов и т.п.). К его функциям относился также контроль за исполнением царских указов и взыскание недоимок. Губернаторы теперь отправляли свои отчеты не в Министерство внутренних дел, а в Императорскую канцелярию. С 1830-х гг. на I Отделение был возложен надзор за службой гражданских чиновников. Сложились по существу две параллельные бюрократические структуры – одна собственно управленческая, вторая – контролирующая. Созданный в 1846 г. в рамках отделения Инспекторский департамент гражданского ведомства курировал вопросы определения на службу, чинопроизводства и увольнения чиновников.

Деятельность II Отделения Императорской канцелярии была акцентирована на юридическом аспекте регулирования механизмов управления. Конкретной задачей, поставленной перед ним, являлась кодификация российских законов. Возглавлял II Отделение профессор Петербургского университета М.А. Балугьянский. За руководство работами Второго отделения по кодификации права ему было предоставлено специальное разрешение включить в свой герб цифру 15 как геральдическую аллегорию 15 томов «Свода законов».

Наиболее резонансный характер в восприятии современников имела деятельность учрежденного 3 июля 1826 г. на основании записки генерала А.Х. Бенкендорфа III Отделения – главного органа политического сыска и следствия. Мотив составления им Проекта об устройстве высшей полиции восходил к впечатлениям, полученным графом при наблюдении за системой жандармерии во Франции. Структурно функции III Отделения были распределены по пяти экспедициям: первая осуществляла следствия по политическим делам, связанным с российскими революционными организациями; вторая – с расколом и сектантством; третья – с иностранцами, выполняя отчасти роль контрразведки; четвертая – с крестьянскими волнениями, в том числе выявляя факты жестокостей и притеснений со стороны помещиков, а также случаи поджогов, бандитизма и т.п.; пятая (учреждена в 1842 г.) – с периодической печатью. В распоряжении III Отделения находились воинские подразделения, окончательно выделенные в 1836 г. в отдельной корпус жандармов. Главным начальником III Отделения стал сам А.Х. Бенкендорф, которого после смерти в 1844 г. заменил А.Ф. Орлов. Штаб корпуса жандармов длительное время (1839—1856) возглавлял генерал Л.В. Дубельт.

Кандидаты для зачисления в жандармский корпус должны были удовлетворять следующим критериям: рост – выше 160 см, возраст – старше 25 лет, трезвого поведения, не имеющие долгов, принадлежавшие к дворянскому сословию и, естественно, отличавшиеся политической благонадежностью. Не соответствовали им крещеные евреи и лица, женатые на католичках. Для прошедших специальные курсы претендентов предусматривались устные и письменные экзамены по праву, истории и географии России, всеобщей истории, русской литературе. Цветом жандармских мундиров был избран голубой, как аллегория милосердия и любви к ближнему.

Моральный смысл, определенный Николаем I для деятельности III Отделения, заключался в том, чтобы «утешать вдов и сирот». Официальным его гербом стал платок, врученный императором Х.А. Бенкендорфу, в качестве символа осушения слез. Реальная практика работы III Отделения находилась в явном диссонансе с ее сентиментальным предначертанием. Без всякого сомнения, оно пролило гораздо больше слез, чем высушило. Значение, которое император придавал III Отделению, иллюстрирует частота аудиенций у него начальника этой структуры. Если другие министры представляли Николаю I еженедельные доклады, то А.Х. Бенкендорф – ежедневные.

Четвертое отделение было создано 26 октября 1828 г. посредством реорганизации Канцелярии вдовствующей императрицы Марии Федоровны (супруги Павла I). В его ведение входили благотворительные учреждения и женские учебные заведения.

Считавшееся временным V Отделение было учреждено 29 апреля 1836 г. в целях разработки реформ о государственных крестьянах. В качестве опытного полигона для николаевских управленческих инноваций ей предоставлялась Петербургская губерния.

Временный характер носило также учрежденное 30 августа 1842 г. в целях «водворения в Закавказье прочного устройства» VI Отделение. Основным результатом его деятельности явилось создание в 1844—1845 гг. кавказского наместничества.

Другим механизмом царского оперативного управления вне бюрократической рутины министерств стали высшие комитеты. Само их создание отражало традицию «чрезвычайщины» в решении тривиальных управленческих задач. Комитеты условно дифференцируются по четырем группам:

1) комитеты по разработке мер, направленных на укрепление государственного аппарата и сословной организации;

2) крестьянские комитеты;

3) комитеты по проведению внутриполитических карательных мероприятий;

4) комитеты по высшему руководству управлением отдельными национальными окраинами.

Характерно, что значительная их часть носила секретный характер. Самодержавие тем самым выражало определенное недоверие к собственному же бюрократическому аппарату. Так, Постоянному секретному комитету 2 апреля 1848 г. (бутурлинскому, по имени его первого председателя Д.П. Бутурлина) вменялось в обязанности проведение ревизии деятельности официальных цензурных органов. Аналогичный комитет с 1851 г. вел наблюдения за работой синодальной цензуры.

Реформы и контрреформы. Реакцией на декабристский мятеж являлось принятие в 1826 г. цензурного устава, за жесткость декларированных в нем предписаний прозванного «чугунным». Не допускались к печати не только произведения, непосредственно направленные против властей, но и «ослабляющие должное к ним почтение». Однако через два года Николай I утвердил новый цензурный устав, существенно смягченный. Цензура уподоблялась в нем таможне, «которая строго наблюдает, чтобы не были ввозимы товары запрещенные».

Министру финансов графу Е.Ф. Канкрину удалось стабилизировать российскую денежную систему. Основу его финансовой политики составляла идея о необходимости поддержания положительного торгового баланса. Мерами повышения доходных статей бюджета стало утверждение протекционистских тарифов, восстановление системы винных откупов, девальвация обесцененных ассигнаций, выпуск кредитных билетов. Финансовая реформа Е.Ф. Канкрина 1839 г. устанавливала в качестве официальной денежной единицы серебряный рубль.

Отмена крепостного права являлась одной из заветных идей Николая I. Однако решиться на проведение кардинальных реформ в крестьянском вопросе, которые потрясли бы всю систему общественного здания, император так и не смог. О намерениях такого рода свидетельствует деятельность в разные периоды николаевского царствования более десяти секретных комитетов по «крестьянскому вопросу». Правительство реализовало ряд мер по ограничению личной зависимости крестьян от помещиков, особенно в тех случаях, когда стиралась грань между крепостничеством и рабовладением. С 1827 г. запрещалось приписывать крепостных крестьян к заводам. Ограничивались права помещиков ссылать крестьян в Сибирь по собственному усмотрению. С 1833 г. был введен запрет на одиозную практику продажи крестьян с публичных торгов и раздробления крестьянских семей. Указ 1842 г. об «обязанных крестьянах» предоставлял право заключения договора с крестьянами о передаче им земельных наделов в наследственное пользование. В 1846—1848 гг. были определены юридические нормы о наказаниях крестьян помещиками, направленные на ограничение помещичьего произвола. С 1848 г. крепостным крестьянам было разрешено приобретать с согласия помещиков недвижимую собственность. Более решительно решался крестьянский вопрос в западнорусских губерниях, где взаимоотношения крестьян и помещиков регулировались «инвентарными» правилами. Это объяснялось тем обстоятельством, что среди помещичьего сословия здесь преобладали фрондирующие по отношению к самодержавию поляки, тогда как крестьянство состояло в основном из православных украинцев и белорусов.

В отличие от помещичьих управление государственными крестьянами претерпело существенное реформирование. Проведенная в 1837—1841 гг. министром государственных имуществ графом П.Д. Киселевым реформа была впоследствии названа его именем. Создавалась унифицированная система крестьянского общинно-властного самоуправления. Оброк замещался земельно-промысловым сбором. Обложение податями пересматривалось в соответствии с местными условиями. Посредством учреждения «вспомогательных ссуд» получило развитие мелкое крестьянское кредитование. На случаи неурожаев расширялась сеть специальных запасных магазинов. В деревнях открывались медицинские и ветеринарные пункты. Большое внимание уделялось распространению среди крестьян агрономических знаний. Рекламировать успехи киселевского реформирования должны были «образцовые хозяйства». Однако мелочная опека зачастую вызывало крайнее неудовольство крестьян, выразившееся с особой силой в «картофельных бунтах» 1840—1844 гг., участниками которых стали более 500 тыс. человек.

Императорская власть. Авторитарный стиль управления во многом определялся личностью самодержца. Еженедельно император лично выслушивал «всеподданнейшие» доклады каждого из министров, отдавая соответствующие директивные распоряжения по текущим вопросам государственного управления. Он, таким образом, сам своей властью направлял и объединял работу министерств. Император, по существу, возложил на себя функции премьер-министра. Еженедельные аудиенции у императора руководителей государственных ведомств лишали ролевой функции Комитет министров. Ставился даже вопрос об упразднении его в силу ненадобности и замене «правительственным кабинетом».

Одной из мер усиления контроля за деятельностью центрального государственного аппарата явилось установление в начале 1830-х гг. практики публикации свода министерских отчетов. Однако в этом была обнаружена угроза для осознания божественного происхождения императорской власти. Существовала боязнь, что такого рода реляции могут быть восприняты в обществе как отчеты царя перед народом. А от этого был только шаг до критики самого императорского величества.

Понизилась в сравнении с александровской эпохой и роль Государственного Совета. Зачастую после обсуждения законопроекта в Комитете министров Собственной Его Императорского Величества канцелярии, Синоде, отдельных высших комитетах, Военном и Адмиралтейском советах он сразу же поступал на утверждение императора, минуя инстанцию Государственного Совета. В других случаях государь, утверждая «всеподданейшие» доклады министров, придавал им статус законов без какого-либо коллегиального рассмотрения. Когда же законопроект все-таки обсуждался на общем собрании Государственного Совета, Николай I мог поддержать мнение меньшинства.

Существовали и прецеденты получения Госсоветом специальных царских резолюций о желательности того или иного решения.

Еще в канун восстания на Сенатской площади Николай Павлович, желая заручиться поддержкой Госсовета, заявил: «Сегодня я прошу вас присягнуть; завтра я прикажу это вам». И действительно, в дальнейшем взаимоотношения царя с этим органом власти осуществлялись в формате приказов.

Упадок роли Госсовета и Комитета министров соотносился с представлениями Николая I о монаршей власти. «Да неужели же, – недоумевал он, – когда я сам признавал какую-нибудь вещь полезной и благодетельной, мне непременно надо спрашивать на нее сперва согласие Совета?»

Зная ревнивое отношение императора ко всякому ущемлению центральными государственными органами его верховной власти, некоторые опытные сановники использовали этот мотив в своих интересах. Так, министр финансов Е.Ф. Канкрин, отстаивавший в дискуссии с Госсоветом необходимость перехода от ассигнаций к серебряному рублю, заручился поддержкой императора не доводами экономического содержания, а обвинением оппонентов в покушении на прерогативы самодержца.

Когда в Комитете министров прозвучала весьма умеренная и достаточно резонная критика одного из высочайше утвержденных повелений, это привело царя в бешенство. «Чтобы называли меня дураком публично перед Комитетом, или другою коллегиею, этого, конечно, никогда не попущу», – пригрозил он распоясавшимся, по его мнению, министрам.

При малейшем проявлении своемыслия любой представитель бюрократического режима, даже такой как один из главных идеологов николаевского консерватизма С.С. Уваров, рисковали подвергнуться опале и увольнению. Министр народного просвещения, напуганный слухами о готовящемся полном закрытии университетов, выступил в печати с осторожной статьей в их защиту. В результате он был отправлен в отставку и заменен П.А. Ширинским-Шахматовым. «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе», – прокомментировал Николай I решение об отставке С.С. Уварова.

Стремление Николая I вершить управление государством не имело границ: он лично вникал даже в такие вопросы, как покрой платьев придворных дам и фасон причесок. По свидетельству фрейлины А.Ф. Тютчевой, царь «проводил за работой 18 часов в сутки… трудился до поздней ночи, вставал на заре… ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовывать своею волею».

Создавалась иллюзия вездесущности императора. Николай I изучал не только отчеты министров и высших сановников, но и петербургских обер-полицмейстеров. Проезжая по улицам столицы, он мог вмешаться в разрешение какой-либо ситуации или поучать полицейских их обязанностям. Не доверяя в полной мере своему бюрократическому персоналу, император безустанно путешествовал по России, инспектируя губернские города, проводя ни более двух дней в каждом. Оказавшись в 1836 г. на нижегородской ярмарке, он чертил планы перестройки палаток. В Симбирске государь предписал придать «правильный вид» городской площади, разбить на ней сад, снести старый губернский особняк и возвести новый на набережной, соорудить памятник Н.М. Карамзину и т.д.

15.3. Милитаризация гражданского управления

В годы правления Николая I завершился начатый Павлом I откат от целенаправленного курса Екатерины II по последовательному замещению военных на высших административных должностях лицами гражданского состояния. Показательно, что в 1840-е гг. из 13 членов Комитета министров лишь трое находились в гражданском звании, и то по причине невозможности заменить их кем-либо из военных в профессиональном смысле. К концу правления Николая I из 53 губерний 41 возглавлялась губернаторами в воинском чине. Парадоксально, но именно война обнаружила профессиональную несостоятельность всех этих генералов на управленческих должностях.

Армейская система представлялась Николаю I идеальной моделью государственного управления. Милитаризация являлась одной из доминирующих тенденций развития государства в николаевскую эпоху. Военизированная система была, в частности, перенесена на сферу горнозаводской промышленности. В 1834 г. Департамент горных и соляных дел был реорганизован в Главное управление горных и соляных дел, включавший в свою структуру департамент, штаб корпуса горных инженеров, горный аудиториат. На горных заводах базировались специальные воинские команды. Военизация использовалась в данном случае как превентивная мера, предупреждавшая волнения крепостных.

Одним из направлений милитаризации управленческой модели на местном уровне являлось возрастание числа генерал-губернаторств. Если в начале XIX в. их было только три, то к 1850 г. – уже десять. Деятельность генерал-губернаторов была, пожалуй, наименее регламентирована из всего спектра николаевского чиновничества. Должностным руководством для них продолжали служить весьма неопределенные формулировки «Учреждения о губерниях» 1775 г. Специальная Инструкция 1853 г. лишь обозначила ответственность генерал-губернаторов за «состояние умов», оставляя за ними в остальном широкий административный простор.

Авторитарные тенденции на местном уровне управления. Происходила военизация и собственно губернаторского корпуса. Широкое распространение получила практика назначения вместо обычных гражданских губернаторов военных, в подчинении которых помимо местной администрации и полиции состояли армейские части и учреждения расквартированных на территории губернии гарнизонов.

Авторитарные тенденции на местном уровне выражались также в существенном усилении в сравнении с предшествующим царствованием власти губернаторов. Их влияние на локальные учреждения самых различных ведомств зачастую закреплялось в форме установления «губернаторского надзора». Новый статус губернаторской власти отражал императорский «Наказ губернаторам» от 3 июня 1837 г., характеризовавший последних в качестве «хозяев губернии».

Жандармеризация. Бюрократизация России сочеталось с ее жандармеризацией. Местные органы жандармерии находились в ведении Штаба корпуса жандармов. С 1827 г. вся территория страны, за исключением земель войска Донского, Польши и Кавказа, была разделена на пять жандармских округов. Впоследствии их число возросло до восьми. Каждый из округов возглавлял жандармский генерал. Округа, в свою очередь, делились на отделения, объединявшие под своей властью от одной до трех губерний. Отделениями руководили жандармские штаб-офицеры. Можно сказать, что главной управленческой новацией Николая I стала идея создания органов контроля, независимых от исполнительной власти. Одновременно с жандармерией во всех уголках России действовала широкая сеть тайных агентов. Однако рациональное по своей сути начинание свелось к тому, что министерские органы власти находились «на постоянном откупе» у лиц с контролирующими или ревизионными полномочиями.

От доносов не был застрахован ни один из высших российских сановников. Так, в поступившей в 1831 г. к военному министру А.И. Чернышеву «Записке» от князя А.Б. Голицына сообщалось о существовании возглавляемого управляющим III Отделения М.Я. Фоком разветвленной сети заговора «иллюминатов», в числе участников которого назывались крупнейшие российские чиновники – М.А. Балугьянский, М.А. Корф, М.М. Сперанский.

Немецкое чиновничество. Роль немецкого чиновничества в николаевской системе управления имела двойственный характер. С одной стороны, немцы привносили технократический стиль в функционирование российской бюрократической машины, с другой стороны, не будучи связаны с кланами родовой аристократии, служили опорой для реализации авторитарной политики императорской власти. Именно на них делал ставку император при определении кадрового состава высшего управленческого аппарата. Не случайно любимое детище государя – III Отделение именовалось в простонародье «немецкое отделение».

Объяснение Николая I своего предпочтения при подборе кадров высшей бюрократии среди прибалтийских немцев можно применить в качестве формулы николаевского авторитаризма. «Русские дворяне, – пояснял император, – служат государству, а немецкие – мне». Как никто другой из русских царей, Николай I при подборе кадров руководствовался принципом личной преданности.

Впрочем, царская благосклонность зачастую использовалась сановниками для различного рода злоупотреблений. Даже товарищ по детским играм Николая глава Почтового ведомства и член Госсовета В.Ф. Адлерберг активно участвовал в финансовых махинациях.

Когда поражение России в Крымской войне стало очевидным, М.П. Погодин обратился в персональном послании к царю со словами, которых Николаю I не доводилось слышать и от наиболее оппозиционно настроенных обличителей, не то, что от монархиста и бывшего поклонника: «Восстань, русский царь! Верный народ твой тебя призывает! Терпение его истощается! Он не привык к такому унижению, бесчестию, сраму! Ему стыдно своих предков, ему стыдно своей истории… Ложь тлетворную отгони далече от своего престола и призови суровую, грубую истину. От безбожной лести отврати твое ухо и выслушай горькую правду..? Иноплеменники тебя обманывают! Какое им дело до нашей чести?.. Ведь они не знают нашего языка, с которым соединена наша жизнь, наша слава, наша радость… Так могут ли они, без веры, без языка, без истории, судить о русских делах, как бы ни были они умны, честны, благородны и лично преданы тебе или твоему жалованью?» Это прозвучало как приговор в отношении всей немецкой бюрократии в России.

«Давид и Голиаф»: император терпит поражение в борьбе с номенклатурой. Даже попытки столь сильной личности, как Николай I, взять под монарший контроль реализацию императорских решений не имели существенного успеха. Стремление обуздать чиновников соотносилось с характерными для русской ментальности народными чаяниями о царе-заступнике перед боярским лихоимством. «Чудное государство Русское! – восклицал один из отечественных мемуаристов николаевской эпохи. – Народ предоставил полное право своим царям издавать законы; но чиновничья раса присоединила условие – исполнять их или не исполнять, смотря по обстоятельствам, что и делается в России». В том же смысле высказывался А. де Кюстин: «Россией управляет класс чиновников… и управляет часто наперекор воле монарха… Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну. И, как это ни звучит парадоксально, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией – силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку». Николай I в очередной раз в истории России вступил в борьбу с чиновничьим сословием, но проиграл. Ту же проблему с разной долей успешности пытались решить и последующие правители России.

Управление национальными окраинами. Вопреки расхожему утверждению, из всех существовавших в XIX в. колониальных империй Россия менее всего соответствовала маркировке – «тюрьма народов». Мягкий вариант русский колонизации предполагал сохранение традиционных структур регионального управления. В определенном смысле можно говорить о функционировании параллельных управленческих механизмов на окраинах Российской империи. Один распространялся на имперскую бюрократическую вертикаль, другой – на соответствующую этноконфессиональную общность.

В Сибири свою специфическую систему управления имела каждая из выделенных Уставом 1822 г. категорий «инородцев» – бродячих, кочевых и оседлых. Для относящихся к разряду бродячих, охотников и оленеводов Крайнего Севера сохранялась сложившаяся еще в период Московской Руси практика взаимоотношений центральной императорской власти с родоплеменной верхушкой – «князьцами» и «старостами». На оседлое инородческое население распространялась волостная система.

Применительно к сибирским кочевым народам – бурятам, якутам, хакасам, остякам, вогулам, эвенкам устанавливалась трехстепенная структура местной власти, включавшая степную думу, инородную управу и родовое управление. Последний из властных органов учреждался в каждом стойбище, улусе или роде, объединявшем не менее 15 семей. Состав родового управления ограничивался старостой и его помощником, избираемых из «почетных и лучших родичей» или получавших свои должностные функции по наследству. Инородные управы распространяли свои властные полномочия на несколько улусов или стойбищ. В них на трехлетний срок из местной знати делегировались посредством формальной процедуры выборов голова и несколько заседателей. Функцию корреляции действий между инородными управами и окружной имперской властью у бурятов, хакасов и южных якутов осуществляли автохтонные сословные органы – степные думы.

Управленческая вертикаль у «сибирских киргизов» (казахов) включала в рамках этнотерриториальной системы «среднего жуза» (средней орды) следующие ступени: округ – волость – аул – кибитка. Высшая окружная власть имела комбинированный в этническом отношении характер, будучи представлена старшим казахским султаном (ага-султаном) и двумя русскими заседателями из числа так называемых почетных киргизов (биев). Возглавлявшие волости султаны имели наследственный статус, тогда как стоявшие во главе аулов старшины – выборный.

Своеобразное автономное правление под высшей императорской властью сохраняли закавказские княжества и ханства, возглавляемые на местном уровне прежними династическими владетелями. Территория присоединенных к России в 1828 г. Эриванского и Нахичеванского ханств составила новую административную единицу не только в количественном отношении, но и по качественным характеристикам системы управления – Армянскую область. Ее структурные звенья составили округа, возглавляемые назначаемыми свыше окружными начальниками, и магалы, руководство которых – наибы кооптировалось из армянского дворянства. По Уставу 1836 г. административно-территориальное самоуправление предоставлялось Армяно-григорианской церкви. Впрочем, в 1840 г. Армянская область была упразднена, а в 1849 г. создана Эриванская губерния, существенно унифицировавшая по российскому образцу местные управленческие структуры.

Этническая разнородность Кавказа обусловливала необходимость единого для всего региона имперского органа власти, с особыми силовыми возможностями и полномочиями. Наступление решающего этапы борьбы с имаматом Шамиля соотносилось с учреждением в ноябре 1844 г. кавказского наместничества. Два года потребовалось на формирование управленческого аппарата, включавшего Совет, кооптируемый из назначаемых царем чиновников и губернаторов, и Канцелярию наместника. Первым наместником Кавказа стал генерал-адъютант М.С. Воронцов, одновременно являвшийся главнокомандующим войсками. Ему удалось осуществить комплекс мероприятий, способствовавших развитию просвещения, земледелия, промышленности, торговли и судоходства в крае. Успехи М.С. Воронцова на ниве управленческой и военной деятельности были отмечены присвоением ему титула «светлейший князь» (1852). Опыт кавказского наместничества может быть использован в современной российской политике на Северном Кавказе.

Чрезвычайные обстоятельства Польского восстания 1830– 1831 гг. побудили Николая I к изменению системы управления в Польше, направленному на резкое свертывание дарованных ей Александром I автономных прав. Лейтмотивом деавтономизации явились соображения этического порядка о неблагодарности поляков за предоставленные свободы. Недовольство сложившейся системой самоуправления в Польше сложилось у Николая I еще задолго до Польского восстания. Вызовом для императорского суверенитета он расценил независимость, проявленную польскими судами в отношении участников волнений 1825 г. Вместе с отменой в 1832 г. Конституции 1815 г. упразднялись Сейм и Государственный совет. Вся полнота власти сосредоточивалась в руках наместника, осуществлявшего свои полномочия с помощью совета управления и заменивших министерства комиссий. Официальным языком делопроизводства вместо польского становился русский. Посредством переименования воеводств в губернии, а поветов – в уезды даже на лингвистическом уровне демонстрировалась бесперспективность надежд шляхты на возрождение независимой Польши. Национальные польские войска были ликвидированы. На территории Польши и прилегающих губерний размещалась самая крупная и обученная первая действующая армия.

Несмотря на ликвидацию польского Сейма, аналогичный орган продолжал существовать в Финляндии. Будучи абсолютно лояльным к Петербургу, Великое княжество Финляндское в 1830 г. даже направило несколько подразделений собственной автономной армии для участия в подавлении Польского восстания. Особенности традиционного управления сохранялись также в Бессарабской области, Астраханской губернии, Башкирии и регионах с преобладающим казачьим населением.

15.4. Общественно-политическая жизнь России второй четверти XIX в.

Начало XIX в. в России характеризовалось влиянием французской культуры и французского языка среди аристократии и дворянства. Все шло из Франции: литература, театр, философия, мода, «вольтерьянство», космополитизм и безразличие к религии. А.С. Грибоедов осмеял эту господствующую тенденцию галломании в комедии «Горе от ума», а юный А.С. Пушкин свои первые стихи писал по-французски. В общественно-политической жизни ведущую роль играло масонство, находившееся под влиянием французских масонов и немецких розенкрейцеров. В царствование Александра I преимущественно в обоих столицах образовалось множество масонских лож и кружков с чрезвычайно пестрым составом их участников, от высших сановников государства до будущих декабристов.

Отечественная война 1812 г. нанесла серьезный удар «французской моде»; аракчеевский период сопровождался запретами и гонениями на масонов и переходом к религиозной мистике. В 1812 г. в Петербурге было основано Библейское общество, во главе которого встал обер-прокурор Синода князь А.Н. Голицын. Общество имело межконфессиональный характер и ставило своей целью печать и широкое распространение Библии. Его отделения были открыты в 89 городах. Консерватор А.С. Шишков возмущался тем, что в библейских обществах «наши митрополиты и архиереи заседают вместе с лютеранами, католиками, кальвинами, квакерами…». Процветают проповедники и религиозные деятели самого различного толка: мистики, скопцы, хлысты, иезуиты. Наиболее образованная часть общества, студенты университетов попадают под влияние немецкой идеалистической философии, изучают труды Шеллинга, Фихте, Канта и Гегеля.

События декабря 1825 г. не остановили развития идеалистических взглядов и представлений в кругах молодежи; философские кружки 1830-х гг. соединили в своих рядах будущих славянофилов и западников. Разделение произошло после 1836 г., когда П.Я. Чаадаев опубликовал свои «Философические письма», положившие начало энергичному размежеванию сторонников и противников его взглядов, дали толчок кристаллизации двух общественно-политических течений русской общественной мысли середины XIX в.

Поиск общественной альтернативы: славянофилы – западники.

Термин «славянофильство», введенный в оборот их идейными оппонентами, не вполне точно отражает суть концепции этого направления. Доминирующим принципом являлась не национальная (славянство), а религиозная (православие) теза. Славянофильская писательница О.А. Новикова прямо заявляла: «…латинствующий славянин обречен плестись вослед чужому мировому признанию. Ему нечего поведать свету». И.С. Аксаков полагал, что в будущую славянскую федерацию не следует включать неправославных славян, ибо «корень мысли не в национальности, а в религии». Так, поляки, несмотря на принадлежность к славянству, оценивались в качестве одного из главных компонентов антирусских сил. А.А. Киреев утверждал, что если бы поляки являлись православными, то не было бы ни восстаний, ни в целом «польского вопроса». Таким образом, ведущим мотивом историософии славянофилов определялось религиозное противостояние христианских церквей.

Согласно представлениям К.С. Аксакова, ход русской истории определяло взаимоотношение двух субстанций – Земли и Государства как олицетворений внутренней и внешней правды. В петровскую эпоху происходит нарушение равновесия между ними, выразившееся в подчинении народа государственному началу. Все реформирование власти в XVIII в. К.С. Аксаков оценивал как процесс порабощения народного духа.

Напротив, западник К.Д. Кавелин считал петровскиее реформы органическим развитием русской государственности. Европейские политические идеи вполне коррелировались с уровнем общественных отношений в России и были импортированы на подготовленную почву.

Для русской мысли было характерно противопоставление закона и справедливости. Согласно интерпретации мыслителей славянофильского и неославянофильского направления, совершенствование законодательной базы в XVIII в. сопрягалось со свертыванием нравственных начал в русском обществе. «37 лет, – писал М.О. Коялович, – Петр нагромождал в России преобразования, большей частью помимо всякой нравственности, всякой сердечности и всякого уважения к новому организму России».

Вообще, для славянофилов было характерно скептическое отношение к реформаторской практике как таковой. «России нужны не реформы, а люди», – декларировал Ю.Ф. Самарин. В этом отразилась особенность русской общественной мысли, заключавшаяся в отсутствии юридического мировоззрения в западноевропейском понимании и этической парадигме интерпретации политических и правовых вопросов.

«Ильей Муромцем славянофильства» А.И. Герцен считал А.С. Хомякова. В семье философа из поколения в поколение передавался культ царя Алексея Михайловича, у которого служил сокольничим его дальний предок. Все явления жизни А.С. Хомяков оценивал с точки зрения православного христианства. По оценке Ю.Ф. Самарина, «Хомяков жил в церкви». Истоки современной жизни он обнаруживал еще в ветхозаветной истории. Он одним из первых в русской философской мысли сконструировал учение о «соборности». Русская «соборность» противопоставлялась западной «ассоциативности». Хомяков идеализировал крестьянскую общину, антитезой которой определял европейские коммуны. Если у русского народа отношения строились по принципу «истинного братства», то на Западе – «условного договора». Народы рассматривались Хомяковым как коллективные личности, «живые лица». Каждый из них наделялся неповторимым обликом, характером, историческим призванием. Однако в основе их культур лежало одно из двух противоположных друг другу первоначал – «кушитство» и «иранство». Кушитство характеризовалось покорностью, необходимостью (вещественной или логической), религиозным магизмом; иранство – свободной стихией духа, устремленностью к творчеству, нравственным самосознанием. Выразителем парадигмы иранства в современном мире оказывалась, согласно хомяковской концепции, одна лишь Россия. Национальное спасение Хомяков видел в возвращении к исконным началам культуры Московской Руси.

Русское общество до проникновения западных влияний было внутренне цельным, не существовало «ни сословной зависимости, ни сословной похотливости к власти». По мнению славянофилов, русский народ обладал сформировавшимся благодаря совещательной, гармоничной жизни в общине особым правовым чувством: он никогда не стремился захватить, узурпировать власть, но восставал, если она становилась в его представлении незаконной. Таким образом, славянофильское понимание права исходило не из европейских политико-юридических теорий, а из идеалистических представлений о патриархальной общине и духе народа. Они пытались сочетать идею неограниченной власти с идеей свободы: «…неограниченная власть – Царю, полная свобода, жизни и духа – народу; свобода действия и закона – Царю; свобода мнения и слова – народу».

В русской мысли традиционно образ врага связывался с понятием «Запад», являвшимся не столько географической категорией, сколько метафизической. Биполярное мировосприятие обусловило оценку Запада как анти-Руси. Представление об антагонизме «Святая Русь» – «Запад» составило основу историософии славянофилов. Из этой дихотомии следовали противопоставления Московской Руси – императорской России, православного народа – европействующему образованному сословию, ибо послепетровская государственность, по идее славянофилов, есть лишь подражание Западу. Но сравнивались даже не «идеальная» Русь и «реальная» историческая Европа, а абстрагированные первоначала и первопричины. Славянофилами выделялся ряд основных черт исторического противостояния Запада и Руси, легших в основу последующей отечественной историософии.

Наиболее радикальные представители славянофильского направления демонизировали образ и реформы Петра I. Один из идейных вождей славянофильства И.С. Аксаков писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский, и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению; одежда, обычай, нравы, самый язык – все было искажено, изуродовано, изувечено… Русский человек из взрослого и полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземцев всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство пред европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития…»

Философия русского западничества была представлена именами А.И. Герцена, Т.Н. Грановского, Н.П. Огарева, В.П. Боткина, К.Д. Кавелина, И.С. Тургенева, П.В. Анненкова, И.И. Панаева и др. Историософские конструкции западнического направления философии являлись по своему характеру репродуктивными. Они базировались на представлении об универсальности исторического развития. Если мировоззрение славянофилов было биполярным, то западников – монистическим. Они отрицали какую бы то ни было историческую самобытность России. Ее своеобразие относилось ими исключительно на счет отсталости. Впрочем, западнический универсализм на поверку оказывался европоцентризмом. Развитие Западной Европы выдавалось ими за столбовую дорогу мирового прогресса. Как для славянофилов Московская Русь, для них Запад являлся неким метафизическим идеалом.

Культурный мир русского западничества противополагался православной нормативности. Западническая и славянофильская этосферы определялись впоследствии исследователями как соответственно «земля» и «небо» русского общественного сознания.

На вершине ценностной иерархии находилась человеческая личность, индивидуальность, суверенная от народного коллектива. В удовлетворении разумных потребностей этой личности они видели конечную цель истории. Аксиомой для западников служило представление о прогрессе как постоянном обновлении, совершенствовании устаревших форм. Именно ими был привнесен в русский литературный язык термин «гуманность». Западники являлись рационалистами, отдавая предпочтение рассудку перед бессознательным рефлексом. Казенной дисциплине николаевской России противопоставлялся западнический дендизм. Сакральные и мифологические аспекты истории отвергались ими в принципе. Наиболее радикальная часть западников склонялась к атеизму (зачастую воинствующему). Для верующих религия являлась сугубо личной, интимной сферой. Западнический идеал города противостоял славянофильскому идеалу деревни. Положительным героем западнической литературы являлся культуртрегер. В отличие от славянофилов, отстаивавших патриархальные отношения в семье, западники пропагандировали эмансипацию женщины. Изучение феномена западничества позволило Ю.М. Лотману утверждать, что русский западник лишь играл роль представителя Европы во внутреннем конфликте отечественной культуры, будучи сам весьма мало похож на европейца.

Развитие философии западничества было связано с феноменом русской интеллигенции. Метафора П.В. Андроникова о «духовном ордене интеллигенции» была не столь уж далека от действительности. В чем же заключается идеологическая парадигма гетерогенного в политическом отношении объединения? Идеологемой «ордена» служило именно западничество, будь оно представлено в форме социалистических доктрин, либеральных учений или апологии католической инквизиции (чаадаевское западничество). Оборотной стороной преклонения перед иноземным было презрительное отношение к России. «Русофобия» является наиболее точным термином, отражающим интеллигентские воззрения. Один из наиболее откровенных представителей «ордена интеллигенции» В.С. Печерин выразил эти умонастроения стихотворными строфами:

Интеллигенция в России по своему генезису формировалась как западная субкультура. Петровская вестернизация элиты (раскол с народом) и екатерининское освобождение ее от государственной службы (раскол с государством) стали истоками положения, определяемого П.Б. Струве как интеллигентское «отщепенство». Под данным термином понималась оторванность интеллигенции как от народа, так и от государства. Таким образом, парадигма духовной чужеродности была заложена самим характером происхождения интеллигенции.

Еще А.С. Пушкин в строфах незавершенного стихотворения сумел сфокусировать менталитет русского интеллигента:

Идеология «официальной народности». В основе теории официальной народности, как и славянофильской философии, была положена дихотомия Россия – Запад. Все компоненты погодинско-уварской триады «Православие, Самодержавие, Народность» входили и в арсенал духовных ценностей славянофилов.

Теория официальной народности, наиболее ярким адептом которой стал М.П. Погодин, так же как и славянофильская историософия, основывалась на идеях общинного начала и единения царя с народом. Правда, в отличие от славянофилов представители историософии официальной народности полагали, что единство царя и народа в XVIII в. отнюдь не пресеклось.

М.П. Погодин полагал, что для русской истории не характерны классовые противостояния. Внутренние антагонизмы он относил к признакам развития Западной Европы. Согласно его концепции западные государства возникли из факта завоевания, а потому на Западе доминирует насилие. Русскую же историю нельзя объяснить на основе универсальных шаблонов, ибо в ней много чудесного, относящегося к «высшему промыслу».

Сама по себе формула «Православие, Самодержавие, Народность» была впервые выдвинута в 1832 г. министром просвещения С.С. Уваровым в отчете о состоянии Московского университета. Она в первую очередь относилась к вопросам народного воспитания.

Новые идеологические веяния отражали принятие высочайшим Указом от 31 декабря 1833 г. гимна «Боже, царя храни», написанного на слова В.А. Жуковского директором Придворной капеллы А.Ф. Львовым. Первоначально он носил название «Молитва русского народа».

С.С. Уваров выступил идеологом консервативного образования. Будучи первоначально апологетом западноевропейской образовательной модели (получив образование в Геттингенском университете в Германии), он в конечном итоге пришел к выводу, что та «искоренила мало-помалу почти в каждом государстве народный дух» и следствием этого явились революционные потрясения. Именно просвещение С.С. Уваров определил ядром общенациональной стратегии. Он заявлял, что его программа народного образования построена на «исторических принципах русской государственности и культуры». Ставилась задача просветить все слои российского общества. Но западноевропейскому «просвещению» противопоставлялось православное «просвещение». «Министерство – говорил он, – желает просвещения для всех, в мере способности для вящего утверждения народного духа в верности и религии предков и преданности к трону и Царю».

В докладе Николаю I Уваров пояснял: «Народное воспитание должно совершенствоваться в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». Кстати говоря, на образовательный контекст уваровской формулы почему-то большинство исследователей не обращало внимания, относя ее к принципам государственного строительства в целом.

Значительное место в уваровской образовательной программе отводилось истории. Из всех университетских факультетов вплоть до 1917 г. наибольшей финансовой и моральной опекой государства пользовался историко-филологический факультет. Напротив, для революционно настроенной общественности поступление на этот факультет было равноценно объявлению о лояльности к правительству. С.С. Уваров видел в глубоком историческом образовании залог от революционных потрясений, от коррозии атеистического разложения. Согласно его определению, история является главным предметом в воспитании гражданственности и патриотизма. «История, – заявлял министр, – образует граждан, умеющих чтить обязанности и права свои, судей, знающих цену правосудия, воинов, умирающих за Отечество, опытных вельмож, добрых и твердых царей». Общие принципы составления программы по истории сводились к следующему: всеобщую следовало изучать кратко, современных народов – обширнее, отечественную – «со всею нужною подробностью». При этом в отечественной истории рекомендовалось выделять наиболее яркие этапы, в которых особенно ярко проявлялась нравственная сила русского народа. Как это отличается от современных проектов по растворению отечественной истории в рамках изучения мирового исторического процесса.

Особое внимание С.С. Уваров уделял сохранению и развитию русского языка. Действительно, для значительной части русского дворянства родным языком являлся отнюдь не русский, а французский. На русском же зачастую либо вовсе не разговаривали, либо говорили с акцентом. Во многом благодаря С.С. Уварову русский литературный язык был спасен. В гимназических курсах преподавание русской грамматики и истории литературы осуществлялось на протяжении всех семи лет обучения. Вместе с тем С.С. Уваров являлся инициатором широкого внедрения в гимназические программы древних языков. По-видимому, здесь сказались традиции Славяно-греко-латинской академии. Знание латыни и греческого предполагало ориентацию выпускников не на естественные науки, а на историю и богословие. Детищем С.С. Уварова являлся Санкт-Петербургский университет. Показательна характеристика, данная ему одним из его воспитанников: «Университет графа Уварова был университетом не немецким, не французским, не английским, но свой оригинальный русский, такой, каким его создали потребности общества».

Другим видным сторонником преобразований университета в национальном ракурсе выступал М.Л. Магницкий. Именно этими соображениями определялось предложение, вынесенное после ревизии Казанского университета о его закрытии. М.Л. Магницкий указывал на отсутствие в нем кафедры богословия, на либеральные воззрения профессуры, на не соответствующий православной этике моральный облик студентов. Будучи назначенным попечителем Казанского учебного округа, он уволил 11 профессоров, придал религиозную направленность в преподавании абсолютно всех дисциплин, ввел университетский устав по образцу монастырского.

Аналогичную политику в Петербургском учебном округе проводил Д.П. Рунич. Изучив, будучи попечителем, систему образования в Петербургском университете, он пришел к выводу, что «философские и исторические науки преподносятся в университете в духе, противном христианству, и в умах студентов вкореняются идеи разрушительные для общественного порядка и благосостояния». На этом основании им была проведена широкомасштабная кадровая «чистка» вуза.

15.5. Наука и культура в николаевскую эпоху

Русская научная мысль в Николаевскую эпохи стала конкурентоспособной по отношению к европейской науке, а по многим параметрам ее существенно превосходила. Уже 26 февраля 1826 г. профессор Казанского университета Николай Васильевич Лобачевский, прочитав доклад «Сжатое изложение начал геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных линиях», совершил методологический переворот в математике. В выступлении излагались основы неевклидовой геометрии. Трудами по математическому анализу, математической физике, небесной механике, гидромеханике, теории упругости, баллистике вошел в историю мировой науки академик Михаил Васильевич Остроградский. Им были проведены важные исследования по вариационному и интегральному исчислениям. Другой академик Петербургской академии наук Виктор Яковлевич Буняковский наряду с собственно математическим разработками в области интегрального исчисления, теории неравенств, теории чисел, теории вероятностей, одним из первых в России попытался определить принципы статистики населения.

Успехи русских ученых в астрономии ознаменовало открытие 11 августа 1839 г. под Петербургом Пулковской обсерватории, лучшей по своему техническому оснащению в Европе. Активно издавались каталоги звезд. Первым ее директором стал академик Василий Яковлевич Струве, разрабатывавший научную методику определения расстояния до звезд и установивший наличие поглощенного света в межзвездном пространстве.

Одним их основных направлений исследований русской физики второй четверти XIX в. являлось изучение свойств электричества. Положенные в основу учения об электричестве правило Ленца и закон Джоуля—Ленца получили свои названия по имени сформулировавшего их и экспериментально доказавшего академика Эмилия Христиановича Ленца. Основы развития электротехники в России заложили труды академика Бориса Семеновича Якоби. В 1834 г. им была разработана первая модель электродвигателя. 13 сентября 1838 г. на Неве прошли испытания первого в мире электрохода, приводимого в движение током батареи, состоявшей из 320 гальванических элементов. С 1839 г. на линии Петербург – Царское Село функционировала первая в мире система телеграфа. В дальнейшем Б.С. Якоби было сконструировано несколько типов телеграфных аппаратов. Его изобретения активно внедрялись в военной сфере. Происходит становление в качестве самостоятельных отраслей химической науки – фотохимии и электрохимии. Работы горного инженера Павла Петровича Аносова заложили основы научного изучения структуры стали. В применении к металлам им впервые используется микроскоп. Одним из практических достижений П.П. Аносова стало открытие утраченного еще в Средние века секрета изготовления булатной стали.

С направлением органического синтеза были связаны исследования Николая Николаевича Зинина. На основании открытия реакции Зинина им были синтезированы органические соединения – хинин и анилин. Его усилиями в России складывается анилокрасочная промышленность.

Православная идеология не являлась препятствием интенсивного развития биологии в России. Основы современной эмбриологии были заложены трудами Карла Максовича Бэра. Создателем первой в России научной школы зоологов-эволюционистов, доказывавшим причинную зависимость эволюции живых форм от изменения среды обитания, являлся Карл Францевич Рулье. Он стал одним из основоположников эволюционной палеонтологии и палеоэкологии. Экологическая проблематика впервые получила разработку в трудах зоолога и путешественника Николая Алексеевича Северцова. Им были предвосхищены отдельные положения эволюционной теории естественного отбора. Внимание к естественнонаучным знаниям выражалось в открытии в 1832 г. при Академии наук в Москве Зоологического музея.

Передовые методы лечения и диагности разрабатывались российскими врачами. Основоположником экспериментальной патологии стал профессор Московского университета Алексей Матвеевич Филомафитский. В 1848 г. им был изобретен специальный прибор по переливанию крови; российским врачам принадлежало первенство по внедрению в медицинскую практику обезболивающих средств – наркоза. Впервые эфирный наркоз в военно-полевых условиях был применен выдающимся отечественным хирургом Николаем Ивановичем Пироговым. С его хирургической практикой связано введение неподвижной гипсовой повязки и ряда терапевтических приемов. Составленный Н.И. Пироговым четырехтомный атлас «Топографическая анатомия» приобрел мировую известность.

Важным шагом в научном накоплении и систематизации географических знаний имело учреждение 6 августа 1845 г. по инициативе Ф.П. Литке, К.М. Бэра, Ф.П. Врангеля Императорского русского географического общества. Исследования в Приамурье проводила экспедиция под руководством капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского. В результате экспедиции были доказаны возможность судоходства в устье Амура и островное положение Сахалина, отделенного от материка Татарским проливам. С основанием в 1850 г. Николаевского поста (современный город Николаевск-на-Амуре) на Приамурский край распространилась власть российского императора.

В национальном формате шло развитие гуманитарных наук. Рост интереса к российским древностям выражался в открытии ряда исторических музеев. С 1852 г. для публичного посещения была открыта крупнейшая в России коллекция художественных ценностей – Эрмитаж. С идеологией самодержавной государственности соотносились исторические концепции М.П. Погодина и Н.Г. Устрялова. Напротив, в западническом ракурсе были представлены труды медиевиста, специализировавшегося на изучении истории Западной Европы, Т.Н. Грановского. Профессионализацию исторической науки отражал процесс формирования источниковедческой методики. Критический подход к изучению источников составил характерную черту скептического направления в российской историографии, представленного М.Т. Каченовским, П.М. Строевым, Н.С. Арцыбашевым. Становление сравнительно-исторического языкознания было связано с именами А.Х. Востокова, Г.П. Паевского, Ф.И. Буслаева. Составленное А.Х. Востоковым «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музея» явилось классическим трудом в развитии отечественной палеографии. Большую организационную работу в становлении отечественной историографии проводил филолог-славист, академик Измаил Иванович Срезневский.

Формированием национального стиля определяется развитие в николаевскую эпоху основных жанровых направлений русской культуры. Именно в это время формируется феномен русской классической литературы. На время правления Николая I приходится расцвет творчества А.С. Пушкина. Царь, оберегая поэта от мелочных цензорских придирок, объявил себя его личным цензором. Это сыграло, в частности, решающую роль при разрешении к публикации пушкинской трагедии «Борис Годунов».

Поэтическое творчество А.С. Пушкина заложила основы русского литературного языка. «Энциклопедией русской жизни» признается завершенный им в 1831 г. роман в стихах «Евгений Онегин». Русской литературной классикой оцениваются и прозаические произведения А.С. Пушкина, такие как «Дубровский» и «Капитанская дочка». Получив статус официального историографа двора, в конце жизни он работал над написанием «Истории пугачевского бунта». Свеобразный «пушкинский круг» объединял целую плеяду талантливых русских поэтов, таких как В.К. Кюхельбекер, А.А. Дельвиг, Н.И. Гнедич, К.Н. Батюшков, Е.А Баратынский и др. Функцию заступника перед властями за литераторов взял на себя близкий к царю В.А. Жуковский, ставший наставником детей императора. Начав свое поэтическое творчество как сентименталист, он выступил затем фактическим создателем направления русского романтизма, в рамках которого написаны его баллады.

В качестве образца для поэтического подражания Николай I рекомендовал творчество академика И.А. Крылова. Созданный им цикл басен был охарактеризован Н.В. Гоголем «книгой мудрости самого народа». К традициям народной поэтики апеллировал в своих стихах А.В. Кольцов.

Эпатировавшая общественное сознание смерть А.С. Пушкина после ранения на дуэли с Дантесом 27 января 1837 г. была воспринята как национальная трагедия. Эстафету пушкинской поэтической славы принял на себя М.Ю. Лермонтов. Лерментовское стихотворение «На смерть поэта», явившееся основанием его ссылки на Кавказ, сделало его имя известным всей читающей России. Вместо пушкинской апологической традиции в поэзии М.Ю. Лермонтова получила развитие проблема демонизма, космической борьбы Бога и Сатаны. Наряду с поэмами «Песня про царя Ивана Васильевича», «Мцыри», «Демон» к сокровищнице русской классической литературы относится лермонтовская повесть «Герой нашего времени». Гибель М.Ю. Лермонтова 15 июня 1841 г. на дуэли в Пятигорске через четыре года после пушкинской смерти обнаружила определенную фатальность судьбы российских поэтов.

Синтезом подходов «натуральной школы» и русско-украинского национального мистицизма определялось творчество Н.В. Гоголя. Эпохальным событием в истории русской драматургии стала постановка 19 апреля 1836 г. на сцене Александринского театра комедии «Ревизор», весьма высоко оцененной императором. Традиция гротескной критики российской действительности получила последующее развитие в гоголевской поэме-романе «Мертвые души». Раздумья писателя над проблемами религиозной оправданности творчества приводят его к тяжелому душевному кризису, во время которого он сжигает чистовые рукописи второго тома «Мертвых душ».

Лучшие актерские кадры в николаевскую эпоху были сконцентрированы в открытом в Петербурге 31 августа 1832 г. постановкой спектакля М.В. Крюковского «Пожарский, или Освобожденная Москва» Александринском театре. С ним конкурировал московский Малый театр, на сцене которого выступали выдающиеся русские актеры П.С. Мочалов и М.С. Щепкин.

Большую популярность в XIX в. приобретает жанр русского национального романса, связанного с творчеством А.А. Алябьева, П.П. Булаховского, Н.А. Титова, А.Е. Варламова, А.Л. Гурилева и др. Основоположником русской водевильной оперы стал композитор А.Н. Верстовский. Огромную популярность завоевала написанная им в 1835 г. историческая опера «Аскольдова могила». Однако эталоном музыкальной культуры император устанавливает творчество М.И. Глинки. Созданные им произведения подвели черту под эпохой итальянского музыкального влияния, заложив основы русской классической музыки (русской оперы и русского симфонизма). Широкий общественный резонанс вызвали постановки в Петербургском Большом театре написанных М.И. Глинкой опер «Жизнь за царя» 1836 г. и «Руслан и Людмила» 1842 г.

В качестве эталона в изобразительном искусстве Николай I определял картины художника-мариниста И.К. Айвазовского. Не без царского влияния его полотна приобрели значительную популярность в светских кругах. Классикой изображения морской стихии определяется картина И.К. Айвазовского «Девятый вал» 1850 г. В течение жизни художником было написано около 6 тыс. картин, рисунков и этюдов.

Русский классицизм в изобразительном искусстве достиг своего высшего проявления в творчестве К.П. Брюллова. Большое впечатление как техникой исполнения, так и мотивом всеобщей катастрофы произвела на российскую общественность выставленная им в 1834 г. в Петербурге картина «Последний день Помпеи». «И стал „Последний день Помпеи“ для русской кисти первый день», – писал под впечатлением увиденного Е.А. Баратынский.

Традиции русского портретного искусства получили дальнейшее развитие в работах О.А. Кипренского и В.А. Тропинина. Пейзажная живопись ярко представлена картинами С.Ф. Щедрина. Одним из первых ввел в качестве персонажей изобразительного искусства представителей низших сословий А.Г. Венецианов. «Гоголем в русской живописи» часто характеризуют П.А. Федотова. Сатирическим содержанием наполнены его картины «Свежий кавалер» (1847), «Разборчивая невеста» (1847), «Сватовство майора» (1848). П.А. Федотов считается основоположником критического реализма в русском изобразительном искусстве, предтечей передвижников.

Любимым архитектором императора являлся К.А. Тон. Имперское преемство самодержавия от Византии воплощал разработанный им русско-византийский архитектурный стиль. По проектам К.А. Тона были воздвигнуты Храм Христа Спасителя, Большой Кремлевский дворец, Оружейная палата, здания железнодорожных вокзалов в Москве и Петербурге.

Ряд архитекторов продолжают работать в традиции ампира, ориентированного на символизацию имперской мощи России. В ознаменование торжеств в связи 20-летием победы над Наполеоном в 1834 г. га Дворцовой площади Петербурга была завершена установка созданной под руководством О.Р. Монферрата 25-метровой Александровской колонны, крупнейшего из монументов такого типа в мире. Другим памятником, символизирующим торжество русского оружия, явились сооруженные по проекту В.П. Стасова Нарвские триумфальные ворота. В духе ампира были выполнены и сооружения, построенные по проектам И.И. Росси, – здания Сената и Синода, Михайловский дворец, ансамбль Главного штаба, Александринский театр и др. В Москве традиции ампирного стиля были представлены главным образом творчеством О.И. Бове, Д.И. Жилярди, А.Г. Григорьева и др.

В скультурном жанре наиболее ярким представителем позднего классицизма в России выступил П.К. Клодт. Около 20 лет посвятил он созданию четырем скульптурным конным группам, установленным в 1849—1850 гг. на Аничковом мосту в Петербурге. Тема победы в войне с Наполеоном носила отражение в творчестве скульптора Б.И. Орловского, являвшегося автором памятников М.И. Кутузову и М.Б. Барклаю-де-Толли. Классицистическая декоративная пластика и портретные бюсты составляли направление работы И.П. Витали. Его авторству принадлежат посмертный бюст А.С. Пушкина, скульптурное убранство Триумфальных ворот и фонтана на Театральной площади в Москве.

Расцвет национальной культуры в николаевскую эпоху был не в последнюю очередь связан с ее государственной поддержкой. Однако зачастую попытки обращения к народной культурной традиции оставались не более чем имитацией народности. Проблема внутреннего раскола русской национальной культуры в условиях сохранения крепостнической системы не могла быть решена.

* * *

Смерть Николая I ознаменовала начало очередной государственной инверсии. Николаевская управленческая модель энергетически себя исчерпала. Российский политический маятник вновь качнулся в сторону либерализма. Реанимировалась иллюзия, что пороки системы могут быть исправлены при смене вектора государственной политики на противоположный. Сам император оказался заложником общественной трансформации. Пользовавшийся негативной репутацией в либеральных кругах наследный князь Александр Николаевич самим ходом исторического развития России был определен на роль реформатора. Существует распространенное предание, что умирая, Николай I завещал своему сыну провести крестьянскую реформу. «В России хорошие и дурные правители, – рассуждал в связи с восшествием на престол Александра II славянофил А.С. Хомяков, – чередуются через одного: Петр III – плохой, Екатерина II – хорошая, Павел I – плохой, Александр I – хороший, Николай I – плохой, этот будет хорошим!». Имея в виду относительность оценок «хорошего» и «плохого» правлений, следует заметить точность подмеченной славянофильским публицистом закономерности смены в истории России либеральных и государственнических приоритетов.

Проблемные вопросы

1.  Екатерина II – Павел I, Александр I – Николай I, Александр II – Александр III… Как можно объяснить закономерность, что в русской истории сменялись цари с прямо противоположным государственным курсом?

2.  Почему Николай I считал, что декабристы предопределили все его правление? Каким образом европейские революции оказывали влияние на внутреннюю политику Российского государства?

3.  Корректно ли использование понятия «николаевская реакция»? Как более точно определить политический режим, сложившийся в России при Николае I?

4.  Почему Николай I, неоднократно намереваясь отменить крепостное право, будучи человеком решительным, тем не менее его не отменил?

5.  Кто, с вашей точки зрения, был прав в споре об исторической судьбе России – западники, славянофилы или теоретики «официальной народности»? Кого из мыслителей и политиков XX в. можно определить как наследников западнических, а кого – славянофильских воззрений? Кто является западником, а кто славянофилом в современном политическом спектре России?

6.  Почему русские гегельянцы сделали из учения Гегеля революционные выводы, в то время как сам Гегель был консерватором?

7.  Что такое «русский социализм»? Кого из общественных деятелей первой половины XIX в. можно определить как приверженцев социалистической доктрины?

Литература

1. Благова Т.И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский. М., 1995.

2.  Виттекер Ц.Х. Граф Сергий Семенович Уваров и его время. СПб., 1999.

3.  Кюстин А. де. Николаевская Россия. М., 1990.

4.  Морякова О.В. Система местного управления при Николае I. М., 1998.

5.  Нольде Б.Э. Юрий Самарин и его время. М., 2003.

6.  Рахматуллин М.А. Император Николай I глазами современников // Отечественная история. 2004. № 6.

7.  Севастьянов Ф. Александр Христофорович Бенкендорф // Жандармы России. М., 2000.

8.  Сухов А.Д. Столетняя дискуссия: западничество и самобытность в русской философии. М., 1998.

9.  Троицкий И.М. III Отделение при Николае I. Жизнь Шервуда-Верного. Л., 1990.

10.  Умбрашко К.Б. М.П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М., 1999.

11.  Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2002. Т. 1: От Петра Великого до смерти Николая I.

12.  Философский век. Альманах. Вып. 6. Россия в николаевское время: наука, политика, просвещение. СПб., 1998.

Документы